По велению Чингисхана Лугинов Николай

У всех, пожалуй, народов человек со стороны – а особенно тот, кто родом из племени, ранее враждовавшего с ними, – всегда будет удерживаться на неком расстоянии от важных дел, всегда будет вызывать некоторое недоверие, даже подозрительность у коренных жителей, что вполне понятно. Дабан знал об этом, потому и не смел мечтать попусту о высоком чине и должности, даже имея на то веские основания. Три года назад, когда сразу после войны в Китае ему присвоили чин тойона-сюняя, он очень обрадовался этому и, наконец, почувствовал себя более или менее уверенно, посчитав, что снискал настоящее доверие. Но и тогда не помышлял даже, что всего через полгода его назначат заместителем тойона-мэгэнэя, и уж совсем не надеялся, что в ближайшие лет пять-семь ему присвоят чин мэгэнэя, хотя на самом деле в большинстве случаев командовал как мэгэнэй.

И вдруг – такое назначение… И если вспомнить о вопросах хана, то, видимо, во всем этом решающую роль сыграла слава гур хана Джамухи, его великое имя.

Ведь среди молодых тойонов многочисленного монгольского войска есть, конечно же, много равных ему. И в том, что выбрали именно его, несомненна заслуга того самого прозвища «тэнгсик Джамухи», так надоевшего ему, ставшего неотъемлемой приставкой к его имени. Но сложно сразу сказать, почему они поступили так. Можно только строить разные догадки, предполагать.

Память у простых людей коротка, они за своими заботами почти забыли имя Джамухи. Зато для молодых воинов оно уже стало легендой. Особенно любят они его протяжные песни с их проникновенными, хватающими за душу словами, и поют их тайком от тойонов. Потому что большим тойонам не нравятся такие грустные песни о горе и страданиях, которые неизбежны в жизни любого человека, в их жизнях тоже: они считают, очевидно, что эти песенные жалобы и упреки судьбе посеют среди молодежи уныние, навеют тоску, что несовместимо с воинским делом, с уставом победоносного войска.

Но главное здесь то, конечно, что большинство тойонов всех уровней, включая и великих, не любят все, что имеет отношение к имени Джамухи, своего, пусть и мертвого, противника, и в этом Дабан много раз убеждался. И потому еще более удивительно, что их вождь в этом с ними явно не согласен. Нет, поразительный все-таки это человек – хан!..

Через несколько дней Соргон-Сура, получив на то разрешение у своего зятя Дабана, теперь уже ставшего для него непосредственным начальником, привез свою внучку с ребенком и поселил их в сурте, установленном для них в центральной черте Ставки.

Дабан прибежал в перерыве между многочисленными совещаниями, схватил в охапку жену с ребенком вместе, закружил по сурту:

– Ну что, рада?!.

– Еще бы не рада! Мы услышали об этом в тот же вечер… Мы праздновали, как могли!..

– А как могла новость дойти до вас так быстро? – удивился Дабан.

– А это дедушка отправил на лучшем коне своего вестника… – И Чюйэ рассмеялась, увидев, как жадно разглядывает сын золотой ярлык мэгэнэя, сверкающий на груди отца. – Не надо, Чимбай, зариться на эту штуку, это пока не твоя игрушка… – И не удержалась, похвасталась: – В нашем роду после дедушки и отца ты уже третий, кто удостаивается такого ярлыка!

– Значит, наш сын будет четвертым! – И он обнял Чимбая, понюхал его волосы. – Верю, что не подведет.

– И когда же вы отправляетесь?

– Примерно через месяц.

– А вернетесь?

– Ну, точно тут не скажешь… Месяца через два-три.

– Ох, как же это долго!.. – всплеснула руками Чюйэ, опечаленно поджала тонкие губы. – А я и без того соскучилась…

– Ну, не надо так огорчаться, дружочек. Даже на войну ходим, где всякое случается. А сейчас ведь едем на мирные переговоры, можно сказать – в гости… Проведем их и вернемся.

– Не знаю… На войне все-таки находишься среди своих, в случае чего, под их надежной защитой. Война – дело вам знакомое, привычное, хоть и опасное, – сказала Чюйэ, не сводя с него круглых печальных глаз. – А я почему-то очень волнуюсь и боюсь, что ты едешь в чужую страну. Все равно, что в стан разбойников… Можешь полагаться только на их благосклонность, приличие, на честность… А какая у них честность? Прямо мурашки по коже… – Чюйэ вдруг замолчала, стараясь удержать слезы, опустила глаза. – А тут сиди, жди, думай…

– Ну, что ты, золотце мое, о чем ты? – Дабан поправил волосы, упавшие на лоб жены, приобнял ее. – Я обязательно вернусь, все будет благополучно. А потом отпрошусь и приеду к вам на Селенгу.

– Все равно боюсь… Не знаю почему, но боюсь. Будь моя воля – вовсе не отпустила бы.

– Не надо думать о плохом. Как будто я еду к какому-то неизвестному народу. Ведь Хорезм – это великий Ил, где прочно обосновались давние законы, где развито образование. Так что нет никаких причин опасаться сартелов – тем более, что они сами заинтересованы в переговорах. К тому же, это не первый наш визит, еще раньше два раза илчи ездили: один раз с их стороны, а в другой раз – с нашей. Может статься даже так, что одной этой поездки мало будет. Нет, это просто мирный разговор, пусть и со всякими хитростями…

– Лишь бы так и было!.. Надеюсь, с помощью Тэнгри вернетесь вы домой с успехом, – Чюйэ глянула на мужа посветлевшими глазами. – Ты постарайся вернуться побыстрей. И как только приедешь, так сразу проси разрешения ехать к нам.

– Конечно же, сразу к вам. Но не всё зависит от меня, и ты это должна понимать. Переговоры могут и затянуться, так что наберись терпения.

Странно, непривычно превращать в свои ежедневные заботы то, о чем простой человек даже ни разу не задумается на протяжении всей своей жизни.

И сразу же меняется вся прежняя жизнь, превратившаяся было в привычку. Расширяется, вырастает во много раз содержание даже таких коренных и вроде бы привычных всем понятий, как «я», «мы», «они»… И теперь он не простой войсковой тойон-сюняй, прибившийся откуда-то со стороны, сейчас он – государственный представитель, посол всего Ила. Если до сих пор он причислял себя лишь к «нашим джаджыратам», то отныне будет говорить от имени всех народов, которых объединил Ил: «мы, монголы», а за его спиной будут все «наши» обширные владения…

Никогда не думал, что должность и связанная с нею ответственность могут так сильно преображать человека, так разительно менять его помыслы, его восприятие мира, отношение ко всему и вся в нем. Уши и глаза раскрываются стократно, мысль становится зоркой и дальновидной, словно ты из низины поднялся на вершину…

Как ни был подавлен первое время свалившимися на него новыми обязанностями, но себе на удивление он стал быстро осваиваться в них, улавливать смысл и направление разговоров на совещаниях и во всей той большой подготовительной работе, которая вовсю уже велась в Ставке. В этом ему основным напутствием и поддержкой послужили памятные слова, сказанные однажды Аргасом:

– Сыны мои, я научил вас лишь тому, как командовать арбанами и сюнами, как без потерь преодолевать горы, переходить через реки, пересекать песчаные пустыни. Те из вас, кто глубоко освоил мою простую науку, принял ее душой и сердцем, сумеют потом применить ее на деле, еще более расширив ее и углубив, когда нужда заставит. Человек войны должен преодолевать все жизненные невзгоды и сложности не столько грубой силой, как многие думают, а прежде всего своей смекалкой и умением. Воин на то и воин, что вынужден биться со всем напряжением своих умственных и телесных сил, бороться с врагом, порой в десяток раз превосходящим его силой. Не забывайте, что это особенно касается нас, монголов, что наша беда – в нашей малочисленности; и потому возместить эту нехватку мы можем лишь превосходством своей военной мысли, своей тактикой, умением находить выгоду при любых обстоятельствах, все оборачивать в свою пользу. И запомните еще одно: если когда-то вам покажется, что на этот раз сил все равно не хватит, что враг намного сильнее вас и поражение неизбежно, – вспомните о своем Иле, о своем народе, ждущем от вас победы. И тогда к силам вашим прибавится и его невидимая сила, и откроются в вас скрытые ранее возможности воинского духа, боевой неукротимости и отваги, и откроются вам пути к победе, казавшиеся тупиком!..

Такие слова говорятся редко, но запоминаются на всю жизнь, и в самые сложные моменты становятся для человека мостиком, соединяющим возможное и невозможное, надежной опорой в зыбком человеческом мире, спасительной вехой в непроглядной темени смутных времен.

Когда подготовка к долгому путешествию подходила к концу, поднялись холодные северные ветра, начались нескончаемые многодневные дожди.

– Вот в такую прохладу и отправиться бы в путь, тогда успели бы уйти далеко, – заговорили старые купцы, на собственной шкуре испытавшие все тяготы знойной караванной дороги.

– Скоро, наверное, тронемся.

– Но пока мы тронемся в путь, – сомневались одни, – опять начнется этот несносный зной. Думаешь, на этих дождях лето кончится и наступит осень?

– Нет, конечно… И, кажется, нас слишком много. Когда двинемся в путь, то растянемся на целый кес.

– Ничего, чем больше народа, тем веселей дорога. Да и куда увереннее себя чувствуешь, когда столько охраны. Причем, отборные воины, никто даже не помыслит напасть на таких… Один их вид чего стоит!

– А к тому же, – подтверждали другие, – когда прибываешь таким огромным караваном, такой толпой, то сразу привлекаешь внимание людей, покупателей, что для нашей торговли весьма выгодно.

Игидэй с Соргон-Сура разбили всех купцов сперва по десяткам, чтобы не было никакой путаницы и неразберихи в пути и было удобнее для управления ими, но потом уменьшили группы до семи человек. Уж очень придирчивый и своенравный это народ: одни хотят ехать впереди, вторые замыкать караван, а третьи – двигаться в середине, да еще постоянно препираются друг с другом… Несколько дней ушло на эти разборки.

Хорошо, что не пришлось, как раньше, сушить провизию, брать с собой запасы на все время пути. Шелковый путь уже становился на ноги, вдоль него успело поселиться множество людей, готовых предложить все виды услуг и на этом заработать. Это и понятно: где идет большая торговля, туда стекаются не только деньги и товары, но и народ.

Дабану хотелось вмешаться хотя бы в организационную сторону подготовки к походу, поскольку это дело было ему хорошо знакомо, но с некоторым трудом все-таки удержался от этого, следуя первому после назначения совету Джэлмэ: «Не вмешивайся в разные мелочи, пусть распоряжаются этим твои заместители. Твои мысли не должны отвлекаться от основной цели».

И теперь, угадав его внутреннее состояние и желая поднять настроение, Джэлмэ сказал:

– Понимаю, что тебе сейчас тяжело. Но не ты один, а все мы в свое время прошли через это. Только у нас не было ни одного советника, знающего все подробности военного и мирного быта; а главное, тогда не было Джасака, благодаря которому можно многое решить в жизни, и потому мы часто заблуждались, путались.

– Оказывается, так тяжело становиться главой в деле, которое не знаешь…

– А ты не торопись, слушай все внимательно, впитывай, думай над услышанным – и тогда начнешь постепенно разбираться во всех тонкостях. Ты хороший воин. А самым сложным из всех ремесел на земле является война. Так что человек войны, если возьмется, может все суметь и все понять. Главное же то, что ты верно воспринял учение Аргаса. А с его наукой можно не только воевать, но и коня объездить, и зверя обложить, и государством управлять!

– Разве что на его и на твою науку, на помощь надеяться…

В один из дней его вызвали к хану. Хотел взять с собой заместителей, чтобы помогли, подсказали, если начнет спрашивать о подготовке посольства к дороге, но ему не разрешили, объяснив, что к хану с помощниками не ходят.

И хоть заранее стыдно было, что не сможет ответить на какой-нибудь важный и, главное, совершенно нежданный вопрос хана – а он, знали все, был мастером на такие вопросы, – но ничего не оставалось, как идти.

После проглянувшего, наконец, яркого солнца в сурте показалось темновато. Когда молодой турхат за руку подвел его к белеющей в сумраке белой шкуре, он с готовностью опустился на одно колено:

– Сто тридцать девятый тойон-мэгэнэй, семьдесят шестой илчи Дабан прибыл по твоему приказу…

– Хорошо, – как-то просто и обыденно сказал хан. – Подойди-ка сюда, садись вот на эту подстилку.

И только тогда он заметил сидящих там Джэлмэ и Джучи, а с ними третьего, неизвестного ему человека с повязкой на глазу, очень прямо держащего спину.

– Ну, Дабан, рассказывай, как идет подготовка к поездке?

– Можно сказать, что она уже закончилась. Заместители сегодня сообщили мне, что остались только дела, назначенные на день отъезда..

– Ладно, коли так. Значит, медлить не будем.

В это время турхат привел еще двух человек.

– Ага, вот и они, – сказал хан и, повернувшись к Джэлмэ, спросил: – Что, начнем? Все приглашенные на месте?

– Все пришли. Начинаем, – сказал Джэлмэ и, подвинувшись к Дабану, шепнул на ухо: – Вон тот полный человек из явившихся последними – купец Махмуд. Я тебе говорил, что три года назад он во главе наших илчи провел вполне удачные первые переговоры с Мухамметом. На этот раз, может, тоже поедет с вами. А второй – илчи Хабырай-Беге, который возглавит караван. Оба сарацины, между прочим.

– Через несколько дней мы отправляем к султану Мухаммету своих илчи, – начал деловито хан, переводя испытующие глаза с лица на лицо собравшихся. – Главой всего посольства мы выбрали и назначаем вот этого молодого, отменно отличившегося военачальника, имя его вы все уже знаете… Так что после нашего разговора вы все доложите ему то, что считаете важным в этом деле. Особенно ты, Махмуд, лично встречавшийся с султаном, расскажи ему подробно обо всем, что знаешь. О нравах и обычаях того народа, о султанском окружении, кто там и чего стоит…

– Но ведь я поеду с ними?

– Нет, Махмуд, на этот раз тебе ехать не надо…

– Ну, в таком случае расскажу, конечно! – Махмуд, только что насупленно глядевший на пуп себе, сразу оживился, услышав, что остается.

«Неужели ему не хочется ехать на родину? – подумал Дабан. – Да, явно не хочет… Но почему?»

– Ну, что ж, Дабан, твоей основной целью там является подготовка условий для нашей личной встречи. Для встречи моей с султаном, – уточнил хан. – То есть добиться согласия на нее и обговорить сроки и место встречи. И на ней мы, правители двух великих Илов, западного и восточного, должны заключить окончательный мирный договор о нашем взаимном доверии друг к другу, ударить по рукам. Если мы добьемся этого, то перестанем, наконец, из одной войны вступать в другую и начнем строить новую, уже мирную жизнь.

– Да пора бы уж! – не удержался Джэлмэ. – Хотя, правду говоря, я уже и не верю, что война когда-то закончится.

– Закончится, – сказал хан убежденно, помолчал. – Нужно, чтобы закончилась… Никто не воюет ради забавы. Наша война началась из-за борьбы за выживание, ради самозащиты. Не пойдешь вперед – тебя тут же попятят назад, до самого порога твоего сурта… Неужели можно было просто сидеть и подставлять голову опасности, грозящей со стороны? Воевали, да, и до недавнего времени ничего, кроме нужды, не знали. Но теперь, если добьемся союза с султаном, можем остановиться, наконец. Теперь нашими стали на востоке джирджены, на юге сунны, здесь ограда – Тибет. А у султана много врагов и на западе, и на юге. Так что союз с нами принесет ему большую выгоду. Это во-первых… А во-вторых, для нас с султаном единственной золотой кобылой, дающей молочные реки, является Шелковый путь. Если сумеем как следует обустроить его, дадим возможность самой широкой торговле, то получим верный и надежный источник богатства для каждого из нас. Это в сотни раз выгоднее любой войны. Потому что, пока идет торговля, богатства будут сами течь к нам рекой. И первейшей нашей совместной задачей является уничтожение всяких разбойников и мошенников, какие укрываются средь нашего населения поблизости от Шелкового пути. Надо, наконец, сделать его торным, безопасным даже для малых караванов, для всякого, желающего торговать или обслуживать торгующих… Ну, а в-третьих, скажу вам, недавно случилось не очень хорошее происшествие. Наше войско на обратном пути после победы над мэркитами столкнулось с войском султана и потрепало его… – Хан повернулся к Джучи и Сюбетею. – А этого не должно было случиться. Не должно!

– Наверное, мы допустили ошибку, но этого нельзя было избежать, – сказал Джучи, не поднимая глаз. – Сзади нас догнали шесть тумэнов и сразу же начали атаку… Мы и так попытались было отступить без боя, но они не отставали, наседали… Что мы могли сделать?

– Да мы и ударили-то легонько, чтоб только дать почувствовать, – пробасил Сюбетей. – Чтобы отстали. Не очень-то, скажу, плотны и устойчивы были их ряды. И если б взялись за них по-настоящему, от них бы только пух и перья полетели…

– Хм… «Легонько»… – Хан, скрывая усмешку, покачал головой. – Как донесли лазутчики, из шести тумэнов у них уцелели лишь три.

– Преувеличивают, наверное, – тихо и повинно сказал Сюбетей. – Они склонны к этому. Мы ж совсем немножко вдарили и сразу отошли, изобразили бегство…

– Безголовые вы люди. Другие, кто думает о будущем, сумели бы как-то увернуться, нашли бы способ уйти от столкновения. Ну, попытались бы переговорщиков, бирючей выслать навстречу, объясниться… Что, хозяевами степей себя почувствовали?! Ну, так и вели бы себя по-хозяйски, а не как азартная ребятня… А теперь это ваше «легонько» может стать препятствием в большом деле. И если султан спросит – а он обязательно спросит об этом! – то что наши послы могут ответить, как объяснить? – Хан повернулся к ним. – Чтобы нам поверили…

– Пусть глава илчи ответит на такой вопрос очень просто… – сказал Джэлмэ. – Пусть скажет, что ничего не знает, что в Ставке ему про это ничего не говорили… Может, просто донесение не успело дойти. Пусть говорит: да, ему известно, что в том направлении в Тургайских степях стоит наш северный фланг – охранное войско, с приказом не входить в боевое столкновение с султанской армией, вести себя как союзники. А если что-то и произошло, то это чистое недоразумение, за которое с командующих строго спросится…

– Можно мне высказать свое мнение? – тихо попросил Махмуд и, когда хан кивнул разрешающе, продолжал: – По-моему… А по-моему, парни очень правильно поступили, что ударили по войску султана, дали понять, кто хозяева положения… Потому что надо, а в этом случае просто необходимо было дать им почувствовать нашу настоящую силу. Я и раньше говорил, что султан слишком возгордился – без всяких на то оснований. Какой еще нормальный правитель станет воевать с центром собственной религии и оспаривать духовную власть у потомков самого Пророка?!.

– Возможно, он и ошибается… Нет-нет, султан в последние годы добился многого из того, чего хотел, завоевал и присоединил к себе земли аж до Южного моря. Он в несколько раз увеличил свои владения, так что вроде бы имеет основания для гордости, – усмешливо сказал хан, глядя на Махмуда. – Считаешь, этого недостаточно?

– Так ведь противники-то оказались слабоватыми! Я кое-что слышал об этом. Почти все те страны были изнурены внутренними распрями, придворной грызней. Да и сама его держава стала еще рыхлей, неуправляемей…

– Ну, кто там знает… – Хан скептически кашлянул, он не любил недооценивать возможного противника. – Я же хотел бы договориться с султаном мирным путем, не угрожая ему силой. Ну, звякнули железом, ладно… Но ни у кого из нас нет причин завидовать друг другу. В моих пустынных степях нет ничего привлекательного для него. Да и мы совершенно не претендуем на его земли, подобные горячей сковороде. Если бы мы с ним ударили по рукам, у меня появилась бы надежная стена на западе, а у него – на востоке… Чего бы, казалось, проще и выгодней? – Хан повернулся к Дабану. – Не так ли, Дабан? А потому хлопочи о нашей с ним встрече. Я все сказал, что хотел.

– Ты сказал. Я услышал…

– До отъезда еще раза два встретимся, обговорим кое-что.

Из ханского сурта Дабан вышел воодушевленный, с окрепшей уверенностью в себе, с новыми мыслями о предстоящем деле. Он только теперь по-настоящему начал понимать, что великая задача, возложенная на него, – признак бесконечного к нему доверия. И чтобы оправдать его, он готов был на всё.

– А плохо, что ты не едешь с нами, – сказал Дабан, увидев купца Махмуда, поджидавшего его у сурта.

– Что делать? Хан решил отправить меня в Китай. Догадываюсь, Мухулай-Гоа, наверное, попросил, – на широком лице Махмуда расплылась довольная улыбка.

– Тебе не очень-то хочется, видно, к себе домой ехать? Но почему?

– Что значит наше желание… Хан сказал – судьба сказала, – Махмуд усмехнулся, постоял, повернувшись в сторону далеких гор. – Конечно, тоска по родной земле кого не гложет… Но там сейчас такая обстановка, что никакой высокий чин, никакое богатство не дают уверенности в завтрашнем дне, не знаешь, что и ждать впереди. Там любого можно оговорить, обвинить в чем угодно – и этому поверят. Или сделают вид, что верят, и зиндана не миновать… А здесь я уверен, что ни один волос не упадет с моей головы, если сам не совершу что-то неподобающее, непотребное.

– Как же так? – Дабан очень удивился, услышав для него совершенно неожиданное. – Ведь это страна с древними устоями и существует же там какой-то порядок. А кроме того, множество законов…

– Законов, конечно, хватает, но каждый, кто имеет хоть какую-то власть, поворачивает их, как ему угодно. Так что, к сожалению, правду там найти средь всякого начальства трудней, чем воду в пустыне. И сам султан Мухаммет, вдобавок, совершенно непредсказуемый правитель… – Махмуд горько вздохнул. – От него можно всего ожидать, капризен, как избалованная женщина. Любой пустяк может вывести его из себя, и тогда жди беды. Или же спрячет все когти и зубы, притворится таким простаком, что ничего путного выговорить не может. И тогда сразу же оживляется, наперебой болтать начинает его подхалимское окружение. В выигрыше остается тот, у кого язык лучше подвешен…

– Так посоветуй мне, как лучше вести переговоры.

– А мой совет совсем простой. О чем бы ни пошел разговор, ты должен гнуть свою линию, сводить все к своей главной цели. Это, во-первых, получение твердого согласия на организацию личной встречи двух правителей и уточнение порядка проведения ее, места и сроков. О мире же они сами договорятся. Во-вторых, Шелковый путь. Попытайся как можно больше говорить о привлечении их к очистке Шелкового пути от мошенников и разбойников, установлении на своих участках твердого и честного управления, создании летучих отрядов охраны. И, разумеется, Мухаммет сам или его люди будут всячески испытывать тебя, постараются прощупать слабину, отвлечь от главного. Будут уводить разговор в сторону, обострять внимание на каких-то пустяках, придираться к ним… Но ты не поддавайся. Не проявляй интереса ни к чему другому, что будут предлагать…

– Ну, например?

– Тебя, молодого человека, наверняка попытаются прекрасными женщинами увлечь, это у них водится…

– И как в таком случае быть?

– Скажи, что Джасак запрещает. Ведь это и на самом деле так.

– А они что, знакомы с нашим Джасаком?

– Конечно. Шпионство чрезвычайно развито у них. Потому будьте очень осторожны в разговорах со своими о секретных вещах, да даже о самых обыденных. Там и стены имеют уши – в самом прямом смысле. Отклоняй все попытки вовлечь тебя в какие-то сомнительные договоренности, в какие-то поездки и прочие приключения, будь готов давать на все верный и четкий ответ. Ну, например, «так поступать мне нельзя по Джасаку» или «это я не имею права решать один, мне нужно посоветоваться», или «это может решить лишь хан»… Продумай, как отказываться, не обижая их.

– Но скажи, Махмуд-ага, пройдут ли переговоры удачно, согласится ли султан Мухаммет на личную встречу с ханом? – стесняясь, что так настаивает перед старшим по возрасту, но все же спросил он прямо. – Как он поступит, по-твоему?

– По-нашему, он обязательно должен согласиться… Но это по-нашему, по-разумному. А кто знает, что взбредет в голову этого капризника? Хотя ведь договор с Чингисханом ему выгоден даже больше, чем самому хану. Султана со всех сторон окружают враги. Сам же он сейчас слаб, как никогда, но вряд ли осознает это, понимает по-настоящему. Его непомерное высокомерие, уверенность в избранности, отождествление себя с самим Богом, презрение ко всему остальному миру… Нет, всё это рано или поздно навлечет на него беду.

– Неужели даже так?

– Так, сынок. Гордыня – страшный порок, которого опасается любой здравомыслящий человек. Я же считаю, что это болезнь, причем трудноизлечимая. И много государств она погубила… – Махмуд многозначительно помолчал, будто давая осмыслить сказанное. – Киданей погубила, затем и джирдженов тоже привела в гибели она же. Не выдержали сияния взошедшего на короткое время на их небосклоне солнца, пригревшего их, начали топтать, угнетать, унижать такой древний и великий народ, как китайцы, вот и сломали себе хребет…

– Но как они не могут понять столь очевидного? – изумился Дабан услышанному, о чем раньше никогда и не задумывался.

– Многие, очень многие спотыкались на очевидных вещах. Причем ведь нельзя, наверное, сказать про ограниченность их ума и способностей… Нет, здесь другое. Вдруг наступает, находит на них какое-то помрачение. Думаю, виной тому у джирдженов послужило случайное счастье, когда по стечению обстоятельств они оказались на китайском троне. И это счастье опьянило их… – Махмуд цокнул языком, похлопал его по плечу. – Ты, молодой человек, имей привычку думать обо всем этом, раскладывать обстоятельства по их значению, тщательно изучать. Хорошо, что в таком молодом возрасте дослужился до столь высокого чина и должности. Но и ум твой, и знания тоже должны быть достойными их, не отставать от уровня достигнутого положения. Не прими это за высокомерное поучение, но только за напоминание…

– Конечно. Спасибо тебе за добрые советы, – Дабан благодарно приложил руку к сердцу. – И я понимаю, как далеко еще моему уму до собственного чина и должности. Мне надо многому учиться еще.

– Так можно думать про себя, но не надо это говорить вслух… К тому же, недооценка своих возможностей, привычка склоняться перед достоинствами других заковывают ум, не дают ему развиваться. Так что держись середины и ничего не бойся… Думай, не успокаивайся на том, что уже достигнуто, стремись вперед. Ты молод, у тебя еще такое будущее – дерзай!

– Постараюсь, Махмуд-ага. И у меня наверняка спросят про гур хана Джамуху…

– Спросят, скорее всего. Хоть и отошел Джамуха давно в мир иной, но имя его оказалось намного счастливее его самого.

– Пожалуй, так.

– Про его земную жизнь уже легенды стали слагать. А в легендах реальная жизнь всегда приукрашивается, многие события искажаются порой до неузнаваемости, с ног на голову переворачиваются, и сам облик его видится уже иным… – Махмуд опять помолчал, задумчиво покивал каким-то своим мыслям. – Я почему об этом говорю? Вот ты лично знал Джамуху, своими глазами видел настоящую его жизнь, своими ушами слышал в подробностях о ней, был свидетелем многих событий, случаев… Но никогда не пытайся подправлять легенду о нем. Бесполезно идти против народного мнения, тебя просто не поймут, тебе не поверят. И тем более не надо говорить правду тем, с кем ты будешь вести переговоры. Лучше постарайся обратить эту легенду в нашу пользу.

– Хорошо…

– И учти, что ту страну, куда ты едешь, давно уже заполонили разные слухи и россказни о нашем хане, и все они дурного пошиба, клеветнические, выдуманные. Это, кстати, верный признак того, что они боятся, остерегаются его. Пытаются укрепить собственное имя, свой авторитет путем устрашения людей именем нашего хана. Да, там тебя встретят с огромным интересом: еще бы, тэнгсик Джамухи, доверенный человек Чингисхана… Очень хорошо звучит! – Махмуд залюбовался стройной и крепкой статью, здоровым видом молодого тысячника, а про себя подумал: «Как все-таки умеют они подбирать людей… Ты только посмотри, какого молодца нашли, да еще с такой удивительной судьбой!..» – Ты и это употреби в дело, напусти загадочности на себя, непроницаемости… Пусть они побольше и подольше отвлекутся на твою загадку от своих хитросплетений, вам же легче будет добиться главного.

– Это я понял. Махмуд-ага, а ты ничего не хочешь передать своим родственникам, друзьям, знакомым?

– Нет-нет, не надо, все это будет порождать лишние и ложные слухи, предположения, вызовет слежку… Лучше не делать никаких лишних движений, постоянно находясь в поле зрения султана и его осведомителей. А среди тех купцов, что поедут с тобой, у меня есть свои люди, с моими маленькими заданиями они сами справятся. Да и не думаю я особо разворачивать свою торговлю в стране с сомнительным будущим. В моей стране, как это ни горько сознавать…

– Хм… А потом что будешь делать?

– Потом посмотрю. Но, правду говоря, не верю я, что там в скором времени все наладится, хоть как-то улучшится обстановка: застарелая болезнь пожирает мою страну… Да, забыл сказать: в Хорезме немало еще молодых и деятельных людей, которым некуда силы девать, которые думают о будущем родины своей и, кстати, очень неплохо относятся к нам.

– Я уже слышал об этом…

– Как бы ни старались оклеветать, навести хулу на монголов, правда все равно находит свои пути, как подземная вода, ее невозможно остановить.

– А если эти люди попытаются встретиться со мной, поговорить, как мне поступить?

– Даже во сне ты не должен забывать, что являешься главным послом хана и не имеешь права положить даже тень подозрения на его имя. Не встречайся с людьми лично. Пусть этим занимаются твои заместители. Сперва вы приедете в Отрар. Правит им младший брат матери султана, человек по имени Хайырхан, очень достойный человек и настоящий наш сторонник. Игидэй давно его знает, дружит с ним.

– Вот это хорошо, – Дабан оживился. – Мне уже несколько человек говорили о том, что там есть люди, искренне преданные нам. Значит, даже в такой дали о нас слышали, знают.

– Конечно, знают. Слухи, новости не ездят на лошадях и верблюдах, они словно на крыльях летят, так быстро распространяются. Но вы берегите своих сторонников, встречайтесь с ними только тайно. Помни, за вами будут следить очень внимательно. Так что примите все меры, чтобы не подставить этих людей.

– Да, в этом лучше перестараться…

Хану приснилось, будто он и двое его людей пешком держат куда-то путь, и у всех тяжелые ноши на спинах. Шли довольно долго, взбираясь вверх по пологому склону в наступающих сумерках. А когда добрались до вершины горы, наступила уже ночь, в небе появилась россыпь звезд, засверкал кривой серп новорожденной луны.

– Айыка! Как устали! Отдохнем здесь, отдышимся, – сказал шедший впереди крупный полноватый человек, кого-то из приближенных ему напоминающий, и опустил наземь тяжкую поклажу, от чего земля содрогнулась под ногами.

– Верно! – пробасил сзади такой же толстяк и здоровяк и тоже сбросил с плеч грохнувший о землю груз.

А Тэмучин сел и прислонился спиной к упавшему дереву, почему-то не снимая тяжести с плеч. И на какой-то миг будто вздремнул, но скоро очнулся, продрогший до костей от ночного холода.

И надо им идти дальше. Он поднялся и почувствовал, что груз почему-то очень полегчал. Позвал своих спутников, чьи силуэты смутно серели в темноте: «Пошли, нам пора!» Не дождавшись ответа, толкнул одного, за ним другого – и резко выпрямился от ужаса: это оказались вовсе не его люди уже, а каменные валуны… Да, они превратились в холодные валуны! Вскрикнув громко, он побежал куда глаза глядят. И вдруг правой ногой за что-то зацепился, что-то дернуло его за большой палец… И тут, в холодном поту кошмара, хан окончательно проснулся в своем сурте. Оказалось, что это Джэлмэ его будит, осторожно дергает за ногу.

– Ну, что ты?!. С чем? И почему это не спишь ночью? – пробубнил спросонок хан, хотя в душе был благодарен другу за то, что избавил от этого непонятного ночного кошмара. – До утра не мог дотерпеть?

Пока он жадно пил холодный кумыс, в сурте зажгли огонь.

– Не мог. Друг мой, хоть я и обиделся тогда смертельно, но твои подозрения оказались верными, – сказал Джэлмэ.

– Не пойму, о чем это ты?

– Слух о давнишней кончине татарского сегуна Тайман-Батыра оказался ложью. Он жив и укрывается в степи около озера Хубсугул под видом простого коневода…

– Да ну?!. Не может быть!

– Может, оказывается. С тем и разбудил тебя. Не поверив чужим словам, сам съездил, увидел. Это действительно он…

– Да что ж это такое… Что мне делать-то теперь?! – Тэмучин, сколько знал себя, не часто бывал в таком смятении, как сейчас: кошмар действительности оказался куда хуже того, во сне… Стремительно промелькнули мысли об Усуйхан и Усуй, женах своих… Неужели они?! – Как быть?..

Самые доверенные, самые дорогие ему люди, выходит, столько лет обманывали его, прятали, укрывали в самом сердце его владений кровного врага всех монголов, по его указу приговоренного к смерти, – своего родного брата… Если об этом станет известно, лучшие люди Ила могут потребовать призвать виновных в укрывательстве преступника к ответу – и будут правы. И чем это обернется, если всё случившееся будет положено на чаши весов Джасака и взвешено, еще неизвестно. Черная тень может упасть на всю Ханскую Ставку, начиная с двух Великих Хотун…

– Да ладно тебе, не надо так уж чересчур убиваться… – Джэлмэ видел, насколько сильное впечатление произвело его известие на друга, и попытался успокоить его. – Все как дураки прыгаем: «Джасак! Джасак!..» Если так придирчиво мерить всё по Джасаку, то большинство из нас уже осталось бы без головы… Во-первых, если б увидел Таймана-Батыра сейчас, ты сам бы поразился: настолько состарился он, высох, совсем дряхлым стариком стал, так что никакой опасности, конечно, из себя уже не представляет. А во-вторых, этот нелепый, прямо скажем, указ об истреблении всех лучших людей татарского народа давно бы надо было отменить. В-третьих же, нельзя обвинять Усуйхан и Усуй за то, что они спасли родного брата, спрятали его от смерти. Я бы, в конце концов, и сам так поступил. Попробуйте, задумайте убить Сюбетея или отца моего – да я… Да я бы ради их спасения не пожалел бы ничего, на всё бы пошел, и черт с ними, со всеми вашими джасаками, указами!..

– Вон ты как заговорил! И если это говорит великий тойон с наивысшим чином и должностью, то что тогда требовать с простых людей?! – Хан отвернулся с возмущением. – Но мы все равны перед Джасаком. А ведь тот самый нелепый указ издал я. Я!.. Хотя, сам знаешь, как не хотел, но поддался влиянию распоясавшейся родни, не смог устоять…

– Ну, издал – ну и ладно… Мало кто лучше меня знает, сколько умных и нелепых, добрых и дурных указов и распоряжений выходит от твоего имени и сколько по ним делается и хорошего, и плохого. И сам я причастен ко всему этому. Но знаешь ли ты сам, до чего дойдешь, если будешь тянуть на себя все грехи за деяния, совершаемые от твоего имени?..

– Хватит! Послушать тебя, так все настолько узловато переплетается в наших делах, что не отличить в них добро от зла, неправильное от правильного, преступление от добродетели…

– Это сама жизнь такова, это она изначально замешана на грехе, и…

– Ты на меня не дави! Я сам должен всё обдумать и решить, каким образом выйти из этого тупика. Так что ты иди сейчас, подожди у себя. И сам подумай. Зайдешь попозже… Когда пройдет столько времени, чтобы свариться мясу…

Бывают такие краткие моменты тишины, когда звенит в ушах.

В дымоход сурта стало видно мутное, пока еще предрассветное небо. Вдруг мимо прошелестели крылья и словно проскрипело рассохшееся, давно не мазанное колесо арбы – это разорвал, встревожил тишину скрипучий крик старого ворона. Где-то вдалеке заржал конь. Совсем рядом залаяли обеспокоенные карканьем собаки.

Как же быть?

Близкие ему люди, которых он за столько лет привык уже считать частью самого себя, прятали от него врага… Ладно бы, его личного врага; но нет – всего его дела противника…

Вот почему они несколько раз пытались уговорить его отменить указ о татарах. Чуть было не уступил, но другие его остановили: «Что толку отменять указ, который уже не имеет теперь никакого значения, ни к кому не приложим… Напоминать о прошедшем, ворошить забытое – все равно, что вскрывать зажившие раны. Да к тому же самой этой отменой терять лицо…»

А теперь раскрылось для него, почему они, эти несчастные женщины, так хлопочут об отправлении Эллэя на север – конечно же, с целью тайно увезти туда старшего брата. Несчастные потому, что не для женщин это, не для баб – лезть в жестокое государственное дело, которое безжалостно и сурово переламывает судьбы не только отдельных людей, но и целых племен и народов.

За дверью послышались голоса людей, негромко о чем-то переговаривающихся. Наверное, Джэлмэ пришел – значит, так быстро прошел уже назначенный им самим срок. Это он, подождав там немного, несколько раз кашлянул, извещая о своем прибытии.

– Заходи…

Перешагнул порог по виду весьма приунывший Джэлмэ, молча сел, опустив глаза.

– Итак… – Хан тяжело вздохнул.

– Слушаю! – Джэлмэ вскочил и опустился перед ханом на колено, готовый услышать приказ. – Слушаю и повинуюсь!

«Ишь как боится Джасака, старик недоверчивый… И меня, как хранителя закона. Ну что ж, слушай…»

– Та-ак… Я ничего тебе не поручал… Ты ничего не слышал и не видел! Совершенно ничего! Я сказал!

– Ты сказал! Я услышал! – Джэлмэ не смог скрыть радости, громко воскликнул: – Ты мне ничего не поручал! Я ничего не слышал и ничего не видел, ничего не знаю! Нич-чегошеньки!..

– А теперь следующее…

– Слушаю!

– Вы Эллэя… – Хан резко замолчал, опустил глаза.

– Ну?..

– Срочно соберите и быстро отправьте его.

– Куда? Куда… отправить?

– На Север! Разве не на Север собирались вы его отправлять? Туда, откуда нет возврата… Пусть…

– А-а… Ну да, конечно… – Джэлмэ покивал согласно, вытер пот, выступивший на лбу.

– Завтра же присвоим Эллэю чин батыра, подготовьте указ. Я сказал!

– Ты сказал! Я услышал!

Глава двадцать третья

О правителях Отрара

«В 52 г. до н. э. в первой луне 3-го года император направил Хань Чана, воеводу колесниц и конницы, встретить шаньюя Хуханье, а также приказал семи округам, через которые должен был проезжать шаньюй, выставить каждому по две тысячи всадников и построить вдоль дороги».

«В первой луне шаньюй Хуханье представился во дворце Ганьцуань. Император Хань Сюань-ди милостиво удостоил его особым церемониалом, поставив выше правителей пожалованных владений. Во время представления он был назван вассалом, без упоминания имени. Ему пожаловали убор и пояс, верхнее и нижнее платье, золотую печать на зеленом шнуре, украшенный яшмой меч, лук, четыре комплекта стрел, десять алебард в чехлах, колесницу с сиденьем, седло и уздечку, 15 лошадей, 200 тысяч монет, 77 комплектов одежды, 8 тысяч кусков шелковых тканей с затканным и вышитым узором и т. д.».

В хуннской державе, оставшейся под покровительством Китая, воцарился мир. Мирный договор, заключенный в 47 г. до н. э., гласил, что «дома Хань и Хунну равноправны».

Р.Н.Безертинов, «История великих империй», том I (XX в.)

Когда те, кому было дано благое поручение остановить угрозу войны, всё расползавшейся, охватывающей всё новые народы и государства, и добиться мирного договора между правителями двух самых сильных в Азии государств; когда посольство одного направилось в благословенный путь свой в пределы другого, тоже ожидающего мира, в Багдаде был уже туго завязан, тщательно просчитан и организован заговор против этого мирного исхода. Ибо договор этот развязал бы руки своенравному и закостеневшему в гордыне хорезмскому правителю победоносного, как мнилось ему, похода через Багдад на Мекку…

Про заговор этот, кроме нескольких организаторов его и самого Аллаха, не знал никто и ничего.

Правитель Отрара, провинции и крепости в ней, получив весть о приближении илчи Чингисхана, тут же сообщил об этом султану, а затем спешно начал готовиться к встрече дорогих гостей на самом высоком уровне. Султан с ответным гонцом обещал отправить трех тюсюмэлов навстречу, чтобы те сопроводили илчи из Отрара в Хорезм.

Услышав, что с посольством приезжают купцы, в Отрар отовсюду съехалось множество местных негоциантов и мелкого торгового люда. В нескольких местах были подготовлены площадки для базаров, большой торговли.

Гостей возле ворот крепости со славословиями встретил сам Хайырхан с лучшими людьми Отрара.

Сперва они были несколько разочарованы тем, что глава илчи слишком уж молод для такой важной миссии. По его стати, по всему поведению сразу было видно, что это простой военный человек, пусть и в звании тысячника. В этих краях давно укоренилось мнение, что илчи может быть только важный человек в возрасте, знающий жизнь во всех ее проявлениях, хитроумный и скрытный. И с радостью узнали, что среди илчи есть и хорошо им всем знакомый купец Игидэй. Поинтересовавшись, почему на этот раз не приехал купец Махмуд, были поражены и горды известием о назначении его заместителем главы такой великой, образованной, одетой в шелка страны, как Китай. И были как-то непосредственно, искренне рады, что «вон как возвысился наш человек»…

Но очень скоро, узнав, что молодой илчи, оказывается, когда-то был тэнгсиком того самого легендарного Джамухи, что боролся на равных с самим Чингисханом, были удивлены еще больше и весьма озадачены: что это? Как может быть тэнгсик Джамухи главой илчи, то есть человеком, которому хан доверяет безгранично? Значит, правдивы все слухи о том, что Чингисхан редкий по справедливости правитель, что он не считается с прошлым человека, а судит о нем только по его сегодняшнему поведению и убеждениям, возвышает только по его возможностям и талантам?!. И уже молодого посла, очевидца легенды и человека, заслужившего доверие двух великих людей, встречали с несравненно большим интересом и уважением, чем какого-нибудь обычного во главе илчи хитромудрого и спесивого старца…

Хайырхан с Дабаном сразу же узнали друг в друге своего военного простодушного собрата, перебросившись после торжественной церемонии всего несколькими фразами, и не стали между собой особо придерживаться принятых условностей.

Странно было узнать монгольскому военачальнику, что у сартелов военных заметно старались отдалять от власти, держать за внешним кругом управляющей верхушки, не доверяя им и используя лишь как оружие или подручный инструмент. Уже одно это говорило о слабости армии – тем более, что ее, единой и сплоченной, и не было. Каждый правитель области имел свое войско, и только в случае войны приводил его под своим командованием в общий лагерь, вливаясь в рыхлое и неслаженное воинство. Которое могло воевать, по словам Махмуда, только со слабым противником…

Зато самыми уважаемыми здесь людьми, которых все побаивались, перед которыми заискивали, оказались сборщики налогов и те чиновники, кто делил землю и воду, многочисленные тюсюмэлы по разным гражданским и судебным делам.

– Заметь, как наши чиновные люди косо и недоверчиво смотрят на тебя, – сказал ему, смеясь, Хайырхан. – У них не вмещается в голове, что военный может быть послом…

– Но почему?

– А здесь привыкли смотреть на военных свысока. Считают нас людьми ограниченными, неуклюжими, не понимающими и не умеющими ничего, кроме как драться на поле сражения. Не признающими ничего, кроме грубой силы и приказа, которыми можно и нужно помыкать, посылать куда угодно…

Затем Хайырхан с гордостью провел и показал гостю все устройство крепости Отрар с множеством неплохо продуманных оборонительных сооружений.

– В таких крепостях, стоит лишь закрыть ворота, можно никого не бояться. Внутри припасено продовольствия и воды на целый год. А таких высоких стен нет нигде больше, их никто не возьмет штурмом!

Дабан молча кивал в знак согласия, не возражая, не желая разочаровать и обидеть хозяина: что ж, пусть думает так… Он видел и подобные крепости, и более величественные стены Чаган Хэрэма – Великой Китайской Стены, он участвовал в их взятии и знает, что неприступных твердынь для монгольского войска не существует. Но пусть думает так…

– Говорят, вы крепостей совсем не строите? – спросил Хайырхан.

– А зачем они нам? Мы же кочевники.

– Ну да… Я ведь кипчак, мы тоже народ кочевой. Но в этих краях спокойно жить без крепостей невозможно. Ладно б еще только внешние враги… Но мы еще и друг с другом часто вздорим. И тогда спастись можно только за крепостными стенами.

– А потом идете вместе на войну с общим врагом?!

– Да – по приказу султана. А с ним не поспоришь…

Дабан только головой покачал. И вспомнил, поделился своим:

– Рассказывают, что в древности на нас время от времени тучей налетали многочисленные, как комариный рой, войска китайцев. Тогда наши племена откочевывали в глубь пустынных степей, а то и в северные леса, куда они не могли добраться, или же в горы.

– Не догоняли?

– А как могло догнать нас пешее войско? Оно способно лишь два кес преодолеть за день, не больше. А их немногочисленная конница не рисковала отрываться от основного войска. Но потом мы стали объединяться и отучили их высовываться из-за своей Стены. Нет, сила войска – в сплоченности, в единой настоящей цели…

– Понимаю, – вздохнул отчего-то с тоской Хайырхан. – Меня назначили сюда правителем чуть больше года назад. А до этого всегда находился в походах, воевал, побывал в стольких странах. Доходил до самого южного моря… И знаешь, так теперь тоскливо, тяжело жить в крепости. Не по мне здесь – душно, душу гнетет это гарнизонное отсиживание…

– Если б нам удалось заключить договор между нашими правителями, то открылись бы для нас новые, интересные дела и задачи. Тут вместе с торговлей, обменом началось бы большое движение, сама жизнь закипела бы. Как думаешь, согласится ваш султан? – осторожно задал он вопрос, который ни на миг не оставлял его самого в покое. – Склонен он к этому?

– Конечно, согласится, куда ему деваться? – не задумываясь, просто ответил Хайырхан. – Из-за одного даже Шелкового Пути два правителя должны, даже обязаны прийти к твердому согласию. Ведь Шелковый Путь – это дармовой, можно сказать, и неиссякаемый поток богатств, источник благоденствия. А война, сам знаешь, обходится дорого и победителю, и побежденному.

– Сколько себя помню, столько и хожу на войны. Так что жизнь без войны как-то и не представляю, – усмехнулся невесело Дабан.

– Это плохо. Нельзя превращать войну в образ жизни, привыкать к ней. Бог создал человека не для войн, а для того, чтоб рожал детей, разводил скот, выращивал нужные для себя растения… Чтобы радовался жизни, а не проклинал ее. Вот я военный, а понимаю это. Но почему не желают понять это некоторые наши властители?..

– Трудный вопрос… Если закончится война, я поселюсь на родине жены, на реке Селенге. Прекрасный там край! В эти дни жена с моим сыном отправились туда.

– А где это?

– Отсюда прямо на восток. Примерно около трехсот кес.

Страницы: «« « ... 3940414243444546 » »»