Открытие ведьм Харкнесс Дебора

В последующие три часа нас почтили своим присутствием феи, пираты, привидения, скелеты, русалки, инопланетяне, а также новые колдуньи и вампиры. Я шепнула Мэтью, что каждому нелюдю вполне хватит и одной конфетки, – если раздавать сласти пригоршнями, наш запас иссякнет задолго до девяти.

Больно было его осаживать, так он радовался. Мэтью открылся мне совсем с другой стороны: он присаживался на корточки, хвалил костюмы и каждому юному вампиру говорил, что в жизни не видел такого жуткого чудовища.

Трогательнее всех оказалась крошечная фея с великоватыми для нее крылышками и в газовой пачке. Она переволновалась и залилась слезами, когда Мэтью спросил, какую она хочет конфетку. Братец, могучий шестилетний пират, в ужасе отпустил ее руку:

– Спросим у твоей мамы.

Фею Мэтью взял на руки, а пирата ухватил за концы банданы. По пути к родителям фея успокоилась, ухватилась липкой ручонкой за свитер и принялась хлопать Мэтью по голове волшебной палочкой, приговаривая:

– Биппити-боппити – БУУ!

– Принц ее мечты будет похож на тебя, – заметила я, когда мы вернулись в дом.

Мэтью наклонился, чтобы меня поцеловать, и с волос у него посыпалась волшебная серебряная пыльца, которую я со смехом стряхнула.

Около восьми, когда фей и пиратов сменили готы-тинейджеры, в коже, цепях и черной помаде, Мэтью передал корзинку с гостинцами мне и ушел в гостиную.

– Трусишка, – поддразнила я, поправляя шляпу в ожидании очередного гостя.

Минуты за три до девяти, когда уже можно было бы погасить фонарь на крыльце без ущерба для репутации Бишопов, мы снова услышали стук и вопль: «Сласти или напасти!»

– Кто бы это мог быть? – Я нахлобучила шляпу.

На крыльце стояли два молодых колдуна. Один из них доставлял нам газету, другой, прыщавый и с кольцом в носу, принадлежал, кажется, к семейству О’Нилов. На них красовались рваные джинсы и утыканные булавками майки, мальчишки обмотались собачьими поводками, обмазались фальшивой кровью и нацепили пластмассовые клыки.

– Сэмми, ты еще не староват для таких развлечений?

– Шэм, – поправил ломающимся юношеским голосом, шепелявя из-за пластмассовых клыков.

– Хорошо, Сэм. – Я выскребла конфеты со дна корзинки. – Мы уж свет собрались гасить. Почему вы не на вечеринке у Хантеров?

– Нам шкажали, у ваш в этом году отпадные тыквы. И еще… это… – Сэм покраснел и вытащил клыки. – Роб говорит, что видел тут рядом вампира, а я с ним поспорил на двадцать баксов, что Бишопы вампира к себе не пустили бы.

– С чего ты взял, что это вампир?

– Джентльмены… – Тот, о ком шла речь, вырос у меня за спиной.

Мальчишки разинули рты.

– Вампира только человек не узнает или полный дурак, – пробормотал Роб. – Здоровый, я таких еще не видал.

– Круто! – Сэм улыбнулся от уха до уха, хлопнул друга по пятерне и схватил конфеты.

– Не забудь, ты проспорил, – напомнила я.

– И еще, Самюель, – с преувеличенным французским акцентом добавил Мэтью, – могу я попросить вас никому обо мне не рассказывать?

– Никому никогда? – опечалился Сэмми.

– Ну, скажем, до завтра, – сжалился Мэтью.

– Без проблем! – воспрянул духом парень. – До завтра всего три часа, как-нибудь потерпим.

Они сели на велосипеды и покатили прочь.

– На дороге темно, – нахмурился Мэтью. – Может, подвезти их?

– Ничего. Они хоть и не вампиры, но дорогу в город найдут.

Велосипеды резко притормозили, и Сэмми крикнул:

– Хотите, мы тыквы потушим?

– Да, если не трудно. Спасибо.

Проделав это с завидной сноровкой – Роб О’Нил на левой стороне, Сэм на правой, – они двинулись дальше, подскакивая на ухабах. Луна и нарождающееся шестое чувство неплохо им помогали.

Я закрыла дверь со стоном:

– Ой, ноги! Не могу больше.

Долой башмаки, отправляйся подальше, шляпа.

– Страница из «Ашмола-782» исчезла, – доложил Мэтью.

– А мамино письмо?

– Тоже.

– Значит, пора. – Я отошла от двери, и дом тихо вздохнул.

– Завари себе чай и приходи в семейную. Я принесу вещи.

Мэтью ждал меня на диване – в ногах портфель, на кофейном столике серебряная шахматная фигура и золотая сережка. Я подала ему бокал с вином и села рядом:

– Последнее. Вина больше нет.

– Чай тебе тоже долго пить не придется. – Он взволнованно запустил руки в волосы и глубоко вздохнул. – Хотелось бы, конечно, поближе – туда, где смертность не такая высокая, где есть чай и водопровод. Ладно… думаю, тебе понравится, когда привыкнешь немного. – Открыв портфель и посмотрев, что внутри, он облегченно вздохнул. – Ну слава богу. Я боялся, что Изабо пришлет что-нибудь не то.

– Ты его в первый раз открываешь? – подивилась такой выдержке я.

– Да. Не хотел забивать себе этим голову. – Он достал из портфеля книгу и подал мне.

Я погладила черный кожаный переплет с серебряной окантовкой:

– Красиво.

– Открой ее.

– И узнаю, куда нам надлежит отправиться? – Теперь, заполучив в руки третий предмет, я почему-то не спешила узнать об этом.

– Думаю, да.

Из раскрытой книги на меня привычно повеяло запахом чернил и старой бумагой. Ни мраморных форзацев, ни экслибриса, ни чистых страниц, которые так любили добавлять в книги коллекционеры восемнадцатого и девятнадцатого веков. Обложка была тяжелой – значит под кожей деревянные дощечки.

На первой странице убористым почерком позднего шестнадцатого века были приписаны две строки.

– Моему милому Мэтту, – прочла я вслух. – «Тот не любил, кто сразу не влюбился»[74].

Посвящение не было подписано, но звучало знакомо.

– Шекспир?

– Не совсем. Уилл прихватывал фразы у других, будто сорока.

Я медленно перевернула страницу. Книга была рукописная, и писала ее та же рука, что писала посвящение.

– О господи! – Дрожащими руками я захлопнула книгу.

– Вот посмеется он, узнав о твоей реакции.

– Это то, что я думаю?

– Вероятно.

– Откуда она у тебя?

– Кит подарил, – потрогал обложку Мэтью. – «Фауста» я всегда любил больше остальных его пьес.

Каждому историку алхимии известна пьеса Кристофера Марло о докторе Фаусте, продавшему душу дьяволу в обмен на магический дар. Я снова открыла книгу, провела пальцами по первой странице.

– Мы с Китом дружили в те опасные времена, когда мало кому из созданий можно было довериться. Немало кривотолков вызвала эта дружба. Как только Софи достала из кармана фигурку, которую я ему проиграл, стало ясно, что местом нашего назначения будет Англия.

Пальцы подсказали мне, что посвящение писал не друг, а влюбленный.

– Ты тоже был влюблен в него?

– Я любил его, но не в том смысле. Не так, как хотелось ему. Будь его воля, наши отношения повернулись бы совсем по-другому, но воля была не его. Мы навсегда остались друзьями, не более.

– Он знал, кто ты? – Я прижала книгу к груди, словно то было бесценное сокровище.

– Знал. Мы не могли позволить себе секретничать, к тому же этот даймон обладал редкостной проницательностью. Ты сама убедишься, что от Кита ничего нельзя утаить.

Даймон. Ну что ж, мои скудные познания о Кристофере Марло этого вовсе не исключали.

– Итак, Англия. А дата какая?

– Тысяча пятьсот девяностый год.

