Рок-звезда Истон Биби
– Ну, думаю, я просто оптимист.
Я рассмеялась. Я не собиралась этого делать – мне хотелось быть злобной, сволочной и грустной, – но это была первая смешная штука, которую я услышала за день.
– Как дела? – спросил Рыцарь. Его голос снова стал жестким.
– Дерьмово, – честно ответила я. – А как у тебя?
– Дерьмово.
От чего-то такого в его голосе у меня по спине пробежал холодок. За годы я привыкла приглядываться к перепадам настроения Рыцаря, чисто из чувства самосохранения. Все они были оттенками злобы – от будничного раздражения до слепой, черной, убийственной ярости. И я видела их все. И не по одному разу.
– Дерьмово – это как тогда, когда ты вернулся из Ирака в прошлый раз?
– Ага. Типа того.
«Ой, черт нас всех побери».
Когда Рыцарь в прошлый раз вернулся из Ирака, он с разбитой бутылкой напал на незнакомца, разломал свою стойку в «Терминусе» и столкнул с дороги машину моего приятеля вместе со мной под колеса идущего навстречу мусоровоза.
И все это за одни выходные.
Я попыталась заставить свой изможденный мозг включить тот раздел, в котором были все мои знания по психологии, полученные за время учебы, но все, что вырвалось у меня изо рта, было:
– Черт, Рыцарь. Это хреново.
– Ага, – он выпустил другую струю дыма.
– Ты к кому-нибудь ходишь со своим ПТСР?
– Не-а.
– Ты принимаешь лекарства?
– Да ну их в жопу.
– Но у тебя хотя бы есть кто-то, с кем ты можешь поговорить, когда становится хреново?
Рыцарь не ответил, и тут я совершенно четко поняла, почему он продолжал звонить мне, хотя я никогда не снимала трубку.
Это я была тем, с кем он хотел поговорить, когда становилось хреново.
– Эй, ладно. Можешь звонить мне. Хорошо? Я в следующий раз отвечу, честное слово.
Рыцарь промолчал.
– Сейчас тоже хреново?
– Уже нет.
Я улыбнулась, радуясь, что смогла помочь хоть кому-то, даже если это был тот самый злобный, жуткий психопат, из-за которого у меня был собственный ПТСР.
– Хорошо. Это хорошо. Не хочешь рассказать мне, что случилось?
Рыцарь зарычал.
– Блин.
Я ждала. Что бы он ни собирался сказать, оно должно было выдраться когтями из его глотки.
– Я… Я, блин, даже не помню…
– Драка в баре? Ты снова торчал в «Духе Шестьдесят Девять»?
– Нет, это был байкерский бар. Я ездил с одним парнем из своего взвода, у него мотик.
– У тебя есть друзья. Это хорошо.
– Я уж теперь не знаю, надолго ли. Кажется, я сегодня пришиб одного из них. Я даже ни хрена не помню, но у меня разбиты костяшки, так что я знаю, что ничего хорошего там не вышло.
– Ну, я думаю, эти парни привычны к дракам в барах. Может, тебе стоит обсудить это с твоим приятелем из десанта? Он поймет, что с тобой происходит.
– А твой парень не против, если я буду тебе звонить? – спросил Рыцарь, прерывая мой допрос.
Я вздохнула.
– Мы с ним расстались. Вот прямо сегодня.
Я почти увидела, как Рыцарь ухмыльнулся.
– Ну, похоже, мы с тобой – два печальных мешка с дерьмом.
Я рассмеялась, так это было точно.
– Ага, это мы.
– Приезжай ко мне в лавку.
– Рыцарь… Я не…
– Тебе уже восемнадцать. Я бесплатно сделаю тебе тату.
– Ну, не знаю.
– Я тебе что-нибудь нарисую.
– Может быть.
– Или я могу зайти к тебе на работу. Где ты сейчас работаешь?
Черт, так я и знала. Он приходил искать меня в «Пьер Импорт».
– Я еще не знаю, пойду ли завтра туда. Я несколько дней не спала, – отступила я. – Может, я зайду к тебе в лавку, когда отосплюсь.
– Круто.
Никто из нас больше ничего не сказал, не зная, как закончить этот разговор. И хотим ли мы это делать.
– Эй, Панк?
– А?
– Прости меня. За последний раз. И за все. Мне очень жаль.
– Я знаю, Рыцарь. Знаю.
43
Хорошие новости – мне наконец удалось поспать.
Плохие новости – этот сон полностью восстановил мой слезный запас.
К счастью, по вторникам в отделе верхней одежды в «Мэйсис» никогда не было покупателей, потому что если бы они там были, то ушли бы все перемазанные потеками туши – и их новые куртки, и чек, и пакет с покупками. В моем распоряжении был весь отдел, и мне было совершенно нечем больше заняться, чтобы отвлечься от своей дерьмовейшей ситуации, кроме как слушать десять рождественских песен, повторяющихся раз за разом в долбаном октябре, думать и передумывать. И плакать.
Когда моя начальница зашла проверить наличность в кассе, она бросила только один взгляд на мое лицо и отправила меня домой.
Домой.
Как будто у меня был дом.
Я уже третий день ходила в той же самой одежде, поэтому решила заехать в квартиру и забрать свои вещи. По пути я захватила в упаковочном отделе несколько пустых коробок и поехала, молясь, чтобы Ганса не оказалось дома. Я решила, что шансы в мою пользу. Его никогда не бывало дома, когда я там жила, так с чего он теперь-то станет домоседом?
Подъезжая к нашему дому, я включила в машине отопление и всю дорогу теребила застежку своей летной куртки, хотя она и так была застегнута до самого верха. Я вся тряслась, и дело тут было не в погоде. Я старалась успокоиться, прикуривая сигареты одну от другой и представляя, что Ганса не будет дома, но, когда я подъехала к дому и увидела его БМВ криво припаркованным на обочине с раскрытыми окнами, я поняла, что все мои позитивные настройки пропали втуне.
Будучи на грани полноценной панической атаки, я решила плюнуть и приехать попозже. У меня не было сил на еще одну ссору. Мне и на предыдущую-то их не хватило. Но когда я переключалась на заднюю передачу, часы радио в машине велели мне остаться. Они сказали мне, что мироздание привело меня в это время на это место не просто так, и мне осталось лишь сделать последние шаги. Они сказали мне, что сейчас 11:11.
Время.
Припарковавшись, я в странной тишине подошла к дому. Все птицы улетели на юг. Сверчки и цикады попрятались на зиму. Дети были в школе, их родители – на работе, а осенние листья, обычно хрустевшие под ногами, обратились в тлен. Казалось, весь мир затаил дыхание, пока я возилась с ключами и отпирала дверь.
Но, как только дверь была раскрыта, как только тайна наконец вышла наружу, весь мир позади меня испустил общий выдох. Загудели машины, залаяли собаки, заревело дорожное движение, а я уставилась на пару черных лакированных сапог с высокими каблуками, валявшихся перед нижней ступенькой лестницы.
Я никогда раньше не теряла контроля над собой. Неважно, какой пьяной или под каким кайфом я бывала, какая-то малая часть моего сознания все равно оставалась начеку, чтобы следить за остальной мной. Чтобы снять косметику перед тем, как отрубиться. Чтобы прикусить язык, пока не сказала чего-то совсем уж лишнего. Чтобы приказать мне остановить машину, пока я никого не убила.
Но тут эта сволочь ушла с дежурства.
Я взлетела по ступенькам и замерла наверху, вертя головой по сторонам. Все было тихо. Ни в кухне, ни в гостиной никого не было. А моя инсталляция из нагромождений лжи была сдвинута на край кофейного столика, чтобы освободить место переполненной пепельнице, десятку пустых пивных банок и моей опустевшей бутылке «джека».
Значит, оставалась только спальня.
Повернув налево, я направилась к открытой двери в нескольких метрах от меня и замерла на месте, когда увидела перед собой свой худший кошмар, реализованный черным по белому. Черные волосы – его лохматые, ее длинные и прямые, обрамляющие сливочно-белую кожу. Мое черное одеяло, небрежно прикрывающее их спящие тела. Белые стены нашей квартиры, светящиеся в лучах утреннего солнца. И его драные черные джинсы кучей на полу перед дверью.
Вид Девы-Гота в моей постели с моим бойфрендом ударил меня так сильно и так внезапно, что мне показалось, что меня ударили физически. Болело все. Везде. Шок врезал мне прямо под дых. Отвержение наотмашь ударило в голову. Предательство, как и положено, вонзилось в спину. Но только после того, как я увидела, что Ганс исподтишка смотрит на меня из-под своих длинных черных ресниц, притворяясь спящим, ярость вспорола мне грудь и хирургически удалила из моего сердца все его следы.
Рванув к кровати, я одним движением схватила одеяло и простыни и со всей силы врезала ими по голым бедрам Виктории, с криком: «Убирайся из моей постели!»
Ее карие глаза распахнулись, и я ударила ее снова. Шлеп! Моя рука оставила на ее белой коже заметный красный след.
Она в панике села, изо всех сил пытаясь уклониться, спросонок и с похмелья явно плохо соображая, что происходит.
– Я сказала, убирайся из моей постели! – взревела я и как следует врезала ей в последний раз, превращая ее белую ногу в мясной фарш. Но тут на моих руках сомкнулись сильные руки Ганса.
Он буквально выволок меня, визжащую и пинающуюся, из спальни, по пути заперев замок на двери. Я оказалась заперта за пределами собственной спальни. А Дева-Гот – внутри.
Не помню, сказал ли он мне что-нибудь. Если да, я все равно не услышала ни одного слова. Я помню только, что матерно визжала и швыряла ему прямо в голову все, до чего могла дотянуться. Тяжелую хрустальную пепельницу. Пульт от телевизора. Подсвечник. Другой подсвечник, побольше. Рамку с нашей фотографией возле шины грузовика. Его учебники. Пустую бутылку из-под моего виски. Мое кольцо. Я полностью разгромила квартиру, которую столько времени убирала, а Ганс только стоял на страже возле двери в спальню, рукой отбиваясь от летящих в него предметов.
Когда все было брошено, все стеклянное перебито и весь вред нанесен, я рухнула на диван, прижала к груди подушку и разревелась.
Каким-то образом сквозь пульсирующие у меня в ушах кровь и ярость ко мне в голову начали понемногу пробиваться слова. Одни и те же. Снова и снова.
– Ничего не было. Ничего не было. Ничего не было. Я тебе клянусь, Биби. Ничего не было.
«Он не назвал меня деткой. Интересно, теперь он так зовет ее?»
– Эй, ну, пожалуйста, погляди на меня? Пожалуйста?
Я глянула краешком глаза поверх подушки, которую обнимала. Ганс сидел рядом со мной на диване и смотрел мне прямо в глаза. Он не брился несколько дней. Его глаза были красными и опухшими. И он вонял, как дно пивного бочонка. Но исходящие от него эмоции были чистыми, печальными и искренними.
– Ничего. Не было.
– И ты думаешь, я этому поверю? – я указала на дверь в спальню. – Да вы все время болтали по телефону у меня за спиной. Почему бы и не потрахаться, пока меня нету, а?
Ганс продолжал говорить тихим, ровным голосом, как будто вел переговоры со сбежавшим из сумасшедшего дома пациентом.
– Мы с Викторией дружим еще со школы. Она пару недель назад рассталась со Стивеном, и ей надо было с кем-то поговорить.
– Да уж, конечно, – фыркнула я, отворачиваясь от него.
