Смелость не нравиться. Как полюбить себя, найти свое призвание и выбрать счастье Кишими Ичиро

Разница между верой и уверенностью

ЮНОША: В этом «позитивном смирении» есть некий пессимизм. Все становится слишком унылым, если суть нашей долгой беседы сводится к смирению.

ФИЛОСОФ: В самом деле? Смирение ассоциируется с ясным зрением и силой духа. Смирение – это твердое понимание истинной сути вещей, и в нем нет никакого пессимизма.

ЮНОША: Твердое понимание истинной сути вещей…

ФИЛОСОФ: Разумеется, если человек пришел к позитивному смирению и здравой самооценке, из этого автоматически не следует, что он обретает чувство общности. Такова жизненная реальность. Когда человек переключается с привязанности к себе на заботу о других, то второй ключевой принцип – уверенность в окружающих – становится абсолютно необходимым.

ЮНОША: Уверенность в окружающих… Иными словами, это вера в других людей?

ФИЛОСОФ: Я собираюсь рассмотреть термин «доверие к окружающим» в контексте отличия веры от уверенности. Во-первых, когда мы говорим о вере, то имеем в виду нечто, ограниченное жесткими условиями. В английском языке слово credit («вера») также означает «кредит» и «хорошая репутация». К примеру, если человек хочет занять деньги в банке, он должен иметь какие-то кредитные гарантии. Банк рассчитывает объем займа на основе этих гарантий и сообщает: «Мы готовы ссудить вам такую-то сумму». Позиция вроде «мы ссужаем вам деньги при условии, что вы вернете их с процентами» или «мы даем вам ровно столько, сколько вы можете отдать назад» не подразумевает уверенности в человеке. Это вера, основанная на кредите доверия.

ЮНОША: Полагаю, именно так устроено банковское финансирование.

ФИЛОСОФ: В противоположность этому, с точки зрения психологии Адлера, межличностные отношения должны быть основаны не на вере, а на уверенности.

ЮНОША: Но что такое в данном случае «уверенность»?

ФИЛОСОФ: Это означает, что ты без всяких заданных условий делаешь что угодно и при этом доверяешь окружающим. Даже если у человека недостаточно объективных оснований кому-то верить, существует безусловное доверие, не связанное с такими вещами, как гарантийные обязательства. Это и есть уверенность.

ЮНОША: Безусловное доверие? Мы снова возвращаемся к христианскому понятию братской любви?

ФИЛОСОФ: Разумеется, если человек без каких-либо условий доверяет другим людям, бывают случаи, когда его доверием злоупотребляют. Он может понести такой же ущерб, как поручитель чужого кредита. Мы называем уверенностью позицию безусловного доверия к кому-то даже в таких обстоятельствах.

ЮНОША: Только наивный болван способен на такое! Полагаю, ты придерживаешься доктрины врожденной человеческой доброты и порядочности, в то время как я склоняюсь к доктрине врожденной человеческой злонамеренности. Безусловное доверие незнакомым людям приводит лишь к тому, что тобой начинают пользоваться в хвост и в гриву.

ФИЛОСОФ: Иногда кто-то обманывает тебя и злоупотребляет твоим доверием. Но посмотри на это с точки зрения того, чьим доверием злоупотребили. Есть люди, которые продолжают безусловно доверять тебе даже в этом случае. Люди, которые доверяют тебе, независимо от твоего отношения. Смог бы ты снова и снова предавать такого человека?

ЮНОША: Э-э-э, нет. Но может быть…

ФИЛОСОФ: Я уверен, что тебе было бы трудно так поступить.

ЮНОША: После всего сказанного ты утверждаешь, что человек должен обращаться к эмоциям, а не к разуму? Продолжать верить, словно святой, и полагаться на совесть других людей? Ты говорил мне, что мораль и нравоучения не имеют значения для Адлера, но разве не об этом идет речь сейчас?

ФИЛОСОФ: Нет, не об этом. Что бы ты назвал противоположностью уверенности?

ЮНОША: Антоним уверенности? Э-э-э…

ФИЛОСОФ: Это сомнение. Допустим, ты поместил «сомнение» в основу своих межличностных отношений. Теперь ты всю жизнь сомневаешься в других людях: в друзьях, в членах своей семьи и даже в любимых. Какие взаимоотношения могут возникнуть на этой основе? Другой человек моментально распознает сомнение в твоем взгляде. У него возникнет интуитивное ощущение: «Он не доверяет мне». Как ты думаешь, возможно ли в таком случае построить позитивные отношения? Мы закладываем в основу безусловное доверие именно потому, что только так их можно выстроить.

ЮНОША: Полагаю, что это верно.

ФИЛОСОФ: Есть простой способ понять этот аспект психологии Адлера. Прямо сейчас ты думаешь: «Если бы я безусловно доверял кому-либо, то моим доверием могли бы воспользоваться для чьей-то выгоды». Однако не ты тот человек, который принимает решение воспользоваться или не воспользоваться чужим доверием. Тебе нужно лишь задать вопрос: «Как я должен поступить?» Если ты внушаешь себе, что «я буду доверять ему, пока он не злоупотребит моим доверием», это всего лишь отношения, основанные на кредите доверия.

ЮНОША: Значит, здесь тоже нужно проводить разделение задач?

ФИЛОСОФ: Да. Как я неоднократно говорил, разделение задач поразительно упрощает жизнь. Но, хотя принцип разделения задач легко понять, его трудно применить на практике. Я признаю это.

ЮНОША: Значит, ты говоришь о необходимости безусловного доверия; ты говоришь, что нужно доверять всем и каждому, даже если они обманывают меня, и оставаться наивным глупцом? Это не философия и не психология – это фанатичная проповедь!

ФИЛОСОФ: Я решительно отвергаю такую интерпретацию. Психология Адлера не советует «безусловно доверять другим людям» на основе моральной системы ценностей. Безусловное доверие – это средство улучшения межличностных отношений, построения горизонтальных отношений. Если у тебя нет желания улучшать отношения с другим человеком, ты можешь разорвать их. Такие решения относятся к твоим задачам.

ЮНОША: Что если я стану безусловно доверять другу с целью улучшить наши отношения? Я буду прыгать для него через обруч, с радостью удовлетворять его денежные запросы и щедро тратить на него свое время и усилия. Даже в таком случае он может злоупотребить моим доверием. Если ты полностью доверяешь человеку, а он жестоко обманывает тебя, разве такой опыт не приводит к жизненной позиции, с которой ты начинаешь рассматривать других людей как врагов?

ФИЛОСОФ: Похоже, ты еще не до конца осознал цель доверия. Предположим, к примеру, что ты находишься в любовных отношениях, но сомневаешься в любимой женщине и думаешь: «Готов поспорить, она мне изменяет». Ты начинаешь предпринимать отчаянные усилия в поисках доказательств. Как ты думаешь, что происходит в результате?

ЮНОША: Полагаю, это зависит от обстоятельств.

ФИЛОСОФ: Нет. В любом случае ты найдешь массу доказательств того, что она изменяет тебе.

ЮНОША: Что? Почему же?

ФИЛОСОФ: Случайные замечания твоей возлюбленной, ее тон, когда она с кем-то разговаривает по телефону, моменты, когда ты не можешь связаться с ней… Когда ты смотришь на происходящее с глубоким сомнением, то все вокруг начинает казаться свидетельством измены, даже если тебе верны.

ЮНОША: Хм.

ФИЛОСОФ: Сейчас тебя беспокоят те случаи, когда твоим доверием воспользовались в чьих-то интересах, и ничто более. Ты сосредоточен только на боли от этих душевных ран. Но если ты боишься доверять другим, то в долгосрочной перспективе ни с кем не сможешь установить надежных отношений.

ЮНОША: Я понимаю, к чему ты клонишь – главная цель состоит в построении надежных отношений. Тем не менее, когда тебя используют в своих целях, это пугает… и это происходит на самом деле, не так ли?

ФИЛОСОФ: Это мелкие отношения, и когда они распадаются, то боль незначительна. И радость, которую ежедневно приносят такие отношения, тоже будет слабой. Именно поэтому человек должен найти в себе мужество вступить в более глубокие отношения и доверять другим, чтобы радость с каждым дней становилась только сильнее.

ЮНОША: Нет! Это не то, что я имел в виду; ты снова меняешь тему. Мужество, чтобы преодолеть страх перед обманом, – откуда оно происходит?

ФИЛОСОФ: От здравой самооценки. Если человек может принять себя, каков он есть, и убедиться в границах своих возможностей, то он начинает понимать, что «обмануть доверие» – это не его задача. Тогда понимание «уверенности в других людях» приходит легче.

ЮНОША: Ты говоришь, что обманывать мое доверие – это чужая задача, и человек ничего не может с этим поделать? И что я должен смириться с этим? Твои аргументы всегда игнорируют человеческие эмоции. Что можно сделать с гневом и печалью, которую ты испытываешь, когда кто-то обманывает твое доверие?

ФИЛОСОФ: Если человек печалится, он должен делать это от всего сердца. Именно поэтому, когда человек старается избежать боли и печали, он застревает на месте и не способен ни с кем построить надежных отношений. Думай об этом таким образом. Мы можем доверять другим и можем сомневаться. Но нужно стремиться видеть в других людях своих товарищей. Доверять или сомневаться – твой выбор должен быть ясным.

Суть работы – вклад в общее благо

ЮНОША: Хорошо. Предположим, я добился здравой самооценки и научился доверять другим людям. Какие изменения должны во мне произойти?

ФИЛОСОФ: Сначала человек принимает свое незаменимое «я» таким как есть. Это здравая самооценка. Потом он начинает безусловно доверять другим людям. Это уверенность в окружающих. Ты можешь принять себя как личность и доверять окружающим. Кем они тогда становятся для тебя?

ЮНОША: Моими… товарищами?

ФИЛОСОФ: Вот именно. Доверие к людям тесно связано со способностью рассматривать их как товарищей. Поскольку они твои товарищи, ты можешь доверять им. Без них ты не смог бы достичь необходимой уверенности в себе. Кроме того, наличие товарищей связано с обретением убежища в сообществе, к которому принадлежит человек. Он чувствует, что находится на своем месте.

ЮНОША: Иными словами, ты утверждаешь, что для ощущения своей принадлежности человек должен рассматривать других людей как товарищей. А для того чтобы видеть в них товарищей, ему нужна здравая самооценка и доверие к окружающим.

ФИЛОСОФ: Совершенно верно. Теперь ты схватываешь суть быстрее, чем раньше. Если продолжить цепочку рассуждений, то можно сказать, что люди, которые считают других своими врагами, не достигли уровня здравой самооценки и доверия к окружающим.

ЮНОША: Ну, хорошо. Это правда, что люди стремятся к ощущению принадлежности и хотят чувствовать себя на своем месте. Для этого им нужны здравая самооценка и доверие к окружающим. У меня нет возражений против этого. Но я до сих пор не знаю, может ли человек обрести чувство общности, считая других людей своими товарищами и доверяя им.

ФИЛОСОФ: Разумеется, чувство общности достигается не только с помощью самооценки и доверия к окружающим. На этом этапе возникает необходимость в третьем ключевом принципе – содействии другим людям.

ЮНОША: Содействие другим людям?

ФИЛОСОФ: В некотором смысле это помощь товарищам. Попытка внести свой вклад в общее дело. Это и есть «содействие другим людям».

ЮНОША: Когда ты говоришь о «вкладе в общее дело», то имеешь в виду дух самопожертвования и желание служить людям?

ФИЛОСОФ: Содействие не подразумевает самопожертвования. Адлер предупреждает, что те, кто жертвует своей жизнью ради других, слишком сильно подчиняют себя обществу. Пожалуйста, не забывай: мы сознаем свою истинную ценность, лишь когда чувствуем, что наша жизнь и поведение благотворны для общества. Это происходит, когда человек думает: «Я для кого-то полезен». Ты помнишь это? Иными словами, содействие другим людям и вклад в общее благо, а не отказ от собственного «я» ради служения другим делает человека полностью осознающим свою ценность и достоинства.

ЮНОША: Содействие другим ради самого себя?

ФИЛОСОФ: Да. Нет никакой необходимости приносить себя в жертву.

ЮНОША: Ага! Тут твои аргументы начинают рассыпаться, не так ли? Ты прекрасно поработал, выкапывая себе могилу. Ради удовлетворения своего «я» человек заставляет себя служить другим. Разве это не полное лицемерие? Я уже говорил раньше: твоя аргументация насквозь лицемерна. Это скользкие доводы. Послушай, я скорее поверю в злодея, искреннего в своих желаниях, чем в хорошего парня, который лжет напропалую.

ФИЛОСОФ: Сколько поспешных выводов! Ты еще не понимаешь, что такое чувство общности.

ЮНОША: Тогда я хочу, чтобы ты привел конкретные примеры того, что считаешь содействием другим людям.

ФИЛОСОФ: В самом упрощенном понимании таким содействием, пожалуй, можно назвать работу. Человек живет в обществе и работает на общее благо либо ухаживает за своим домом и заботится о своей семье. Труд – это не средство достижения материального заработка. С помощью труда человек содействует другим людям и вносит свой вклад в общество. Тогда он чувствует, что кому-то полезен, и даже начинает сознавать свою экзистенциальную ценность.

ЮНОША: Ты утверждаешь, что суть работы – содействие другим людям?

ФИЛОСОФ: Разумеется, материальный доход тоже важен. Это в чем-то перекликается с цитатой из Достоевского, которую ты привел раньше: «Деньги – это штампованная свобода». Но у некоторых людей так много денег, что они никогда не сумеют потратить их до конца. Многие из них постоянно заняты делом. Зачем они работают? Неужели ими движет безграничная алчность? Нет. Они работают ради вклада в общее благо и ощущения своей принадлежности к обществу. Многие богатые люди отдают свои силы благотворительности. Они делают это, чтобы подкрепить чувство собственной ценности и показать, что занимают достойное место в обществе.

ЮНОША: Хм, с одной стороны, это правда. Но…

ФИЛОСОФ: Но что?

Здравая самооценка: принятие своего незаменимого «я» таким как есть. Уверенность в окружающих: безусловное доверие как основа для межличностных отношений, вместо сомнения в людях. Молодой человек счел обе эти концепции достаточно убедительными. Но содействие другим не могло в полной мере дойти до его понимания. «Если это содействие предназначено для других людей, оно не может быть ничем иным, кроме горького самопожертвования. С другой стороны, если его оказывают ради самого себя, это верх лицемерия. Этот вопрос нужно прояснить до конца». Молодой человек решительно продолжил беседу.

Молодые люди опережают старших

ЮНОША: Я признаю, что в работе есть аспект содействия другим людям. Но логическое умозаключение, которое гласит, что, хотя официально человек содействует другим людям, но в действительности делает это для себя, – не что иное, как лицемерие. Как ты это объяснишь?

ФИЛОСОФ: Представь себе такую сцену. В доме закончили обедать, и тарелки остаются на столе. Дети разошлись по своим комнатам, а муж сидит на диване и смотрит телевизор. Жене (мне) остается убрать со стола и все вымыть. Хуже того, другие члены семьи воспринимают это как должное и не делают ни малейших попыток помочь. В такой ситуации жена обычно думает: «Почему они не помогут мне?» или «Почему я обязана выполнять всю эту работу?». Даже если я не слышу слов благодарности от членов семьи во время уборки, я хочу, чтобы они ценили пользу, которую я приношу. Вместо того чтобы думать о том, что другие могут сделать для меня, я хочу думать о других людях и делать для них все возможное. От одного этого ощущения содействия и своей пользы окружающая реальность может расцвести новыми красками. Если я ворчу про себя, когда мою тарелки, то рядом со мной не слишком приятно находиться, и остальные стараются держаться подальше. Но если я напеваю себе под нос и мою тарелки в хорошем расположении духа, дети могут прийти на кухню и помочь мне. По меньшей мере я создаю атмосферу, в которой им легче предложить свою помощь.

ЮНОША: Да, в такой обстановке это может быть оправдано.

ФИЛОСОФ: А теперь задай вопрос: как я прихожу к ощущению содействия ближним в этой ситуации? Оно у меня есть, потому что я могу думать о членах семьи как о моих товарищах. Иначе у меня неизбежно появятся мысли вроде «Почему я одна это делаю?» и «Почему мне никто не помогает?». Если человек оказывает содействие людям, которых он считает своими врагами, это действительно может привести к лицемерию. Но если другие люди – его товарищи, этого никогда не случится. Ты уперся в слово «лицемерие», потому что еще не понимаешь, что такое чувство общности.

ЮНОША: Ну, допустим…

ФИЛОСОФ: Ради удобства повторю, что до сих пор мы обсуждали здравую самооценку, чувство уверенности в окружающих и содействие другим людям, – именно в таком порядке. Однако эти три концепции связаны как неделимое целое, наподобие круговой структуры. Поскольку человек принимает себя таким как есть (проводит самооценку), он может доверять другим без страха оказаться в невыгодном положении. А раз он безусловно доверяет другим и считает людей своими товарищами, то может заниматься «содействием». Поскольку он вносит вклад в общее дело, то достигает глубокого осознания: «Я кому-то полезен». Те записи, которые ты вел в прошлый раз, у тебя с собой?

ЮНОША: Ты имеешь в виду записи о целях, выдвигаемых психологией Адлера? Я вел их с того самого дня. Вот: «Две цели поведения: полагаться на собственные силы и жить в гармонии с обществом. Две цели психологии, которая подкрепляет такое поведение: осознание того, что «у меня есть способности», и понимание, что «люди – мои товарищи».

ФИЛОСОФ: Если ты совместишь эти записи с темой нашей нынешней беседы, твое понимание станет более глубоким. Опора на собственные силы и осознание своих способностей соотносятся со здравой самооценкой. А жизнь в гармонии с обществом и осознание того, что «люди – мои товарищи», соотносится с уверенностью в окружающих и содействием другим людям.

ЮНОША: Понятно. Значит, наша главная жизненная цель – чувство общности. Но думаю, мне понадобится время, пока все это уложится в голове.

ФИЛОСОФ: Да, наверное. Сам Адлер сказал: «Понять человека – это непростая задача. Вероятно, из всех видов психологии индивидуальная психология наиболее трудна для усвоения и практического применения».

ЮНОША: Совершенно верно! Даже если теория выглядит убедительно, ее трудно применить на практике.

ФИЛОСОФ: Было даже сказано, что для истинного понимания психологии Адлера и ее использования с целью изменить свой образ жизни, нужно потратить «половину прожитых лет». Иными словами, если ты начинаешь учиться в сорокалетнем возрасте, то тебе понадобится еще двадцать лет. Если ты начал учиться в двадцать, твоя задача сокращается до десяти лет. Ты еще молод. Приступив к работе на таком раннем этапе, ты сможешь быстрее изменить свою жизнь. Молодые люди вроде тебя опережают старших в том смысле, что могут изменяться быстрее. В некотором отношении, ты опережаешь меня, так как способен быстро изменить себя и создать новый мир. Ничего страшного, если ты собьешься с пути или временно утратишь сосредоточенность. Старайся быть независимым от вертикальных отношений и не бояться чужой неприязни; просто двигайся вперед как свободный человек. Если бы все люди старшего возраста могли видеть, как молодые опережают их, то, я уверен, мир бы изменился самым разительным образом.

ЮНОША: Я опережаю тебя?

ФИЛОСОФ: Несомненно. Мы идем по одной и той же земле, но ты шагаешь впереди меня.

ЮНОША: Ха-ха! Ты первый человек в моей жизни, который говорит подобную вещь тому, кто годится ему в сыновья.

ФИЛОСОФ: Мне бы хотелось, чтобы все больше молодых людей приобщалось к учению Адлера и чтобы люди постарше тоже знакомились с ним, потому что мы можем меняться независимо от возраста.

Трудоголизм как жизненная ложь

ЮНОША: Ну, хорошо. Я готов признать, что мне действительно не хватает мужества для здравой самооценки и уверенности в других людях. Но разве только я виноват в этом? Разве в этой проблеме не участвовали те, кто безосновательно обвинял меня и обливал презрением?

ФИЛОСОФ: По правде говоря, далеко не каждый человек воспитан и доброжелателен. В межличностных отношениях случается много неприятных моментов. Но есть одна вещь, которую нужно понимать правильно: в любой ситуации проблемы есть именно у того, кто нападает на тебя. И дело вовсе не в том, что они плохие люди. Те, кто подвержен неврозам, склонны пересыпать свою речь словами, вроде «каждый», «всегда» и «все». Они говорят: «Все меня ненавидят», «Я всегда оказываюсь виноватым» или «Каждый видит во мне только плохое». Если ты привык пользоваться такими общими высказываниями, нужно быть осторожнее.

ЮНОША: Да, звучит довольно знакомо.

ФИЛОСОФ: В психологии Адлера это называется отсутствием «жизненной гармонии». Это образ жизни, при котором человек лишь частично видит вещи, но судит о целом.

ЮНОША: Жизненная гармония?

ФИЛОСОФ: В учении иудаизма есть такая притча: «Из десяти человек найдется один, который будет критиковать тебя, что бы ты ни делал. Он невзлюбит тебя, и ты тоже будешь неприязненно к нему относиться. Кроме того, найдутся два человека, которые будут во всем согласны с тобой, а ты будешь согласен с ними, и вы станете добрыми друзьями. Остальные семь человек не принадлежат ни к первому, ни ко второму типу». И что же, ты сосредоточишься на человеке, который невзлюбил тебя? Или будешь уделять больше внимания тем двоим, которым ты нравишься? Или ты сконцентрируешься на «толпе» – то есть на остальных семерых людях? Человек, которому не хватает жизненной гармонии, будет видеть только своего недруга и станет судить обо всем мире на этом основании.

ЮНОША: Интересно.

ФИЛОСОФ: Несколько лет назад я принимал участие в семинаре для страдающих от заикания и членов их семей. Тебе знакомы такие люди?

ЮНОША: Да, в моей школе был ученик, который постоянно запинался. Должно быть, это было тяжело для него самого и для его близких.

ФИЛОСОФ: Почему так трудно справиться с заиканием или запинанием? С точки зрения психологии Адлера, люди с таким недостатком беспокоятся только о своей манере говорить, страдают от чувства неполноценности и считают свою жизнь невыносимо тяжелой. В итоге они становятся чрезмерно застенчивыми и начинают запинаться еще больше.

ЮНОША: Они беспокоятся только о своей манере говорить?

ФИЛОСОФ: Совершенно верно. На самом деле, найдется не так много людей, которые захотят посмеяться или поиздеваться над запинающимся человеком. Если воспользоваться недавним примером, это в лучшем случае будет один из десяти. Лучше просто разорвать отношения с тем, кто занимает такую отвратительную позицию. Но если тебе не хватает жизненной гармонии, ты сосредоточишься только на этом человеке и будешь думать, что все смеются над тобой.

ЮНОША: Но такова человеческая натура!

ФИЛОСОФ: Я веду занятия в группе чтецов, и один из участников сильно заикается. Это происходит каждый раз, когда наступает его очередь читать вслух. Но никто не смеется над ним. Все спокойно сидят и ждут продолжения. Я уверен, что этот феномен не сводится к моей группе чтецов. Если чьи-то межличностные отношения строятся не лучшим образом, это нельзя объяснять заиканием, страхом покраснеть на людях и тому подобными вещами. На самом деле проблема состоит в том, что человек не достиг здравой самооценки, не уверен в окружающих и тем более не готов содействовать другим людям. Однако он уделяет внимание лишь незначительным мелочам и на их основании пытается судить обо всем мире. Это ошибочный путь, в котором нет жизненной гармонии.

ЮНОША: Ты действительно внушал такие жесткие идеи людям, которые страдали от заикания?

ФИЛОСОФ: Разумеется. Сначала реакция была отрицательной, но после трехдневного семинара все полностью согласились с этим.

ЮНОША: Это определенно интересный аргумент. Но работа с людьми, которые страдают от заикания, кажется мне довольно узким примером. Можешь привести другие?

ФИЛОСОФ: В качестве другого примера можно упомянуть трудоголика. Это тоже образец человека, которому не хватает жизненной гармонии.

ЮНОША: Трудоголик? Почему?

ФИЛОСОФ: Люди, страдающие от заикания, видят вещи лишь частично, но судят о целом. Трудоголики сосредоточиваются только на одном конкретном аспекте своей жизни. Они могут придумывать оправдания: «Я слишком занят работой, поэтому мне не хватает времени на семейные дела». Но это жизненная ложь. Они всего лишь пытаются уклониться от других своих обязанностей и пользуются работой как предлогом. Человеку следует беспокоиться обо всем, от домашних хлопот и воспитания детей до своих друзей и увлечений. Адлер не признает жизненных стилей, где отдельные аспекты слишком доминируют над остальными.

ЮНОША: Ага… Мой отец был именно таким человеком – настоящим трудоголиком, который с головой погружался в работу ради достижения результата. А потом он командовал в семье по праву кормильца, который зарабатывает деньги. Он был очень деспотичным.

ФИЛОСОФ: В определенном смысле такие люди отказываются признавать существование других жизненных задач. Но «работа» означает не только профессиональную деятельность. Домашние хлопоты, воспитание детей, помощь местному сообществу, увлечения и другие вещи – это тоже работа. Фирмы и компании играют здесь лишь незначительную роль. Тот, кто признает только профессиональную деятельность, не ощущает жизненной гармонии.

ЮНОША: Все именно так, как ты говоришь! Члены моей семьи фактически не имели права голоса в споре с отцом. Невозможно спорить с человеком, который грозно рычит: «Только благодаря мне у вас есть еда на столе!»

ФИЛОСОФ: Наверное, такой отец мог осознать свою ценность только на уровне поступков. Он работает с утра до вечера, добывает деньги для семьи и пользуется признанием в обществе, а потому считает себя более ценным, чем остальные члены семьи. Но для каждого из нас наступает время, когда мы больше не можем быть кормильцами и добытчиками. Человек стареет и выходит на пенсию, и у него нет иного выбора, кроме как жить на пенсионное пособие или получать помощь от детей. Даже в молодости тяжелая травма или болезнь могут привести к потере трудоспособности. В таких случаях трудоголики испытывают сильную депрессию.

ЮНОША: То есть они не могут думать ни о чем, кроме своей работы?

ФИЛОСОФ: Да. В их жизни нет гармонии.

ЮНОША: В таком случае я начинаю понимать, что ты имел в виду, когда говорил об уровне бытия. И я определенно не задумывался о том, что когда-нибудь больше не смогу работать или вообще чем-то заниматься на уровне поступков.

ФИЛОСОФ: Как человек осознает себя: на уровне поступков или на уровне бытия? Этот вопрос имеет прямое отношение к мужеству быть счастливым.

Вы можете быть счастливы сейчас

ЮНОША: Мужество быть счастливым? Что же, давай послушаем, что это за мужество.

ФИЛОСОФ: Да, это важный момент.

ЮНОША: Ты утверждаешь, что все проблемы заключаются в межличностных отношениях. А потом разворачиваешься в другую сторону и говоришь, что в тех же отношениях можно обрести счастье. Мне до сих пор трудно принять это. Неужели люди называют счастьем только свои хорошие взаимоотношения? Неужели мы живем ради таких крошечных радостей и душевного отдохновения?

ФИЛОСОФ: Я неплохо представляю, с какими проблемами ты сталкиваешься. Когда я впервые слушал лекцию о психологии Адлера, то лектор, Оскар Кристенсен, один из его учеников, сделал такое заявление: «Те, кто сегодня слушает мои слова, могут стать счастливыми прямо сейчас, в этот самый момент. Но те, кто этого не делает, никогда не будут счастливы».

ЮНОША: Ничего себе! Это речи настоящего мошенника. Надеюсь, ты не попался на эту наживку?

ФИЛОСОФ: Что такое человеческое счастье? Эта тема была одной из постоянно обсуждаемых с античных времен. Я всегда считал психологию не более чем разделом философии, поэтому не испытывал к ней интереса. Будучи студентом философского факультета, я озаботился вопросом: что такое счастье? Я был бы неискренним, если бы не признал, что испытал некоторое отвращение к словам Кристенсена. Но в то же время я кое-что понял. Мне подали идею об истинной сущности человеческого счастья. Я искал ответы, но не уделял должного внимания простому вопросу: каким образом человек может стать счастливым? Уже в студенчестве мне пришло в голову, что я не представляю себе настоящего счастья.

ЮНОША: Понятно. Значит, твое первое знакомство с психологией Адлера закончилось ощущением несоответствия?

ФИЛОСОФ: Вот именно.

ЮНОША: Тогда скажи: тебе удалось стать счастливым человеком?

ФИЛОСОФ: Конечно.

ЮНОША: Почему ты так уверен в этом?

ФИЛОСОФ: Величайшее несчастье для человека – отвращение к себе. Адлер нашел крайне простой ответ на этот вопрос. Ощущение «Я полезен для общества» или «Я полезен для кого-то» – единственное, что дает нам осознание собственной ценности.

ЮНОША: Ты имеешь в виду «содействие окружающим», о котором говорил раньше?

ФИЛОСОФ: Да. И это важный момент: когда мы говорим о содействии другим людям, то не имеет значения, был ли наш вклад оценен по достоинству.

ЮНОША: Как это?

ФИЛОСОФ: Ты не тот, кто оценивает пользу твоего вклада в общественное благо. Это задача других людей, и ты не можешь в нее вмешиваться. В принципе, нет даже способа узнать, принесло ли твое содействие какую-либо пользу. Когда мы помогаем другим людям, это не обязательно должно быть очевидным для них; нам необходимо лишь ощущение своей пользы, своего вклада.

ЮНОША: Минутку! Если это так, то ты называешь счастьем…

ФИЛОСОФ: Теперь ты понимаешь? Одним словом, счастье – это ощущение своего содействия обществу. Это и есть определение счастья.

ЮНОША: Но это…

ФИЛОСОФ: Что-то не так?

ЮНОША: Я никак не могу принять такое упрощенное определение. Слушай, я не забыл, что ты говорил раньше: «Хотя на уровне поступков можно быть бесполезным, на уровне бытия каждый человек приносит пользу». Но тогда согласно твоей логике все люди должны быть счастливыми!

ФИЛОСОФ: Все люди могут быть счастливыми. Но это не значит, что все люди уже счастливы. Будь то на уровне поступков или на уровне бытия, человек хочет чувствовать, что он кому-то нужен. То есть он нуждается в ощущении содействия другим людям.

ЮНОША: Ты хочешь сказать, что я несчастлив, поскольку не испытываю такого ощущения?

ФИЛОСОФ: Вот именно.

ЮНОША: И как мне добиться его? Работой? Волонтерской деятельностью?

ФИЛОСОФ: Немного раньше мы говорили о жажде признания. В ответ на мое утверждение, что человек не должен стремиться к признанию, ты заявил, что это всеобщее желание.

ЮНОША: Да, но я говорил искренне. Я до сих пор не вполне уверен в этом.

ФИЛОСОФ: Но теперь тебе ясно, почему люди жаждут признания. Они хотят нравиться самим себе. Они хотят ощущать свою ценность. Для этого они нуждаются в ощущении содействия, которое внушает им: «Я полезен для кого-то». Они стремятся к признанию как к легкому способу достижения этого чувства.

ЮНОША: Ты хочешь сказать, что жажда признания – средство для ощущения своего содействия обществу?

ФИЛОСОФ: А разве не так?

ЮНОША: Никоим образом. Это противоречит всему, о чем ты говорил до сих пор. Совсем недавно ты сказал, что счастье – это ощущение своего содействия обществу. Значит, удовлетворение жажды признания непосредственно связано со счастьем? Ха-ха! Наконец-то ты признал его необходимость.

ФИЛОСОФ: Ты забываешь об одном важном соображении. Если тот, кто стремится к содействию, в конце концов получает общественное признание, то в долгосрочной перспективе у него нет иного выбора, кроме как удовлетворять желания других людей. В ощущении сопричастности, достигаемом через жажду признания, нет никакой свободы. Но люди должны выбирать свободу и стремиться к счастью.

ЮНОША: Значит, лишь свободный человек способен обрести счастье?

ФИЛОСОФ: Да. Понятие свободы может различаться в зависимости от страны, времени или культуры. Но свобода межличностных отношений универсальна.

ЮНОША: То есть ты полностью отрицаешь жажду признания?

ФИЛОСОФ: Если у человека есть ощущение сопричастности, он не нуждается в жажде признания. Он знает, что приносит пользу кому-то, и у него нет надобности лезть из кожи вон, чтобы добиться признания окружающих. Иными словами, одержимый жаждой признания еще не достиг чувства общности и не может провести здравую самооценку.

ЮНОША: Значит, если у человека есть чувство общности, то жажда признания исчезает?

ФИЛОСОФ: Да, она исчезает. Ты больше не нуждаешься в чужом признании.

Аргументы философа можно было свести к следующему: люди осознают свою истинную ценность, только когда чувствуют, что приносят кому-то пользу. Не имеет значения, что дало твое содействие. Достаточно иметь субъективное ощущение своей полезности, то есть сопричастности. В этом определенно имелось зерно истины. «Но что такое настоящее счастье? Неужели это то самое счастье, которое я хочу обрести?»

Два пути для тех, кто хочет быть «особенным»

ЮНОША: Ты до сих пор не ответил на мой вопрос. Возможно, благодаря содействию другим людям я бы ощутил собственную ценность и перестал считать себя бесполезным существом. Но разве это все, что нужно для счастья? Мне кажется, что, пока я не смогу осуществить какое-то великое предприятие, которое останется в памяти будущих поколений, пока не докажу неповторимость своей личности, то не смогу обрести подлинного счастья. Ты пытаешься уместить все в рамки межличностных отношений, но ничего не говоришь о радости от самореализации. По-моему, это уход от действительности!

ФИЛОСОФ: Я не совсем понимаю, что ты имеешь в виду, когда говоришь о «радости от самореализации». Что именно это значит?

ЮНОША: Это означает разное для разных людей. Полагаю, речь идет о тех, кто хочет добиться успеха в обществе и ставит перед собой конкретные цели, – например, исследователь, разрабатывающий состав универсальной вакцины, или художник, который стремится к созданию великого произведения искусства.

ФИЛОСОФ: А что это для тебя?

ЮНОША: На самом деле я еще не знаю, чего хочу достичь и что собираюсь совершить в будущем. Но я убежден, что должен что-то сделать. Я не собираюсь работать в университетской библиотеке до конца своих дней. Когда я найду мечту, которой смогу посвятить свою жизнь, и достигну самореализации, то почувствую себя по-настоящему счастливым. Мой отец был с утра до ночи погружен в работу, но я не знаю, было это счастьем для него или нет. По крайней мере, мне он казался вечно занятым, но не счастливым. Это не та жизнь, какую я хотел бы прожить.

ФИЛОСОФ: Хорошо. Пожалуй, твою проблему легче разрешить, если воспользоваться примером детей с проблемным поведением.

ЮНОША: Детей с проблемным поведением? Как это?

ФИЛОСОФ: Начнем с того, что у всех людей есть универсальное желание, называемое «стремлением к превосходству». Ты помнишь нашу дискуссию об этом?

ЮНОША: Да. Проще говоря, этот термин обозначает «надежду на самосовершенствование» и «стремление к идеальному состоянию».

ФИЛОСОФ: Многие дети в раннем возрасте стараются быть «особенно хорошими». Они слушаются родителей, хорошо себя ведут, прилежно учатся, занимаются спортом и другими вещами в кружках по интересам. Так они пытаются добиться признания от родителей. Однако если это не получается – к примеру, если дела в учебе или в спорте идут не лучшим образом, – они делают поворот на 180 градусов и стараются стать «особенно плохими».

ЮНОША: Почему они это делают?

ФИЛОСОФ: Независимо от того, хотят ли дети быть «особенно хорошими» или «особенно плохими», их цель остается неизменной: привлечь внимание других людей и выглядеть «особенными существами».

ЮНОША: Хм. Продолжай, пожалуйста.

ФИЛОСОФ: В любом случае, будь то прилежная учеба или занятия спортом, ребенку приходится постоянно прилагать усилия для достижения хороших результатов. Но дети, которые стараются быть «особенно плохими» – иными словами, дети с проблемным поведением, – тоже пытаются привлечь внимание, даже когда сознательно устраняются от конструктивных занятий. В психологии Адлера это называется «стремлением к легкому превосходству». Возьмем, к примеру, трудного ребенка, который мешает на уроках: бросается ластиками или громко разговаривает. Конечно, он привлекает к себе внимание учителей и одноклассников. Даже если это ограничено стенами школы, в собственном представлении он становится «особенным существом». Но он стремится к легкому превосходству, а это нездоровая позиция.

ЮНОША: Значит, непослушные дети тоже стремятся к легкому превосходству.

ФИЛОСОФ: Да, именно так. Все виды проблемного поведения, от отказа ходить в школу до резания рук, злоупотребления алкоголем и курения, – это разновидности стремления к легкому превосходству. И твой друг-затворник, о котором ты мне рассказал вначале, тоже этим занимается. Когда ребенок ведет себя подобным образом, родители и другие взрослые отчитывают его. Осуждение взрослых подвергает ребенка еще более сильному стрессу, но он по-прежнему жаждет внимания родителей, пусть даже в форме выговора. Он хочет быть «особенным существом», и форма чужого внимания не имеет для него значения. Поэтому в каком-то смысле естественно, что он продолжает плохо себя вести, как бы сурово его ни отчитывали.

ЮНОША: Он продолжает плохо себя вести из-за осуждения взрослых?

ФИЛОСОФ: Совершенно верно – потому что родители и другие взрослые уделяют ему повышенное внимание.

ЮНОША: Но раньше ты говорил, что цель проблемного поведения – возмездие родителям, не так ли? Это как-то связано со стремлением к легкому превосходству?

ФИЛОСОФ: Да, между возмездием и стремлением к легкому превосходству существует очевидная связь. Ребенок создает неприятности для других людей и в то же время старается быть «особенным».

Смелость быть нормальным

ЮНОША: Но как?.. Все люди не могут быть «особенно хорошими», правда? У людей есть свои сильные и слабые стороны, и между ними всегда можно найти различия. В мире сыщется лишь горстка настоящих гениев, и далеко не каждый с отличием окончит университет. Поэтому для всех неудачников остается одно: быть «особенно плохими».

ФИЛОСОФ: Да, это парадокс Сократа о том, что никто не жаждет зла в чистом виде. Для детей с проблемным поведением даже кража и насилие выглядят «благодеяниями».

ЮНОША: Но это ужасно! Такие аргументы не оставляют выхода.

ФИЛОСОФ: В данном случае психология Адлера делает акцент на «мужестве быть нормальным».

ЮНОША: Мужество быть нормальным?

ФИЛОСОФ: Почему так нужно быть «особенным»? Вероятно, потому, что человек не может принять и признать свою нормальную личность. Именно поэтому, когда «особенно хорошее» поведение не приносит результата, человек бросается в противоположную крайность и старается быть «особенно плохим». Но разве так плохо быть нормальным, обычным человеком? Разве в этом есть что-то недостойное? Этот аргумент нужно обдумать и довести до логического завершения.

ЮНОША: Значит, ты утверждаешь, что я должен быть нормальным?

ФИЛОСОФ: Здравая самооценка – жизненно важный первый шаг. Если ты наберешься мужества быть нормальным, твой взгляд на мир решительно изменится.

ЮНОША: Но…

ФИЛОСОФ: Возможно, ты отвергаешь нормальное состояние, потому что ставишь знак равенства между ним и некомпетентностью. Однако «нормальный» не значит «ни на что не способный». Просто не нужно щеголять своим превосходством.

ЮНОША: Хорошо, я признаю опасность стремления стать «особенным». Но разве человеку на самом деле нужно осознанно считать себя нормальным и обыкновенным? Если я веду скучную и бесцельную жизнь, не оставляя никаких следов или воспоминаний о моем существовании, то должен ли я довольствоваться своим жребием, потому что я такой обыкновенный человек? Должно быть, ты шутишь. Я моментально откажусь от такой жизни!

ФИЛОСОФ: Ты во что бы то ни стало хочешь быть особенным?

ЮНОША: Нет! Послушай, то, что ты называешь «нормальным», означает согласие с бесцельностью моего существования! Это все равно что сказать: «Вот все, на что я способен, и это замечательно». Ты думаешь, что Наполеон, Александр Великий, Эйнштейн или Мартин Лютер Кинг считали себя «обыкновенными»? А как насчет Сократа и Платона? Ничего подобного! Скорее всего, он считали свою жизнь миссией, озаренной факелом великой цели или идеала. Если жить по твоей логике, то в мире уже никогда не будет другого Наполеона. Ты пытаешься избавить мир от гениев!

ФИЛОСОФ: Значит, ты утверждаешь, что человеку необходимо иметь высокую цель в жизни?

ЮНОША: Но это же очевидно!

«Смелость быть нормальным» – что за ужасные слова! Неужели Адлер и этот философ на самом деле предлагают мне выбрать такой путь? Стать «нормальным» и слиться с безликой массой? Разумеется, я не гений. Может быть, мне не остается ничего другого, кроме как стать «нормальным». Возможно, я должен признать свою посредственность и примириться с обыденным повседневным существованием. Но я буду бороться с этим. Что бы ни случилось, я до конца буду противостоять моему оппоненту! Похоже, мы приближаемся к самой сути нашей дискуссии». Сердце молодого человека учащенно билось, и, несмотря на прохладу в комнате, его лоб блестел от пота, а руки сжались в кулаки.

Жизнь – это ряд моментов

ФИЛОСОФ: Ну, хорошо. Полагаю, что, когда ты говоришь о высоких целях, то представляешь себе что-то вроде высокой горы, которая должна покориться альпинисту.

ЮНОША: Да, это верно. Люди, включая меня, хотят подняться на вершину.

ФИЛОСОФ: Но если бы жизнь состояла из подъема на вершину горы, то большая ее часть прошла бы «в пути». То есть «настоящая жизнь» началась бы с подъема по горному склону, а дистанция, пройденная до этого места, была бы «предварительной жизнью».

ЮНОША: Полагаю, можно сформулировать и так. Сейчас я определенно нахожусь «в пути».

ФИЛОСОФ: Если предположить, что ты не сможешь добраться до вершины, что это будет означать для твоей жизни? Из-за болезней, несчастных случаев и подобных вещей люди не всегда проходят путь до конца, а сам подъем тяжел и опасен. Поэтому человек, чья жизнь обрывается или встречает преграду «в пути», так и остается на предварительном этапе. Что это за жизнь?

ЮНОША: Ну… Это тот случай, когда человек получает по заслугам. Значит, мне не хватило сил или способностей, чтобы подняться на гору, либо просто не повезло, вот и все! Но я готов примириться с такой реальностью.

ФИЛОСОФ: Адлер придерживается другой точки зрения. Люди, которые представляют свою жизнь как подъем на гору, рассматривают свое существование в линейном виде. Как будто существует линия, которая началась с их появления на свет и продолжается со всевозможными изгибами и поворотами, пока человек не достигает вершины, а потом заканчивается вместе с его смертью. Эта концепция, где жизнь выглядит как последовательная история, основана на фрейдистской этиологии (атрибуция причин). Такой образ мысли превращает большую часть жизни в нечто, происходящее «по пути».