Рок-звезда Истон Биби

30

Едва «Падающую звезду» начали исполнять по радио, концертное расписание группы резко изменилось. Их не только стали приглашать на все проходящие летние рок-фестивали, но даже места, где они раньше играли на разогреве, теперь хотели видеть их основными выступающими. Я была страшно рада за Ганса, но сама я взяла очень много курсов на летний семестр, да еще продолжала работать на полставки, и теперь, со всеми его разъездами, мы могли видеться только перед и после его местных выступлений.

И даже эти местные выступления заметно изменились. Мы больше не пили виски у черного хода, расшвыривая мусор вокруг. Теперь мы пили виски в комнате отдыха, куда то и дело заходили какие-то люди, чтобы договориться об интервью, прослушивании или фотосессии. То есть фактически я пила виски, а Ганс работал.

Известность также принесла с собой новую породу поклонниц – групи. С обычными фанатками я уже как-то смирилась. Они были назойливые, но, получив свой поцелуй, объятие и автограф, они хихикали и убегали. Групи же, напротив, хотели не просто поцеловать моего мужчину; они хотели его трахнуть, выйти за него замуж, родить детей, развестись и следующие восемнадцать лет получать алименты, а потом, когда деньги кончатся, продать записанное тайком секс-видео.

Стоять возле сцены в ожидании, пока на нее выйдет «Фантомная Конечность», всегда было довольно противно, но стоять там среди взрослых теток, чьи майки с эмблемой «Фантомной» казались заметно севшими – так они обтягивали их изгибистые тела, – было практически невыносимо.

Среди них я казалась невидимой.

Ну, хотя бы в тот вечер на мне было платье. Пускай оно было черным с маленькими белыми черепами, и я дополнила его своими бойцовскими ботинками, но это был мой самый девчачий наряд класса примерно с пятого.

Когда огни в зале погасли, а толпа ломанулась к сцене, я обнаружила, что меня оттеснили примерно ряда на четыре еще до того, как парни успели занять свои места.

Черт. Тут надо было прыгать. Я поняла, что не стоит здесь оставаться.

Первые четыре ряда стояли настолько тесно, что я не могла протиснуться сквозь них, так что я вместо этого стала пробираться к краю толпы. Я была со стороны Ганса, всего метрах в пяти от сцены, достаточно близко, чтобы разглядеть панику на его лице, когда он взглянул на первый ряд и не увидел там меня. Я заорала его имя и замахала руками – как раз вовремя, чтобы успеть привлечь его внимание до того, как Трип начнет свои разговорчики с толпой.

Когда глаза Ганса отыскали меня, клянусь Богом, у меня подогнулись коленки. Их менеджер уговорил его начать подводить глаза на концертах, и результат был просто сногсшибательный. Мне дико хотелось взбежать на сцену и стереть эту подводку к чертям.

Ганс улыбался мне, а подведенные голубые глаза сияли во тьме. Татуированная рука, обхватившая тело блестящей красной гитары, напряглась, готовясь к работе. Широкий ремень в заклепках, поддерживающий его свободные штаны, поблескивал при движении. И тут наш контакт прервался. Начав играть, Ганс опустил взгляд – и таким он и останется до конца концерта.

Ну, надо думать, кроме поцелуйного конкурса.

Но я больше не смотрела на эту херню. Звуки канкана становились для меня сигналом, чтобы уйти оттуда на фиг. Я уходила пописать, покурить, купить выпивку, сунув бармену свой фальшивый документ, проверить свою чековую книжку все что угодно, лишь бы не видеть чужих губ на лице своей родственной души. Обычно это значило, что меня успевали как следует облапать по пути от сцены и обратно, но это было неважно. Все равно меня было особо не за что хватать.

Закончив второй выход на бис убойным кавером «Terrible Lie», парни направились к выходу со сцены под оглушающий шум восторженного визга и заверений в любви из толпы, в которой меня больше не было. Я уже проталкивалась от сцены, изо всех сил намереваясь пробраться за кулисы и донести свою тощую задницу поближе к полосатым штанам Ганса раньше, чем все мои конкурентки.

Когда мне наконец удалось вырваться из этого пульсирующего моря сжатых кулаков и потных тел, причитающих: «Мы не уйдем! Мы не уйдем!», я подбежала к охраннику, сунув ему под нос свой пропуск за сцену, как будто агент ФБР со значком.

Промчавшись за сценой по темному коридору и несколько раз заблудившись, я наконец заметила Трипа сквозь приоткрытую дверь гримерки.

Он стоял, наклонившись над подносом с мясной нарезкой, и ел рулет из индейки, в то время как какая-то групи категории А стояла перед ним на коленях, двумя руками делая ему массаж мошонки через кожаные штаны.

У меня свело желудок. Не от того, что я увидела, а от того, что это означало. Если уж тут оказалась баба, польстившаяся на Трипа с его убогим хозяйством, то…

Ганса уже наверняка захватили.

Со сжатыми наготове кулаками и бьющимся где-то в глотке сердцем я сделала глубокий вдох и распахнула настежь дверь гримерки. И точно – там, в глубине, на диване, раскинув руки по спинке, сидел мой высокий, темный, невозможно секси бойфренд, и его милая, фирменная улыбка была направлена на какую-то шлюшку с плохой стрижкой под Дженнифер Энистон. На ней была маечка с таким низким вырезом, что он мог бы использовать ее декольте в качестве подставки для пива. Сам же Ганс был совершенно расслабленным, его поза – открытой и приглашающей, а все его внимание было обращено на мерзавку, успевшую к нему первой.

Я наблюдала, словно в замедленной съемке, как эта Дженнифер Шлюхистон протянула ему фломастер, а затем зацепила указательным пальцем верх своей майки и, хихикнув, потянула тонкую ткань вниз, как будто собиралась подставить ему для автографа свою сиську. Но не успела еще ее сиська выскочить наружу, в тот самый момент, когда я изготовилась кинуться на нее, Ганс краем глаза уловил меня.

– Эй, детка!

Его лицо озарила такая улыбка, что я на секунду почувствовала себя обезоруженной и почти забыла, как я зла. Тут он вскочил с места с такой скоростью и энтузиазмом, что Дж. Шлюхистон чуть не слетела с дивана мордой вниз и была вынуждена изо всех сил обеими руками вцепиться в обивку.

Ганс схватил меня в удушающие медвежьи объятья, которые вот уж точно не были взаимны. Почувствовав мое сопротивление, он медленно отпустил меня, отодвинув на расстояние вытянутой руки, и посмотрел на меня, нахмурив брови.

– Что стряслось, Би? – его радужное настроение померкло, стоило ему увидеть мое лицо. – В чем дело, детка? С тобой там что-нибудь случилось?

– Фу! – я стряхнула его руки, выбежала из гримерки и устремилась обратно в лабиринт. В коридорах то здесь, то там горели красные лампочки, а в промежутках между ними было совершенно темно. Все это выглядело как преисподняя.

«Годится», – подумала я, уже ощущая себя в аду.

Я наконец-то нашла идеального мужчину, и я обречена весь свой век беспомощно наблюдать, как другие бабы пытаются оттрахать его.

Следуя указателям на выход, я наконец обнаружила дверь наружу, в которую и устремилась. Только вместо того, чтобы ощутить освежающее дуновение вечерней прохлады, на которое надеялась, я с головой нырнула в горячий, липкий бульон, который по летнему времени считается у нас воздухом.

Наклонившись, я оперлась руками о колени, стараясь перевести дыхание и сдержать подступающие злые слезы. От этого движения из моей сумки вылетела половина ее содержимого. Косметика, сигареты, права Джолин Годфри, противозачаточные таблетки веером разлетелись по асфальту, упав на ровный слой бутылочных осколков и сигаретных окурков у меня под ногами.

«Прелестно».

Встав на колени, я начала собирать свое имущество, и тут рядом со мной опустилась темная фигура. Пять длинных мускулистых пальцев, протянулись передо мной и подняли последнее, что оставалось, – толстый красный конверт.

– Эй, ты в порядке? – тихо спросил Ганс, проводя рукой по моей спине. Сильно, неласково.

Я выпрямилась насколько могла и выхватила конверт у него из рук. Во мне кипела ярость, более густая и горячая, чем июльский воздух вокруг нас.

– Нет, я ни хрена не в порядке! Эта баба собиралась вытащить там сиськи, Ганс!

Засунув конверт в сумку и закрыв ее, я порадовалась, что он не заметил своего имени, написанного с другой стороны крышки.

– Я же ни хрена не слепая! Ты что, всерьез думал, что я сделаю вид, что ничего не видела, как и все остальное?

Ганс не стали подниматься с колен вместе со мной. Он просто поднял руки в умоляющем жесте.

– Детка…

– А что, если бы я сегодня не пришла? Что бы еще ты ей подписал?

Я чувствовала, что не могу дышать. Моя грудь вздымалась, как будто целая гора всего того, что я не хотела замечать раньше, вдруг стала слишком тяжела, чтобы продолжать нести ее. Дело было не только в этой девице. Это был вопрос, могут ли его губы быть призом для победительницы поцелуйного конкурса. Вопрос, сколько девушек целовало его, а я даже не знала об этом. Вопрос, сколько этих девушек приходило за сцену на других концертах этим летом и что там происходило, когда меня не было рядом, чтобы этому помешать. Это была какая-то бесконечная разверзшаяся передо мной серая зона. И все это рухнуло на меня в одночасье целой лавиной неуверенности.

Начав задыхаться, я сделала шаг назад.

– Я… Я больше так не могу.

Я сама была в шоке, услышав собственные слова, но это была правда. Я больше так не могла. Это пожирало меня. Мою самооценку. Мое психическое здоровье. Я чувствовала, что схожу с ума.

Ганс стоял, замерев, потрясенно раскрыв рот.

– Ганс, я тебя люблю. Я, блин, так сильно люблю тебя, что не могу видеть всю эту херню, знать, что она происходит, знать, что никто, кроме меня, не считает это чем-то важным. Я больше не могу делать вид, что это меня не убивает. Не могу притворяться, что не лежу по ночам без сна, думая, скольких девушек ты там целовал, пока меня не было рядом. Сколько еще шлюшек пролезло в твою гримерку. Что они там у тебя лапали, когда меня не было рядом, чтобы прогнать их, – у меня задрожал подбородок, и я сердито ткнула пальцем в сторону зала. – Я просто больше не могу, Ганс. Прости. Я просто… просто, на хрен, слишком ревнива, чтобы быть твоей девушкой.

Я развернулась, собираясь дойти до своей машины, включить кондиционер, запереть все двери и плакать там, пока не умру, но тут пара здоровых рук обхватила меня поперек туловища.

Ганс развернул меня, и мы снова оказались лицом к лицу. Он стоял передо мной на коленях и смотрел на меня блестящими подведенными глазами.

– Детка, прости меня. Черт, мне ужасно жаль. Я просто идиот, – его обычно мягкий голос звучал так искренне, что, казалось, вот-вот сорвется. – У этой девки был пропуск журналиста, и она сказала, что она с радио, 105-й канал, и хочет быстро взять интервью. Я просто собирался присесть с ней и ответить на пару вопросов, пока ты не придешь, но когда мы начали разговаривать, стало ясно, что ни с какой она не с радиостанции. Просто фанатка, которая достала пресс-пропуск и хотела автограф.

– Ну, мне показалось, она хотела кое-что еще, кроме автографа, – не удержалась я.

Несмотря на то что Ганс очевидно раскаивался, та же история повторялась из раза в раз.

– Би, клянусь тебе, я не знал. Я был уверен, что она хочет взять интервью, – Ганс изо всех сил замотал головой.

– Ганс, это именно то, о чем я говорю. Ты, блин, такой наивный, что не понимаешь, что все эти девки бегают за тобой, до тех пор, пока они практически не оседлают твой член! А я не могу быть рядом двадцать четыре часа в сутки семь дней в неделю, чтобы гонять их. Сам же ты, что очевидно, для этого не годишься.

Злобно шипя ему эти слова взбешенным, обвиняющим тоном, в глубине души я знала, что он ничего не мог с этим поделать. Он не был виноват в происходящем. Он был чересчур добрым и милым и ни в ком не видел плохого. Именно за это я в него и влюбилась.

Как нас учили на курсе по межличностным коммуникациям, у нас с Гансом было то, для чего есть специальный термин – смертельное влечение. Это явление, когда те же качества, что привлекают тебя в ком-то, являются для ваших отношений гибельными. Я обожала, каким Ганс был добрым, нежным и романтичным. Всякий раз, как он обхватывал меня своими татуированными ручищами, я чувствовала себя так, как будто на меня надели шубу, сделанную из теплых живых щенков, которые хором поют мне признание в любви. Единственной проблемой было то, что с Гансом себя так чувствовали примерно все. Даже Круэлла де Виль не отказалась бы примерить это щенячье пальто.

– Пусти, Ганс. Тебя там поклонницы ждут.

Как я ни была зла, выражение ужаса и отчаяния, появившееся у него на лице после этих слов, вызвало у меня желание взять обратно все свои слова. Ганс Оппенгеймер был не человек, а единорог. Выдумка. Волшебный принц из сказки. Мне каким-то чудом повезло заполучить плохого парня в татуировках, с золотым сердцем и свинцовым членом, и что же я делаю? Вызываю у него комплекс вины, пока он стоит передо мной на коленях среди окурков и осколков лампочек?

Это он должен был меня бросить.

Я раскрыла рот, чтобы забрать свои слова, но из него вырвался только изумленный вскрик, потому что Ганс изо всех сил обхватил меня руками за талию и зарылся в меня лицом.

Не отпуская моего туловища, он немного повернул голову набок, только чтобы проговорить:

– Не уходи, детка. Пожалуйста. Ты не можешь. Я понимаю, что ты видишь всех этих фанаток и групи, но я-то их не вижу. Клянусь. Я просто вижу людей, которые не ты, и тебя. Вот и все. Все остальные – просто ходячие, говорящие куски плоти, от которых надо избавиться, чтобы прийти к тебе.

Усилив хватку, он заговорил громче и возбужденнее.

– А хочешь знать, почему я теперь больше не смотрю на тебя, когда на сцене? Потому что я не могу, Би. Я не могу даже смотреть в зал, потому что там всегда найдется какой-то урод, который хочет купить тебе выпивку в баре, или увести в уголок, или прижаться к тебе своим хреном, когда ты в первом ряду. И ты считаешь, это ты тут ревнивая?

Подняв голову, Ганс вперил в меня безумный, сердитый взгляд, которого я у него раньше не видела.

– Да всякий раз, когда я торчу там, наверху, я каждые пять минут вижу какую-то херню, и мне так и хочется прыгнуть в толпу и засунуть зубы этого придурка ему в глотку, – его голос все мрачнел, Ганс крутил в руке подол моего хлопкового платья. – Это так сбивает с ритма, что я вообще не могу туда смотреть. Меня хватает, только чтобы сжать зубы и стараться не отвлекаться от музыки. Я так хочу защитить тебя, а вместо этого не могу ни хрена сделать там, наверху.

Когда до меня дошли слова Ганса, я чуть не утонула в слезах, потекшей туши и облегчении. Я обхватила его лицо обеими руками и подтянула вверх, к своим мокрым соленым губам. Я покрыла его поцелуями, в то же время осознавая, что проблема не в Гансе. Он-то был еще лучше, чем я боялась. А вся проблема в том, что я просто его не стоила.

Ганс целовал меня в ответ так, словно я была последним колодцем в Сахаре, и я решила, что с ревностью и неуверенностью в себе надо завязывать. Ганс очевидно любил меня, если был готов стоять на коленях на выбитых зубах, пустых шприцах и битом стекле только ради того, чтоб я от него не ушла. Пришло время принять его любовь и преодолеть свои заморочки.

Прервав поцелуй, Ганс прижался лбом к моему лбу. Обхватив мое лицо своими огромными грубыми руками, он сказал:

– Я хочу, чтобы ты переехала жить ко мне.

– Что?

Ганс слегка отстранился, ровно настолько, чтобы взглянуть в мои застывшие, моргающие глаза.

– Ты говоришь, что больше так не можешь. Что ты слишком ревнуешь. Отлично, я тоже. Я хочу, чтобы ты была только моя, – кадык на его шее ходил вверх и вниз. – С тех пор, как ты вернулась домой, я уже чуть ума не лишился, на фиг. Я хочу каждое утро просыпаться рядом с тобой. Я не могу больше ждать. Возвращайся.

Каждый квадратный сантиметр моего тела отчаянно защипало от радости, которую я пыталась скрыть, но которая выплескивалась из моих пор. Даже глаза щипало от слез, которые набежали, затеняя зрение. Без единого слова я сунула руку в сумку и, прикусив нижнюю губу, вручила Гансу красный конверт, который он только что подобрал.

– Что это? – спросил он, любуясь каллиграфически выписанным собственным именем. Когда я не ответила, он оторвал край и вытащил самодельную открытку со словами «С днем рождения», написанными тем же шрифтом. – Но мой день рождения был месяц назад, – сказал Ганс, морща брови. – Почему ты… – он открыл открытку, и его голос замер.

Я смотрела, как на его лице сменяют друг друга миллион различных эмоций, по мере того как он листает ее содержимое – брошюру Деревни Холостяков в центре города, стопку сотенных купюр, достаточную для того, чтобы внести залог за однокомнатную квартиру, и, наконец, дурацкий стих, который я написала еще до того, как «Фантомная Конечность» вышла в радиоэфир. До того как я убедила себя, что рок-звезде не нужна живущая с ним подружка. До того, как я сделала шаг назад.

Добежав глазами до самого низа страницы, Ганс приподнял проколотую бровь, а уголки его губ поднялись и изогнулись, отчего на небритых щеках появились две прелестные ямочки.

– Что все это значит? – тихо спросил он, поднимая свои подведенные голубые глаза навстречу моим.

– Это значит «да».

31

Взяв меня за руку и ласково водя большим пальцем по моей ладони, Ганс пошел провожать меня до машины. Я оставила ее примерно за километр, но мне бы хотелось, чтобы это было еще дальше. Я хотела, чтобы эта прогулка не кончалась.

Влажный воздух окутывал нас, как теплое, толстое одеяло. Все клеточки моего тела пели в унисон с цикадами. Все молекулы плясали в свете уличных фонарей. А мое сердце трепетало с каждым взмахом длинных черных ресниц Ганса, когда я ловила на себе его улыбающийся взгляд.

Или, вернее сказать, длинных черных ресниц ГДЧ. Я не могла поверить, что мой милый Ганс и этот высокий, классный, татуированный, крутой мужик, которого я только что видела на сцене перед тысячами зрителей, – один и тот же человек. Он мог уйти оттуда с любой девушкой, какую бы ни выбрал, но он побежал за мной и умолял меня остаться, стоя на коленях на битом стекле.

Когда перед нами завиднелись задние фары моего ржавого черного «мустанга» и я уже начала оплакивать конец нашего вечернего променада, я внезапно почувствовала, что меня тащат с тротуара в чей-то двор.

– Гляди, – прошептал Ганс, ведя меня вглубь чьего-то участка возле прекрасно отремонтированного довоенного здания.

Я попыталась вернуть своего увлекающегося бойфренда обратно на улицу, но тут увидела, в какой неземной волшебный мир он меня затащил. Двор этого особняка был обвешан, замотан и обклеен тысячами тысяч белых рождественских гирлянд – в середине июля.

Тут, очевидно, недавно проходила вечеринка или свадьба, какое-то большое празднество, но сейчас не было видно никаких следов жизни. Двор как бы спускался с горы к бассейну, вода в котором была гладкой, как стекло. В ней отражались мигающие лампочки, которые были намотаны и свисали с каждой ветки каждого дерева, насколько хватало взгляда. Терраса на первом этаже этого недавно отремонтированного трехэтажного дома в стиле plantation была покрыта деревом, и на ней была оборудована летняя открытая кухня с каменным очагом. Все это освещалось рассеянным светом, льющимся из бумажных абажуров над головой. Все окна в доме были темными. Единственное шевеление исходило от вращающихся на патио потолочных вентиляторов.

Патио было под первым этажом, уходящее под террасу. Там ровным рядом стояли как минимум шесть дорогого вида шезлонгов из тикового дерева, с пухлыми красными подушками. Под потолком все еще лениво вращались три вентилятора. Пол вокруг бассейна был выложен каменной плиткой, которая потом переходила в патио, а потом упиралась в закрытые двойные двери. За ними, возможно, находилось какое-нибудь роскошное подвальное спа, оборудованное на всякий случай еще одним бассейном.

Я даже не могла сразу воспринять всю эту красоту. Мое внимание поминутно перескакивало с одной роскошной детали на другую. Должно быть, мозг Ганса работал так постоянно. Пока моя голова кружилась, а глаза метались по всем углам этого прекрасного, как шкатулка для драгоценностей, двора, я даже не замечала, как Ганс тащил меня все дальше, вглубь этой, что очевидно, сугубо частной собственности.

И пока мое тело не плюхнулось Гансу на колени, я не понимала, что он провел меня в то самое патио, и мы теперь сидим на одном из этих шезлонгов под террасой.

Я застыла от ужаса, уверенная, что у этих людей наверняка куча денег, и они, скорее всего, установили тут наисовременнейшую, как в «Играх голода», охранную систему с невидимыми лазерными лучами и паралитическим газом. Но было слишком поздно. Я уже была парализована сильными руками Ганса на моей талии, уютным укрытием этого тайного патио и великолепием сотни тысяч огоньков, танцующих на деревьях и в воде вокруг меня.

Мы с Гансом просто молча сидели, наслаждаясь видом. Ветви деревьев мерцали в унисон со стрекотом сверчков и цикад. Все это вместе с удаленным шумом кондиционеров создавало концерт белого шума и белого света, которые играли только для нас. Пока мы с Гансом смотрели на все это, прижавшись друг к другу, у нас произошел телепатический разговор, из тех, что полны обещаний, блестящих колец, слов «Я согласна» и ласковых прозвищ.

Ганс начал покрывать легчайшими поцелуями мое плечо, поднимаясь по шее к уху, я откинула голову и прикусила губу, чтобы не замычать вслух.

Он повторил свою нежную атаку с другой стороны. Но на этот раз, касаясь ртом моей шеи, он захватил зубами один из концов банта, который держал на шее завязки моего платья, и потянул. Через секунду черная ткань, прикрывающая мою грудь, открыла путь теплому влажному воздуху.

Моим первым инстинктивным движением было схватить платье, вернуть его на место и удрать отсюда, пока хозяева не спустили на нас собак, но когда Ганс захватил своими талантливыми пальцами оба моих соска и слегка потянул, я сдалась. Уронив голову ему на плечо, я непроизвольно выгнула спину и поддалась его импульсивному натиску.

– Ты так прекрасна, – прошептал Ганс, скользя зубами по моему плечу.

Когда я уже была готова закричать от сдерживаемого наслаждения, Ганс резко поднялся, подошел к изножью шезлонга, где я сидела, и опустился возле меня на колени. Это напоминало позу, в которой мы недавно стояли на парковке. Но теперь все было другим. Фирменная улыбка Ганса снова была у него на лице, а я была готова сорваться и улететь в Лас-Вегас, вместо того чтобы рыдать в своей машине.

Ганс глядел на меня, его глаза были теплыми и любящими, а с губ не исчезала шкодливая улыбка. Потом он наклонился и поймал губами мой левый сосок. Ганс обводил языком чувствительную розовую плоть до тех пор, пока я не почувствовала, что мои трусики намокли, а костяшки пальцев, которыми я вцепилась в раму шезлонга, побелели.

Ганс ухватил обеими руками мое платье за подол и сдернул его с меня через голову.

Прежде чем я успела осознать, что сижу совершенно голая в чужом дворе, Ганс, наклонившись, уделил внимание и другой моей груди, полизывая и посасывая ее, пока я отчаянно сдирала с него майку. Не обращая на меня внимания, он спустился по моему телу ниже, убийственно медленно продвигаясь своими поцелуями по пути, который мог вести только к одной цели. Одновременно он шевелил руками серебряные колечки в моих сосках, глубже усаживая меня в шезлонг. Едва моя голова коснулась подушки, его рот достиг верха моих уже насквозь мокрых трусиков. Ощущения от его языка, и губ, и носа сквозь тонкую ткань были сравнимы с божественной электрической агонией. Я хотела, и чтобы это никогда не кончалось, и чтобы уже перешло в бесконечный сияющий оргазм.

Мои бедра непроизвольно задергались, умоляя Ганса нырнуть в меня и прекратить эту муку.

И тут я почувствовала, как толстый палец подцепляет влажную ткань у меня между ног и медленно сдвигает ее в сторону.

Как только палец убрал барьер, разделяющий нас, он тут же оказался среди моих влажных складок, мучительно медленно скользя туда-сюда. Мне казалось, что все мое нутро переполнено обжигающим напалмом. Это было слишком. Я сейчас умру. Я сижу, почти голая, растопырившись на чужом шезлонге, с грудью, открытой ночному воздуху, мокрые проколотые соски отвердели от покалывающего дуновения вентилятора с потолка. Пальцы, которые только что мастерски терзали бас-гитару на глазах тысяч людей, поглаживают мою точку G, а подведенные, хитрющие глаза рок-звезды смотрят на меня снизу, оттуда, где опытный язык лижет и подергивает колокольчик. Вдетый в мой клитор.

Я уже чувствовала волну подступающей разрядки, когда услышала, как Ганс расстегивает свой ремень и молнию на штанах.

«Слава богу!»

Его язык и волшебные пальцы ни на секунду не отрывались от меня, пока он с легкостью избавлялся от своих кроссовок и штанов. На одно мгновение отпустив мои губы, Ганс одним движением сдернул свою майку и подхватил меня на руки. Я обхватила его ногами за талию, а руками – за шею, надеясь, что он положит меня на шезлонг и вонзится в меня, а еще лучше – прижмет мое тело к стене, чтобы можно было не волноваться о неожиданных скрипах всей этой изысканной мебели.

Ганс поднял меня и понес. Ощущение его мозолистых рук, сжимающих мою задницу, и толстого, твердого члена, касающегося моих бедер изнутри, сводило меня с ума. Я вцепилась руками в его густые волосы, присосалась к его распухшим губам, которые были липкими и солеными от меня же самой. Меня настолько захлестывали чувства и желание, что я даже не замечала, как далеко он меня занес, пока не ощутила всплеска теплой воды в своих ботинках.

Мои глаза немедленно распахнулись, а вода все продолжала прибывать, поднимаясь по моим ногам.

Ганс принес меня… прямо в чертов… бассейн!

Прежде чем я успела протестующе закричать или забрыкаться, он сунул свой язык глубоко мне в рот, а головку своего здорового, твердого, как алмаз, члена, в мою киску.

Вся моя тревога ушла под поверхность воды, туда, где теперь слились воедино наши тела. Я могла чувствовать только Ганса. В моем сознании просто больше не оставалось места для беспокойства, страха, влаги, сухости, жара, холода, прошлого, будущего. Все ощущения были переполнены Гансом, и я только хотела его еще глубже – во всех смыслах этого слова.

Когда мы совсем ушли под воду, Ганс прижал меня спиной к прохладной каменной стенке бассейна и наполнил не только своим пульсирующим естеством, но вообще собой. Каждое движение, казалось, лишь удаляло очередной слой, разделяющий нас, и в конце концов мы перестали быть двумя людьми в бассейне. Мы были бассейном. Мы были бесконечным, безбрежным морем.

Ганс прервал поцелуй для того, чтобы прошептать в мою шею: «Я люблю тебя».

У меня на глазах выступили слезы. Конечно, Ганс уже тысячу раз говорил мне эти слова, но я никогда раньше не позволяла себе их услышать. Поверить им. Понадеяться вопреки всему, что сказки действительно могут сбываться. До этой ночи я считала, что это такая милая фраза, которую Ганс говорит всем своим подружкам, и что рано или поздно он скажет ее кому-нибудь получше. Но сегодня на парковке я увидела это в его лице. Услышала в его голосе. И теперь я чувствовала это в каждом движении его бедер. Он действительно любил меня. И я отвечала ему тем же.

Схватив его прекрасное лицо руками, я заставила его взглянуть на меня. Когда он подчинился, крошечные огоньки на ветках позади нас заплясали, отражаясь в его блестящих глазах, и мне показалось, что сквозь эту черную подводку и темные ресницы я смотрю прямо в небеса.

Я разгладила большим пальцем настороженную V между его бровями и прошептала, не отрывая глаз: «Я. Люблю. Тебя».

Ганс крепче обхватил меня сзади, вошел в меня так глубоко, как только мог, и прижал свой лоб к моему. «Я тебя люблю».

Его слова прозвучали еще сильнее, настойчивее и яснее, чем раньше. Они отозвались во мне эхом, наполнили меня и достигли самых дальних пустот, куда не удавалось никогда раньше проникнуть ничему, по пути вызывая во мне дрожь удовлетворения.

Спустя секундную паузу Ганс медленно вышел и снова вонзился в меня сильнее, чем раньше. Я непроизвольно застонала ему в губы.

«Черт!»

Если он будет так продолжать, я наверняка перебужу всех хозяев вместе с их злобными ручными кобрами. Но следующий удар Ганса был еще сильнее.

«Ох!»

Я закусила губу, чтобы не закричать от восторга, вцепилась в его спутанные волосы и прошипела ему в губы: «Я люблю тебя!»

Мои чувства были тут же вознаграждены таким мощным ударом, что через край бассейна выплеснулась вода.

Целуя меня за ухом и прижимаясь ко мне бедрами, Ганс прорычал: «Я люблю тебя».

Внезапно Ганс крепко сжал мою задницу и поднялся во весь рост так, что наши обнаженные тела выше бедер оказались над водой, на воздухе. Я протянула руку назад и оперлась о край бассейна, предоставив свою грудь плохому парню рядом со мной, а свою душу – тонкому артисту. Ганс ответил на это предложение, закусив зубами колечко в моем левом соске и одновременно вонзившись в меня.

Пламя.

Я, должно быть, снова ушла под воду, но мои чресла, и сердце, и легкие пылали огнем от наслаждения. Я могла только извиваться, стонать и кричать при каждом движении: «Я люблю тебя. Люблю тебя. Люблю тебя».

Выгнув спину, я стиснула внутренними мускулами головку его члена. Он зарычал в ответ и снова вонзился в мою сжатую киску.

Ганс выходил и врывался, все сильнее и быстрее, пока водная гладь вокруг нас не забурлила, и наша страсть не начала выплескиваться из бассейна через край, заполняя щели между окружающими бассейн терракотовыми плитками.

Зажав мой правый сосок между зубами, Ганс озорно водил языком по чувствительной проколотой плоти, пока у меня не закатились глаза, а из тела не извергнулся вулкан семенной жидкости, стонов, проклятий и слез.

Ганс быстро прижал к моим губам два мокрых пальца, чтобы я замолчала, и прорычал: «Черт возьми, я люблю тебя» мне в шею, окончательно изливаясь в меня.

Мы долго стояли в воде, по нашим телам стекали остатки подводки с глаз, мы висели друг на друге, сливаясь в посткоитальном благословенном сплетении и тяжело дыша, пока наши мозги не пришли в состояние снова воспринимать поступающую извне информацию.

Кто знает, сколько это продолжалось? На небесах нет счета времени.

Но я знаю, что, когда я наконец открыла глаза и взглянула на дом, там что-то изменилось.

– Хм, Ганс? А свет там и раньше горел?

– Какой свет? – Ганс повернул голову, и выражение, промелькнувшее на его лице, когда он заметил освещенное окно на втором этаже, сказало мне все, что я хотела узнать.

А вой сирен, раздавшийся издали, только подтвердил это.

32

Ганс был как чертов ниндзя. За время, пока я попыталась добраться до лесенки в своих наполненных водой бетонных блоках со стальными носами, он выскочил из бассейна, метнулся в патио и вылетел оттуда уже в штанах и кроссовках, с кучей нашей одежды и моей сумкой, зажатой под татуированной рукой, как мяч для регби. Хотя его лицо так и не утратило игривого выражения, Ганс, не теряя времени, выдернул меня свободной рукой из воды и поволок куда-то прочь, на фиг из этого мигающего рая.

Держась за руки, мы прорывались через соседские дворы в направлении моей машины. Звук наших топающих и хлюпающих шагов раздавался в темноте и тишине окружающего нас благополучия. Я только молилась, чтобы хозяева всех этих миллионных дворов, которые мы тут рушили, были где-нибудь в ласковом голубом сонном море и не услышали, как мы, хихикая и матерясь, скачем по их безукоризненно выстриженным газонам и клумбам, шикая друг на друга, когда один из нас опрокидывал лейку или влетал головой в какую-нибудь коринфскую колонну.

И с каждым жарким, влажным, паническим вдохом, который мне удавалось сделать, рев приближающихся сирен становился все громче. Наконец мы увидели мой «мустанг» в просвете между двумя домами. Мы с Гансом на цыпочках пробирались по дальнему краю двора, возле которого он был припаркован, и озирались вокруг, чтобы убедиться, что на горизонте чисто.

Накинув на плечо ремень сумки, я глянула на Ганса и схватила сжатую в кулак руку другой, надеясь, что это похоже на всем известный универсальный полицейско-телевизионный сигнал «жди». Ганс замер возле дома, а я промчалась через двор, вспоминая по пути, что так и не надела платье и на мне нет ничего, кроме красных стрингов, которые каким-то чудом снова оказались на месте во время моего забега по чужим дворам.

«Ничего, – сказала я сама себе, стоя голой посреди улицы и судорожно роясь в сумке в поисках ключей. – Не такая уж ты и голая. Да на тебе практически купальник. Просто ты где-то потеряла его верхнюю часть. Ничего страшного. На Ямайке есть пляжи, на которых ты вообще считалась бы чересчур одетой».

Наконец разыскав ключи, я распахнула дверь и нажала кнопку запора, ныряя внутрь машины. С восхищением я наблюдала через пассажирское окно, как голое, мускулистое, почти двухметровое тело Ганса неслось ко мне через двор.

Подобрав слюни, я воткнула ключ в зажигание. Едва Ганс успел захлопнуть за собой дверь, а я уже готова была завести мотор и свалить отсюда ко всем чертям, как мое зеркало заднего вида озарилось всполохами голубого света.

«Вот блин!»

Я обернулась, чтобы посмотреть, что там происходит, и увидела, что полицейская машина остановилась возле того самого дома, откуда мы только что сбежали. Хоть я и стояла примерно в квартале оттуда в тени большой магнолии, мне не хотелось привлекать внимание к своему сомнительному «форду» 1993 года, приткнувшемуся на углу очевидно дорогого района, где-шикарные-машины-стоят-в-собственных-гаражах, так что мы с Гансом решили сползти под сиденья и немного переждать.

Хотя мы с ним оба были голыми по пояс и прятались от полиции, Ганс все равно осветил меня уверенной улыбкой рок-звезды, протянул руку и погладил меня по щеке. «Это было потрясающе».

Смотреть в его мечтательное лицо было все равно что выпить таблетку санакса.

«И о чем я только так беспокоилась?»

Но тут я услышала хлопок закрывающейся дверцы машины и быстро вспомнила, о чем я должна была беспокоиться.

«Ах, да! Чертовы полицейские!»

Очнувшись от своего любовного транса, я вытащила из кучи одежды на коленях у Ганса свое платье – он не отрывал своих размазанных глаз от зеркала заднего вида – и натянула его через голову. К сожалению, я никак не могла завязать его у себя на шее, пока сидела, скорчившись, под рулем машины, но хотя бы моя нижняя часть была прикрыта.

Ганс не отрывал глаз от бокового зеркала.

Заинтересовавшись, что же там настолько привлекло Ганса, я потянулась через центральную консоль и прижалась щекой к теплой и влажной груди Ганса. Не поднимаясь и не выдавая нашего присутствия, я поглядела, что же он там рассматривал.

Мигалка на патрульной машине горела, и полицейский офицер сидел за рулем. Другой полицейский с пистолетом стоял у входа в тот самый дом, разговаривая с мужчиной среднего возраста в махровом халате. Я, конечно, мало могла разглядеть с такого расстояния, но каким-то инстинктом я уловила, что домовладелец сердито поднял руку и указал пальцем прямо на мою машину.

– Дуй! – заорал Ганс, вынуждая меня одновременно завести мотор, выжать сцепление и сорваться с места. Я тронулась, даже не включив фары. Сирена взвыла у меня за спиной, и я сжалась от ужаса.

«Черт, черт, черт!»

К счастью, я довольно часто бывала в этом районе в поисках бесплатной парковки, так что знала все выезды из него. Но я не была уверена, что смогу выбраться отсюда так, чтобы нас не поймали.

Мое тело управляло машиной исключительно силой мышечной памяти, потому что сознание полностью отключилось и унеслось по спирали куда-то в тысячу разных сторон.

«Так. С чего начнем? Побег от полиции, обнажение в общественном месте, нарушение частной собственности, использование фальшивых документов, употребление алкоголя несовершеннолетней, занятие сексом в публичных местах, нарушение порядка, превышение скорости, побег от полиции… Меня отправят в тюрьму. Я окажусь в тюрьме в одном платье на завязках и стрингах. Офигеть можно».

Я свернула направо, на улицу, с которой приехала, и посреди поворота вдавила в пол педаль газа, как Харли учил меня еще на треке. Я не гоняла уже больше года, но, судя по всему, еще помнила, как завернуть за угол на полной скорости, не перевернувшись набок.

«Би, просто представь, что ты снова гоняешь на треке. Ты же все время это делала. Это клево. Ты просто ловишь кайф».

Перейдя на вторую передачу, я резко тормознула перед следующим поворотом, чтобы перенести часть веса вперед до поворота руля. Войдя в поворот наполовину, я снова вдавила газ и повернула, одновременно за секунду переходя на третью передачу.

«Видишь? Это ж как на велосипеде ездить. Уже умея, не разучишься».

– Черт, детка! Где ты такому научилась?

Это было первое, что произнес Ганс с момента нашего старта, и я услышала в его голосе изумление. Я покосилась на него и обнаружила своего рок-звездного приятеля вцепившимся в крышу одной рукой и в центральную консоль другой, с выражением ужаса и восторга на лице. И мне не нужно было другого вдохновения. Проведя почти год в переживаниях из-за собственной неполноценности на фоне этого человека, я наконец нашла способ взять реванш и выделиться из толпы идиоток, обивающих порог Ганса.

Я могу водить чертов «мустанг», и я умею делать это полуголой.

Я повторила свой прием и прорвалась через последний поворот в этом квартале. Я все еще слышала сирены у себя за спиной и периодически видела отражения синей мигалки в окнах домов и дорожных знаках, но я набрала дистанцию, и нас с полицейской машиной разделяло несколько поворотов, так что они не могли меня видеть.

На следующем повороте мы должны оторваться.

Если я смогу вырваться отсюда и попасть на шоссе, где не надо останавливаться, мы спасены. Через десять секунд мы тогда окажемся на парковке перед клубом, и фиг они нас там найдут. Но если мне придется остановиться на светофоре… то все.

Игре конец.

Мы приближались к перекрестку со светофором. Я перешла на вторую и затаила дыхание…

«Пожалуйста, зеленый, зеленый, зеленый…»

– Зеленый! Зеленый! ЖМИ, ЖМИ, ЖМИ! – Ганс подпрыгивал на краю сиденья, глядя направо, налево и снова направо, чтобы быть уверенным, что я не убью нас обоих.

Я вдавила акселератор всеми пятьюдесятью килограммами мокрой кожи и стали, привязанными к моей ноге, и была вознаграждена резким визгом потертых шин и еще более резким рывком головы Ганса, которая отлетела назад и впечаталась в подголовник.

Мигая фарами, я неслась ко въезду на клубную парковку, до которой оставалось чуть меньше квартала. Несколько сотен метров, и мы спасены.

Двести… Сто…

Ганс сидел, полностью обернувшись назад, вцепившись двумя руками в подголовник, и широко раскрытыми глазами смотрел, нет ли за нами погони. Я закусила губу, чтобы не дать вырваться на волю самодовольной, удовлетворенной улыбке, которая могла разрушить мою крутость, сделала глубокий вдох и резко повернула в последний раз, влетая на парковку под скрежет шин и визг тормозов – чисто для красоты. Оказавшись на парковке, я немедленно выключила фары и втянулась в первое же свободное место, которое заметила.

Ганс впал в истерический припадок, колотя по подголовнику кулаками и вопя: «ВУ-У-У-У-У-У-У-У!!!!», словно Трип, приветствующий стадион.

В жизни не видела никого в таком восторге.

Когда я выключила мотор и повернулась, Ганс схватил меня за плечи своими ручищами и буквально затряс, как тряпичную куклу.

– Черт, детка! Ты от них удрала! Ты от них удрала ко всем чертям! – на его лице была безумная улыбка. – Где, на фиг, ты научилась так гонять?

Но он всегда легко переключался. Я заметила, как его глаза посреди фразы скользнули по моей все еще обнаженной груди, и рука тут же импульсивно потянулась погладить колечко в моем соске. Услышав мой вскрик, Ганс поглядел на меня и, сглотнув, сказал:

– Это была самая сексуальная штука, которую я видел в своей жизни.

Прежде чем я смогла придумать достойный ответ, я обнаружила себя вжатой в водительскую дверь, и все метр девяносто чего-то темного, высокого и татуированного поглощали мой все еще распухший рот и полуобнаженное тело. Ганс был ненасытен. Запустив руки ему в волосы, я вцепилась в них со всей силы, не зная, что он сделает со мной в следующий момент. И пусть я была на водительском месте, но в этой гонке с Гансом я оказалась пассажиром.