По велению Чингисхана Лугинов Николай
– О-о, да это ты, учитель! И зачем сюда приехал? – Чагатай удивленно посмотрел на старика, совсем не часто появлявшегося в Ставке. – Ну да, защищать своего парня-мошенника, наверное…
И, не дожидаясь ответа, спешно направился к ожидавшим у коновязи коням. Аргас опешил от неожиданности, не сразу и нашелся, что сказать. Но, опомнившись, бросился вслед:
– Чагатай… Тойон Чагатай… Дай же мне, твоему старому наставнику, сказать тебе несколько слов!
– Нет, у меня сейчас нет для этого времени. Как-нибудь потом, попозже, – Чагатай сел на коня. – Ты это, старик… ты зря стараешься. Парень твой виноват, доказательств хватает. И должен в том признаться. А если не признается, будет хуже…
– Ты что, сынок? Как он признается в том, чего не совершал?!.
– Вот как? А мы другого мнения… У тебя что-то еще?
– Нет. По мелким делам я бы к тебе не обратился. Не привык в лица заглядывать, в глаза лезть… – Аргас отвернулся, донельзя возмущенный. – Не так воспитан.
Оказывается, бывает и так, что человек со временем нисколько не меняется, не растет ни умом, ни сердцем. Поразительно, но каким упрямым, тупым, как деревянная ступка, бездумно твердящим одно и то же был двадцать лет назад Чагатай, таким и остался, считай. В стольких, казалось бы, походах и должностях побывал с тех пор, но совершенно ничему человеческому не научился, ничуть в уме не прибавил, ничего так и не осознал.
– Если Джасак и дальше будет толковать этот тойончик, то скоро вокруг никого не останется, – сказал Аргас вечером при встрече Махмуду. – Чего ждать от таких? Они оставляют за собой выжженную пустыню…
– Хан наверняка с умыслом назначил Чагатая, чтобы поднять значение Джасака, – со вздохом ответил на это Махмуд. – Люди, по его мнению, должны страшиться Джасака. Только тогда его будут придерживаться, считаться с ним… Ну, а в противовес Чагатаю, возможно, поставлен тот, кто принимает окончательное решение – глава Верховного суда Сиги-Кутук. Сам знаешь, каким осторожным, нерешительным и неопределенным во мнениях человеком слывет…
А между тем в эти же дни вдруг облетела всех весть о предании Верховному суду командующего одного из передовых, ударных тумэнов – Тохучара, и все прежние слухи и толки о судебных делах по сравнению с этим показались ничтожными, отодвинулись в сторону. Потому что Тохучар входил в число крупнейших тойонов монгольского Ила, имел чин тойона-тумэнэя.
Случилось так, что Джэбэ, Сюбетей и Тохучар с небольшими головными частями были отправлены вперед. Задачей их, кроме разведки боем войск отступающего врага, была подготовка путей следования основных сил, организация переправ через реки, поиск подходящих пастбищ. Они должны были, по возможности, обходить населенные людные места стороной, ни в коем случае не трогать местных жителей, даже и посевы не портить, не вытаптывать, как это делалось и в Китае.
Двигавшийся впереди Джэбэ, за ним и Сюбетей выполнили приказ точно, прошли незамеченными, считай, никого не тронув; но передовой мэгэн Тохучара по пути ограбил несколько небольших поселений, угнал скот… Из-за этого один из лучших султанских тойонов, Мелик-Хан, с мнением которого считались все, но до сих пор стоявший в стороне, не вступавший в войну, решил соединиться с Джалал-ад-дином, стоявшим неподалеку наготове с огромным войском, – и они вместе начали наступление на основные силы монголов.
И вот последние столкнулись с четырьмя тумэнами Мелик-Хана и пятью тумэнами Джалала-ад-дина – с силой, в общей сложности превосходящей по численности монгольские войска раза в три. Первым под удар попал небольшой отряд Сиги-Кутука, был разгромлен и с большими потерями еле успел вырваться, укрыться под крылом основных сил…
Сам хан с младшим сыном, сходясь с врагом в стычках лишь отдельными небольшими отрядами, отступал по степи.
Воодушевившись этим, Джалал-ад-дин, несмотря на предупреждения Мелик-Хана, буквально сел на плечи монголам и довольно далеко вторгся в Красные Пески. И конечно же, его войско, в основном состоящее из пеших частей, завязло в песках, растянулось на большие расстояния и оказалось неспособным использовать свое численное превосходство. Монголы в это время повернули ушедшие далеко вперед и оказавшиеся в тылу сартелов части Джэбэ, Сюбетея и Тохучара, напали на врага вместе и со всех сторон. Первым делом отрезали его вырвавшиеся вперед конные части и разгромили их. Потом расправились и с пешими, растянувшимися по всей пустыне.
Мелик-Хана захватить не удалось. С несколькими нукерами под покровом ночной темноты он сумел вырваться из окружения и скрыться. Джалал-ад-дин верхом на коне отважно бросился с высокой кручи в реку и таким образом тоже избежал пленения…
Исполнилось уже пятнадцать лет, как Джасак введен был в жизнь монголов и стал законом едва ли не всего их бытования, вытесняя постепенно родовое право и мораль вошедших в Ил племен. Хотя он и сам понемногу менялся за это время и теперь заметно отличался от своего первоначального вида, основы его оставались незыблемыми. Он охватывал весьма многие стороны жизни, и всякие непредвиденные правовые случаи, события, происшествия то и дело вытаскивали из него на поверхность, делали значимым какое-то новое его содержание, другие установления, на которые раньше никто не обращал внимания.
Так, недавно решили провести, наконец, судебный разбор случая с правителем Отрара Хайырханом, понять, почему, из-за чего он организовал столь упорное сопротивление своей крепости, бился до последнего? Как случилось, что было вероломно и дико вырезано все монгольское посольство, четыреста пятьдесят с лишним человек пали жертвами какого-то заговора, отчего и началась столь кровопролитная и жестокая война? Опросили множество местных свидетелей, и выяснили невероятное: Хайырхан лично в случившемся нисколько не виноват и, более того, с самого начала будучи не в ладах с султаном, он держал сторону монголов…
И если бы осаждавшие крепость военачальники своевременно учли всё это и послали к Хайырхану доверенных лазутчиков, которые переговорили бы с ним и перетянули на сторону монголов, то всё обошлось бы совершенно по-другому. Несмотря на погубленное посольство, при добровольной сдаче сохранили бы жизнь и имущество всех защитников Отрара, и сам город остался бы цел. Да, дорого стоит упущенный момент, и не вернуть того, что уже случилось. А уж воскресить мертвого тем более невозможно.
Но этот печальный случай как раз и стал главным основанием для обвинения Тохучара: «Мелик-Хан, как и Хайырхан, был нашим, считай, сторонником. И только обозлившись из-за преступного недосмотра Тохучара, он поднялся против нас!..»
Оказывается, как утверждали обвинители, Мелик-Хан должен был так или иначе, но непременно перейти на нашу сторону, присоединиться к нам… Эти судебные крючкотворцы, «псы Джасака», не только уверовали в свои, придуманные ими самими же предположения, но уже нашли и «виноватого»…
Видно, у тех, кто давно отошел от настоящей жизни, от людских обыденных забот и всё сравнивает лишь с буквой закона, кто занимается только поиском подтверждений своего обвинения, портится и характер, и само восприятие мира и людей вокруг. Каждого они начинают подозревать в чем-то низменном, преступном, в самом простом и ясном деле будут искать подвох и корысть…
Но, с другой стороны, сможет ли раскрыть истинное лицо преступника человек, несведущий в законе, не знающий способов и приемов расследования, всего судебного порядка? А если преступник начнет намеренно путать, скрывать правду, уводить расследование в сторону, сваливать всё на безвинных? Легко судить со стороны, не зная всей сути обвинения, всех доказательств и показаний свидетелей. Если же вникать во все подробности, то даже простое дело начинает казаться сложным, запутанным… И так едва ль не в любом ремесле. О, как все-таки ясна, определенна и четко расписана по сравнению с этим жизнь простого военного – и чем ниже он в воинской иерархии, тем ему проще…
Из Балагасуна, где находилась Ставка правителя уйгуров, тюсюмэл Верховного суда вернулся с хорошими для подсудимого показаниями самого Барчука: «Мешка этого я не видел, у нас его не было вообще. Да и кто станет хранить такие драгоценности среди оружия да разного походного скарба? Подобное обвинение против военачальника может выдвинуть только недалекий человек, совершенно не разбирающийся в цене этих самоцветов, их значении для хозяина. А на своем веку я перевидал немало тойонов, но такого способного, понимающего наши уйгурские особенности и честного человека, как мэгэнэй Курбан, еще не встречал…»
Когда Махмуд довел по большому секрету до старика Аргаса этот отзыв Барчука, тот обрадовался, как никогда раньше: неужто, наконец, правда начинает брать верх?!.
И как может, оказывается, измениться человек!
А ведь когда Барчук был здесь, среди войска, он казался таким нерешительным и даже недалеким, не способным брать на себя ответственность за что-либо. Но стоило ему вернуться к себе домой, сесть на свой трон великого правителя, как тут же стали уверенными и слова его, и действия – и, как утверждает умный купец, изменился сам образ мыслей его! Теперь Барчук не только вождь уйгуров. Теперь он, по сути, наравне с монголами владыка Шелкового пути – потока несметных богатств, движения мировых средств, путей, текущих из глубин Китая до Самарканда, а далее через Багдад до портов Средиземноморья и на самый дальний Запад, а это с ответвлениями тысячи кес. Ну, а деньги, как известно, и с ними власть разительно меняют человека, делают его увереннее, сильнее, выявляя ранее заторможенные способности и возможности.
В поисках встреч с большими тойонами старик Аргас поехал из Отрара сперва в Ургенч, а затем и в Самарканд. И там ему с трудом удалось поймать Сиги-Кутука – и это после нескольких попыток заранее договориться о встрече.
Сиги-Кутук в отрочестве прошел полное обучение у Аргаса. Но высокий чин не мог не изменить и его. Теперь той радости, с которой он обычно встречал своего учителя, не было и в помине. Согласился на встречу и разговаривал нехотя еще и потому, конечно же, что понимал, почему старик, который не привык по мелочам беспокоить кого бы то ни было, на этот раз явился лично.
Это был плохой признак. Значит, они уже твердо и по полной мере решили обвинить и наказать его парня. В самом деле, если бы они поверили показаниям правителя уйгуров Барчука, то сразу же прекратили бы следствие и тут же освободили Курбана. Но раз они этого не сделали, значит, не придали большого значения столь резким словам самого правителя уйгуров… да, признак хуже некуда.
Старик попытался подробнее рассказать о своем воспитаннике, доказать, что Курбан не мог иметь никакого отношения к этому обнаруженному мешку и, разумеется, не знал о его содержимом, и потому подозрение с самого начала не имело никаких обоснований – мало ль кто мог на время сунуть в повозку награбленное… И докажите, когда и как собирал эти драгоценности сам Курбан, откуда они у него взялись? Но Сиги-Кутук молчал, опустив глаза. Не понять было даже, слушает он старого учителя или нет, принимает или отвергает его доводы. А если и слушает, то вынужденно, не прерывая лишь из-за давнего уважения… И когда старик выдохся, то вместо хотя бы краткого ответа Сиги-Кутук вдруг спросил, что тот думает по делу Тохучара.
– Сюбетей с Джэбэ, – помедлив и удивившись вопросу, сказал Аргас, – суровые военачальники, не позволяющие своим нукерам ни шагу влево или вправо сделать. По сравнению с ними Тохучар более мягок, покладист. Так что его люди могли и посвоевольничать, когда были уверены, что все останется в тайне…
– К-хм… хм… – почему-то несколько раз кашлянул с сомнением Сиги-Кутук, и опять нельзя было понять, соглашается он с этим или нет.
Старик только потом понял, что Сиги-Кутук и сам в то время и в том месте находился в трудном положении, потерпев поражение от сарацинов. Разведка и боевое охранение не успели сообщить о нападении вовремя, и пришлось спасаться бегством, при этом были понесены большие потери…
– Это первое. А насчет обвинений Тохучара в том, что он своими действиями заставил Мелик-Хана, собиравшегося якобы перейти на нашу сторону, выступить против нас… нет, я думаю, что это в корне неверно. Как, между прочим, и с Курбаном. Нельзя обвинять человека на основе одних предположений, принимая за действительность чей-то вымысел или чье-то желание… Мало ли чего мы желаем? Человек должен отвечать только за совершенное им…
– Да?.. К-хм… К-хм…
Кажется, больше ответить ему было нечем.
Глава двадцать седьмая
Спасти Курбана
«Честно говоря, мне кажется, что в предыдущие века не преувеличивали, говоря, что дух избавился от демонизма, а человечество, развивая науку и технологию, приближает себя к опасности одержимости. И действительно, архетип духа может служить и добру, и злу, и это не зависит от свободного выбора, т. е. сознания человека; добро может обратиться и во зло. Худший грех человека – его бессознательность, но ему потакают с превеликим усердием даже те, кто должен служить человечеству как его учителя. Когда же мы перестанем воспринимать человека по-варварски и со всей серьезностью начнем искать пути и средства к освобождению его от одержимости и бессознательности и выполним тем самым наиболее важную задачу цивилизации? Неужели мы не в состоянии понять, что все идущие извне исправления и усовершенствования не касаются внутренней природы человека, и что в конечном итоге все зависит от того, есть ли в обладающем наукой и техникой человеке ответственность или нет. Христианство указало нам путь, но как свидетельствуют факты, оно проникло недостаточно глубоко. Какие глубины отчаяния должны открыться взору ответственных мировых лидеров, чтобы они наконец сами смогли удержаться от соблазна?»
Карл Густав Юнг, «Душа и миф»
После разговора с Сиги-Кутуком старик окончательно понял, что положение усугубилось. Эту мысль подтвердил и купец Махмуд:
– Друг мой, если уж на то пошло, этому Чагатаю, Сиги-Кутуку или же старику сурджуту, который тоже является членом Верховного суда, на самом деле безразлично, виноват по-настоящему твой воспитанник или нет. Для них: нашелся повод – и все. Привязать к ответственности твоего Курбана, значит лишь дать острастку для всех других высокопоставленных тойонов, предупреждение, что будет с каждым так же, если они осмелятся нарушить хоть одну букву Джасака, короче, чтоб они знали свое место и всегда помнили об ответственности… Видимо, ради этого они готовы принести твоего несчастного мальчика в жертву.
– Нет, погоди, а как же тогда правда, Господь Бог? Если не считается, не принимается во внимание, где правда, а где ложь, что правильно, а что нет, тогда ради чего мы?!. – у Аргаса потемнело в глазах, что кто-то другой так точно угадал все его затаенные мысли, его догадки, а, значит, так и есть на самом деле. В ярости он вскочил с места, а правая рука потянулась к левому боку, к рукояти сабли. – Да я!.. Я…
– Успокойся, успокойся, почтенный! Я-то в чем виноват? – купец грустно улыбнулся и, обняв старика за плечи, усадил обратно. – Если насчет Бога, то возьми хотя бы пример приношения в жертву агнца… В чем же он может быть виноват? Точно так же, наверное, требуется жертва настоящая, то есть невинная, чистая, безгреховная… Каким является Курбан.
– Нет, я не принимаю это! Не понимаю! Совершенно… Напрочь… Почему все должно решаться так, одним махом? Почему не принимается во внимание правда каждого отдельного человека, истинное положение дел, подробности произошедшего события?..
– Не надо, не надо так, Аргас… Не говори лишнего в гневе. Это не только бесполезно, но может иметь дурные последствия… Что делать? Везде так, поверь мне, человеку, немало побродившему по разным странам. Кажется, везде, для того, чтобы руководить, управлять великой страной, всем народом, проще применять такие же общие меры устрашения, что применяются для управления стадом или табуном, а не вникать в частные случаи, – купец Махмуд обнял старика за плечи. – Теперь тебе уже не удастся вызволить своего парня из когтей этих хищников. Так что, мне кажется, только один человек может помочь тебе в данной ситуации – это хан…
Что еще оставалось сделать человеку, прижатому обстоятельствами? Аргас теперь все свое время посвятил тому, чтобы поскорее встретиться с ханом. До сих пор, сколько помнит Аргас, он никогда еще не обращался к хану по своему личному вопросу. Всегда хан сам вызывал его в начале или конце года, чтоб навести справки о том или ином человеке, которого прочили на ту или иную высокую должность. Поэтому старик отправился в путь с надеждой, что он не откажет ему в одной-единственной просьбе.
Из Отрара, перейдя через знаменитые Красные пески, минуя оставшиеся целыми крепости Сэрэник и Нур, которые не стали оказывать сопротивления, добрался до Бухары, превращенной в пепелище и руины. Даже не верилось, что это та самая Бухара, прославленная богатством и роскошью, поражавшая обилием товаров. Теперь это были лишь развалины, покрытые пеплом и сажей.
Гоняясь за ханом, направившимся со своими войсками в Самарканд, Аргас теперь повернул на восток.
Самарканд оказался, по сравнению с Бухарой, огромной крепостью с высокими каменными стенами, огородившими огромную территорию. Судя по обилию каменных строений и обителей исламского Бога – мечетей, устремленных в небо, подобной этой крепости нет поблизости.
Во время войны невозможно передвигаться свободно, так что не стоит даже отправляться в путь по каким-то мелким делам. Часто останавливают, начинают допытываться, кто такой, зачем и куда направляешься. Откуда ему было знать, что позволяется свободно передвигаться лишь с золотым ярлыком, подтверждающим его высокий чин и должность. От многих трудностей и недоразумений его спасло то, что многие тойоны среднего уровня знали его в лицо.
Чего только не приходилось встречать на своем боевом пути, который равняется почти всей его жизни, но был поражен тем, что прежде ни ушами не слышал, ни глазами не видел. Теперь он смотрел на бедствия обездоленных войной людей, на их страдания, на все эти разрушения совершенно другими глазами… Оказывается, многие моменты принимаются совсем иначе, когда находишься в рядах войска…
Долго мучился, никак не мог застать хана на месте. Все время оказывалось, что он только что отъехал. К тому же, тюсюмэлы и сурджуты не говорили напрямик, замучили своими выкрутасами. Они почему-то недолюбливают таких, как он, тойонов, постоянно находящихся в гуще боевых событий. Чувствуется какая-то затаенная зависть: «Все на самом деле разрабатываем, распределяем мы, но настоящая слава всегда достается тем, кто руководствуется нашими указаниями, все почести и благодарность хана достаются им». Некоторые, заведомо зная, почему он ищет хана, выпытывали все подробности, словно издевались…
Однажды, когда он стоял понурый из-за того, что опять упустил хана, совсем рядом с ним остановились, словно по команде, десяток конников, мчавшихся мимо. Молодой человек в сверкающей, словно рыбья чешуя, кольчуге, возглавлявший всадников, соскочил с коня, подбежал к старику, обнял его. Аргас только тогда признал младшего сына хана Тулуя.
Тулуй, услышав про горе старого наставника, обрадовал обещанием найти способ устроить встречу с отцом.
– В эти дни вряд ли удастся. Сам видишь, какая кутерьма вокруг, все в движении находится, – сказал Тулуй и указал местонахождение своего стана. – Жди меня там, когда освобожусь, я сам найду тебя там.
Аргас тут же приободрился, обрадовался так, что ног под собой не чуял. Не мешкая, собрался и переехал в стан Тулуя. Оказалось, его там уже ждут, видимо, распоряжение Тулуя опередило его. Для него даже поставили белый сурт. И старик, еще вчера искавший случайного пристанища, в один момент превратился в почетного гостя, который не мог ни шагу ступить без сопровождения и прислуги.
На третий день Тулуй пригласил его в свой сурт.
Оказывается, Тулуй нарочно пригласил старого мастера, чтобы показать своих детей. Перед суртом в ровный ряд выстроились четыре мальчика в полном боевом снаряжении, сшитом особо для каждого, сидящем на них как влитое. Аргас радостно воскликнул:
– Ты только посмотри, какие удальцы, оказывается, здесь находятся! Куда же это вы собрались?
– На войну! – бойко ответил младший из всех, мило картавя слова.[40]
– Надо же, он уже говорит?
– Говорит. Недавно совсем заговорил, и теперь его не заставить замолчать, – отец отвернулся от сыновей, чтобы не показать своей гордой улыбки. – Это мой младший. Зовут Арык-Беге… Через месяц ему исполнится два года. А Хулагу четыре года. Хубулаю шесть. Самому старшему – Менге – девятый год пошел. Так что мы теперь уже смотрим в твою сторону.
– Ну, ему еще подрасти надо. На будущий год посмотрим. Когда он будет крепко сидеть в седле, будет в силах ухаживать за собой во всем. Мы девятилетних берем только с приставленными к ним тэнгсиками.
– Да у него тэнгсик есть. И ты его прекрасно знаешь. Это найманский тойон Чулбу.
– Конечно, я его знаю. Но как он оказался тэнгсиком? Разве ему не был присвоен чин тойона-мэгэнэя?
– Был присвоен, – сказал Тулуй. – Но когда открылись его старые раны, полученные во время Китайской войны, и он слег, я взял его временно тэнгсиком моего сынишки.
– Ну, давай, мы сделаем так… Возьмем его на какое-то время в наши ряды, посмотрим. Если выдержит, может остаться.
– О, это хорошо, – Тулуй радостно улыбнулся. – В военном деле лучше начать пораньше, чем приступать с опозданием.
– Так-то оно так, но я боюсь, что слишком маленькие и слабые могут и отвращение к нему получить, если нагружать сверх их возможностей. Уж больно мне жалко их, бедненьких. С таких малых лет вместо игр и свободного детства они встают в железные ряды, которые даже умение мыслить стреножат.
– Я ведь тоже вырос в этих же самых «железных рядах», про которые ты говоришь, но не считаю себя хуже других, воспитанных на воле.
– Так это ты. На самом деле, маленькому ребенку нелегко внезапно отрываться от матери, родных, вставать в наши ряды. Я, понимая это, стараюсь давать им возможность поиграть, отвлечься немного. Слишком уж хлопотна жизнь степная. Уход за собой, за лошадьми, нахождение в карауле, готовка пищи и еще множество разных обязанностей…
– Я одобряю это. Если у ребенка слишком много времени, он может и к плохому потянуться, – сказал Тулуй, поглаживая лоб. – А если с малых лет отдавать на учебу, то он легко приобретает разные навыки, много узнает, многому учится.
– С этим я согласен, – Аргас улыбнулся. – Бывает и такое, что зрелому человеку со своим уже сложившимся образом мышления труднее принимать, осваивать наше учение.
Мальчики слушали разговор взрослых, превратившись в сплошное ухо и глаз, хоть и не очень понимали. У всех одинаковые рыжие волосы, светло-голубые большие глаза.
– Надо же, как они все пошли в дедушку.
– Все так говорят.
– Даже среди целого тумэна не затеряются.
– Что там внешность… Хотелось бы, чтобы по уму тоже пошли в него, но неизвестно, какие из них получатся люди. Потому и хочу сразу к тебе определить, – Тулуй задумчиво посмотрел на сыновей любящими, довольными глазами, вздохнул грустно, подумав о чем-то. – Конечно, понятно, что тяжело начинать в слишком раннем возрасте, но делать нечего. Когда это было, чтобы правители свободно гуляли? Постоянно в заботах, трудах. Как бы ни было жалко, таков их жребий на этой земле…
– Ну, хорошо. Тогда Менге привезешь вместе с тэнгсиком и оставишь у меня. Тойон Чулбу мне пригодится, поможет в обучении детей. А Хулагу с Хубулаем пусть немного подрастут. На следующий год посмотрим.
– Это уже лучше! Как только отец вернется, я обязательно поговорю о Курбане и постараюсь устроить тебе встречу с ним, – сказал Тулуй.
– Хан – моя последняя надежда. Попытался поговорить с Чагатаем и Сиги-Кутуком, но ничего не получилось… Они даже не пытаются вникать в суть дела, как-то поверхностно относятся – лишь бы обвинить, – Аргас откровенно высказал свое разочарование. – Как только ни просил, ничего не слышат. До них вообще не доходят мои слова, как я смотрю. Видимо, для них уже все предрешено.
После ухода Аргаса в сурте Тулуя собрались на совещание тойоны. Кого-то ждали, за кем-то послали. А пока Тулуй молча сидел и прислушивался к негромкому разговору своих людей.
– Что это у старика такой подавленный вид, плохо совсем выглядит.
– Говорят, все бегает, чтобы спасти своего воспитанника-вора.
– Рассказывают, что парень-то исключительно талантливый военачальник. Наверняка, попался в какую-то ловушку, подстроенную завистниками…
– Парень-то какой хороший… Что с ним будет?
– Кто тебе открыто скажет? Хотя скоро узнаем об их решении. Легко попасть в сети Джасака, запутаться, а выпутаться, очиститься трудно.
Наконец-то, в один из вечеров, Аргаса пригласили в сурт хана.
При слабом освещении можно было различить стол, на котором дымилось только что приготовленное мясо.
Аргас, как человек, не раз принимавший участие в подобных разговорах, начал сразу же высказывать свою просьбу, пока не возникло что-нибудь отвлекающее.
– Хорошо… Я слышал про это… Но несколько в другом ключе, – сказал хан, выслушав старика до конца, и почему-то замолчал. Спустя какое-то время, продолжил: – Я понимаю тебя… и верю тебе… Вызову тойонов, имеющих отношение к этому, и поговорю… Но скажу прямо – тут у меня трудность некоторая возникает. Ведь я должен был совершенно не вмешиваться в решения Верховного суда, тем более – отменять их, если они приняты в соответствии с Джасаком. Иначе можно принизить значение Джасака.
– Никто не выступает против того, чтобы Джасак толковали правдиво, основываясь на правдивых данных. А подобное невежественное толкование, основанное на явном оговоре, вряд ли возвысит значение Джасака, – сказал Аргас.
– Спорные случаи в основном потому и возникают, что пять человек по-разному толкуют один и тот же случай, по-разному смотрят на него. К сожалению, и теперь получилось то же, – хан пригласил старика к столу-сандалы. – Давай, мы с тобой лучше поедим и побеседуем. У меня к тебе много вопросов. Хотел особо пригласить тебя, но ты сам явился, удачно для меня получилось. А насчет парня своего ты не волнуйся так. Надеюсь, что-нибудь придумаем общими усилиями.
– Ох, как было бы хорошо! – Аргас вытащил из кармана кусок мягкой ткани, чтоб вытереть вдруг обильно выступивший и заструившийся по лицу пот. – За всю свою жизнь я выучил множество детей, но исключительно талантливых мало. Если сосчитать, хватит пяти пальцев одной руки. Первым идет младший сын Сиги-Кутука Чимбай, вторым – младший сын Джаргытая Сюбетей, третьим – твой младший Тулуй, четвертым – этот Курбан… Тоже младший сын пожилых людей.
– Хм. Почему-то все лучшие – младшие сыновья, оказывается? Почему же так получается?
– Кто знает. Я говорю, как есть. Точно знают только вышние, наверное.
Вошел старый слуга, приставленный к кухне, неслышно ступая, как тень, разлил по круглым красноватым стеклянным чашам суп.
Хан, прихлебывая горячий суп, отрезал куски мяса, молча ел.
– А как ты определяешь способности своих воспитанников? Это сразу видно или потом, когда возмужают, становится ясно?
– В любое время сложнее всего определить способности и возможности человека. Многие определяют лишь по скорости усвоения знаний, покладистости и бойкости. На самом же деле, мало таких сложных, многосторонних и путаных задач, как определение таланта и возможностей будущего полководца.
Хан, думая о чем-то, вдруг сказал:
– Правильно говоришь. Особенно хорошо это понимаешь, когда нужно перебрать множество людей, чтобы определить, кого с кем и куда поставить. Ну-ка, скажи, каким должен быть, по-твоему, выдающийся правитель?
– Некоторые думают, что правитель должен подавлять волю людей, взять верх над ними путем устрашения. На самом же деле, правитель прежде всего должен уметь вовремя зажечь, воодушевить людей или же вовремя успокоить, утихомирить их. И тогда он способен объединить людей для выполнения любой задачи.
Хан думал про своих сыновей. Значит, он принял правильное решение: посадить на свое место после себя Угэдэя, Угэдэй значительно превосходит всех остальных своим умением находить общий язык и с самыми сильными, и самыми малыми, приветливостью, талантом мирить любых противников, убеждать их. Джучи слишком довлеет над людьми, превосходит их, тем самым пугает, подавляет. Да и нравом суров слишком. А Чагатай – так тот переплюнет даже брата. Вместо того, чтобы объединять людей, он способен только рассорить, науськивая. Тулуй, несмотря на свои всесторонние способности, молод еще, недостаточно возмужал. Ему лучше вручить, как младшему сыну, управление родными местами, по обычаю.
«Понятно, что этот старик больше благоволит к Джучи. Так что спрашивать у него бесполезно. Наверняка, думает про Угэдэя: «Дунешь – отлетит, втянешь воздух – прилетит». На самом же деле, дороже всего для меня умение объединять, сплачивать людей, потому и остановил свой выбор на нем.
Но все-таки, кажется, способности людей я определяю лишь по наитию, предположениям, догадкам, а не так сознательно, как этот старый учитель… Но все равно в основном попадаю в цель. Вроде немного слишком явных ошибок. Если не считаться с мелочами, временными недоразумениями… Например, только теперь стало ясно, что Тохучар неправильно был назначен командующим отдельным соединением».
Только теперь хан понял, как мало он встречается со стариком Аргасом. А на самом деле, прежде чем отбирать людей на высокие должности, присваивать чины, надо было обязательно выслушать сперва его мнение, это было бы очень полезно в такие ответственные моменты. Плохо, что в последнее время вместо этого слишком часто стали вмешиваться заинтересованные в назначении своих люди.
Но все-таки, как оказалось, именно в такие ответственные моменты имя этого старика упоминается чаще других. Потому и он, сомневаясь, обязательно справлялся: «А что думает старик Аргас по поводу этого молодого человека?» На второй же вопрос люди отвечали уже по привычке, если даже вопрос не прозвучал вслух: «Полностью он прошел обучение у старика Аргаса или нет?»
– Тойон Аргас…
Услышав такое торжественное произношение своего имени, старик чуть было не вскочил с места, но, увидев, что хан продолжает прихлебывать суп, сел обратно.
– Тойон Аргас… Нам с тобой уже много лет. А с возрастом, оказывается, взгляд человека на жизнь, на многие вещи постепенно меняется. В последние годы я постарался расставить своих сыновей на разных направлениях, исходя из их способностей и учитывая характеры. Вроде до поры до времени нашли свои места. А теперь внуков в твои руки вручаю…
– Да-да, есть молодцы! – при воспоминаниях о своих маленьких воспитанниках у старика посветлело лицо. – Пока их пятеро, от Джучи и Чагатая по два, от Угэдэя – один.
Мало кто выдержал бы возню с маленькими детьми так, как этот старик. С таким интересом и любовью он наблюдает пристально за повадками, развитием характера маленьких человечков, удивительно, как он умеет не упустить ни одного момента и помнит все до мелочей, пока не посчитает, что мальчик превратился в мужчину. Потому и все его прогнозы, определения обязательно оказываются правдивыми.
– Ну? – хану не терпелось услышать оценку о своих маленьких внуках.
– Слишком еще малы, пока рано что-то говорить определенно… Неизвестно еще, под какое влияние попадут, в какую сторону и как начнут развиваться. Сила, уровень любого тойона определяется тем, каких людей он выберет своим окружением, кого к себе приблизит. Только тот, кто умеет отбирать и собирать вокруг себя выдающихся личностей, а неспособных отделять, становится великим правителем.
– Правильно говоришь. Вот бы детей этому научить.
– Кто знает… Мне кажется, этому невозможно научить…
– Почему?
– Потому, что это врожденные данные. Если с умыслом наблюдать, они выявляются постепенно. Нужно смотреть, с какими детьми он предпочитает играть, с кем ладит. Ребенок, в основном, выбирает равных себе. Некоторые, подобно Джучи, объединяют самых лучших. Другие же, вместо того, чтобы водиться с лучшими, начинают соперничать с ними, ссориться, как Чагатай.
Хан воскликнул с улыбкой:
– А почему ты ничего про внуков не говоришь? Или они все одинаковые?
– Да нет, как они могут быть одинаковыми? Я выделяю второго сына Джучи Батыя и Гуйука – сына Угэдэя. Можно без сомнений надеяться, что из них вырастут настоящие вожди, способные возглавить людей.
– Хорошо! Мне приятно слышать от тебя такое, ведь это меня очень волнует, – хан радостно улыбнулся. – С некоторых пор я все больше думаю не о своем будущем, а о том, как же поведут себя, как будут руководить мои последователи. Если в моем будущем все четко, ясно и прямо, то дальнейшее без меня смутно, путано, ничего невозможно предположить…
– Что ты так, не надо… Мало найдется правителей, столь богатых достойными потомками. Могу в чем-то ошибиться. А уж в молодежи не ошибаюсь, – Аргас громко воскликнул. – Видимо, ты как-то сомневаешься, не удовлетворен, глядя на них сегодняшних. Наверное, думаешь, что слабые, хилые, поверхностные. На самом же деле, сыновья до сих пор еще не вылетели из-под твоего крыла. Потом наберутся сил, вырастут, окрепнут, как деревья в лесу, и нрав их улучшится.
– Не знаю… – хан услышал слова старого бахсы с радостью, но все равно вздохнул. – Уж больно горячи, вспыльчивы, способны на необдуманные поступки… Если они не могут совладать с собственным характером, как смогут решать судьбы сотен народов?
– Я думаю, сумеют, еще как сумеют. Сегодняшний характер изменится. Сами того не сознавая, они надеются на тебя, перекладывают ответственность на тебя. Если останутся одни, сумеют обуздать свой характер, самолюбие, разительно изменятся, осторожность, здравый смысл возьмут верх.
Хан ничего не ответил. Услышав неожиданное, удивленно смотрел на старого бахсы.
Как он правильно рассуждает. На самом деле, судьба будущего зависит от этого старика, само будущее выходит из его рук. Словно мастеря глиняные горшки, он может из любого, каким бы ни был он по характеру и повадкам, вылепить нужное, закалить. А мы словно не обращаем внимания на это будущее, не придаем должного значения, не находим время за повседневными заботами…
Это плохо. Уже сегодня становится видно, какое жалкое будущее будет у народа с короткой волей. Поэтому думы о будущем ничто не должно заслонять. Ради этого подобных старцев всегда нужно возвышать, их слова не должны оставаться без внимания.
– Несколько дней назад Тулуй пригласил меня к себе в сурт, чтобы показать сыновей, – старый Аргас продолжал рассказывать негромко.
– Ну… – хан, занятый своими мыслями, запоздало выразил интерес.
– Тулуй с женой выстроили своих четырех сыновей от двух до восьми лет. Как они хороши! Сразу говорю, и по телосложению, и по гибкости особой, и по выражению лица сразу видно, что достойные получатся правители, от них можно многого ожидать. Через мои руки немало молодежи прошло, но на этот раз почему-то был особенно обрадован и удовлетворен. Видимо, нутром почувствовал ожидающее их прекрасное будущее. Ты намного младше меня, если век твой продлится, увидишь, как мои слова обретут плоть.
– Хорошо бы! Твои бы слова да Богу в уши! – хан, обычно никогда не показывавший движений души, на этот раз не скрывал своей радости, воскликнул громко. От этих слов о внуках просветлел лицом, счастливо улыбнулся. – Понятно, что сыновья у Тулуя еще слишком маленькие. Но, говорят же, данные видно еще в самом младенчестве, кого особо выделил твой опытный взгляд?
– На мой взгляд, второй мальчик… как его звали-то?
– Хубулай… Я тоже отличаю этого мальчика. Надо же, оказывается, мы с тобой одинаково смотрим, – сказал хан, довольный, не переставая улыбаться. – Правду говоря, за заботами некогда возиться с детьми… Всегда мимоходом общаюсь с ними. Это неправильно.
– Конечно, неправильно, потому что дети уже сейчас должны привыкать слушать тебя. Тогда лучше будут понимать тебя, должны запоминать, тогда потом будут вспоминать, глубже вникать в содержание сказанного тобой, лучше понимать.
– Я должен спросить у тебя одну вещь, – сказал хан. – Мне несколько раз жаловались, что ты выступаешь против совещаний с разбором итогов прошедшего сражения…
– Да что они, зачем это я буду противиться разбору сражений? Конечно же, правильно, когда все ошибки и упущения вовремя рассматриваются и уточняются, – Аргас про себя обиделся на этот вопрос, но виду не показал.
Только старые штабные крысы – сурджуты, вечно соперничающие с ним, завидующие ему могут распространять такие клеветнические слухи. Это точно исходит от них, стариков-сурджутов, которые ему завидуют, поскольку чувствуют его превосходство. Не осознают, что давно отошли от всего, отстали, восполняют это, указывая молодым тойонам на какие-то мелкие промашки, упущения, основываясь на своем боевом опыте тридцатилетней давности, получают удовлетворение от того, что могут пошпынять им. Вот и придираются.
– Основное требование в обучении молодых людей – это быть безупречно правдивым и справедливым. Даже малейшее преувеличение, отступление в сторону от истины, возведение напраслины недопустимы, во всем нужно быть предельно честным, правдивым. А наши же старики порой увлекаются надуманными строгостями чересчур, – Аргас заметил, что хану эти слова не понравились, но закончил свою мысль. – Особенно они отводят душу при разборе каждого случая потерь. Не стараются понять, что во время любого сражения могут возникнуть неожиданные положения, не принимают это, предпочитают односторонне обвинять молодых тойонов. Насколько бы сильнее ты ни был его, а все-таки враг ведь тоже вооружен, одет в те же кольчуги, как же совсем без потерь в сражении обойтись?
– Нас ведь так мало… А вокруг столь многочисленные народы, что сосчитать их численность невозможно. Единственный путь выживания для такого, как мы, малочисленного, постоянного воюющего народа – это умение воевать без потерь, – сказал хан тихо. – Во всем, конечно же, бывает и чрезмерная требовательность, преувеличение частных упущений, а это может перевернуть с ног на голову любое доброе деяние. Постараемся понять это и исправиться.
– Я тоже понимаю, что разбор сражений нужен, даже необходим, но не согласен, когда дело доводится до нелепости. Из-за того, что старики-сурджуты слишком притесняют, запугивают молодых тойонов, они в последнее время все больше вынуждены думать не о результатах сражения, а о том, как бы выйти из него без потерь, пусть даже выполнив боевое задание наполовину. Разве это правильно? Неправильно. Это отражается на боеспособности, на конечных итогах сражения.
– Наверное, многое делается неправильно… – тихо сказал хан. – Но мы, понимая неправильность этого, заставляем считать каждую потерю ради еще более важного. Очень большое значение имеет, чтобы каждый нукер знал, что им дорожат, его берегут. Даже в черных войсках пришлых со стороны людей такое отношение командиров резко меняет их самоощущение. В чем беда многих правителей? Они людей не берегут, не жалеют. Не понимают, что это – главное.
Аргас молчал, пораженно глядя на хана. Удивительный человек! Во всем видит другую, невидимую тебе сторону. Ведь на самом деле видеть, как на данный момент развиваются события, просто, а понять, какое это будет иметь значение в будущем, чем обернется потом, как будут разворачиваться дальше события, важнее! Вот в этом, наверное, и лежит отличие от других великой личности… Для объединения, сплочения в один крепких кулак мэгэнов, собранных из разных родов и племен, требуется какое-то особое связующее. Наверное, именно это взаимное бережное отношение друг к другу, чувство защищенности и ответственности являются той силой, которая сильнее всего укрепляет отношения, родит стремление к сплочению, к доверию…
– Ну ладно, – хан поднялся в знак того, что разговор окончен. – Про твоего Курбана я слышал. Все хвалят, что растет очень способный, сильный, талантливый полководец.
– Просто сказать, что он способный, значит, ничего не сказать. Как уже говорил, таких по пальцам пересчитать. Исключительно растущий парень. Я считаю, что это дело – чистой воды клевета, дело рук завистников, ревнующих к его успехам, к ранней славе, и неумелых дознавателей. Может, нужда во мне говорит, но мне кажется, судьи у нас невежественные!
– Хорошо, я поговорю с этими «невеждами». Если возможно, постараемся вызволить парня…
Из сурта хана Аргас вернулся радостный, обнадеженный, что теперь-то уж ему удастся спасти своего Курбана.
Утром нарядился так, как никогда раньше не наряжался, отправился с несколькими сопровождающими в тюрьму на встречу с Курбаном. На этот раз охрана, видя его высокий чин, должность, золотой ярлык, шлем с пером, не стала как в первый раз задавать лишних вопросов, сразу же проводила внутрь. У тойонов тюрьмы прежнее пренебрежение как рукой сняло. Судя по тому, как они все вытягиваются перед стариком, говорят заискивающим тоном, здесь произошла какая-то подвижка. Вряд ли дыхание хана так быстро дошло. Значит, дошло чье-то твердое слово о нем.
Бедный Курбан за эти несколько дней похудел так, что страшно смотреть. Даже глаза стали огромными, горбатый нос заострился. Только стройный стан не согнулся, выправка не изменилась.
Старик рассказал основную новость – про свою встречу с ханом. Парень только выслушал молча и как-то обреченно улыбнулся, словно знал заранее, чем все для него кончится.
– Держись, потерпи немного! Скоро мы выйдем отсюда, – сказал Аргас и притянул голову парня, коснулся носом чистого лба, покрытого холодным потом, понюхал.
Курбан опустил взгляд, пряча глаза, отвернулся и зашагал вслед за конвоиром, выпрямившись во весь свой высокий рост. Отойдя довольно далеко, наконец, оглянулся. Остановился на миг, словно хотел что-то сказать, но потом опять отвернулся, медленно зашагал вперед.
Сердце в груди Аргаса несколько раз сжалось.
К чему бы это, грех-грех! Ведь все решается благополучно, как надо. Оо, Господи. Помоги, сжалься… Редко я обращаюсь с такой мольбой!.. Оо, Господи…
И вправду, влияние слов хана сказалось сразу.
Назавтра же глава Верховного суда Сиги-Кутук, до сих пор отговаривавшийся отсутствием времени, отдельно пригласил старика в сурт Сугулана на разговор.
– Хан передал мне свое мнение. Я не могу выйти из его воли. Парня твоего освободим. Только Чагатай будет против. Сам знаешь, какой он неуступчивый, когда упрется во что-то. Так что, может, сам попробуешь уговорить его или какой другой способ найдешь?
Но никого не нашлось, кто бы сумел уговорить Чагатая. Старик, не найдя иного выхода, собрался идти к нему лично, упасть в ноги, но его остановили: чем больше будешь просить Чагатая, тем больше он начнет упираться, лучше вести себя так, будто не обращаешь особого внимания, что дело-то незначительное… авось пронесет…
Мальчики не стали у него спрашивать, но по выражению лиц можно было понять, как они чутко откликаются на все новости о судьбе своего старшего товарища и командира. Глаза у детей зорки, ничего не упускают. Ни один из них не сомневался в невиновности Курбана. Они ждут, как решит Верховный суд, праведное он вынесет решение или же совершенно неправедное. Значит, выходит, что на этот раз Верховный суд в их глазах выносит приговор себе.
Хорезм не сдавался, сопротивлялся вот уже пять месяцев. Джучи не торопил события, ждал, отрезав крепость от внешнего мира. Всех желающих покинуть крепость выпускали без препятствий, и, в конце концов, внутри остались лишь одни воины.
Зимой, когда вода в основном русле реки обмелела, Джучи велел пригнать местных жителей, построить плотину из камней. И речная вода потекла по внешнему руслу вокруг крепости. В начале апреля потоки весеннего половодья разрушили стены Хорезма, хлынули в крепость, круша все на своем пути. Защитники крепости вынуждены были сдаться.
Конечно, такое упорное сопротивление не могло не отразиться на жизни жителей окрестных земель. Везде царила разруха, нищета.
Это все последствия войны. Как только почувствуется дыхание войны, начинают разрушаться не только жизнь человеческая, но жизнь и судьба всей земли, всей страны.
А ведь на самом деле не было причин, ведущих к войне. Из-за того, что два правителя не смогли встретиться, договориться, превращаются в неразрешимую задачу даже простые вопросы, которые вполне могли быть решены мирным путем. Безосновательные обвинения, раздувание незначительного, придуманные подозрения… Многие великие беды, ошибки начинаются из-за мелочного взаимного непонимания двух правителей. А готовят почву, подталкивают к решению их ближайшие окружения, имеющие собственные интересы к развязыванию большой войны.
Тумэн Аргаса в его отсутствие принял участие в штурме нескольких крепостей, хоть и берегли их, не пускали в самые горячие точки, но все же мальчики не остались в стороне. Так что у них было что рассказать и чем гордиться. Все наперебой пытаются рассказать об успехах. Но Аргас не может внимать им так же внимательно и заинтересованно, как раньше… Все мысли только о Курбане… На самом деле, нет ничего в этом деле настолько сложного, чтобы так ломать голову. Точно так же, как случаются несчастные случаи, так же парень попал по явному оговору… Но, горше всего, что никакими словами, никакими слезами не объяснить этим тупым башкам…
С тех пор, как Курбана взяли по ложному подозрению, он потерял покой… Обошел все места крупных сражений по следам больших тойонов, торя их большие пути, начиная с Отрара, объехал Бухару, Термез, Самарканд. Хорошо, что с детьми без него ничего не случилось. Не было еще такого, чтобы он так надолго оставлял их одних во время большой войны…
Подумав об этом, старик улыбнулся… Видимо, человек в своей земной жизни так часто попадает в ловушки самообмана: «Все я решаю, я делаю, организую», – часто думаем мы, но жизнь, видимо, и без нас обойдется, все решит, все расставит по местам, найдет дырки-щели и потечет дальше… разве только, может, чуть медленнее, чуть иначе или, наоборот, упрощаясь и быстрее…
Решение Верховного суда все не выходило, столько дней ушло на напрасное ожидание…
Дошли не очень хорошие слухи сперва о том, что на Сиги-Кутука, стоявшего с небольшим войском под крепостью Парван, напал Джалал-ад-дин, и он вынужден был отступить с довольно большими потерями, потом о том, что Чагатай попал в засаду. Не надо было даже особо разбираться в этих двух случаях, чтобы понять, что тут подвела недостаточная организация. Для человека, хорошо понимающего все хитрости военного дела, это ясно: даже на уровне тойона-сюняя. Значит, они, находясь на землях врага, потеряли бдительность, не выполнили обязательные требования по организации многоступенчатой системы охранения. И причина ясна – чрезмерное самомнение: «Кто осмелится напасть или устроить засаду на нас?»
Слишком много оказалось злорадствующих по поводу того, что глава Верховного суда и главный толкователь Джасака, два великих тойона, на этот раз так сплоховали.
Аргас был неприятно поражен, услышав подобные высказывания даже из уст своих мальчиков, когда по своей постоянной привычке устроил разбор причин происшедших неудач. Почему возникает такое отношение к людям, которых лично они никогда не встречали, которых совсем не знают? Видимо, корни лежат глубоко… И, скорее всего, исходя из врожденной противоречивости человеческой натуры: человек всегда протестует против давления силой, даже против указов-джасаков, путем ограничений или принуждения пытающихся повернуть его к добру, в сторону айыы[41].
Страшные, далеко идущие мысли… Но что с этим поделаешь? Ничего не можешь.
Каким бы сильным, талантливым, умелым ни был сам, но предназначение Создателя все равно возьмет свое. Не только не можешь изменить в корне течение жизни, вытекающее из природы человека, из его нутра, но даже повлиять хоть немного на его ход… Все течет по своему руслу, как великая река. И ты, будь хоть трижды великим бахсы, зря мнишь про себя, что можешь повлиять на ее течение…
С того дня, как пал старый Хорезм с его великолепными строениями, возвышающимися над крепостными стенами, широкоохватные военные действия на земле сарацинов были свернуты, жизнь начала входить в прежнее русло, разрушенное – восстанавливаться.
Сыновья хана, покорив уцелевшие небольшие крепости, собрались в прекрасной местности Талакан.
На этом война могла бы прекратиться, если б не восстали несколько крепостей, оставшихся нетронутыми, поскольку сдались без боя, начиная с Харасана. Почему-то их жители сами навлекли на себя новые страшные бедствия, убив вновь назначенных джасабылов, несмотря на то, что ни в одном из них не осталось монгольских войск, которые бы угнетали их. И война, затихшая было, вновь разгорелась с новой силой, опять погибло множество людей, жизнь, только начавшая восстанавливаться, опять была разрушена.
Среди монголов отношение к завоеванным тоже было разное. И прежний спор опять возник в эти дни. Казалось, новые восстания подтвердили ошибку сторонников милостивого отношения к побежденным и правоту настаивающих на жестких мерах.
– Люди никогда не понимают добра. Так что, навязывая непонятное, еще больше портишь их характер, отношение. Чем добрее относишься к ним, тем хуже делаешь для них… Человек никогда не понимает дармового добра, наоборот, больше дорожит тем, чего добился, помучившись, большими усилиями, тем, что выпросил мольбами и слезами.
– Заставить людей слушаться себя путем угроз и грубого нажима – значит, установить недолгое, непрочное правление, – говорят их противники. – Если только люди от всего сердца примут, по-настоящему поймут справедливость нашего Джасака, только тогда сможем организовать прочный Ил на века. Сегодняшние восстания – результат тупости, глупости. Это преодолимо.
«Как решить, кто из них прав, а кто нет? – думает про себя старик Аргас. – Как подумаешь, вроде первые правильно говорят. А если задуматься о будущем, то начинаешь принимать сторону вторых. Но люди так глухи к добру. А нужду, плеть, жестокое обращение принимают без всяких объяснений.
Возьми даже этот случай. За спиной восстают крепости, мимо которых прошли, пальцем не тронув, люди, с которыми вроде бы нашли общий язык мирным путем. А те города, что разрушены, половина жителей которых уничтожена, сидят тихо-мирно. Рассказывают, что даже радуются, благодарят: «Все-таки, оказывается, монголы – люди, не всех истребили».
Что толку обижаться на такую подлую сторону человеческой натуры! Раньше в молодости такие разговоры стариков вызывали возмущение, а теперь поди ж ты…
Молящиеся Христу говорят, что Бог создал человека по своему подобию, потому человек богоподобен, но, видимо, Сатана тоже не остался в стороне, вложил свою лепту. Потому, что человек очень редко способен на святые деяния, в основном же, в нем преобладают дьявольская сторона, жадность, корысть, грязные помыслы, подлость…»
Аргас постепенно опять начал втягиваться в свои привычные занятия с детьми.
В один добрый день молодые люди, которым скоро предстояло разъехаться по разным войскам, по разным уголкам Ила, завершив семи-восьмилетний курс обучения, попросили о встрече с ним.
На высоком холме, вокруг которого простирались широкие просторы, насколько хватало глаз, парни уселись плотными рядами с посуровевшими лицами, чтобы выслушать напутствие старого бахсы.
– Что я могу вам сказать? – начал старик и оглядел серьезные, совсем еще детские лица. – Ведь столько раз твердил все, что должен был сказать. Пусть кажется сейчас, что вы забыли об этом, но потом, через много лет, когда будет нужно, обязательно вспомните. Сегодня я хочу подчеркнуть следующее. Чтобы легко победить врага, вы должны предвидеть ход его мыслей и тем самым упредить его действия. Только тогда верно понятая мысль врага будет работать вам на пользу. Спросите: «А как?». Отвечу так… Только начав сражение с врагом, делаете вид, что испугались, ударились в панику, начинаете отступление. Если враг поверит этому, ничего не заподозрив, в горячке боя, азарте начнет гоняться за вами, торопясь разгромить скорее, не упустить удачу… А чтобы он не почувствовал, что вы сильнее его, до этого вы даже в самом малом не должны показать свою силу, свое превосходство. Он обязательно должен смотреть на вас свысока, отнестись с пренебрежением. Вы должны добиться, чтобы враг подумал: «И этих людей так возносили, так славили? Оказывается, не так уж они сильны…» Поняли?
– Поняли…
– Теперь перейдем к другому, – что скрывать, обычно дети слушали подобные наставления не очень-то внимательно, но на этот раз они ловили каждое слово, принимали всем сердцем и душой. Старик весьма был доволен этим. – Никогда не должны доводить до отчаяния попавшего в окружение врага. Перед ним обязательно должен оставаться выход, путь к спасению, возможность вырваться из кольца. Если этого не будет, людям станет все равно, а в таком положении они могут сражаться до последнего, и у вас будут потери. И вы должны заранее обдумать, где и как оставить этот выход, эту возможность надежды на спасение для противника. Потому что тогда его ряды расстроятся, воины почувствуют неодолимую усталость, потеряют желание дальше сопротивляться…
И в это время на южной стороне показались три всадника, мчавшихся на знатных лошадях в их сторону во весь опор.
Когда ему сказали об этом, старик насторожился, поскольку все эти дни его преследовали плохое предчувствие и дурные сны:
– Есть пегий конь?
– Есть…
– О, – старик сразу понял, кто это. Решение Верховного суда обычно доставляется таким же образом, как вести из Ставки.
Чтобы унять боль в груди, старик несколько раз глубоко вздохнул.
«Какой прекрасный день! Какая прекрасная земля!» – подумал он, почему-то оглядывая местность, словно только узрел его или же, наоборот, прощаясь.
Читать бесплатно другие книги:
