Хроника Убийцы Короля. День второй. Страхи мудреца. Том 1 Ротфусс Патрик

– Лишнее доказательство того, что вы искусный лжец, вряд ли поможет вам завоевать мое доверие.

Внутри у меня все похолодело. Я рассчитывал, что маэр охотнее выслушает мое разоблачение…

– И тем не менее, ваша светлость: ему я солгал, а вам говорю правду. Поскольку он счел меня всего лишь праздным молодым аристократом, он позволил мне присутствовать при том, как он готовил ваше лекарство.

Я показал пузырек с янтарной жидкостью. Солнце радугой заиграло на стеклянных гранях.

Алверон остался неподвижен. Его взгляд, обычно ясный, туманился от боли и смятения.

– Я требую доказательств, а вы потчуете меня сказками! Кавдикус верно служил мне целых десять лет. И тем не менее я поразмыслю над тем, что вы сказали.

Судя по его тону, размышлять он собирался недолго и немилостиво. Он протянул руку за пузырьком.

Я ощутил, как во мне вспыхнул огонек гнева. Это помогло растопить ледяной страх, скрутивший меня изнутри.

– Ваша светлость желает доказательств?

– Я желаю выпить лекарство! – рявкнул он. – И уснуть наконец. Будьте любезны…

– Ваша светлость, я могу…

– Да как вы смеете меня перебивать?! – гневно вскричал Алверон и попытался сесть в кровати. – Вы заходите чересчур далеко! Убирайтесь немедленно, и тогда я, возможно, еще подумаю о том, чтобы воспользоваться вашими услугами!

Его трясло от ярости, рука по-прежнему тянулась за пузырьком.

Повисла пауза. Я протянул ему пузырек, но, прежде чем он успел его схватить, я сказал:

– Вас недавно рвало. Чем-то молочно-белым.

Напряжение в спальне нарастало, но, услышав то, что я сказал, маэр застыл.

– Вам кажется, что язык у вас опух и сделался тяжелым. Вы чувствуете сухость во рту и какой-то странный, резкий вкус. Вас тянет на сладкое, на сахар. Вы просыпаетесь по ночам и обнаруживаете, что не можете двигаться, не можете произнести ни звука. У вас бывают приступы слабости, вас мучают колики и приливы паники.

По мере того как я говорил, рука маэра мало-помалу отодвигалась все дальше от пузырька. Лицо его уже не было яростным и гневным. Взгляд сделался растерянным, почти напуганным, но зато вновь стал ясным, как если бы страх пробудил некую внутреннюю осторожность.

– Это сказал вам Кавдикус, – предположил маэр, но голос его звучал неуверенно.

– Неужто Кавдикус стал бы обсуждать подробности вашей болезни с посторонним? – осведомился я. – Я опасаюсь за вашу жизнь, ваша светлость. И если мне придется нарушить приличия ради того, чтобы вас спасти, я это сделаю. Дайте мне две минуты на то, чтобы высказаться, и вы получите доказательства!

Алверон медленно кивнул.

– Я не стану утверждать, будто знаю, что именно входит в него, – я указал на пузырек. – Но основное, что вас отравляет, – это свинец. Это объясняет и слабость, и боль в мышцах и внутренностях. И рвоту, и паралич.

– Паралича у меня нет.

– Хм… – Я окинул его критическим взглядом. – Это хорошо. Но тут ведь не только свинец. Я так понимаю, что там еще изрядная доза офалума, который сам по себе не яд.

– А что же это тогда?

– Ну, скорее лекарство, точнее, наркотик.

– Так что же это тогда? – бросил он. – Отрава или лекарство?

– Вы, ваша светлость, когда-нибудь принимали лауданум?

– Да, как-то раз, когда был моложе, чтобы уснуть со сломанной ногой.

– Так вот, офалум обладает похожим действием, но его обычно избегают применять, потому что он вызывает очень сильное привыкание.

Я помолчал.

– Его добывают из смолы деннера.

Услышав это, маэр побледнел, и глаза его сделались совершенно ясными. Про сладкоедов знали все.

– Я подозреваю, что он стал добавлять его, потому что вы нерегулярно принимали лекарство, – сказал я. – Офалум должен был заставить вас с нетерпением ждать новой дозы и в то же время облегчать ваши страдания. Это также объясняет, отчего вас тянет на сладкое, приступы потливости и странные сны, которые вам снятся. Что же он туда еще положил? – задумался я вслух. – Вероятно, шовный корень или маннум, чтобы вас пореже тошнило. Умно. Жестоко и умно.

– Не так уж умно, – маэр улыбнулся одними губами. – Он все же не сумел меня убить.

Я поколебался, но наконец решился сказать ему правду:

– Убить вас, ваша светлость, было бы несложно. Он мог бы без труда растворить в этом пузырьке, – я поднял пузырек повыше, – достаточно свинца, чтобы вас убить. А вот сделать так, чтобы вы заболели, не убив и не парализовав вас, – это действительно трудно.

– Но для чего? Зачем ему травить меня, если не затем, чтобы убить?

– Ну, эту загадку вашей светлости разрешить будет проще, чем мне. Вы лучше меня знаете, какие интриги тут могут быть замешаны.

– Но для чего ему вообще меня травить? – маэр был искренне озадачен. – Я щедро ему плачу. Он живет при дворе, в почете. Он может свободно заниматься своими проектами и путешествовать, когда захочет. Он прожил тут уже десять лет. С чего бы вдруг?

Он покачал головой.

– Говорю вам, это совершенно бессмысленно!

– Ради денег? – предположил я. – Говорят, всякий человек имеет свою цену.

Маэр все качал головой с недоумением, потом вдруг остановился и посмотрел на меня.

– Нет. Только что вспомнил. Я заболел задолго до того, как Кавдикус принялся меня пользовать.

Он умолк, задумался.

– Да, верно. Я обратился к нему, желая узнать, сможет ли он исцелить мою болезнь. А симптомы, о которых вы говорите, появились лишь через несколько месяцев после того, как он принялся меня лечить. Это не мог быть он.

– Ваша светлость, свинец в малых дозах действует медленно. Если он намеревался вас отравить, вряд ли он хотел бы, чтобы вы принялись блевать кровью через десять минут после того, как вы примете его снадобье.

Я внезапно вспомнил, с кем говорю.

– Ох, простите, ваша светлость! Я неудачно выразился.

Он сухо кивнул в знак того, что извинения приняты.

– Слишком многое из того, что вы говорите, похоже на правду, и я не могу этим пренебречь. И тем не менее я все еще не верю, что Кавдикус мог так поступить.

– Мы можем это проверить, ваша светлость.

Он взглянул на меня:

– Каким образом?

– Велите принести к вам в комнаты полдюжины птиц. Лучше всего подойдут капелюшки.

– Капелюшки?

– Такие крохотные, яркие, красно-желтые пташки, – я развел пальцы на пару дюймов. – Они просто кишат у вас в садах. И пьют нектар из цветков селаса.

– А-а! У нас их зовут «мимолетками».

– Так вот, мы подмешаем ваше лекарство в их нектар и посмотрим, что будет.

Он помрачнел.

– Если, как вы говорите, свинец действует медленно, на это уйдет несколько месяцев. А я не собираюсь в течение нескольких месяцев обходиться без лекарства из-за ваших необоснованных фантазий.

По его тону я понял, что он снова готов взорваться.

– Птички весят куда меньше вас, ваша светлость, и обмен веществ у них куда быстрее. Мы увидим последствия в течение одного-двух дней.

«Ну, я надеюсь».

Он поразмыслил над этим.

– Хорошо, – сказал он и взял со столика колокольчик.

Я поспешно заговорил, прежде чем он успел позвонить:

– Нельзя ли попросить вашу светлость выдумать какой-нибудь предлог, для чего вам потребовались эти птички? Осторожность не помешает…

– Стейпса я знаю всю жизнь, – твердо ответил маэр. Взгляд его был ясным и пронзительным, как никогда. – Я доверяю ему свои земли, свой сейф и свою жизнь. И я не желаю слышать предположений, будто на него нельзя положиться!