Он такой наивный. Деве-Готу надо было с кем-то поговорить, и она названивала ему каждый день два месяца подряд, вместо того чтобы позвонить Джульет или мне? Да ладно. Ей нужен был его член, но Ганс всегда видел в людях только хорошее.
Особенно в расстроенных симпатичных девушках.
– Биби, погляди на меня.
– Не смей меня так называть!
– Ты сказала, чтобы я не звал тебя деткой. А теперь я не могу называть тебя даже Биби? Так как же мне, на хер, тебя называть?
– Лучше вызови такси для той сраной шлюхи, которая заперта в моей спальне! – последние слова я проорала в сторону запертой двери у него за спиной, приставив руку ко рту.
– Биби…
Я злобно взглянула на него, и он приподнял руки.
– Ничего не было. Я клянусь тебе. Я пошел в бар, где работает мой приятель, и там набрался. Я позвонил Виктории, чтобы выплакаться в дружеское плечо, и она тоже решила приехать. И мы оба выпили слишком до хрена, так что я велел ей валить сюда и пообещал, что утром пригоню ее машину.
– И ты думаешь, я поверю, что девка, которая месяцами звонит тебе тайком, надралась с тобой, приперлась к тебе домой и не пыталась трахнуть тебя в моей постели? – последние слова я снова проорала в сторону спальни.
– Погляди на меня. Я же еще одетый.
Это была правда. На нем были трусы, майка и даже носки. Все, кроме джинсов, которые я видела на полу. А Ганс никогда не спал в одежде.
– Я дал Виктории майку и шорты вместо пижамы, и мы отрубились.
И тогда дверь спальни приоткрылась, и через щелку выглянула пара глаз, как у енота.
– Это правда, – просипела Дева-Гот. Ее голос звучал так, будто кто-то водил наждаком по стеклу.
Она приоткрыла дверь чуть пошире, и я увидела, что она и вправду была в старой майке и шортах Ганса. Ее накрашенные глаза жутко размазались, и она была еще бледнее обычного, а на бедре у нее спереди и сбоку вспухали лилово-красные полосы.
Похоже, у нее утро выдалось еще похуже, чем у меня.
Хорошо.
Дева-Гот робко выбралась из своей тюрьмы, сделала шаг, потом другой, потом еще – пока не подошла прямо ко мне. Присев, чтобы наши глаза были на одном уровне, Виктория взяла мою руку, поцеловала костяшки пальцев и заплакала. Я уж не знаю, было ли это от раскаяния в том, что она пыталась украсть моего бойфренда, или из сострадания к моей боли, или она оплакивала нашу дружбу, которую непоправимо разрушила, но я сама отчаянно нуждалась в утешении, и я приняла его.
Соскользнув с дивана, я села на пол рядом с Викторией, позволила ей обнять меня, и мы заплакали вместе.
Когда мы отплакались, я закурила и заметила, что Ганс расхаживает туда-сюда вдоль дивана, грызя ноготь на большом пальце. Он казался несчастным, потерянным и абсолютно бесполезным.
– Почему бы тебе не отвезти ее домой? Мне надо собираться, – сказала я.
Ганс взглянул на меня, нахмурив брови.
– В смысле, собираться? Что ты хочешь взять?
– Ну, свое барахло. Я уезжаю. И отказываюсь от аренды, так что можешь делать с этой квартирой, что хочешь. Мне насрать.
– Ты уверена, что тебе не нужна помощь? – по его тону, которым он произнес слово «помощь», я поняла, что он имел в виду «присмотр». Глаза Ганса обежали комнату, перебирая, что в ней принадлежало ему.
– Я уверена, что хочу, чтобы ты убрался отсюда на хер, – отрезала я.
Как только Ганс с Викторией отвалили, я взяла телефон, позвонила Джейсону и сказала, что мне надо одолжить его большую машину.
Единственное, о чем я жалею, так это о том, что не увидела лицо Ганса, когда он вернулся домой и обнаружил, что у него больше нет простыней, подушек, ламп и лампочек, занавески в душе, шампуня, зубной пасты, туалетной бумаги, кастрюль, сковородок, тарелок, вилок и ложек, еды и пульта от телевизора.
Сукин сын.
44
Я с застрявшим где-то в глотке сердцем въехала на стоянку позади тату-салона «Терминус». Жуткого грузовика Рыцаря было не видно, но на его месте стоял сияющий хромом мотоцикл-чоппер. Было очень странно представить себе, что Рыцарь теперь ездит на чем-то таком маленьком вместо такого большого. Интересно, подумала я, что еще изменилось с нашей последней встречи?
С той жуткой ночи прошло уже больше года. Я больше года старалась оберегать себя. Я не отвечала на его звонки, сменила работу и даже переехала. Я сумела избавиться от абьюзера, но одно тяжелое расставание – и вот она я, снова принесла ему себя на серебряном блюде.
«Может, он стал другим?» – думала я, обходя здание вокруг.
«Пожалуйста, вернись в машину», – умоляло все мое нутро.
«Может, в этот раз он не будет меня мучить?»
«Уходи. Сейчас же. Пока еще не поздно».
«Интересно, какое тату он мне нарисовал?»
«Интересно, сколько осталось до того, как ты зальешься кровью и слезами?»
«А что, если картинка мне не понравится?»
«А это неважно, потому что ты все равно сдохнешь».
«Господи. Я что, вспотела? Почему я вспотела? Это же чертов декабрь».
«Потому что тебя сейчас убьют, тупая сука! Быстро убирайся отсюда!»
Я остановилась перед потрескавшимися ступеньками, ведущими к парадной двери. Тату-салон «Терминус» находился в старом кирпичном здании в Литтл Файв Пойнтс – забавном квартальчике художников в Восточной Атланте, прибежище всевозможных странностей и чудес. И грязи. И опасностей. Там тусовались все панки, готы, хиппи, металлисты, скейтеры, рокеры и скинхеды. Там я проводила раньше все ночи с пятницы на субботу, свернувшись в объятиях Рыцаря на диване в комнате отдыха «Терминуса». Там мне приходилось не однажды опасаться за собственную жизнь. Там Рыцарь познакомил меня со своими демонами.
Но я все же вернулась туда.
Контраст темноты снаружи с ярким светом внутри был таким, что я могла увидеть через окно все, что происходило в салоне. И первым, кого я увидела, был Рыцарь.
Он сидел на вертящемся стуле лицом к окну и работал над лодыжкой какого-то скейтера, лежавшего в его кресле. Он выглядел совсем другим. Он отрастил свои белые волосы и зачесал их назад. Мне так нравилось трогать его мягкую стрижку под ноль. А теперь волосы казались такими жирными, что я бы не стала их касаться. На нем была одежда байкеров – мотоциклетные ботинки, черные джинсы, черная майка «Харли-Дэвидсон» и красная бандана на голове – вместо его обычных бойцовских ботинок и камуфляжа. Его кожа была обветренной, он выглядел старше своих лет, и обе его руки были полностью покрыты татуировками.
Пока он не взглянул в окно и не прищурился на меня своими прозрачно-голубыми глазами, я даже не была уверена, что это он. Но тут я едва не отпрыгнула в страхе, пока не сообразила, что он не может меня увидеть.
Рыцарь щурился на собственное отражение.
Я взглянула за него, на пустое место, где раньше стояло его старое кресло. То, в котором он делал мне пирсинг. То, которое он в психотическом приступе выдрал из пола и разодрал на кусочки своим ножом-бабочкой. Я глянула в коридор, ведущий к пожарной лестнице, с которой он меня однажды спустил. Лестница выходила в проход, где произошло слишком много пьяных злобных драк, чтобы помнить их все.
Прошло уже больше года с тех пор, как меня унижали, толкали, хватали, душили, прижимали к стене и принуждали к сексу. Меня больше года называли деткой, а не Панком. Меня касались с нежностью, а не с яростью. Никто не повышал на меня голос. И никто в ярости не поднимал на меня руку.
И никто больше никогда не будет этого делать.
Ганс не был ошибкой; он был волшебником. Он сделал то, чего я никогда бы не сделала для себя сама. Он показал мне, чего я стою. И однажды, когда я буду меньше сердиться, я скажу ему за это спасибо.
Я в последний раз взглянула на Рыцаря, стараясь запомнить его черты. Острый нос и скулы. Почти бесцветные ресницы и всегда насупленные брови. Толстые, покрытые шрамами руки, такие талантливые, но склонные к насилию. И россыпь светло-коричневых веснушек, напомнивших мне, как быстро ему пришлось повзрослеть.
Единственная наша с ним фотография все еще стояла в рамке на его полке с инструментами.
Но девочка на ней? Ее давно уже не было.
Эпилог
Январь 2001, воскресенье Суперкубка
Спойлер: «Фальконы» не вышли в финал Супер-Кубка. Даже близко не подошли.
Джейсон списывал этот хреновый сезон на то, что я пропустила последние четыре игры. Думаю, он даже в это верил. Он всерьез злился, что меня не было на месте. Я пыталась объяснить, что хотела прийти, но от самой мысли о том, чтобы проехать мимо своей бывшей квартиры да еще, может, увидеть там машину Ганса, я буквально заболевала, но Джейсон был слишком пьяным, чтобы вникать. Как всегда.
Вместо этого я проводила выходные с Джульет и Ромео, которых совсем забросила, и переоформляла свое жалкое подобие спальни. Первым делом я передвинула чертову кровать обратно к правильной стенке. А еще, поскольку я вернулась домой с гораздо большим количеством барахла, чем уезжала, найти место для всех ламп, картин, подсвечников, кастрюль и сковородок стало целой проблемой.
В конце концов я развесила кастрюли и сковородки на крючках по стенам вокруг кровати, как делают в навороченных кухнях. Мама сказала, что это как бельмо на глазу, но сама я улыбалась всякий раз, когда смотрела на них. Они напоминали мне о том, что я наконец стала такой отвязной, какой всегда хотела. Я перестала быть жертвой, как с Рыцарем, и чьей-то игрушкой, как с Харли. С Гансом я прошла через рай и ад и вышла с другой стороны с полным мешком сатанинских домашних приблуд, которые стали моими трофеями.
Но даже так мне потребовался целый месяц на то, чтобы прийти в себя. Учеба и работа после праздников снова стали рутиной. Спальня снова стала напоминать место, куда мне хотелось возвращаться. Но больше всего меня взбодрил ночной телефонный звонок от Ганса за несколько дней до Суперкубка.
Это была его первая попытка пообщаться со мной с тех пор, как я уехала, и он казался совершенно убитым. Он та-а-ак сожалел. Расставание было величайшей ошибкой в его жизни. Он хотел, чтобы я вернулась. С тех пор как я ушла, все пошло к чертям. Его поймали пьяным за рулем и, похоже, на целый год лишат прав. Студия звукозаписи отказалась от «Фантомной Конечности» из-за низких продаж дебютного альбома. И в довершение ко всему его выселили из Деревни Холостяков за неуплату аренды. Я спросила, живет ли он теперь в своем БМВ, надеясь, что он скажет «да», но, к сожалению, он вернулся в замок на озере.
К концу нашего разговора последние следы горечи, за которые я цеплялась, растаяли и улетели, как перышко на ветру. Я с улыбкой на лице позвонила Джейсону и сказала, что приду смотреть Суперкубок.
В квартире было больше народу, чем обычно, но Джейсон, даже в своем нетрезвом состоянии, увидев меня, бросил все, чтобы убедиться, что у меня есть пиво и место на диване.
Я решила, что мне надо почаще исчезать на месяц.
Я приготовилась целый вечер пялиться в телевизор, притворяясь, что понимаю, что за херня там происходит, когда обратила внимание на что-то происходящее возле двери.
Нет, не на что-то.
На кого-то.
Новый гость Джейсона был высоким, стройным и с ног до головы в черном. Скинув черное пальто, он небрежно повесил его на стул у входа. Под пальто была черная рубашка с закатанными рукавами, открывающими накачанные бицепсы и предплечья. Рубашка была заправлена в идеально сидящие брюки. Проходя через гостиную, он распустил узел стильного, узкого черного галстука. Над шеей была линия челюсти, сделавшая бы честь Капитану Америка, высокие скулы и коротко стриженные светло-каштановые волосы, точно как у Марка Мак-Грата.
Он выглядел как плохой парень с хорошей работой и великолепным телом, и я совершенно точно была заинтересована.
Проглотив слюну, я решила, когда он пойдет обратно, или упасть к его ногам, симулируя обморок, или притвориться, что подавилась, чтобы он сделал мне искусственное дыхание. Но в любом случае все это должно было кончиться тем, чтобы он спас мне жизнь, и это связало бы нас прочной, неразрывной нитью.
Я уже собиралась кинуться на выполнение своих планов, когда услышала где-то в кухне крик Аллена: «Кен!»
Интересно, подумала я, чего он зовет Пижаму, если тот еще даже не пришел, но, когда Аллен появился с распростертыми руками и обхватил копию Марка Мак-Грата, я поняла, что ошиблась.
Кен был тут.
И Кен был дико крут.
Это как Супермен дурил всех вокруг, притворяясь тихеньким репортером, всего лишь надев костюм и очки. Я не могла понять, как Кену удалось убедить меня, что он совсем не мой тип, всего лишь надев спортивные штаны и пару кроссовок. Я что, правда такая дура? Он был умным, красивым и забавным – в таком сухом, саркастичном ключе, – а я полностью списала его со счетов, как какого-то прилизанного придурка.
Внезапно я растерялась, что делать и как себя вести. Кен был моим приятелем, так что я должна была хотя бы сказать: «Как дела?», но я просто не могла. Я так и сидела, прячась на ровном месте, в ожидании каких-то проявлений Кенства. Я видела, как он с ловкостью ниндзя выдрался из объятий Аллена. «Да, это Кен». Как пошел и взял из холодильника витаминный напиток. «Супер Кен». И как улыбнулся, наконец заметив меня из-за кухонной стойки.
Этот сукин сын, словно сошедший со страниц GQ, в черной рубашке, черном галстуке, с шикарной стрижкой и бирюзовыми глазами улыбался… мне. Кажется, я наклонилась вперед и замерла, вздыхая с сердечками в глазах, прежде чем опомнилась и поняла, что должна улыбнуться в ответ.
На диване не было места для него, поэтому я встала. Я собиралась подойти к нему и сказать «привет», но в последний момент струхнула и, свернув направо, вышла покурить на балкон. Я даже пальто свое не захватила. Как полная идиотка.
Снаружи все было совсем по-другому. Готовясь к вечеринке, Джейсон натянул на балконе несколько рядов белых праздничных гирлянд и установил динамики от своего стерео. Внутри было шумно, ярко, тепло и бардачно, а тут, снаружи, темно, холодно, тихо и мелодично. Так что я села на мягкий балконный диванчик, закурила и стала изо всех сил наслаждаться моментом, медленно умирая от переохлаждения.
Но надолго всего этого не хватило. Услышав первые три ноты очередной песни, я была готова кинуться с этого балкона. Как будто было мало того, что я сидела тут, замерзая насмерть, Вселенная решила, что, раз уж я тут, будет страшно забавно заставить меня послушать «Падающую звезду» от «Фантомной Конечности». Со времени нашего расставания мне удавалось полностью избегать этой песни, но она наконец меня настигла.
Вздохнув, я покорилась судьбе. Слушая эти слова – действительно слушая их, – я поняла, что и в самом деле слушаю эту песню как будто в первый раз. Она не вызывала во мне тоски. Вообще-то я начала хихикать. А потом рассмеялась. А потом зажала руками рот, чтобы заткнуться и дослушать до конца.
«Падающая звезда» вовсе не была эпической сагой о предопределенной судьбе и истинной любви, как я почему-то думала о ней раньше. Это была песня про расставание. Про девушку, которая была достойна большего, чем ее возлюбленный. Он пытался удержать ее, но в конце концов она вырвалась и засияла, став тем, чем всегда должна была быть, и бросив его в пыли.
- Видел я, как сквозь небо они летят,
- Эти звезды, сверкая, бросая ночь,
- Знаю я, как сияют они и горят,
- Потому что одна не исчезла прочь,
- Оказавшись рядом с моим плечом,
- На постели моей.
- Я знаю, ее нельзя удержать,
- До нее – световые года.
- Я знаю, ее нельзя удержать,
- Теперь лишь молюсь я всегда.
- Не гасни, звезда ты моя, лети,
- Гори, дорогая, сияй,
- Только меня, меня ты люби,
- Только не забывай…
- Поводок надел я своей звезде
- И к кровати накрепко привязал.
- И хотя могла она путы прожечь,
- Ей по сердцу на шее был ремешок,
- Так бы я сказал…
- Я знаю, ее нельзя удержать,
- До нее – световые года.
- Я знаю, ее нельзя удержать,
- Теперь лишь молюсь я всегда.
- Не гасни, звезда ты моя, лети,
- Гори, дорогая, сияй,
- Только меня, меня ты люби,
- Только не забывай…
- Я ошибся. Звезду нельзя удержать.
- Она, смеясь, улетела в ночь.
- Я не знал, что так будет, пока она
- Не исчезла прочь.
- Ведь она была
- Не простая звезда, что летит с небес,
- А сверхновой она была для меня…
- Я знаю, ее нельзя удержать,
- До нее – световые года.
- Я знаю, ее нельзя удержать,
- Теперь лишь молюсь я всегда.
- Не гасни, звезда ты моя, лети,
- Гори, дорогая, сияй,
- Только меня, меня ты люби,
- Только не забывай…
– Тебе это нравится?
Я подскочила, все еще зажимая руками рот, и увидела, как Марк Мак-Кен закрывает за собой балконную дверь. На нем было пальто, а в руках он держал мою куртку. Даже не знаю, кому я обрадовалась больше – Кену или своей куртке.
Вручая мне мою блестящую бордовую летную куртку, Кен сказал:
– Довольно ветрено, тебе не кажется?
Закутываясь в куртку, как в одеяло, я хрипло рассмеялась.
– Ветрено до жопы!
Я подвинулась, освобождая Кену место на диванчике, но он, как всегда, отошел в дальний конец балкона.
Всегда на расстоянии.
– А какая у тебя любимая группа? – спросила я, затягиваясь сигаретой, словно не рисковала отморозить себе в процессе кончики пальцев.
– «Sublime», – без малейшего промедления ответил Кен.
– «Sublime»? Да ладно, – хрюкнула я.
– А что не так с «Sublime»?
«Черт. Так он не шутит».
– Нет-нет, ничего, – сдала я назад. – Отличная группа.
– Так в чем дело-то? – Кен поднял бровь и оперся о балконные перила, явно наслаждаясь видом моих корчей.
А мне нравилось смотреть, как он смотрит на мои корчи.
– Хм, ну, фактически они поют только про то, как чуваки под сорок пьют и курят траву.
– И еще про детскую проституцию, – добил меня Кен.
– Ну да, – хихикнула я. – Как я могла об этом забыть? Это же в «Не том Пути».
– Это практически величайшая песня на свете.
– Эй, – сказала я, снова отвлекаясь его прикид. – Мне нравится, как ты одет. Чего это ты такой нарядный?
Читать бесплатно другие книги:
