Беззаботные годы Говард Элизабет Джейн

– Не знаю.

– Мы про нее даже не вспоминали, – поддержала Луиза, и обе поняли, что неприятностей не избежать. После расспросов Вилли и Сибил ушли на поиски. Потом заглянула тетя Рейчел с тем же вопросом о Клэри.

– Тетя Рейч, мы не знаем, честное слово. Ужинать в классную она не приходила. Мы оставили ей воду в ванной, – Луиза старалась, чтобы голос звучал по-доброму, но ничего не получалось, потому что никакой доброты в нем не было. Тетя Рейчел сразу же вышла из комнаты, и девочки услышали, как она переговаривается с их матерями. Они переглянулись.

– Но ведь мы же не виноваты!

– Нет, виноваты, – возразила Полли. – Мы же не взяли ее с нами после чая.

– Черт! Плохо то, что из-за нее я чувствую себя ужасно, и поэтому не люблю ее. Совсем.

Помолчав, Полли отозвалась:

– Это не из-за нее тебе так ужасно, а из-за того, как мы с ней поступили. Надо будет нам… – Но тут вошла Вилли, и она умолкла.

– А теперь послушайте обе: прекратите объединяться против Клэри. Понравилось бы вам, если бы она и еще кто-нибудь поступили так же по отношению к одной из вас?

– Мы правда не объединялись… – начала Луиза, но Полли перебила:

– Мы больше не будем, честное слово.

Но тетя Вилли как будто не слышала ее и продолжала:

– Луиза, твоя вина тяжелее, потому что ты старше! – Она разложила койку для Клэри и открыла ее довольно потрепанный чемодан. – Могли хотя бы помочь ей разложить вещи!

– Полли столько же лет, сколько и Клэри, а я ей с вещами не помогаю.

Вошла тетя Сибил с сообщением:

– Ее нигде нет. Рейчел пытается разузнать на кухне, но, по-моему, пора сообщить Руперту.

– Нам сходить поискать ее, тетя Сиб?

Но мать Луизы мгновенно откликнулась:

– Ни в коем случае! Вы разберете ее чемодан, аккуратно разложите вещи, и кто-нибудь из вас сходит за ее ужином в классную. Я очень недовольна тобой, Луиза.

– Извини. Мне правда очень жаль, – Луиза бросилась к чемодану и принялась вынимать одежду Клэри.

Полли встала с постели, чтобы сходить за подносом. Она чувствовала, что ее мать не так сердится, как тетя Вилли на Луизу, которая уже была явно расстроена. Тут Полли поняла, что и ее мать заметила это. Их взгляды встретились, Сибил спросила:

– Не знаешь, куда она могла уйти?

Полли задумалась так старательно, как только могла, но ведь она не Клэри, откуда же ей знать? И она покачала головой. Мамы ушли, Луиза расплакалась.

В конце концов сообщили Руперту, дяди присоединились к поиску, и даже Зоуи вышла на теннисный корт, зовя Клэри по имени; искали в конюшнях, в коттедже садовника, в теплицах и даже в лесу, пока наконец пропажу не нашла Рейчел. Заглянув к себе в комнату, чтобы взять пальто и выйти вместе со всеми искать Клэри в саду, она обнаружила ее спящей на полу. Из подушек с кресла девочка соорудила себе постель, а одеялом ей послужило пальто Рейчел. Рядом с Клэри стояли ее пляжные сандалии, на подушке Рейчел лежала записка: «Дорогая тетя Рейч, я лучше посплю в твоей комнате. Надеюсь, ты не против. Только раздеваться я не буду, мне холодно. Целую, Клэри». Руперт хотел было разбудить ее, отчитать и отвести в детскую спальню, но Рейчел сказала, что лучше просто оставить девочку в покое, только принести ей одеяло и подушку.

Так что кофе в первый вечер пили очень поздно, потом Дюши и Вилли немного поиграли в четыре руки, и Зоуи извелась со скуки, потому что нельзя было поболтать, пока они играли. Сибил ушла спать первой, Хью составил ей компанию.

– Как думаешь, что все это значит?

– Ну, Луиза и Полли – давние подруги. В Лондоне они видятся друг с другом почти каждый день. Видимо, Клэри показалось, что она здесь лишняя.

– Дай-ка я сам… – Он принялся вынимать шпильки из ее волос и одну за другой класть на ее подставленную ладонь. – Ты слишком утомилась, – сказал он укоризненно и так нежно, что у нее на глаза навернулись слезы.

– Очень, даже руки не поднять. Спасибо, дорогой мой.

– Я сам тебя раздену.

Она поднялась и начала снимать платье через голову.

– Вилли слишком резко отчитала Луизу. Как всегда.

– Ну, нас это не касается, – он расстегнул крючки ее бюстгальтера и спустил с плеч бретельки. Она сняла панталоны, вышла из них, движением ступней сбросила сандалии и остановилась перед ним обнаженная, гротескная и прекрасная. – Где твоя ночнушка?

– Кажется, на постели. Дорогой… тебе, наверное, осточертело видеть меня такой.

– Я тобой восхищаюсь. – И он добавил уже менее торжественно: – Для меня большая честь смотреть на тебя. Пойдем в постель.

– Нелегко приходится Руперту.

– За него не беспокойся.

Она улеглась в постель.

– Как жаль, что тебе в понедельник надо обратно.

– Если хочешь, я наверняка сумею поменяться с Эдвардом.

– Нет-нет, не надо. Лучше тебе побыть в Лондоне, когда он родится.

Он подошел к окну и раздвинул шторы. Свет будил его по утрам, но он знал (или так ему казалось), что ей нравится, когда шторы раздвинуты.

– Не обязательно раздвигать их. Я не против.

– Мне нравится, когда они раздвинуты, – соврал он. – Ты же знаешь.

– Конечно, – хотеть, чтобы шторы были задернуты, бессмысленно: ведь ей известно, что он любит воздух. Свет разбудит ее утром, но это ничтожная плата за человека, который ей так дорог.

– …и я уверена: если бы Зоуи хотя бы попыталась взять на себя обязанности мачехи, бедняжка Клэри стала бы на удивление послушным ребенком.

– Ты же знаешь, она еще очень молода. По-моему, в кругу семьи en masse она совсем растерялась. Мне она нравится, – добавил он.

– Знаю, – Вилли расстегнула сережки и убрала их в потертую шкатулку.

– Ну что ж, неплохо, что хоть кому-то она нравится, кроме Руперта, конечно.

– А по-моему, ему она не нравится. Он от нее без ума, а это не одно и то же.

– Боюсь, такие тонкости мне не понять, – он говорил невнятно, потому что вынул вставную челюсть, чтобы почистить ее.

– Дорогой, ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду. С.А. в ней хоть отбавляй, – шутливый тон Вилли не скрывал ее недовольства.

Эдвард, который был прекрасно осведомлен о сексапильности Зоуи, но считал эту тему опасной, перевел разговор на Тедди и любезно выслушал Вилли, которая беспокоилась за его зрение и спрашивала, не кажется ли Эдварду, что его отправили в подготовительную школу слишком маленьким и что за последний семестр он невероятно вытянулся. Она продолжала болтать и после того, как они легли в постель, и ему захотелось остановить ее.

– Первая ночь каникул, – многозначительно произнес он, целуя ее и перебирая короткие мягкие локоны у нее на затылке.

Вилли на минуту отстранилась от него, но лишь для того, чтобы погасить свет.

– …Я и так стараюсь, но она просто меня не любит!

– А по-моему, она чувствует, что ты не любишь ее.

– В любом случае, следить за ней – это работа Эллен. Разве ее наняли только для того, чтобы присматривать за Невиллом? Она ведь их общая няня, разве нет?

– Клэри двенадцать, она уже слишком взрослая, чтобы находиться под присмотром няни. Но я с тобой согласен: Эллен следовало убедиться, что Клэри легла спать.

Зоуи не ответила. Ей наконец удалось свалить с себя вину, ей стало легче, и она смягчилась.

Руперт чистил зубы, сплевывая в ведро. Он сказал:

– Завтра я поговорю с Эллен. И с Клэри тоже, разумеется.

– Хорошо, дорогой.

Эти слова прозвучали раздраженно, как уступка (в чем?). Не хочу затевать из-за этого ссору, напомнил он себе. Он взглянул на нее и увидел, что она приступает к бесконечной процедуре очищения лица. Она пользовалась каким-то прозрачным средством из флакона; оно уже заканчивалось. Она перехватила его взгляд в зеркале на туалетном столике, и ее губы медленно раздвинулись в откровенной улыбке; он увидел, как под ее правой скулой появляется обольстительная ямочка, шагнул к ней и спустил кимоно с ее плеч. Ее кожа была прохладной, как алебастр, блестящей, как жемчуга, теплого белого цвета лепестков розы. Обо всем этом он думал, но не говорил вслух; о глубине его благоговения перед ней было невозможно поведать никому; каким-то образом он понимал, что ее образ и она сама – не одно и то же, и удержать этот образ ему поможет лишь скрытность.

– Самое время отнести тебя в постель, – сказал он.

– Хорошо, дорогой.

Уже после того, как они предались любви, и она наконец, с удовлетворенным вздохом повернувшись на бок, произнесла:

– С Клэри я постараюсь сделать, что смогу. Обещаю тебе, я постараюсь.

Ему невольно вспомнилось, как она в прошлый раз произносила те же слова, и он ответил, как и прежде:

– Я знаю, что ты будешь стараться.

«Дорогая моя,

узнаете ли Вы когда-нибудь, насколько дороги мне? Не знаю, долго ли смогу писать, ведь дело происходит в общей комнате, где, как Вам известно, все отдыхают от мук преподавания – приходят сюда, чтобы покурить, выпить кофе и, к сожалению, поболтать. Поэтому меня отвлекают, а через двенадцать минут нагрянет Дженкинс-младший и примется терзать ни в чем не повинную пьеску Баха. Прошлая среда была чудесна, верно? Порой я думаю (или, скорее, мне приходится думать), что из наших драгоценных минут, проведенных вместе, мы извлекаем гораздо больше, чем люди, незнакомые с нашими трудностями, способные встречаться и выражать свои чувства открыто, когда им заблагорассудится. Но как же я скучаю по Вам! Вы бесконечно редкое, чудесное создание, во всех отношениях, какие только можно вообразить, Вы гораздо лучше всех, кто мне когда-либо встречался. Иногда мне хочется, чтобы Вы не были настолько хороши – так бескорыстны, великодушны, неутомимы в своем внимании и доброте ко всем, кто Вас окружает. Мне свойственна жадность, я хочу Вас всю себе. Ничего, я понимаю, что это невозможно, и никогда не повторю своего непростительного поступка тем вечером, когда мы побывали на променад-концерте, до конца своих дней я буду сгорать со стыда, слушая Элгара. Я знаю, что Вы правы; моя сестра зависит от меня во всем, с чертовой финансовой стороны, как Вы это называете, а у Вас родители, которые оба зависят от Вас. Но иногда я мечтаю о том, как мы оба обретаем свободу, чтобы быть вместе. Вы – все, чего я желаю. С Вами мне не страшно жить хоть в вигваме, хоть в приморской гостинице – знаете, из тех, где на обеденных столах букеты бумажной гвоздики, а на этикетках недопитых бутылок вина инициалы тех, кто его не допил. Или в хорошеньком, как игрушечка, тюдоровском особняке на Большой Западной дороге, с розовой вишней и «золотым дождем» у прихотливо замощенной дорожки – любой уголок, моя дражайшая Ари, будет преображен Вами. Если бы да кабы… пожалуй, тогда я бы…

О, Дженкинс-младший! Осыпая свою скрипку перхотью, он извлекает из нее душераздирающие звуки, – кажется, будто какой-то мелкий зверек угодил в капкан. Мои слова звучат жестоко, но он лжет мне, что упражняется, и вдобавок он отнюдь не вундеркинд. О чем мне хотелось спросить: если я позвоню в самом начале следующей недели, может быть, милая Дюши приютит меня на ночь? А нет, так пригласит на обед? Или же, (самая большая дерзость из всех) может быть, Вы сумеете встретиться со мной на станции, и мы пообедаем где-нибудь в Бэттле и прогуляемся? Все это лишь смелые предположения; когда я позвоню, Вам достаточно лишь сказать, что так не пойдет, и ничего не будет. Просто слышать Ваш голос уже чудесно. Пишите мне, душа моя, пишите, умоля…»

– Тетя Рейч?..

Бессознательным движением она свернула письмо и убрала его от чужих глаз.

– Да, утеночек мой? Я здесь.

– Все хорошо? Ты не сердишься?

Рейчел выбралась из постели и встала на колени возле племянницы.

– Я польщена, что ты выбрала меня, – она отвела со лба Клэри челку. – Завтра мы как следует обо всем поговорим. А сейчас спи. Тебе тепло?

Лицо Клэри стало удивленным.

– Не знаю. А тебе как кажется?

– По-моему, достаточно тепло, – Рейчел наклонилась и поцеловала ее.

– А если бы я правда заразилась бешенством, ты не целовала бы меня, потому что я бы кусалась, да?

– Где ты такое вычитала?

– Нигде. Это мне в школе сказали. Одна противная девчонка из Южной Америки. Тебе она не понравилась бы, такая она противная.

– Доброй ночи, Клэри. Засыпай.

– А ты тоже сейчас будешь спать?

– Да.

И ей, конечно, пришлось спрятать письмо и погасить свет.

В субботу Вилли уехала кататься верхом вместе со свекром, Эдвард и Хью играли в теннис с Саймоном и Тедди, Руперт повез Зоуи обедать в Рай[9], а Полли и Луиза по очереди учились ездить верхом на Джоуи, который, пойманный Реном и обреченный целый час бесцельно бегать то рысью, то легким галопом кругами по одному и тому же полю, взял реванш: надулся, пока его седлали, так что подпруга едва сошлась на его круглом, набитом травой животе, а потом перестал пыжиться, седло съехало набок, и Полли вылетела из него. Луизе он ухитрился лишь ожечь хвостом глаза, резко махнув им, пока она садилась верхом.

Клэри повела Лидию смотреть бабочек, а потом они нашли кучу песка, оставленного строителями, и Клэри пришла в голову идея.

– Только она длинная, – строго предупредила она, потому что Невилл увязался за ними, а ей хотелось отделаться от него. Но ничего не вышло.

– И я хочу идею, – сказал он, и пришлось разрешить ему остаться. Под руководством Клэри они приступили к перетаскиванию почти всего песка в тайное место за садовым сараем.

Рейчел опять собирала малину и смородину, черную и красную, на летние пудинги миссис Криппс, перепечатывала отрывки из дневников Джона Ивлина для отцовской книги и наконец устроилась вместе с Сибил под араукарией, приметывать ярды сборочных лент к темно-зеленому ситцу для штор, чтобы Дюши после обеда прострочила их на машинке.

Дюши провела утреннее совещание с миссис Криппс. Осмотру были подвергнуты остатки лосося: их не хватало на то, чтобы снова подать холодным вместе с салатом, значит, они будут пущены на крокеты к ужину, а десертом станет русская шарлотка (обе стороны пошли на компромисс: миссис Криппс не хотелось делать крокеты, а Дюши считала русскую шарлотку слишком сытной для вечера). На воскресный обед они запланировали жареную баранину и летний пудинг. Уладив дела в кухне, Дюши получила возможность провести остаток утра в саду: обрезать увядшие листья и цветы, подровнять четыре пирамидальных куста самшита в конце цветочных бордюров, вокруг солнечных часов, а Билли тем временем сгребал и уносил обрезки.

К полудню всем стало слишком жарко, чтобы продолжать начатое. Отцы решили, что они уже достаточно поработали над подачами Тедди и бекхендами Саймона, мальчики изнывали в ожидании обеда, до которого оставался еще час, и потому совершили традиционный и молниеносный набег на коробки с печеньем в родительских спальнях. Сегодня эта задача далась им легко: зная, что дядя Руперт уехал, они стянули печенье из его комнаты и съели его в нижней уборной.

После верховой прогулки Уильям провел Вилли на экскурсию по новым постройкам. Ей не терпелось переодеться, но ее свекор во фланелевой рубашке, лимонном габардиновом жилете, твидовом жакете с габардиновыми бриджами и кожаных сапогах казался неуязвимым для жары и битый час объяснял не только, что было сделано, но и предложенные, а потом отвергнутые альтернативные планы.

Луиза и Полли, брошенные Реном, который сказал, что ему пора на конюшню, заниматься другими лошадьми, еще по разу прокатились на Джоуи, который обильно потел и все с меньшей охотой подчинялся им, сбивался с аллюра и то и дело останавливался, чтобы схватить пучок травы.

– Пахнет от него чудесно, но он не очень-то надежный, – сказала Полли, спешиваясь. – Хочешь еще кружок?

Луиза покачала головой.

– Будь их двое, мы могли бы проехаться вместе. Подержи его, я сниму седло.

Полли, которая втайне любила верховую езду гораздо меньше, чем Луиза, согласилась. Сейчас она думала о том, что остаток дня они могли бы посвятить более приятным занятиям, погладила шелковистый нос Джоуи, но тот нетерпеливо толкнул ее – он ждал не ласки, а сахара. Расседлав его, Луиза сняла уздечку. Мгновение Джоуи стоял неподвижно, а потом, театрально встряхнув головой, легким галопом отбежал на несколько шагов, чтобы очутиться вне досягаемости.

– Боюсь, на самом деле он нас недолюбливает, – сказала Луиза. Ей казалось, что она пользуется репутацией человека, прекрасно умеющего ладить с животными, а Джоуи вел себя так, словно был с этим категорически не согласен.

– Тебя он любит больше, чем меня, – возразила лояльная Полли; хотя об этом они никогда не упоминали вслух, она понимала, каково сейчас Луизе. Они побрели по проселочной дороге к конюшням, по очереди неся седло.

Клэри прекрасно провела утро. Весь песок был высыпан в старый парник на огороде. Его стеклянная крышка давно куда-то подевалась, а рама как раз годилась для осуществления замыслов Клэри. Прежде всего песок требовалось как следует разровнять: они попытались сделать это босыми ногами, но работать руками оказалось удобнее. У Клэри это получалось лучше всех, и чтобы поработать в тишине и покое, она велела подручным принести кое-что.

– Кое-что – это что? – Невилл начинал капризничать. – Что мы вообще делаем? Может, принесем воды и замесим грязь? – продолжал хныкать он.

– Помолчи. Не хочешь играть с нами – уходи. Или делай, что скажет Клэри. Она старшая.

– Не хочу уходить. Играть хочу. Хочу знать, что мы будем делать. А не тратить свое время впустую, – важно добавил он.

– «Свое время»! – фыркнула Лидия, силясь придумать сравнение с чем-нибудь очень маленьким. – Оно же не сотню стоит и не тысячу.

Клэри объяснила:

– Мы делаем сад. Нам нужны живые изгороди, гравий для дорожек и… да, еще озеро! И деревья, и цветы – нам все нужно! Один из вас будет собирать гравий, только самый мелкий. Им займешься ты, Невилл. Возьми из теплицы ящик для рассады.

– А я что буду делать?

– Сторожить песок. И соскреби мох вон с той стены, – добавила она, заметив, что Лидия разочарована.

– А ты куда?

– Скоро вернусь.

Возвращаясь после успешного и никем не замеченного разбойничьего налета на дом – добычей стали ножницы из маникюрного набора Зоуи и круглое зеркальце из уборной для слуг, – она наткнулась на корзину, полную самшитовых обрезков (Билли позвали ужинать). В голове сразу завертелось множество возможных решений: теперь, когда у нее есть ножницы, можно посадить траву и срезать ее так коротко, чтобы получился газон, из самшита выйдет крошечная живая изгородь вдоль дорожки из гравия или бордюр для цветочных клумб. Она могла бы еще столько всего придумать, чтобы получился самый красивый сад в мире. В кои-то веки она порадовалась тому, что Полли и Луизы нет поблизости: у них наверняка появились бы свои идеи, а ей хотелось, чтобы сад был воплощением только ее собственных.

Вернувшись к парнику, она обнаружила, что Лидия, которой надоело собирать мох, нарвала ромашек и натыкала их в песок как попало.

– А я сажаю для тебя цветы, – объявила она. Клэри разрешила ей устроить клумбу в одном углу парника. Лидия еще маленькая, не стоит ждать от нее многого, а Клэри на своем опыте убедилась: если ты маленький, неприятно, когда тебе напоминают об этом.

Когда Невилл наконец вернулся почти без гравия, зато с кучей других, абсолютно бесполезных вещей, они услышали, как Эллен зовет их готовиться к обеду.

– Это страшная тайна! – предупредила Клэри. – Никому ни слова! Скажем, что мы просто играли в саду. А после обеда вернемся и все как следует доделаем.

– А у нас после обеда чертов тихий час, – напомнил ей Невилл. – Целый проклятый час!

– Так нечестно!

– У меня тоже раньше так было, – сказала Клэри быстро, пока Лидия не расстроилась. – Когда вам исполнится двенадцать, вас тоже не будут заставлять отдыхать днем.

– А вдруг я не доживу до двенадцати? – Лидии казалось, что это маловероятно.

– Я все равно доживу первым, – сказал Невилл. – И в одни каникулы тихий час будет только у тебя одной.

– Не ссорьтесь! Если вы вернетесь все зареванные, нас обязательно спросят, чем это мы занимались.

Они придали лицам одинаковое заговорщицкое и невозмутимое выражение и направились к дому.

В час дня Айлин ударила в гонг, подавая сигнал к обеду.

– Господи, а я еще с мешком не закончила! – Рейчел вскочила, ощутив знакомую боль, которая всегда возникала в спине от резких и неосторожных движений, и поспешила к дому. – О шторах не беспокойся! – оглянувшись, крикнула она, на случай, если Сибил вздумает утруждаться, сворачивая их и занося в дом. Мешок, который хранился в ящичке ломберного стола в гостиной, был маленьким, льняным, с голубой монограммой «Р.К.», вышитой тамбурным стежком. Учась в школе, Рейчел хранила в нем щетку для волос и расческу, а теперь в мешке лежали восемь квадратиков картона – шесть чистых и два с пометкой «О.С.». Спустившись к обеду после умывания, дети вытягивали из мешка по квадратику. Этот ритуал был введен потому, что Дюши объявила: дети по двое должны допускаться к обеду в столовую, чтобы они учились вести себя за столом как полагается, подражая взрослым; с целью пресечения препирательств и обвинений в несправедливости был придуман способ выбора. Сегодня одну карточку вытянул Саймон, а вторую – Клэри.

– Мне она не нужна, – заявила она, положила ее обратно, словно обжегшись, и вытянула чистую. – Папа же уехал, – быстро пояснила она, обращаясь к Рейчел. На самом деле она опасалась, что в ее отсутствие Лидия и Невилл всем разболтают про ее садик и их будет некому остановить.

Рейчел не стала спорить.

– Но в следующий раз тебе придется соблюдать правила, – мягко напомнила она.

Невилл опоздал и вышел к обеду за руку с Эллен – явный знак унижения и провинности.

– Простите за опоздание. Невилл потерял свои сандалии.

– Я только одну потерял.

Он не понимал, как можно поднимать такой шум из-за какой-то несчастной сандалии. Вторая карточка в конце концов досталась несказанно обрадованному Тедди. Он был еще не готов совершить трудный переход от сугубо мужского общества школы – (не считая наставницы и учительницы французского, которые тайно, но постоянно подвергались всеобщему осмеянию с его стороны) – к трапезам и беседам с женщинами и детьми.

Тедди решил сесть рядом с отцом и дядей Хью, и тогда они смогут поговорить или про крикет, или, может быть, про подводные лодки, которыми он с недавних пор интересовался. К обеду подали горячий отварной окорок, соус с петрушкой (планируя меню, Дюши демонстрировала викторианское пренебрежение к погоде), молодой картофель и бобы, а потом – песочный пирог с патокой. Саймон терпеть не мог бобы, но его порцию съела Сибил. Она сама круглая, как боб, подумал он и чуть не поперхнулся, чтобы не засмеяться такой удачной шутке; ему не хотелось обижать маму – кому еще, кроме боба, понравится, что его считают толстым? Это снова насмешило его, а пока отец стучал ему по спине, его вставная челюсть выпала на скатерть – ужасный конфуз, а не обед.

Тедди заправился плотно: съел по две порции каждого блюда, а потом еще печенье и сыр. Он решил уговорить Саймона поиграть в теннис сразу после обеда, а то потом корт наверняка захватят взрослые. Папа сказал, что отрабатывать подачу можно и в одиночку, но так неинтересно, если некому отбивать мячи и, что еще хуже, некому говорить, в аут они ушли или нет. Если он как следует постарается, может, когда-нибудь будет играть за Англию. Ему представилось табло в Уимблдоне с надписью «Казалет – Бадж», и по шее сзади пробежали мурашки. «Блестящий молодой теннисист разгромил Баджа!» – так напишут в газетах. А может, и не Баджа, а того, кто появится к тому времени, – эх, тысяча чертей и море крови, веселая будет неделька! Главное – заполучить в тренеры Фреда Перри; во всем мире нет никого лучше Фреда. Паршиво, конечно, что нельзя играть в теннис зимой в школе, но ради тренировки сойдет и сквош или рэкетс. Тедди решил написать Фреду Перри, вдруг он что-нибудь посоветует. У папы или дяди Хью спрашивать было бесполезно: они спорили, стоит ли покупать в контору какой-то диктофон. Папа считал, что стоит, потому что так будет эффективнее, а дядя Хью говорил, что диктовка секретарю занимает столько же времени, сколько и машине, и добавлял, что он за индивидуальный подход. А женщины болтали про детей и всякую другую дрянь. Бог мой! Хорошо, что он, Тедди, не женщина. Носить юбки, быть гораздо слабее, не заниматься ничем интересным – ни Южный полюс не откроешь, ни гонщиком не станешь, а Карстерз говорил, что кровь прямо льется из них между ног каждый раз в полнолуние, но это уж точно брехня, ведь полнолуние каждый месяц, они бы тогда умерли от потери крови, и вообще, ни за кем из них он ни разу не замечал ничего такого, но Карстерз же по натуре кровожадный, вечно он рассказывает про летучих мышей-вампиров, атаку легкой бригады и «черную смерть». И собирается стать детективом, когда вырастет, – чтобы расследовать убийства; Тедди был бы рад никогда больше не видеться с Карстерзом. Призрак новой школы нависал над его мыслями, как айсберг: его пугало уже то, что он видел, а это лишь пятая (или шестая?) часть, и он знал, что таким же пугающим окажется все остальное, когда придется там учиться. Но это еще когда будет, каникулы ведь только начались. Он переглянулся с Саймоном через стол, правой рукой изобразил удар битой и сшиб свой стакан с водой.

Обед в зале выдался нелегким для Клэри в тех отношениях, о которых она заранее не подумала. Невилл и Лидия вели себя прекрасно, ни словом не обмолвились про их садик, а Клэри вызвалась найти пропавшую сандалию Невилла, чем заслужила благосклонность Эллен. Но Полли, по-прежнему чувствующая себя виноватой, потому что они с Луизой опять ушли кататься верхом вдвоем и даже не спросили, хочет ли Клэри пойти с ними, теперь предлагала всевозможные занятия для них с Клэри и Луизой – например, построить на ручье в дальнем лесу запруду, а потом, увидев, что предложение не воодушевило Клэри, – теннисный турнир или возведение шалаша в лесу.

– Ну хорошо, а тебе самой чем хочется заняться? – сдавшись, спросила Полли.

Клэри почувствовала на себе пристальные взгляды Лидии и Невилла.

– Поехать на пляж, – ответила она. Поездка на пляж означала со взрослыми и на машинах, поэтому она знала, что Полли и Луизе не под силу исполнить такое желание. Они сдались; всем известно, сказала Луиза, что на пляж они поедут в понедельник, и ни днем раньше.

После обеда Вилли повезла Сибил в Бэттл, купить фланели и белой шерсти. Об этом они договорились еще за завтраком, но по негласному решению собирались втихомолку, чтобы дети не подняли шум и не запросились с ними. И теперь они ехали в тишине и покое, с комфортом вступая в привычные для них летние отношения. Разумеется, они виделись друг с другом и в Лондоне, но скорее из-за братской привязанности их мужей, чем по собственному выбору. Однако поскольку обе стали пожизненными членами семьи Казалет примерно в одно и то же время, за годы естественного соседства между ними развились невзыскательные отношения того рода, которых ни у одной из них не было ни с кем другим. Они вышли замуж за братьев через два года после войны: Сибил – в январе, Вилли – в следующем мае. Братья предлагали двойную свадьбу и даже заводили разговоры о поездке на медовый месяц двумя парами, но от этой мысли пришлось отказаться: Вилли ждала, когда закончится срок ее контракта с русской балетной труппой, а Сибил хотела, чтобы ее свадьба состоялась до того, как у ее отца закончится отпуск и он вернется в Индию. Крестная Сибил оказала необходимую поддержку (ее мать умерла в Индии годом ранее), Эдвард взял на себя роль шафера, в свадебное путешествие они отправились в Рим – Хью сказал, что Франция слишком напоминает ему обо всем том, что он хотел бы забыть. Эдвард сводил их в «Альгамбру» посмотреть, как танцует Вилли, и ее профессионализм произвел глубокое впечатление на Сибил. Давали «Петрушку» (Вилли была одной из русских крестьянок), и Сибил, которая в тот раз впервые увидела балет, потряс Мясин в главной партии. Потом у служебного входа они ждали Вилли, и она вышла в пальто с белым меховым воротником, с волосами, тогда еще длинными, собранными в пучок и заколотыми серебряной шпилькой в виде стрелы. Все вместе они отправились ужинать в Savoy, Вилли оказалась самым интересным и обаятельным человеком из всех, кого когда-либо встречала Сибил. Под пальто на ней было черное шифоновое платье, расшитое блестящим зеленым и синим бисером и открывающее изящные тонкие колени, а рядом с ее зелеными атласными туфельками бежевые бархатные, отделанные ирландским кружевом лодочки Сибил выглядели тусклыми и скучными. Вилли буквально излучала энергию и, подначиваемая Эдвардом, весь вечер рассказывала о русской балетной труппе и гастролях; о Париже, о репетициях, на протяжении которых Матисс ронял банки с краской им на головы; о том, как им не платили неделями, как приходилось довольствоваться пинтой молока в день и все время между репетициями и выступлениями проводить в постели; о Монте-Карло и блистательной публике; о ссоре Мясина с Дягилевым; о том, как некоторые артисты труппы проигрывали все свое жалованье за одну ночь.

Готовность Вилли расстаться с такой жизнью ради брака представлялась Сибил невероятным, героическим поступком, но Вилли, которая, казалось, была влюблена в Эдварда так же, как он в нее, не делала из этого трагедии. Они сочетались браком в доме Вилли на Альберт-Плейс, и ее отец сочинил для церемонии органную сюиту, о которой написали в Times. Вилли отрезала волосы и сделала модную стрижку к свадьбе, на протяжении которой Сибил ужасно тошнило из-за ее первой беременности – той, которая завершилась появлением мертворожденного сына. Если не считать браков с братьями, изначально у Сибил и Вилли было мало общего, но в семье Казалет быть женами братьев означало регулярные непрекращающиеся встречи: вечера, когда братья играли в шахматы, зимние каникулы, когда они ездили кататься на лыжах, – Сибил была никудышной лыжницей, обязательно подворачивала щиколотку и однажды сломала ногу, а Вилли вихрем носилась по самым опасным склонам, демонстрируя энергию и мастерство, снискавшие ей всеобщее восхищение. Они играли в бридж и в теннис. Бывали в театрах и ресторанах, ужинали и танцевали. Однажды вечером в Венгрии Вилли сказала дирижеру оркестра что-то по-русски, и он заиграл Делиба, а Вилли станцевала одна перед целым залом, и все ей аплодировали. Когда она вернулась к их столику, Эдвард небрежно похвалил: «Молодец, дорогая». Сибил заметила слезы на глазах Вилли и задумалась: неужели отказ от карьеры все-таки дался ей нелегко? Больше Вилли не упоминала о временах, когда танцевала; как ни в чем не бывало она продолжала играть роль жены, а впоследствии – матери Луизы, затем Тедди и Лидии. Но Сибил видела, как ее неуемная энергия, подобно воде, устремляется в любом направлении, какое только может найти. Вилли завела ткацкий станок и ткала лен и шелк. Музицировала на цитре и флейте. Научилась ездить верхом и вскоре уже занималась выездкой лошадей для лейб-гвардии – это дело, кроме нее, доверили только еще одной женщине в Лондоне. Работала в Красном Кресте и возила слепых детей на море. Ходила под парусом на ялике и участвовала в гонках малых судов. Самостоятельно изучила русский – для своего краткого пребывания в секте Гурджиева (Сибил узнала об этом только потому, что Вилли предлагала вступить туда же и ей). Некоторые ее увлечения, такие, как секта, оказались недолгими. Сдерживая в себе внезапный порыв спросить: «Ты счастлива?», Сибил заметила:

– Магазины в Бэттле, наверное, закрыты.

– Господи, ну конечно! Как глупо вышло. Можем съездить в Гастингс.

– Магазин в Уотлингтоне, скорее всего, открыт.

– Думаешь? – Вилли сбавила скорость, высматривая, где развернуться.

– Он почему-то всегда открыт. Белая шерсть у них есть. И фланель почти наверняка.

– Ладно, – Вилли остановилась у чьей-то подъездной дорожки и съехала на нее задним ходом.

– Сколько мороки. Если бы я только сохранила вещи Саймона! Но мне и в голову не приходило, что они мне понадобятся.

– Я тоже все выбросила. Нельзя же хранить все вещи до единой, – отозвалась Вилли. – Если хочешь, я тебе помогу.

– Это было бы чудесно. Никогда не забуду рубашечку, которую ты сшила к крестинам Тедди.

Рубашечка из тончайшего белого батиста была украшена вышитыми белой гладью полевыми цветами, а все ее швы – ажурной мережкой. Такие вещицы обычно шьют монахини.

– Если хочешь, я одолжу ее тебе. Сшить вторую такую же уже не хватит времени.

– Да нет, я не это имела в виду. В моих планах только четыре фланелевые ночные сорочки и шаль.

Они проехали мимо белых ворот дома, направляясь вверх по склону холма к магазину в Уотлингтоне. Вилли сказала:

– Дюши наверняка поможет.

– Она шьет очередное шелковое платьице ко дню рождения Клэри.

– Боже мой, я и забыла! А ты что ей подаришь?

– Не могу придумать. Понятия не имею, что ей нравится. Счастливой малышкой она не выглядит, верно? Руперт говорит, что и в школе у нее не ладится. Неважные отзывы, замечания по поведению, и подруг, похоже, она так и не завела.

– А если бы и завела, вряд ли Зоуи была бы любезна с ними.

Ни та, ни другая не любили Зоуи, и обе знали, что уже начинают разговор о ней, как бывало каждые каникулы и заканчивалось заявлением, что его надо прекратить. На сей раз они остановились потому, что достигли цели – старого, обшитого выкрашенными белой краской досками фермерского дома, нижний этаж которого довольно небрежно перестроили под магазин. Здесь продавали всего понемногу: бакалею, овощи, пакетики с семенами, шоколад, сигареты, резинки и пуговицы, пряжу для вязания, яйца, хлеб, панамы, корзины, чашки с узором из ивовых веточек и коричневые заварочные чайники, ситец в цветочек, липкие ленты от мух, корм для птиц и собачьи галеты, дверные коврики и чайники. Миссис Крамп достала рулон белой фланели и отмерила заказанные пять ярдов. Мистер Крамп за другим прилавком резал машинкой бекон. Липкая лента, сплошь облепленная мухами, висела над ним, и он задевал ее лысой головой всякий раз, когда брал ломтик и клал его на весы, а порой давно дохлая муха срывалась с ленты и падала, как сушеная смородина, на прилавок. Его покупательница, застигнутая в разгар рассказа о каких-то смутных злоключениях, умолкла, когда в магазин вошли Сибил и Вилли, и в дальнейшем только погода – ни капли дождя за последние две недели, и, похоже, жара продержится до самого сбора урожая, – стала предметом обсуждения в присутствии леди.

– И белая шерсть, миссис Хью. Двухниточная, «Патон», вам такую? У нас еще есть пушистая шетландская.

– Мне для шали, – сказала Вилли. Они выбрали шетландскую, Сибил купила еще моток белой хлопковой пряжи.

– Надеюсь, миссис Казалет-старшая здорова?.. Все верно.

Фланель была завернута в мягкую коричневую бумагу и перевязана шпагатом. Шерсть сложили в бумажный пакет. Миссис Крамп старательно, как от зачумленного, отводила глаза от живота Сибил.

Но как только они с Вилли вышли из магазина, заявила:

– Если сроки у нее еще не на подходе, провалиться мне на этом месте.

А миссис Майлс, покупавшая бекон, поддакнула:

– Не удивлюсь, если у нее двойня.

Миссис Крамп была шокирована: высказывания по адресу покупателей она считала своей прерогативой.

– У них не бывает двойняшек, – возразила она. – У леди – никогда.

В машине Вилли спросила:

– Как думаешь, Клэри было бы лучше уйти из школы и учиться у мисс Миллимент вместе с нашими девочками?

– Для Клэри – намного. Но разве Руперту это по карману?

– Два фунта десять шиллингов в неделю! Это наверняка дешевле, чем ее школа.

– Возможно, ему, как преподавателю, дали особую скидку. Или он вообще не несет никаких расходов, кроме дополнительных.

– Мы тоже платим дополнительные.

– С ними может помочь Рейчел. Или Дюши поговорит с Бригом. Или ты могла бы – во время ваших прогулок верхом. Он наверняка прислушается к тебе, ты ведь с ним так хорошо ладишь.

– Давай сначала поговорим с Рупертом. – Вилли игнорировала этот комплимент, как и все прочие в последнее время. – Разумеется, расходы будут. Ей придется ходить пешком до Шефердс-Буш и ездить в подземке. Но мне все-таки кажется, что в домашней обстановке ей будет лучше, именно это ей сейчас нужно. Таких условий дома ей, по-моему, недостает.

Сибил напомнила:

– И конечно, у Зоуи скоро появятся свои дети.

– Боже упаси! Я убеждена, что она их не хочет.

– Как всем нам известно, далеко не все зависит от желания иметь детей, – сказала Сибил.

Вилли бросила на нее изумленный взгляд.

– Дорогая! Неужели ты… не…

– Не особенно. Но разумеется, теперь я очень рада.

– Ну конечно же.

К этой теме они приближались настороженно, как входили в воду – опасаясь забрести на глубину и в то же время не желая топтаться на мелководье.

Почти весь день Руперта и Зоуи прошел отлично. Они отправились на машине в Рай, довольно медленно, потому что Руперт наслаждался первым утром его каникул, живописной загородной местностью и прекрасным днем. Они ехали мимо полей пшеницы, среди которой пестрели маки, мимо почти созревшего хмеля, через дубовые и каштановые рощи, по дорогам, высокие откосы вдоль которых заросли дикой земляникой, звездчаткой и папоротником, между живых изгородей, украшенных последними цветами шиповника, почти выбеленными солнцем, через деревни с белыми коттеджами, обшитыми досками внакрой, и садами с яркими мальвами, флоксами и розами, а иногда – с прудом и белыми утками в нем, мимо серых церквушек в окружении тисовых деревьев и поросших лишайником надгробий, первых скошенных лугов, ферм с кучами дымящегося навоза, белых и рыжих кур, ищущих корм. Иногда машина останавливалась, потому что Руперту хотелось что-нибудь рассмотреть как следует, и Зоуи, хотя и не вполне понимала, зачем ему это, сидела с довольным видом, наблюдая за мужем. Ей нравилась его шея с крупным адамовым яблоком и то, как он прищуривал темно-синие глаза, когда что-нибудь разглядывал, а потом, насмотревшись, виновато улыбался ей, переключал рычаг передач и трогался с места.

– Ах, эта местность! – наконец воскликнул он. – Для меня она – лучшее, что есть в Англии.

– А ты повсюду бывал?

Он рассмеялся.

– Нет, конечно. Просто дал волю своей пристрастности!

Во время последней из таких остановок он вышел из машины; Зоуи последовала за ним, они подошли к какой-то изгороди с воротами и прислонились к ней. Сейчас они находились на гребне холма, откуда открывался взгляд на мили вокруг – все то, что они видели по отдельности по пути сюда, очутилось перед ними на обширном пространстве, зеленом и желтом, позолоченном солнечным светом. Руперт взял Зоуи за руку.

– Дорогая, правда великолепный вид?

– Да. И небо такое чудесное, голубое, – подумав минутку, она добавила: – Именно такого голубого цвета больше нигде не увидишь, да?

– Ты совершенно права… насколько точно подмечено! – Он восхищенно пожал ей руку. – Такие вещи настолько очевидны, что о них не говорят. То есть их не замечают, – добавил он, вглядываясь в ее лицо. – Нет, правда, милая Зоуи, я серьезно, – и он не шутил: ему действительно хотелось видеть ее ценительницей, чем-то большим, чем просто она сама.

В Рае он накупил ей подарков. Шагая по круто спускающимся улочкам к гавани, они увидели витрину какой-то лавчонки, полную украшений и мелких серебряных вещиц, а на самом виду были разложены на подносе старинные кольца. Руперт решил купить ей одно, и они вошли в лавку. Он выбрал розовый бриллиант в оправе с черной и белой эмалью, но Зоуи это кольцо не понравилось. Ей хотелось изумруд в окружении розовых бриллиантов, но он стоил слишком дорого – двадцать пять фунтов. Пришлось довольствоваться огненным опалом с мелким жемчугом вокруг него, за десять фунтов, но Руперт сумел купить его за восемь. Они не знали, что это огненный опал, пока продавец не объяснил им, просто решили, что его оранжевые переливы восхитительны, а когда Зоуи узнала, что это за камень, то прямо-таки влюбилась в него.