Рядом с тобой Лав Тея

– Так долго! – вырвалось у Гали.

– Да. Потом пару часов ему будет легче, потом снова укол… Ничего не поделаешь, – он тяжело вздохнул.

– Вы Тимур? – спрашивает Галя.

– Да.

Она смотрит на него во все глаза, но он ничего не говорит.

– Скажите, неужели ему ничем нельзя помочь?

Тимур слабо улыбается:

– Ему все помогают, все, кто его знает и кто не знает. И вы, Галя, тоже помогаете, и Рома помогает.

Галя прижала руки к груди.

– Но я хочу, чтобы он вылечился, понимаете? Очень хочу! – в отчаянии шепчет она. – Я не хочу, чтобы он оставил меня!

– А он вас не оставит, он всегда будет рядом. Идите к нему, он вас ждет. Даже когда спит, он ждет вас.

Она поднялась на крыльцо, толкнула дверь и оказалась в большой, ярко освещенной комнате, заполненной людьми. Люди сидели на диванах, стульях, в креслах и на полу, застеленном коврами. Они все смотрели на нее, казалось, ждали ее и молчали. Рядом с Яхой сидел сильно постаревший директор ресторана.

– Дочка, – тихо сказала Яха, – тебе надо поесть.

Яха повернулась к молодой женщине, сидевшей на стуле возле входа:

– Лиза, покорми Галю.

Галя вскинула руку:

– Спасибо, не сейчас. А где комната Салмана?

– Там, – директор ресторана кивнул на белую двухстворчатую дверь справа от входа.

Она на миг задержалась у двери и вошла. Не сводя глаз с лица Салмана, она села на пол и положила голову на край кровати. Чувства покинули ее, и она будто оказалась в безвременье. Время остановилось. Исчезло прошлое, будущее, осталось только настоящее. Воздух казался плотным, хоть режь его ножом, и в нем не было звенящего отчаяния. Что-то особенное происходило в обозримом пространстве, и в центре этого пространства находился Салман.

Горит ночник, его широкий плоский абажур отбрасывает на потолок странные тени. Галя смотрит вверх и не может сдержать слезы – она видит три прекрасных силуэта. Это Тадж-Махал, пирамида Кукулькана в Чичен-Ице и женский профиль. Это ее профиль, с носом-картошкой и тоненьким конским хвостом.

– Что ты там увидела? – слышит она и поворачивает голову.

Она улыбается через силу и быстрым движением смахивает слезу.

– Это ты вырезал? – Она показывает рукой на потолок.

– Да. Я вырезал. Я часто вспоминаю дядю Петю и удава из мультика «38 попугаев». – Он смеется.

Она хотела сказать, что любит его, хотела сказать еще очень много, но слова застряли в горле.

Салман повернулся на бок и положил руку поверх Галкиной.

– Ты даже не представляешь себе, как я счастлив! Родная… – Он сжимает ее руку, в его глазах безграничный океан счастья. – Ты любишь меня…

Он смеется. Сквозь слезы.

– Это наше обручальное кольцо?

– Да…

Он целует ее руку.

– А я свое продал…

Она целует его руку.

– Я так хорошо помню нашу первую встречу! – Он прижимает к груди ее руку. – Я увидел тебя, и будто кто-то стукнул меня по затылку. – Он коротко засмеялся. – Ты все время поправляла свой берет и так забавно злилась! Ты была такая… – он запнулся, – такая настоящая. В ту минуту я понял, что давно тебя знаю и люблю. Еще я понял, что это навсегда.

Они молча смотрят друг на друга, не моргая. И все слова она читает в его глазах. Все слова она слышит в его молчании, в том, как он трогает дрожащей рукой ее лицо, как касается волос, как улыбается уголками высохших губ.

– Иди ко мне, – шепчет он.

Она забирается на постель, обвивает ногами его ноги и кладет голову на грудь.

– Прости, здесь мало места…

– Мне хорошо – ты рядом…

– Помнишь, мы мечтали о большой кровати?

– Да, помню…

– Помнишь, как мы играли с маленькими кроликами, у которых были красные глазки? А как поживает наш поднос? Помнишь, как мы его покупали? Продавщица говорила, что он мрачный, а мы доказывали, что ярче не бывает… Мы все видим мир по-разному… Знаешь, я понял, что Цвейг во многом был прав.

Она зарывается носом в его плечо.

Они лежат неподвижно, но это кажущаяся неподвижность. Она боится сделать ему больно – ее уже предупредили, что он испытывает сильные боли во всем теле, когда прекращается действие лекарства, но все ее естество тянется к нему. Она прижимается все сильнее, чувствует его измученное болезнью тело, острые плечики, бедра, выпирающие ребра. Глубоко дыша, она ругает себя за нахлынувшее желание.

Его глаза напротив ее глаз. Он с нежным трепетом прижимается к ней. Осыпает ее лицо жаркими поцелуями, и реальность исчезает, покорно уступая место любви – только перед ней она бессильна.

Вскоре реальность возвращается, и она, нежась от легкого покалывания во всем теле и тепла, оставленного руками любимого, слышит его слабый, но бесконечно счастливый голос. Он напевает колыбельную: «Спи, ночь в июле только шесть часов…»

Она спала, а он слушал ее дыхание и прижимал к себе, насколько хватало сил. Она рядом, и больше ему ничего не нужно. За стеной спит его сын – это наивысшее счастье.

Раньше он думал: увижу – скажу все, что думаю, пусть мучится, но с возрастом иначе все видел. Потом пришла война и в сердцах людей все расставила по местам. В его сердце она стерла обиды, боль, тяжелые воспоминания, и освободившееся пространство потихоньку заполняли прощение и любовь. Сердце стало теплее и мягче к тем, кто рядом, кто любит, кто дорог. Вот если бы не война, все бы было иначе. Странно все это – он столько лет мечтал об этой встрече, столько всего хотел сказать любимой, сыну, и вот она в его объятиях, а говорить не хочется. Хочется одного – чтобы она была рядом, просто рядом. Пусть молчит, пусть ничего не говорит – слова ускоряют время, а он не хочет этого. Родная, она так просила уехать с ней! Она никогда не сдавалась, и в ее доме всегда есть томатный сок… Она зачеркнула их слова… Но не любовь.

Галинка вздрогнула и открыла глаза:

– Тебе нехорошо?

– Что ты, родная, мне еще никогда не было так хорошо.

Галя положила голову ему на грудь. Майка сразу намокла.

– Не плачь, прошу тебя. – Он гладил ее волосы.

Она подняла голову и быстрыми движениями смахнула слезы с лица.

– Ну почему ты не хочешь уехать? – спросила она в нос. – Я найду врачей, продам квартиру!

Он прижимает палец к ее губам:

– Не нужно об этом.

Между ее бровями пролегают две вертикальные складочки.

– Милая, родная моя, пожалуйста, не нужно об этом. – Он старается говорить как можно теплее, но с каждым словом его изболевшиеся тело и душу охватывает ледяной страх, в котором он может признаться только себе. – Я хочу молчать с тобой, говорить, обнимать. Мне никогда не было так хорошо, я никогда не был так счастлив.

Он запускает пальцы в ее волосы и прижимается губами к ее лбу.

Она сопит, но он чувствует, как напряжено ее тело.

Скоро перестанет действовать обезболивающее. Чтобы не потревожить Галинку, он осторожно нащупывает под одеялом четки и, перебирая их пальцами, начинает молитву:

– Бисмил-лахир-рахьманир-рахьим…

Он заканчивает молитву и впервые за много-много лет засыпает спокойным сном.

«29 июля 2002 года

Здравствуй, дорогая подруга!

Пишет тебе Зарган. Как твои дела? Как здоровье?

Даже не знаю, получишь ли ты мое письмо, но все равно решила написать.

Слава Аллаху, Салман жив, Абу, Яха, Руслан, Турпал и мои сестры здоровы.

У нас радостное событие – из Харькова приехали жена Салмана и сын, они у нас уже третий день. Это та самая Галя, о которой я тебе рассказывала, – наши отцы вместе воевали, а потом они с Салманом поженились. Помнишь? Ох, сколько раз мы искали Галю, а только сейчас нашли!

Но лучше все по порядку.

Началось все 11 мая. Салман сказал, что хочет увидеть Галю и сына. Мы написали заявление в Харьков и отдали Хасану, и 26 июля Хасан приехал и сообщил, что звонила Галя, что она уже была в милиции, видела наше заявление и они с Ромой уже взяли билеты на самолет до Ростова. Глядя на брата, мы все плакали. Хасан протягивал ему телефон, говорил: «Позвони, поговори с ней», – а Салман смотрел на телефон, и столько боли было в его глазах! Он не взял телефон и ушел под свою грушу.

Мы все плакали, и Яха тоже. А это все из-за нее. Я до сих пор не могу понять, зачем папа на ней женился? С первого дня, как только она вошла в наш дом, начались ссоры. Она всех сталкивала лбами, на всех наговаривала. Ее послушать – все плохие, только она хорошая. Папа сначала ее не слушал, но со временем все поменялось. Яхе не терпелось вытолкать нас из дома. Ты, наверное, помнишь: только старшей сестре исполнилось восемнадцать, она ее тут же замуж выдала. Вторая сестра вышла замуж тоже в восемнадцать, вот так мы с Любой остались вдвоем.

В 1978 году Салман уехал учиться в Харьков, и там они с Галей поженились. Яха такое начала! Кричала, чтобы его немедленно вернули домой, хваталась за сердце. В июне 1980-го его привезли. Я только с работы пришла, смотрела телевизор, а тут он заходит. Бросилась к нему, а он чернее тучи. Ничего не сказал, пошел в свою комнату и закрылся. Я выбежала во двор, а там Магомед, брат Яхи, он в Грозном рестораном заведует, с ним двое незнакомых мужчин, один из них в военной форме. Они о чем-то с отцом и Яхой разговаривают. Папа увидел меня и крикнул, чтобы я в дом вернулась. Я вернулась, телевизор выключила, прислушиваюсь, что там Салман делает. А он воет! Ох, как я испугалась! Стучу в дверь, а он не открывает и кричит, чтобы я уходила. Как же я могу уйти?! Сама раскисла, села под дверью и тоже плачу. Сколько так просидела, не знаю, но уже темнеть начало. Выглянула в окно, а папа с Яхой сидят на скамейке под навесом и о чем-то говорят. Я тихонько приоткрыла форточку и все услышала: Магомед силой увез Салмана от Гали. Без сомнения, его Яха попросила, он же ее родной брат. Слушаю, прячась за занавеской, а тут дверь распахивается и Салман выходит из комнаты, злой, глаза красные. Выбежал во двор и как закричит:

– Я люблю ее! Вы понимаете?! Она родить должна! Что ж вы делаете?

Руками за голову схватился, качается, как пьяный. И вдруг Яха упала со скамейки прямо лицом в асфальт. Она частенько так делала: чуть что не по ее – сразу в обморок. Я выбежала во двор, а Салман плачет над матерью.

– Ты когда-нибудь убьешь ее! – кричит отец.

Глянула я на брата, а он белый, глаза безумные. Я, конечно, сказала, что его мать умеет притвориться, когда ей нужно, но он мне не поверил, он очень любит Яху. Я его понимаю, я тоже очень любила свою маму. Отец запретил ему выходить со двора, и он не выходил. На следующий день он пришел ко мне – мы с Любой тогда жили в маленьком старом доме, слева от нового, большого, я тебе рассказывала. Его сейчас нет, недавно снесли, он бомбежек не выдержал, треснул. Приходит и просит дать Гале длинную телеграмму, я заплатила за нее почти семь рублей. В этой телеграмме он написал, что любит ее и обязательно вернется. Еще написал, что его увезли силой, что должны отправить в армию в Германию и чтобы она помнила их волшебное слово. Что это за волшебное слово, я не знаю – наверное, любовь… За четыре дня, что был дома, он написал ей шесть писем, я отправила их из Грозного, с главпочтамта, и только сейчас узнала, что она по тому адресу уже не жила.

– Зарган, можно, чтобы Галя писала на твое имя на главпочтамт, до востребования? – спросил у меня.

– Можно. И что мне с ними делать?

– Будешь мне пересылать.

Почти полгода я ездила на главпочтамт, но писем от Гали не было. Из армии он вернулся ровно через два года, летом. Сказал, что Галя вышла замуж, и уехал в Москву. Там он закончил институт и остался работать. Потом забрал к себе Руслана. Знаешь, он сильно изменился. Стал злой, вспыльчивый, часто ссорился с родителями – они требовали, чтобы он женился, невест ему подыскивали, а он Галю любил – говорил мне об этом. Салман приедет, побудет пару дней, Яха ему мозги проест – и он уезжает. Много всего привозил, а как я родила сына, так вообще завалил его подарками. Приедет – и сразу ко мне. Часами играет с моим Турпалом, а когда тот уснет, сядет и смотрит на него. Много о Гале говорил – ему надо было о ней с кем-то говорить. Просил съездить в Харьков, узнать, что там у них и как. Адрес дал – улица Пушкинская, 69, он его получил в адресном бюро, когда заезжал после армии. В восемьдесят седьмом году, в начале осени, Люба ехала с подружками в Москву и решила заехать к Гале. Она не могла вспоминать об этом без слез. Быстро нашла дом, подружки остались возле подъезда, а она поднялась в квартиру. Дверь открыл мужчина.

– Здравствуйте, я приехала к Гале.

– А ну пошла отсюда!

– Кто там?

– Да какая-то цыганка! – и дверь закрывает.

Подружки Любу еле успокоили, так горько ей было. Я Галю не виню, мы же ее тоже прогнали ночью, да еще с ребенком, – я тебе писала. Не мы прогнали, а Яха, мы просто ничего не могли поделать. Ох, как это горько, но ничего уже не изменишь.

Люба приехала в Москву и все рассказала Салману. Он подошел к шкафу, открыл его, вынул коробки с игрушками, сложил в большущую сумку и молча вышел из квартиры. Вернулся с пустой сумкой. Люба в окно видела, что он высыпал коробки на детской площадке. Перед первой войной он вернулся в Аргун, работал прорабом. Он строил дома, но свой дом так и не построил. Он только рисовал его. Часто сидел задумчивый, никого не слышал. Руслан говорил, что иногда он на него злился – мол, почему не поедешь к своему сыну, не проведаешь? Снова накупал подарки, но уже не выбрасывал. Завел кота, симпатичного, рыжего, толстого, назвал Никитой. Говорил, что такой кот был у Гали, а потом потерялся. Никиту убило, где и как, мы не знаем – после очередной бомбежки он не пришел домой. А в начале второй войны к воротам подъехал танк и во двор ворвались злые как черти солдаты. Старший дуло автомата к моей спине приставил и говорит:

– У вас в доме бандиты, – а сам за меня прячется, – показывай, а то твои мозги будут на земле!

– Да какие бандиты, – кричу я, – тут только старик отец и брат!

Отец и Салман во двор выбежали, а солдаты то ли пьяные, то ли обколотые, затворами передергивают. Слышу – дуло уже не упирается в спину. И вдруг крик:

– Салман! Братишка!

Брат служил с этим офицером в Германии. С того дня наш двор обходили стороной. Беда пришла во вторую войну, в январе 2002-го. Четвертого числа началась очередная зачистка. Танки заблокировали улицу, вертолеты чуть ли не по головам летали. Мы уже привыкли. Привыкнешь, если каждую ночь ложишься и думаешь: умрешь – не умрешь. Пьяные русские по домам бегали, всех мужчин забрали, в грузовики посадили и увезли. Через сутки папа и Хасан нашли Салмана на песчаном карьере. Папа на ночь остался в карьере, под открытым небом, и еще многие старики остались. При стариках солдаты не издевались над чеченцами, а издеваться они любят. Утром за Салмана попросили два калашникова. Мы смогли собрать деньги только на один. Все уладил Хасан, он сейчас в правительстве работает, и Салмана привезли домой. Он был весь черный от побоев. Кинулся на кого-то, и его избили. Били по почкам, а потом подвесили за руки и пытали током. Двое суток он был под открытым небом, на морозе минус десять. Он сильно заболел. В феврале ему стало хуже. Больница наша работает, но врачей мало. Мы повезли его в больницу, сделали анализы, а нам сказали, что надо везти в Астрахань, там могут помочь. Если не отвезти, он до лета не дотянет: почки опущены, печень больная. О печени мы не знали, нам Руслан сказал, что ему делали в Москве операцию и внесли какую-то инфекцию. Отец, Руслан и я собрались и повезли его в Астрахань. Сколько денег оставили на блокпостах! Плохо ему было, горячий весь, зубами стучал. Положили его в больницу, Руслан с ним остался, я в гостинице поселилась, а отец домой поехал. Каждый день Салману ставили капельницы, делали уколы, таблетки давали, я все время в больнице была. В начале апреля мы вернулись домой, ему лучше стало – может, потому, что дома и стены помогают. Люба ходила в аптеку «У Хавы» – она тут на базаре, на улице Мельничной, – покупала лекарство, а Тимур, родственник наш, врач, делал уколы и ставил капельницы. Салман поправился, но ходил мало, быстро уставал. Меня не отпускал, просил с ним посидеть. Пока я была в Астрахани, мой муж привел молодую жену, а Турпала отвез к Любе, так что после работы я все время была с братом. Он почему-то любит слушать песню «Forever» на английском языке. Не знаю, отчего она ему так нравится. Я зайду в комнату, а он лицо прячет, отворачивается. Я-то вижу – подушка мокрая. «О чем там поют?» – спрашиваю, а он молчит. К началу мая ему хуже стало, он пожелтел, высох, сильно поседел. Сделали анализы, и нам сказали, что теперь ему надо просто облегчать страдания. Ему тоже сказали правду, он же у нас такой, ты его знаешь, – и он попросил найти Галю. Сказал, что будет жить, пока не увидит ее и сына, а раньше говорил, что не хочет, чтобы они его таким видели, что он им не нужен, что у Ромки другой отец. Я тогда много плакала, не спала, решила, что никогда не прощу себе той ночи, когда послушала Яху и не впустила в дом Галю и Ромку. Отца тогда дома не было, он в село поехал, к родственникам. Отец бы такого не допустил. Как он на нее кричал, когда все узнал! Я пошла к Яхе и в лоб ей сказала, что она во всем виновата. Можешь, говорю, отцу жаловаться, мне уже все равно, я больше не вынесу страданий брата и найду Галю! Если б не мое плохое здоровье, я бы в Харьков сама поехала. У меня по-прежнему частые мигрени, бывает, теряю сознание. Вот так сказала я все Яхе, и она заплакала:

– Зачем я вмешалась?! Жил бы он с Галей, ничего бы этого не было! Я забрала у сына счастье!

Дошло наконец! Написали мы письмо и поехали к Хасану – он через кого-то передает письма в другие города, почта-то у нас плохо работает, поэтому я не знаю, получишь ли ты мое письмо. Может, у тебя уже новый адрес, но я все равно пишу.

Пришли мы к Хасану, а он говорит, что еще два года назад просил знакомого сходить к Гале. Он пошел, а Галя в той квартире уже не живет. Семья, с которой она поменялась квартирами, уехала в Германию, и теперь не у кого узнать ее новый адрес. Посоветовал написать запрос в милицию. Я тут же написала. Еду домой и, клянусь, такая во мне уверенность, что Галю найдут, что она приедет! Наверное, это уверенность от того, что Галя добрая, раз Салман полюбил ее. Он в нашей семье самый добрый. Салман не находил себе места, когда узнал, что Галя и Рома едут к нам. Руслан помог ему побриться, я его постригла. Он надел любимый синий свитер. Свитер этот уже так обтрепался, но Салман не разрешает его выбрасывать. Не только мы встречали, вся улица вышла. Тяжело это было. Особенно когда они втроем обнялись и плакали. Салман еле на ногах держался, а Рустик (мы его тут так называем) ему сказал:

– Папа, обопрись на меня.

Тебе не понять, сколько слез было нами за эти войны пролито, столько горя мы видели, что уже редко плакали. Душа плачет, а слез нет. А в тот вечер все плакали, вся улица. Видела бы ты их! Счастливые как дети, все время вместе. У нас не принято проявлять нежность на людях, а они проявляют. Не могу на них нарадоваться. Я, оказывается, зря целых полгода ездила на главпочтамт: Галя уже не жила на той квартире. Люба рассказала, как ее приняли за цыганку, и Галя так расстроилась! Она там уже не жила, переехала на другую квартиру. И еще мы узнали, что было какое-то согласие на развод. Салман точно не мог его подписать, он бы мне сказал. Что еще обидно, так то, что письма, что он писал Галке из армии, ей не отправляли, а выбрасывали. Он же у родственника нашего служил! Магомед сказал нам об этом, когда узнал, что Салман сильно болеет.

Вот такие у нас дела. Извини, может, я написала сбивчиво и не очень понятно, но я волнуюсь. Скоро все проснутся, надо готовить завтрак. Я по тебе скучаю, даже не знаю, увидимся ли когда-нибудь. Напиши мне, может, твое письмо дойдет до нас. Обнимаю, тебе привет от Любы. Твоя Зарган».

– Салман! – слышит он и оборачивается.

У железнодорожного полотна стоит Юрка и призывно машет рукой.

– Ты меня зовешь? – спрашивает Салман и озирается.

Больше никого нет, только они вдвоем. Юрка радостно улыбается:

– Иди ко мне!

Юрка раскрывает руки, будто хочет кого-то обнять, и вдруг из-под земли появляются маленькие зеленые стебельки и устремляются вверх, превращаясь в желтые тюльпаны.

– Как же так? – удивляется Салман. – Тюльпаны растут в апреле, а сейчас июль.

– Они расцветают в твоем сердце.

Салман прижимает ладонь к сердцу.

– Жаль, не могу показать их Галинке, я ведь обещал, – сокрушается он.

– Можешь, – отвечает Юрка, – ты все можешь!

Он поворачивается и уходит вдоль полотна. Салман смотрит ему вслед. Он знает, где это…

Он открывает глаза. Тени на потолке уступили место лучам восходящего солнца. Галинка спит, приоткрыв рот, ее веки дрожат.

Подташнивает, тянет спину, выкручивает суставы, в горле сухо… Значит, скоро приступ. Надо попросить Галю уйти.

Стук в дверь. Галинка сонно хлопает глазами.

– Это Тимур, – говорит Салман.

– Кто? – спрашивает Галя.

– Тимур, врач.

– А! – восклицает Галка. – И что?

– Он должен сделать мне укол.

– Да-да! – Галя вскакивает с кровати.

Какая же она красивая!

Галка натягивает платье, открывает дверь.

– Доброе утро. – Ее голос дрожит, она бросает на Салмана тревожные взгляды.

– Доброе утро. Как спалось? – спрашивает Тимур.

– Нормально, – отвечает Салман. – Галинка, оставь нас, пожалуйста.

– Пожалуйста, закрой дверь плотнее.

Тимур плечом надавил на дверь, пока не щелкнул замок.

– Как ты? – Он придвинул стул к дивану.

– Нормально… – Салман скрипнул зубами.

Тимур откупорил ампулу и наполнил шприц:

– Куда будем колоть?

– Не важно. Осталось мало времени.

– С чего ты взял?

– Я знаю.

Тимур ввел лекарство в бедро, вынул иглу и, придерживая ватку, посмотрел на Салмана.

– Я должен сегодня съездить в Притерские пески, – сказал Салман, когда боль начала затихать.

– Зачем?

– Должен показать жене долину тюльпанов.

Тимур нахмурился:

– Салман, ты знаешь, какой сегодня день?

– Знаю, сегодня двадцать девятое июля.

– Значит, лето?

– Да, лето.

– А ты помнишь, что тюльпаны в июле не цветут?

– Тимур, я еще хорошо соображаю, поэтому прошу тебя, позвони Хасану и попроси его приехать. Без него я не смогу туда попасть.

Да, без Хасана ничего не получится. Рядом узловая железнодорожная станция, надо пересечь мост через Терек, а для этого нужен особый пропуск. У него такого пропуска нет, а у Хасана есть.

– Пожалуйста, попроси Абу зайти ко мне.

Тимур кивнул и вышел.

Салман повернулся на бок и придвинулся к краю кровати. Он хотел опереться на локоть, но не смог. Попытался перевернуться на живот, чтобы сначала спустить на пол ноги, но это ему тоже оказалось не по силам.

– Сынок, я помогу тебе. – К кровати подошел отец.

Салман протянул руку:

– Да, папа, пожалуйста…

Он опустил ноги на пол, сел и отдышался.

– Отец, – Салман глотнул. – Я должен сегодня поехать в Притерские пески.

– Зачем?!

– Я должен, понимаешь? И я хочу, чтобы ты помог мне.

Абу опустил голову и тут же поднял:

– Скажи, что я должен сделать?

В полдень, опираясь о плечо сына, Салман сел в машину Хасана. Никто не пытался отговорить его от этого путешествия, никто не задавал вопросов. Ему просто помогали и улыбались.

«Родные мои, как горько мне от того, что очень скоро я принесу вам слезы и горе», – думал он, глядя, с какой заботой Руслан и Ромка помогают ему одеться, с какой любовью мама наливает молоко в чай, а Зарган раскладывает подушки на заднем сиденье автомобиля.

Всю дорогу он держал Галю за руку и почему-то не сомневался, что они смогут пройти все посты.

– Значит, ты так и скажешь русским, что хочешь погулять по долине? – Хасан смотрел на него в зеркало заднего вида.

– Да, так и скажу, что хочу погулять.

Они беспрепятственно минули три блокпоста – сработал пропуск Хасана. Перед мостом их задержали и попросили выйти из машины. Салман открыл дверь и, держась за нее обеими руками, опустил ноги на землю. Тихо, ни одной машины, метрах в пятнадцати от дороги посреди пожелтевшего бурьяна стоит ржавый танк без башни. По обе стороны дороги сложены мешки с песком, на обочине запыленный уазик с большим цветным портретом Сталина на лобовом стекле.

– Куда направляетесь? – спросил старший постовой, просматривая документы.

– Нам нужно в долину тюльпанов, – сказал Хасан.

– А что вы там забыли?

– Мой брат хочет ее увидеть, – он кивнул на Салмана.

– Зачем?

– Посмотрите на него и поймете.

Постовой подошел к Салману. Салман убрал руку с плеча сына.

– Ну, и что ты там хочешь увидеть? – постовой прищурился. – Тюльпаны? Так их там нет.

– Мое воображение их дорисует, – спокойно ответил Салман.

– А мое воображение не видит вас в этой долине, – хмыкнул постовой и протянул документы Хасану. – Я не разрешаю! Убирайтесь отсюда!

– Может, мы все-таки договоримся? – Галя завела руки за спину и с вызовом посмотрела на постового.

И вздрогнула – снова тот самый взгляд, взгляд убийцы. Главное – не молчать.

– Галинка, прошу тебя… – сказал Салман.

– Сейчас, любимый. – Она снова повернулась к постовому. – Для нас эта поездка очень важна. Мой муж болен…

– Да плевать мне на твоего мужа! Одной сволочью будет меньше.

– Мой муж не сволочь… – Галя чувствовала, как немеют губы.

– Заткнись и вали отсюда, пока в твоей голове не сделали дырку. – Выдвинутая вперед челюсть и взгляд постового не предвещали ничего хорошего.

Галя испугалась и нащупала на груди крестик.

– Галинка, прошу…

– Мой муж не сволочь, он из очень хорошей семьи, – продолжила она тем тоном, каким обычно вела урок. Тон, который должен был донести до учеников смысл сказанного ею и оставить след в их памяти. – Мой свекор и мой отец вместе воевали…

– Тоже мне, новость! – бросил постовой с пренебрежением и плюнул на землю.

– Они были военными летчиками, – не унималась Галка, – служили в кремлевской эскадрилье и лично знали товарища Сталина, учили летать Василия Сталина. Вот этот крестик, – Галя сжала крест между пальцами, – моему отцу подарил Василий Сталин. – Она сняла цепочку и протянула постовому. – Почитайте на обороте, там его инициалы.

Он взял крестик нехотя, с усмешкой.

– Эй, Пашка, беги сюда, – крикнул он солдату, стоящему возле мешков с песком. – Почитай, что там написано, – он сунул крестик солдату под нос, – у тебя глаз зоркий.

Пашка прищурился, повертел крестик, потер о рукав гимнастерки и снова прищурился.

– Тут, товарищ сержант, написано вэ, точка, эс, точка.

– Вэ и эс? А что это может обозначать?

– Чьи-то инициалы, – Пашка пожал плечами, – а что еще?

– Хм… Давай сюда. – Он забрал цепочку у Пашки, и тот вернулся к мешкам.

– Пять тысяч рублей, этот крест – и можете ехать.

– Хорошо, – Галка кивнула.

– Обыщите машину! – приказал постовой, и четверо солдат бросились к внедорожнику.

Солнце палило нещадно, насыщая воздух запахом шпал.

– Это здесь, – сказал Салман, – остановись.

Хасан заехал в тень одиноко стоящей черешни и заглушил двигатель. Они вышли из машины. Опираясь на плечо Ромы, Салман осмотрелся. Везде пожухлая трава, на склоне горы виноградник, высокая насыпь, на ней железнодорожное полотно. Нужно только перейти через него, и все изменится.

– Сынок, поднимись на насыпь, посмотри, что с той стороны.