Беззаботные годы Говард Элизабет Джейн

Они предприняли еще одну попытку, с сахаром, и она закончилась так же, как первая, только на этот раз Джоуи заложил уши назад и вид у него стал проказливый. А когда сахар кончился, Джоуи вообще перестал подходить, и даже Уистлер в конце концов утратил к ним интерес.

– Ручаюсь, мистер Рен с самого начала знал, что его не поймать, – недовольно заявила Луиза. – Наверное, с ним такое тоже случалось, и не раз.

– Так давай вернемся и скажем ему.

Они молча перелезли через ворота, Полли казалось, что Луиза сейчас вскипит. А она вдруг сказала:

– С недоуздком ты не виновата. Знаешь, давай не пойдем к мистеру Рену. Когда у него лицо такое красное, он всегда злится на нас.

– Как свекла.

– Ужасно выглядит, правда, с его-то холодными голубыми глазами?

– Никому и в голову не придет сочетать свекольный цвет с голубым, – согласилась Полли. – Что будем делать? Может, сходим к нашему дереву?

К ее радости, на этот раз Луиза согласилась. Кусок веревки, по которой они забирались на первый, самый трудный участок ствола, висел там же, где они оставили его на Рождество. Они нарвали ромашек, Луиза положила их в карман, чтобы обе руки были свободны, и когда они с удобством разместились на самой лучшей ветке, загибающейся на конце кверху, так что можно было сидеть лицом друг к другу, прислонившись спинами одна к стволу, другая к загнутой ветке, Луиза поделила ромашки, и обе принялись плести венки, чтобы украсить ими ветки дерева.

Луизе, которая обгрызала ногти, пришлось делать отверстия в стебельках зубами, чтобы нанизывать цветы, а Полли проделывала их самым длинным из своих ногтей. Говорили о каникулах, о своих самых заветных мечтах и планах на это время. Луизе хотелось к морю и особенно – поплавать в бассейне Сент-Ленардса, а Полли – на пикник в Бодиам. Дни рождения у них с Саймоном у обоих были в августе, поэтому им разрешали выбрать, как провести один день.

– Но он-то выберет железную дорогу через Ромни, Хит и Димчерч, – грустно сказала Полли. И добавила: – И у Клэри тоже день рождения, помнишь?

– О боже! А она что выберет?

– Мы могли бы заставить ее сделать так, как хотим мы.

– Только если объясним ей, как нам не хочется того, чего нам на самом деле хочется.

– Это не значит, что мы ее заставили. Это… – она помедлила, подыскивая слово, – это сговор.

– Зачем ее вообще поселили с нами? На самом деле мне она не очень-то нравится. Но мама говорит, что надо относиться к ней по-доброму, потому что у нее нет матери. С этим все ясно. Плохо ей живется, наверное.

– У нее есть тетя Зоуи, – напомнила Полли.

– По-моему, мать из нее так себе. Шику в ней, конечно, хоть отбавляй, но она не мать. Есть люди, которые для этого просто не созданы, понимаешь? Возьмем хотя бы леди Макбет.

– А мне кажется, тетя Зоуи нисколько не похожа на леди Макбет. Я знаю, ты обожаешь Шекспира, но если честно, люди сейчас совсем не такие, как у него.

– Да точно такие же!

Они еще немного поспорили об этом, и Луиза выиграла, заявив, что природа подражает искусству – это не она так считает, а тот, кто на самом деле кое-что смыслит в таких вещах. Солнце село, плодовый сад из золотисто-зеленого стал туманным и серым с лиловыми тенями, и в нем уже не было жарко. Девочки задумались о молоке с печеньем и о мамах, пришедших пожелать им доброй ночи.

– Может, вы с Рупертом выкупаетесь первыми? Я совсем не прочь подождать – мне все равно еще надо выяснить, как устроилась на новом месте няня. Ты идешь, дорогой?

Эдвард, который сворачивал сетку, догнал ее. Зоуи посмотрела, как они поднимаются по ступенькам на террасу. Эдвард обнимал Вилли за плечи и говорил ей что-то, отчего она смеялась. Выиграли они довольно легко, и выиграли бы все три сета, если бы Эдвард, который играл лучше их всех, не сделал двойную ошибку и не потерял подачу. Пришлось признать, что и Вилли играет неплохо – без показного блеска, но ровно, с надежным бекхендом; она не пропустила почти ни единого мяча. Зоуи, которая терпеть не могла проигрывать, считала, что всему виной недостаточно серьезное отношение Руперта к игре; с лета он бил хорошо, но порой у сетки просто оставлял ей мячи, которые, по ее убеждению, обязан был брать сам, и конечно, она их тоже часто пропускала. Хорошо еще, им не пришлось играть против Сибил: она подавала снизу, только смеялась, пропуская мячи, и просила противников не бить слишком резко и сильно. Играть с ней было особенно плохо тем, что все притворялись, будто она играет не хуже остальных. И все были так милы друг с другом. И с самой Зоуи тоже, но она-то знала: дело просто в том, что она замужем за Рупертом и считается частью семьи. А на самом деле ее недолюбливают.

– Пойду мыться, – крикнула она Руперту, который собирал теннисные мячи. – Оставлю для тебя воду, – и она легко взбежала по ступеням, не дожидаясь ответа.

Хорошо еще, вода была горячая. А она-то уже прикидывала, под каким бы благовидным предлогом отпроситься в ванну первой, но тут вмешалась Вилли и просто предоставила ей такую возможность. Только ванная комната отвратительна: промозгло-холодная и такая уродливая с ее обшитыми сосновой доской стенами и подоконниками в дохлых синих мухах. Зоуи налила такую горячую воду, чтобы едва было можно терпеть, и долго отмокала в ней. Ох уж эти семейные каникулы! Казалось бы, если Казалеты-старшие так жаждут общения с внуками, что готовы присматривать за Клариссой и Невиллом, они с Рупертом могли бы уехать и отдохнуть как следует где-нибудь в другом месте, только вдвоем. Но каждый год, кроме самого первого, когда они только поженились и Руперт возил ее в Кассис, им приходилось приезжать сюда на бесконечные недели, и все это время Руперт безраздельно принадлежал ей только в постели. А все остальное время они чем-нибудь занимались с детьми, и все беспокоились о том, чтобы дети хорошо проводили время, которое они в любом случае проводили хорошо, ведь им было с кем играть. Ко всей этой клановости Зоуи не привыкла; в ее представлении проводить каникулы следовало совсем не так.

Отец Зоуи погиб в битве при Сомме, когда ей было два года. Она его совсем не помнила, хотя мама говорила, что когда ей было полтора года, он играл с ней в лошадки. Маме пришлось поступить на работу к Элизабет Арден, целыми днями заниматься чужими лицами, и Зоуи в пять лет отправили в пансион – в Элмхерст, неподалеку от Кемберли. В пансионе она оказалась самой младшей, все любили и баловали ее. Там ей нравилось, зато она ненавидела каникулы, когда приходилось торчать в Западном Кенсингтоне, в тесной квартирке, отделанной в персиковых тонах; мать уходила на весь день, а Зоуи оставляла на попечение постоянно меняющейся нудной прислуги. Развлечением у них считались поездки на автобусах, прогулки в Кенсингтонских садах и чаепития в чайной. К тому времени, как Зоуи исполнилось десять, она решила покинуть этот дом как можно раньше. Как только она немного подросла, ей стали доставаться роли главных героинь в школьных постановках, но не потому, что она хорошо играла, а из-за внешности. Она собиралась пойти в актрисы сразу же после окончания учебы. Только бы не повторить путь своей матери, в жизни которой, кроме отвратительной работы, была лишь череда унылых стариков: за одного из них она даже, кажется, собиралась замуж, но передумала, узнав от Зоуи, что тот пристает к ней каждый день, дождавшись, когда мать уйдет на работу. Разыгрался ужасающий скандал, после которого мать перестала красить волосы и начала жаловаться на то, как тяжело ей живется.

Единственным вопросом, по которому они с матерью воодушевленно сходились во мнениях, была внешность Зоуи. Из симпатичного младенца она выросла в необычайно хорошенького ребенка и ухитрилась нисколько не подурнеть даже в подростковые годы. Она так и не утратила гибкости и легкости фигуры, ее не мучили ни прыщи, ни сальность волос, и ее мать, считавшая себя авторитетом в вопросах внешности, рано поняла, что ее дочь растет красавицей, поэтому постепенно все надежды на собственную уверенность в завтрашнем дне и комфорт – на мужчину, который позаботится о ней, в итоге необходимость в тяжелой работе отпадет, – перенесла на Зоуи. Она обещала стать такой блестящей красавицей, что могла бы выйти за кого угодно, что для миссис Хэдфорд означало настолько богатого человека, которому не составило бы труда обеспечить и свою тещу. Поэтому она учила Зоуи ухаживать за собой: холить свои чудесные густые волосы с помощью хны и яичных желтков, расчесывать ресницы на ночь с вазелином, промывать глаза горячей и холодной водой, дефилировать по комнатам со стопкой книг на голове, спать в хлопковых перчатках, смазав руки миндальным маслом, и еще многим другим ухищрениям. Прислуги у них уже не было, но от Зоуи никогда не требовали ни готовить, ни заниматься другой домашней работой; ее мать купила подержанную швейную машинку, шила ей красивые платья и вязала свитера, а когда Зоуи в шестнадцать лет получила школьный аттестат, заявила, что учиться ей осточертело, и захотела пойти на сцену, миссис Хэдфорд, к тому времени начавшая побаиваться ее, немедленно согласилась. Известно, что и герцоги женятся на актрисах, и поскольку миссис Хэдфорд была не в состоянии вывозить дочь, как полагается, со светскими сезонами и так далее, альтернативу она сочла приемлемой. Она объяснила Зоуи, что выходить замуж за артиста ей ни в коем случае нельзя, сшила ей простое, но изысканное облегающее платье оттенка ее зеленых глаз специально для прослушиваний и замерла в ожидании дочерних славы и успеха. Но отсутствие у Зоуи актерского таланта скрадывал недостаток опыта, и после того, как два антрепренера посоветовали ей поучиться в актерской школе, миссис Хэдфорд поняла, что ей опять придется платить за обучение. Два года Зоуи посещала школу Элси Фогерти и научилась отчетливо выговаривать слова, следить за своей мимикой и жестами, ходить, немного танцевать и даже чуть-чуть петь. Ничто не помогло. Она была настолько очаровательна и так старалась, что преподаватели продолжали попытки превратить ее в актрису гораздо дольше, чем сделали бы, будь она не столь хороша собой. Она так и осталась скованной, напряженной и совершенно неспособной произнести естественно хотя бы одну реплику. Единственное, что ей удавалось, – движения, она любила танцевать, и в конце концов было решено, что ей, пожалуй, лучше сосредоточить внимание на танцах. Она бросила актерскую школу и начала брать уроки степа и танца модерн. Следует добавить только, что хотя в актерской школе за Зоуи по пятам ходили толпы влюбленных студентов, она держала их на расстоянии. Пренебрегая очевидным объяснением этому, миссис Хэдфорд сделала опрометчивый вывод, что Зоуи «благоразумна» и знает, чего ей предстоит достичь.

Зоуи поддерживала связь с одной из подруг по Элмхерсту, некой Маргарет О'Коннор. Маргарет жила в Лондоне, и когда обручилась с одним врачом – «довольно старым, но ужасно милым», – она пригласила Зоуи потанцевать с ними. «Иэн приведет друга», – обещала она. Этим другом и оказался Руперт. «Ему сейчас так тяжело. Надо хоть немножко развеяться», – сказала ей Маргарет в дамской комнате клуба «Горгулья». Руперт решил, что никого красивее Зоуи в жизни не видел. А Зоуи мгновенно и безумно влюбилась в Руперта. Через шесть месяцев они поженились.

– …Ты там?

Зоуи вышла из ванны, закуталась в полотенце и отперла дверь.

– Здесь жарища, как в турецкой бане!

– Все лучше, чем эскимосское иглу. В столовой, наверное, ледяной холод, как обычно?

Его лицо стало замкнутым, и она пожалела о своих словах. Он не выносил ее критики в адрес родителей. Усевшись в ванну, он принялся старательно умываться. Она наклонилась и поцеловала его в потный лоб.

– Прости!

– За что?

– Ни за что. Я надену платье в ромашках?

– Хорошо.

Она ушла.

Свожу ее в кино в Гастингс на следующей неделе, думал Руперт. Нормальной семейной жизни она никогда не знала, потому все это кажется ей настолько странным. Мысль о том, что, возможно, она благодарна судьбе за это неведение, мелькнула и улетучилась, развивать ее он не стал.

Невилл и Лидия сидели каждый в своем конце ванны. Он дулся, потому что Лидия ушла, не дождавшись его. Когда она попросила не брызгаться, а он почти не брызгался, он нарочно заколотил пятками по воде и окатил ее. Эллен и няня ушли ужинать, так что он мог делать все, что хотел. Взяв губку, он с угрожающим видом сжал ее в руке, глядя на Лидию. Потом плюхнул губку себе на макушку, и она восхищенно засмеялась.

– А я так не могу. Не люблю, когда вода попадает в глаза.

– А я люблю, когда вода попадает куда угодно. Я ее пью! – Он приложил губку ко рту и начал шумно высасывать воду.

– Она же вся мыльная, тебя стошнит.

– Не стошнит, я привык, – в доказательство он высосал еще немного. Было противно, и он перестал. – Если захочу, я выпью всю ванну!

– Да уж, ты можешь. А я видела, как хорек ест кусок кролика прямо с шерстью.

– Если только кусок, значит, он был уже мертвый.

– А может, кролик был целый, и хорек его уже доедал.

– Жаль, что я не видел. Где это было?

– В садовом сарае. В клетке. Это был кролик мистера Макалпайна. У него такие маленькие красные глазки. По-моему, он злой.

– Сколько хорьков ты видела за всю жизнь?

– Не то чтобы много. Нескольких.

– Знаешь, все хорьки кого-нибудь едят, – он пытался представить, какой он, этот хорек; звери с красными глазами ему еще никогда не встречались. – Завтра пойдем и посмотрим вместе, – предложил он. – Я еще и не такое видал.

– Ладно.

– Что нам дадут на ужин? Ужасно хочу есть.

– Ты же выплюнул малину, – напомнила ему Лидия.

– Только последние четырнадцать штук. А потом снова съел некоторые. И вообще, не твое дело, – добавил он. – Заткнись, черт бы тебя побрал!

Лидия не успела ответить: в ванную вошла Вилли.

– Дети, скорее! Желающих мыться еще много, – она развернула полотенце, и Лидия выбралась из ванны к ней в объятия. – А ты, Невилл?

– Меня Эллен вытрет, – ответил он, но Вилли уже взяла свежее полотенце и помогла ему выйти из воды.

– Мама, он ругается! Знаешь, что он только что сказал?

– Не знаю и знать не хочу. Хватит выдумывать и наговаривать на других, Лидия, это некрасиво.

– Конечно, – согласилась Лидия. – И хоть он наговорил ужасных вещей, я тебе не скажу каких. Ты почитаешь мне, мама? После нашего скучного ужина?

– Не сегодня, дорогая. Гости приедут к нам выпить, а я еще не переоделась. Завтра. Но я приду пожелать тебе доброй ночи.

– Очень-очень надеюсь, что ты придешь.

– Она очень-очень надеется, что ты придешь, – передразнил ее Невилл. – И думает, что это лучше, чем ничего, – он усмехнулся Вилли, обнажая розовые десны с показавшимися краешками новых, крупных зубов.

В ожидании своей очереди в ванную Эдвард решил сходить к Старику и выпить виски с содовой. На одном из причалов возникли сложности, которые ему хотелось обсудить в отсутствие Хью. И теперь такой шанс ему представился: он видел Хью в саду с Дюши. Эдвард заглянул в кабинет, и его отец, который сидел за столом и обрезал сигару, поманил его к себе.

– Плесни себе виски, старина, и мне тоже налей.

Эдвард выполнил просьбу и устроился в большом кресле напротив отца. Уильям придвинул к нему ящик с сигарами и протянул гильотину.

– Итак, что тебя гложет?

Удивляясь тому, что отец догадался, как всегда, Эдвард заговорил:

– Честно говоря, сэр, мысли о Ричардсе.

– Не только тебя, но и всех нас. Знаешь, ему все-таки придется уйти.

– Вот об этом я и хотел поговорить. Мне кажется, нам не следует спешить.

– Зачем держать управляющего причалом, которого почти никогда нет на месте? Во всяком случае, когда он тебе нужен?

– Как вам известно, Ричардс едва пережил войну. Он был ранен в грудь и так толком и не оправился после ранения.

– Поэтому мы и наняли его когда-то. Хотели дать ему шанс. Но если щадить каждую старую развалину, будет уже не до бизнеса.

– Совершенно с вами согласен. Но ведь Хью… – Он собирался сказать, что здоровье Хью тоже оставляет желать лучшего, а им и в голову не приходит уволить его, когда Старик перебил:

– Хью разделяет мою точку зрения. Но считает, что, пожалуй, нам стоит не попрощаться с ним окончательно, а найти ему работу полегче, с меньшим грузом ответственности, и так далее.

– И платить меньше?

– Ну, мы могли бы что-нибудь придумать с его жалованьем. Смотря что мы для него подыщем.

Последовало молчание. Эдвард знал: если уж Старик упрется, его никакими силами не сдвинешь с места. И разозлился было на Хью за то, что тот обсуждал такие вопросы с отцом за спиной его, Эдварда, но тут спохватился и понял, что сейчас делает то же самое. Он предпринял еще одну попытку:

– Знаете, Ричард ведь славный малый. Его преданность непоколебима, он заботится о благе компании.

– И я вправе рассчитывать на это, черт возьми! Вправе надеяться на преданность каждого, кто служит у нас, и пусть только попробует кто-нибудь меня разочаровать! – Потом он слегка смягчился и добавил: – Мы ему что-нибудь подберем. Пусть распоряжается грузовиками. Я все равно невысокого мнения о Лоусоне. Или дадим ему работу в конторе.

– Не можем же мы платить ему за работу в конторе шесть сотен в год!

– В таком случае поставим его на продажи. Посадим на комиссию. Тогда все будет зависеть от него.

Эдварду вспомнилась худосочная нескладная фигура Ричардса и его виноватые карие глаза.

– Не выйдет. Ничего из этого не выйдет.

– Что же ты предлагаешь?

– Я бы хотел сначала все обдумать.

Уильям допил свой виски.

– Он ведь женат? И дети есть?

– Трое, и скоро будет еще один.

– Мы что-нибудь придумаем. Чем вам с Хью надо заняться в первую очередь, так это поисками нового человека на его место. Нам жизненно важно найти хорошего работника, – он взглянул на Эдварда проницательными голубыми глазами. – Ты наверняка это уже понял.

– Да, сэр.

– Уходишь?

– Хочу принять ванну.

Он ушел, а Уильям задумался о том, что даже не попытался сказать, что от Ричардса на его работе вообще нет толку, так что Хью совершенно прав.

Из окна своей спальни Рейчел увидела, что прибыли таинственные гости. Они вошли через белую калитку со стороны подъездной дорожки той нерешительной походкой, которая выдает людей, впервые направляющихся в незнакомый дом, тем более такой, где не сразу найдешь входную дверь. Рейчел положила письмо обратно в карман кардигана: читать, что пишет Сид, сейчас бесполезно, в спешке все удовольствие будет испорчено. Весь день она пыталась выкроить тихую минутку, чтобы почитать без помех, и всякий раз уступала своей доброте или чувству долга, или же отказывалась от своих намерений просто потому, что повсюду были люди. А теперь надо идти и помочь Дюши выяснить, как все-таки зовут вновь прибывших. Но это затруднение было вскоре преодолено: она услышала, как отец появился из своего кабинета с радушными возгласами:

– Привет, привет! Рад вас видеть! Боюсь только, напрочь забыл вашу фамилию, но такое рано или поздно случается с каждым из нас… Пикторн! Ну конечно! Китти, Пикторны приехали! Итак, позволите предложить вам выпить, миссис Пикторн? Глоток джина? Все мои невестки пьют джин – мерзкий напиток, но дамам, кажется, он по вкусу.

Рейчел услышала, как зазвенели бутылки на сервировочном столике, вывезенном из дома, и увидела, что выкатил его Хью. Может, теперь-то она наконец сможет прочитать письмо, а уж потом спустится к остальным? В этот момент в ее дверь постучали – робко, неуверенно.

– Входите!

В дверь заглянула Клэри и застыла на пороге, прижимая к себе одной рукой другую, замотанную какой-то сероватой тряпкой.

– Что это с тобой, Клэри?

– Ничего особенно. Но кажется, у меня бешенство.

– Утеночек мой, с чего вдруг тебе это пришло в голову?

– Я водила Лидию в сарай смотреть хорька мистера Макалпайна. Потом за ней пришла няня и увела, а я вернулась еще раз посмотреть на хорька, а он перестал есть кролика, потому что уже почти доел, и мне показалось, что ему так одиноко в клетке, что я его вынула, а он меня укусил – несильно, но до крови, а значит, надо раскалить железо или что-то в этом роде и прижечь место укуса, а мне страшно, и еще я не знаю, где в этом доме найти железо. Так в книжке написано у Луизы Олкотт, а папа в ванне, он меня не слышит, поэтому я подумала, может, ты отведешь меня к ветеринару или еще чего… – Она сглотнула и добавила: – Мистер Макалпайн наверняка разозлится и будет ругаться, поэтому не могла бы ты сама сказать ему?

– Дай-ка взглянуть на твою руку.

Рейчел размотала повязку, оказавшуюся одним из носков Клэри, и осмотрела горячую, серую от пыли ручонку. Укус на указательном пальце выглядел неглубоким. Промывая его водой из кувшина и доставая из аптечки йод и пластырь, Рейчел объясняла, что бешенство в Англии уже искоренили, поэтому прижигать рану незачем. Обработку йодом Клэри выдержала храбро, но что-то по-прежнему тревожило ее.

– Тетя Рейч! А ты не могла бы сходить со мной и снова посадить его в клетку? Чтобы мистер Макалпайн ничего не узнал?

– Мне кажется, у нас с тобой ничего не получится. Но ты обязательно должна сходить к мистеру Макалпайну и извиниться перед ним. И он посадит хорька обратно в клетку.

– Ой, нет, тетя Рейч! Он так ужасно разозлится!

– Я пойду с тобой, но извиниться ты должна сама. И пообещать больше никогда так не делать. Это был очень нехороший поступок.

– Я не нарочно. И я прошу прощения.

– Да, вот так и скажи – только ему. Ну, пойдем.

С чтением письма опять пришлось повременить.

Пикторны задержались до двадцати минут девятого, и к тому времени какая-то случайная реплика хозяина дома наконец убедила миссис Пикторн, что на ужин их все-таки не пригласят. «Нам правда уже пора», – сказала она дважды: сначала робко, потом с отчаянием. Ее муж, который и в первый раз услышал ее, притворился, что не слышит, оттягивая до последнего возможного момента ссору с ней в машине. Но все было напрасно. С готовностью вскочив, Уильям довольно болезненно сжал руку миссис Пикторн выше локтя и повел ее к воротам, поэтому прощаться с остальными ей пришлось, оглядываясь через плечо на ходу. Мистеру Пикторну осталось лишь последовать за ней; он умудрился забыть свою панаму, но девочку, которая разносила маленькое круглое печенье, послали с ней вдогонку – так сказал дядя Эдвард.

– Обязательно приезжайте еще, и поскорее! – крикнул Уильям, когда они уже благополучно уселись в машину. Мистер Пикторн натужно улыбнулся и заработал рычагом передач, прежде чем с ревом мотора покатиться прочь по подъездной дорожке. Миссис Пикторн сделала вид, что не слышит.

– Я уж боялся, что они никогда не уедут! – воскликнул Уильям, тяжелой походкой входя обратно в калитку.

– Они думали, что ты пригласил их на ужин, – объяснила Рейчел.

– Да нет, вряд ли. Не может быть. Разве я их звал?

– Конечно, звал, – спокойно отозвалась Дюши. – Вечно у тебя одно и то же, Уильям. Это было очень некрасиво по отношению к ним.

– Теперь вернутся домой, к какой-нибудь жестянке раздора с сардинами, – вставил Руперт. – Не хотел бы я сейчас оказаться на месте мистера Пикторна. Наверняка всю вину свалят на него.

Айлин, которая медлила со своим известием за дверью добрых полчаса, вошла и объявила, что ужин подан.

– Что он на самом деле сказал, – уже в четвертый раз пытался втолковать он, – так это «обязательно заезжайте к ужину». А уже потом, когда мы выходили из поезда, – «приезжайте к шести, выпьем вместе».

– Вот именно!

– Ну вот, опять, как обычно, во всем виноват я, – сказал он, чтобы прервать враждебное молчание.

– Думаешь, от этого легче? Если ты во всем виноват, значит, и говорить не о чем?

– Милдред, ты же знаешь, я тебе не запрещаю говорить ни о чем.

– У меня нет никакого желания продолжать.

Немного погодя она заявила:

– Дома нечего есть.

– Можно открыть банку сардин.

– Сардин! Сардин! – повторила она таким тоном, словно речь шла о консервированных мышах, засунуть которых в жестянку могло прийти в голову лишь сумасшедшему. – Можешь есть сардины, сколько пожелаешь, если они тебе так нравятся. А что от них творится со мной, ты прекрасно знаешь!

«Я знаю, что хотелось бы сотворить с тобой мне, – мысленно откликнулся он. Сначала – медленно-медленно задушить, а потом выкинуть в колодец». Жестокость этой мысли, а также легкость и быстрота, с которой она возникла, вызвали у Пикторна отвращение. «Я ничем не лучше Криппена», – подумал он. Зло, непостижимое уму. Он положил руку на ее колено.

– Прости, что испортил тебе вечер. Развлечение вышло так себе, верно? А что на ужин, мне неважно. Что бы ты ни подала на стол, будет замечательно, как всегда, – мельком взглянув на нее, он убедился, что нашел верные слова.

– Если бы ты только слушал, что тебе говорят! – вздохнула она. – Надеюсь, у нас еще остались яйца.

Этот ужин никогда не кончится, думала Зоуи. Они ели холодного лосося с молодым картофелем и горошком, пили неожиданно приятный рейнвейн (впрочем, Уильям, считавший белое вино дамским напитком, выпил бутылку кларета). На десерт подали шоколадное суфле, а потом наконец – стилтон и портвейн, но это случилось не скоро, потому что все были так увлечены разговором, что забывали положить себе овощи, которые им передавали, и мужчины съели по второй порции лосося, а потом, конечно, вспомнили об овощах. Руперту пришлось передавать их, и все это время они вели разговоры на несколько тем одновременно, в том числе и о театре, – ну, это и ей было интересно, только не французские пьесы, не Шекспир и чтобы роли не в стихах. Потом Эдвард повернулся к ней и спросил, какие пьесы ей нравятся, а когда она ответила, что в последнее время не видела никаких, стал рассказывать о пьесе «Французский без слез». И не успела она подумать, что название выглядит довольно скучно, рассмеялся и сказал: «А помнишь, Вилли, ту чудесную девушку, Кей, или что-то в этом роде, и как один из мужчин сказал: "Она дала мне зеленый свет", а другой ответил, что, по его мнению, она вообще скуповата на красный и желтый?» А когда Вилли кивнула и улыбнулась так, словно делала ему одолжение, он снова повернулся к Зоуи: «Думаю, вам стоило бы посмотреть ее, она вас рассмешит». Эдвард нравился Зоуи, ей казалось, что его тянет к ней. Перед ужином, по пути в столовую, он похвалил ее платье. Платье было темно-синее, вуалевое, в крупных белых ромашках с желтыми серединками и довольно низким треугольным вырезом, и когда она почувствовала, что Эдвард разглядывает ее платье, то повернулась к нему – он и вправду смотрел на нее. Слегка улыбнувшись, он подмигнул ей. Она попыталась нахмуриться, но вообще-то это был лучший момент за весь ужин, и она задумалась, неужели Эдвард в нее влюбился. Само собой, было бы ужасно, но ведь она не виновата. Она будет держаться отчужденно, но с пониманием; она, пожалуй, позволит ему один поцелуй, потому что один раз не считается, и он застигнет ее врасплох, или пусть думает, что застиг. Но она объяснит ему, что так нельзя, что сердце Руперта будет разбито, и вообще она любит Руперта. Ведь это правда. Они пообедают в «Плюще» – это будет уже после поцелуя, обед предназначен для объяснений. Теперь, когда она вышла замуж, ее почти не приглашают на обеды, а Руперту, как преподавателю живописи, не по карману принимать у себя гостей. Эдвард будет умолять ее хотя бы о редких встречах, и она уже начинала подумывать, не согласиться ли хотя бы…

– Дорогая, это не тот человек, который смотрел на тебя в «Горгулье»?

– Какой человек?

– Ты знаешь, о ком я. Невысокий, с глазами навыкате. Поэт.

– Нет, не знаю. Я не спрашиваю фамилий у людей, которые глазеют на меня!

Ей показалось, что она попала в точку, но после минутной паузы Сибил вдруг произнесла:

– Дилан Томас в ночном клубе? Любопытно!

Руперт кивнул:

– Вот именно.

Дюши сказала:

– Поэтов всегда можно было встретить повсюду. Только сейчас они, похоже, ушли в подполье. Во времена моей юности они считались persona grata. Их можно было встретить как на званых обедах, так и в другой, совершенно обычной обстановке.

– Дюши, дорогая, «Горгулья» не в подполье, до нее вверх четыре этажа.

– Правда? А мне казалось, все ночные клубы находятся в подвалах, уж не знаю, почему. Я там никогда не бывала.

Уильям вставил:

– Теперь уж поздно.

– Слишком поздно, – невозмутимо отозвалась она и позвонила Айлин с приказом убирать со стола.

Не упуская случая приласкаться к ней, Эдвард заметил:

– Никогда не видел смысла в поэзии, не пойму, о чем вообще толкуют эти ребята.

Вилли, услышавшая его, возразила:

– Дорогой, но ведь ты вообще ничего не читаешь. Какой смысл делать вид, что не читаешь только поэзию?

Пока Эдвард добродушно отвечал, что одного интеллектуала в семье вполне достаточно, Зоуи оценивающе смотрела на Вилли. Почему-то она казалась не парой Эдварду. Она была… не то чтобы непривлекательной, но отнюдь не эффектной. Ее костистый нос был слишком крупным, массивные брови на угловатом лице – чересчур темными, а не сероватыми, как волосы, а фигуре, хоть и по-мальчишески стройной, тем не менее недоставало соблазнительности. Карие глаза выглядели неплохо, но губы были слишком тонкими. В целом удивляло, как красавец Эдвард мог выбрать ее в жены. Конечно, она многое умела – не только хорошо ездила верхом и играла в теннис, но и музицировала на фортепиано и еще каком-то инструменте вроде дудки, и по-французски читала, и плела настоящие кружева для подушек, и переплетала книги в мягкую кожу, и ткала коврики под приборы на стол, а потом украшала их вышивкой. Казалось, не найдется ничего такого, чего бы она не умела, причем она занималась всеми этими делами отнюдь не по практическим соображениям – Эдвард был гораздо богаче Руперта. А еще у Вилли, по выражению матери Зоуи (а следовательно, и самой Зоуи), имелись связи во влиятельных кругах, хотя Зоуи старалась о таком вслух не говорить. Отец Вилли был баронетом; у них в гостиной стояла его фотография в серебряной рамке: баронет выглядел ужасно старомодным, с обвислыми белыми усами, как у моржа, в воротнике-стойке, тугом галстуке и с меланхоличным выражением глаз. Он был композитором, и довольно известным. Зоуи мечтала, чтобы Руперт тоже прославился; портретами можно заработать кучу денег, надо только знать, кого писать. А леди Райдал – настоящая мегера. Зоуи виделась с ней только однажды, здесь же, вскоре после замужества. Дюши пригласила ее в гости, потому что все они очень любили сэра Хьюберта и сочувствовали его жене, когда он умер. Леди Райдал ясно дала понять, что не одобряет накрашенные ногти, девушек в шортах, кинематограф и женщин, пьющих спиртное, – брюзга и зануда.

– О чем задумалась, немногословная Зоуи?

– Руперт говорит, что думать мне вообще незачем, – отозвалась Зоуи. Она не слушала и не знала, о чем речь – не имела ни малейшего представления.

– Дорогая, я никогда такого не говорил. Если только то, что ты действуешь по наитию.

Дюши заметила:

– Женщины прекрасно приспособлены для мышления. Просто им приходится думать о других вещах.

Эдвард сказал:

– А я действительно не понимаю, с какой стати Зоуи задумываться о Муссолини.

– Вот именно! Чем меньше она думает о подобных вещах, тем лучше! И не вздумай забивать свою хорошенькую головку этим диктатором-макаронником, – ласково добавил Бриг, обращаясь к снохе. – Впрочем, должен признать, что с высадкой эвкалиптов и осушением болот он проделал неплохую работу. В этом надо отдать ему должное.

– Бриг, дорогой! Послушать тебя, так он сажал их своими руками, – по лицу Рейчел разбежались насмешливые морщинки. – Воображаю, как он наклоняется, так что китель чуть не лопается на нем, натягивая пуговицы…

Сибил, которая до этого с ласковым выражением лица слушала бесконечный рассказ Брига о его второй поездке в Бирму, спросила:

– Он ведь, кажется, построил также прекрасные дороги? То есть распорядился построить?

– Да, конечно, – подтвердил Эдвард. – Создал рабочие места, дал людям работу. И ей-богу, трудились они куда старательнее, чем здесь! Порой мне кажется, что и этой стране не повредил бы диктатор. Вы только посмотрите на Германию! Посмотрите на Гитлера! И на то, что он сделал для своего народа!

Хью был шокирован.

– Да не нужен нам диктатор, Эд! На самом деле ты так не думаешь.

– Само собой, не нужен! Что нам нужно, так это нормальное правительство социалистов. Из тех, кто понимает рабочий класс. Работать они будут, если у них появится стимул, – Руперт обвел вызывающим взглядом своих родственников-тори. – А нынешние думают лишь о том, как бы сохранить статус-кво.

Принесенное шоколадное суфле отвлекло их и помешало углубиться по знакомой тропе в дебри, хотя Зоуи услышала, как Эдвард буркнул, что лично он не усматривает в статус-кво ничего плохого.

После суфле Сибил и Вилли сказали, что пойдут кормить детей на ночь и укладывать их, а Зоуи, которая не хотела, чтобы кто-то увидел, как крошка Клэри любит ее, не сдвинулась с места. Заметив это, Рейчел сказала, что сейчас принесет сигареты. Дюши предложила оставить мужчин за столом, с сыром и портвейном.

Луиза и Полли приняли ванну вместе и оставили воду для Клэри, как им было велено, но ее нигде поблизости не было, а они не видели причин искать ее. Расчесав волосы, они общими усилиями заплели косу Луизе, а это было нелегко, так как волосы у нее были еще слишком короткими для настоящей косы. Она решила отрастить волосы, чтобы не пришлось носить парики, когда она станет актрисой.

– Но если придется изображать очень старых людей, тебе все равно понадобится парик, только белый, – сказала Полли, но Луиза возразила, что единственный старик, которого ей хочется сыграть (кстати, не изображать, а играть), – это Лир, – а в вопросе о раздаче женщинам приличных шекспировских ролей справедливость еще не восторжествовала.

– Пожалуй, я начну с Гамлета, – решила она.

– Не понимаю, почему бы тебе не быть просто Розалиндой. Или Виолой. Обе одеваются в мужское.

– Но под одеждой они женщины. В том-то и суть. А я надену эластичный бинт – другие всегда жульничают. Знаешь, Полли, тебе все-таки пора бы уже решить, чем ты займешься в жизни – ты уже слишком взрослая, чтобы этого не знать.

– Это-то я знаю. Пожалуй, я не прочь выйти за кого-нибудь замуж, – подумав, ответила она.

– Но это же убожество! Замуж выходят все! Это еще ничего не значит, ни то ни се!

– Я знала, что ты так и скажешь.

Теперь Луиза в любую минуту могла начать забрасывать ее жуткими советами. Она делала это так часто, что Полли уже думала, что скоро у нее иссякнут идеи, но идеи не заканчивались.

– А если торговать рыбой? Будешь носить длинный передник и симпатичную соломенную шляпку.

– Только не это. Кровь из рыбы брызжет всегда так неожиданно и противно.

– У тебя хорошо получалось бы раскладывать товар на прилавке.

– Получалось бы, только не с рыбинами.

– Не будь такой брезгливой, Полли. А то от тебя вообще ни в чем не будет толку. Вот мне, к примеру, придется и резать людей ножом, и душить их, и в обмороке падать с лестниц.

– Если не прекратишь, я лучше почитаю.

– Ладно, больше не буду. Пойдем разыщем Тедди и Саймона, поиграем в монополию.

Но в классной комнате они обнаружили, что у Тедди и Саймона в самом разгаре игра, которая, судя по всему, должна была закончиться еще не скоро.

– В следующую вас примем, – сказали мальчики, но обещание было пустым: скорее всего, их погонят спать еще до того, как они закончат эту партию.

– Можете посидеть здесь, только не болтайте, – добавили они, и девочки, конечно, убежали за своими подносами с ужином и вернулись с ними в классную. Пытаясь захлопнуть дверь, Луиза пролила свое молоко.

– Вот бы здесь был Помпей! Он обожает пролитое молоко, гораздо больше, чем из блюдца. – Они вытерли лужицу полотенцем для лица, а потом Полли любезно предложила сходить и попросить еще молока.

– Только пусть нальют в кружку. Ненавижу молоко в стакане, там оно как вода.

После ужина они улеглись в постели, Полли взялась за вязание, которое начала еще в рождественские каникулы, – толстый нежно-розовый джемпер, а Луиза открыла «Большой-большой мир» и вскоре уже всхлипывала и вытирала глаза простыней.

– Все, что имеет отношение к Богу, кажется таким грустным, – сказала она.

Полли отложила свитер, успев провязать почти целый дюйм, и начала читать «Коричневую книгу сказок», потому что не читать неинтересно, когда другие читают. Она включила свет, и сразу налетели мотыльки – мелкие суматошные и толстые, тяжело бьющиеся об абажур.

Войдя в спальню, Вилли и Сибил в унисон спросили, где Клэри.

Полли ответила: