Пушки царя Иоганна Оченков Иван
– И вправду, – согласился Михальский, услыхав, как гулко стучат копыта по бревнам моста, – кажется, они начали переправу…
Грянувший в этот момент взрыв разорвал в клочья благостное утреннее спокойствие. Испуганные крики, пронзительное ржание лошадей, вопли раненых перемешались в какую-то яростную какофонию звуков. Однако это было только начало. Стрельцы, подобравшиеся в тумане довольно близко к противнику, бросились в атаку. Стянутые цепями возы стали бы серьезным препятствием для них, если бы гарнизон вагенбурга оказался готов к их нападению. Но внимание защитников в первый момент оказалось прикованным к взлетевшему на воздух мосту, а потом стало поздно. Атакующие подтащили к заграждению бревенчатые мостки и, приставив их к возам, в мгновение ока прорвались внутрь лагеря. Пока одни из них остервенело лезли вперед, сметая своими ужасными топорами все на своем пути, другие поддерживали своих товарищей залпами из мушкетов.
Первой, не выдержав этого зрелища, побежала выбранецкая пехота. Набранные в нее обычные мужики, кое-как экипированные и вооруженные, оказались не готовы к бою с таким противником. Побросав оружие, они с дикими криками бросились к реке в попытке прорваться к стоящим на другом берегу основным силам. Добежав до крутого спуска, они с разбега прыгали вниз, ломая ноги, а иногда и шеи, затаптывали в толчее друг друга и оглашали все вокруг паническими криками. В отличие от них, венгерские наемники сохранили присутствие духа и оказали достойное сопротивление. Беда была лишь в том, что пики в тесноте боя оказались крайне неудобны, а мушкеты не заряжены. Тем не менее венгры ожесточенно дрались шпагами, алебардами, обломками пик и вообще всем, что под руку попадется. Что касается валахов и казаков, то часть из них побежали вместе с пехотинцами. А другие, напротив, стали плечом к плечу со своими товарищами и попытались дать отпор.
Практически одновременно началась атака и с другой стороны. Федор Панин в первый раз вел своих драгун в настоящую атаку. Все было совсем не так, как на учениях, но тем не менее они его не подвели. В отличие от стрельцов, подобравшихся к вражескому лагерю почти вплотную, им предстояло пересечь довольно большое расстояние по открытой местности. Быстро миновав его в конном строю, русские спешились и завязали перестрелку с противником. Тем временем приданные им конные артиллеристы уже разворачивали свои пушки. Дав залп практически в упор, они сразу же разбили ядрами один из возов, проложив дорогу атакующим. Кинувшись в образовавшуюся брешь вагенбурга, драгуны продолжили наступление. Лишенные тяжелых доспехов, они двигались быстро. Добравшись до врага, русские сначала стреляли, а потом, засунув в дула своих легких ружей длинные кинжалы, кололи таким оружием, как пикой.
Скоро весь польский лагерь представлял собой арену ожесточенной схватки. Теснимый с одной стороны стрельцами, а с другой драгунами, противник шаг за шагом отступал. Наконец, самые сообразительные поняли, что удержать вагенбург все равно не получится, и, вскочив на коней, попытались прорваться. Правда, в отличие от запаниковавших пехотинцев, они не стали ломиться к превратившейся в западню реке, а рванулись вперед, надеясь выскочить в чистое поле. И тут на них обрушился последний удар. Развернувшиеся лавой рейтары Никиты Вельяминова охватили широкой дугой ищущих спасения и безжалостно вырубили в жаркой схватке.
На другом берегу взрыв моста поначалу вызвал недоумение, а затем и панику. Правда, здесь Ходкевич с помощью своих офицеров быстро навел порядок. Затрубили трубы, загремели литавры – и поспешно одевшиеся и вооружившиеся воины принялись занимать свои места в строю. Плечо к плечу, стремя к стремени, хоругвь к хоругви. Быстрее всех были готовы немецкие и венгерские наемники, затем подтянулись успевшие надеть доспехи крылатые гусары и панцирные казаки. Магнатские отряды тоже были готовы довольно быстро, а вот некоторые перебравшие с вечера шляхтичи еще долго бегали по лагерю с выпученными от ужаса глазами.
– Что будем делать? – почти прокричал Владислав гетману. – Надо же послать нашим помощь!
– Сохраняйте спокойствие, – огрызнулся тот. – Сейчас мы восстановим мост, и мекленбургский дьявол пожалеет, что все это затеял!
– Но как?
Ходкевич не удостоил его ответом и лишь показал на толпу слуг и жолнежей, спешивших к мосту с топорами, срубленными тут же стволами деревьев и даже с частями разобранных возов. Спасшихся с того берега беглецов тоже посылали туда же, вразумив предварительно парой тумаков или плетей.
– Пан королевич!.. – непонятно откуда выскочил Карнковский. – Пан королевич, я нигде не могу найти Агнешку. Скажите ради Святой Девы Марии, что она с вами!
– Боюсь, мне нечем вас утешить, – холодно отозвался Владислав. – Ее нет со мной.
– Боже! Куда же делась моя бедная девочка?
– Я видел, как она… – начал было Казановский.
– Помолчите, пан Адам, – решительно прервал его королевич. – Не стоит давать несчастному отцу надежд, могущих не оправдаться!
– Что?! Где вы видели ее?! – закричал старый шляхтич, как безумный. – Где моя Агнешка?!
– Боюсь, она на той стороне.
– Умоляю, спасите ее!
– Мы сделаем все, что сможем, – отмахнулся Владислав, – а сейчас не мешайте нам.
Ходкевич одобрительно посмотрел на него и приказал жолнежам оттащить плачущего старика. Но едва те схватили обмякшего шляхтича под руки, как на другом берегу раздался глухой звук, и над головами собравшихся прошелестело ядро. Туман уже почти рассеялся, и стало видно, как на другом берегу московиты устанавливают пушки.
– Проклятье, – скрипнул зубами гетман, – опять этот герцог обставил меня! Эй, прикажите подвезти пушки.
Однако пока его приказ выполнялся, несколько ядер успели проложить просеки в рядах польских воинов. Скрепя сердце Ходкевич скомандовал им отойти, но тут же последовал новый сюрприз. Как только они удалились на достаточное расстояние, на противоположном берегу появились стрельцы и принялись расстреливать импровизированных саперов из своих мушкетов.
Тем временем, повинуясь приказу гетмана, артиллеристы пытались установить свои пушки для стрельбы по вражескому берегу. Проклятые московиты, разумеется, заметили их и тут же перенесли огонь на своих польских коллег. Одно из посланных ими ядер ударило прямо в конскую упряжку, разметав в стороны несчастных животных. Другое разломало колесо у большого орудия выведя его таким образом из строя. Еще одно едва не оторвало голову французскому инженеру, командовавшему артиллерией. Однако воинственный галл, нимало не смутившись этим происшествием, только захохотал и бросился наводить доставленную наконец к месту боя пушку.
– Не будь я де Мар, если не отплачу московитам ответной любезностью! – азартно закричал он и вжал фитиль в затравку.
Пушечное жерло с грохотом извергло из себя ядро, никуда, впрочем, не попавшее.
– Похоже, здесь пройти нам не удастся, – заявил Владислав, мрачно наблюдавший за перестрелкой. – По крайней мере, сегодня.
– Отчего вы так думаете? – всполошился стоящий рядом Казановский.
– Разве вы не заметили, что пушки герцога бьют дальше и точнее наших? Не представляю, в чем тут дело, но факт налицо.
– Но наши, кажется, больше… – неуверенно возразил пан Адам.
– И тяжелее, а потому их куда сложнее передвигать по полю боя.
– В пятнадцати верстах отсюда есть брод, – вмешался в их разговор Ходкевич. – Я уже послал туда отряд кавалерии.
– Пятнадцать да еще пятнадцать – будет тридцать, – проявил математические способности фаворит королевича. – Глядишь, к вечеру и доберутся.
– Не думаю, что Иоганн Альбрехт станет ждать нас, – вздохнул Владислав. – Похоже, что он уже сделал все, что хотел.
– Боюсь, что вы правы…
Понаблюдав за польскими маневрами в подзорную трубу, я с досадой отставил капризную оптику. Видимость у нее была откровенно неважной. То, что поляки перегруппируются и подтянут артиллерию, было ясно и так. Их пушкари, похоже, знали свое дело не хуже наших, и тяжелые каменные ядра пролетали все ближе к цели.
– Отводи людей! – крикнул я Вельяминову. – Нечего их даром терять!
– И то верно, – тряхнул он головой и умчался командовать.
– Ну куда тебя нечистый поволок?.. – лишь покачал я ему вслед головой. – Посыльных нет, что ли?
– Похоже, что сегодняшний день за вами, ваше величество.
– Что ты сказал? – обернулся я к Михальскому, не расслышав.
– Я говорю, вы добились победы и теперь нужно воспользоваться ее плодами.
– Боюсь, друг Корнилий, я свалял немалого дурака.
– Почему вы так говорите? – изумился бывший лисовчик.
– Потому что я взял с собой лишь кавалерию. Будь со мной моя пехота и пушки, Владислав с Ходкевичем никуда бы не ушли отсюда. А теперь нужно отступать, пока поляки не очухались и не поквитались.
– Что прикажете делать с пленными?
– И много их?
– Примерно пять сотен.
– Вот как? Я полагал, их несколько больше.
– Слишком ожесточенно сопротивлялись, – пожал плечами Михальский, – стрельцы и драгуны так рассвирепели, что не стали брать пленных. Те немногие, что выжили, взяты рейтарами.
– Лучше бы и их вырубили, – пробурчал я, – чтобы не задерживали.
– Это просто, – безучастно откликнулся тот.
– Да ладно тебе… и без того меня католики редкостным душегубом ославили. Раз уж захватили, погоним к себе. К тому же дел в стране невпроворот. Каналы рыть, шахты копать… пригодятся куда-нибудь.
– Угу, – согласился литвин, – трофеи тащить.
– И много трофеев? – оживился я.
– Одних пушек полтора десятка, но тяжелых только четыре.
– Ладно, пойдем посмотрим, что там за пушки, стоит ли связываться.
В захваченном лагере между тем царила суета. Ворвавшиеся ратники кинулись было делить трофеи, однако Пушкарев быстро пресек все эти поползновения и велел собирать добро и грузить его на уцелевшие возы. Драгуны сначала немного повозмущались, но повинуясь приказу Панина, притихли и включились в работу. Ну, тут, я думаю, Анисим с Федором договорятся. Потом на привале поделят по числу ратников, как не раз уже бывало. Рейтары, а точнее – холопы служащих в рейтарах и кирасирах дворян, тем временем занимались разоблачением павших в бою шляхтичей, казаков и валахов. Немногих уцелевших согнали в кучу и позволили перевязать друг другу раны. Пленники тоже довольно ценная добыча. Люди знатные и богатые могут заплатить за себя выкуп, а всех прочих вполне можно похолопить. Обычаи войны, ничего тут не поделаешь.
Я как раз закончил осматривать трофейные пушки и пришел к выводу, что хоть и не бог весть какие, а все равно в хозяйстве пригодятся, и велел прихватить их с собой. Проезжая мимо рейтар, я обратил внимание, как один из пленных, молодой шляхтич, почти мальчик, пытается отстоять от экспроприации свою шапку. Однако пленивший его ратник, очевидно, решил, что хорошую лисью шапку может, чего доброго, забрать кто-нибудь другой, и недолго думая схватившись за нее одной рукой, другой дал увесистую затрещину. Пленник, как видно, не ожидал такой подлости и упал, оставив свой головной убор в руках захватчика. Но каково же было удивление всех присутствующих, когда он поднялся. По его плечам раскинулись две туго заплетенные косы цвета спелой пшеницы.
– Девка!.. – удивленно воскликнул рейтар, продолжая держать ее шапку в руках.
– Черт возьми! – вырвалось у едущего рядом со мной телохранителя.
– Что, узнал? – усмехнулся я.
– Нет, ваше величество, я никогда раньше не видел ее. Неужто это…
– Любезная панна Карнковская! – воскликнул я по-польски, подскакав ближе. – Могу я поинтересоваться, что вы здесь делаете?
– Вы?! – отшатнулась девушка.
– Увы, прекрасная панна, уж не знаю, кого вы рассчитывали здесь увидеть, но это всего лишь я. Но вы не ответили на вопрос.
– Я здесь оказалась совершенно случайно, – помялась полячка, – моя лошадь понесла перед самым боем…
Я внимательно посмотрел на свою давнюю знакомую. С момента последней встречи девушка сильно переменилась. Тогда она была еще совсем юной девчонкой, а теперь передо мной стояла… такая же девчонка, только чумазая от порохового дыма и, кажется, крови.
– Вы ранены?
– Нет, не думаю…
– Ну, то, что вы, милочка, не думаете, совершенно очевидно. Иначе бы не оказались в подобной ситуации.
– Меня освободят! – вспыхнула гордая полячка.
– Всенепременно! – хмыкнул я в ответ. – Но, может, пока вас не освободили, вы отправитесь со мной?
Панна Агнешка на мгновение задумалась, но тут в разговор вступил пленивший ее рейтар.
– Не обижай, государь, своего верного холопа, – насупленно пробурчал он, – моя добыча!
– Как зовут? – спросил я у него, нахмурившись.
– Савва Протасов, из жильцов[49].
– И сколько же ты хочешь, Савва Протасов, за сию пленницу?
Молодой рейтар еще более насупился, потом вздохнул и, набравшись смелости, махнул рукой:
– Не продается девка!
– Чего так? – изумился я.
– Эй, Протасов! – гаркнул на парня подъехавший Вельяминов. – Ты говори, да не заговаривайся!
– Прости, господин полковник, и ты, государь, не гневайся, – продолжал тот перечить. – Не хочу продавать!
– Эко его разобрало!.. – едва не засмеялся я, глядя на упорствующего рейтара. – Видать, оголодал.
Присутствующие дружно заржали над смущающимся молодым человеком, и лишь у Корнилия был такой вид, как будто он целится.
– Не смейся, надежа государь, – выпалил покрасневший как рак рейтар, – я, может, женюсь на ней!
Это неожиданное признание вызвало еще больший взрыв хохота у собравшихся вокруг, и только Михальский сохранял спокойствие.
– Родители-то твои живы еще? – поинтересовался я, отсмеявшись.
– Батюшка в ополчении погиб, а матушка жива, слава богу!
– Ну вот если матушка твоя благословит сей союз, то приходи, я перечить не стану. А сейчас, ей-богу, прекрасной панне лучше будет под моим покровительством. А теперь говори, сколько хочешь выкупа за нее?
– Коли так, государь, то не надо мне выкупа, – обреченно вздохнул парень, потом помялся и нахлобучил пленнице на голову только что отобранную у нее шапку. – Возьми, простынешь еще.
– Быть по сему! – решил я. – Панна Карнковская, позвольте представить вам моего телохранителя пана Михальского. С этой минуты он отвечает за вашу безопасность. Эй, болезные, подсадите боярышню в седло, у нас мало времени!
Девушка, похоже, была несколько напугана матримониальными планами взявшего ее в плен молодого человека и потому не переча вскочила на подведенную ей кобылку. Я же, глядя на стоящего с потерянным видом парня, вдруг неожиданно для самого себя снял с головы свою шапку и протянул ему:
– Держи, заслужил!
То что Анисим Пушкарев – человек хозяйственный, в стремянном полку ведали все, а потому никто не удивился его приказу тащить из ляшского лагеря все что только можно унести. Стрельцы, впрочем, ничуть не уступали в этом своему командиру, и споро покидав «нажитое непосильным трудом» имущество в захваченные возы, запрягли в них трофейных лошадей. Ездовых в импровизированный обоз назначили из числа легкораненых. Одним из таких был чернобородый Семен, едва не зарубленный венгерским пехотинцем в утреннем бою. Впрочем, от его алебарды стрелец ловко увернулся и тут же ответным ударом раскроил своим бердышом череп противника. Обливающийся кровью мадьяр упал, а его убийца тут же запнулся о тело убитого и охромел. И вот теперь он сидел на козлах и правил парой лошадок, то и дело морщась от боли в поврежденной ноге.
– Как нога-то? – поинтересовался поравнявшийся с ним верховой стрелец.
– Болит, проклятая, мочи нет… – скривился тот в ответ.
– Сказывают, тебя царские лекари смотрели?
– Да что этот басурманин понимать может, – отмахнулся чернобородый. – Дернул за ногу, окаянный, так, что я свету божьего не чаял увидеть, да велел ногу не тревожить. А как ее не тревожить?
– Все же лучше, чем верхом, – рассудительно заметил его товарищ.
– Скажешь тоже, лучше… да лучше бы они мне винца налили! Я сам видал, как Прохору наливали.
– Не гневи Бога, Семен, Прошке-то весь бок пропороли. Сейчас лежит в беспамятстве, того и гляди богу душу отдаст!
– Вот-вот, оно ему все одно без надобности… – пробурчал стрелец и с надеждой посмотрел на приятеля. – Слышь, Игнат, ты бы попросил у артельщика?
– Ополоумел? В походе за пьянство и повесить могут!
– Так то здорового, а я хворый.
– А Пушкареву без разницы, какой ты!
– Это верно, – пригорюнился чернобородый. – Ну и ладно, не помру как-нибудь. Чего нового-то слыхать?
– Да чего тут нового, – пожал плечами Игнат, – побили маленько ляхов, да и удираем. Драгуны остались их задержать елико возможно, да потом нас догонят.
– Немецкие драгуны или русские?
– Панинские.
– Понятное дело – православных не жалко…
– Тьфу на тебя! Хотя слушай… сказывают, один рейтар из московских жильцов поймал ляха, а тот оказался девкой!
– Иди ты!
– Вот тебе крест.
– И чего?
– Да ничего, ее государь увидал и захотел выкупить, а тот ни в какую! Женюсь, мол, на ней, и все тут!
– А царь чего, неужто зарубил?
– Кого зарубил? – изумился Игнат.
– Как кого, жильца!
– Да господь с тобой, не стал он его рубить.
– Но девку отобрал?
– Зачем отобрал? Она сама с ним поехала, а государь рейтару свою шапку пожаловал.
– Ишь ты, – озадаченно покрутил головой стрелец, а потом, тряхнув головой, заявил: – Честь та велика, а деньгами все одно лучше!
– Я тоже думаю, что лучше деньгами получить, чем на латинянке жениться.
– Ага, особливо после царя.
– Ты о чем это?
– А ты думаешь, она ему для чего занадобилась? Царица не едет, Лизка в Кукуе осталась, беса тешить-то и не с кем.
– Тьфу ты, прости господи! Ну тебя, Семен: доведешь когда-нибудь до греха.
Между тем девушка, о которой они говорили, тряслась в седле посреди царских телохранителей. Панна Карнковская после всех приключений чувствовала себя совершенно разбитой и готовой вот-вот упасть. К тому же у бедняжки со вчерашнего вечера не было во рту даже маковой росинки, и она ужасно хотела есть. Но попросить окружавших ее суровых ратников не позволяла гордость, а пленивший ее герцог, казалось, совсем позабыл о бедной Агнешке. «Прежде он был совсем не такой…» – невольно подумала она, припомнив взятие Дерпта. Город тогда был захвачен, прислуга в ужасе разбежалась, а Иоганн Альбрехт вдруг сам встал к плите и приготовил завтрак для себя и своих людей, не забыв пригласить к столу своих пленников Карнковских. При этом он шутил, рассказывал занятные истории и вообще был очень мил. Потом он добился, чтобы в Дерптский замок приехала ее тетя, и честное имя Агнешки не пострадало. Боже, были же времена, когда у нее было честное имя! Но почему он тогда отверг ее любовь?
Когда войска, наконец, остановились для привала, девушка была на грани обморока. Кое-как соскользнув с седла, она сделала несколько шагов и в изнеможении опустилась на траву. По-прежнему окружавшие ее русские ратники продолжали смотреть на нее с подозрением, как будто опасались какого-то злого умысла, но у нее уже не было сил обижаться.
– Вы голодны? – раздался негромкий голос совсем рядом.
Агнешка хотела было гордо отказаться от подачки, но смогла лишь измученно кивнуть. Человек, спросивший, хочет ли она есть, тут же сунул ей в руки кувшин с парным молоком и краюху хлеба. Господи, ей приходилось бывать на пирах у королевича и самых знатных магнатов Речи Посполитой, но никогда она не ела ничего более вкусного!.. Ожесточенно вгрызаясь в черствый хлеб и жадно запивая его молоком, девушка мгновенно, как ей показалось, покончила с предложенной ей пищей. Закончив есть, она подняла глаза и увидела, что Иоганн все это время внимательно наблюдал за ней. Внезапно Агнешке стало ужасно стыдно, что она ведет себя при нем как последняя мужичка. Однако в глазах герцога не было ни малейшей насмешки, а скорее сочувствие.
– Прошу простить меня за проявленную невнимательность, – мягко сказал я ей. – В походе мы обходимся самой простой пищей, которая была бы слишком груба для вас. Но скоро будет готов ужин, и я прошу вас оказать мне честь…
Девушка рассеянно слушала, что он говорил, не слишком понимая смысл слов; очевидно, надо было что-то ответить, и она собралась с силами, но покачнулась и, так ничего и не сказав, растянулась на земле.
– Сомлела девка, – сочувственно прогудел Вельяминов, – умаялась.
– Не похоже, – покачал я головой в ответ, – где О’Коннор? Кажется, у нее обморок.
– Известно где, раненых пользует.
– Он ведь не один? Пусть хоть помощника какого пришлет…
Похоже, у Никиты на этот счет было свое мнение, но перечить он не стал и послал одного из свитских за лекарем.
– Возможно, это от голода, – заметил Михальский, – вполне вероятно, что утром она не успела поесть.
– Ты бы еще дольше молоко искал, – пробурчал я в ответ, – она бы точно окочурилась. Не вяленой же кониной ее кормить было?
– Я не пастух, чтобы коров искать, – пожал плечами Корнилий, – тем более для нее.
– А кто же тогда так расстарался?
– Известно кто, – усмехнулся Вельяминов, – Савка Протасов все окрестности обшарил, покуда нашел.
– Слушай, вот как у нее это получается? – покачал я головой. – Он же ее в первый раз в жизни увидел! Болик тогда тоже так, глянул раз – и пропал.
– Таковы уж польские девушки, – грустно усмехнулся Михальский, – если ранят мужчину в сердце, так нет от такой раны спасения. Только время.
– Да она тогда дите совсем была. Красивая девочка, конечно, но ведь не более…
– Так и Болеслав твой еще совсем мальчишка был в ту пору, – прогудел Никита, – а сейчас, гляди, справная девка! Недаром при королевиче состояла.
– Н-да, ситуация… надо бы как-то намекнуть про это Протасову-то…
– Лучше его матери: она, конечно, и так благословение на брак с латинянкой не дала бы, но лишним не будет. А сам-то еще вдруг взбрыкнет, по молодости лет…
Пока мы так беседовали, появился наш эскулап в забрызганном кровью кожаном фартуке и в сопровождении ученика, тащившего сумку с инструментами. Изобразив поклон в мою сторону, он наклонился над девушкой и, взяв ее за запястье, принялся считать пульс. Затем, расстегнув кунтуш и завязки на рубашке, приставил к ее груди ухо и попытался прослушать.
– Говорите, Пьер: что с нашей очаровательной пленницей? – спросил я доктора, когда он закончил осмотр.
– Ничего особенного, сир, обычное переутомление, вызвавшее упадок сил и нервное расстройство, крайне негативно сказавшееся на самочувствии мадемуазель. Как ни крути, а сражение – не самое подобающее зрелище для женских глаз.
– Не могу не согласиться. Кстати, а ты чего так перепачкан, много раненых?
– Немало, сир, но дело не только в этом. К сожалению, многие русские боятся меня больше, чем своих ран. К примеру, один из рейтар вместо того чтобы показаться мне, присыпал свою рану землей. Сейчас она распухла, почернела, а сам он то и дело впадает в беспамятство. Но при всем этом всячески отказывается от операции, и, говоря по совести, я даже немного рад этому.
– Вот как?
– Посудите сами: не дав вовремя оказать себе помощь, он практически обрек себя на смерть, и даже если б согласился на нее сейчас, шансов прискорбно мало. А как вы думаете, кого объявят виноватым при летальном исходе?
– Вот сволочь!..
– Простите, сир?
– Это я не тебе, Пьер, просто на обучение и экипировку войска ушло совсем немало средств. И каждая потеря чувствительна, а уж такая глупая – втройне. Впрочем, судя по крови на твоем фартуке, далеко не все мои солдаты отказались от врачебных услуг.
– Это верно, немецкие драгуны и кирасиры не боятся врачевателей, а глядя на них, так поступают и многие русские, например, стрельцы.
– Хорошо, дружище, раз у тебя так много дел, не стану тебя задерживать.
– Счастлив служить вашему величеству, – изящно поклонился О’Коннор и вернулся к своим делам.
Пока я беседовал со своим лейб-лекарем, к нашей дружной компании подошел Пушкарев.
– Чего тут у вас стряслось, православные? – поинтересовался он, с интересом наблюдая за манипуляциями врача.
– Да вот пленница занемогла, – лениво отозвался Никита.
– Ишь ты, а отчего?
– Да кто же ее ведает, басурманку… должно, притомилась в дороге. Едва с седла слезла, болезная, да и повалилась на землю.
– Вернуть бы ее, – неожиданно вмешался Михальский, не обращая внимания на слова товарища. – Только так, чтобы в польском войске даже самый последний пахолик узнал, что Владислав коханку[50] в бою потерял, а его кузен ему ее вернул тут же.
– Зачем это?
– Ну как тебе сказать… – задумался Корнилий, – для людей благородных это будет выглядеть по-рыцарски. К тому же королевич, потащивший с собой на войну благородную панну, но не сумевший ее сберечь, изрядно потеряет в их глазах. Весьма многие будут смеяться над ним…
– Вы о чем тут разговор ведете, господа хорошие? – весело спросил я у своих ближников.
– О бабах, Иван Федорович, – тут же ответил Пушкарев.
– Ух ты, о бабах – это хорошо! О бабах – это я люблю. Ну и до чего договорились?
– Да вот гадаем, какой хворью твоя пленница занедужила.
– О’Коннор говорит – утомилась.
– А может, она в тягостях? – вдруг выпалил Вельяминов. – Она же при королевиче по этому делу состояла…
– Весьма возможно, – пожал плечами Михальский.
– Что-то рановато… – буркнул Анисим и, стащив с ноги сапог, принялся перематывать портянку.
– Для чего рановато? – не понял Никита. – Она же с Владиславом больше года милуется.
– Вот-вот, при королевиче более года – и ничего, а тут раз – и уже брюхатая!
– Ты к чему речь ведешь, богохульник?
– Да есть тут у нас один человек божий, – с невинным видом отвечал стрелецкий полуголова, – утопленниц оживляет, невинность девам возвращает и от бесплодия тоже пользует.
– Ты на что это намекаешь, сукин сын? – изумился я и повернулся к продолжавшему невозмутимо сидеть Михальскому: – Эй, господин начальник охраны, тут государственный престиж поганят, а тебе, как я посмотрю, и горя мало!
– Ваше величество, – подскочил тот, – я, конечно, готов провести тщательное расследование, но опасаюсь…
– И чего же ты опасаешься?
– Что слова Анисима подтвердятся!
Вид во время этой речи у моего телохранителя был совершенно невозмутимый, и только в глазах играли смешинки. Анисим тоже пытался сохранять спокойствие, и лишь Никита, до сих пор фыркавший в кулак, не удержался и в голос захохотал. Через секунду к его смеху присоединился и я, а затем заржали и остальные.
– Сволочи вы, а не верноподданные, – заявил я, отсмеявшись.
– Напраслину на своих верных слуг возводить изволишь, царь-батюшка – расплылся в улыбке Пушкарев, – уж мы ночами не спим, только думаем, чем твоему величеству услужить. А коли сказали что, не подумав, то не гневайся.
– Ладно, – отмахнулся я, – пока нас никто не слышит, можете сколько угодно дурака валять. Я, правда, надеялся, что вы и впрямь что дельное надумаете…
– А чего тут думать, – отозвался Вельяминов, – Корнилий вот предложил ее отпустить – дескать, пусть королевичу стыдно будет перед всем своим воинством. Так я считаю, что лучше и не придумать.
– Хм, а мысль-то недурна… Кстати, мне ее папаша до сих пор выкуп должен за то, что я их из Дерпта отпустил. Но вообще есть идея получше. Скажи мне, мил-друг, а что, тот шляхтич сопливый, которого ты в Можайск притащил, правда влюблен в Агнешку?
– Правда, государь. По крайней мере, со службы его выгнали именно за это.
– Любопытно. Я бы даже сказал, очень любопытно!
– Что любопытного-то, – удивился Никита, – или задумал чего?
– Да так, есть кое-какие мысли…
– Три фальконета добрых немецкой работы в две с половиной гривенки, а к ним ядер каменных сто двадцать и еще шесть, а железных кованых – пять десятков и три. Записал ли?
– Записал, боярин.
– Две медные пищали в гривенку с четвертью, а к ним ядер каменных нет вовсе, а железных – двадцать три.
– … двадцать три, – как эхо повторил Первушка.