В его голосе звучала несокрушимая уверенность.

Я потупился.

– Хорошо, ваша светлость.

Он позвонил в колокольчик. Не прошло и пары секунд, как на пороге показался дородный дворецкий.

– Да, сэр?

– Стейпс, мне недостает прогулок в саду. Не могли бы вы добыть мне полдюжины мимолеток?

– Мимолеток, сэр?

– Да, – сказал маэр таким тоном, словно заказывал обед. – Славные пташки. Мне кажется, их пение поможет мне уснуть.

– Я попробую что-нибудь сделать, сэр.

Прежде чем закрыть дверь, Стейпс мрачно зыркнул на меня.

После того как дверь закрылась, я взглянул на маэра.

– Нельзя ли спросить у вашей светлости зачем?

– Чтобы ему не пришлось лгать. Он не склонен к этому. А то, что вы сказали, разумно. Осторожность есть орудие мудрости.

Я увидел, что его лицо блестит от пота.

– Если не ошибаюсь, ваша светлость, вам предстоит нелегкая ночь.

– В последнее время у меня все ночи нелегкие, – с горечью ответил он. – Чем эта будет хуже предыдущей?

– Офалум, ваша светлость. Ваше тело жаждет его. Через пару дней худшее останется позади, но до тех пор вас ждут… значительные неудобства.

– Говорите яснее!

– У вас будут болеть зубы и голова, вы будете обливаться потом, вас будет тошнить, вас будут мучить судороги и спазмы, особенно в ногах и спине. Вы можете потерять контроль над своим кишечником, вас будут попеременно терзать приступы сильной жажды и рвоты.

Я сидел, глядя в пол.

– Извините, ваша светлость.

Под конец описания лицо маэра изрядно вытянулось, однако он сдержанно кивнул.

– Я предпочитаю знать об этом заранее.

– Есть кое-что, что способно облегчить ваши страдания, ваша светлость.

Он немного оживился.

– Например?

– Например, лауданум. Буквально чуть-чуть лауданума, чтобы успокоить тягу вашего тела к офалуму. Есть и еще средства. Неважно, как они называются. Я мог бы заварить вам настой. Еще одна проблема состоит в том, что в вашем теле скопилось большое количество свинца и само по себе это не пройдет.

Это встревожило его куда больше, чем все, что я говорил до сих пор.

– Разве он не выйдет естественным путем?

Я покачал головой:

– Отравление металлами – коварная штука. Металлы накапливаются в теле. Потребуются специальные усилия, чтобы высосать свинец наружу.

Маэр насупился.

– Дьявольщина! Терпеть не могу пиявок!

– Да нет, ваша светлость, это просто фигура речи. В наше время пиявки ставят только неучи и шарлатаны. Свинец из тела требуется вытянуть.

Я подумал, не сказать ли ему правду – что он, по всей вероятности, так и не сумеет окончательно избавиться от него по гроб жизни, – но решил оставить эти сведения при себе.

– А вы это сделать можете?

Я надолго задумался.

– Пожалуй, никого лучше меня вам не найти, ваша светлость. Университет далеко. Бьюсь об заклад, из десяти здешних врачей едва ли один обучен толком, к тому же я не знаю, кто из них водит дружбу с Кавдикусом.

Я поразмыслил еще и покачал головой:

– Я знаю как минимум полсотни людей, которые управились бы с этим лучше меня, но все они за тысячу миль отсюда.

– Я ценю вашу честность.

– Большую часть необходимых припасов я могу отыскать внизу, в Северене-Нижнем. Однако…

Я умолк, надеясь, что маэр поймет, к чему я клоню, и избавит меня от неприятной необходимости просить денег.

Он непонимающе смотрел на меня:

– Однако?

– Мне потребуются деньги, ваша светлость. То, что вам необходимо, добыть не так-то просто.

– О да, конечно!

Он достал кошелек и протянул его мне. Я был несколько изумлен, увидев, что у маэра под рукой имеется как минимум один туго набитый кошелек. Я невольно вспомнил напыщенную фразу, которую сказал портному в Тарбеане пару лет тому назад. Что я тогда изрек? «Благородный человек кошелька из рук не выпускает»? Я с трудом удержался от неуместного смешка.

Вскоре вернулся Стейпс. Расторопный дворецкий добыл целую дюжину капелюшек и посадил их в клетку на колесиках размером с добрый шкаф.

– Право же, Стейпс! – воскликнул маэр, когда слуга вкатил в дверь клетку, обтянутую мелкой сеткой. – Вы превзошли себя!

– Где вам угодно ее поставить, сэр?

– Оставьте пока прямо здесь. Я потом велю Квоуту ее подвинуть, куда нужно.

Стейпс был несколько уязвлен.

– Да мне, право, несложно…

– Я знаю, что вы это сделаете с удовольствием, Стейпс. Но я хотел, чтобы вы принесли мне кувшин свежей яблочницы. Я надеюсь, что она поможет мне успокоить желудок.

– Да, конечно! – и дворецкий бросился прочь, затворив за собой дверь.

Как только он удалился, я подошел к клетке. Крохотные птички, похожие на самоцветы, перепархивали с жердочки на жердочку со стремительностью, неуловимой для глаз. Я услышал, как маэр произнес:

– Славные пташки. В детстве они меня буквально завораживали. Я еще, помню, думал, как чудесно было бы целыми днями питаться одним только сахаром…

Снаружи к клетке было прикручено три кормушки: стеклянные трубочки, наполненные сладкой водой. Носики двух кормушек были сделаны в виде маленьких цветков селаса, третий выглядел как стилизованный ирис. Идеальные питомцы для аристократов. Кто еще может себе позволить каждый день кормить птичек сахаром?

Я открутил крышечки кормушек и влил в каждую из них треть маэрова лекарства. Пустой пузырек я протянул маэру:

– Куда вы их обычно деваете?

Он поставил пузырек на столик у кровати.

Я следил за клеткой, пока не увидел, как одна из пташек подлетела к кормушке и стала пить.

– Если вы скажете Стейпсу, что желаете кормить их сами, можно ли рассчитывать, что он не будет трогать их пищу?

– Да. Он всегда делает то, что я велю.

– Хорошо. Пусть же они опустошат кормушки, прежде чем вы наполните их снова. Таким образом они получат заранее известную дозу, и мы быстрее увидим результат. Куда вам поставить эту клетку?

Он окинул комнату взглядом, вяло двигая глазами.

– Возле комода в гостиной, – сказал он наконец. – Клетка будет мне видна отсюда.

Я аккуратно укатил клетку в соседнюю комнату. Когда я вернулся, то увидел Стейпса, наливающего маэру стакан яблочницы.

Я поклонился Алверону:

– Я могу идти, ваша светлость?

Он жестом отпустил меня.

– Стейпс, Квоут еще вернется сегодня. Впустите его, даже если я буду спать.

Стейпс напряженно кивнул и снова взглянул на меня неодобрительно.

– Возможно, он кое-что мне принесет. Прошу вас, никому об этом не говорите.

– Милорд, если вам что-нибудь нужно…

Алверон устало улыбнулся.

– Я знаю, что вы это добудете, Стейпс. Но пусть мальчик тоже пользу приносит. Вас я предпочитаю иметь при себе.

Алверон похлопал дворецкого по руке, и Стейпс, похоже, смягчился. Я вышел из комнаты.

Поход в Северен-Нижний отнял у меня на несколько часов больше, чем это требовалось. Заминка меня бесила, но без этого было никак нельзя. Идя по улицам, я обнаружил, что за мной следят.

Это меня не удивило. Судя по тому, что я успел повидать при дворе маэра, наполненном слухами и сплетнями, я предполагал, что вслед за мной отправят пару слуг, проследить, что я делаю в Северене-Нижнем. Как я уже говорил, к тому времени придворные маэра сгорали от любопытства, желая знать, кто я такой, а вы представить себе не можете, на что способны скучающие аристократы ради того, чтобы сунуть нос в чужие дела.

То, что обо мне будут сплетничать, меня не особо тревожило, но вот последствия сплетен могли быть катастрофическими. Если Кавдикус прослышит, что после визита к маэру я отправился по аптекам, что он может предпринять? Человек, готовый отравить самого маэра, не задумываясь затушит меня, как свечку.

А потому, чтобы избежать подозрений, я, спустившись в Северен, первым делом отправился обедать. Я заказал себе славное горячее рагу и дешевого ячменного хлеба. Мне до смерти надоели изысканные блюда, успевавшие к тому времени, как мне их приносили, остыть до температуры парного молочка.

Потом я купил пару фляжек, из тех, в которые обычно наливают бренди. Потом с полчаса глазел на углу на представление небольшой бродячей труппы: я застал конец «Призрака и гусятницы». То были не эдема руэ, но играли они неплохо. И кошелек маэра был достаточно щедр к ним, когда они пустили шляпу по кругу.

Под конец я зашел в приличную аптеку. Я купил несколько разных снадобий, нервно, как бы наугад. После того как я приобрел все, что мне требовалось, и кое-что из того, что мне вовсе не требовалось, я наконец неловко осведомился у аптекаря, что бы такого попринимать, если у человека… ну… проблемы… в общем, это… в постели.

Аптекарь кивнул с серьезным видом и с непроницаемым лицом порекомендовал мне несколько препаратов. Я купил понемножку каждого из них, потом грубо и бестолково попытался сначала запугать его, а потом дать ему денег, чтобы он молчал. К тому времени, как я наконец убрался, аптекарь был разобижен и всерьез раздражен. Если бы его спросили обо мне, он бы рассказал всем желающим о хамоватом господинчике, который интересовался средствами от постельной немочи. Не то чтобы я стремился увенчать этим свою репутацию, но, по крайней мере, так до Кавдикуса точно не дойдет, что я покупал лауданум, яснотку, некусай и прочие не менее подозрительные снадобья.

Наконец я выкупил из заклада свою лютню. У меня в запасе оставался еще целый день. В результате деньги в маэровом кошельке практически иссякли, но это было мое последнее дело. К тому времени, когда я вернулся к подножию Крути, солнце уже садилось.

Если вы хотели попасть из Северена-Нижнего в Северен-Верхний, вариантов у вас было не так уж много. Чаще всего пользовались двумя узкими лестницами, которые вились по склону Крути. Лестницы были старые, осыпающиеся, местами чересчур узкие, зато бесплатные, а потому простые люди, живущие в Северене-Нижнем, обычно ходили там.

Для тех, кому не нравилось карабкаться на двести футов вверх по тесным лестницам, были и другие возможности. Грузовыми подъемниками управляли двое бывших студентов университета – не настоящие арканисты, но толковые мужики, достаточно разбирающиеся в симпатии и механике, чтобы выполнять простую задачу по подъему и спуску повозок и лошадей на просторной деревянной платформе.

Для пассажиров проезд на подъемнике стоил пенни за подъем и полпенни за спуск, но частенько приходилось дожидаться, пока какой-нибудь купец загрузит или разгрузит свои товары, прежде чем подъемник пускался в путь.

Аристократы на подъемниках не ездили. Традиционная винтийская подозрительность по отношению ко всему, что хоть отдаленно связано с магией, заставляла их пользоваться конными лифтами. Лифты тянули двадцать лошадей, впряженных в сложную систему блоков. Это означало, что конные лифты поднимали несколько быстрее, и подъем на них стоил целый полновесный серебряный бит. А главное, примерно раз в месяц какой-нибудь аристократишка по пьянке падал с них и разбивался насмерть, что только добавляло им популярности, поскольку демонстрировало избранность клиентуры.

Поскольку деньги у меня в кошельке были не мои, я решил воспользоваться конным лифтом.

Я присоединился к четырем джентльменам и одной даме, которые уже ждали своей очереди, дождался, пока лифт опустится, отдал в уплату тонкий серебряный бит и вступил на лифт.

Лифт представлял собой открытую коробку, обнесенную по краю латунными перилами. Подвешена она была на четырех толстых пеньковых канатах, закрепленных по углам, что обеспечивало платформе некоторое равновесие, однако при любом резком движении она принималась раскачиваться самым неприятным образом. С каждой группой пассажиров ездил вверх-вниз хорошо одетый мальчик, он открывал и закрывал дверцу и подавал сигнал погонщикам наверху, когда начинать тянуть.

Среди знати принято было во время подъема поворачиваться к Северену спиной. Глазеть по сторонам – дело черни. Но я, не особенно заботясь о том, что подумают обо мне эти аристократы, стоял у передних перил. По мере того как мы поднимались все выше, мое нутро начало слегка шалить.

Я смотрел на раскинувшийся внизу Северен. Это был древний город, гордый город. Высокая каменная стена, что его опоясывала, свидетельствовала о давно минувших тревожных временах. И то, что даже в нынешние спокойные времена укрепления поддерживали в идеальном состоянии, многое говорило о маэре. На всех трех воротах стояла стража, и по вечерам, после заката, ворота запирали.

По мере того как лифт поднимался все выше, разные районы Северена представали передо мной так отчетливо, как будто внизу раскинулась карта города. Вот богатый район, с садами и парками, дома – сплошь кирпич и тесаный камень. Вот бедные кварталы, с узкими извилистыми улочками, с крышами, крытыми дранкой и промазанными варом. У подножия скалы виднелся черный шрам – здесь по городу когда-то прошелся пожар, оставивший после себя лишь черные остовы зданий.

Увы, поездка окончилась слишком быстро. Прочие господа заторопились к выходу, а я пока облокотился на перила, глядя на город далеко внизу.

– Сэр! – устало окликнул меня мальчик, управлявший лифтом. – Все уже сошли.

Я повернулся, ступил с платформы на землю и увидел Денну. Она стояла первой в очереди на спуск.

Я не успел ничего предпринять – только стоял и в изумлении пялился на нее. Она обернулась и встретилась со мной взглядом. Лицо ее озарилось радостью. Она вскрикнула: «Квоут!», бросилась ко мне и очутилась в моих объятиях прежде, чем я сообразил, что происходит. Я обнял ее и прижался щекой к ее уху. Мы встретились непринужденно, как танцоры. Как будто мы уже тысячу раз репетировали эти объятия. Она была теплая и мягкая.

– Ты что тут делаешь? – спросила она. Сердце у нее отчаянно колотилось, я чувствовал, как оно трепещет возле моей груди.

Я стоял как немой. Она отступила на шаг. Я только теперь заметил старый, уже желтеющий синяк у нее на скуле. Но все равно она была самым прекрасным из того, что я видел за последние два месяца, хотя и преодолел тысячу миль.

– А ты что тут делаешь? – спросил я.

Она расхохоталась своим серебристым смехом, потянулась, чтобы коснуться моей руки. Потом она заглянула мне за спину и забеспокоилась.

– Постойте! – крикнула она мальчишке, который закрывал дверцу, ведущую на лифт. – Мне надо уехать этим лифтом, а то я опоздаю, – сказала она с мучительно-виноватым выражением на лице и, обойдя меня, вступила на платформу. – Ты заходи ко мне, ладно?

Мальчишка запер за ней дверцу, и сердце у меня упало: лифт пошел вниз.

– А где тебя искать?

Я подступил к самому краю Крути, глядя, как она исчезает внизу.

Она задрала голову. Ее лицо смутно белело в темноте, ее волосы казались тенью в ночи.

– Вторая улица к северу от Главной: улица Жестянщиков!

Сумерки поглотили ее, и внезапно я остался один на утесе. Я стоял неподвижно, вокруг меня по-прежнему витал ее аромат, руки еще ощущали ее тепло. Я чувствовал трепет ее сердца, словно пойманную птичку у себя на груди.