По велению Чингисхана Лугинов Николай
Угэдэй живет в постоянно приподнятом, радостном настроении, будто ничего, никаких предстоящих трудностей в голову не берет. А по Чагатаю сразу видно, что он расстроен, обижен: «Как мы сможем завоевать и удержать такую огромную крепость с десятью воротами силами всего лишь одного тумэна? Ведь в ней скрывается войско, в несколько раз превышающее наше по численности. Да они, если захотят, одними вылазками измотают нас вконец!..»
Отец все это замечает, но пока не вмешивается. Скоро, когда Чагатай останется один, ему не перед кем будет капризничать, и он вынужден будет задуматься, искать выходы, некуда ему станет деваться. И советники у него надежные поставлены, опытные и авторитетные. Но уж больно характер у него неважный, у капризника. Постоянно чем-то недоволен, ворчлив да и завистлив. Гневливый, грубый человек, да, а в самый решающий момент становится вдруг нерешительным, суетливым… Но нужда и не таких гнет, заставляет подлаживаться под себя, притупляет колючки характера. Когда станет нужно самому принимать решение и в полной мере отвечать за них, то придется ему хотя бы на какое-то время находить общий язык с другими, налаживать отношения с соратниками. Без этого невозможно обойтись, и на это-то и надеется он, отец, как на лучшего воспитателя.
Джейхан оказалась рекой большой, полноводной, с бурным и мутным течением.
Вся земля, которую питала великая река, была плодородна, щедро одаряла урожаем, со стороны поглядеть – будто все здесь росло само собой, и потому люди плотно заселяли эти края. Но поражала, как во всяких вроде бы культурных странах, разница в уровне их жизни. Одни жили в огромных каменных особняках, другие же влачили полуголодное существование, с утра до ночи трудясь на полях и ремесленничая ради одного лишь пропитания. Удивительно много при таком изобилии было и нищих, убогих. У монголов такого разительного различия просто быть не могло; знать и простонародье жили не одинаково, конечно, отличаясь друг от друга имуществом, одеждой, земельными владеньями, но в кочевом быту обходились все простой и здоровой, немногим различающейся едой, походными жилищами, жестко подчинялись единым для всех законам и традициям…
Но монгольские нукеры с невольным восхищением наблюдали, как роскошно и красиво устраивали здесь свою жизнь богатые. Огромные, в несколько этажей, изукрашенные дворцы обнесены крепкими каменными, почти крепостными стенами, во внутренних дворах насажено множество разных фруктовых и других деревьев, цветов, устроены целые каналы и тенистые пруды с беседками…
Отрар действительно имел величественный вид со своими высоченными мощными стенами и башнями, огромной вместимостью. Известно стало также, что сколько бы не было внутри войск и беженцев, еды и воды им хватит надолго.
На помощь своим сыновьям хан направил тумэн главы карлуков Арслана, а уйгуров прислал Джучи. Уйгурский хан Барчук, конечно же, не мог обойтись без многочисленной челяди и слуг, привел с собой почти пять мэгэнов разных грузчиков, конюхов, рабов. Сперва чербии и сурджуты, следящие за исполнением надлежащего порядка, попытались воспрепятствовать этому согласно приказу не брать в дальние походы лишних людей и грузы. Но Барчук, при покровительстве своей великой Хотун, все-таки сумел обойти жесткие требования. И это потом, кстати, обернулось добром для всех.
Карлуки получили приказ взять под наблюдение десять ворот Отрара, а монголы устроились поодаль, разделившись на группы по пять мэгэнов.
Сартелы в первые дни время от времени бросали на вылазки по несколько мэгэнов через разные ворота, грабили своих же людей, живущих в окрестностях, и тут же бросались обратно под защиту стен.
В ответ Чагатай с Угэдэем пустили пал, превратив все вокруг на два кес в сплошное черное пожарище, а местных жителей, собрав, пригнали под стены крепости. Защитники ее поначалу не хотели открывать ворота, дабы не пустить в крепость лишние рты, но потом все же не выдержали вида голодающих, умирающих от жажды своих единоверцев, родственников, впустили их…
Это не очень-то хорошее дело уйгуры, выполняя приказ, совершили через силу, нехотя:
– Что значит вся эта жестокость?! Ведь сами же совсем недавно наших людей казнили за то всего, что местных жителей обидели, съели несколько баранов, – а сами?!.
Для того ли, чтобы вознаградить уйгуров, или для поднятия упавшего духа, но им разрешили прибрать все имущество согнанных с места жителей. Настроение союзников сразу поднялось. Живущие на торговых путях, они привыкли даже самое малое превращать в деньги. Сразу же собрали всё, нагрузили караван и быстро отправили домой…
Осажденные четыре раза делали вылазки силами нескольких мэгэнов. Монголы, зорко наблюдавшие за каждым их движением, давали сартелам погнаться за собой, но заманив от крепости подальше, тут же поворачивались, и, нещадно рубя, гнали к воротам, где их ждали уже засады уйгуров, так что мало кто из выходивших возвращался обратно… Поэтому на какое-то время вылазки прекратились.
Чагатай не однажды порывался взять крепость штурмом, ошеломив ее защитников внезапностью, и Угэдэю с трудом удавалось останавливать его:
– Отец ведь велел не торопиться, держать долгую осаду. Непополняемые запасы иссякают у них куда быстрей, чем они рассчитывали, вскоре осажденные разуверятся в какой-либо помощи со стороны, устанут. Тогда сдадутся сами. А если начнем сейчас штурмовать крепость, то потери у нас будут огромные – и еще неизвестно, возьмем ли… А ведь настоящая война только начинается, силы нам еще пригодятся.
– Значит, мы будем здесь зимовать? А все победы пройдут мимо нас… Джучи с Тулуем сейчас уже, наверное, столько крепостей завоевали, столько славы себе добыли!..
– Этих крепостей хоть и много, но они невелики и не имеют такого значения. Для сартелов Отрар – один из основных оплотов, – старался успокоить брата Угэдэй. – И взять его – это половину войны выиграть. Вот где слава будет!..
– Джучи пользуется тем, что родился раньше на несколько лет, – не слышал его Чагатай, сбившись на своё, давно для него болезненное. – Все хорошее достается только ему, во всем он всегда впереди… Несколько раз во главе целого войска побывал в походах. А мы с тобой до сих пор такого доверия почему-то не заслужили… Как это понять?! И ведь ни разу отец не предложил нас с собой взять!
– Ну и пусть! Ему видней. Чего тут мелочиться?
– Разве это мелочь – во главе отдельного войска покорять другие народы? И каждый раз ему такой почет, такая слава! А для нас с тобой ничего, на посылках бегаем… А вот если б нам доверили…
– Так нам и доверили, и не чего-нибудь – Отрар!.. Ладно, будем выполнять волю отца, – Угэдэй махнул рукой и отвернулся: «Да нам с тобой еще расти да расти до старшего брата. Если б двенадцать лет назад на месте Джучи были мы с тобой, то вряд ли сумели бы миром привести под крыло нашего Ила лесные народы. Вместо этого наверняка бы погорячились, восстановили бы их против себя и до сих пор бы, может, воевали с ними…»
Когда отец и на этот раз назначил Джучи главой отдельного войска, посланного в главном направлении, у братьев опять завистливо заблестели глаза.
Особенно был задет, конечно, Чагатай. Он аж в лице изменился от обиды: опять его заветное желание стать во главе отдельного войска не исполнилось… Начал было в горячке спорить с отцом, но тот довольно резко остановил его, а оставшись наедине, выговорил ему:
– Ты сперва научись управлять собственным характером, а потом проси отдельное войско… – Хан сказал это, глядя сыну прямо в глаза. – С таким характером ты ради славы ни людей не пожалеешь, ни лошадей, всех до единого оставишь на поле боя. Разве не так?
– Нет, не так… И откуда это видно? Ты до сих пор мне ни одного серьезного дела не доверял, а мне ведь уже много лет…
– Ну, вот… Тебе говорят одно, а ты твердишь другое! Пойми, человек должен сперва научиться обуздывать свой характер настолько, чтобы никто не догадывался, о чем он думает, научиться держать мысли при себе. Должен прежде всего в себе разобраться, знать свои хорошие и плохие качества, уметь управлять ими. Только такой человек способен понять другого. А если не понимаешь, не хочешь понять человека, как ты сумеешь его убедить, руководить им, направлять? Добрые или хотя бы деловые отношения с людьми можно установить, только хорошо понимая их, беседуя с ними – желательно откровенно, обстоятельно. А ты пытаешься силой, своим влиянием навязать свое мнение… Ну, навяжешь, но много ли проку будет для нашего дела? Только то войско, в котором все, начиная с нукера и кончая ханом, имеют общую цель и взаимно доверяют друг другу, может добиться выдающихся побед, полностью раскрыть свою мощь. И только такой военачальник имеет право на самостоятельные действия…
– А Джучи такой?
– Да, такой. Он знает поименно каждого своего человека, понимает их, даже малейшие их нужды воспринимает как свои собственные, старается сразу же решить, помочь.
– И я вроде стараюсь… – все еще ерепенился, покраснев, Чагатай.
– Сынок, родной мой… – Хан посмотрел на сына любящими, жалеющими глазами, прикашлянул сокрушенно. – Сказать про главный твой недостаток?
– Скажи…
– У тебя короткие мысли…
– Как это?
– Любая мысль, любое деяние имеет свою другую сторону, которую сразу не увидишь, не почувствуешь. Или даже несколько сторон. А ты из-за своей невыдержанности, горячности, даже не пытаясь оглядеть их, увидеть и понять, сразу кричишь на близких тебе людей, набрасываешься с руганью… И люди перестают думать, выполняя только то, что ты хочешь, свои здравые мысли и дельные предложения держа при себе. И не станут в следующий раз доверять тебе, говорить правду, помогать тебе же…
Кажется, на этот раз слово било не в бровь, а в глаз. Чагатай насупился, замолчал, опустил глаза.
– Я тебе постоянно об этом говорю или намекаю – так нет, ты даже не задумываешься… Перед тобой всегда виноваты другие, даже исполняющие твои же приказания. Никогда не признаешь собственной ошибки. И как ты исправишь ее, не признав? Раньше я все думал, надеялся: вырастет – поумнеет… – Хан говорил тихо, огорченно. – А тебе ведь скоро уже тридцать. Нет, пора тебе, пора уже оглянуться на себя…
– Как же мне быть, в таком случае? – довольно долго просидев молча, спросил Чагатай отчего-то охрипшим внезапно голосом.
Хан, собравшийся было подняться, сел опять, глянул на сына – то ли удивленно, то ли обрадованно:
– Вот это слова человека!.. Если б ты отныне взял за привычку задавать себе этот вопрос, то… то дело бы пошло куда лучше! А то любое замечание ты сразу принимаешь, оскалив зубы, даже не пытаясь задуматься, почему оно сделано, для чего, за что.
– Отец, ты не огорчайся из-за меня, ладно? Даю слово, что исправлюсь.
– Не надо, сынок, так быстро обещание давать. Чтобы принять решение изменить характер, свое поведение, человеку понадобится немало внутренних сил, воли, раздумий… Хорошо?
– Хорошо, – сказал Чагатай, опустив глаза.
Джучи продвигался с войском на север, расставшись с отцом, с тяжелым сердцем.
Ему дали в усиление тумэн зятя Барчука, но для выполнения задачи этого все равно было мало. Если учесть, что в каждой из крепостей, которые надо было взять ему осадой и штурмом, войск находится в несколько раз больше, чем у него, то начало похода выглядело никак не обнадеживающе…
Попытались добиться, чтобы отдельные части не очень растягивались, не отставали сильно, дабы не дробить и без того малые силы и успевать на подмогу друг другу в случае надобности. Правда, из этого мало что вышло.
Но больше всего беспокоило, вызывало сомнения Джучи то, что на этот раз он один возглавлял войско.
– Завистники, я знаю, говорят про тебя, что все твои победы – результат того, что в походах вы всегда вместе с Сюбетеем… Может, в этом и есть доля правды, – сказал однажды отец, когда они остались вдвоем, – но пора эту долю уменьшить. Так что на этот раз возглавишь войско самостоятельно.
Снижали быстроту продвижения войска и большой обоз Барчука, и темнота здешних ночей. Потому начинали движение рано утром, стараясь идти напрямик, сокращая путь, и останавливались только тогда, когда окончательно темнело. И расположились станом, не доходя до крепости Сыгнах пяти кес, отправили во все стороны небольшие разведывательные отряды.
Впрочем, на внезапность рассчитывать тут не приходилось. По пути следования они не раз замечали вдали людей на удивительно быстроногих прекрасных конях, наблюдавших за ними со стороны, пытались даже погнаться за ними, но те в открытой степи легко отрывались от преследования. Не стоило гоняться, тем более вступать в схватку с ними потому еще, чтобы не восстановить против себя этих людей, открыто не нападавших, да и в незнакомой местности легко можно было угодить в любую засаду.
У местных жителей узнали, что это туркмены, странный народ, селящийся в дальних уголках пустынь, где не выжил бы никто другой, и что славится он необыкновенными скакунами.
Говорили, что туркмены, как и кипчаки, считаются самыми лучшими воинами в этих краях, и потому местные правители часто нанимают их в свою конницу. К тому же первой женой султана Мухаммета стала дочь туркменского правителя, и именно ее сыну, знаменитому Джалал-ад-Дину, с раннего детства прочили престол отца, а недавно это вроде бы подтверждено самим султаном…
Все эти сведения вызвали особую тревогу Джучи, и он сразу же сообщил их отцу. И создал особый отряд на отборных конях, чтобы самим следить за ними издалека, отпугивая, но не применяя ни в коем случае оружия. Но и от наблюдения туркмены каждый раз легко ускользали.
«О, какие молодцы! Вот бы каким-то образом перетянуть на свою сторону таких воинов на таких удивительных конях!» – мечтал Джучи.
Если же этого не получится, то будет очень опасно иметь в противниках такой воинственный, исключительно хорошо подготовленный для войны в пустыне народ. Но вроде бы и отношение со стороны туркменов к ним тоже не враждебное. Просто наблюдают издали и наверняка передают свои сведения сартелам.
– Мы не трогаем тех, кто нас не трогает! – сказал еще раз Джучи своим соратникам и, получив от отца подтверждение этим своим словам, через несколько дней подошел к Сыгнаху. Вряд ли это было неожиданностью для противника, все ворота крепости были наглухо закрыты. И потому монголы сразу по прибытии начали собирать и расставлять по местам привезенные с собой камне- и огнеметы.
Джучи решил отправить в крепость купца Хусейна, родившегося и выросшего здесь, а теперь прибившегося к монголам, придав ему двух сопровождающих, на переговоры о сдаче крепости без боя. Хусейн по происхождению был джут, из местного еврейского кагала, и по обыкновению этих людей везде имел широкие знакомства, не считая своих соплеменников. Выбрали его, весьма умного и хитрого, исключительно ловкого человека, на роль переговорщика, надеясь, что из любого сложного положения он найдет выход и сумеет уговорить осажденных.
– Положение, прямо скажу, очень сложное, так что хоть и побаиваюсь немало, но не могу отказать вам, потому и иду, – сказал Хусейн, движением руки отбрасывая с высокого лба упавшие рыжие завитки волос. – Если не смогу вернуться, то не оставляйте заботами мою жену, сына и дочь…
– Что за мысли?! Ты же знаешь, как я к тебе отношусь, а слово наше крепко, – ответил, исключая какие-либо сомнения, Джучи. – И оплата этого дела уже отсчитана. А ты собери все свое ораторское умение, объясни, что лучше для них сдаться без крови, постарайся убедить их в том, что не причиним зла им, даже примем в свое войско желающих… И много у тебя там знакомых?
– Тут я близко знался только с купцами. Но эти люди наверняка уже заранее удалились в более безопасные места.
– Если б ты сумел силой своего красноречия, ясностью доводов убедить их, нашел бы такие слова…
– Вести переговоры в спокойное, мирное время – это одно, а в такой сложный момент, когда люди в панике и неспособны думать широко, это совсем другое…
– Но тебя многие там знают?
– Поскольку купец всегда на виду, то да, меня многие знают. Но неизвестно, чем обернется на этот раз моя известность… – Хусейн вздохнул, помолчал. – Я хотел бы повидать сына.
– Конечно. Он ведь у Аргаса? – Джучи повернулся назад, подозвал чербия Хондогора и что-то шепнул ему. – Скоро твой сын прибудет сюда.
– Я ведь не военный человек, подобно вам равняющий смерть со сном, и если честно признаться, то побаиваюсь идти в самое логово встревоженного врага… – Хусейн вытер бисерины пота со лба, даже раскраснелся от волнения. – Кто знает, как воспримут они саму мысль о сдаче? Может, сочтут ее за смертельное оскорбление…
– А я поражаюсь купцам, отправляющимся в дальние страны с грузом товаров, очень притягивающих всяких разбойников, – рассмеялся Джучи. – Откуда столько смелости?! Как бы ни было сильно желание разбогатеть, купцом может стать только очень мужественный человек! Ведь вместе с товаром можно и душу отдать в любой момент – и зачем тогда нужно богатство?!. А с нами, постоянно пребывающими под защитой огромного войска, что может случиться? Ну, убьют в честном бою, но там ты не беззащитная жертва грабителей, а грозный враг своих врагов…
– Да, получается так как будто… – несколько оживился Хусейн. – Но купец не может без движения, без странствий. Как ни опасна дорога, а всё тянет в путь. Все-то время кажется, что упускаешь что-то лучшее, не успеешь куда-то, выгоду прогадаешь…
Глава двадцать пятая
Новый правитель Сыгнаха
«Работая над книгой «Деяния монголов», половина которой – десять листов – уже готова, рассматривая исторические события с точки зрения пассионарной теории этногенеза, я пришел к фантастическому выводу: войны монголов были оборонительными. Их все время трогали и вынуждали обороняться. А они давали сдачи так сильно, что побеждали».
Лев Гумилев
Учебный тумэн Аргаса не отставал от основных войск и прибыл к Сыгнаху почти одновременно с ними.
Сыгнах оказался старой крепостью, построенной три-четыре века назад, небольшой по занимаемой площади. Стены толстые, но средней высоты. Вокруг всей крепости шел заполненный водой ров, для чего к нему прорыты были арыки. Воду здесь используют, кажется, еще бережней и умелей, чем китайцы, все посевы и посадки орошаются, иначе никакому растению в такой жаре попросту не выжить. Да, нужда научила жить человека везде – и здесь, в нестерпимом порой зное, и на вечной мерзлоте.
Старик Аргас снисходительно любовался своими мальчишками, с увлечением перескакивающими на конях через арыки: пусть, потом пригодится… А другие, соскучившись в долгих переходах унылой пустыней по бегущей воде и пользуясь коротким отдыхом, с неменьшим азартом и радостью пускают щепки и палочки по течению, бегут следом за ними… Что ни говори, а дети еще.
Посмеялся про себя, вспомнив, как про него говорят: «Старик, подобный ребенку…» Наверное, они в чем-то правы, не зря же он до такого возраста все с детьми возится. Тому, кто не интересуется тем, чем интересуются дети, не радуется тому, чему они радуются, трудно найти с ними общий язык.
Но все-таки они время от времени украдкой и виновато за свою ребячливость поглядывают на него, начальника – по уже вошедшей в плоть и кровь привычке подчиняться, постоянно находиться в жестких рамках дисциплины.
И Аргас делал вид, что ничего не замечает, жалея их, давая возможность порезвиться хоть немного. Стоял, отвернувшись и разглядывая крепость, и думал про себя с застарелым сожалением: «Ох, бедолажки мои, с таких малых лет – и вместо игр и забав жить такой суровой жизнью… Опять война, изнурительные походы, кровь и смерть – и неизвестно, когда мы из этого наконец вылезем. Но, похоже, не скоро, и для них война станет единственным занятием. И вряд ли теперь будут у них семьи, жены, дети, а многие и вовсе сложат головы вдали от родных степей. И за что, и от кого им это наказание на всю жизнь?..»
Со стороны Ставки прискакал вестовой для срочных дел в сопровождении двух конников на пегих лошадях. Старик узнал в нем своего воспитанника, в прошлом году закончившего обучение. Соскочив с коня, тот на одном дыхании выпалил:
– Тойон Аргас! Я прибыл к тебе с просьбой отпустить со мной на полдня сына купца Хусейна Савву, стоящего на третьей ступени обучения!
– А зачем? Надеюсь, ничего плохого не случилось?
– Нет-нет. Пока все благополучно, – ответил уклончиво тэнгсик; но поняв, что тайн от Аргаса не бывает, почтительно добавил: – Отца его отправляют в крепость на переговоры, и перед тем он захотел повидаться с сыном.
– А-а, ну тогда понятно, – и Аргас позвал своего вестового, чтобы тот нашел воспитанника.
Вскоре подскакали на конях два отрока. Савва, очень похожий на отца, такой же рыжекудрый, доложился, пошмыгивая длинным горбатым носом, и замолчал, вопросительно пуча глаза.
– Савва, поезжай с этим тэнгсиком. Встретишься с отцом, поговоришь и сразу же возвращайся.
– Слушаю и повинуюсь.
– Что-то хочешь спросить? – увидел Аргас его колебание.
– Можно… Можно мне взять с собой Батыя?
– Тебе что, для встречи с отцом сопровождающий потребовался? – Аргас улыбнулся. – Ладно, бери.
Аргас, отправив мальчиков, долго еще и внимательно присматривался к крепости, проехался поодаль, изучая. Она имела четыре крепких ворот, в десяти местах в крепость, как уже доложили разведчики, входят арыки.
Судя по всему, в такой крепости не могло укрыться большое войско; и как они поступят теперь? Сдадутся ли без штурма или начнут упорно сопротивляться?
Если будут сидеть в осаде, то первым делом нужно будет перекрыть эти арыки. И прорыть отводы ко рву, окружающему крепость, чтобы отвести из него воду. Напротив ворот же нужно сделать широкие проходы, засыпав ров грунтом и камнем.
Собрав тойонов-сюняев, Аргас распределил между ними участки, где каждый со своим отрядом должен стоять. Расположиться лучше на возвышенном месте, откуда можно следить за крепостью, не приближаясь к ней. И не надо отвечать без особого приказа ни на какие действия врага, а при его вылазках отходить, отступать. Ночью же быть особенно бдительными, почаще менять караулы, ночевать рядом с лошадьми. Все это сюняям понятно, знакомо давно, но лучше еще раз повторить особо, напомнить.
Отправив их исполнять приказ, Аргас пребывал в ожидании, когда и через какие ворота пойдут илчи. Несколько арбанов по его задумке скакали вдоль рва, кричали, дразнили осажденных, чтобы узнать, как те поступят, какими действиями ответят. Сарацины забегали по стенам, оттуда полетели стрелы. Нукеры то рассыпались, скакали в разные стороны, то снова собирались летучими стайками, проносясь около самого рва, издеваясь над стрелками.
Судя по полету стрел, и стрелки, и луки у них слабоваты, дальнобойность их ограничена, всего-то на сотню метров от стен, и это не прошло мимо внимания осаждающих. Некоторые из них даже ловили стрелы на излете, один получил легкую рану, у второго ранили коня. Из крепости же стреляли без передышки.
Это был плохой признак. Значит, скорее всего, там приняли решение не сдаваться без крови, сопротивляться.
Прискакали Савва с Батыем, причем сразу было видно, что сын илчи не очень ловок в верховой езде. И почему-то у него подавленный вид, без конца поправляет непослушные рыжие вихры.
– Что, встретился с отцом?
– Да, встретился…
– Ну, и ладно. Будьте здесь недалеко от меня, – сказал Аргас, не выспрашивая больше ничего.
А со стороны Ставки тем временем к крепости подъехали человек тридцать верховых, остановились на расстоянии полета стрелы, и Аргас приказал тут же отозвать нукеров ото рва.
Вскоре от вновь прибывших отделились три всадника, потрусили к крепости. Передний держал высоко над головой длинный шест со знаком илчи – пучком белого конского волоса. И, судя по разметавшимся на ветру рыжим волосам, в середине едет Хусейн в белых одеждах и на белом коне.
Ров оказался не таким уж глубоким, вода была лишь по пах лошадям. Перешли вброд, подъехали к воротам и долго о чем-то переговаривались со стражниками наверху, с подошедшим богато одетым вельможей. Наконец, открылась одна створка, всадников впустили внутрь и тут же захлопнули ворота.
Что-то слышалось оттуда, но невнятно, какая-то возня. Доносились отзвуки многих возмущенных голосов, криков.
– Если бы подъехать поближе, можно было б услышать, о чем кричат… – сказал Батый, приставив ладони к своим и без того оттопыренным ушам.
– Нельзя! Сейчас они следят за нами очень внимательно, так что не делайте лишних движений! – запретил Аргас.
Когда чего-то очень ждешь, знают все, даже и самый короткий промежуток времени кажется бесконечным. И все вокруг крепости напряженно ждали, когда же, наконец, откроются ворота и покажутся илчи, но они все не открывались. Голоса внутри начали затихать, а на стенах людей явно прибавилось. Савва, съежившись, словно от холода, не отводил взгляда от ворот, в которые въехал его отец, но они оставались пока недвижны.
А старый Аргас уже чувствовал неладное – словно какое-то зло обступало их со всех сторон, окружало, надвигалось неизвестной опасностью…
– Тьфу-тьфу… Нет, не надо бы, – бормотал он себе под нос, глядя в безоблачное небо. – Образумь всех нас, вышний Тэнгри! Лучше бы миром – и для них, и для нас… Пусть пройдет стороной беда, не родится горе…
Но нет, уже случилось – ибо давно спущена стрела с натянутой тетивы… И вдруг множество людей, не отрывавших от крепости глаз, разом ахнули:
– Ай-йыбы-ын!.. О-о, Небо!..
Над стеной на копье с окровавленным древком поднялась голова бедного Хусейна, и ветер трепал рыжие пряди волос… И тут же растворились ворота крепости, из них вылетели три коня – ошалевшие оттого, что поперек седел их были переброшены и привязаны три еще кровоточащих трупа… Обезумевшие, бросились через ров, одолели его, с паническим ржанием заметались по предполью крепости. И в ответ им завопили подоспевшие уйгуры, горюя о своих людях, сопровождавших Хусейна, кинулись ловить лошадей, крутя над головою арканы…
У бедного Саввы при виде головы отца смертельно побледнело лицо, он покачнулся. Аргас обнял мальчика за дрожащие плечи, прижал к своей груди…
– Поплачь, сынок, поплачь… Но стань таким же твердым и мужественным человеком, как твой отец! И не думай, что отец твой погиб нелепой, напрасной смертью… Нет, он открыл для вас с сестрой великую дорогу. Теперь вы стали нашими подопечными на всю жизнь, и Великий Хан наверняка назначит тебя правителем этих земель, этой крепости, таков наш обычай…
Судя по тому, как стремительно поскакали в разные стороны всадники с холма, на котором расположилась Ставка, там были отданы срочные распоряжения.
Первыми нахлынули плотными рядами в предполье крепости уйгуры, остановились у рва, на расстоянии полета стрел сарацинов. К тому времени в Сыгнахе сыграли боевую тревогу и вся стена наверху заполнилась вооруженными воинами, кто со щитами, а кто и без них. Стрелки с важным видом обстреливали стоящих через ров нукеров, но не могли их достать. А если и долетали редкие стрелы, уйгуры лихо ловили их щитами.
В это время лучники тойона Чулбу незаметно рассредоточились, просочились вперед между уйгурами, которые в ответ тоже обстреливали стоящих на стене людей и тоже не попадали, считай, хотя их-то стрелы вроде бы долетали. Весьма посредственными стрелками оказались союзники, толку от них в этом деле было мало.
И тут загрохотали вдруг барабаны, и лучники Чулбу одновременно выпустили смертоносный рой стрел… На крепостной стены раздались вопли и крики проклятья, десятки человек разом повалились на месте, а некоторые упали вниз, пораженные стрелами.
Воспитанники Аргаса, увидев это, закричали восторженно, заулюлюкали. Завидуя найманам, нетерпеливо поглядывали на своего тойона:
– Эх, нам бы пострелять…
– Не торопитесь, придет и наш черед, когда дадут приказ.
В это время со стороны леса прискакал посыльный на пегом коне:
– Сейчас же идете на замену найманам, стоящим напротив ворот. Задача одна – не давать ни одному сарацину головы поднять над стеной… Я передал приказ командующего Джучи!
– Я, тойон Аргас, услышал приказ!
На задание, для выполнения которого не понадобилось бы много людей, Аргас решил вести весь сюн: слишком ребята застоялись, слишком велико их нетерпение, пусть почувствуют себя причастными к большому делу все.
– Пешком пойдем?
– Нет, едем верхом. Ну-ка, быстро переодеваемся в боевые доспехи!
Когда отроки, не сходя с коней, разделись до пояса, чтобы переодеться, по их тонким шеям, неокрепшим плечам, худобе подростковой сразу стало видно, как они еще малы. Старика опять взяла жалость: «О, совсем ведь еще птенцы неоперенные, дети малые, а мы таскаем их наравне со взрослыми, да еще ругаем, когда отстают или что-то не так сделают. Не знавших вольного детства, лишенных теплоты и ласки дедушек, бабушек, отца с матерью, мы ставим их в железные ряды, воспитываем в суровости и лишениях войны… Но что поделаешь? Зато какими закаленными, крепкими они вырастут. Потом, глядишь, будут руководить мэгэнами, а то и тумэнами, разгромят столько врагов, столько стран завоюют. Все и испытания, и радости у них еще впереди – у тех, кто доживет до этого. Но много ли доживет?..»
Старый Аргас с любовной усмешкой наблюдал за ними, торопливо и деловито надевающими на тонкие чесучовые рубашки сперва железные кольчуги, а на них – безрукавки с нашитой крепкой броней; и спохватился, отвернулся прочь, чтоб скрыть лицо:
– А ну-ка, чего возитесь?!. Выправились, сели прямей. Трогаемся! Легкой рысью – за мной!..
Ко рву напротив ворот домчались тотчас. Семь арбанов оставив здесь, Аргас с тремя переправился через ров. Начавших было выглядывать из-за укрытий стены сарацинов стрелы юных воинов сразу же заставили попрятаться обратно. Увидев это, уйгуры радостно закричали, приветствуя меткость юнцов.
Найманские сюны тойона Чулбу тем временем подскакали вплотную к стене, стали забрасывать на нее длинные крепкие сети-лестницы, сплетенные из кожаных веревок, с железными крюками на концах, и тут же начали взбираться по ним наверх. Сопротивления здесь почти не было, с осмелившимися выскочить под стрелы расправились быстро.
Первым делом двое сняли торчащее копье с головой Хусейна и бережно передали вниз, своим. Все остальные в это время стали забрасывать сверху находящихся в крепости сарацинов взрывными и зажигательными снарядами, шарами из обожженной глины, подняв такой грохот и дым, будто там проснулся маленький вулкан. Внутри крепости загорелось какое-то деревянное строение, слышались крики ужаса и боли, сплошной разноголосый гул паники.
– Ну что, несладко?!. – орали снаружи, у рва стоя, уйгуры, издевались над ними. – Негодяи, не признающие никаких обычаев войны, убивающие безоружных илчи… получили?! Мы вам еще покажем, что почем!..
– Да молчите вы, дураки! Все пока идет хорошо, – остановил крикунов негромкий хриплый голос. – Ишь, разошлись они…
– Это почему – молчать?
– Да потому… Если б сарацины сдались без крови и боя, мы бы прошли стороной, даже не заходя в крепость. А теперь нам точно что-нибудь да достанется…
– Ты смотри, какой он хитроумный!
– А как же? Не зря же мы в такую даль топали. Хочется же назад возвращаться, что-то погоняя впереди и кого-нибудь ведя за собой. Какой-нибудь скот, четвероногий и двуногий, да что-то и в тюки положить…
– И то дело.
Найманы скоро, израсходовав огненный припас и решив, что сделали всё как полагается, сбросили вниз те сети с железными крюками и все по одному канату соскользнули вниз.
– Как же так, ведь так удачно поднялись на стену… Надо было б сразу дальше заскакивать всем, нам тоже, и брать ее, крепость! Зачем же их обратно-то вернули?! – заволновались уйгуры. – Победу, можно сказать, отдали…
– Кто знает, друг? Кажется, мы ходим с людьми, которых совсем не просто понять, – сказал, судя по голосу, пожилой человек. – За всю свою жизнь на каких только войнах я не побывал… Но совершенно не помню, чтоб кто-то воевал вот так…
– То есть?
– Да хоть и такую вот осаду… К тому же, всё запрещено: этого нельзя, того нельзя… Не трогай местных жителей, даже посевы не смей топтать, коней кормить. Даже несколько баранов, что мы съели, стоили нам человеческих жизней. А еще редко когда в открытый бой вступают, постоянно твердят: нужно беречь людей, не допускать потерь… А как воевать без этого, ума не приложу.
– Да-да, вот и сейчас: нукеры так удачно стену взяли, могли бы и ворота захватить, открыть – а их обратно отозвали… Зачем тогда надо было взбираться? Ради головы того убитого человека? Умер, ну и умер… Мог бы и еще поторчать…
– Ну, однако ж, и олух ты! А если б это была твоя голова, тогда как?
– Ох-ха-ха!.. Думаешь, ей больно было б?! Ах-ха-ха-а…
– Не надо так, други, говорить… Это они правильно делают, что так относятся к своим людям. Они и нашим погибшим честь по чести воздадут.
– Да-да. Верно делают, по-братски. А с осадой… Я так думаю: если сейчас сразу ворваться в крепость, они там в горячке сплотятся и будут драться из последних сил, как один человек. А у нас будут огромные потери… Нет уж, лучше подержать их в напряжении, показать, как сейчас, превосходство свое, чтоб растерялись, сникли… чтобы боевой пыл у них прошел. А то нас до Самарканда и не останется…
Как только найманы отошли от стены, Аргас вывел своих молодых воинов обратно за ров.
Курбан велел парням снять боевые доспехи и сложить их в котомки: наверное, посчитал, что здесь безопасно.
Аргасу это не понравилось, но он промолчал. Какими бы ни слабыми лучниками были сарацины, но и сюда могла долететь какая-нибудь дальнобойная стрела… Сколько раньше было потерь и ран из-за этого! Курбану жалко, конечно, что чесучовые рубашки загрязнятся, потому и велел так рано снять. И это вроде бы оправданно: обстановка может как угодно сложиться, а грязная ткань, пропитанная потом, дополнительно воспаляет, заражает раны. И лучше бы отвести сюн подальше, но без приказа этого не сделаешь…
Дым внутри все больше сгущался. Но сарацины, увидев, что осаждающие сами ушли со стены, опять заняли ее.
Юные нукеры сначала горячились, мазали, но потом успокоились, да и стрелы стало жалко тратить почем зря, и начали стрелять прицельно. И это сразу дало результаты, попадания заставили осажденных затаиться, редко кто из них отваживался высунуться и едва ль не наугад пустить ответную стрелу.
Уйгуры начали подвозить ко рву камни и грунт на предназначенных для того арбах, запряженных быками. А сзади, погоняя во все горло целый караван быков и верблюдов, тянущих огромные возы с разной камне- и огнеметной техникой, уже подъезжали китайские бахсы, мастера этого дела – наводчики, заряжающие, кузнецы. Поднялся устрашающий шум и гвалт, рев быков и верблюдов. На взгляд со стороны могло показаться, что здесь царит страшная неразбериха, но, если приглядеться, сразу становилось ясно, что все это вроде бы хаотическое движение подчиняется какому-то единому замыслу, плану, управляется невидимой, но властной рукой.
По религиозному установлению сарацинов, которое разделял и Хусейн, покойника следовало похоронить в тот же день до захода солнца, и потому с этим поторопились. Аргас решил повести на похороны все сюны, оставив для наблюдения за крепостью найманов: пусть юные воины разделят горе своего товарища. Пусть узнают, что бывает и такое в военном, ставшем их судьбой деле, когда воин, отправившийся на выполнение боевого приказа своего тойона, может вернуться вот так, с головою, отделенной от тела… И они на всю жизнь запомнят это.
А перед тем, когда Савву вызвали в Ставку, Батый опять напросился ехать с другом.
Хусейна омыли, одели в погребальные одежды. Голову приставили к телу, прикрыв содеянное палачом, и теперь он лежал, торжественный и скорбный. На высоком холме, поросшем жесткой пустынной травой, вырыли могилу. Прибыл Джучи и перед выстроившимся войском лично зачитал указ о назначении Саввы главой крепости и окрестных земель, перечислив все заслуги и достоинства его отца. Следом надел ему на голову в знак назначения на новую должность шапку с ярлыком, опоясал золотым поясом с полным набором амуниции.
Имам, стоя в изголовье покойника, воздевая руки к небу, очень долго молил Аллаха на непонятном всем арабском языке. Потом, завернув в белый саван, опустили Хусейна в могилу.
Вернувшись к крепости, Аргас и его питомцы увидели, что ров уже наполовину завален камнем и песком. В крепости, кажется, смогли погасить пожар, дыма больше не видно, а работы по засыпке рва под прикрытием лучников продолжались. Вот когда пригодился большой обоз Барчука со всей его обслугой. Осажденные отстреливались из бойниц, и приходилось то и дело выводить раненых, выносить убитых работников.
Когда солнце закатилось, во всей округе быстро наступила непроглядная темень, но уйгуры разожгли большие костры и работали всю ночь, сменяя друг друга.
К рассвету уже была готова довольно широкая дорога через ров. И китайцы тут же начали перевозить по ней всю свою технику, расставлять вдоль крепостной стены. Вместе с первыми лучами солнца начался обстрел крепости, все загрохотало вокруг, в крепость полетели горшки с огненной и взрывчатой смесью, большие камни…
Увидев, что внутри опять начался пожар, повалил клубами густой черный дым, уйгуры заволновались:
– О-о, сколько нашего добра превратится теперь в пепел и угли…
– И зачем они тянут со штурмом, ведь уже вчера бы захватили крепость.
– Сказано же, что не хотят они лишний раз людей терять.
– Да хоть бы и нас пустили бы, что ли. Ну, были бы потери, не без этого, зато и поживы… Нет, каждый раз останавливают, задерживают. Зачем им нас-то беречь, вроде бы посторонних им людей?
– Раз берегут, значит, не считают посторонними. Разве это плохо?
– Ну, не знаю… Каждый в основном стремится на войну, чтобы добыть что-то. Потому и идет, потому и жизни своей не жалеет ради этого…
– Это ты, наверное, про не совсем умного человека говоришь. Умный-то хочет не только привезти домой добытое, но и сам уцелеть. И мы, пожалуй, должны быть благодарны монголам за то, что берегут нас.
– Да вряд ли мне захочется благодарить их, если после такого тяжелого похода вернусь домой пустым…
Китайские бахсы, передохнув и подождав, пока огонь внутри крепости пойдет на убыль, опять дали одновременный залп сперва взрывающимися снарядами, загремевшими там подобно грому, а следом вновь полетели горшки с горящей смесью, и небо над стеною опять затянуло черным дымом.
Подопечные Аргаса, одержимые любопытством, и хотели бы подойти поближе, чтобы рассмотреть эти мечущие огонь и гром страшные орудия, поражавшие их еще ребяческое воображение, но дисциплина и сюняи держали их на месте, им отведенном в этом сражении.
И до чего только не может додуматься человеческая мысль, особенно в орудиях разрушения… Аргас впервые увидел их лет десять назад, когда они пришли к той Великой Стене, ограждающей Китай. С тех пор их намного усовершенствовали, они стали куда мощней. А тогда редко еще использовали взрывающиеся снаряды и горящую смесь, обходились в основном камнеметами.
Производство огненных средств по старым тайным рецептам было возобновлено стариком Джаргытаем с китайскими бахсы. Эти снаряды страшной силы, пока их изобретали и испытывали, искали наилучшие их разновидности, принесли немало смертей и увечий. Только один случай, памятный ему, унес почти тридцать жизней. Те, кто стоял тогда ближе других, были буквально разорваны на части, так что пришлось собирать ноги-руки их по всей округе…
Утром следующего дня опять начался частый обстрел крепости со всех сторон, а затем поступил и долгожданный приказ уйгурам начать штурм.
Воины, уже который день изнывающие от нетерпения, тут же набросили сетки-лестницы с крюками на крепостные стены и, как муравьи, полезли наверх. Там закипела схватка, враг на этот раз изготовился лучше. Но уйгуры сюн за сюном лезли и лезли, скрывались там в переходах, и прошло не так уж много времени, как ворота крепости распахнулись настежь. И пешие тяжеловооруженные нукеры в толстых кольчугах, под водительством монгольских тойонов стоявшие в ожидании наготове, с боевым воплем ринулись туда…
Видимо, большого и организованного сопротивления они не встретили, ибо крики, удары и звон оружия быстро начали удаляться вглубь. Судя по часто раздающимся боевым кличам – «Хур-р!», «Ха-ар!», «Вперед!», – штурмом руководили монголы. Слыша это, уйгурские тойоны с частью своего воинства оставшиеся у ворот на случай прорыва и побега осаждаемых, недовольно зароптали:
– Даже и ворвавшись внутрь, нашим черным нукерам не дают воли, командуют…
Аргас видел, как страстно его подопечные завидуют тем, ушедшим в ворота, как жадно глядят туда, чуть не плача от досады, будто их лишили чего-то заманчивого и прекрасного, но делал вид, что ничего не замечает. Он-то знал, что там нечему завидовать. И что может быть заманчивого в том, что люди, то и дело застревающие в каменных мешках узких улочек, попадают в безжалостную рубку, схватку не на жизнь, а на смерть? Лучше, чтоб воспитанники его этого не только не видели, но и вовсе бы про это не знали пока…
Когда солнце чуть сдвинулось с зенита, от Барчука пришла радостная весть о подавлении основного сопротивления врага. Но еще до этого Джучи передали мольбу о пощаде сперва от служителей Аллаха, а затем и от купцов. И командующий сразу принял их просьбу, повелев передать ему список с именами их семейных и всякой челяди. Потом по этим спискам каждому главе семьи должны быть вручены круглые металлические знаки с изображением волчьей головы и поставлена возле каждого из их домов охрана.
Уйгуры к вечеру плотно закрыли крепостные ворота, чтобы никто ни снаружи, ни изнутри не мог ни войти, ни выйти, расставили охрану везде. А на следующий день муллы с купцами вынесли несколько толстых дэптэров с записанными именами и вручили командующему. Судя по тому, как быстро они справились с этим, все готовилось ими заранее, в ожидании поражения.
Нукеры выгнали из крепости всего лишь треть жителей крепости, не охваченных этими списками, в основном простых работников, бедняков, больных и увечных. Только после этого уйгурам было сказано: «Все, что осталось внутри – ваше…»
Уйгуры, конечно, досадовали, что более богатая часть населения крепости получила охранные знаки – джаралыки и тем самым избегла разграбления. Но все же досталось им немало, если учесть, как умеют они всё пустить в дело, из всего извлечь выгоду. Из крепости на восток потянулись бесконечные караваны тяжело нагруженных арб и навьюченных верблюдов.
Монголы согнанных в поле людей разделили на несколько групп. Женщин и детей освободили сразу. Отобрали добровольцев из числа подростков старше пятнадцати лет на вспомогательные работы, потом самым лучшим из них предложат пойти в черное войско. Особенно же тщательно отнеслись к ремесленникам, разделили по видам ремесел и отвели в сторону вместе с женами и детьми. Тех же несчастных, кто был отсеян через такое сито отбора, непригодных ни на что, собрали в низине поодаль от крепости. А перед тем сюда же пригнали военачальников, старейшин и участников убийства Хусейна, с ними тех даже, кто выявлен был как поддержавший решение о казни, присутствовавший при ней.
Оттуда, где стоял старик Аргас со своим мэгэном, люди, сгрудившиеся в низине, были видны как на ладони. Старик, зная заранее, чем все это закончится, собрался было перебросить свою ставку в другое место, но, к счастью, получил приказ двигаться в сторону крепости Джент.
Шустрые подопечные его уже прослышали где-то, что всех собранных в низине пленных должны казнить… И были огорчены, что их лишают возможности увидеть это воочию, насупились лицами, ворчали между собой:
– Вот всегда так… Что мы, маленькие, что ли?!.
Но что они могли сделать, когда был приказ? Под звуки барабанов расселись по коням, выстроились колонной, быстрой рысью двинулись на запад.
Савве же, как вновь назначенному главе Сыгнаха, пришлось остаться. Он смотрел полными слез глазами вслед ребятам, с которыми провел вместе столько уже времени, и никак не хотелось ему оставаться здесь, посреди враждебного народа, пусть даже с советниками и войском. Теперь он был окончательно отлучен от друзей и военной судьбы, о которой мечтал, как едва ли не всякий юноша. Отныне призван он управлять чужим краем, заниматься тем, в чем пока никак не разбирался, наживать нелегкий и, пожалуй, горький опыт человека, отлученного от всего родного.
Сыгнах остался позади, окутанный пылью и дымом еще курящихся пожарищ. Впереди показалась долина, полого уходившая к берегам большой синеющей реки. И вдруг чей-то чистый юношеский голос затянул известную всем песню:
- Друг милый, нам с тобой
- Встретиться больше не суждено.
- Я, несчастный, ухожу навсегда,
- И имя мое забудет народ…
- А ты большее счастье найдешь.
- Другого в счастье своем искупаешь,
- Заветные слова ему ты скажешь,
- Славным именем своим украсишь!..
Аргас сперва как-то и не обратил внимания на слова песни, заслушался, поддавшись особенной, какой-то внутренней притягательной силе напева, но вдруг спохватился, опомнился, уловив совсем уж грустные слова, дернулся: «Да это же Джамуха!..» Опять горесть, опять плач этого проклятого Джамухи, его песня!.. И разве можно это назвать песней? Одно стенание и вой в ней, раскаяние, извечные причитания… Но почему этим сопливым мальцам его песни, полные ядовитого разочарования, порожденные неудачами и несчастьем, а то и бессильной яростью, так нравятся, почему они так притягательны для них?
- Но ты меня не приласкал
- За век мой короткий ни разу,
- Опорой не послужил ни разу
- Ни в радости, ни в горе…
- Милый друг, ухожу далеко,
- В страну неведомую ту.
- Ухожу с обидой и слезами,
- Я – осколок исчезнувшего рода…
Но откуда же обаяние в них такое?!. Какие горькие и в то же время щемящие душу слова, способные пронзить даже и каменное сердце: «Ухожу с обидой и слезами, я – осколок исчезнувшего рода…»
«Ох, грех это, грех… – бормотал он под нос себе, качал головой. – Конечно, тяжелей любой тяжести такая судьба – остаться последним из всего своего истребленного рода… Ведь какое это великое счастье, какая могучая поддержка для духа твоего – чувствовать себя частицей большого и сильного, славного рода, ощущать надежную опору в его плотных рядах!..»
- Вот и все, друг мой, мы с тобой
- Отныне не встретимся никогда,
- Я, несчастный, ухожу навсегда,
- И имя мое забудет народ…
Песня вдруг смолкла… Юные вояки и сами хорошо понимали сейчас, что эти выжимающие слезы горькие слова никак не идут ни к сегодняшнему, такому сияющему солнечному дню, ни к их победному настроению – ведь и они участвовали во взятии крепости, они победители тоже…
Немного замешкавшись, юнцы, теперь уж хором, запели свою давнюю песню:
- Клянусь
- Зарею дня рождения своего,
- Тем, что обратно в могилу сойду,
- Счастьем молодца стрелу в руках держать,
- Судьбой его пасть от стрелы…
- Клянусь
- Радостью сына, встречающего мать,
- Горестью расставания с землей родной,
- Косою матери, до пола достающей,
- Темными очами расставания:
- Что ни шаг назад не отступлю,
- Что назад не поверну,
- Пусть один из нас непременно падет,
- Пусть один из нас одержит победу!..
Хотя старик ехал все так же молча, с непроницаемым видом опустив глаза, головы ни разу не повернув к ним, его глазастые и сметливые птенцы сразу поняли, что и эта песня не совсем по душе ему.
И опять тот первый, чистый и звонкий голос запел совсем другую, боевитую песню, и тут же ее подхватили другие:
- Резвый конь ржет на дворе –
- Пора в путь-дорогу дальнюю.
- Черная кровь бьется в жилах –
- К беспощадной я битве готов.
- Кто стремится вперед – тот счастлив,
- Кто врага сокрушил – тот и силен,
- В пути, битве и на войне – именно я –
- Частица силы могучей!
- Пусть в битве неравной
- Погибну, в сердце пораженный,
- За участь превратиться во прах
- Судьбе от души благодарен буду!..
«А вот это уже лучше… Но кто же это поет-то? И голос такой вро-де знакомый, но что-то не могу припомнить… – подумал Аргас. – Ох, много их у меня, звонкоголосых!» И даже вздрогнул от узнавания: так это ж сын мой, Чолбон… он, точно! Но старый волк, прекрасно чуявший, что к нему сейчас обращены сотни испытующих и любопытных глаз, лишь погладил бороду и сделал вид, что зевает…
Читать бесплатно другие книги:
