По велению Чингисхана Лугинов Николай
– Ух ты, как далеко! – Хайырхан покачал головой от удивления. – О, хоть бы раз увидеть ваши края. Рассказывают, там чистейшие реки и озера, великое множество рыбы и зверя…
– Если хочешь, поезжай со мной на обратном пути. Действительно, богатые места. Конечно, там не растут, как у вас, сладкие плоды на деревьях, холодней намного, но зато и нет пустых мест, пустынь ваших – везде или луга, или лес, или степь травяная… Столько всего, что глаза разбегаются. – Дабан улыбнулся, вспомнив дядю жены, Чилайина. – Вот там как раз и живет редкий человек, который всей душой ненавидит войну, клянет ее… Вы бы наверняка с ним поладили.
– Может, и правда поеду с вами. Я ведь так люблю новые места поглядеть, покочевать… Но, как теперь понимаю, не было еще такого, чтобы я по собственной воле отправлялся куда-то, – сказал Ха-йырхан, сумрачно посмотрев на стены своей крепости. – Всю жизнь по приказу живу. И не знаю дела хуже, чем править крепостью, сидеть в ней… Вот же ненавистная должность! Никогда не можешь поступить, как тебе хочется, ни перед кем не можешь открыто высказаться. Всего остерегаешься, но все равно за спиной тайком интриги плетут, шепчутся, доносы на тебя шлют. И сколько добра ни делай, все равно в конце концов побеждают подлость, зло, грязь… Да, такое уж место. Хочется порой жесткие меры принять, расправиться со всякими проходимцами и мошенниками, каких здесь полно, но нельзя… Семьдесят семь запретов на всё наложено, все мошенники друг друга покрывают, защищают, везде круговая порука корысти и зла… Эх, с какой бы охотой уехал я с тобой отсюда!
– Мы когда отправимся дальше?
– Через два дня прибудут тюсюмэлы султана, они должны проводить вас в Хорезм. А завтра уже развернем торговлю на центральной площади Отрара и еще в нескольких местах, там все давно уже подготовлено. И народу отовсюду прибыло множество.
– Что ни говори, но в Отраре столько народу, оказывается, – сказал Дабан, глядя со стены вниз на многочисленные толпы людей в почти одинаковых пестрых халатах, высоких белых тюрбанах. – Как у вас густо заселено всё, однако… как в Китае. Вы уже, наверное, и со счету сбились?
– Чересчур густо – ни земли, ни воды не хватает на всех…
Солнце между тем уже склонилось к самому горизонту, окрасив где в розовый, а больше в кроваво-алый цвет редкие над собою вытянутые облака. Только сейчас заметив это, Хайырхан вдруг отчего-то весь насторожился.
– Завтра будет дурная погода… – сказал он дрогнувшим голосом, еще раз встревоженно глянул на зловещий закат.
Дабан тоже с тревогой смотрел на окровавленные будто облака, суеверная опаска собрата-вояки передалась и ему… Что хочет сказать этим Небо? О чем-то предупредить? Но эти знаки все равно ничего определенного не скажут человеку о завтрашнем дне, а только поселят в душе его невнятное чувство некой опасности, некой угрозы судьбы, которой не избежать…
Расстались, условившись подняться рано утром и отправиться по прохладе посмотреть поля, начинающиеся чуть ли не под стенами крепости, фруктовые сады, окрестные селения с мечетями, очень искусно выстроенными. Да, у такого трудолюбивого народа было, конечно, что посмотреть.
На рассвете следующего дня в крепости Джэс, находящейся в трех кес от Отрара, какие-то наемники подло убили знаменитого полководца Джамала.
Срочно известили об этом главу Отрара. Услышав о гибели друга, Хайырхан бросился в Джэс. Выполняя его приказ, по тревоге был поднят и к полудню двинулся в путь целый тумэн конного войска с заданием окружить кольцом эту крепость.
А в это время с северной стороны въехали в крепость Отрар почти три сюна богато одетых людей, высоко неся знамя султана.
Главный из них тут же велел собраться всем тойонам крепости, но не вместе, а по отдельным группам.
Странно, но даже старым и опытным, неплохо знавшим султанский двор тюсюмэлам Отрара не показалось подозрительным, что среди вновь прибывших нет ни одного знакомого лица, ни одного человека, имя которого они хотя бы слышали раньше. «Наверное, очередная смена чиновников произошла, султан стал совсем капризен. Ни с того ни с сего увольняет, а то и казнит одних, назначает других, порой совсем неизвестных, выскочек всяких… Хорошо, что мы далеко от этого двора». Так, наверное, равнодушно подумало большинство из местных чинов. Если подумало вообще.
Прибывшие тюсюмэлы, не мешкая, тут же зачитали в каждой группе совершенно секретный указ-фирман султана, который надлежало исполнить в самом срочном порядке. Указ гласил, что султан своим высочайшим именем повелевает, пресекая заговор убийц, направленный против него, уничтожить всех до одного купцов и их охрану, прибывших вчера под видом монголов, не оставив в живых ни одного человека даже из черных слуг…
– Как, столько людей?!.
– Но ведь там не одни купцы, есть еще илчи самого Чингисхана!.. – зашумели старшие тойоны, ошеломленные столь вероломным указом. – Да и купцы знакомые, давние есть…
– И к чему такая спешка? Выловим всех и бросим под замок, вот и все. А расправу учинить всегда успеем…
– Ну-ка, слушайте! – прикрикнул на тойонов одноглазый старший тюсюмэл. – Вы ничего абсолютно не знаете! Поэтому и не понимаете. Я вынужден сообщить вам тайну, которую никто не должен был знать. Настоящие илчи Чингисхана могут прибыть сюда не сегодня-завтра. И мы должны их встретить на самом высоком уровне так, чтобы они ничего не заподозрили. А здесь – огромный заговор наших врагов с целью… даже страшно сказать! Вы слышали – заговор!.. И уже убили в Джэсе нашего дорогого Джамала… А потому расправиться надо немедленно, чтобы никто не ушел, чтобы даже зародыша не осталось!.. Это крайняя необходимость, но так надо, таков указ… Ну-ка, кто здесь осмеливается пойти против фирмана султана, не выполнить его приказ?!.
– Н-нет… Кто может противиться указу султана?
– Значит, приступаем к исполнению! Главное – неожиданность и быстрота!..
– Вынуждены подчиниться, но… Если б глава наш был тут, Хайырхан…
– Да, нужно отправить в Джэс гонца за ним, с известием! Он прибудет срочно, прикажет – и начнем…
– Да вы что – ослушаться высочайшего фирмана?!. Ведь ваш глава – всего лишь слуга султана. И разве следует спрашивать разрешения у слуги для выполнения приказа султана? Или вы совсем обезумели?! – уже кричал одноглазый, яростно взмахивая свитком указа. – Так я сейчас прикажу казнить из вас каждого десятого, чтобы привести вас в чувство!.. Этого вы хотите, да?!.
Среди тойонов наступило подавленное молчание, никто уже не осмеливался даже кашлянуть. У всех на памяти были и такие наказания провинившихся воинских частей, и подобные расправы с настоящими или мнимыми, не понять, заговорщиками в Хорезме и других городах, какие время от времени устраивала секретная служба султана…
Молчание прервал, отдышавшись после крика, сам одноглазый тюсюмэл, поправил роскошную одежду:
– Ладно, так и быть… Понимаю, вы воины на стенах, на полях сражений и к этому делу непривычны. Сделаем тогда так: окружите крепким кольцом их стан из этих, как их… кибиток, то же самое сделайте с майданом и другими местами торговли, чтобы никто не мог ни войти, ни выйти. Старайтесь тихо и спокойно, без паники брать их и выводить к назначенным проходам, где передадите моим… то есть секретной службе султана. Покупателям, прохожим говорите, что обнаружена незаконная торговля опием. Особая же осторожность и быстрота должна быть с теми, кто называет себя илчи, и их охраной в стане. Если сопротивляться начнут – убивать на месте, туда с вами для поддержки мои пойдут… Да, не забыть бы: у товаров тех купцов оставлять охрану, все их добро пойдет в казну нашего великого, хранимого Аллахом султана… – И вельможа первым опустился на колени. – Аллах акбар!..
Тойоны, припертые к стене обстоятельствами, услышали всё это с облегчением и тоже повалились на колени, стали молиться об удачном исходе дела, исполнении высочайшего фирмана. Затем срочно собрали совещание младших военных чинов и вместе с людьми из секретной службы обстоятельно разработали план всех своих действий, распределили обязанности…
К вечеру все было закончено. Люди одноглазого быстро и, видно было, привычно расправились со всеми своими жертвами, но в стане монголов, захваченном врасплох, не обошлось без короткой и кровопролитной схватки. Когда стали считать убитых, оказалось, что не хватает одного, а когда стали пересчитывать, трупов стало почему-то на два больше…
Одноглазый вельможа, распорядившись скрытно похоронить их, быстро собрал своих воинов и свиту и, под предлогом встречи настоящих монголов, выехал через западные ворота крепости.
Когда же наступила темнота, отрарские тойоны велели тайно вывезти и закопать в овраге почти пятьсот трупов.
Назавтра к полудню прибыл Хайырхан, и ему доложили о страшном фирмане султана и его исполнении. Правитель не верил своим ушам: как, в Хорезме совсем сошли с последнего ума?!. И в этот момент, наконец, прибыли настоящие тюсюмэлы, которых султан отправил встретить илчи монголов…
И только тогда все поняли, какой страшный обман, какая беда случилась на их земле.
Вдогон заговорщикам-убийцам отправили целый мэгэн конного войска. Судя по рассказу очевидцев и некоторым следам, те прошли на восток всего полкеса, резко свернули налево к реке и, рассевшись по заранее подготовленным лодкам, уплыли вниз по течению, не оставив никаких следов…
В бессильной ярости Хайырхан погнал по всем дорогам несколько мэгэнов, но одноглазый со своей разодетой бандой пропал – будто на небо улетел или, скорей уж, сквозь землю провалился. Обнаруженных в окрестностях семнадцать одноглазых людей тойоны по глупой ретивости, стремясь хоть как-то загладить ротозейство свое и легковерие, приказали отвести в укромное место и убить, лишив тем самым дознание последних шансов. Впрочем, история военных дураков теряется в глубокой древности…
Признавая свою вину в случившемся, Хайырхан отправил султану меч без ножен, завернутый в саван, и с ним послание: «Заранее подчиняюсь любому твоему приказу, любому суду ради смягчения гнева Чингисхана, потерявшего лучших своих людей. Готов пожертвовать собой ради предотвращения еще большей беды, покорно склоняю голову, прошу на коленях возможность искупить своею жизнью этот великий урон…»
После этого приказал выпустить из тюрьмы своих заместителей, в чьих руках оставалась крепость в его отсутствие, и двух тойонов охранного войска:
– Был ли я на месте или отсутствовал, но за все, что происходит в границах Отрарской крепости, отвечаю лишь один я, и пусть все грехи падут на мою голову.
Султан Мухаммет сразу понял последствия Отрарского злодеяния: это война… Теперь уже вряд ли что могло спасти отношения с Чингисханом, вернувшимся после разгрома великого Китая. Судя по всему, тяжким и весьма расходным, разорительным для Хорезма будет ответ за подобное государственное упущение, допущение в своих владениях такого наглого заговора – тем более, что уже ничем не докажешь, что этот заговор багдадский, а не хорезмский… И если даже и удастся большими усилиями предотвратить войну, что маловероятно, то в последующих отношениях всегда будешь в проигрыше как виновная сторона, в унижении, придется соглашаться на любые их условия. Но такого султану и в самом дурном сне не могло присниться. Нет, пусть уж лучше развяжет затянувшийся узел поле брани.
«На все воля Аллаха, – ответил он посланием в Отрар. – Принимаем это, как есть, и подчиняемся судьбе. И надеемся, что сегодняшняя маленькая беда обернется нескончаемым благом, сияющей славой. Меч, присланный тобой, утопил в пруду, саван отправил по течению. Укрепи свою крепость! Готовьтесь к войне! Остальное пусть решит Аллах!..»
Чюйэ с сыном ехали к себе на родину без передышки, и прошло уже около двадцати дней, как они прибыли на Селенгу.
Родная ее река все так же стремительно и шумно несла свои воды прямо на север. Первое время этот несмолкаемый ни днем, ни ночью шум бурливого течения как-то мешал ей, но скоро она опять, как в детстве, привыкла и теперь уже не просыпалась ночью.
– А мне грохот матушки-реки ничуть не мешает, наоборот, словно убаюкивает, и так хорошо спится под этот шум, – смеялся дядя Чилайин. – Кто как привык. Я, наоборот, не могу заснуть в отъезде, там, где она не шумит, бабушка сварливая… Лежишь в тишине, глаза вытаращив, и помимо воли прислушиваешься к каждому шороху, скрипу, к голосу каждой пташки… ну, какой тут сон?
Сперва Чилайин был как-то холодноват к малышу, но уже вскоре так привязался, что, казалось, и солнце не всходило для него без этого мальчишки. Постоянно водил с собой, стал брать и на лошадь, сажая в седло спереди себя, когда отъезжал недалеко.
Уход за множеством скота требует многих сил, а еще больше – времени. Чилайин ворчал на отца:
– Ты только подумай, в какие дела он вдарился!.. Нет, чтобы сидеть тут, как подобает старому человеку, приглядывать за хозяйством, помогать советами… а он прыгает где-то в чужих краях. Старый болван! Уж ему-то пора бы остановиться, остепениться. А он на старости лет на войне свихнулся! Про таких и говорят, что под старость стал прыгуном на одной ноге, как мальчишка…
Чюйэ, с детства привыкшая к раздражению дяди при разговорах о войне, не обращала на это внимания. А тот все твердит, не унимается:
– Когда же придет конец этой войне?! Неужели бесконечно ей тянуться? Давно уж имеем столько земель, что такому небольшому народу, как мы, хватит за глаза. Кочуй поочередно по свободным местам – на старую кочевку двадцать лет не попадешь… Но все они не могут насытиться… Хан этот наш – он вообще о чем-нибудь думает или нет?! Видно, так и будет переть вперед, пока его науськивают такие же выжившие из ума старики, как мой отец. И кто знает, чем еще обернется эта война?
– А разве хорошо будет, если враг сюда нагрянет? – подзуживает иногда Чюйэ дядю.
– Да кто позарится на наши убогие земли? Какой сумасшедший народ станет пересекать песчаные пустыни, чтобы завоевать пустую степь, что им тут делать? За многие века никто, кроме нас, что-то не захотел тут поселиться – а сейчас захотят?! Да у нас уже и врагов-то не осталось…
Чюйэ каждый день гадала-прикидывала, когда же может приехать муж.
И однажды утром, увидев движущийся к ним с западной стороны конный отряд, она насторожилась, сердце отчего-то замерло тревожно: почему их так много?.. Дабан не стал бы собирать себе большую свиту. А когда монгольские всадники подъехали ближе, она увидела их суровые, насупленные лица. Ее узнали сразу, поприветствовали почтительно, но почему-то никто не смотрит ей в лицо, в глаза… Почему? Что случилось?.. И где же среди них Дабан? Почему его не видно?..
Молча подвели к сурту двух лошадей без седоков, с золочеными седлами, через которые болтались пустые рукава боевых кольчуг из переплетенных железных колец. К лукам седел приторочены колчан и боевой лук, сабля, шлем с золотым ярлыком тойона-мэгэнэя, со знакомым пером на верхушке…
Когда погиб отец Чюйи, всё было вот так же… Тогда ей было ровно столько, сколько сейчас сыну, но до сих пор всё так и стоит перед глазами.
Закачавшуюся на ослабевших сразу ногах Чюйю поддержала старая невестка, обняла… Дядя Чилайин подхватил на руки выбежавшего из сурта маленького Чимбая, прижал к груди.
– О-о, горе!
– Горе… Какое горе!..
Старый Джаргытай, которому сам хан поручил довести до семьи печальную весть, что-то говорил, тряся бородой, но звуки его немощного голоса тонули в вечном перекатном грохоте реки Селенги.
И только когда высокий тойон-тюсюмэл шагнул вперед и развернул свиток бумаги, под его молодым сильным голосом, показалось, притихли несколько и река, и шумевший в осенних деревьях ветер, внимая человеческой воле:
– Я, Чингисхан народа монгольского, своим указом во исполнение его воли назначаю Чимбая, правнука почитаемого всеми нами Соргон-Суры, внука тойона тумэнэя Чимбая и сына тойона-илчи Дабана, правителем крепости Отрар. Я сказал, вы услышали!..
И река будто подхватила сурово-горестный отклик людей, а ветер понес его дальше по свистящим волнам старого ковыля:
– Ты сказал! Мы услышали…
В ту осень Селенга до самого позднего ледостава катилась и ворочала камни, как никогда полноводная, и все никак не хотела замерзать, не хотела успокоиться, как человеческое горе – полноводное не меньше её…
В начале же зимы новому правителю далекой провинции и крепости Отрар исполнилось пять лет.
Глава двадцать четвертая
Воля и неволя правителя
«На самом деле деление монголов в эпоху Есугея и Чингиса шло не по социальному, а по поведенческому признаку – сторонникам традиционных форм быта, «людям куреней» противостояли степные богатыри – «люди длинной воли». Да и сам Э.Хара-Даван, справедливо ссылаясь на работу Н.С.Трубецкого «Наследие Чингис-Хана», указывает, что Чингис «…при назначении на высшие должности по войску и администрации никогда не руководствовался только происхождением, а принимал во внимание техническую годность данного лица и степень его соответствия известным нравственным требованиям, признававшимся им обязательными для всех своих подданных, начиная от вельможи и кончая простым воином».
Лев Гумилев, Вячеслав Ермолаев. О книге д-ра Эренжена Хара-Давана «Чингис-Хан как полководец и его наследие»
Из почти пятисот человек – илчи, военной охраны и купцов – каким-то чудом уцелел лишь один Игидэй. Избежав расправы, с большим трудом выбрался из крепости, несколько раз чуть не попав в руки рыскавших везде конных разъездов и тайных засад, добрался до своих, сообщил страшную весть…
От ярости и горя туманился разум.
Такого вероломства никто, конечно, не ожидал: во всем известном человеческом мире, а в Степи особенно, издревле принято и строго соблюдается правило неприкосновенности илчи, прибывших из другой страны, их безопасности при всяких обстоятельствах, степенях вражды. Да, нарушения этой заповеди, понятной и знакомой всем, были всегда – но каждый такой из ряда вон выходящий случай неизменно и гневно осуждался всеми как святотатственный, не меньше, а имена виновников навсегда покрывались позором.
Даже правитель, ищущий предлога для развязывания войны, прежде чем совершить подобную подлость, должен был крепко задуматься: это ведь значило бы навеки запятнать собственную честь и честь своей страны. Очевиден здесь был явный расчет: убить близкого друга Хайырхана, не скрывавшего своей симпатии к монголам, чтобы тем самым удалить правителя провинции из крепости и запугать его недалеких подчиненных подложным фирманом султана. Несомненно, что и султан при ясном уме не мог издать подобный указ. Из этой беды мог извлечь выгоду лишь один человек – багдадский халиф Насир. И с какой простотой увенчались успехом его многолетние подлые старания поссорить, поставить друг против друга двух властелинов, натравить на своего врага третью, совсем не желающую этого силу…
Но какие бы ни находились объяснения происшедшему, они теперь уже не могли исправить положение. Свершилось наихудшее. Как ни противься этому, теперь война почти неизбежна.
Услышав ошеломляющую весть о трагедии, произошедшей в крепости Отрар, почти все высшие военачальники предложили сгоряча тут же походным маршем двинуться на султанские земли.
– Понятно, что сложно так быстро поднять большое и разбросанное войско на такой дальний поход, – негромко сказал Сюбетей, и не все его услышали. – В таком деле нельзя слишком спешить. Есть наш с Джэбэ тумэн, недавно вернувшийся из похода… И если хан поставит перед нами задачу, мы-то готовы двинуться в путь дней через десять. Так, Джэбэ?
– Так! Я считаю, что такое вероломство должно быть наказано сразу же. Если отправимся нынче весной, то еще до наступления летней жары успеем обойти весь Хорезм до последнего закоулка.
– Это вы с одним готовым тумэном – а как с подготовкой остальных, вы подумали? Как бы ни велика была ярость, нельзя такое великое дело решать сгоряча. Сперва нужно все подсчитать, обдумать, – сказал Джэлмэ.
– А сколько примерно войск у султана Мухаммета?
– Есть сведения, что под его началом находится сорок тумэнов со всех провинций. И потом, в каждой крепости есть еще свои гарнизоны…
– Да-а… И с такой тучей хотим несколькими тумэнами справиться? Не будет ли это ребяческой выходкой выглядеть, бесполезной?..
– Они знают, о чем говорят. Сюбетей не станет попусту бахвалиться.
– Кстати, в отличие от Китая, у султана много конных войск. И опасность таится в многочисленности этих наших тюркских родичей – кипчаков и туркменов. А они в пустынях воевать умеют, тактика похожа на нашу…
– Ну, а если хорошо начнем, не перейдут ли они на нашу сторону, как кидани в Китае? – послышался глухой голос старика Джаргытая. – Давайте предположим это, постараемся переманить их к себе… Это, возможно, то, что будет за нас, в нашу пользу. А что против? Пусть даже наши мигом облетят всю страну султана, меняя коней, разгромят два-три, ну пять тумэнов врага. А у него их, вы говорите, сорок… Что мы выиграем от этого? Основные силы противника укроются в крепостях, в городах. А наша конница будет шариться по пустым полям, всполошит лишь каких-то простых дехкан, слуг и рабов… И не получится ли в результате, что сами же подвигнем этих людей, сейчас разрозненных и весьма недовольных своим правителем, к их сплочению вокруг своего султана, против захватчиков? Со своим братом-кочевником нам было куда проще, а они – земледельцы, у них совсем другая жизнь…
– Если говорить так, то нам, выходит, не надо ни шевелиться, ни дышать, – пробасил недовольным голосом Хубулай. – Сиди на месте и безропотно сноси оскорбления, какие ни кинут нам… Но с того ли конца мы беремся за дело, горячимся тут? Стоит ли воевать с султаном, если истинный виновник и организатор расправы будет сидеть в Багдаде и руки потирать от удовольствия, глядя на нашу драку?..
Но его не услышали, и заново разгорелся затихший было спор. И у тех, кто настаивал на немедленном отмщении, предлагая напасть на врага, пока еще не угасла ярость, и сломать его дух, и у тех, кто был за тщательную подготовку к войне, – силы стали примерно равны. Каждая сторона ждала, чью сторону примет хан, но тот, по своей старой привычке, был молчалив и бесстрастен.
Время между тем шло быстро, зима проходила, и хан все-таки дал два предваряющих дело приказа.
Первым велел четырем своим сыновьям взять на себя всю организацию подготовки к войне, советуясь во всем с великими тойонами.
Вторым распорядился срочно отправить к султану Мухаммету давно готового к дороге илчи – Хабырай-Беге с двумя всего сопровождающими.
– Идешь на нелегкое дело, – сказал хан, со скорбью глядя на опустившегося перед ним на колено Хабырая-Беге. – Обойди Отрар стороной и направляйся прямо к Самаркандской крепости, где находится сейчас, по нашим сведениям, Ставка султана. И передай ему мои слова: «Султан Мухаммет! Мы с тобой дали друг другу твердое слово, что будем договариваться о вечном мире и защищать купцов. Твоя сторона вероломно нарушила слово, ты поступил неподобающе для султана страны с такой великой религией, как Ислам. Если не имеешь отношения к этому грязному деянию, скажи свое слово и отправь виновного Хайырхана ко мне. Если же ты не сделаешь этого, я вынужден буду прибыть лично в поисках виноватого. Тогда все, что дорого тебе, покажется никчемным. Зеленая твоя страна покроется пеплом, постелью твоей станут кости твоих подданных. И весь страшный грех за это, вся кара падет на твою голову! Я сказал! Ты услышал!..»
– И как теперь поступит султан Мухаммет? – спросил хан, собрав своих тойонов на совещание и повторив для них содержание своего послания.
В сурте нависла напряженная тишина, никто не хотел говорить первым, а многие и не знали, что сказать.
– Джэбэ, скажи свое мнение…
– Я думаю, султан будет начисто отрицать свое отношение ко всему этому… И встретит Хабырая со всеми почестями. Потом в ответ отправит своих илчи с щедрыми дарами, – сказал Джэбэ. – Попытается загладить невольную вину.
– В таком случае, как мы должны поступить, как ты считаешь? – хан был настойчив в своих вопросах. – Давайте уж додумывать до конца…
– Ну… Что же делать… – Джэбэ замолчал было, находясь в явном затруднении, и с неохотой добавил: – Тогда и нам придется до поры до времени пойти на мировую.
– К-хым… – Хан прокашлялся. – И тебе лично это не нравится?..
– Да! – облегченно выдохнул прямолинейный Джэбэ, не привыкший скрывать свои мысли. – Мир с таким своенравным и капризным правителем не может быть долгим. Все равно что-нибудь да произойдет потом, когда мы будем совсем не готовы… Так что надо бы воспользоваться обстановкой и окончательно решить все мечом, на поле сражения.
– Сядь… – сказал хан и раздумчиво оглядел тойонов. Видно было, что многим слова Джэбэ по душе. Но чувство мести – не лучший советник в таких делах.
Старшие же по возрасту тойоны, начиная с Джэлмэ и Хорчу, с ними Най и Хубулай, с этим не были согласны.
– Всему свое время – и войне, и миру. Мне кажется, нельзя отрицать, что у нас уже достаточно земли, с избытком хватит на всех, – медленно проскрипел голосом Най. – Так что пора бы остановиться… Тем более, что и вина султана сомнительна. Да и нельзя все вопросы жизни нашего Ила решать одной войной. Надо искать другие способы, мирные.
– Да-да… Л-люди устали… Да-давно уже не знаем п-покоя, – заикаясь, выпалил Хорчу в сторону молодых, голосом и взглядом одергивая их. – Где нормальная жизнь? Жены годами не видят м-мужей, а дети – отцов…
– Правда, что мы давно уже из одной войны влезаем в другую, – поднялся после него Джэлмэ. – Про эту спокойную жизнь, о которой говорит Хорчу, знаем только мы, старшие… А после нас уже выросли новые поколения, которые и понятия не имеют о ней. Не представляют, что такое мирная человеческая жизнь. Для них война что мать-отец родные – но что хорошего они видели? Кровь да смерть, развращающие душу убийства… Наверное, остановить навсегда войну – это не в силах человека, да и против его вздорного нрава. Но надо все-таки подумать, чтобы хотя бы на несколько лет остановиться, передохнуть. Иначе мы просто потеряем свою цель – благоденствие нашего Ила. Война ради войны – разве это человеку надо? Передохнем, поразмышляем обо всем, наладим настоящую жизнь… И с султаном можно разобраться по-иному, если подумать – выход найдется.
В сурте опять на какое-то время повисла тишина. Было видно, что тойоны ждут слов хана. Но что сказать? Какой выбрать выход? Хан даже пожалел про себя, что затеял этот совет, сложный разговор, не приняв своего решения. А все, что он услышал здесь, заранее известно ему – настолько он давно и хорошо знает, кто из них и как скажет, какого будет мнения…
– Выход, повторяю, есть уже сейчас, – прервал тишину высокий голос Джэбэ, упрямо не желающего соглашаться с миротворцами. – Мы можем даже совершить стремительный поход возмездия, разорить одну провинцию Отрар, не ввязываясь в длительную войну. Хотя бы такой ответ должен быть дан! А султан после этого вряд ли сунется к нам… И что мы, высоких стен не видали?! Даже оборону Чагаан-Хэрэма – Стены невиданной – в нескольких местах сумели прорвать. Да и все их земли из конца в конец пройдем, они не успеют и опомниться!
– Ты не слишком-то кичись своей победой над Китаем, который и без того готов уже был развалиться из-за собственных раздоров и разногласий, – резко ответил Най, поглаживая седеющую бороду. – Султан Мухаммет – совсем другой правитель. Ровно половина его войск – конники. Они, пусть и наши родичи-кочевники, вряд ли перейдут к нам, как порабощенные китайцы и кидани. А густонаселенные города обнесены мощными крепостными стенами. Как только почувствуют опасность, все укроются за ними, запрут ворота. И будут изматывать нас вылазками. Сколько крепостей ты сможешь осадить? Нас и без того мало – на сколько крепостей нас хватит?
– Каждый раз одно твердите! – не сдавался Джэбэ. – Все-то вы осторожничаете. Если бы послушались вас, не пошли на найманов, то сидели бы и ждали, когда они придут и истребят нас до единого. А уж о Китае и подумать бы не смели. И пока мы сомневались бы да опасались всего, тьмы китайцев нагрянули бы и раздавили нас!..
– Выходов не один и не два есть, – сказал, наконец, и Хубулай, – надо только думать уметь. Тут сказали уже, что не мог султан пойти на такое… И я тоже думаю, что не мог, и вина его лишь в том, что не уследил за заговором. И не лучше ли наказать истинного виновника, багдадского подлого Насира, не только убившего наших людей, но и расстроившего наши лучшие надежды и планы? Почему бы не договориться с Мухамметом, не пойти хотя бы несколькими тумэнами с ним вместе на Багдад? Наша молодежь хочет воевать? Да пожалуйста, воюйте за добычу… Но не трогайте главных интересов нашего Ила, о которых тоже было тут сказано.
Слова эти, не лишенные мудрости, только подхлестнули и разогрели спор. С обеих сторон говорили одновременно, уже не слушая, кажется, друг друга. В другое время хан прикрикнул бы, а на этот раз сидел молча, опустив голову, словно не видя и не слыша ничего вокруг.
Да, выросло целое поколение таких людей, как Джэбэ, Сюбетей, не знающих мирной жизни, не представляющих ее. Для них война – не страшное бедствие, несущее смерть и потери, а обычная, вполне им привычная жизнь. Ничего другого они не знают, не понимают, а потому к этому другому и не тянутся.
Что будут делать эти люди, когда прекратится война? Здесь они – выдающиеся личности, лучшие из лучших. А там, в мирной жизни? Когда потребуются какие-то ремесла, другие знания, способности и умение, неужели они превратятся в обычных людей? Неужели они будут довольствоваться жизнью обыденной, согласятся жить жизнью рядовых людей? Ох, вряд ли…
И не отпустить ли их, в самом деле, с Мухамметом, как предлагает мудрый Хубулай? А Ил заживет нужной ему мирной жизнью, не напрягаясь из-за военных трат, не собирая все свои силы в очередной великий поход… Но все зависит от ответа султана, а его еще ждать и ждать, путь в обе стороны далек и долог.
Хан глубоко вздохнул. Медленно поднялся, вышел из сурта, не глядя ни на кого. Его уход заметили, конечно, но продолжали горячо спорить.
Сквозь толстый слой облаков на западе пробивалось красное зарево заката. Очертания бугристой степи уже меркли в сгущающихся сумерках, удивительно быстро темнеет в здешних местах с заходом солнца. Вот-вот наступит такая темень, что земля и небо словно сольются воедино.
Нигде не видно ни огонька, ветер утих, легла на все тишина, только вскрикивает какая-то незнакомая птица и в ответ ей взлаивают собаки. Он с удовольствием вдыхал вечерний прохладный воздух, особенно приятный после духоты многолюдного сурта.
В этих местах столько птиц, которых он не знает ни по виду, ни по голосу; и собаки наши, похоже, зачастую лают из-за этого, им тоже непривычно здесь. Или по другой какой причине? Может, чуют какую-то беду? А чуять они могут, в этом он не раз убеждался.
Как все же тягостны бывают сомнения, как трудно делать порой выбор в такой вот, как эта, толком не определившейся обстановке. И столько еще неизвестных величин в этой арабской алгебре… Нет, он не будет торопиться с войной, с ней-то всегда успеется.
Но все же удивительно, что от твоего именно выбора, от того, какую из этих великих дорог выберешь ты, зависит судьба многих народов, великих стран. Удивителен этот миг. Миг перед распутьем, перед твоим решением. Но сомнительно, насколько это решение будет твоим. Скорее это будет, как и прежде, единственный выход из безвыходного положения. У тебя никогда и не было выбора…
Во сне хан никогда, кажется, не принимает своего настоящего облика. Там он постоянно бежит от кого-то, спасается, все время ему грозит смертельная опасность. То и дело прячется, как беглый пленник, и украдкой наблюдает из-за укрытия за чьей-то свободной и достойной жизнью, завидуя тем людям…
Все думают, что он полновластен и могуч; но только он знает, что это такое – несвобода правителя, только он видит, сколько опасностей и угроз готовит будущее, сколько препятствий на его пути. Не знают, как он, владыка огромного государства, связан по рукам и ногам множеством условий и условностей, обязанностей и неотложных дел. Не догадываются, что он самый, может быть, несвободный средь них.
Во снах он подчас подробно и четко видит и слышит то, чего, бодрствуя не замечает, не осознает за множеством повседневных забот и тревог. Там время течет по-особому размеренно, будто давая возможность оглядеться, вспомнить упущенное, использовать в полной мере дар предвидения.
Этой ночью во сне он опять сидит на высокой горе в густой траве, колыхающейся под ветром, и внимательно рассматривает расстилающиеся внизу просторы. Насколько хватает глаз, всюду пасутся многочисленные стада и табуны. И вдруг он видит, что в его сторону стремительно скачет десяток явно вражеских всадников. Он еле успевает опуститься в густые заросли трав, прячется. Но как пахнут травы! Защекотало в носу, и чтобы не чихнуть, он зажимает лицо ладонями. Кони проносятся мимо, рядом совсем, копыта едва не задевают его…
И вдруг кто-то дергает его за ногу… Проснулся, вскинулся в темноте.
– Проснись… – послышался голос Джэлмэ.
– Что такое?
– Пришла весть с запада. Срочная…
– Ф-фу ты… – Тэмучин облегченно вздохнул, спасенный этим пробуждением от безжалостных копыт. – Ладно, сейчас выйду…
Нашарив руками одежду, оделся спешно в темноте и, только теперь проснувшись окончательно, вспомнил слово – «с запада»… Значит, весть от Хабырая-Илчи, скорее всего. Томительно долго что-то нет его, уже и весна прошла. Или решил с посланниками султана вернуться? «Но почему ночью поднял? И что это значит теперь – срочная?..» – замелькали в голове мысли.
Возле сурта столь темно, что будто бы и нет никого. И душно, уже и ночи не спасают от жары.
– Джэлмэ, где ты?
– Да здесь… Здесь я, – еле выдавил из себя Джэлмэ.
По его упавшему голосу хан сразу догадался, что вести доставили плохие.
– Ну?!. От Хабырая?
– Да. Плохо… Скверные вести.
– Как, опять?!.
– Опять… Султан, кажется, с последнего ума сошел. Велел убить Хабырая. Двух сопровождающих обрили наголо, остригли усы и отправили обратно, взвалив на них же седла их коней… Очень долго добирались, еле дошли.
– И… как понять это? Как он мог такое сотворить?
– Это знак пренебрежения к нам и вызова… Что тут понимать? Гордыня сатанинская. Хочет оскорбить, отрезать все пути назад. И себе, и нам.
– И оставить один – к войне… Ох-х!.. – почти простонал хан. – Опять, значит, война… Не дает нам Вышний Тэнгри мирной жизни.
– Что мне делать? Позвать тойонов?
– Н-нет… – почему-то с трудом выговорил хан. – Нет смысла. Теперь уж спешка ни к чему. Теперь мы спокойно должны готовиться к большой войне. К большой, меньше не получится. А ты никому эту весть не сообщай. Пока обдумаем, взвесим все; а сообщим, когда примем окончательное решение о начале вторжения…
Замолчали надолго оба, и Джэлмэ показалось, что прошла целая вечность.
– Тэмучин… – позвал он, не выдержав тяжести этого молчания.
– Что?
– Почему молчишь-то?
– А что тебе говорить? Ты сам все понимаешь.
– Как скверно все обернулось…
– Что поделать… не по нашей воле получается. Каждый раз будто что-то невидимое толкает нас в самую стремнину. Я как-то перед сном, давно уже, опрометчиво подумал: вот мы, правители, выбираем путь, которым пойдут народы… Выбираем, да, – но тот ли, которым хотим идти? Тот ли, какой нужен?..
Тэмучин замолчал. В это время в прогал между туч вышла, засверкала в темной выси одинокая звезда.
– Смотри, звезда! – подняв голову и с надеждой, вдруг в нем затеплившейся, сказал Джэлмэ. – А это ведь хорошая примета – для нашего нового дела!
– Да ты же вроде… – удивился хан, но не договорил. – Что, воевать собрался, приметы всякие высматриваешь? Так ты ж всегда был против войн, всячески старался отговорить…
– Не могу, когда такое бесстыдство и подлость творятся, – сказал Джэлмэ голосом человека, принявшего бесповоротное решение. – Где наша не пропадала, а я решительно за возмездие Мухаммету. А степь широка, счастье военное изменчиво… И не таких молодцов кости остались там лежать, и для моих при нужде место найдется…
– Как, однако, страшно… – ехидно ответил, усмехнулся в темноте хан, но голос его был совсем не веселый.
Исчезла и одинокая звезда, сверкнувшая в вышине на краткий миг. Все поглотила еще более сгустившаяся предутренняя темнота.
«Почему он сомневается, когда все так очевидно? – думал Джэлмэ. – Надо было б ударить прямо сейчас, пока не остыл гнев народа от такого невиданного доселе вероломства, когда попраны все вековые традиции и обычаи, все государственные установления…»
Многие тойоны были такого же мнения, но хан решил иначе.
Он собрал на Курултай глав и старейшин всех родов и племен, тюсюмэлов, тойонов, чтоб выслушать их мнение.
Тойоны, конечно же, все высказались за то, чтобы немедленно наказать султана за его черные деяния, не укладывающиеся ни в какие понятия чести и долга. Усугубить одно преступление, пусть и невольное, может быть, другим, злобным и оскорбительным – нет, такое прощать нельзя!..
Многие горячие головы, даже из стариков, настаивали на немедленном начале войны, но хан не согласился:
– К войне нужно готовиться основательно. И какой поход, когда стоит такая жара? Соберемся в верховьях Иртыша, в предгорьях прохладных, какие славятся отменными пастбищами, чтобы кони отъелись, отдохнули… Станем сушить рыбу, мясо, чтобы хватило надолго, – сказал он. – И готовиться будем к долгому и изнурительному походу. Эта война продлится самое малое два-три года. Нас мало, так что придется распределить по местам каждый сюн и мэгэн, просчитать каждый шаг, продумать и улучшить тактику действий в бою, чтобы не допускать бессмысленных потерь. Это первое. Во-вторых же, предупреждаю, не надо гнаться за численностью, набирать неподготовленных, случайных людей, ослаблять тем самым наши ряды, разжижать. Потому мы должны найти способы победить врага не численностью и тупой силой, а умом, воинским умением и хитростью, предвидением… Война, повторяю, будет долгой и нелегкой… Я сказал! Вы услышали!
– Ты сказал! Мы услышали! – единоголосо ответил Курултай.
И у всех словно от души отлегло, даже и глаза просветлели. Только что спорили, сомневались вместе, мучились, плутали в мыслях и предположениях, а теперь все сразу стало ясно и просто.
Хан сказал – и все. Теперь никаких споров не может быть. Цель, как всегда, одна – война! Дело хоть и тяжелое, но более чем знакомое, привычное и даже намного роднее, чем незнакомый и тем опасный непривычный мир.
Нужно лишь подтянуться, привести себя в порядок. И – вперед!..
Вскоре в Ставку монголов пришли подтверждения сперва от харалыков, а потом, с промежутком в два дня, от уйгуров и алмалыков о готовности дать по одному тумэну для похода на запад, как и было оговорено заранее.
Это было еще одним знаком того, что все полны желания принять участие в этой войне. Значит, они верят в силу монголов.
Джэлмэ отправил в ответ своих вестовых с наказом, чтобы те не поторопились и не двинулись на запад слишком рано. Стоит здесь сдвинуться с места большому войску, как весть об этом, несомненно, тут же достигнет ушей султана. Кроме того, нет никакого смысла отправлять людей и коней в августовский зной, изнурять их еще до начала трудного похода.
Монголы до конца августа не спускались вниз с горных плато, богатых пастбищами.
Все были малость даже устрашены здешней низовой, долинной жарой: в таком пекле, казалось, не выживет долго ни человек, ни скот. За эти несколько лет люди уже успели забыть и парной зной китайской земли, и засушливые степи, и страшные песчаные и каменистые пустыни Гоби, но здесь быстро вспомнили их…
К счастью, в начале сентября почти десять дней шли дожди, и все войска в назначенный срок тронулись в поход. Благополучно перешли через огромную пустыню, даже по названию устрашающую – Красные Пески, которая простиралась на их пути. Но все равно им пришлось сполна испытать, что такое настоящая жара. Над этой раскаленной пустыней на глазах испаряются, рассеиваются любые плотные дождевые тучи, сколь бы ни были напитаны они влагой.
Как только вышли в пойму реки Джейхан, начались благословенные зеленые края. И за несколько дней пути до самой реки они остановились на отдых, чтоб дать передышку и лошадям, и людям.
Оказалось, здешние места почти так же густо населены, как в Китае. Но даже и на первый взгляд видно, что люди здесь живут не в пример богаче и крепче.
Хоть войска и были заранее и строго предупреждены, чтобы не трогали местных жителей и их скот, не топтали насаждения, все равно там, где остановились союзники, не обошлось без скандала.
Тут же из центральной Ставки были отправлены джасабылы, которые быстро нашли виновных и поставили их перед жестким судом военного времени. Было осуждено и наказано сразу немало мародеров. Их выводили и казнили тут же – перед строем, на глазах у всех…
Тойонам союзных войск это не понравилось, но подчинились, не стали вмешиваться в дела военного правосудия. Однако роптали:
– Неужели можно считать провинностью, что мы пустили на поля пастись лошадей, изнуренных трудным переходом, и накормили усталых нукеров? Это наш обычай, дошедший из глубины веков. Запрещать человеку войны находить себе пропитание – это и есть нарушение традиций…
– Мародерство, грабежи – это признак слабости ума, неумения думать о будущности. У мародеров не бывает завоеванных земель, за ними остается только враждебный тыл… Указ хана предписывает выводить из состава войск таких союзников и отправлять обратно домой, – были непреклонны джасабылы. – Кто хочет этого? Ведь мы никого не держим… Если же не хотите, то подчинение указу должно быть беспрекословным!..
Но все же союзники боялись позора быть изгнанными по подозрению в нечистоплотности и слабости в середине великого пути, куда они так стремились и так просились, и это заставило их подчиниться жестокому и, на их взгляд, несправедливому приказу:
– Что ж это такое? Рядом пасутся стада баранов, а мы должны питаться сушеным мясом? Подумаешь, по одному барану на сюн всего было, зато горячей сурпы поели. Как же можно так обращаться с военными людьми?..
Были недовольные и среди нукеров:
– Выходит, друзья, все, что говорили тойоны наши перед отправкой, правда? Помните: «Во время войны, пока не будет особого приказа, никто не должен ничего красть, грабить, запасать, припрятывать»? А мы-то не верили, говорили: «Не может быть»… А еще и такое: «Не отставать, не опережать, твое место в ряду не должно пустовать даже на короткий миг…»
– Да разве можно с таким согласиться? Мы что, быки под ярмом, чтобы ни на шаг не сметь ни влево, ни вправо уклоняться… И разве можно так воевать? Это что ж, нам во всем за монголами тянуться, им подражать? Корчат из себя каких-то «добрых людей» – а мы, выходит, «худые»?..
– Не-ет, не зря люди рассказывали столь страшные слухи об их жестокости, безжалостности… Помните, какие ужасные слухи ходили по всей степи об их злодеяниях? Разве не они истребляли целые роды, не они грабили, жгли, в рабство угоняли?..
– Да, не понять этих монголов, всякие их правила, законы новые, нелепые. Ладно, это только начало. Потом видно будет, каковы они на самом деле…
Монголы тоже были разочарованы сомнительным поведением своих союзников.
– Ведь заранее же несколько раз им были разъяснены все требования Джасака… сколько же можно?! А они, даже самые старшие из них, не поняли, даже внимания на это не обратили… – пожаловались, вернувшись, джасабылы главе Верховного Суда. – Что уж говорить о простых нукерах…
– А вы хотели, чтобы эти дикари, никем ничему не наученные, не имеющие никакой привычки подчиняться, все сразу поняли из ваших слов? – к их удивлению спокойно ответил Верховный судья Сиги-Кутук, расправив знаменитые свои, торчащие в стороны рыжие усы. – Не говорите, что они не поняли. Значит, это вы сами не сумели так объяснить им, донести до них, чтобы люди всё поняли и приняли.
– Мы на этот раз не только словами разъясняли…
– Ну да, маленький человек лучше, крепче запоминает не слова, а то, что испытал на собственной шкуре. – Сиги-Кутук с усмешкой посмотрел на несколько смутившиеся лица джасабылов. – И вы, конечно, поступили по Джасаку?
– Да, по нему… А как еще нужно?
– Джасак тоже можно исполнять по-разному. Дурак по-глупому, а умный – мудро. А вы, наверное, принялись сразу головы рубить… А что, отрубленная голова лучше понимает?
– Но ведь и… чтоб другим наука была.
– Я вас не обвиняю. Но ваша ошибка, знаю, заключается в том, что вы не стали до конца выискивать истинно виноватых.
– Так мы искали! Еще как искали… – загалдели разом джасабылы, кто обиженно, а кто оправдываясь. – Виноватых оказалось слишком много, поэтому…
– Поэтому вы нашли тех, кто виноват меньше всех: тех, кто мясо рубил, потроха перебирал. А настоящие виновные, кто давал разрешение и распоряжался всем, остались в стороне. Но теперь делать нечего, отрубленные головы обратно не приставишь. Только впредь не забывайте, что к ответу должны быть призваны все истинно виновные, а не исполнители. И наказание должно быть таким, чтобы человек на самом деле устыдился своего поступка и исправился, понял все. А рубить головы проще всего…
Как доносили лазутчики, не было до сих пор никаких признаков того, что Мухаммет принимает меры для сбора и подготовки своих войск. Неужели он собирается встречать их, распылив свои силы по крепостям? Или до того самоуверен, что даже не ожидает нападения монголов – после такого-то вызова? Как бы то ни было, но трудно понять и поступки, и направление мыслей этого непредсказуемого правителя. Нет сомнений, что он имеет полные сведения обо всех движениях монголов, об их силах, но, как стало известно, предпринял всего две меры. Первое, что он сделал, это собрал повышенный налог за будущий год, второе – продолжил работы по укреплению крепостей. В остальном же – никаких особых движений, распоряжений, фирманов. А непонятные действия врага настораживают еще больше, ибо совсем неожиданным образом могут развернуться события.
По сведениям, на прошлый год Мухаммет имел около сорока тумэнов войск. И если объявит дополнительный набор, то легко может довести их число до полусотни, из них пятнадцать – конных. Когда соберется такое войско, то это будет устрашающая сила, но в открытом поле еще можно было бы и побороться. А если, как следует из сегодняшних сведений, они собираются рассредоточиться по крепостям, не будет ли иметь решающее решение их подавляющее численное превосходство? Ведь одной своей массой задавят, и от арабской конницы далеко не уйдешь на наших мохнатоногих лошадках, нагонят… Может, в таком случае, нам лучше не разбиваться на части, а штурмовать крепости одну за другой? Но если их сопротивление будет очень упорным, то война может продлиться слишком долго, мы просто выдохнемся. А там все может измениться самым непредвиденным образом…
Хан, по обыкновению, долго сомневался, думал, советовался с тойонами, потом принял решение все же разделить силы на четыре части. Джучи с пятнадцатью мэгэнами выделит из основного направления и пошлет в правую сторону, к крепостям Сыгынах и Джиен. Войсковой группе Улаха и Сюбетея в пять мэгэнов велит двигаться влево, в сторону небольших крепостей Бенакен и Ходжен.
В Отраре для боевых действий он оставляет Чагатая и Угэдэя с одним тумэном, а сам с младшим сыном Тулуем перейдет реку и двинется в глубь страны.
Читать бесплатно другие книги:
