Беззаботные годы Говард Элизабет Джейн

– Он и правда чудо! – воскликнула она, показывая им кольцо на своей белой руке.

– Этот камень не для всех, мадам, но вам он подходит идеально.

– Вот так-то, мадам, – заключил Руперт, когда они вышли. – И куда мадам желает пойти теперь?

Ей захотелось книгу, чтобы читать по вечерам, когда все заняты шитьем, игрой на рояле и так далее. Поэтому они отправились в книжный магазин, и она выбрала «Унесенные ветром», про которую знала, что ее читали все и говорили, что там неплохие сцены страсти. После они пообедали в пабе – точнее, в саду возле паба: ветчина, салат, майонез «Хайнц», полпинты горького для Руперта и шанди для Зоуи. За обедом о детях не говорили, как и потом, когда поехали в Уинчелси, поскольку Руперту хотелось взглянуть на витражи Стракена, но когда уже возвращались в Хоум-Плейс, Зоуи сказала:

– О, дорогой, как прекрасно мы провели время, и мне так нравится новое кольцо!

Руперт подтвердил:

– Да, прекрасно, правда? А теперь пора домой, в лоно семьи. К обезумевшей толпе.

– Обезумевшей?..

– Это книга Томаса Харди.

– А-а.

Как же много он все-таки знает.

– И нам обязательно надо придумать что-нибудь особенное, чтобы завтра порадовать детей.

– А по-моему, они и так довольны – со своими кузенами и так далее.

– Да, но я имел в виду всех детей. Наш долг – взять на себя часть обязанностей.

Она молчала. Он мягко добавил:

– Знаешь, милая, мне кажется, ты относилась бы к семейной жизни совсем иначе, если бы у тебя был ребенок. Если бы он был у нас, – поправился он.

– Не сейчас. Я еще не настолько взрослая.

– Ну, когда-нибудь повзрослеешь.

Ей двадцать два года: всего лишь двадцать два, напомнил он себе.

– В любом случае, – заговорила она, – мне кажется, это нам не по карману. Пока ты не найдешь другую работу. Или не станешь знаменитым, или еще что-нибудь. Мы ведь небогаты, не то что Хью и Эдвард. У них, как полагается, для работы есть прислуга. Сибил и Вилли не приходится готовить.

Пришла его очередь отмалчиваться. Почти всю еду готовила Эллен, сам Руперт с Клэри каждый день ходили куда-нибудь обедать, но бедняжка Зоуи терпеть не могла готовить, он знал это, как и то, что за три года она научилась лишь разогревать консервы на сковородке.

– Знаешь… – наконец сказал он, не желая портить день, проведенный вдвоем, – это просто мысли вслух. Подумай о них.

«Просто мысли вслух»! Да если бы он имел хоть какое-нибудь представление, как она относится к рождению ребенка, он бы об этом даже не заикался. Страх, мгновенно разрастающийся до размеров паники, не давал ей зайти в воображении дальше собственной беременности: вот она становится все толще и толще, ее щиколотки отекают, походка становится переваливающейся, утиной, мучает тошнота, а потом роды, жуткая боль, которая может продолжаться много часов подряд и даже убить ее, как героинь в романах, которые она читала. И не только в романах: взять хотя бы первую жену Руперта! Она тоже умерла родами. И даже если она, Зоуи, выживет, ее фигура будет безнадежно испорчена: груди станут дряблыми, соски – огромными, как у Вилли и Сибил, которых она видела в купальных костюмах, талия расплывется, появятся ужасные растяжки на животе и бедрах – у Сибил они есть, а Вилли, кажется, пронесло, – и варикозные вены, которые у Вилли есть, а у Сибил нет, и конечно, Руперт разлюбит ее. Он наверняка притворялся бы, что все равно ее любит, но она-то сразу поняла бы, что это не так. Потому что одно Зоуи знала наверняка: людей интересует или волнует только ее внешность, ведь ей, в сущности, больше нечем привлекать и удерживать, у нее ничего нет. На протяжении всей своей жизни она привыкла получать то, чего хотела, а больше всего ей хотелось заполучить Руперта. Поэтому теперь она должна воспользоваться своей внешностью, чтобы удержать его. Хоть она и не придавала этому значения, но знала, что не очень-то сообразительна, не способна ни к умственному, ни к физическому труду; мать всегда говорила ей, что это неважно, если хорошо выглядишь, и эти слова она твердо усвоила. Почему же Руперт этого никак не поймет? У него уже есть двое детей, на них уходит прорва денег, с ними только тревоги и заботы. Порой ей хотелось, чтобы Руперт был тридцатью годами старше, уже слишком старым, чтобы заботиться о ком-либо, кроме нее, – или, во всяком случае, достаточно старым, чтобы лишиться желания быть отцом и уже до конца довольствоваться одной ею. За три года их брака он прежде заговаривал о ребенке лишь дважды: один раз в самом начале, когда полагал, что она хочет забеременеть, а потом – через полгода, когда она по глупости пожаловалась на неудобство колпачка. Тогда он сказал: «Полностью с тобой согласен! Так, может, перестанешь им пользоваться, и не будем вмешиваться в естественный ход событий?» В тот раз она как-то выкрутилась – сказала, что хочет сначала привыкнуть к супружеской жизни, или что-то вроде того, лишь бы он сменил тему, – а после этого стала вставлять колпачок задолго до его возвращения с работы и больше о нем ни словом не упоминала. Она думала, что он уже отказался от затеи с ребенком, но теперь с отчетливым ужасом поняла: нет, не отказался. До самого дома они ехали молча.

Весь день Клэри трудилась не покладая рук. Поначалу она спешила изо всех сил наперегонки со временем, потому что знала: как только у Лидии и Нева закончится послеобеденный отдых, они примчатся к ней в сад, захотят помогать, начнут вмешиваться и все портить. Но они не примчались; мало того, няни увели их на унылую по жаре прогулку до магазина в Уотлингтоне, и по мере того, как время шло, а они все не появлялись, Клэри стала действовать медленнее, временами останавливаясь и обдумывая следующий шаг. Зеркальце, вдавленное в песок, было похоже на воду, а когда она обложила его по краям мхом, стало еще лучше. Клэри сделала прелестную живую изгородь из мелких обрезков самшита, тесным рядом воткнутых в песок, причем переделывать ее пришлось дважды, потому что в первый раз песок оказался недостаточно плотным. Потом пришла очередь усыпанной гравием дорожки, которая вела вдоль живой изгороди к озеру, потом понадобилась вторая изгородь с другой стороны, и Клэри занялась ею. Бедные ромашки Лидии уже увяли, поэтому она выдернула их из песка; втыкать в него цветы ни к чему, ей нужны растения. И потом, сажать их надо в землю, хорошо размятую, без комков, иначе они завянут. В садовом сарае она разыскала немного почвенной смеси для горшков и сделала клумбу, которая поначалу была квадратная, а потом стала яйцевидной. Клэри собрала немного алого очного цвета и вероники – выглядела она неряшливо, зато заполнила место, немного обломков камня, найденных у стены, окружающей огород, и крошечный папоротник. Стало лучше, но свободного места оставалось еще много, поэтому она срезала несколько головок лаванды и воткнула их на дальнем плане пучками по несколько штук. Так они больше напоминали целые растения, а поскольку были сухие, то могли обойтись без корней. Выглядели они отлично. Понадобится несколько недель, чтобы доделать садик, поняла она. В том числе этим он и хорош. Ей нужны еще деревья и кусты и, наверное, маленькая скамеечка для людей, которые будут сидеть на берегу озера – его пришлось постоянно полировать послюненным пальцем и одним из носков, потому что каждая песчинка портила вид. Еще надо сделать газон из пучков травы, посаженных близко друг к другу и подрезанных маникюрными ножницами Зоуи. Подали сигнал к чаю, уходить ей не хотелось, но тогда ее наверняка хватятся и найдут здесь. И она пошла, прихватив с собой сандалию Невилла, чтобы угодить Эллен. Шагая к дому, она задумалась: пожалуй, можно было бы показать кому-нибудь ее садик – папе или тете Рейч. Обоим, решила она.

После чая все дети играли в «увидалки» – игру, которую они придумали сами и по традиции играли в нее на каникулах. Тедди считал, что уже перерос ее, и Саймон делал вид, что и он тоже, хоть так на самом деле и не думал. Игру придумала Луиза как разновидность пряток, только найденных не надо было ловить, достаточно было увидеть их и узнать, кто они такие, и убегающим приходилось постоянно искать новые укрытия, а когда их обнаруживали, то запирали в старую конуру, откуда их могли освободить друзья. Водящий выигрывал лишь в том случае, если ухитрялся переловить всех и посадить под замок. Лидия и Невилл, которые проводили в конуре больше времени, чем все остальные, так как их было легко поймать, радовались, как никто, потому что играли вместе со всеми, хотя и жаловались, что нечестно ловить их так часто, тогда как Полли, к примеру, почти совсем не ловят.

Хью и Эдвард заняли теннисный корт. Вилли и Дюши играли в четыре руки на двух фортепиано концерты Баха, а Сибил и Рейчел кроили ночные рубашки на столе в маленькой столовой. Няня читала отрывки из «Мира детской» вслух Эллен, пока та гладила белье. Бриг, сидя в кабинете, писал главу о Бирме и ее тиковых лесах для своей книги. Жаркий золотистый день с небесами безупречной лазури клонился к вечеру с удлинившимися тенями, комарами, мошкарой и визитами молодых кроликов в сад.

Флосси, которая позволяла миссис Криппс считаться ее хозяйкой, поскольку миссис Криппс распоряжалась едой, поднялась со своего плетеного кресла в зале, потянулась всем своим хорошо отдохнувшим телом и выскользнула через распашное окно на вечернюю охоту. Она носила практичную шубку и, как однажды заметила Рейчел, подобно самым сытым из англичан, охотилась исключительно из любви к этому виду спорта, причем действовала весьма неспортивными методами. Она точно знала, когда в сад выходят кролики, и как минимум у одного из них не было ни единого шанса против ее внушительного опыта.

Когда Руперт и Зоуи вернулись из поездки, Зоуи сказала, что пойдет мыться, пока всю горячую воду не извели дети и теннисисты. Оставшись один в спальне, Руперт подошел к окну, из которого были видны его сестра и Сибил, расположившиеся с шитьем под араукарией. Они сидели в плетеных креслах на ровно выстриженном зеленом газоне, спиной к темно-зеленой живой изгороди из тиса, на фоне которой их летние платья – голубое у Рейчел и зеленое у Сибил – приобрели утонченность оттенков воды. Плетеный стол стоял между ними, занятый корзинкой для шитья, чайным подносом и чашками с орнаментом из ивовых веточек на нем; ворох кремовой ткани дополнял сцену. Угол цветочного бордюра с одной стороны и угол белых ворот у подъездной дорожки с другой выглядели лишними. Ему захотелось рисовать, но к тому времени, как он приготовится, они, возможно, уже уйдут; хотелось набросать их прямо отсюда, из окна, где он сейчас стоял, но скоро вернется Зоуи, и ничего не получится. Он отыскал в своей холщовой сумке самый большой альбом для рисования и коробку масляной пастели, и по меньшей из лестниц спустился к входной двери.

– Так нечестно! Вы не говорили, что уже не играете!

Луиза открыла дверцу конуры.

– Вот мы сейчас и говорим.

– А до сих пор мы не знали. Так нечестно!

– Слушайте, мы сами только что закончили, – сказала Полли. – А пока не кончили, не могли сказать вам.

Лидия и Невилл выбрались из конуры. Им не хотелось, чтобы игра завершилась так быстро, и они были недовольны тем, что она нечестная. Никому из них так и не представилось случая стать водящим.

– Тедди и Саймону надоело играть, они ушли охотиться. И теперь нас для игры слишком мало, – Клэри подошла к ним.

– И вообще, вам скоро пора будет мыться. За вами в любую минуту могут прийти.

– Проклятье!

– Не обращайте на него внимания, – сказала Луиза своим самым раздражающим тоном.

– Какая ты противная, Луиза! Противная-препротивная!

Когда Лидия произнесла это голосом маминой подруги Гермионы, Луиза невольно восхитилась тому, как точно она передразнила ее, но говорить об этом вслух не собиралась. Две актрисы в семье – это уж слишком, благодарю покорно. Она подала Полли их тайный знак, и они внезапно и очень быстро сорвались с места и побежали прочь от Лидии и Невилла, которые кинулись было за ними, но вскоре потеряли их из виду. Возмущенные вопли только помогли Эллен и няне быстрее найти их и увести купаться.

Отправившись на поиски папы и тети Рейчел, чтобы показать им садик, Клэри обнаружила, что им обоим не до нее. Папа сидел на большом деревянном столе, за которым пили чай на открытом воздухе, и рисовал тетю Рейч и тетю Сиб, поочередно поглядывая на них и внезапно делая в альбоме короткие нервные штрихи. Клэри немного постояла, наблюдая за ним: он как будто хмурился и время от времени тяжело вздыхал. Иногда он стирал только что сделанные штрихи пальцем. В левой руке он держал пучок мелков и время от времени совал туда же мелок, которым только что рисовал, и вытаскивал другой. Клэри решила подержать для него мелки, но едва шагнула ближе, чтобы предложить, тетя Рейч приложила палец к губам, подавая ей знак молчать. Подойти к тете Рейч и попросить пойти с ней Клэри не могла, потому что не хотела попасть на картину, поэтому просто села на траву и стала наблюдать за отцом. Волосы все падали и падали на его костистый лоб, и он встряхивал головой или отводил упавшую прядь рукой. «Я могла бы придерживать ему волосы, – думала Клэри. – Почему нет хоть чего-нибудь, что я могла бы делать для него так, чтобы он не мог без меня обойтись?» «Клэри незаменима», – будет говорить он людям, которые придут, чтобы полюбоваться его картинами. И вот она уже совсем взрослая, с волосами, собранными в пучок, в длинной юбке, как у тетушек, а лицо у нее худое и интересное, как у папы, и люди в такси и в оранжереях, таких, как в Кенсингтонских садах, делают ей предложения, но она их все отвергает ради папы. Она вообще никогда не выйдет замуж, ведь она ужасно незаменима, и поскольку Зоуи умерла, наевшись мясных консервов в жару, – Дюши говорит, что от этого умирают, – кроме нее, Клэри, у папы больше никого нет в целом мире. Папа прославится, а она…

– Руперт! Куда ты положил мою книжку? Руперт!

Подняв голову, Клэри увидела, что кричит Зоуи, высунувшись в своем кимоно из открытого окна спальни.

Последовала пауза, Клэри увидела, как ее отец изменился в лице, а потом еще раз, и его выражение стало терпеливым и добродушным.

– Ты, наверное, оставила ее в машине.

– Я думала, ты ее захватишь.

– Нет, я не брал, дорогая, – повернувшись к ней, он заметил Клэри. – Клэри принесет ее тебе.

– Какая книжка? – Клэри нехотя поднялась. Если папа просит, придется сходить.

– «Унесенные ветром», – крикнула Зоуи. – Принесешь ее мне, Клэри, милочка? Ах ты ангелочек!

Клэри удалилась рысцой. Еще никогда в жизни она не чувствовала себя менее похожей на ангелочка. Зоуи назвала ее так, только чтобы казалось, будто она ее любит, а на самом деле не любит вовсе. «И я ее не люблю, – думала она, – совсем не люблю, ни капельки, нисколечко. Я ее ненавижу!» Одной из причин ее ненависти к Зоуи были вот эти самые чувства. Больше Клэри ни к кому не испытывала ненависти, значит, человек она не злой, но Зоуи вынуждала ее чувствовать себя ужасной и порой испорченной: ей бы в голову не пришло пожелать кому-нибудь другому отравиться мясными консервами. А для Зоуи она придумывала причины смерти десятками, и если Зоуи действительно умрет по какой-нибудь из них, в этом будет виновата она, Клэри. Она надеялась, что найдется еще какая-нибудь причина, о которой она забыла, должна найтись, ведь люди могут умереть от чего угодно. Змея укусит, привидение напугает до смерти, случится грыжа, про которую говорила Эллен, от штуки с таким названием наверняка можно умереть. Вот опять, теперь вероятность ее вины еще больше. Закрыв глаза, Клэри затаила дыхание, чтобы прервать мысль. Потом открыла дверцу машины и нашла книгу на заднем сиденье.

Вечер вылился в жаркую безветренную ночь. Обезумевшие мотыльки бились о пергаментные абажуры, и серебристая пыльца этих столкновений порой опадала на шитье Сибил. Ей отдали целый диван, чтобы она могла вытянуть ноги. Бриг и Эдвард играли в шахматы и курили гаванские сигары. Играли очень медленно, время от времени невнятно восхищаясь мастерством друг друга. Дюши вшивала рукава-фонарики в шелковое платье для Клэри. Оно было щедро украшено вафельными сборками по вишневому шелку: Дюши славилась умением вышивать такие сборки. Зоуи свернулась клубочком в потертом кресле, читая книгу. Хью, который заведовал граммофоном, выбрал посмертный опус Шуберта, сонату си-бемоль, зная, что ее особенно любит Дюши, и слушал ее, закрыв глаза. Вилли вышивала один из своих гигантских комплектов салфеток под приборы мелким черным крестиком по плотному льну. Руперт полулежал в кресле в глубине комнаты, вытянув ноги перед собой и свесив руки с подлокотников, слушал музыку и наблюдал за остальными. Для начала он поразился сходству Эдварда с их отцом. Тот же лоб, волосы, выходящие на него мыском посередине и редеющие (у Эдварда гораздо заметнее, чем у отца) по обе стороны от него. Те же кустистые брови, те же голубовато-серые глаза (хотя манеру смотреть прямо в глаза собеседнику Эдвард перенял у Дюши, у которой она составляла основную долю обаяния, «я совершенно не согласна с вами», могла заявить она, и ее полюбили бы только за это), высокие скулы, армейские усы. У Брига они были не только белыми, но и более длинными и пышными; Эдвард носил усы армейской щеточкой. Кисти рук обоих имели одинаковую форму, как и длинные пальцы и довольно заметно вогнутые ногти; у Брига руки были испещрены возрастной пигментацией, у Эдварда поросли волосками с тыльной стороны. Любопытно, как усы скрадывают рот; он становится несущественной деталью, как, по всей видимости, и подбородок, если на нем борода. Однако Эдварду была присуща неотразимость, которой не обладали его родители, и хотя он, бесспорно, выглядел лучше своих братьев, эту неотразимость порождало то, что он явно не сознавал ни преимуществ своей внешности, ни воздействия, которое она оказывает на других людей. К примеру, его одежда выглядела эффектно просто потому, что ее носил Эдвард – сегодня на нем была белая шелковая рубашка с бутылочно-зеленым фуляром, завязанным на шее, и льняные брюки того же оттенка, но если вдуматься, он, наверное, все-таки уделил внимание своей одежде, тщательно выбрал ее, значит, он все же не настолько безразличен к ней? Эдвард определенно знал, что женщины находят его привлекательным. И даже те, кого он не привлекал, всегда и сразу замечали его: так, Зоуи сказала, что хоть он и не в ее вкусе, ей с первого взгляда стало ясно, каким успехом он пользуется у некоторых. Отчасти успех объяснялся тем, что Эдвард всегда казался довольным, жил настоящим – был поглощен им, и никогда, казалось, ничего не обдумывал ни с какой стороны.

Руперт, будучи шестью и семью годами младше своих братьев, избежал войны: пока его братья сражались во Франции, он учился в школе. Хью ушел первым, в Колдстримский гвардейский полк, а Эдвард, который не смог мобилизоваться вместе с ним по возрасту, попал в пулеметный полк несколько месяцев спустя. Вскоре Эдвард получил свой первый Военный крест и был представлен к Кресту Виктории. Но когда Руперт пытался расспросить, за что его наградили, чтобы похвалиться братом перед мальчишками в школе, Эдвард сказал только:

– За то, что помочился на пулемет, дружище, чтобы немного охладить его. Он слишком раскалился, его заклинило.

– Под огнем неприятеля? – Да, Эдвард признал, что в тот момент постреливали. И перевел разговор на другое. К двадцати одному году он был уже майором с планкой своего креста, а Хью – капитаном, удостоенным креста, и раненным. Вернувшись домой с войны, они не говорили о ней: Руперту казалось, что Хью молчит, потому что воспоминания о войне невыносимы для него, а Эдвард, похоже, утратил к ней всякий интерес и всецело увлекся тем, что ждало его дальше, – работой в компании и женитьбой на Вилли. Однако Хью прежним так и не стал. После ранения в голову его мучили страшные мигрени, он лишился руки, с пищеварением у него было неважно и порой снились кошмары. Но это еще не все: Руперт заметил и до сих пор замечал что-то странное в выражении его лица, в его глазах: взгляд был затравленным, полным гнева и даже боли. Если Хью окликали и он оборачивался, чтобы посмотреть в упор, как Эдвард, как их мать, – это выражение можно было успеть заметить прежде, чем оно растворялось в легкой обеспокоенности, а затем в обычной для Хью приятной любезности. Он любил свою семью, никогда не стремился обзавестись компанией за ее пределами, ни разу не взглянул на других женщин и был особенно ласков со всеми детьми, особенно малышами. Но Руперт, глядя на Хью или думая о нем, ощущал иррациональные уколы совести за то, что сам он так и не познал ад войны.

Шуберт отзвучал, и Сибил, не поднимая глаз от шитья, спросила:

– Спать, дорогой?

– Если ты готова. – Хью убрал пластинку, подошел к матери и поцеловал ее. Она любовно потрепала его по щеке.

– Спи спокойно, дорогой.

– Буду спать, как сурок. Я всегда здесь так сплю. – Направляясь к своей жене, он коротко улыбнулся Руперту, а потом, словно чтобы прервать череду его сентиментальных мыслей, подмигнул. Руперт подмигнул в ответ по их давней привычке.

Все начали собирать шитье и расходиться. Руперт взглянул на ничего не замечающую Зоуи: он впервые видел, чтобы она так увлеклась книгой.

– Мне удастся заинтересовать тебя сном?

Она подняла глаза.

– А что, уже поздно?

– Скоро будет. Книга, наверное, замечательная.

– Неплохая. Все про гражданскую войну в Америке, – добавила она, отмечая место, где остановилась. Вилли слегка приподняла губу, мимолетно переглянувшись с Сибил. Они с Сибил обсуждали эту книгу, когда она только вышла в начале года, одолжив ее у Гермионы; Вилли, полиставшей ее, показалось, что героиня неглубока, как суповая тарелка, и поверхностна, что на уме у нее только мужчины, наряды и деньги. Сибил предположила, что эпизоды с гражданской войной должны быть неплохими, а Вилли, которая их пропустила, возразила, что, по ее мнению, они играют очень незначительную роль. Сибил сделала вывод, что, кажется, эта книга не в ее вкусе. Попросив Хью подержать ее шитье, Сибил спустила ноги с дивана, но встать сама не смогла, и Руперт подошел, чтобы помочь ей. Вилли тоже решила, что пора ложиться, чтобы уснуть к тому моменту, когда Эдвард закончит партию.

– А где Рейчел? – спросил кто-то, и Дюши, укладывающая свои очки в стальной оправе в шкатулку с рукоделием, ответила:

– Она легла пораньше, у нее голова.

В действительности Рейчел после ужина ушла в кабинет Брига, чтобы позвонить, и у нее состоялся восхитительный (и расточительный) разговор, который длился шесть минут и результатом которого стала договоренность о том, что Сид приедет к обеду. Понедельник был признан подходящим днем, поскольку почти вся семья собиралась на пляж.

– А разве им не все машины понадобятся? – последовал вопрос С. Но Рейчел считала, что вряд ли, а если и так, то она доберется до Бэттла на велосипеде, чтобы встретить поезд. Эта картина, Рейчел на велосипеде, вызвала у С. бурный восторг, прерываться на полуслове было неловко, но как-никак это телефон ее родителей, однако, когда она напомнила об этом, после короткого отклика С. «да, ангел мой» разговор продолжался. Потому минут и получилось шесть вместо строго определенных трех, которые в семье считались достаточными для междугородних звонков. Не имея возможности поделиться восторгом и радостью с родными, Рейчел решила почитать в постели и уснуть пораньше, и когда встретила Айлин с кофейным подносом в коридоре, то попросила передать миссис Казалет, что у нее разболелась голова и что вниз она уже не придет. Но по пути наверх ей подумалось, что надо бы проведать девочек и убедиться, что Клэри устроилась удобно. Луиза и Полли лежали в постели – Луиза читала, Полли вязала, а Клэри валялась на полу на животе и что-то писала в тетради. Радость всех троих при виде Рейчел польстила ей.

– Садись ко мне, тетя Рейч! Я читаю ужасно грустную книгу, тут все про Бога и про людей, которые постоянно рыдают. Дело происходит в Канаде, тут есть злая тетка. Совсем не такая, как ты, – добавила Луиза.

Рейчел присела на ее кровать.

– А ты что вяжешь, Полли?

– Свитер. Для мамы. К Рождеству. Правда, хотела связать к ее дню рождения, только это секрет, его очень трудно вязать подолгу. Не говори маме.

– Да, выглядит очень трудным.

Узор и вправду был непростым: на фоне ажурного бледно-розового полотна – вывязанные шишечки.

– Хорошо, что есть такой цвет – «грязно-розовый», – продолжала Полли. – Он уже совсем не такой розовый, как когда я только начала.

– Грязно-розовый носили в прошлом году, – напомнила Луиза. – А к тому времени, как ты его довяжешь, он уже совсем выйдет из моды. Но твоя мама не очень-то следит за модой, значит, вряд ли будет возражать.

– Цвета, которые им идут, люди носят в любое время, – сказала Полли.

– С рыжевато-каштановыми волосами надо всегда носить зеленый. И синий.

– А ты, оказывается, эксперт в вопросах моды, Луиза! – Девочку следовало слегка осадить. Рейчел повернулась к Клэри, которая по-прежнему писала. – А ты чем занята?

– Да так, ничем особенным.

– Что это ты пишешь? Дневник?

– Просто книгу.

– Как интересно! О чем она?

– Да так, ни о чем. Просто история кота, который знает все, что творится в Англии. Родился он в Австралии, а в Англию приехал в поисках приключений.

– А карантин? – спросила Луиза. – Он бы не смог.

– Почему это не смог? Он просто взял и приехал.

– Ему пришлось бы провести полгода в карантине.

– Наверное, можно об этом тоже написать, а потом – что он уже в Англии, – миролюбиво предложила Полли.

Клэри захлопнула тетрадь и молча легла в постель.

– Ну вот, теперь она дуется.

Рейчел расстроилась.

– Ты ведешь себя очень некрасиво, Луиза.

– Я не нарочно.

– Это еще ничего не значит. Нельзя сначала наговорить гадостей, а потом в оправдание сказать, что ты не нарочно.

– Да, нельзя, – согласилась Полли. – От этого рано или поздно испортится характер. А все дело в том, что ты жалеешь, что сама не додумалась написать книгу.

Вот это замечание попало в цель, что сразу заметила Рейчел. Луиза вспыхнула, извинилась перед Клэри, и Клэри ответила, что все в порядке.

Рейчел поцеловала их всех по очереди, все они сладко пахли влажными волосами, зубной пастой и мылом. Клэри обняла ее и прошептала, что утром покажет ей сюрприз. Луиза еще раз извинилась шепотом, а Полли только хихикнула и сказала, что ей не о чем шептаться.

– Будьте добрее друг к другу и погасите свет через десять минут.

– Какой произвол! – услышала она возглас Луизы, не успев отойти от двери. – Какой ужасный произвол! Если, по ее словам, сейчас половина девятого – или десятого, я не расслышала, то через десять минут после ее ухода будет…

Так или иначе, легкая обида их объединит.

В понедельник Хью встал, оставив Сибил в постели, наскоро позавтракал вместе с Дюши, которая ради этого поднялась пораньше, и уехал в Лондон в половине восьмого. Он считал, что Сибил не следует ездить на пляж, и попросил мать отговорить ее. Дюши согласилась; день обещал быть знойным, среди дядей и теток найдется кому присмотреть за Полли и Саймоном, а сидеть на горячей гальке под палящим солнцем, не имея даже возможности окунуться (в положении Сибил об этом, конечно, и речи быть не могло), по мнению обоих, ни к чему. Хью подавил в себе мгновенный порыв зайти к жене после завтрака, решил, что лучше не будить ее, и вздохнул с облегчением. Сибил, лежащая в постели и с нетерпением ждущая, когда он заглянет к ней, услышала, как он заводит мотор, поднялась с постели и успела увидеть, как машина скрывается за поворотом подъездной дорожки. Спать уже совсем не хотелось, и Сибил решила устроить себе долгую роскошную ванну, пока ее не занял кто-нибудь другой.

Сборы в дорогу наконец закончились лишь в одиннадцатом часу. Расселись по трем машинам, набитым полотенцами, купальными костюмами, корзинами для пикников, ковриками и личными вещами, который каждый из них счел необходимым взять с собой для развлечения. Младшие дети прихватили ведерки, лопатки и сачок для ловли креветок – «и совершенно напрасно, Невилл, здесь же нет ни одной креветки». Няни взяли вязание и «Мир детской», Эдвард – фотоаппарат. Зоуи – «Унесенных ветром», свой новый купальник с американской проймой – темно-синий, с белыми пикейными бантиками у ворота и сзади на талии – и темные очки. Руперт – альбом для эскизов и несколько угольных карандашей. Клэри – жестянку из-под печенья, чтобы собирать ракушки и всякую всячину. Саймон и Тедди – две колоды карт, так как недавно научились играть в безик. Луиза взяла «Большой-большой мир» и банку «Wonder-крема» (хранился он и правда плохо – стал водянистым на дне и покрылся какой-то зеленоватой коркой сверху, но она считала, что ему надо найти применение), а Полли – свою бокс-камеру «кодак-брауни», лучший подарок из всех полученных ею на прошлый день рождения.

У Вилли в пляжной сумке лежала книга про Нижинского и его жену, а также баночка крема «Божественный бальзам», лейкопластырь и запасной купальник – она терпеть не могла сидеть в мокром. Эдвард, Вилли и Руперт ждали за рулем машин, в которые постепенно набивались пассажиры, к началу поездки уже успевшие взмокнуть, а в некоторых случаях и всплакнуть от жары и убежденности, что их посадили не в ту машину.

Миссис Криппс проводила их взглядом из окна кухни. Ей пришлось не только стряпать завтрак, но и с семи часов трудиться не покладая рук, чтобы заготовить сэндвичи с крутым яйцом, сардинами, сыром и ветчиной собственноручного приготовления, а также тминный кекс, овсяные лепешки и бананы на сладкое. И вот теперь наконец пришло время спокойно выпить чашечку чаю, пока не явилась мадам с распоряжениями.

По причинам, излагать которые ей не хотелось, Рейчел было трудно известить Дюши о своих договоренностях. Она передумала просить машину: несмотря на жару, велосипед обеспечил бы ей больше свободы. Но когда Дюши вышла к завтраку и завела расспросы, Рейчел сочла своим долгом выдать их тайну и сообщить, что она и Сид собрались пообедать в чайной, и Дюши, которая считала обеды в отелях, ресторанах и даже чайных нелепой тратой денег, а также неподобающим поведением, настояла, чтобы они приехали домой к обеду, и вызвала Айлин с просьбой передать Тонбриджу, чтобы машина была готова через полчаса, прежде чем Рейчел успела возразить. «После обеда мы сможем прогуляться, – подумала она. – Это будет не хуже. Почти ничем не хуже». От дальнейших возражений ее отвлекла Сибил, которая, хромая, вошла в маленькую столовую, извинилась за опоздание и с явным облегчением рухнула на стул. Она потеряла равновесие, выходя из ванны, и подвернула ногу, объяснила Сибил. Рейчел, которая служила в ДМО[10] в последние годы войны, уговорила ее показать ногу. Щиколотка страшно распухла и явно причиняла мучительную боль. Дюши принесла гамамелис, Рейчел – эластичный бинт и корпию, и на ногу наложили повязку.

– Только обязательно держи ее поднятой, – предупредила Рейчел, придвинула к Сибил второй стул и осторожно положила на подушку пострадавшую ногу. В итоге Сибил пришлось сидеть вполоборота к столу, поза была неудобной, и спина почти сразу заныла. Из-за ноги она едва сумела одеться и уже чувствовала себя усталой, а день только начался. Рейчел ушла, чтобы ехать в Бэттл, а Дюши, налив чаю и заказав для Сибил свежий тост, отправилась на кухню к миссис Криппс. Дождавшись Айлин с тостом, Сибил попросила принести ей подушку под спину, а пока ее распоряжение исполняли, просмотрела утреннюю газету, которую оставили открытой на странице зарубежных новостей. Какого-то пастора Нимёллера арестовали после продолжительной проповеди в Далеме – этого названия она никогда не слышала. Сибил решила, что не хочет читать газету, и есть ей тоже не хотелось. Она наклонилась вперед, чтобы Айлин подсунула ей под спину подушку, и при этом как будто чья-то рука медленно сжала ей позвоночник у поясницы. Не успела она заметить это ощущение, как оно ослабло и вскоре исчезло совсем. Странно, успела подумать она, и вдруг без предупреждения ее затянуло в водоворот парализующей, бездумной паники. А потом и паника отступила, лишь осколки вполне понятных опасений всплыли на поверхность в ее мыслях. Полли и Саймон припозднились: Полли на одиннадцать дней, Саймон – на три. А до срока ей еще недели три-четыре, падение не могло повредить ему (или им), а Хью, наверное, уже в Лондоне, падение вызвало шок, только и всего… Чепуха! Для того чтобы подбодрить себя, она ощупала собственное тело. Ее бросило в пот, под мышками покалывало, а лоб, когда она приложила к нему ладонь, оказался влажным. Зато со спиной теперь все было в порядке, если не считать слабой боли, когда она принимала неудобную позу или оставалась в одном положении слишком долго.

Пошевелив ступней, от внезапного укола боли она почти испытала облегчение. Щиколотки – сущее мучение, но и только. У нее пересохло во рту, она глотнула чаю. Ей просто не повезло, как раз когда она собиралась немного прогуляться по саду, который толком не видела в это время года. Она представила, как идет босиком по ухоженному газону, еще прохладному от росы, мягкому и пружинистому, и ей нестерпимо захотелось пройтись сейчас же. От досады она раздраженно заерзала – да где же там застряла Айлин…

– С вами все хорошо, миссис Хью?

– Да, вполне. Подвернула ногу, вот и все.

– А-а, так вот оно что, – Айлин, кажется, успокоилась. – От этого бывает очень больно, – она взяла поднос. – Вы ведь позвоните, если что-нибудь понадобится, да, мадам? – Наклонившись над столом, она переставила медный колокольчик поближе к Сибил. И ушла.

«Пожалуй, мне следовало бы сейчас быть в Лондоне, а не так далеко от него, – думала Сибил. – Я могла бы вернуться вместе с Хью, вызвать такси к конторе». Сидеть в такой позе было решительно невозможно, слишком уж неудобно. Ей хотелось позвонить Хью и узнать его мнение, но это лишь встревожило бы его, поэтому она удержалась. Если она сумеет встать и взять какую-нибудь трость из кабинета Брига – он совсем рядом, напротив по коридору, – тогда можно выйти в сад. Идти, опираясь на трость, будет гораздо легче. Она повернулась и тяжело спустила ногу со стула; щиколотка отозвалась таким острым взрывом боли, что на глаза навернулись слезы. Пожалуй, лучше позвонить Айлин и попросить принести трость… и вдруг она заметила, что та же рука вновь сжимает ее позвоночник – несильно, но зловеще, предвещая боль. На этот раз она вспомнила, что это за ощущения. Это лишь начало. Мягко сжимающая рука превратится в тиски, а потом в нож, который будет медленно устремляться вниз, рассекая ее позвоночник, останавливаться через секунды после того, как ощущения станут невыносимыми, и вроде бы исчезать, но на самом деле затаиваться и готовить новую, еще более убийственную атаку… Надо встать и добраться… Опираясь на стол, она поднялась на ноги, потом вспомнила про колокольчик, теперь недосягаемый, и когда наклонилась над столом, чтобы дотянуться до него, почувствовала, как теплым потоком из нее хлынули отошедшие воды – все не так, подумала она, мгновенно расплакавшись, но дотянулась-таки до колокольчика и звонила, звонила целую вечность, чтобы хоть кто-нибудь пришел.

И звонок, конечно, услышали и пришли гораздо быстрее, чем показалось Сибил. Ее усадили обратно на стул, Дюши послала Айлин за Реном или Макалпайном – любым из них, лишь бы поскорее, а сама позвонила доктору Карру. Он на обходе, сообщили ей, но сейчас его известят, и он немедленно приедет. Дюши не сказала невестке, что поговорить с врачом не удалось, просто заверила, что он уже едет, что Айлин и кто-нибудь из мужчин отнесут ее в спальню, а она, Дюши, побудет с ней, пока врач не приедет. «И все будет в порядке», – заключила она так уверенно, как только могла, но ей было страшно, она жалела, что Рейчел нет рядом. Рейчел всегда умела действовать в трудную минуту. Плохо, что воды отошли так рано; никаких следов крови она не заметила и не хотела тревожить Сибил вопросом о ней. Если бы только Рейчел была здесь, думала она почти сердито, она же всегда здесь, и вдруг уехала, да еще в такой момент! Сибил кусала губы, стараясь не плакать и не кричать. Дюши крепко сжала ее руку в обеих своих руках; она помнила, как приятно, когда тебя так держат, и хранила верность заговору молчания при родах, естественному и благопристойному для таких женщин, как они. Боль положено терпеливо сносить и забывать о ней, но на самом деле она никогда не забывалась, и глядя, как безмолвно мучается Сибил, Дюши слишком отчетливо вспоминала ее.

– Ну-ну, мой утеночек, – приговаривала она. – Малыш будет прелестный, вот увидишь.

Рейчел хотела бы иметь больше времени, чтобы подготовиться к встрече. Хотела бы пообедать вдвоем (только она и Сид) в «Белом олене», но ей и в голову не приходило ослушаться Дюши в этом вопросе, как, в сущности, и в любом другом – это положение вещей оставалось незыблемым на протяжении всей ее жизни. Двадцать лет назад, когда ее извиняла молодость (ей было всего восемнадцать), некий молодой человек побуждал ее отвоевать больше свободы, но ей, разумеется, нисколько не хотелось свободы с ним. По мере того, как она взрослела, причиной ее послушания становился скорее возраст ее родителей, нежели ее собственный, и мысль о том, что в тридцать восемь лет она по-прежнему не в состоянии распоряжаться, как пожелает, своим временем (а в данном случае не только своим), не вызывала серьезного чувства ущемления. Жаль, конечно, но потакать своим желаниям – это уже патология, термин, которым в семье Казалет выражали крайнюю степень порицания.

Поэтому Рейчел, сидя на заднем сиденье, искала в происходящем положительные моменты. День чудесный, жаркий и солнечный, она и Сид прекрасно прогуляются после обеда вдвоем, а если захватят с собой термос и печенье, то у них появится законный повод пропустить чай в кругу семьи.

Тонбридж ехал со своей обычной скоростью, двадцать восемь миль в час, и Рейчел нестерпимо хотелось попросить его ехать быстрее, но всем было известно, что он никогда не опаздывает к поезду, поэтому просить его поспешить нелепо.

В сущности, она уже видела, что они приедут заранее. Она подождет на перроне, сказала она Тонбриджу, а он сообщил, что ему надо кое-что забрать из Till’s для Макалпайна.

– Так съездите туда, а потом встретимся возле Till’s, – решила Рейчел, радуясь, что вовремя распознала удобную возможность.

На станции было очень тихо. Один из носильщиков поливал станционную клумбу – алые герани, темно-синие лобелии и белый алиссум, следы энтузиазма декораторов, вдохновленных коронацией. В дальнем конце перрона единственная пассажирка с ребенком ждала поезда на Гастингс, чтобы провести день на море – судя по ведерку, деревянной лопатке и набитой, как для пикника, хозяйственной сумке. Рейчел прошла через мост к месту, где они сидели, потом решила, что не хочет сейчас общаться ни с кем, лучше молча дождаться, когда приедет Сид, но все же порадовалась, когда к ним медленно подполз пыхтящий поезд, поскольку самой себе казалась слишком недружелюбной. Поезд остановился, двери распахнулись, появились пассажиры, и Сид, одетая в коричневый чесучовый костюм с поясом, с непокрытой головой, коротко стриженная и смуглолицая, с улыбкой зашагала ей навстречу.

– А вот и я! – воскликнула Сид, и они обнялись.

– Я понесу.

– Ни в коем случае, – она подхватила небольшой, делового вида чемоданчик, который поставила, чтобы поприветствовать Рейчел, и взяла ее под руку.

– Мне представлялось, что ты встретишь меня прямо верхом на велосипеде, но, видимо, ты оставила его за мостом. У тебя усталый вид, дорогая. Утомилась?

– Нет. И я не на велосипеде. Увы, здесь Тонбридж, и нас ждут дома к обеду.

– А-а!

– Но потом нам предстоит чудесная прогулка, а чай мы возьмем с собой, чтобы не пришлось возвращаться к нему.

– Звучит великолепно, – сказано это было с убежденностью, Рейчел повернулась, рассчитывая заметить иронию, но не обнаружила ее. Сид встретилась с ней взглядом, подмигнула и продолжала:

– Храни тебя Господь, мой ангел, за извечное желание, чтобы все были счастливы. Я не шучу. Идея и вправду великолепная.

От станции они отошли в молчании: для Рейчел – блаженно-дружеском, а для Сид – исполненным такого неистового счастья, что говорить она была не в состоянии. Только когда они миновали ворота аббатства, она спросила:

– А если мы устроим пикник, дети не увяжутся за нами?

– Все они на пляже. И вернутся только к чаю.

– А-а, интрига проясняется, причем самым восхитительным образом.

– Я подумала, может, ты останешься на ночь. Мы могли бы поставить ко мне в комнату раскладную койку.

– Правда, дорогая? Но придется дождаться, когда Дюши пригласит меня.

– Пригласит обязательно. Она тебя обожает. Жаль, что ты не захватила скрипку. Но можно позаимствовать у Эдварда. Ты же знаешь, как Дюши нравится играть с тобой сонаты. Как Иви?

– Об этом я тебе расскажу в машине.

Иви звали сестру Сид, страдающую несерьезными, но зачастую упорными и затяжными недомоганиями. Она подрабатывала секретарем у известного музыканта, а Сид, с которой она жила, распоряжалась их скудными средствами и присматривала за Иви всякий раз, когда она в этом нуждалась или считала, что нуждается.

Так что в машине, держась с Сид за руки, Рейчел расспрашивала ее об Иви и узнавала, что у той сенная лихорадка и предположительно язва, хотя врач иного мнения, и что Иви рассчитывает, что Сид в августе свозит ее к морю. Соблюдение приличий в присутствии Тонбриджа обладало особым очарованием, от него обеим хотелось смеяться, ведь это же так глупо – у них нет ни малейшего желания обсуждать Иви. Они посмотрели друг на друга, точнее, Сид посмотрела на Рейчел и не смогла отвести взгляд, и Рейчел будто пронзили эти маленькие, карие, выразительные, широко расставленные глаза, и она уже почувствовала, что краснеет, когда Сид хихикнула, изрекая какую-то дурацкую банальность вроде «нет худа без добра» тоном, каким провозглашала бы какой-нибудь трескучий лозунг, добавила «так, кажется, говорят», и это на время рассеяло напряжение. Тонбридж, который ехал чуть быстрее обычного (торопился к обеду), совершенно не понимал, о чем речь.

Как только они затормозили у ворот и входа в дом, как Айлин, высматривавшая их, бросилась к машине со словами, что мадам просила мисс Рейчел поскорее подняться в комнату миссис Хью, так как малыш вот-вот появится, а врач до сих пор не приехал. Рейчел выскочила из машины, не оглянувшись, и побежала к дому. О господи, подумала Сид, бедняжка! Она имела в виду, конечно, Рейчел.

Сибил сидела в постели, обложенная подушками, и отказывалась лечь как следует, а Дюши считала, что это неправильно, но была слишком озабочена и встревожена, чтобы настаивать. Рейчел справится, по крайней мере, она уже здесь.

– Врач уже в пути, – сказала Дюши поспешно, движением бровей пресекая вопрос Рейчел о том, когда он приедет. – Побудь с ней, я схожу за полотенцами. Слуги греют воду, – и она вышла, радуясь возможности сделать то, что в ее силах. Муки Сибил уже начинали казаться ей невыносимыми. Рейчел придвинула стул и села возле Сибил.

– Дорогая, чем я могу тебе помочь?

Сибил схватила ртом воздух и приподнялась на стиснутых кулаках, упираясь ими в постель по обе стороны от своих ног.

– Ничем. Не знаю. – И минуту погодя добавила: – Помоги мне… раздеться. Быстрее… пока снова не началось.

В промежутках между взрывами боли Рейчел помогла ей освободиться от платья, комбинации и панталон, а потом наконец переодеться в ночную рубашку. Переодеваться пришлось долго, так как при взрывах боли они останавливались и Сибил вцеплялась в руку Рейчел так, что, казалось, сейчас переломает ей все кости.

– А вдруг он родится до того, как приедет врач? – спросила Сибил, и Рейчел поняла, что эта мысль приводит ее в ужас.

– Мы справимся. Все будет хорошо, – успокоила она, хотя не имела ни малейшего понятия, что надо делать. – Напрасно ты волнуешься, – она отвела волосы Сибил со лба. – Я же служила в ДМО, помнишь?

Услышав это, Сибил, кажется, успокоилась, доверчиво улыбнулась Рейчел и откликнулась:

– А я и забыла. Ну конечно же! – На минуту она притихла и закрыла глаза. – Ты не могла бы завязать мне волосы сзади? Чтобы не мешали?

Но к тому времени, как Рейчел нашла на туалетном столике шифоновую ленту, Сибил опять вскинулась, напряглась, ощупью пытаясь отыскать руку Рейчел.

«О боже, скорее бы приехал врач!» – взмолилась Рейчел, услышав стон Сибил.

– Ты извини. Прямо как в романах Мэри Уэбб, да? Где хватаются за столбики кровати, и так далее. – И когда Рейчел улыбнулась деликатной шутке, добавила: – Больно все-таки.

– Знаю, что больно, дорогая. Ты держишься очень храбро.

И тут оба услышали шум машины, которая наверняка привезла врача. Рейчел бросилась к окну.

– Приехал! – воскликнула она. – Замечательно, правда?

Но Сибил, сунув кулак в рот, кусала костяшки пальцев, чтобы не кричать, и, кажется, не слышала ее.

Врач был пожилым шотландцем с темно-рыжими седеющими волосами и усами. Он вошел в комнату, снимая на ходу пиджак, поставил саквояж и принялся закатывать рукава рубашки.

– Так-так, миссис Казалет, я слышал, вы чуть не упали в ванной сегодня утром, вот ваш малыш и решил, что пора ему наружу. – Оглядевшись, он увидел кувшин и таз и направился мыть руки. – Ничего, мне и холодная сойдет, а горячая вода нам потом пригодится. Может, вы распорядитесь, мисс Казалет, а я пока осмотрю пациентку? Только через пять минут вы мне понадобитесь, – добавил он вслед выходящей Рейчел.

На площадке она встретила горничных с ведрами горячей воды под крышками и стопкой полотенец, выложенных на бельевой комод. Внизу нашла Дюши и Сид. Ее мать была сама не своя от волнения.

– Рейчел, по-моему, надо звонить Хью.

– Конечно, обязательно!

– Но Сибил умоляла меня не звонить. Она не хочет тревожить его. Нехорошо это – делать то, чего не хочет она.

Рейчел увидела, что Сид смотрит на Дюши с выражением доброты и заботы, и ее сердце переполнилось любовью. Сид заговорила:

– А я думаю, что не это главное. Хью будет недоволен, если не сообщить ему, что происходит.

Дюши благодарно подхватила:

– Конечно, ты права! Какая ты рассудительная, Сид. Я так рада, что ты здесь. Сейчас же позвоню ему.

Она ушла, а Сид вынула свой потертый серебряный портсигар со словами:

– Сделай передышку. Судя по виду, она тебе не повредит.

И Рейчел, которая обычно курила египетские сигареты, а Gold Flake считала слишком крепкими, взяла одну и, пока прикуривала от поднесенной Сид спички, заметила, что ее рука дрожит.

– Это кошмар, – сказала Сид. – Самая кошмарная боль. А я и не знала… Врачу в помощь приедет медсестра?

– По-видимому, не сразу. Он пытался вызвать акушерку, но она у пациентки, а районная сестра сказала, что сможет приехать только позже днем. Он сказал мне, что надо делать. Извини, что пропал наш день.

– Тут уж ничего не поделаешь.

– Тебя пригласили остаться?

– Пригласили. План таков: миссис Криппс приготовит чай для пикника, а я буду отвлекать тех, кто вернется с пляжа, чтобы дети не путались под ногами, пока все не кончится. Забавно, да? – Помолчав, она добавила: – Вот так в самые важные моменты жизни все стараются не мешать, и в итоге ничего о них не знают.

– Да, но иначе дети ее услышат. Конечно, будь ее воля, Сибил не издала бы ни звука.

– Вот именно.

Уловив оттенок иронии в голосе Сид, Рейчел испытала мимолетное, но знакомое ощущение чужеродности Сид, по крайней мере, так она его определяла для себя. Матерью Сид была португальская еврейка, с которой отец Сид познакомился во время гастролей со своим оркестром. Он женился и стал отцом двух дочерей, Марго и Иви, а потом бросил их и уехал в Австралию; если о нем и упоминали, то с горечью, как о мистере Сиднее из одноименного города. Его бывшая семья жила трудно и бедно, мать в конце концов умерла от туберкулеза и тоски по дому (после брака родные отреклись от нее). По словам Сид, трудно было понять, что именно мучило ее сильнее. Всему этому, а также факту рождения в семье музыкантов она была обязана кажущейся чужеродностью, что, в свою очередь, побуждало ее принимать жизнь такой, какая она есть, – с большей готовностью, чем делали в семье Рейчел. «Я с младенчества насмотрелась всякого, – однажды сказала Сид, – как же мне все это называть, если не своими именами?» Сразу же после смерти матери Марго отказалась от ненавистного ей имени и стала звать себя Сид. Как и многие пары с совершенно разным культурным багажом, к своему поведению по отношению друг к другу они относились двойственно: Сид, понимавшая, что всю жизнь Рейчел чрезмерно опекали, оберегая и от финансовой, и от эмоциональной реальности, хотела опекать ее больше всех и в то же время не могла удержаться, чтобы порой не подпустить шпильку в адрес английского среднего класса. Рейчел же, зная, что Сид пришлось обеспечивать не только себя, но и мать с сестрой, уважала ее за независимость и авторитетность, но хотела, чтобы Сид поняла, что недомолвки, скрытность и утаивания как неотъемлемая часть жизни семьи Казалет существовали лишь в подкрепление родственных уз и хороших манер. «Я-то понимаю, – сказала Сид во время одного из первых споров на эту тему, – однако для этого мне не обязательно соглашаться, неужели ты не видишь?» Но Рейчел совсем не видела: для нее понимание подразумевало согласие.

У обеих сейчас всплыли эти мысли, но уделять им внимание было некогда. Рейчел затушила сигарету и сказала:

– Мне пора обратно. Ты не попросишь Дюши прислать кого-нибудь из горничных с фартуком для меня?

– Конечно, попрошу. Храни тебя Господь! Скажи мне, если я чем-нибудь смогу помочь.

– Непременно.

Надо просто делать то, что он мне скажет, думала Рейчел, поднимаясь по лестнице, а трястись при виде крови просто смешно. Думай о чем-нибудь другом, вот и все.

Куден – не самый подходящий пляж для детей, подумала Вилли, поерзала на крупной гальке и попыталась отыскать более удобный для спины участок волнореза. Даже в такой спокойный и жаркий день море оказалось на удивление холодным – поодаль сине-стальное, вблизи – непрерывно вспухающее аквамариновыми холмами, которые разбивались, оставляя на крутом берегу с уступами кремовую пену, а та опадала, таяла в зеленой воде, и следующая волна затягивала ее под себя. Мальчишки были довольны, научившись плавать в школе, а девочки боялись зайти поглубже, ковыляли по гальке, отходили на несколько шагов по мелководью, бросались вплавь, делая два-три гребка, пока она звала их к себе, и, стуча зубами, холодные и скользкие, как рыбки, возвращались, чтобы им растерли спину, дали по кусочку горького шоколада или по глотку горячего «Боврила»[11]. Здесь не было ни приливных лужиц для Лидии и Невилла, ни песка; прибой с размаху окатил Лидии ноги, она горько разрыдалась и никак не успокаивалась, несмотря на все утешения Вилли. Невилл, с ужасом наблюдавший все это, заявил, что к морю сегодня не притронется, «кроме морской воды в моем ведерке».

– Тогда шоколада не получишь, – напомнила Клэри, и ей тут же посоветовала не лезть не в свое дело Эллен, которая прикалывала платок английскими булавками к панаме Невилла, чтобы прикрыть тканью его уже порозовевшие тощие плечи. Эллен и няня сидели в шляпах, серых кардиганах и практичных ситцевых платьях с поясами, вытянув перед собой ноги в толстых бумажных чулках и туфлях с двумя ремешками, и держали на коленях вязание. День на пляже для них наверняка пытка, думала Вилли. Ни та, ни другая даже не мечтает искупаться, их авторитет в кругу детей и без того держится на волоске, подорванный присутствием родителей, и вместе с тем они несут всю полноту ответственности за Лидию и Невилла, следят, чтобы они не простудились, не перегрелись и не обгорели, и вдобавок не общались с чужими детьми и не подхватили от них что-нибудь.

Няня уже начала было одевать Лидию, но ее остановил Эдвард, сказав, что покатает ее в воде на плечах, как Руперт – Невилла (обоим отцам не нравилось, что их потомство боится воды).

– Когда пойдете, скажите мальчикам, пусть выходят, – окликнула их Вилли; для них вопросом чести было не вылезать из воды, пока не выгонят. Вилли посмотрела на Зоуи, которая свернулась спиной к волнолому на коврике из машины и втирала какую-то мазь в ноги, единственную часть своего тела, подставленную солнцу, – заниматься этим на виду у всех вульгарно, подумала Вилли, и ей тут же стало стыдно. Что бы ни делала бедная девочка, все мне кажется отвратительным. Руперт пытался уговорить Зоуи окунуться, но она отказалась, заявив, что вода для нее слишком холодная. Семейству Казалет незачем знать, что она не умеет плавать.

Вилли посмотрела вслед Эдварду и Руперту, входящим в воду с Лидией и Невиллом, которые цеплялись за их спины, как пугливые маленькие крабы. Когда мужчины поплыли, Лидия завизжала от восторга, а Невилл – от страха, их визг смешался с криками других детей, которые боялись волн, не желали заходить в воду, ужасались холоду, не хотели, чтобы пловцы забрызгали их. Отцы плавали, пока Руперту не стала грозить опасность удушения со стороны Невилла, и не пришлось вынести его из воды. Панаму Невилла сдуло ветром, и Вилли увидела, как Саймон и Тедди поплыли за ней наперегонки, как выдры.

Девочки, переодевшиеся в шорты и рубашки, начали спрашивать про обед. Полли и Клэри собирали окатанную плоскую гальку и складывали в коробку из-под печенья, захваченную Клэри, а Луиза валялась на животе прямо на камнях, читала и вытирала глаза банным полотенцем.

– Скоро уже? – опять спросил кто-то из них.

– Как только остальные выйдут из воды и переоденутся, – Руперт помахал рукой Эдварду, который уже нес Лидию на руках, и позвал мальчишек.

Лидия вернулась торжествующая и совершенно замерзшая; Эдвард ссадил ее рядом с Вилли, к которой она прижалась. С косичек капало, зубы стучали.

– А я плавала дальше, чем ты! – крикнула она Невиллу.

– Ты же совсем продрогла, дорогая, – Вилли закутала ее в полотенце.

– Нет, я даже вспотела. Я сама делаю так, чтобы зубы стучали. Смотри, так няня одевается утром! – Она накинула на плечи полотенце, повернулась к матери спиной и, ссутулившись, принялась изображать, будто неловкими движениями надевает корсет и в то же время стремится соблюсти приличия. Эдвард и Вилли переглянулись, с трудом удерживаясь от смеха.

Тедди и Саймон вылезли из воды, как только Эдвард закричал: «Обедать!» Они вылетели на берег и легко побежали по гальке; мокрые волосы облепили головы, лямки купальных костюмов свалились с плеч. Сплавали классно, заявили они; вылезать им не хотелось, а переодеваться вообще бессмысленно, ведь сразу после обеда они снова побегут в воду. Ну нет, так не пойдет, возразил Эдвард. Сначала надо переварить обед. С теми, кто купается сразу после еды, случаются судороги и они тонут.

– Пап, ты знал хоть одного человека, который правда утонул? – спросил Тедди.

– Десятки. Ну, переодеваться. Хоп-хоп!

– А что значит «хоп-хоп»? – беспокойно спросила Лидия.

– «Быстро» по-китайски, – ответила Луиза. – Мам, можно мы развернем обед? Просто чтобы посмотреть, что там?