– Назови мне точное место.

– Мы каждый год собирались в Олд-Лодж на старые католические праздники Всех Святых и Поминовения усопших. Мало кто тогда осмеливался их праздновать, но Кита всегда подмывало на что-нибудь этакое. Он читал нам из «Фауста», которого вечно переписывал. Мы напивались допьяна, играли в шахматы и не ложились спать до рассвета. – Мэтью забрал у меня книгу, положил на стол, взял мои руки в свои. – Как ты, mon coeur, ничего? Не обязательно отправляться туда, можно придумать что-то другое.

Как же, другое! Историк во мне уже пускал слюнки, вообразив елизаветинскую Англию.

– В Англии тысяча пятьсот девяностого года было много алхимиков.

– Ну да… Не слишком приятный народ, учитывая отравление ртутью и разные профессиональные привычки. Для тебя гораздо важнее, что там были колдуны, сильные, способные направить твою магию.

– В театр меня сводишь?

– Как будто у меня есть выбор, – поднял бровь Мэтью.

– Точно, выбора нет. – Мое воображение разыгралось не на шутку. – И на Королевскую биржу[76] сходим? Вечером, когда зажгут фонари?

– Непременно. – Он привлек меня к себе. – И в собор Святого Павла послушать проповедь, и в Тайберн на казнь. Даже Бедлам посетим, и смотритель нам расскажет о его обитателях. – Мэтью весь трясся от еле сдерживаемого смеха. – Боже правый, Диана! Я увожу тебя в век чумы, туда, где нет простейших удобств, хороших зубных врачей и чая, а ты только и думаешь, как выглядит Биржа Грешема ночью.

– Я и королеву увижу?

– Ни в коем случае. У меня сердце замирает при мысли, что ты могла бы сказать Елизавете Тюдор, а она тебе.

– Трусишка, – повторила я во второй раз за вечер.

– Знала бы ты ее, не говорила бы так. Она ест придворных на завтрак. Кроме того, в тысяча пятьсот девяностом у нас будут другие дела.

– Например?

– Где-то там прячется алхимический манускрипт, который со временем войдет в собрание Элиаса Ашмола. Можем его поискать.

– Он уже написан, и его магия, скорее всего, не нарушена. – Я высвободилась из рук Мэтью и откинулась на подушки, пожирая глазами три предмета на кофейном столике. – Мы в самом деле отправляемся в прошлое.

– Да. Сара предупреждала, чтобы мы не брали с собой ничего современного. Марта специально сшила тебе сорочку, а мне рубашку. – Он достал из портфеля две простые холщовые рубахи с завязками и длинными рукавами. – Шила вручную и наспех, получилось не очень красиво, зато те, кого мы сразу же встретим, не хлопнутся в обморок.

Из складок сорочки выпал черный бархатный мешочек. Мэтью нахмурился:

– Это еще что? А, понятно. Подарок от Изабо. – Он развернул пришпиленную к мешочку записку и прочитал: – «Отец подарил мне его на годовщину. Выглядит старомодно, но я подумала, что Диане он будет как раз по руке».

Внутри лежал перстень из трех составных колец. Два внешних были сделаны в виде рукавов, разукрашенных финифтью и усаженных мелкими камешками – словно вышивка. Из рукавов высовывались золотые ручки, очень реалистичные – с косточками, сухожилиями и ноготками. Пальчики удерживали во внутреннем кольце огромный, похожий на стекло камень. Прозрачный, неограненный, он сидел в золотом с черным гнезде. Бриллиант, конечно, – кто бы додумался вставлять в такое кольцо стекляшку.

– Ему место в музее, а не на моем пальце.

Сколько же каратов может быть в таком великане?

– Раньше мать его носила постоянно. Он у нее звался писцовым, потому что им можно писать на стекле. – Острый глаз Мэтью разглядел на перстне то, чего не заметила я: он повернул золотые ручки, и все три кольца раскинулись веером у него на ладони, а на каждом открылась надпись. – Такие стихи писали в знак любви. Вот тут сказано «a ma vie de coer entier» – «моей жизни – сердце мое». А тут «mon debut et ma fin», с альфой и омегой.

Эту надпись я перевела сама: «Мое начало и мой конец».

– А на внутреннем кольце что?

– Здесь гравировка как снаружи, так и внутри. «Se souvenir du passe, etqu’il ya un avenir» – «помни о прошлом и не забывай, что впереди будущее».

– Точно о нас писали.

Не странно ли, что слова, когда-то подобранные Филиппом для Изабо, имеют такой глубокий смысл для нас с Мэтью?

– Вампиры – тоже своего рода путешественники во времени. – Мэтью, собрав перстень, взял меня за левую руку. – Ну что, будешь носить? – Он не смотрел на меня, словно опасаясь моего ответа.

Я взяла его за подбородок, повернула лицо к себе и кивнула, не в силах ничего вымолвить. Робко потупившись, Мэтью надел перстень на мой большой палец чуть выше сустава.

– Этим кольцом беру тебя в жены, – сказал Мэтью чуть заметно дрожащим голосом и перенес перстень на мой указательный палец. – Телом моим чту тебя. – Кольцо скользнуло на средний палец, а потом плотно село на безымянный. – И всеми земными благами моими тебя наделяю. Во имя Отца и Сына и Святого Духа. – Вампир поднес мою руку к губам, не отрывая от меня глаз, холодные губы вдавили кольцо в мою кожу. – Аминь.

– Аминь, – повторила я. – Теперь мы женаты как по вампирскому, так и по церковному обряду.

Кольцо было тяжелым, но как раз впору – Изабо не ошиблась.

– Надеюсь, этот брак признала ты.

– Ну конечно же признала. – Это, видимо, прозвучало от всей души – такой радужной улыбки я на его лице еще не видела.

– Посмотрим, нет ли тут других сюрпризов от Изабо. – Он извлек из портфеля еще несколько книг с новой запиской. – «Они стояли рядом с той, которую ты просил. Их на всякий случай тоже кладу».

– Того же года?

– Нет, такая только одна.

Мэтью снова запустил руку в портфель и достал маленький серебряный гроб из Вифании. К нему записки не прилагалось.

Часы в холле пробили десять – скоро пора отправляться.

– Не понимаю, зачем она все это прислала, – забеспокоился Мэтью.

– Может быть, хотела, чтобы ты взял с собой еще какие-то памятки? – Я знала, как дорог ему серебряный значок паломника.

– Вот только с ними тебе будет труднее сосредоточиться на тысяча пятьсот девяностом.

Мэтью посмотрел на мое кольцо, но я сжала руку в кулак, ни за что не желая расставаться с перстнем, из какого бы он там ни был года.

– Давай позвоним Саре, спросим ее.

– Не надо ее беспокоить. Мы и так знаем, что в прошлое можно брать только три предмета. Для кольца, раз уж оно надето на палец, сделаем исключение.

Мэтью открыл верхнюю книгу и замер.

– Что с тобой?

– Здесь мои пометки, но я не помню, чтобы их делал.

– Четыреста лет прошло, ты мог и забыть. – По спине у меня пробежал холодок.

Мэтью пролистнул еще пару страниц и резко втянул в себя воздух.

– Если оставить книги и медальон в гостиной, дом о них позаботится?

– Да, если попросим. Мэтью, в чем дело?

– После скажу, а сейчас пора собираться.

Мы молча переоделись. Сняв с себя все до нитки, я накинула сорочку, чуть вздрогнув от прикосновения холстины. Рукава доходили до запястий, подол – до лодыжек. Я затянула тесемки у широкого выреза.

Мэтью, привычный к одеяниям всякого рода, уже натянул рубаху. Она была ему до колен, ниже торчали длинные белые ноги. Пока я собирала снятые одежки, он принес из столовой бумагу и одну из своих любимых ручек. Написал что-то, сложил листок, заклеил конверт.

– Записка для Сары, – объяснил он. – Попросим дом и ее сохранить.

Мы отнесли в гостиную лишние книги, конверт и значок паломника.

– Свет оставить? – спросил Мэтью, уложив это все на диван.

– Нет, только фонарь на крыльце. Вдруг Сара и Эм вернутся сюда еще ночью?

В темноте что-то слабо светилось зеленым – в качалке сидела бабушка. Ни Бриджит Бишоп, ни Элизабет рядом не было.

– До свидания, бабуля.

До свидания, Диана.

– Пусть дом сбережет эти вещи, – показала я на диван.

Ни о чем не волнуйся. Думай только о своем путешествии.

Мы прошли через весь дом к задней двери, выключая по пути свет. Мэтью взял из семейной «Доктора Фауста», серьгу, шахматную фигурку.

Я напоследок обвела взглядом родную коричневую кухню:

– До свидания, дом.

На мой голос из буфетной с мяуканьем выбежала Табита.

– До свидания, ma petite. – Мэтью почесал ее за ушами.

Отправляться мы решили из амбара: там царила тишина и не было современных отвлекающих факторов. Мы шли быстро, ступая босиком по заиндевелой траве. Когда Мэтью открыл дверь амбара, изо рта у меня вырвалось облачко пара.

– Холодно как. – Я плотнее закуталась в сорочку, стуча зубами.

– В Олд-Лодж будет огонь.

Мэтью отдал мне сережку. Я вдела ее в ухо и протянула руку за серебряной богиней.

– А еще что там будет?

– Вино, конечно же. Красное. – Мэтью вручил мне книгу, обнял, поцеловал в лоб.

– Где твои комнаты? – Я зажмурилась, вспоминая Олд-Лодж.

– Наверху, на западной стороне двора. С видом на олений парк.

– Как там пахнет?

– Домом. Дымком, жареным мясом после ужина у слуг, свечным воском, лавандой, которой пересыпают белье.

– Какие-то особые звуки?

– Самые обыкновенные. Звон колоколов Святой Марии и Святого Михаила, треск огня, храп собак с лестницы.

– Что ты там чувствуешь?

– Ничего такого… Олд-Лодж – это место, где я могу быть самим собой.

В хмелевом амбаре под конец октября ни с того ни с сего запахло лавандой. Я вспомнила записку отца – теперь мои глаза полностью открылись для возможностей, предоставляемых магией.

– Что будем делать завтра?

– Пойдем гулять в парк, – зашептал Мэтью, как железными обручами сдавливая мне ребра. – Если погода будет хорошая, поедем верхом. В это время года там, конечно, смотреть особенно не на что… В доме должна быть лютня – поучу тебя играть, если хочешь.

К лаванде примешивался еще один запах, пряный и сладкий. Мысленным взором я видела дерево, увешанное тяжелыми золотыми плодами. Даже руку к нему протянула, сверкнув бриллиантом, но достать не смогла. Меня охватили досада и неудовлетворенное желание, и я вспомнила слова Эмили: магия живет не только в голове, но и в сердце.

– У тебя в саду есть айва?

– Есть. Должно быть, как раз поспела.

Дерево растаяло, но медовый запах остался. Теперь я видела на длинном столе серебряное блюдо, в котором отражались свечи и пылающий в камине огонь. На блюде горкой лежали ярко-желтые плоды, от которых и шел аромат. Я представила, как мои пальцы, в настоящем сжимающие книгу, берут с блюда айву из прошлого.

– Я чувствую, как она пахнет. – Новая жизнь в Олд-Лодж уже взывала ко мне. – Держись за меня крепко и ни в коем случае не отпускай.

– Не отпущу, – твердо пообещал Мэтью.

– Теперь подними ногу. Поставишь ее, когда я скажу.

Мэтью усмехнулся.

– Я люблю тебя, ma lionne, – ответил он не совсем к месту, но этого оказалось довольно.

«Домой», – подумала я. Сердце сжалось от предвкушения.

Вдали звонил колокол.

Повеяло теплом невидимого огня.

Запахло лавандой, свечным воском, спелой айвой.

– Пора, – сказала я, и вместе мы сделали шаг в неизведанное.