Давший клятву Сандерсон Брендон
В комнате одновременно обсуждали проблему мер и весов, правильную расстановку знаков препинания, вариации атмосферного давления в башне и многое другое. Когда-то она бы все отдала за то, чтобы оказаться в гуще подобных обсуждений. Теперь же постоянно опаздывала на совещания. Что изменилось?
«Я самозванка», — подумала она, прижимаясь к стене, чтобы пройти мимо симпатичной молодой ревнительницы, которая рассуждала об азирской политике с одним из бурестражей. Шаллан едва пролистала те книги, которые ей принес Адолин. По другую сторону комнаты Навани разговаривала о фабриалях с дамой-инженером в ярко-красной хаве. Дама нетерпеливо кивала:
— Да, светлость, но как это стабилизировать? Если паруса будут снизу, он же перевернется, разве нет?
Близость Шаллан к Навани позволяла как следует изучить фабриалевую науку. Почему же она этим не занялась? Когда все это ее поглотило — идеи, вопросы, логика, — Шаллан вдруг поняла, что тонет. Что она подавлена. Все в этой комнате знали так много, а девушка чувствовала себя такой незначительной по сравнению с ними.
«Мне нужен тот, кто с этим справится, — подумала она. — Ученый. Часть меня может стать ученой. Не Вуаль, не светлость Сияющая. Но кто-то…»
Узор опять загудел на ее платье. Шаллан прижалась спиной к стене. Нет, это… это ведь она, не так ли? Шаллан всегда хотела стать ученой, верно? Ей не требовалась другая личность, чтобы этим заниматься. Ведь правда же?
Правда?..
Момент беспокойства прошел, она выдохнула и заставила себя выпрямиться. В конце концов достала из сумки стопку бумаги и угольный карандаш, после чего отыскала Ясну.
Принцесса изогнула бровь:
— Снова опаздываешь?
— Простите.
— Я собиралась попросить тебя о помощи с кое-какими переводами напева Зари, которые мы получили, но времени до начала собрания, которое ведет моя мать, не осталось.
— Может, я помогу вам…
— Мне надо кое-что закончить. Поговорим позже.
Это был довольно резкий приказ убираться прочь, но Шаллан уже привыкла к такому обращению. Она подошла к стулу у стены, села и буркнула чуть слышно:
— Конечно, если бы Ясна знала, что я столкнулась с глубокой неуверенностью в себе, она проявила бы кое-какое сопереживание. Правда?
— Ясна? — переспросил Узор. — Мне кажется, ты невнимательна. Ясна не отличается избытком сопереживания.
Шаллан вздохнула:
— А вот ты — да!
— Переживаний у меня точно в избытке. — Шаллан собралась с духом. — Узор, мне здесь самое место, не так ли?
— Мм. Ну да, разумеется. Ты хочешь их нарисовать?
— Классические ученые не просто рисовали. Масловер разбирался в математике — это ведь он создал учение о пропорциях в искусстве. Галид была изобретательницей, ее идеи до сих пор используют астрономы. Моряки не могли вычислять широту на море, пока не появились ее часы. Ясна историк, и не только. Я тоже так хочу.
— Уверена?
— Кажется, да. — Проблема заключалась в том, что Вуаль хотела проводить дни за выпивкой, веселой болтовней с мужчинами, учебой шпионажу. Сияющая желала упражняться с клинком и быть рядом с Адолином. А как на счет Шаллан? И имеет ли это значение?
В конце концов Навани объявила о начале собрания, все заняли места. Письмоводительницы по одну сторону от Навани, ревнители из множества обителей — по другую, подальше от Ясны. Бурестражи устроились за пределами стульев, расставленных кругом. В дверном проеме Шаллан заметила Ренарина. Он переминался с ноги на ногу, заглядывал внутрь, но не входил. Когда к нему повернулись несколько ученых, он шагнул назад, как будто их взгляды его физически выталкивали.
— Я… — забормотал Ренарин. — Отец сказал, я могу прийти… просто послушать.
— Тебе здесь более чем рады, кузен, — вмешалась Ясна. Она кивнула Шаллан, чтобы та принесла ему табуретку, что та и сделала, даже не запротестовав, что ей отдают указания. Она сможет сделаться ученой. Будет лучшей маленькой ученицей из всех.
Не глядя по сторонам, Ренарин обошел круг ученых, сжимая свисающую из кармана цепочку так, что побелели костяшки. Едва заняв свое место, начал протягивать цепочку между пальцами то одной руки, то другой.
Шаллан изо всех сил старалась делать заметки, а не отвлекаться, рисуя людей. К счастью, заседание оказалось интереснее обычного. Навани поручила большинству собравшихся ученых попытаться вникнуть в суть Уритиру. Инадара — убеленная сединами письмоводительница, похожая на ревнительниц, которые принадлежали отцу Шаллан, — докладывала о том, как ее команда пыталась установить значение странной формы комнат и туннелей башни.
Она обстоятельно рассказывала про оборонительные сооружения, фильтрацию воздуха и колодцы. Выделила группы комнат, которые имели странную форму, а также необычные фрески, изображавшие причудливых существ.
Потом Калами поведала о своей команде, которая была уверена, что ряд золотых и медных металлических инкрустаций, обнаруженных в стенах, были фабриалями, но они как будто ничего не делали, даже если к ним прикрепляли самосветы. Она раздала присутствующим рисунки, а потом заговорила об усилиях — пока что бесплодных, — которые были предприняты для того, чтобы зарядить самосветную колонну. Единственными работающими фабриалями оставались подъемники.
— Полагаю, — встрял Элтебар, глава бурестражей, — что соотношение шестерен, использованных в механизме подъемников, может указывать на природу тех, кто их построил. Понимаете, это такая наука — дигитология. Можно многое узнать о человеке по ширине его пальцев.
— И каким же образом это связано с шестеренками? — спросила Тешав.
— Всевозможными образами! — воскликнул Элтебар. — Тот факт, что вам об этом неизвестно, яснее ясного говорит о том, что вы письмоводительница. Почерк у вас, светлость, красивый, но надо больше внимания уделять науке!
Узор тихонько зажужжал.
— Он мне никогда не нравился, — прошептала Шаллан. — При Далинаре он ведет себя мило, но на самом деле довольно подлый человек.
— Ну и… какой из его атрибутов мы суммируем и сколько людей попадет в выборку? — спросил Узор.
— А не может ли быть так, — спросила Йанала, — что мы задаем неправильные вопросы?
Шаллан прищурилась, но одернула себя, подавила ревность. Нельзя ненавидеть кого-то только из-за того, что они с Адолином были близки.
Просто в Йанале было что-то… неправильное. Как у многих придворных дам, ее смех казался отрепетированным, сдержанным. Словно его использовали в качестве отмеренной по рецепту приправы.
— Дитя, что ты имеешь в виду? — спросила Адротагия Йаналу.
— Светлость, мы дискутируем о подъемниках, о странной колонне-фабриале, об извилистых коридорах. Мы пытаемся вникнуть в суть этих вещей по их облику. Может, вместо этого нам надо выяснить потребности башни, а потом, работая в обратном направлении, определить, как все эти вещи могли их удовлетворять.
— Хм, — протянула Навани. — Ну допустим, нам известно, что зерно выращивали снаружи. Какие-то из этих фабриалей дают тепло?
Ренарин что-то пробормотал.
Все в комнате повернулись к принцу. Многие были удивлены, что юноша заговорил, и он съежился.
— Ренарин, что ты сказал? — спросила Навани.
— Все устроено не так, — громче повторил он. — Это не фабриали. Это один фабриаль.
Письмоводительницы и ученые переглянулись. Принц… ну да, он часто провоцировал подобную реакцию. Такие смущенные взгляды.
— Светлорд? — с преувеличенным почтением поинтересовалась Йанала. — Возможно, вы на самом деле артефабр? По ночам втайне учитесь, читаете женское письмо?
Кто-то хихикнул. Ренарин густо покраснел и еще ниже опустил взгляд.
«Вы бы никогда так не смеялись над другим мужчиной его ранга», — подумала Шаллан, чувствуя, как щеки становятся горячими. Алетийские придворные могли вести себя с безупречной вежливостью, но от этого они не становились милыми людьми. Ренарин всегда был более приемлемой мишенью, чем Далинар или Адолин.
Собственный гнев показался Шаллан странным. Ее неоднократно сбивало с толку поведение Ренарина. Его присутствие на этом собрании было всего лишь еще одним примером. Неужели он наконец-то решил присоединиться к ревнителям? И сделал это, попросту явившись на собрание для письмоводительниц, словно был женщиной?
В то же самое время, как посмела Йанала выставить его дураком?
Навани начала что-то говорить, но тут влезла Шаллан:
— Йанала, вы ведь не попытались оскорбить сына великого князя, не так ли?
— Что? Нет, конечно же, о чем речь.
— Хорошо, — заявила Шаллан. — Потому что, если бы вы попытались, я бы сказала, что результат вышел ужасный. А ведь о вас говорят, что вы очень здравомыслящая. А также остроумная, очаровательная и… и так далее.
Йанала хмуро уставилась на нее:
— Вы что же, мне льстите?
— Дорогая, мы не про ваш бюст говорим. Мы говорим про разум! Ваш чудесный, блистательный разум, такой острый, что его и точить не нужно! Такой быстрый, что все еще работает, когда все прочие уже остановились! Такой ослепительный, что всем остается лишь потрясенно внимать каждому вашему слову. Так что… э-э…
Йанала вперила в нее сердитый взгляд.
— Хм… — Шаллан помахала блокнотом. — Я все записала.
— Матушка, можно сделать короткий перерыв? — вмешалась Ясна.
— Отличное предложение, — согласилась Навани. — В течение пятнадцати минут каждый пусть обдумает список потребностей, которые могли бы существовать у этой башни, если бы она каким-то образом стала самодостаточной.
Она поднялась, и собрание опять распалось на отдельные разговоры.
— Я вижу, — сказала Ясна, обращаясь к Шаллан, — что ты по-прежнему используешь язык как дубину, а не как нож.
— Ага. — Шаллан вздохнула. — Что-нибудь посоветуете?
Ясна внимательно смотрела на нее.
— Светлость, вы же слышали, что она заявила Ренарину!
— И мать собиралась с ней об этом поговорить, — напомнила Ясна. — Осторожно, разумно подбирая слова. Вместо этого ты швырнула ей в голову словарь.
— Простите. Она действует мне на нервы.
— Йанала — дура, достаточно смышленая, чтобы гордиться своим умом, но достаточно тупая, чтобы не соображать, насколько другие ее превосходят. — Ясна потерла виски. — Вот буря. По этой причине я никогда не беру учениц.
— Из-за того, что от них слишком много проблем?
— Из-за того, что я плохая наставница. У меня есть научное доказательство этого факта, а ты — всего лишь последний эксперимент. — Ясна жестом велела ей убираться и продолжила тереть виски.
Шаллан пристыженно побрела в ту часть комнаты, где можно было чем-нибудь перекусить.
— Мм, — сказал Узор, когда Шаллан прислонилась к стене, прижимая к груди альбом. — Ясна не кажется очень сердитой. Почему ты расстроилась?
— Потому что я идиотка. И дура. И… потому, что я не понимаю, чего хочу.
Разве всего-то неделю или две назад она не предполагала наивно, что во всем разобралась? Чем бы ни было это «все»?
— Я его вижу! — воскликнул кто-то рядом.
Шаллан вздрогнула, повернулась и увидела, что Ренарин смотрит на ее юбку, где Узор сливался с вышивкой. Он был отчетливо виден, если знать, куда смотреть, но в ином случае упустить его из вида очень просто.
— Он не становится невидимым? — уточнил принц.
— Говорит, что не может.
Ренарин кивнул, потом перевел взгляд на нее:
— Спасибо.
— За что?
— Ты защитила мою честь. Когда это делает Адолин, обычно кто-то получает ножевые ранения. Твой способ приятнее.
— Что ж, никто не должен разговаривать с тобой в таком тоне. Они бы не посмели так поступить с Адолином. И кроме того, ты прав. Все это место — один большой фабриаль.
— Ты тоже это чувствуешь? Они говорят про то устройство и про это, но все неправильно! Все равно что разбирать телегу на части, не понимая, что она прежде всего телега.
Шаллан наклонилась к нему:
— То существо, с которым мы сразились. Оно протянуло свои щупальца до самого верха Уритиру. Я чувствовала его неправильность, куда бы ни пошла. Тот самосвет в центре связан со всем.
— Да, это не просто коллекция фабриалей. Это множество фабриалей, которые соединены в один большой.
— Но что он делает? — пробормотала, размышляя, Шаллан.
— Он делает город. — Принц нахмурился. — То есть, я имею в виду, он является городом… Делает то, что составляет суть города…
Шаллан поежилась:
— И Несотворенная им руководила.
— Что и позволило нам разыскать комнату и колонну-фабриаль, — заметил Ренарин. — В ином случае мы могли бы ее не обнаружить. Надо всегда видеть светлую сторону.
— С точки зрения логики, — озвучила Шаллан, — светлая сторона — единственная, которую можно увидеть, поскольку другая сторона прячется во тьме.
Ренарин рассмеялся. Это напомнило ей, как братья смеялись над ее словами. Может, не потому, что это были самые веселые на свете вещи, но потому, что им было приятно смеяться. И еще это напомнило о словах Ясны, и Шаллан взглянула на принцессу.
— Знаю, что моя сестра пугает, — прошептал ей Ренарин. — Но ты тоже Сияющая. Не забывай об этом. Мы можем ей возражать, если захотим.
— А нам это нужно?
Ренарин скривился:
— Видимо, нет. Она чаще всего права, и можно в итоге попросту ощутить себя одним из десяти дурней.
— Верно, и все же… не знаю, смогу ли снова вынести то, что мною командуют, как ребенком. Я начинаю сходить с ума. Что мне делать?
Ренарин пожал плечами:
— Я обнаружил, что лучший способ избежать поручений Ясны, — это не находиться рядом, когда она ищет, кому бы их дать.
Шаллан встрепенулась. В этом был большой смысл. Далинару ведь потребуется, чтобы его Сияющие делали разные вещи, не так ли? Она должна уйти, хотя бы пока будет во всем разбираться. Нужно отправиться куда-то… к примеру, в миссию в Холинар? Им ведь понадобится кто-то, кто мог бы проникнуть во дворец и включить устройство?
— Ренарин, — воскликнула она. — Ты гений!
Он покраснел, но улыбнулся.
Навани объявила о продолжении собрания, и они, рассевшись, вновь начали обсуждать фабриали. Ясна постучала по записной книжке Шаллан, и та как следует постаралась, ведя протокол и тренируясь в стенографии. Теперь это не вызывало такого сильного раздражения, ведь у нее была стратегия выхода. Путь побега.
Девушка оценивала этот путь, когда увидела, как по коридору движется высокая фигура. Далинар Холин отбрасывал тень, даже когда не стоял напротив света. Все тотчас же притихли.
— Прошу прощения за опоздание. — Он посмотрел на часы, которые подарила Навани. — Пожалуйста, не прерывайтесь из-за меня.
— Далинар? — удивилась Навани. — Ты никогда раньше не посещал собрание письмоводительниц.
— Я просто подумал, мне надо на это посмотреть, — объяснил Далинар. — Узнать, чем занимается эта часть моей организации. — Он уселся на табурет за пределами кольца. Князь выглядел как боевой конь, пытающийся взгромоздиться на постамент для циркового пони.
Разговор возобновился, хотя все явно следили за словами. Она-то думала, что Далинар не станет вмешиваться в такие собрания, где письмоводительницы…
Шаллан, склонив голову набок, увидела, как Ренарин посмотрел на отца. Далинар ответил ему поднятым кулаком.
«Он пришел, чтобы Ренарин не чувствовал себя неловко, — поняла Шаллан. — Поведение принца не назовут неприличным или женским, если сам Черный Шип, забери его буря, решил посетить это собрание».
Она заметила, как Ренарин наконец-то поднял взгляд, чтобы следить за тем, как проходит вторая часть собрания.
45
Откровение
Наша воля и впредь будет проявляться с неизменностью морского прилива.
Сама по себе.
Приносящие пустоту перенесли Моаша в Револар, город в центральном Алеткаре. Они бросили его на землю за городом и тычками вынудили приблизиться к группе менее значимых паршунов.
Руки у него болели после полета. Отчего они не воспользовались своими силами, чтобы за счет верхнего плетения сделать легче, как поступил бы Каладин?
Моаш потянулся, озираясь. Он бывал в Револаре много раз, когда работал в обычном холинарском караване. К несчастью, это не значило, что он многое видел. В каждом крупном городе на окраине жались друг к другу здания, предназначенные для подобных ему: современных кочевников, которые водили караваны или доставляли посылки. Их порой называли «стоящими под карнизом». Эти мужчины и женщины держались достаточно близко к цивилизации, чтобы искать укрытия от разбушевавшейся стихии, но на самом деле не были ее частью.
Судя по всему, Револар теперь оказался на пороге катастрофы. Похоже, Приносящие пустоту захватили весь шквальный город, выгнав людей на окраины.
Паршенди отпустили его без единого слова, хотя и притащили на такое большое расстояние. Паршуны, которые здесь взяли его под опеку, выглядели помесью воинов-паршенди и обычных послушных паршунов, знакомых ему по многим путешествиям с караваном. Они разговаривали на безупречном алетийском, пока пихали его к группе людей в маленьком загоне.
Моаш покорился и решил ждать. Похоже, Приносящие пустоту организовали патрули, которые разведывали местность и задерживали всех людей, кто им попадался. В конце концов его и остальных погнали в сторону одного из буревых бункеров за городом — в них обычно во время великих бурь размещались солдаты или многочисленные караваны.
— Не скандалить, — велела паршунья, многозначительно глядя на Моаша. — Не драться, а то убьют. Не бежать, а то изобьют. Вы теперь рабы.
Несколько людей — судя по виду, фермеров — заплакали. Они прижимали к себе узлы со скудными пожитками, которые паршуны принялись обыскивать. Моаш видел их покрасневшие глаза и рваные вещи и понимал глубину их трагедии. Буря бурь стерла с лица земли их ферму. Они пришли в большой город в поисках убежища.
При нем не было ничего ценного, и паршуны отпустили его раньше остальных. Он вошел в бункер, ощущая нереальное чувство… покинутости? На протяжении всего путешествия сюда Моаш думал, что его либо казнят, либо станут допрашивать. Вместо этого его превратили в обычного раба? Даже в армии Садеаса он в строгом смысле слова не был рабом. Его отправили таскать мост, да. Отправили на смерть. Но никто не заклеймил его лоб. Он коснулся татуировки Четвертого моста под рубашкой, на левом плече.
Огромный буревой бункер с высоким потолком по форме напоминал громадный каменный батон. Моаш неторопливо прошелся по нему, сунув руки в карманы куртки. Сбившиеся в кучи люди бросали на него настороженные взгляды, хотя он был просто еще одним беженцем.
Буря свидетельница, куда бы Моаш ни пошел, его везде встречали враждебно. Когда он был юнцом, слишком крупным для своего возраста и явно слишком уверенным для темноглазого, его считали угрозой. Он пошел в караванщики, поощряемый бабушкой и дедушкой, чтобы делать что-то полезное. Их убили за добрые поступки, а Моаш… он так и жил, мирясь с этими взглядами.
Человек, предоставленный самому себе, тот, кого нельзя было контролировать, опасен. Он вызывал инстинктивный страх уже самим своим видом. И никто не хотел признавать его своим.
Кроме Четвертого моста.
Что ж, Четвертый мост был особым случаем, и это испытание Моаш провалил. Грейвс был прав, когда сказал, что он должен срезать нашивку. Вот кто он такой на самом деле. Человек, на которого все глядят с недоверием, прижимают к себе детей и кивком велят ему проваливать.
Он вернулся к центру здания. Постройка была такой большой, что для поддержки потолка требовались колонны. Они вздымались точно деревья, посредством духозаклятия связанные с камнем внизу. По краям бункера толпились люди, но центр был чист — его патрулировали вооруженные паршуны. Там стояло несколько фургонов, с крыши которых паршуны обращались к толпам. Моаш подошел к одному.
— Если мы кого-то пропустили, — кричал паршун, — опытным фермерам следует доложиться Бру в передней части помещения. Он направит вас на работу. Сегодня нам также нужны те, кто будет разносить по городу воду и разбирать завалы после последней бури. И тех и других беру по двадцать человек.
Люди начали галдеть, что готовы. Моаш нахмурился, наклонился к своему соседу и спросил:
— Нам предлагают работу? Разве мы не рабы?
— Ага, — ответил тот. — Рабы, которые не едят, если не работают. Они позволяют нам выбирать, чем заниматься, хотя выбор, буря свидетельница, невелик. Не одна тяжелая работа, так другая.
Вздрогнув, Моаш осознал, что у говорившего бледно-зеленые глаза. И все же он поднял руку и вызвался носить воду — раньше это считалось работой для паршунов. Что ж, от такого его настроение не могло не улучшиться. Моаш снова сунул руки в карманы и продолжил бродить по бункеру, проверив каждый из трех фургонов, где паршуны предлагали работу.
Что-то в этих паршунах с их безупречным алетийским не давало ему покоя. Приносящие пустоту оказались такими, какими он ожидал их увидеть, с чужеродным акцентом и впечатляющими силами. Но обычные паршуны — теперь многие из них выглядели как паршенди с их более стройными телами — казались в той же степени сбитыми с толку внезапной сменой ролей, как и люди.
Каждый из трех постов занимался разной категорией труда. На том, что в дальнем конце бункера, искали фермеров, швей и башмачников. Еда, униформа, обувь. Паршуны готовились к войне. Моаш поспрашивал и узнал, что они уже забрали кузнецов, мастеров по изготовлению луков и оружейников, — и, если кто-то скрывал, что обладает каким-то из этих трех навыков, всей его семье урезали пайку вдвое.
На среднем посту искали людей для повседневных нужд: таскать воду, прибираться, готовить. Последний оказался самым интересным для Моаша. Здесь направляли на тяжелые работы.
Там он задержался, слушая, как паршун вызывает добровольцев, согласных таскать фургоны с припасами, когда армия выступит в поход. Судя по всему, для того, что надвигалось, не хватало чуллов, чтобы передвигать фургоны.
Никто не поднял руки. Работа ужасная, не говоря уже о том, что она означала отправку на войну.
«На эту работу придется отправлять насильно, — подумал Моаш. — Может, соберут несколько светлоглазых и заставят их тащиться по камням, словно тягловых животных». Он бы хотел такое увидеть.
У последнего поста Моаш заметил группу людей с длинными посохами. Крепкие ботинки, мехи с водой в чехлах, прикрепленных к бедру, и походный набор, пришитый к штанам с другой стороны. Он по собственному опыту знал, что туда входит. Миска, ложка, кружка, нитка с иглой, заплатки, а также кремень и трут.
Караванщики. Длинные посохи предназначались для того, чтобы подгонять чуллов. Моаш так одевался много лет в караванах, с которыми работал, хотя там вместо чуллов фургоны тянули паршуны. Они двигались быстрее.
— Эй, — окликнул он, приблизившись к караванщикам. — А Гафф все еще здесь?
— Гафф? — переспросил один. — Старый колесный мастер? Ростом в полтростинки? Любит сквернословить?
— Он самый.
— Кажется, он там. — Молодой караванщик указал посохом. — В палатках. Но там, друг, работы нет.
— Панцирные башки собираются в поход. — Моаш указал большим пальцем себе за спину. — Им понадобятся караванщики.
— Места заняты, — возразил другой мужчина. — За эту работу дрались. Все остальные будут тянуть фургоны. Не привлекай слишком много внимания, а не то на тебя наденут упряжь. Помяни мое слово.
Они дружелюбно улыбнулись Моашу, и он ответил им старым приветствием караванщиков — оно походило на грубый жест, с которым все прочие его путали, — а потом пошел в указанном направлении. Все как обычно. Караванщики были большой семьей — и по-семейному часто скандалили друг с другом из-за пустяков.
«Палатки» на самом деле представляли собой пространство, огороженное тканью, что тянулась от стены до шестов, воткнутых в каменные ведра, чтобы не переворачивались. В своеобразном туннеле из ткани кашляло и шмыгало носом множество стариков. Вокруг царил полумрак, и лишь время от времени сфера-осколок на перевернутом ящике давала свет.
Моаш разыскал караванщиков по акценту. Он спросил про Гаффа — он его когда-то знал, — и ему разрешили пройти дальше по сумеречному лабиринту. В конце концов Моаш нашел старину Гаффа. Тот сидел посреди коридора, как будто сторож, не дающий людям пройти дальше. Он шлифовал кусок дерева — судя по виду, ось.
Когда Моаш приблизился, колесный мастер уставился на него с прищуром.
— Моаш? — удивился он. — Да ладно? Какой шквальной бурей тебя сюда принесло?
— Ты не поверишь, если я расскажу, — проговорил Моаш, присаживаясь на корточки рядом со стариком.
— Ты был с караваном Джема, — вспомнил Гафф. — Вы ушли на Расколотые равнины; я думал, ты погиб. И тусклого осколка не поставил бы на твое возвращение.
— Достаточно мудрая ставка. — Моаш подался вперед, держа руки на коленях. В этом туннеле шум людей снаружи казался далеким, хотя их разделяла всего лишь ткань.
— Парень, почему ты здесь? — спросил Гафф. — Чего хочешь?
— Я просто хочу стать тем, кем был.
— В этом столько же смысла, сколько в шквальном Буреотце, играющем на флейте. Но ты не первый, кто отправился на эти Равнины и вернулся не в себе. Совсем не первый. Это, шквал бы побрал Буреотца, шквальная правда.
— Меня пытались сломать. Клянусь Преисподней, и меня сломали. Но потом он меня собрал и сделал новым человеком. — Моаш помедлил. — А я от всего отказался.
— Ну да, ну да.
— Я всегда так делаю, — прошептал Моаш. — Гафф, почему мы так часто получаем что-то ценное, а потом вдруг начинаем это ненавидеть? Как будто своей чистотой оно напоминает, как мало мы его заслуживаем. Копье было в моих руках, и я проткнул им самого себя…
— Копье? — перебил Гафф. — Парень, так ты солдат, шквал тебя побери?
Моаш вздрогнул, посмотрел на него, а потом встал во весь рост и продемонстрировал свою форменную куртку без нашивки.
Гафф прищурился во тьме:
— Идем со мной.
Старый колесный мастер с трудом поднялся и положил свою деревяшку на табурет. Он повел Моаша, ковыляя, дальше по туннелю из ткани, и они вошли в огороженное пространство в дальнем углу бункера, которое больше походило на комнату. Здесь на поставленных рядом стульях сидели где-то с дюжину людей и вели разговор вполголоса.
Когда Гафф вошел, мужчина у двери схватил его за руку:
— Гафф? Ты должен быть на страже, дурень.
— Я на страже, шквальный ты засранец, — возмутился Гафф, выдергивая руку. — Светлость хотел узнать, не обнаружили ли мы солдат. Ну так вот, я обнаружил шквального солдата, так что иди ты в бурю.
Охранник обратил внимание на Моаша, потом его взгляд метнулся к плечу куртки.
— Дезертир?
Моаш кивнул. Это было правдой более чем в одном смысле.
— Что там еще? — Один из говоривших, высокий мужчина, встал. Что-то в его облике, лысой голове и покрое одежды…
— Дезертир, светлорд, — доложил охранник.
— С Расколотых равнин, — прибавил Гафф.
«Светлорд Паладар, — понял Моаш. — Родственник Вамы. Регент — человек, славившийся своей суровостью. В прошлом он едва не сравнял город с землей, изгнав многих темноглазых, у которых было право путешествовать. Ни один караван не проходил без того, чтобы кто-то не пожаловался на жадность и взяточничество Паладара».
— С Расколотых равнин, говоришь? — повторил Паладар. — Отлично. Расскажи-ка мне, дезертир, какие новости от великих князей? Они знают о моем бедственном положении? Могу я вскоре ожидать помощи?
«Они поставили его во главе», — осознал Моаш, заметив и других светлоглазых. Все были хорошо одеты — не в шелка, разумеется, но в аккуратно пошитую униформу. Отличные ботинки. В задней части этой комнаты имелось достаточно много провизии, в то время как остальные снаружи вынуждены браться за любую тяжелую работу.
У него родилась надежда… Но, разумеется, это глупо. Прибытие Приносящих пустоту не положило конец правлению светлоглазых; те несколько, которых Моаш увидел снаружи, были всего лишь жертвами. Темноглазые лизоблюды на периферии это подтверждали. Солдаты, охранники, несколько избранных купцов.
Чтоб они все провалились в Преисподнюю! Им дали шанс избавиться от светлоглазых, а они лишь с удвоенной силой стали выслуживаться! В тот момент в окружении ничтожеств, принадлежавших к тому же племени, что и он сам, Моаша озарило.
Он не сломлен. А вот все они — да. Все члены алетийского общества, светлоглазые и темноглазые. Может, все человечество.
— Ну? — требовательно спросил регент. — Говори!
Моаш молчал, ошеломленный. Он не был исключением из-за того, что всегда губил дарованный ему шанс. Люди вроде Каладина — вот это исключение! Очень-очень редкое исключение.
И те, кого он сейчас видел, это доказали. Не было никаких причин подчиняться светлоглазым. У них не было ни силы, ни власти. У людей был шанс, а они его бросили в крем.
— Светлорд, сдается мне, с ним что-то не так, — заметил охранник.
— Ага, — согласился Гафф. — Наверное, надо было предупредить: этот шквальный засранец, забери его буря, теперь с причудами.
— Тьфу! — воскликнул регент, указывая на Моаша. — Вышвырните его прочь. У нас нет времени на глупости, если мы хотим восстановить мой город. — Он ткнул пальцем в сторону Гаффа. — Кед, этого высечь — и поставь достойного охранника в следующий раз, а не то и тебе достанется!
Старый Гафф закричал, когда его схватили. Моаш только кивнул. Да. Ну конечно. Именно так они и должны были поступить.
Охранники взяли его под руки и потащили к стене палатки. Там они отвели в сторону ткань и выволокли его наружу. По пути им встретилась растерянная молодая женщина, которая пыталась поделить одну лепешку между тремя плачущими детьми. Наверное, их плач был слышен в палатке светлорда, где хлеб лежал кучами.
Охранники выкинули его обратно на «улицу», которая рассекала огромный бункер надвое. Велели держаться подальше, но Моаш едва расслышал. Он поднялся, отряхнулся и направился к третьему рабочему посту — тому, где набирали людей на тяжелый труд.
Там он вызвался добровольцем на самую трудную работу, какая была, — таскать фургоны с припасами для армии Приносящих пустоту.
46
Читать бесплатно другие книги:
