По велению Чингисхана Лугинов Николай

Глава двадцать первая

Судьба тэнгсика

«Возрождение – это процесс, который нельзя наблюдать каким-нибудь образом. Мы не можем его ни измерить, ни взвесить, ни сфотографировать. Он находится совершенно вне нашего чувственного восприятия. Здесь мы имеем дело с чисто психической реальностью, которая дается нам косвенно, посредством личных сообщений. О возрождении говорят, возрождение исповедуют, возрождение переживают. Эти факты принимаются как достаточно реальные. Здесь мы не касаемся вопроса: является ли вообще возрождение в некотором роде реальным процессом? Мы должны довольствоваться его психической реальностью. Спешу добавить, что далек от вульгарного представления, согласно которому «психическое» – это либо вообще ничто, либо, в лучшем случае, нечто еще более тонкое, чем газ. Как раз напротив: по моему мнению, душа является самым потрясающим фактом человеческой жизни. Воистину, она мать всех человеческих фактов, мать цивилизации и ее разрушительницы – войны. Все это поначалу является психическим и незримым. Поскольку это «только» психическое, его нельзя проверить органами чувств, однако неоспоримо, что оно существует реально».

Карл Густав Юнг, «Душа и миф» (XX в.)

Кто такой, по своему положению, денщик-тэнгсик у любого военачальника? Это и ближайший слуга в походном быту, и посыльный, и помощник, поверенный в самых подчас секретных и важных делах. От них многое зависит порой в военной жизни, но роль их чаще всего незаметна для постороннего взгляда, прикровенна.

Дабану исполнилось двадцать шесть лет. Из них двенадцать уже находится среди монголов, за эти годы он полностью прошел все ступени их военной науки, побывал в нескольких крупных походах и многих сражениях. Но и до сих пор, когда по указу хана его назначили на высокую должность посланника, многие в Ставке переспрашивают друг у друга: «Как, это тот самый парень, что был тэнгсиком у Джамухи?!.» Да, большинство знает, помнит его лишь как денщика легендарного Джамухи, у которого довелось ему прослужить полгода в далеком уже отрочестве; и это стало как бы несмываемым родимым пятном, знаком, отличающим его от других. Видно, это свойство великих людей: ставить на всем, что окружает их, свою незримую печать… Поначалу это очень его раздражало, надоедало, казалось даже оскорбительным, но человек ко всему привыкает, и постепенно перестал обращать на это внимание и он.

Чего только не меняет неумолимое время… Когда-то грозно гуляло по всей степи имя Джамухи, и каждый знал про него и дурное, и что-то хорошее, всего вперемешку. Но в последнее время отношение людей к его имени весьма заметно изменилось. Теперь никто уже не пытался разбираться в лучших и худших сторонах прожитой им жизни, теперь деяния Джамухи как бы отрывались, отдалялись от земного их воплощения, превращались в легенды, предания. Сегодня даже те, кто ничего хорошего не видел от него, с гордостью рассказывали о встречах и разговорах с ним, расцвечивая, приукрашивая происходившее, непроизвольно добавляя что-то от себя, а порой и сознательно привирая, и легенды эти обрастали все новыми и новыми подробностями. И кто-кто, а бывший тэнгсик знал им цену…

В первые годы после прихода к монголам Дабану даже казалось, что все вокруг относятся к нему с некоторой опаской и стараются держать его в сторонке. Несомненно, причастность к имени Джамухи делала его особенным в глазах молодых тойонов, выделяла, ставила как бы поодаль от всех.

По протекции Хорчу его сразу же взяли в учебный мэгэн Аргаса, где он и ознакомился подробно с основами и традициями, с устройством монгольского войска. И хотя до этого он был в совершенно другом войске, но военная наука везде строится на схожих основах, а потому Дабан очень быстро и прочно все нужное освоил. Да и руководство очень внимательно и пристально следило за всеми, все замечало, брало способных на заметку. Потому не прошло и года, как Дабана взяли тойоном-арбанаем в мэгэн сына Джэлмэ Усунтая, где и присвоили очередной чин. Вскоре его обратно вызвали в мэгэн Аргаса уже в качестве тойона-арбаная, то есть на вторую ступень обучения сюняев. Это как раз совпало с войной в Китае. Учебному мэгэну Аргаса в ней не давали останавливаться на одном месте надолго, как опытным подразделениям монголов, а постоянно обучая всем видам военного дела, с умыслом направляли на самые разные участки сражения: то бросали в атаку, то заставляли искусно отступать, иногда посылали и на штурм стен, которых в Китае хватало.

Это была, конечно, нелегкая наука; но в то же время к ним, молодым, относились с особой бережностью, не допускали к кровопролитным и тяжелым рукопашным боям или же, наоборот, к разгрому ослабевшего врага, к преследованию и расправе над побежденными, вовремя отводили их в сторону. Молодежь в таких случаях брала великая досада: как, они с таким воодушевлением и азартом сражались – а их в самые острые, решающие моменты боя, когда победа уже так близка, каждый раз выводят из него?!. Им казалось, что их лишают самого интересного, захватывающего, лучшего, отымают саму честь победы, славу…

Это теперь ему понятно, что монголы рачительно берегли свою молодежь, учитывали каждую мелочь в воспитании, последовательно закаливая ее, как умелый оружейник закаливает лезвие боевого меча, опасаясь пережечь его, тщательно оттачивая потом острие. Наставники замечали и самые неприметные, казалось бы, оттенки в поведении своих подопечных, выправляя его в нужную им сторону, не давая развиться в молодом воине неприемлемым чертам характера, выявляя и поощряя необходимые, по их понятиям, качества в нем.

Больше всего они следили за тем, чтобы у молодого человека не портился нрав, не были изуродованы естественные человеческие черты личности, не загрязнилась бы отвратностями войны сама кровь. Знали, что еще не окрепший характером юноша, увидевший или принявший участие в слишком жестокой рубке, в поражении или, наоборот, в легкой, но кровопролитной расправе, может в одночасье стать трусливым, нерешительным… Иное дело, сражаться на равных, убивать людей и проливать свою кровь во время боя, победный исход которого предрешен, в уверенности в своей силе – получая удары и нанося их сам, с азартом и одновременно с обостренным чувством собственного самосохранения. В такой особенный момент напряжения всех жизненных и душевных сил все на поле сражения видится совершенно другим, воспринимается иначе.

Ведь война – это такое жестокое и, по большому счету, противоестественное ремесло, что может внести сумятицу и разброд в мысли даже и привычного к ней человека, а то и вовсе отвратить от неё, сломать его, сделать негодным к воинскому делу. Так что, воспитывая боевой дух и верность долгу в своих молодых подчиненных, нужно зорко следить за всеми ступеньками их воинского роста, ибо здесь и в самом деле нет мелочей.

Дабан в общей сложности три раза возвращался к Аргасу для обучения. После второго срока на короткое время был направлен помощником сперва к Джэбэ, затем к Сюбетею. В Китае временно замещал сюняя, а однажды возглавлял даже мэгэн, и успел несколько раз поучаствовать в крупных сражениях. После третьей ступени срока обучения его назначили заместителем мэгэнэя при новом тумэнэе Хорчу.

У Дабана же была своя история. Пять лет назад Хорчу, обстоятельно обдумав все и посоветовавшись с Аргасом, женил его на девушке по имени Чюйэ – дочери погибшего на войне совсем еще молодым воина, внука старика Соргон-Сура Чимбая. Решили это очень просто: «Одинокому сироте лучше примкнуть к такому старому и сильному, многочисленному роду!..» На следующий год Чюйэ родила ему сына, которому дали имя деда.

Род Соргон-Сура владел прекрасными, очень удобными для разведения скота степями, раскинувшимися на берегу реки Селенга, имел многочисленные стада коров и табуны лошадей. Когда старик, всю жизнь не расстававшийся с сосудами для изготовления кумыса, сперва отправился с войсками в Китай, а затем и на запад, его хозяйство принял в руки старший сын Чилайин. Это был странный, по здешним понятиям, человек, ненавидевший войну, – в то самое время, когда все от мала до велика жили только войной, только ею и грезили. Значит, дело здесь не в одном воспитании, которое было у монголов везде одинаковым, а брало иногда верх и естество человека.

Долго выбирали илчи – послов, которые должны были вести с монгольской стороны мирные переговоры с султаном об окончательном мире, а при удаче их заключить договор с ним.

Сперва во главе илчи намеревались в третий уже раз направить купца Махмуда, дважды ранее побывавшего у султана, своим умелым словом заложившего начало добрым отношениям с ним.

– Нет, в этот раз нужно состав илчи изменить полностью, – после долгих раздумий сказал хан, вызвав посреди ночи Джэлмэ.

– Хорошо… Может, тогда Игидэя назначим?

– Нет-нет… Почему каждый раз мы должны использовать в качестве илчи одних только купцов? Они свое дело уже сделали, основы для договора заложили. А мы – государство воинов, а не торгашей, нам надо показать и свою силу. Силу крепкую, бодрую… Давай сделаем так: найдем молодого, но при этом имеющего достаточно высокий чин боевого военачальника, – сказал все еще в раздумье хан. – Убеждать должна сила – действующая, напористая…

– Наверное, ты прав. А Игидэй и со стороны может помогать, подсказывать… – Джэлмэ в сомнениях опустил голову, помолчав, добавил: – А что, если мы в таком случае направим человека из числа старых, прославленных воинов? Например, Ная, Хорчу? Или Хубулая, или Сиги-Кутука? Их слова, подтвержденные грозной славой, будут куда более убедительными, вескими…

– А найдут они нужные слова?.. Как раз в этом я и сомневаюсь, их косноязычию никакие подсказки не помогут. А это могут принять за тупость… Скажут: если знаменитые люди их таковы, то что взять с остальных бедняг? Да ты и сам представь, как они будут выглядеть в сверкающем золотом султанском дворце, как будут звучать там их неуклюжие слова… Представь, как наш толстый и несуразный Най войдет туда вразвалочку, весь нараспашку. И будет мычать, цокать языком без конца… И вот так он передаст наше послание? Или Хорчу, знаменитый тем, что даже туматы были оскорблены его тоном, заикаясь и в приказном грубом тоне выпалит все? А тот же Хубулай будет торчать степной каменной бабой, мыча, как глухонемой?.. Мы с тобой смотрим на них сейчас совершенно иначе, поскольку знаем, каковы они на самом деле. Какими красноречивыми не на словах, неудержимыми и решительными становятся они в решающий момент, в сражении… А они? Они же будут судить о нас только по их внешнему облику. Это будет не в нашу пользу.

– А ведь и вправду! – И Джэлмэ, представивший себе всю эту картину в султанском дворце, вдруг так громко расхохотался, что турхаты, стоявшие возле входа снаружи, даже приоткрыли завесу, встревоженно заглянули внутрь. – Ведь и глаза, и уши наши привыкли к ним, таким, и ничего странного в них мы не видим… Всю жизнь же вместе. А на посторонний взгляд наши старики и в самом деле своим видом все что угодно вызвать могут, только не… Да, скорей уж внушить ужас, а не почтение.

– А с этим на переговоры не пойдешь. Так что нам теперь нужно как следует изучать обычаи и характер других народов и находить с каждым свой язык, свой способ отношений, а не навязывать всем одинаково свое мнение, – сказал хан. – И это не только с соседними, но и со своими, покоренными.

– Но ведь их так много! Разве можно понять всех?

– Придется. Я и говорю, что наши старики-вояки на это уже не годятся. Чтобы мирно управлять многими народами, надо научиться этому, придется надеть это ярмо… А кто лучше всего учится? Понятно, что легче научить молодых, чем переучивать старых… Сам знаешь, сколько наших лучших людей мы потеряли, чтобы исправить последствия непродуманных распоряжений, решений, которые принимались на скорую руку, под настроение. Нет, далеко не всё решается силой… А нам теперь надо предвидеть такие моменты, что могут привести к непониманию, а то и к раздору, особенно с подвластными. И обходить их или сразу разрешать, устранять, довольно уж рубить сплеча.

– Но разве хватит на всех сил и времени?!. Да, я отвечаю за это, но не могу же разорваться на всё и всех… – огорченно развел руками Джэлмэ. – К тому ж и возраст дает о себе знать…

– А кто, кроме тебя самого, виноват в том, что до сих пор не имеешь молодых и деятельных заместителей, способных думать наравне с тобой?

– Да кто может обвинить меня в том, что я не воспитываю молодежь? Более десятка уже молодых обучил всем нашим премудростям, чтобы помогали, заменяли меня, когда надо. А как только вырастут, так сразу же выдергиваете, забираете от меня…

– Так нужда заставляла. Сказать прямо, мало кто сравнится с тобой по умению выбирать лучших из лучших, – улыбнулся хан. – И как только требуется срочно куда-то поставить молодого, но по-настоящему способного тойона, все сразу говорят, тычут пальцем: «Посмотрите средь парней Джэлмэ, лучших всегда он забирает…»

– Нет, ты посмотри, как обидно выражаются!.. Я-то столько сил трачу, столько с ними вожусь, натаскиваю, веду от чина к чину за руку, от должности к должности… Да, буквально вытесываю из них людей, а все говорят, значит, что я выбираю совершенно готовых, лучших к себе забираю?!. – Джэлмэ, обычно такой спокойный, невозмутимый и будто даже несколько вяловатый на вид, на этот раз горячо возмутился, обиделся. – Попробовали бы они сами сделать из глины камень!..

– А среди людей так. Успехи другого всегда кажутся не совсем заслуженными, будто он на все готовое пришел, просто удачу поймал… – сочувственно покивал хан. – Только делающий знает, как трудно дело.

Да, скрытое соперничество, зависть и выпячивание собственных заслуг были всегда, есть и сейчас, будут и после нас. Эти врожденные человеческие пороки лишь до поры до времени подогревают, обостряют умы людей, служат в умелых руках вождя ко благу даже. Но именно до поры до времени… Все имеет свой срок, и если их вовремя не сдерживать, то такое добро скоро превращается в худо… Всему в жизни есть время подъема и упадка, все равно как у кумыса есть время брожения, спелости и угасания, порчи; и порой довольно трудно определить в человеке сроки и степени брожения и спелости, чтобы удержать его от порчи. Вот и приходится помешивать постоянно это вечно бродящее человеческое сусло, следить неустанно…

Хан видит, замечает, как в последнее время все труднее и труднее становится его другу, который был ему опорой и подмогой с тех самых пор, как он помнит себя, и как тяжелы становятся для него обязанности, как он устает. Людей вокруг много, но нет никого, кто бы мог заменить его, да и вряд ли теперь найдется.

Чего стоит уже одно то, как они хорошо знают, понимают без слов и доверяют друг другу… Без таких соратников куда трудней быть у власти, без них никак нельзя при выборе путей, определяющих судьбу Ила, будущее множества народов и племен, его населяющих. «Да, все мы состарились вместе, рука об руку идя к заветной цели, не жалея себя. Что ж, бывает теперь и слабость, и упадок сил чувствуется. Мухулай вот тоже побаливает, а уж каким крепышом был… Пережить бы благополучно еще и этот переход к сравнительно мирной жизни, настроить государство на нужный лад – и тогда мы тоже стали бы подобны нашим почтенным старцам…»

– Я поражаюсь, как мой отец до сих пор хлопочет без устали, целые дни напролет. Ты только подумай: он и сейчас сам лично железо куёт… – сказал Джэлмэ, словно угадав мысли друга. – Пытаешься как-то придерживать его, даже запрещать – сердится старый кузнец. Говорит, что железо можно почувствовать лишь тогда, когда отковываешь его собственными руками.

– Да, старики у нас, каких поискать! Возьми хоть Соргон-Суру, Дэгэя, хоть Мунулука и Хунана. Нам бы тоже так состариться – ровно, оставаясь с силами и прежним здоровьем, с ясным умом…

– Хорошо бы, – вздохнул Джэлмэ. – Но если судить по сегодняшнему нашему состоянию, то вряд ли нам по силам будет потягаться со стариками этими.

– Не надо, Джэлмэ… Не торопи годы. По этой временной слабости не делай далеко идущие выводы, – сказал хан, глядя другу прямо в глаза. – Понимаю, устал. Слишком много сторон стало в твоей работе, всего не охватишь. А потому лучше подбери-ка к своим двум заместителям еще трех человек дополнительно… Думаю, хватит?

– О, тогда у меня заместителей пятеро будет?! Вот хорошо-то! – Джэлмэ вскочил радостно, словно готов был сорваться и средь ночи побежать куда-то, но хан остановил его:

– Ну, потом решишь это дело. А сейчас срочно думай насчет илчи, который должен отправиться к султану. Найдите молодого, но достаточно известного, с громким именем тойона-мэгэнэя. Нужно будет решить это не сегодня, так завтра, чтобы послезавтра же утвердить…

– Хорошо, илчи мы найдем. А насчет заместителей когда?

– И с этим не надо затягивать. Как только найдешь подходящих людей, сразу же и решим.

В Ставке сразу заметили, что у Джэлмэ приподнятое настроение, что он, обычно ходивший тяжеловато и неспешно, теперь чуть ли не бегает.

Сперва он хотел вызвать Аргаса к себе, но потом решил съездить к нему сам, чтобы проветриться немного, развеяться от всяческих хлопот, благо тот находился сейчас в двух кес всего. Только отправил заранее вестника, чтобы старик не встал спозаранку да не отправился куда-нибудь по делам.

Все эти заботы-хлопоты, которыми он занимается, все вопросы должны быть разрешены и развязаны вовремя, чтобы мелкие разногласия, копясь, не переросли в обиды, а непонимание, все более усугубляясь и усложняясь, не превратилось во вражду. Сохранять согласие в государстве – вот его главная и неусыпная забота. Каждый из сотен разных народов, племен и родов имеет свои обычаи, традиции и даже язык, у каждого свой нрав, своя мораль. И коли уж всех поместили в одну суму Ила, то всякие трения и столкновения просто неизбежны. Вовремя разглядеть их, вовремя сгладить противоречия, пока они не разрослись и не вспыхнули, как тлеющие угли, открытым пламенем – да, это очень непростое, незавидное и подчас неблагодарное дело…

Вот уже четверть века прошло, как первым заместителем Джэлмэ был назначен старик Дэгэй. Вторым три года назад был даден ему многомудрый купец Махмуд. А теперь к ним прибавятся еще три новых, и это очень кстати. А кто это будет, он уже знает и завтра же скажет хану. Третьим будет, конечно же, Угэдэй. Тот, кому предстоит сесть на место хана, должен очень хорошо разбираться во всех внутренних и внешних отношениях между людьми, народами и государствами. Четвертым – Элий-Чусай, как человек, знающий много других языков, разносторонне обученный. А вот с пятым вопрос… Им должен бы стать тот молодой человек, который в будущем заменит его самого, и тут у него выбор пока невелик, поскольку велика сама ответственность. Кто же, Усунтай? Подготовлен он хорошо, ничего не скажешь, и знает людей, но у него не лежит душа к такому кропотливому и сложному делу. Он по характеру настоящий человек войны. Воин же чаще всего бывает простым, прямолинейным, основательным, и ум у него негибкий, несколько неуклюжий. А ведь здесь требуется мудрость, умение мыслить широко и разносторонне, к тому же искусный язык. Здесь убеждают не оружием, а словом.

Старика Аргаса, предупрежденного вестником, он застал дремавшим возле костра в ожидании. Огонь уже почти погас, а у края его в землю были наклонно воткнуты несколько рожон с мясом, в небольшом котле что-то парило.

Старик всполошился, когда его разбудили. Выхватил рожны с мясом и огорченно вскрикнул:

– О, уснул, старый дурак, а мясо обгорело!..

– Дай-ка сюда, – Джэлмэ отобрал рожон. – Мы люди простые, нам сойдет и с небольшим нагаром… Лучше расскажи, как вы тут?

– Да вроде все как надо. Поскольку мы еще в учениках, то должны ни от чего не стоять в стороне, всюду успевать, ничего не упускать. И потому на одном месте надолго не задерживаемся, постоянно в дороге, в конных переходах. А раз уж ты приехал, повстречайся с моими ребятами, с учениками, скажи им свое слово. Услышав, что направляешься к нам, я собрал их, умышленно подзадержал.

– О-о, да тороплюсь я очень… Когда ж успею?

– Нет-нет, друг мой. Покажись ребятам. Для них ты человек легендарный. Ведь потом всю жизнь будут гордиться, что видели собственными глазами того самого Джэлмэ!..

– Что же делать? Разве только совсем ненадолго. Я ведь велел в Ставке тойонов-тумэнэев собрать.

– Не надо, друг, пугать меня высокими именами сегодняшних тумэнэев, которые не сегодня-завтра все равно отойдут по старости от дел. А мои-то – будущие тойоны, потом всё войско перейдет в их руки. Так что, получается, они-то поважнее сегодняшних. Пусть твои тумэнэи подождут, ничего с ними за то время, пока котел мяса сварится, не будет. Разве что слюнками истекут…

– Ну, ладно, убедил! Так уж и быть, посвящу это время твоим детям, – он улыбнулся шутке Аргаса, ибо все знали: когда Джэлмэ опаздывает, ожидающих его потчуют всякими угощениями; и высказал причину, по которой приехал сюда: – Я хотел с тобой посоветоваться по одному немаловажному делу.

– Ну-ка…

– Мы ищем человека, чтобы поставить его во главе илчи, которые должны вести переговоры с западным наши великим соседом – султаном Мухамметом…

– А откуда бы мне знать про то, что вы ищете? Задача илчи и сложная, и тонкая. А вы же наверняка намечаете человека пожившего, с именем громким, которого все знают. Ну, так они ведь все в поле вашего зрения находятся, я-то тут причем? Мои сопляки на это пока не годятся…

– А вот и нет, друг, хан распорядился совершенно по-другому: это должен быть человек молодой, но военачальник, в чем-то уже состоявшийся, хоть малость прославившийся. А молодые тойоны все без исключения прошли через твои руки, так что тебе бы и подсказать подходящего парня.

– Хм… разве сможет такое великое дело осилить неопытный молодой человек? Я ведь готовлю одних воинов. А илчи – это совсем другие, абсолютно другие люди, намного тоньше, искуснее, изворотливее умом. Нет, не там вы, знатоки, шарите, у себя ищите… – Аргас прищурил один глаз, словно что-то высматривая далеко в степи, помолчал, вздохнул. – Молодой, но знающий, умелый… Чем-то особенный, отличающийся от других… Молодой, но… Впрочем, есть у меня один такой парень. Отличается, да. И думать умеет.

– Кто он? Как зовут? Не тяни, говори скорей!

– Дабаном его зовут, двадцать шесть лет ему.

– Дабан? Дабан… Где-то я уже слышал это имя. Нет, не помню… Но ведь и нет такого тойона-мэгэнэя.

– Ну, все чины и должности в ваших руках, я в этом не виноват. Парень прошел все требуемые для этого ступени обучения, соответствует им. Несколько лет был заместителем мэгэнэя, полгода был помощником у Джэбэ, почти год – у Сюбетея.

– Но ведь не был еще ни разу прямым начальником, всегда – заместителем, помощником…

– Ну, уж не скажи! Это только по ярлыку, по записанному. А на самом деле, в Китае, когда погиб Боорчу, его уцелевшие два мэгэна возглавил этот самый парень и захватил две крепости… Так что он не просто заместитель, – сказал Аргас, строго глянув на своего ровесника. – Ведь ты сказал, что ищешь молодого, но особенного парня?

– Ну, тогда скажи, чем он особенный, этот твой Дабан?

– А ведь парень-то этот был тэнгсиком у Джамухи!

– Но как человек, которому всего-то двадцать шесть, мог быть тэнгсиком давным-давно уже умершего человека?

– Сам подсчитай. Джамуха умер двенадцать лет назад. Парню тогда было четырнадцать.

– Бывает же такое!.. – Джэлмэ то ли изумленно, то ли радостно покачал головой. – В таком случае, он на самом деле настоящая находка… Это очень хорошо, что вести переговоры прибудет тэнгсик такого известного всем близлежащим краям легендарного человека, как Джамуха!

– А то, что мы обучили тэнгсика своего врага, – добавил умудренный жизнью Аргас, – да еще сделали илчи и доверяем такое дело – выгодно для нас во всех отношениях, не так ли?

– Конечно! И хорошо, что прибудет молодой, но уже принявший участие в китайской войне и быстро растущий тойон, – сказал Джэлмэ. – А уж рост мы ему обеспечим, лишь бы нашу проверку прошел. Присылай его к нам. И как было бы хорошо, если б эти переговоры получились и мы окончательно ударили бы с султаном по рукам!.. Тогда, наконец-то, закончились бы эти бесконечно долгие войны, и мы хоть немного вздохнули бы.

– Да, я не раз слышал о таких намерениях хана… – осторожно сказал старый воспитатель воинов, не показывая особой заинтересованности; и как бы между прочим спросил: – Что, не раздумали вы там?

– Нет, скорее уж наоборот.

– Устали, что и говорить…

– Да… От такой жизни любой устанет, – Джэлмэ тяжело вздохнул. – Да и какая это жизнь… До старости мы с тобой ничего, кроме войн, не видели и не знаем. Хоть пожить бы свободно, спокойно те годы, какие отпустит нам еще Небесный Тэнгри…

Джэлмэ отправился в Ставку, довольный, что друг детства и юности не подвел его, доверился и назвал подходящего для илчи человека, так что непростая задача, над которой они с ханом ломали голову, наполовину выполнена, считай; ну, а проверка окончательно покажет, чего тот парень стоит.

А старый Аргас, проводив друга, между тем не на шутку задумался. Хотя он живо заинтересовался известием о том, что предстоят переговоры и при их удаче войны скоро могут быть окончательно завершены, что начнется новая, теперь уже мирная жизнь, но на самом деле был встревожен.

«А что если вдруг на самом деле хан с султаном ударят по рукам? Что это значит – мирная жизнь, совсем нам незнакомая? Значит, подобные нам должны будут расходиться по домам, оставив несколько мэгэнов для охраны окраин Ила. По домам, у кого они есть… А что делать таким, как я, не имеющим крепкой родовы, не знающим ничего, кроме войны, всю жизнь отдавшим только этому? Пустующих земель много, выделят, наверное, из них. Но что там будешь делать? Скот разводить, охотиться… Жизнь будет вольная, никто не станет понукать тобой, командовать, никто не поторопит и не даст задания… Не приходилось жить такой жизнью – и не скучно, не тоскливо ли будет тогда?..

А свободные земли, конечно же, лежат далеко от сердцевины Ила… Ну, выделят где-нибудь на окраине, и затеряешься на них, как отбившийся от стаи волк, и все понемногу забудут о тебе. И ты не только другим, но и сам себе станешь не нужен. Хоть бы с тем повезло, чтобы выделили землю недалеко от какой-нибудь большой дороги. Или, может, стоит заранее попросить об этом?..

Да, такие, как мы, всю жизнь прожившие на войне, станем совершенно бесполезными. Ведь мы не только ничего не знаем о мирной жизни, но и, по сути, никакого отношения к ней не имеем…»

Аргас вздохнул… Но почему его так пугает мирная жизнь, вольная, свободная жизнь, когда он будет сам распоряжаться собой, как захочет, о которой ведь и мечтал когда-то, пусть и понаслышке, на самом-то деле не зная ничего о ней?..

Хотя ведь к ней-то и летели всегда на крыльях победы, завоевывали ее, не давали разгуляться ни одному врагу. И сама война, когда постоянно вынужден держаться на грани своих возможностей, а порой и вовсе выворачиваться наизнанку, и вся эта военная обстановка с ее жесткими, а порой и жестокими требованиями вымотала всех, надоела до смерти. И как ни привыкли к ней, а человек из мяса устает, а состоящий из жира – выматывается… И видели все-таки со стороны, как жили спокойно, вольготно другие народы, и завидовали им, и тоже хотелось такой жизни для себя, для близких своих…

Человека всегда тревожит неизвестное. Так и старик Аргас пытался понять, предугадать, чем обернется для него эта самая мирная жизнь – которая, еще неизвестно, наступит ли…

Но все же, что он тогда будет делать?

Ну, какое-то время поохотится, потом объедет своих родственников, а потом?.. Будет ли он разводить скот? И это сойдет за дело на первое время, хотя никакой охоты к этому у него нет, разве что для пропитания. Но чем он будет занимать остальное свое время, такое пугающе? Эти долгие месяцы, круглый год, многие годы?..

Как говорила его старая добрая хотун Далмаа, не будет ли жизнь без войны такой же пресной, как пища без соли?

Джэлмэ возвращался, вполне удовлетворенный своей находкой, ибо знал: Аргас никогда не назвал бы того молодого военачальника, если бы имел хоть малейшее сомнение в нем. Ну, присмотримся при встрече, пораспрашиваем, проверим… Да и сам он прогулялся, встряхнулся немного и потому пребывал в хорошем настроении, даже напевал себе под нос, что бывало нечасто. Сегодня утром Джэлмэ первый раз сел на пегого с рыжиной коня, которого ему в подарок прислал из Китая его друг Мухулай. И вроде идет он средней иноходью, но кони охраны, тоже отобранные из многих лучших, еле поспевают. К тому же спина у него такая гибкая, мягкая, что не подбрасывает человека, а будто качает. Подобного редкого коня, как раз для женщин и стариков, когда-то добыл в дальних краях старик Усун по заказу Ожулун-Хотун.

Вот уже несколько лет не видел он Мухулая: с тех пор, как тот остался правителем китайских земель, и как он там сейчас? При прощании, провожая друга на запад, Мухулай пожаловался:

– Стал побаливать. Думал, что побольше будет времени для лечения, как закончится война с Китаем. Да куда там, теперь вот назначен правителем разрушенной страны. А это, знаешь, ничем не лучше войны…

– Да я тоже, честно сказать, выбился из сил… Тэмучин нас всех загнал, – сказал на это Джэлмэ. – Запалились, как кони. Из года в год земель у нас становится все больше, тьма родов и племен собирается под наше крыло, а вместе с ними умножаются и разноречия, несогласия, обиды всякие… За голову схватишься!

– Да, уже не по нашим силам, похоже, становится все это. Надо бы когда-то и остановиться, воспользоваться плодами своих побед… Иначе ради чего мы воюем – ради самой войны? Так уж и ей сполна наелись…

– А плодов так много, что нам столько и не нужно…

Расстались, сетуя так. Мухулай оставался с большой неохотой, как-то даже и приуныл.

И вот теперь вроде бы немного уже осталось до исполнения их многолетней мечты. Ради этого и старались все, жизни не жалели, через испытания немыслимые прошли, всю обозримую Великую Степь, все горы и тайгу пронзили насквозь своими тумэнами и обрели края, доселе неведомые, богатства несчитанные… Что бы не жить теперь?!. Ради этого и он, одолевая стариковскую уже немочь, неустанно мирит, уговаривает, рассуживает многочисленные споры, обиды, претензии племенных предводителей между собой, ради этого после бессонной, считай, ночи выехал сегодня самым ранним утром за два кес в стан учебного мэгэна… И если бы переговоры прошли благополучно и было б достигнуто соглашение с султаном, то большего, лучшего и не надо! Тогда, наконец, настала бы новая, пусть уже полузабытая, из далекой молодости глядящая светлым ликом жизнь без войн – хоть сколько-нибудь счастливая, пусть для детей и внуков.

Хан, к счастью для дела, оказался в Ставке, никуда не уехал неожиданно, как это бывало раньше.

Как и предполагал Джэлмэ, хан с нескрываемым интересом услышал имя парня.

– Дабан? Говоришь, Дабан? Так это же, кажется, тот самый парень, что был тэнгсиком у моего андая!..

– Он самый… – сказал Джэлмэ и поразился тому, что хан помнит какого-то мальчугана, которого, возможно, и видел-то всего лишь раз или даже только слышал его имя.

– Вот это неплохо! Да-да, это было б удачно, когда бы илчи стал тэнгсик Джамухи. Надеюсь, парень подходит нам по своим… э-э… качествам, требованиям к нему?

– По отзывам Аргаса – вполне. Воин, но думать умеет. Отличился в Китае. Серьезный, сдержанный. Именно особенный среди других, как сказал его воспитатель. Только вот чин очередной ему еще не присвоен, в заместителях мэгэнэя ходит.

– Так подготовьте указ. Илчи – высокая должность, так что лучше сперва, прежде чем послом назначать, присвоить ему чин тойона-мэгэнэя.

– Хорошо. Он в любом случае его заслуживает.

– Подожди-ка… Сначала пригласи самого парня, поговори. Посмотри, испытай, что за человек. Особенно на гибкость ума, на сообразительность. Только потом, если убедишься, что подходит, приведешь его ко мне, там и решим.

– Я так и хотел… Как же без этого?

Почему-то в эти дни Джэлмэ постоянно и с тревогой думает о Багдадском халифе Насире. Почему?..

Потому, может, что тот в состоянии каким-то образом разрушить их намечающийся с султаном мирный договор? Но это лишь подозрение его, невнятная подсказка внутреннего чутья…

За последние два года Багдадский халиф отправлял к ним четырех илчи, каждого из которых сопровождали более ста человек, придавая тем посольству сугубую серьезность и значение. Но разве Мухаммет дозволил бы пропустить свободно через свою страну послов враждебного государства, разве упустил бы их?! И потому тем приходилось обходить владения единоверца аж через Тибет, делать крюк в сотни кес по горам…

Халиф Насир не прекращал своих попыток настроить их против султана Мухаммета. Странно, но не устает он проклинать своего ближайшего соседа и единоверца перед какими-то пришлыми, совершенно незнакомыми монголами, всячески поносить его. Если послушать его, то на этой земле никогда не настанет мира, пока существует такой изверг, как хорезмский султан. И одному только Чингисхану под силу остановить его, найти на него управу… Понятен этот старый как мир прием: устранить своего врага чужими руками. Но в последнее время почему-то затих – ни посольств от него, ни даже посланий через гонца… Или понял, что не так-то легко уговорить, натравить монголов, или готовит что-то другое? Может и такое быть.

Если раньше с Китаем хоть и по слухам, по рассказам купцов, но все-таки знали друг о друге многое, поскольку жили бок о бок, имели и военные столкновения, и торговые и прочие связи, то про этих западных арабов совсем почти ничего не знаем, так как никаких отношений никогда с ними не завязывали, не поддерживали.

А это плохо. Плохо и опасно, втягиваясь на новых своих границах в большую западную игру, не знать, с кем имеешь дело, какая история у них, обычаи, нравы, чего они хотят или не хотят сейчас. Без этого нельзя, если хочешь о чем-то договориться с ними, установить некие границы и правила отношений; играя вслепую, всегда будешь оставаться в проигрыше – хотя бы уж в том, что не использовал их слабые стороны и не выстроил защиты против того, в чем они сильны. Дело это очень непростое и требующее длительного изучения и, вместе с тем, приноровления к новым соседям. С наскоку тут не возьмешь.

Проще было с родственными народами и племенами степей и тайги, надо было только наладить мост к ним с помощью их лучших людей, заслужив их доверие, привлекая к себе. С арабами же это не удастся уже потому, что они сплочены не столько правителями, сколько их пророком Мухамметом, его религией единобожия, непримиримой к какой-либо другой. Их сердца уже заняты, а сердце, как известно, это главная и самая неприступная крепость любого народа…

Вообще же, каждое решенное вроде бы дело таит в себе наказание для сделавшего его. Мало того, что на пути его решения тебя ожидают за каждым поворотом всякие каверзы и опасности, даже беды, стоит только допустить даже малейшую ошибку. Тут важно в отношениях с другой, чужой стороной не принять ее заведомо подготовленную хитрость за реальное, якобы, обстоятельство, тем самым не упростить до глупости свое видение сложившейся обстановки и способы разрешения возникающих вопросов. Или же, наоборот, излишне не усложнить из-за своей чрезмерной осторожности и подозрительности дело простое, самоочевидное.

Опасность в том, что когда трудный вопрос решается тобой правильно и удачно, то тут же всё начинает казаться тебе несложным, простым. И хотя наказание за эту самоуверенность последует не сразу – но, отсроченное, оно ждет тебя впереди… Вдобавок, как всегда, тотчас появляется целый ряд тех, кто считает это своей заслугой, вызывая в тебе ревность и еще большую самоуверенность. А вот если допущена ошибка, то личную ответственность несет один только Джэлмэ…

За эти долгие годы, когда одна война сменялась другой, допускались им и крупные ошибки, и всякие недочеты, упущения. Но раньше как-то успевал их более или менее вовремя исправлять, наверстывать упущенное. Теперь же недостатки своей деятельности воспринимаются всё тяжелей и больней, как бы в укор собственному имени и высокому положению, и это, конечно, признак подступающей старости.

Чем больше становится земель и народов в пределах разрастающегося Ила, тем больше наваливается на твою арбу самых неотложных забот, неразрешенных разногласий, невыплаченных долгов… Чем дальше продляются дни твои, тем множественней и неотвязней твои раздумья, и теперь уже не удается сбрасывать с себя усталость, как раньше, развеяться удовольствиями жизни, да их, считай, и не осталось. Наверное, слишком большие знания о жизни связывают ум, стреноживают мысли. К тому же нет уже той мыслительной расторопности, азарта и упорства, что с избытком давала молодость… Заместителей теперь хватает, но, кажется, нет пока среди них такого, который бы полностью взвалил на свои плечи его груз. Хотя, если настанет нужда, любой из них худо-бедно, а дело потянет. Особенно если подстегнет его камча хана.

Дабан собрал тойонов-сюняев, чтобы обсудить состояние коней и необходимость замены больных и отслуживших свой срок, когда его вызвали к тойону Хорчу.

– Ну, сы-сынок, – сказал, заикаясь, но с довольным и несколько загадочным видом Хорчу, – не могу сказать определенно, но чую старой своей спиной, что д-дело хорошее для нас и для тебя затевается. Аргас мне сказал, что у него побывал с утра и уже убыл в Ставку тойон Джэлмэ. Со-собирайся быстренько и отправляйся вслед за ним, он тебя вызывает.

– Прямо сейчас отправляться?

– К-конечно, сейчас же. Нельзя заставлять ждать бо-больших людей. И не бойся, в Ставку никогда не приглашают, чтобы отругать… Ру-ругать мы и здесь умеем. Значит, хотят куда-то на задание отправить. А получить задание от великого тойона – счастье для каждого воина, сам понимаешь.

Погоняя, подбадривая всю дорогу коня, взволнованный Дабан не знал, что и думать.

– Что, уже прибыл? – увидев его, сказал спокойно и обыденно Джэлмэ, будто давно был знаком и каждый день встречал его. – Вот и хорошо. Сейчас мы с тобой поговорим немного, а потом, возможно, отправимся к хану.

– К хану?! – от неожиданности он оторопел даже, хотя был готов ко всему.

– Тебе сказали, для чего я вызвал тебя?

– Н-нет…

– Ну, тогда скажу я… Ты один из немногих, выбранных нами, чтобы отправиться в составе посольства на переговоры к султану Мухаммету. И даже, возможно, главою илчи.

– Но как же так… разве я сумею справиться с этим, ведь никогда подобным не занимался?

– Умение придет со временем. Никто не рождается готовым илчи или великим тойоном. Не бойся, у вас будут старые, опытные советники, все понимающие, знающие, которые подскажут, как вести переговоры. Пока доедете, они разъяснят вам все тонкости этого дела, все возможные повороты его. Пойми, случайных людей илчи не назначают. Если тебя выбрали, значит, ты подходишь и по возрасту, и по чину, и по заслугам. И я очень надеюсь, что и по уму. А теперь поговорим подробней…

Из всего этого Дабан понял лишь, что на столь высокую должность, о которой он не посмел бы даже мечтать, его выбрали не столько из-за личных заслуг и способностей, сколько по другим каким-то причинам и надобностям. Потому что он трезво отдавал себе отчет в том, что мало чем выделяется среди сотен таких же молодых военачальников. Но что выделяется все-таки – это он тоже видел, знал.

Разговор показался Дабану очень долгим, настолько дотошно выспрашивал великий тойон о подробностях жизни его и службы, особенно в Китае, задавая совсем неожиданные порой вопросы, интересуясь мелочами, которые не имели, казалось бы, никакого отношения к делу. Приходилось все время быть начеку, отвечая по возможности кратко и емко, не задерживаясь с ответами, мгновенно обдумывая их со всех сторон: сказать так – или, может, несколько иначе? Достаточно ли для передачи смысла или добавить, другими словами это выразить? Он понимал, что перед ним один из умнейших вождей Ила, видящий людей насквозь, что отвечать ему надо честно, без утайки, и под конец разговора у него даже спина взмокла.

Наконец, великий тойон хлопнул ладонью по колену: «Ладно, идем…» – и стал с кряхтеньем подыматься с ковра. Дабан вскочил, пресекая в себе желание подать руку, помочь старому воину.

Он прошел вслед за перебирающим своими короткими ногами, вперевалку неспешно идущим Джэлмэ к сурту Сугулана. И там среди людей, что-то внимательно разглядывающих на низком столе, он сразу узнал хана.

– Прибыл тот самый парень, вот он. Посмотрите, оцените… – сказал Джэлмэ и уселся в сторонке, сгорбившись, всем своим видом напоминая старую хищную птицу.

Тут же встали три старика и с ними один совсем еще молодой человек, и на самом деле начали осматривать его со всех сторон, переглядываясь, словно выбирали лошадь. А когда поднялся хан, Дабан увидел, что тот намного выше всех ростом, глаза у него светлые, а волосы рыжеватые, телом же крепок, даже могуч. Хан отошел в сторону, скрестил руки и, показалось, целую вечность молча и пристально смотрел на него. Затем повернулся к Джэлмэ:

– И как?

– Подходит, – кратко ответил тот.

Дабан от смущения не знал, куда девать себя, стоял ни жив ни мертв, опустив глаза, но стараясь не выдать своего состояния. И каким-то верхним чутьем угадал, что, кажется, плохого впечатления не произвел.

– Что ж, нравится тебе твоя служба?

– Очень. Всегда мечтал о ней.

– И как долго был тэнгсиком у Джамухи?

– Полгода…

– Сколько же лет тебе тогда было?

– Четырнадцать.

– А каким, по-твоему, человеком был гур хан Джамуха? – неожиданно спросил хан.

– Каким? Джамуха… Гур хан Джамуха был великим человеком, – глухо, с некоторым сопротивлением самому себе ответил Дабан и первый раз за все время со странным внутренним упрямством посмотрел прямо в глаза хану.

– Хорошо!.. Я тоже так считаю, – сказал хан и, словно спохватившись, обернулся в сторону Джэлмэ, озорно глянул. – Ах да, я и совсем забыл, что некоторые терпеть его не могли…

– Для этого есть целый ряд причин, – тут же ответил Джэлмэ, поднявшись. – Но это дело прошлое и к сегодняшнему не имеет никакого отношения. Да и значение свое потеряло уже.

– Ты так думаешь? – ехидно прищурился хан, он явно был в хорошем настроении.

– Конечно. В прошлом было и много плохого, и много хорошего, но все прошло, как проходят снег или дождь. Нельзя все это нести на своей спине, в своей голове. Прошлое должно пройти, а вчерашние потери не должны мешать дню сегодняшнему.

– Как знать… С прошлым не так легко расстаться, как бы мы этого ни хотели… – Хан задумался, опустив глаза, и повторил: – Как знать… Ну, хорошо, Дабан. Назначаю тебя главой илчи к султану. Ты пока ознакомься с основными требованиями своей новой должности, а не пытайся сразу вникать во все эти хитросплетения и сложности. Для этого у нас есть много знатоков, они вовремя все подскажут, посоветуют. Твоя же задача – держаться основных наших требований и желаний, наших условий во время переговоров. Это тебе подробно объяснят Джэлмэ и твои заместители. Я сказал.

– Ты сказал! Мы услышали! – и оба опустились перед ханом на колени.

Хан кивнул, прошелся по сурту и, задержавшись у стоящего навытяжку Дабана, спросил у Джэлмэ:

– Готовы ли указы?

– Готовы.

– Тогда слушай, Дабан… Я присваиваю тебе чин тойона-мэгэнэя!..

Как ни ждал Дабан подобного момента, как ни мечтал о нем в долгие годы тяжелого ученичества, все равно это оказалось для него неожиданностью. Он опять смиренно опустился перед ханом на колено. Снял сперва шапку, потом пояс с ножом, мечом и огнивом, положил на белую ткань. Хану поднесли снаряжения-символы тойона, и тот надел ему на голову тяжелый шлем с золотым ярлыком на лбу, с пером на верхушке, и опоясал новым поясом с воинским набором – саблей, ножом и огнивом.

– Великий мой Тойон-Хан! – дрогнувшим голосом сказал Дабан, склоняя голову. – Я ни пота черного, ни крови алой, ни жизни своей не пожалею, если потребуется, ради процветания монголов, нашего Ила. Я сказал!

– Пусть будет так!

– Вот и славно! – восклицали друг за другом старики. – Служи хану и нашему Илу! Благословляем тебя!

Хан поднял свою ладонь и, когда все тут же замолкли, сказал:

– Мы дали тебе возможность, как немногим, сражаться и оружием, и словом. И никто до сих пор не знает, что из них сильнее. Береги второе оружие не меньше первого. И помни там, что если мы и хотим мира, то вовсе не любой ценой. Войны должны бояться они, и надо донести до них, втолковать им это. Твой конвой будет одет в железо; пусть наше посольство будет военным, а речи мирными. – Хан усмехнулся, оглядел всех. – Мирные, но под звяк боевого железа. На этой противоположности и будем основывать наши переговоры. И пуще глаза берегите нашу честь, это – главное. Я сказал!

– Ты сказал! Я услышал! Буду стараться работать, насколько хватает ума моего, умения и сил…

– Что ж, хорошо!

– Добрые слова! – подтвердили все.

Глава двадцать вторая

Чин, должность и жизнь

«Для чего нужна сильная армия?

Для того, чтобы воевать… Но первое, и с этого начинает Сунь-цзы, это требование понять, что «война – это великое дело для государства, это почва жизни и смерти, это путь существования и гибели». «Лучшее из лучшего – вообще не вступать в войну. Сто раз сразиться и сто раз победить – это не лучшее из лучшего. Лучшее из лучшего – покорить чужую армию, не сражаясь».

«Самая лучшая война – разбить замыслы противника; на следующем месте – разбить его союзы; на следующем месте – разбить его войска».

«Поэтому тот, кто умеет вести войну, покоряет чужую армию, не сражаясь; берет чужие крепости, не осаждая; сокрушает чужое государство, не держа свое войско долго. Он обязательно сохраняет все в целости и этим оспаривает власть в Поднебесной».

Сунь-цзы, (IV век до н. э.). Из книги Н.И. Конрада «Избранные труды» (ХХ в)

Только диву давался Дабан, как быстро может измениться привычный мир вокруг человека. Нет, сам-то он не мог измениться так скоро, он еще оставался прежним, только вышел из сурта Сугулана в другом шлеме и с другим поясом. Но сразу же и круто переменилась вся бытовая жизнь его, на ней тотчас отпечатался тоже ярлык тысячника, и уж совсем иными стали обстановка вокруг него и отношение людей к нему. Время от времени уже подбегают к нему вспотевшие, запыхавшиеся от спешки посыльные, почтительно просят у него разрешения на дело, о котором он еще не слышал даже, спрашивают то, чего не знает, не может пока объяснить. Хорошо еще, что приставленные к нему опытные заместители тут же опережают его, предупредительно перехватывают вопросы, дают на них ответы, куда-то отсылают, направляют порученцев…

Конечно же, здесь, в Ставке, много людей с таким же чином или даже повыше. Но он сразу почувствовал, насколько высокая у него должность даже среди этих людей, и как она создает особое отношение к нему.

Как только он собирается выйти из сурта или зайти в него, все останавливаются, пропускают вперед и открывают перед ним дверь. Его постоянно сопровождают два человека, один идет впереди, а другой сзади. Его почтительно приветствуют совершенно незнакомые ему люди, и надо знать, кому и как отвечать. Множество всяких условностей его нового положения окружает его, а он их плохо знает, разве что видел во время прежней службы со стороны, у других тойонов…

Он даже начал впадать в какое-то странное состояние безысходности, потому что с каждым шагом все больше чувствовал свою несостоятельность, свое незнание; но прибыл, к счастью, назначенный первым его заместителем старик Соргон-Сура, дед его жены, и все объяснил, расставил по своим местам:

– Сынок, не смущайся своего незнания, ибо все мы до поры до времени чего-то не знаем, всему надо учиться. А знание всего этого придет скорее, чем ты думаешь. Будь невозмутим, думай о главном и не пытайся сейчас вникать во все эти мелкие подробности… Так ведь, по твоим словам, сказал тебе хан? Пусть те, кому положено, сами этим занимаются. Оставь это нам, твоим помощникам и советникам. И спрашивай без излишнего стеснения у меня. Твоя главная задача – это провести успешно от имени хана переговоры с султаном Мухамметом.

– Вот и хочу спросить: что значит – «успешно», это как? Успех – он разный бывает…

– Это когда результаты переговоров по основным вопросам будут соответствовать нашим целям, желаниям. Добиться этого вообще очень сложно, противная сторона у нас будет очень опытная в этих делах, изощренная, самоуверенная. Во время переговоров могут возникнуть совершенно неожиданные моменты. Например, взаимные счеты какие-то, притязания насчет людских или денежных потерь, намеренная наглость… Да мало ль чего. Из-за этих мелких, на первый взгляд, помех может застопориться весь ход переговоров или измениться в невыгодную для нас сторону их направление. И как раз в такие моменты ты, как глава посольства, должен вовремя найти верный ответ, лично решить все возникающие затруднения. Может быть, уступая в малом, договориться все-таки о главном. А для того нам, кстати, надо заранее заготовить и предъявить им такие требования, от которых мы можем без урона для себя отказаться, когда станет нужно, пойти якобы на уступки… Главная же твоя трудность будет в том, что там не у кого спросить, не с кем посоветоваться, кроме нас. Хан и великие тойоны будут далеко. Ответственность за важнейшие решения тебе придется брать на себя.

– Но смогу ли найти верные решения?.. – Дабан в великом сомнении почесал затылок, как какой-нибудь отрок в учебном сюне. – У меня лишь опыт тысячника, а там речь пойдет о многих миллионах, о судьбах государств…

– И хорошо, что ты понимаешь это. Тебя назначил сам хан, с подачи Джэлмэ, а уж они-то безошибочно определяют возможности и силы человека, я в этом убеждался не раз. Ты, главное, верь в себя, чувствуй за собой всю силу нашего огромного Ила и не пасуй перед их притязаниями и хитростями, а уж мы всегда будем рядом, ты всегда сможешь с нами посоветоваться. И не торопись, совсем скоро ты вникнешь во все эти дела, которые сейчас кажутся такими страшными и непонятными. Скажу тебе даже больше, чем хотел поначалу: я согласен с выбором Джэлмэ и хана, зная тебя лучше них. У тебя есть нужные для этого способности, и твое здоровое сомнение в себе лишь подтверждает это…

Так совершенно неожиданно для себя Дабан оказался на пути, о котором еще вчера не мог даже и мечтать, от которого отказался бы даже и в мечтах, предпочтя ему прямую дорогу воина. Слова Соргон-Суры немного успокоили его, отвели первый страх перед доверенным ему огромным делом: в конце концов, его риск разделяли с ним и великий тойон, и сам хан – знают, на что идут… Самое же загадочное было в другом: почему именно ему доверили столь важное посольство, от которого зависело, быть ли, наконец, мирному времени в Иле, уставшем от постоянного военного напряжения, или нет? Почему достался такой высокий чин ему, а не какому-либо отпрыску знатного рода, древних корней? Желающих нашлось бы многое множество, и уже наверняка ползут сейчас средь людей всякие слухи и суды-пересуды о нем, сплетни, а с ними и попутчица их неизменная – зависть… Да, тут было о чем подумать и людям, и ему самому.