Ухо Ван Гога. Главная тайна Винсента Мёрфи Бернадетт

6. Ночные совы

Вечерами одинокому мужчине в Арле было нечем себя занять. После ужина Винсент выходил прогуляться у реки или сидел, разглядывая прохожих, в кафе на одной из близлежащих площадей. Возможно, самым людным и интересным, с точки зрения праздного наблюдателя, местом была площадь Форума, на которой можно было видеть, как люди входят в дорогие расположенные на площади отели и выходят из них (в одном из таких отелей останавливался Муриер-Петерсен).

После закрытия кафе многие одинокие мужчины заканчивали вечер в районе красных фонарей. Вечером 23 декабря 1888 года Ван Гог пришел именно в бордель, в котором попросил увидеться с Рашель.

Во Франции в конце XIX века посещение борделей было частью жизни многих неженатых мужчин. Бордели «в целях поддержания гигиены» контролировали городские советы, и дома терпимости во Франции запретили лишь в 1946 году. В Англии проституция всегда была вне закона, поэтому я не без некоторого любопытства стала изучать вопрос легальной и организованной проституции. Странно, что в архивах Арля сохранилось так мало документов, имеющих отношение к проституции. Во время первого посещения архива я нашла имена проституток и владельцев борделей в списках переписи населения города и внесла их в мою базу данных. Несмотря на то что в результатах переписи не было никакой лишней информации (не значились даже адреса домов терпимости), мне в конце концов удалось понять, в каких районах были расположены бордели. Кто ищет, тот всегда найдет. Я покопалась в архивах, соединила на первый взгляд, не связанные между собой обрывки информации из других архивов и воссоздала картину того, как жила проститутка в Арле в 1888 году.

Во время пребывания Ван Гога в Арле вокруг Кавалерийских ворот, в шаговой доступности от отеля, в котором жил художник, находилось восемь официальных домов терпимости (по-французски Maisons de Tolerance¹). Наибольшее число проституток наблюдалось на небольшой темной улице Бу дАрль и вокруг нее. Ван Гог упоминал в своих письмах, что на этой улице располагалось три борделя. Имея на руках только результаты переписи населения 1886 года, я смогла найти лишь два². В 1886 году дома № 1 и 16 по улице Бу дАрль являлись официальными борделями, в которых, согласно переписи, работали десять проституток. Во всех остальных домах, по крайней мере по документам, жили обычные семьи.

По мере того как улица Бу дАрль постепенно становилась центром торговли женским телом, не имеющие отношения к этому занятию люди начали съезжать с этой улицы. Всего через пять лет, в 1891 году, на этой улице проживали уже тридцать две женщины, которые занимали девять стоящих на улице домов (четыре дома были борделями, а пять – домами, в которых проживали проститутки)³. В архиве в бумагах мэра города я нашла огромное количество жалоб на происходившие на улице пьяные дебоши, драки, а также на то, что проститутки демонстрировали любым проходящим мужчинам свое голое тело. В центре этого района находился монастырь кармелиток, и многие жалобы были написаны именно монахинями этого монастыря, которые слезно умоляли власти перевести бордели в другую часть города. В конце 1880-х годов во Франции происходили серьезные социальные изменения. Религия теряла свое былое значение в умах людей, и общество становилось все более светским. Через двадцать лет, а именно в 1905 году, произошло полное отделение церкви от государства. У кармелиток отняли их монастырь, в который перевели школу для мальчиков. А вот район красных фонарей никуда не делся и оставался по старому адресу. В конце концов было принято решение «защитить молодежь города», и бордели перенесли в другой район. Именно перенос района красных фонарей и последовавшее за этим переименование улиц стало причиной того, что мне и многим другим было так сложно воссоздать старый план города с названиями улиц.

Через много лет, когда широкая публика заинтересовалась жизнью Ван Гога, в Арль неоднократно направляли журналистов, чтобы запечатлеть и описать «Арль Ван Гога». Журналисты фотографировали проституток и улицы, на которых были расположены бордели (одной из подобных статей была публикация в американском журнале Life в 1937 году⁴). Журналисты в то время предполагали, что Ван Гог посещал дома терпимости в районе пристани, которые существовали там до 1946 года. Я читала подобные статьи и ничего не могла понять. Мартин Бейли в свое время установил, в какой бордель приходил Ван Гог 23 декабря 1888 года, но для того, чтобы воссоздать карту всех домов терпимости того периода, мне потребовалась масса времени. Одна из главных проблем заключалась в том, что нумерация домов терпимости шла не порядку, а, как мне казалось, в полном смысле «от балды». Например, могли существовать дома терпимости № 1 и 9, но не было борделей № 2 и 8. Через некоторое время я поняла, что нумерация борделей зависела от номера дома, в котором он был расположен, а не была связана с порядковым номером борделя. И эта была далеко не единственная сложность, с которой мне пришлось столкнуться. Я хотела понять, как относились к проституции простые люди, жившие во времена Ван Гога, и как бордели функционировали. Судя по скудной информации из архивов, проституция мало отличалась от любой другой предпринимательской деятельности. Потом в архивах Марселя я нашла файл, содержимое которого помогло мне понять, как местные жители в те годы относились к проституции. Этот файл назывался «Скандал в Арле» и представлял собой написанный в 1884 году конфиденциальный отчет для префекта⁵. «Скандал» заключался в преступлениях сексуального характера против несовершеннолетних. По окончании двух судебных процессов обвиняемые получили тюремные сроки. Среди них были известные в округе люди, и для присутствия на судебных заседаниях в коммуну Тараскон съездили 400 жителей Арля. Следовательно, несмотря на то что проституция была разрешена, развращение малолетних считалось серьезным преступлением, которое преследовалось по закону.

Потом я почитала уставные документы местных борделей и поняла, как они функционировали. Проститутки должны были быть не младше двадцати одного года, и власти со всей строгостью обеспечивали соблюдение этого правила. Не без некоторого удивления я узнала, что средний возраст проституток составлял, по крайней мере, тридцать лет. Девушки должны были регистрироваться в полиции, предоставляя документы, подтверждающие личность, возраст, место рождения и фамилии обоих родителей. Такая же информация должна была быть передана владелице заведения⁶. Полиция регулярно проводила инспекции домов терпимости, проверяла условия работы и состояние здоровья проституток. Девушкам было необходимо предоставить отдельную комнату, доступ к водопроводной воде для питья и мытья, а также обеспечить регулярное питание. Девушкам воспрещалось покидать дом терпимости, гулять по улицам и посещать бары, но при этом разрешалось посещать театр, в котором они сидели на специально отведенных местах⁷. Раньше я искренне считала, что проститутки в позапрошлом веке жили в условиях нищеты, пьянства, психологического давления и отчаяния, поэтому прочитанное меня немного удивило.

Войти в бордель можно было через двойную дверь, которую необходимо было всегда держать закрытой. Все окна на первом этаже должны были быть закрашены краской или закрыты ставнями, чтобы прохожие не видели, что происходит внутри. Все внутренние двери тоже должны были быть закрыты, хотя на практике это правило мало кто соблюдал⁸. Впрочем, для живших неподалеку от борделей местных жителей этих правил и ограничений было недостаточно. Во Франции конца XIX века жители часто писали мэру города письма и петиции с жалобами. В 1878 году городской совет Арля получил петицию, касающуюся состояния дел в районе красных фонарей:

«Ежедневно наши дети, дочери и жены становятся свидетелями неописуемо скандальных сцен, ругани, вульгарности и бесстыдного крика… Вечерами стоит невыносимый шум, постоянно возникают споры и завязываются драки, что мешает спокойному отдыху законопослушных людей, утомленных долгим и трудным рабочим днем»⁹.

Однако аргументы местных жителей не смогли убедить отцов города. Проституция приносила хорошую прибыль. В ситуации, когда оплата снимающих дом жильцов была вне всякого сомнения гарантирована, один из членов городского совета сдал принадлежащий ему дом владелице борделя¹⁰.

Вполне возможно, что Ван Гог поинтересовался у владельца отеля, где можно встретить женщин «легкого поведения», и Каррель дал ему адрес одного из борделей, который держали его знакомые. В непосредственной близости от отеля-ресторана проживали две владелицы борделей – Исидора Бенсон и Виржини Шабо, с которыми у Карреля были деловые отношения¹¹. 23 декабря 1888 года Ван Гог направился в дом терпимости № 1, принадлежавший Шабо¹². Вот цитата из письма Винсента своему брату, подтверждающая тот факт, что художник познакомился с этой дамой вскоре после приезда в Арль, приблизительно 16 марта:

«Я присутствовал на публичном разбирательстве преступления, произошедшего на пороге борделя, в результате которого два итальянца убили двух зуавов. Воспользовавшись случаем, я зашел в один из борделей, расположенных на маленькой улице под названием Реколле. На этом пока и закончилось мое знакомство с прелестями арлезианок»¹³.

Судя по информации одной из местных газет, полицейское разбирательство проходило утром 12 марта¹⁴. В предыдущий вечер на пороге дома терпимости № 1 на улице Бу д’Арль появились три зуава в сопровождении еще одного человека. Одновременно с ними в заведение хотели войти несколько приехавших в город на заработки итальянцев¹⁵. Зуавы и итальянцы о чем-то поспорили. Зуавы вместе со своим другом оттолкнули итальянцев и вошли внутрь. Итальянцы остались дожидаться зуавов на улице и, когда трое солдат вышли из заведения, зарезали двух из них на пороге соседнего дома в нише дверного проема. Несмотря на то что в город приезжали люди из других районов Франции и даже Италии, в Арле крайне редко случались убийства. Но в тот раз убили французских солдат, и местные жители жаждали крови итальянцев.

В Арле проживало небольшое количество итальянцев, диаспора которых была самой многочисленной среди всех иностранцев, живших в городе. Несмотря на стабильность экономической ситуации в то время, местные жители были недовольны появлением иностранцев, которые, по их мнению, отнимали у них работу. Местные газеты подлили масла в огонь и принялись трубить о том, что рабочие-иммигранты – нахлебники: «сидят за нашим столом, отнимают хлеб у наших рабочих, а в ответ на наше гостеприимство совершают страшные преступления»¹⁶. Обвиняемых допрашивали в здании мэрии, перед которым собралась толпа местных жителей, не выпускавших итальянцев из здания. Только ночью арестантов удалось вывезти в тюрьму в коммуне Тараскон. Через несколько дней после этого во время похорон зуавов в городе начались беспорядки. Кортеж с гробами солдат медленно двигался через толпу, скандировавшую «Да здравствует Франция!» и «Смерть итальянцам!»¹⁷. На кладбище звучали призывы: «Изгнать подлых убийц из нашего города!.. Да здравствует армия! Да здравствует республика!»¹⁸. Газеты писали о «кровопийцах-итальянцах», и группы возмущенных граждан старались изгнать итальянцев из города. Винсент наверняка почувствовал эту атмосферу ненависти к иностранцам и, будучи сам таковым, старался вести себя тихо и незаметно.

Согласно письмам Винсента, опубликованным Музеем Ван Гога в Амстердаме, в начале своего пребывания в городе он зашел в бордель в доме 30 по улице Реколле, расположенный в сотне метров от своего отеля. Несмотря на то что у меня не было никаких причин сомневаться в достоверности этой информации, мне не удалось обнаружить по этому адресу бордель. Я долго искала его на картах и в архиве, перечитывала письма Ван Гога и опубликованную в газетах информацию об убийствах. Наконец я смогла решить эту загадку при помощи информации из местных газет. Зуавов зарезали перед входом в дом 30, где и происходило полицейское разбирательство, на котором присутствовал Ван Гог, а заходил художник в бордель, расположенный на той же улице, но в другом доме поблизости. Следовательно, единственным борделем, который тогда Ван Гог посетил, был дом терпимости № 14, расположенный на углу улиц Реколле и Бу д’Арль¹⁹.

Большинство проституток на Бу д’Арль работало в борделях, принадлежавших мадам Шабо. Периодически ее старшая сестра по имени Мари помогала «присматривать» за тем или иным борделем, чтобы мадам Шабо могла сконцентрировать свое внимание на другом принадлежавшем ей заведении. Мадам Шабо владела борделем, рядом с которым были убиты зуавы. По закону мужчинам было запрещено владеть борделями, так как считалось, что они могут начать пользоваться своим «служебным положением». По закону владелицей борделя могла быть женщина старше двадцати пяти лет. Зачастую женщины владели борделями в качестве подставных лиц, а настоящими владельцами были мужчины. Бордель, в который заходил тогда Ван Гог, является в настоящее время частным жилым домом, и сохранился он без архитектурных изменений. В этом доме действительно есть глубокий дверной проем выхода на улицу Реколле, как и было описано в письме Ван Гога. Провинциальные бордели не были эксклюзивными заведениями, которые можно было посетить в Париже и которые изображали на своих картинах Дега и Тулуз-Лотрек. Это были небольшие дома, не блещущие излишней роскошью. В таких борделях работали от трех до пяти женщин, клиентами которых были пастухи, солдаты местного гарнизона и одинокие мужчины, остановившиеся в городе, наподобие Ван Гога²⁰.

Когда в 1888 году Ван Гог познакомился с Виржини Шабо, последней было сорок пять лет. Мадам уже много лет являлась владелицей и управляющей нескольких борделей. Она родилась в 1843 году в расположенном недалеко от Арля городе Кабанне. Впервые ее имя встречается в архивах Арля в 1881 году, когда она работала на некого месье Луиса Фарса²¹. Через десять лет после этого мадам продала права на управление борделем по адресу Бу дАрль, дом 1 за вполне приличные деньги – 5000 франков, сохранив при этом право собственности на эту недвижимость²². Мадам Шабо была успешным предпринимателем и умерла в 1915 году в возрасте семидесяти одного года²³. В начале прошлого века мадам Шабо практически стала монополисткой в сфере проституции во всем районе красных фонарей в Арле²⁴. Если в конце XIX века мужчина хотел снять проститутку, ему было сложно обойтись без услуг, которые предоставляли девушки мадам Шабо.

Винсент относился к посещению борделей, как к неотъемлемой части своего стиля жизни:

«Я пообедал в полдень, но вечером мне придется довольствоваться коркой хлеба. Все деньги уходят на съем дома и материалы для работы. Последние три недели средств было так мало, что не нашлось и трех франков, чтобы пойти и перепихнуться»²⁵.

Посещение проститутки было недешевым (для сравнения на эти деньги можно было на сутки снять комнату и питаться). Цена варьировалась, и в некоторых письмах Ван Гог упоминал, что покупал секс всего за два франка. Я предполагала, что причиной разницы в цене может быть набор услуг, однако никак не могла найти своему предположению веских доказательств.

Ответ на мой вопрос о прейскуранте, как выражался художник, на «гигиенические визиты», я получила совершенно неожиданным образом. Однажды моя приятельница из Милана пригласила меня посмотреть великолепный картезианский монастырь Павийская Чертоза. Мы осмотрели монастырь и решили пообедать в старой части города. Интерьер ресторана был в сельском стиле. На стенах зала впритык друг к другу висели и стояли сельскохозяйственные инструменты, радиоприемники 1930-х годов, старые фотографии и плакаты. Меню было написано мелом на черной доске, и в самых разных местах зала располагались «горки» бутылок с вином. В общем, все было так, как мне нравится. Я съела прекрасную пасту и, разглядывая интерьер, обнаружила плакат с изображением кистью художника-любителя голой девушки. На плакате имелась надпись: «До оплаты мадам девушек руками не трогать». Оказалось, что рядом с нашим столиком висит прейскурант итальянского casa di tolleranza. Несмотря на то что плакат был выпущен в 1927 году, по напечатанной на нем информации можно было легко представить систему ценообразования в борделях. Дополнительная плата взымалась за двуспальную кровать, время, проведенное с девушкой, и даже за предоставление мыла и полотенца. Подозреваю, что в борделях Арля существовала схожая система ценообразования.

Было, конечно, любопытно узнать новое о борделях, но полученная мной информация пока никак не помогала найти девушку, которую в декабре 1888 года видел Винсент. Еще на ранней стадии работы я завела файл, в котором собирала обрывки информации об этой таинственной особе. Надо сказать, что женское имя Рашель встречается в наши дни в Провансе крайне редко. Думаю, что в конце XIX века оно было еще менее популярно среди местных жителей, чем в наши дни. Рашель – женское имя, которое дают почти исключительно в еврейских семьях. В Провансе существует еврейская диаспора, хоть и немногочисленная, но в Арле евреев очень мало. В конце XIX века в городе проживало менее ста евреев, и среди евреек я не нашла ни одной женщины по имени Рашель²⁶. Я в очередной раз безрезультатно проверила перепись населения²⁷. За все время, потраченное на поиски Рашель, я не продвинулась ни на сантиметр. Может быть, Рашель переехала из Арля? Но переехать в другой город проститутке было не так-то просто, потому что для этого девушке надо было получать специальный «паспорт». Я «просканировала» подшивку местных газет за десять лет, предшествовавших периоду проживания в городе Ван Гога. В прессе периодически упоминались имена проституток, но ни одной Рашель среди них не было. Я начала создавать список имен и фамилий всех женщин в Арле в возрасте от пятнадцати до сорока пяти, с которыми художник мог быть знаком, но вскоре поняла, что женщин слишком много, и таким путем Рашель я точно не найду.

Потом я решила расширить территорию поиска и внимательно изучить всех проституток Арля. Даже если я не обнаружу среди них Рашель, возможно, найду информацию, которая постепенно меня к ней приведет. Согласно переписи населения 1886 года в Арле проживали двадцать восемь девушек – «рабынь любви». Кроме них в секс-индустрии работали несколько незарегистрированных проституток-индивидуалок. Супрефект предполагал, что во времена Ван Гога в городе было приблизительно пятьдесят проституток²⁸. Большинство работавших проститутками женщин родилось в близлежащих деревнях. Было также несколько проституток из Италии и Испании, но они надолго в городе не задерживались.

Неожиданно мне улыбнулась удача. В документах за 1860-1870-е годы о прохождении проститутками медосмотров я нашла девушку с «рабочим псевдонимом» Рашель. Ее имя упоминалось в течение этого периода времени несколько раз, из чего я могла сделать вывод, что это были разные женщины с подобным псевдонимом. Среди проституток было принято брать себе «рабочие» имена, которое печатали на визитках, которые они приобретали у владелицы борделя. Таким образом я поняла, что на протяжении определенного периода времени в борделях практически всегда была девушка с псевдонимом Рашель. Это, конечно, было просто прекрасно, но я все равно не могла понять, как найти нужную мне Рашель, если это не настоящее, а «рабочее» имя девушки.

Однажды в архивах Арля я нашла книгу, на обложке которой старомодным шрифтом с засечками было написано «Проступки и преступления» (Crimes et Delits)²⁹. Это был полицейский реестр с перечнем всех лиц, совершивших самые разные проступки и преступления в период с 12 июля 1886 года до 10 ноября 1890-го, то есть в то время, когда в городе жил Ван Гог. Среди прочих нарушителей было несколько проституток, арестованных в связи с драками и потасовками. В этом реестре нарушительницы порядка шли под своими настоящими именами, при этом иногда упоминался и их псевдоним. Я добавила имена этих проституток в мой общий файл со сведениями о женщинах этой профессии, долго проверяла и перепроверяла, но не нашла никакой Рашель.

Жизнь многих женщин, имена которых содержались в том файле, была не самой простой и сладкой. По обрывкам собранной в разных местах информации я знала, что часть из них сильно пила, однако главной причиной, по которой они занимались своей профессией, была бедность. Многие из них в раннем возрасте потеряли родителей или остались вдовами, у части из них были дети, которых надо было кормить. В то время не существовало системы государственного социального обеспечения, поэтому вариантов у таких женщин было немного. После того как женщины становились проститутками, им было практически невозможно изменить свою судьбу, и многие из них продолжали работать в секс-индустрии, а некоторые становилась владелицами борделей³⁰.

Не помню, что именно я тогда искала в архиве, но неожиданно наткнулась на список людей, которых лечили от венерических заболеваний в больнице Арля. Этот список был составлен за период времени с 1 января до 31 декабря 1889 года, то есть в период, когда Ван Гог лежал в больнице³¹. Этот список был составлен на четырех листах пожелтевшей бумаги и оказался единственным аутентичным списком больных, лечившихся в местной больнице в XIX веке, который сохранился до наших дней. В нем были перечислены имена как мужчин, так и женщин. Судя по многим мужским фамилиям, я поняла, что часть людей не была местными жителями. Это были, скорее всего, солдаты местного гарнизона. Я сравнила фамилии и имена женщин из этого списка с именами проституток в моем файле и нашла шестнадцать совпадений. Теперь я знала имена шестнадцати женщин, которых лечили от венерических заболеваний во время пребывания Ван Гога в Арле. Я была уверена, что большая часть этих женщин занималась проституцией. Несмотря на то что среди них не было ни одной Рашель, я подозревала, что те женщины могли лично знать ту, которую я ищу.

Я надеялась, что настоящая Рашель значится в моих списках. Я в очередной раз безрезультатно проверила списки из переписи населения 1886 года. Может быть, она уехала из Арля после 1886 года? Результаты переписи населения Арля в 1891 году находились в архиве в Марселе, и, когда я связалась с архивом, мне сообщили, что эта информация выложена в Интернет. Проверив то, что они выложили в Сеть, я поняла, что работники архива ошиблись и вместо результатов переписи 1891 года два раза выложили результаты переписи населения 1886-го. Я попыталась объяснить это сотрудникам архива, ответственным за онлайн-версию информации, на что мне ответили, что все правильно выложили в Сеть. Я начала вежливую, но настойчивую кампанию по убеждению руководства архива в Марселе в том, что ошибаются они, а не я. Через восемнадцать месяцев после того, как я начала «доставать» их своими письмами и звонками, кто-то удосужился дойти до полки, взять с нее материалы и проверить, что именно архив выложил в Сеть. Только тогда они поняли, что продублировали документы 1886 года, а результатов переписи 1891 года в Интернете не было.

Мне предложили лично ознакомиться с оригиналом переписи населения Арля 1891 года. Я подозревала, что являюсь первым исследователем жизни Ван Гога, который удостоился такой чести, и мне было приятно.

Документы оказались беспорядочным ворохом грязных и пыльных страниц. Я отфотографировала все страницы, бегло просматривая их содержимое для того, чтобы найти нужное мне имя. Имена всех тех, кто жил рядом с Ван Гогом в те годы, были на пожелтевших листах бумаги, которые я держала в своих руках. Однако и в этих документах мне не встретилось имя Рашель. Я понимала, что имя нужной мне особы фигурирует на этих страницах, но только не как псевдоним, а в виде настоящих имени и фамилии. Я очень расстроилась, но не в силах была изменить сложившееся положение вещей.

Тогда я начала расспрашивать людей, чьи предки жили в Арле в течение поколений, о том, слышали ли они что-нибудь о проститутке по имени этой Рашель. И мне сообщили интересную информацию. Оказывается, в начале 1980-х годов местный историк взял несколько интервью у престарелых жителей Арля³². Никто из старожилов не знал женщину по имени Рашель, но кто-то вспомнил, что ее семья владела гаражом около вокзала. Я принялась искать в газетах и справочниках по коммерческой недвижимости, но поняла, что в 1920-х и 1930-х годах, в период расцвета автомобилизации, в городе было слишком много бензоколонок и гаражей, у которых были самые разные владельцы. В общем, найти что-либо путное оказалось трудно. Я вернулась к первоисточникам, пытаясь найти то, что могло пролить свет на мою проблему, и обнаружила воспоминания Альфонса Робера – того самого полицейского, которого вызвали в бордель на улице Бу дАрль после того, как Ван Гог передал девушке свой странный подарок. Как же я могла такое пропустить?!

23 декабря 1888 года Альфонс Робер вышел из дома на ночное дежурство. То, что случилось в тот вечер, он помнил до самой смерти. За год до этого Робера с женой и маленьким сыном перевели в Арль³³. Через два года после того, как его вызывали в бордель, где он увидел отрезанное ухо Ван Гога, в 1891-м он ушел со своей должности постового, так как серьезно повредил себе колено во время преследования подозреваемого, и начал работать смотрителем местной тюрьмы. Робер вышел на пенсию в 1929 году. Сразу после его выхода на пенсию в местной газете появилась о нем статья, в которой упоминалось, что он был тем самым полицейским, которого вызвали в бордель в ту ночь, когда Ван Гог отрезал себе ухо. Эту статью прочитал доктор Эдгар Леруа, который к тому времени был главным врачом больницы в Сен-Реми, где Ван Гог лежал после того, как в мае 1889 года уехал из Арля³⁴. Эдгар Леруа вместе с коллегой – психиатром Виктором Дойто писал статью о сумасшествии Ван Гога³⁵. Так как материалов о психическом состоянии Ван Гога было немного, Леруа связался с Робером и попросил того написать то, что он помнит о той ночи 1888 года.

Вот ответное письмо Робера:

«Арль, И сентября 1929 года

Месье,

Отвечаю на ваше любезное письмо от 06.09 с просьбой написать вам, что я помню о том инциденте.

Тогда я работал полицейским. В тот день я должен был обходить закрытую зону (район, в котором были расположены бордели. – Авт.). Я проходил мимо дома терпимости № 1, который в то время располагался на улице Бу д Арль и владелицей которого была Виржиния. Имени проститутки я не помню, но ее рабочее имя было Габи… Послали за начальником полиции д’Орнано и направили полицейского в дом этого человека»³⁶.

Мне несказанно повезло – Робер не только подтвердил, что владелицей отеля была Виржини Шабо, но и сообщил, что проститутку звали Габи. Я была очень рада этому открытию. В отличие от редкого в этих местах имени Рашель, имя Габи (Габриэль) в конце позапрошлого века было достаточно распространенным. Вполне возможно, что в 1929 году эта женщина была еще жива, и, учитывая, что Арль – город маленький, Робер вполне мог ее знать. В общем, мое расследование сдвинулось с мертвой точки, и я понимала, что Габи могло быть настоящим именем девушки, сведения о которой я искала.

Я продолжала искать Габи/Рашель и одновременно разрабатывать версию о том, что у ее семьи был гараж. В архивах Арля была папка под названием «Гаражи, Арль, 1957–1959», и я поехала в архив для того, чтобы с ней ознакомиться.

– О, нет, заказать этот ящик не получится, – сказали мне в архиве.

– Почему?

– Лифт в здании, где находится коробка, сломан, а по лестнице я не могу донести, у меня больная спина.

Недели шли, а лифт никак не чинили. Я написала письмо мэру. В конце концов лифт починили. Я приехала в Арль и запросила интересующие меня документы.

– О, нет, не получится.

– Почему?

– Лифт снова сломался, а у меня больная спина…

Я снова написала мэру, на этот раз не в такой вежливой форме, как ранее. Архивы находятся под управлением мэрии, и, чтобы довести до конца любой проект, связанный со строительством, требуется много времени. Проект обсуждают в городском совете, голосуют, объявляют тендер для поиска подрядчика, выбирают подрядчика и назначают время проведения работ. Через несколько месяцев было принято решение полностью перестроить лифт. На время проведения работ любые документы из архивов вообще перестали выдавать. Вся эта эпопея заняла чуть более года. Мне уже казалось, что я никогда не смогу довести это дело до конца.

В это время я сделала одно небольшое открытие. В конце биографии Ван Гога, написанной в начале 1970-х годов французом Пьером Лепрооном, есть короткое примечание с биографиями людей, с которыми сталкивался художник³⁷. Среди прочих там есть упоминание о девушке, которой Ван Гог подарил свое ухо: «Рашель, известная под рабочим именем Габи[5] умерла в возрасте восьмидесяти лет». В 1952 году Лепроон писал, что после событий 23 декабря 1888 года она начала работать «в борделе месье Луиса»³⁸. До этого я не слышала о том, что Рашель/Габи работала у кого-то еще, и я сверила эту информацию с собранной мной базой данных. В городе был только один «месье Луис», который действительно владел борделем, и фамилия его была Фарс. По данным из списков избирателей 1886 и 1891 годов он был зарегистрирован по адресу улица Бу д’Арль, дом 5, то есть буквально через два строения от дома терпимости № 1.

В моей базе данных было тридцать девушек по имени Габриэль, и я точно знала, что одна из них должна быть Рашелью, которую я ищу. Я начала методом исключения отбрасывать тех, которые были слишком молоды или умерли в детском возрасте. Потом я стала искать среди записей и свидетельств о смерти женщин, которые умерли в возрасте приблизительно восьмидесяти лет и были молоды в то время, когда в Арле жил Ван Гог, и нашла две подходящие кандидатуры. В Сети я отследила их родовое древо, но не нашла ничего, что могло бы их связывать с местными гаражами. Вскоре я отбросила одну кандидатуру, потому что Габриэль было вторым именем женщины, а также потому, что она всю жизнь прожила в деревне под Арлем. Кандидатура второй женщины показалась мне более обещающей – ее первое имя было Габриэль, и жила она в Арле. Она вышла замуж за мясника, и, узнав фамилию Габриэль после замужества, я смогла найти ее потомков, которые по сей день жили в городе. Однако я не стала связываться с ними, так как не была до конца уверена в том, что нашла мою Рашель/Габи.

Спустя несколько месяцев мне сообщили, что лифт в архиве наконец починили, и на следующий день я поехала в Арль. Я заказала информацию о местных гаражах, и к моему столу принесли коробку с документами. Я нашла папку с заголовком «Гаражи, Арль, 1957–1959», открыла ее и увидела, что внутри ничего нет. Я поискала на дне коробки, но там тоже ничего не оказалось.

В расстроенных чувствах я решила сделать перерыв и пошла на обед с подругой Мишель. Мишель держит дизайнерский бутик и происходит из семьи, которая уже много поколений живет в Арле, поэтому знает про жителей этого города все. Во время обеда я спросила ее, знает ли она что-нибудь о семье с фамилией, которая, судя по моим данным, была у Габи.

– Конечно, – ответила подруга, – у этой семьи был гараж около вокзала во времена, когда мои родители были молодыми.

Ура!

Я нашла интересующую меня фамилию в телефонном справочнике, сделала глубокий вдох и набрала номер. Ответившей мне женщине я сказала, что провожу исследование истории Арля и ищу членов семьи, которая владела гаражом. Женщина ответила, что гаражом владела другая ветвь семьи и мне стоит поговорить с ее отцом, который оказался внуком Габриэль. Ее отцу было уже за девяносто, и жил он в доме престарелых под городом. В письме мне не хотелось напрямую заявлять, что мне нужно, поэтому я написала, что провожу исследование переписки Ван Гога, в которой несколько раз встречается имя его бабушки, и попросила его со мной встретиться. Не получив никакого ответа, я расстроилась. Мне показалось, что мое расследование зашло в тупик.

7. Месье Винсент

Простое существование в Арле Ван Гог считал идеальной формой жизни. Выбор сюжетов его картин и сами картины являются доказательством того, что художника очаровала сельская идиллия. Сначала, вдохновленный весенним цветением, широкими равнинами и высоким небом, он писал большие холсты с ландшафтами. Потом он начал рисовать город, стирающих в реке белье женщин и виды моста Ланглуа. С момента приезда в город в феврале до конца апреля 1888 года он постоянно писал маслом и рисовал, в результате чего у него скопилось огромное количество холстов, которые он не без неудобства для себя хранил и сушил в своем номере в отеле Карреля. Места в номере явно не хватало, и работы Ван Гога «выплескивались» на территорию отеля, что совершенно не радовало его владельца. Холсты сохли не только в номере постояльца, но и на террасе и в коридорах, распространяя вокруг неприятный запах масла и скипидара¹.

Несмотря на то что в отеле существовали фиксированные расценки за услуги, стоимость услуг, как и многое другое в Провансе, определялась принципом iа ttе du client, то есть отношением хозяина к клиенту и его мнением о том, сколько каждый из постояльцев должен ему заплатить. Винсенту удалось договориться и сбить цену сначала до четырех, а потом и до трех франков за день пребывания. Несмотря на то что Ван Гог не роскошествовал и запросы у него были не самыми экстравагантными (табак, кофе, посещение района красных фонарей), он не умел разумно распоряжаться деньгами, и ему их постоянно не хватало². У Ван Гога не было никаких доходов, кроме пособия, которое ему регулярно выплачивал брат Тео.

В апреле руководство галереи Boussod, Valadon et Cie выговорило Тео за то, что тот игнорирует художников, работающих в традиционной манере, то есть тех, чьи холсты приносили галереи хорошие прибыли. Тео продвигал работы импрессионистов, которые продавались не так успешно. Это сейчас работы импрессионистов вызывают у нас чувство радости и восторга, а в те годы их холсты широкую публику шокировали, пугали, а коллекционеры не вкладывали в них деньги. Судя по письмам Тео, он подумывал об увольнении. Если бы Тео ушел с работы, то все существование Ван Гога стало бы очень проблематичным, потому что без финансовой помощи брата ему пришлось бы забыть о своих великих планах и уехать с Юга.

Холсты Ван Гога расползались по всему отелю, и его хозяин начал угрожать художнику тем, что будет брать с него дополнительную плату. Винсент перешел на режим строгой экономии, перестал писать маслом и начал работать тушью и карандашом. Вот что он сообщал Тео:

«У меня возникли небольшие проблемы. Мне кажется, что мне невыгодно оставаться там, где я сейчас живу. Я бы лучше снял одну или две комнаты, в одной можно спать, а в другой работать. Владельцы хотят, чтобы я платил больше за ВСЕ, и слишком часто говорят о том, что я занимаю чуть больше места со своими картинами, чем остальные постояльцы, художниками не являющимися. Со своей стороны, я им говорю, что живу дольше и трачу на еду больше, чем трудяги, которые останавливаются на короткое время. Больше они от меня так просто не получат ни единого су. Но таскать на себе картины и все оборудование непросто, да и входить и выходить из комнаты становится сложнее»³.

Неурядицы с деньгами отразились на его здоровье. В письмах, написанных в апреле, неоднократно упоминается, что у него «ужасно слабый живот». Ван Гог жалуется на зубную боль и пишет, что его «волнуют приступы слабости». «В некоторые дни я очень страдаю», – пишет он. Он уже не може оставаться в отеле-ресторане Карреля: «Мне здесь неуютно»⁴. И еще: «Я хочу, чтобы мое нервное состояние прошло»⁵.

В конце апреля владельцы отеля решили конфисковать личные вещи художника, чтобы заставить его оплатить счет, однако Ван Гог дал им достойный отпор. В течение всего нескольких дней он подал на владельцев отеля в суд и возвратил свои вещи. Даже через тридцать лет после этих событий мадам Каррель жаловалась на поведение художника: «Он был капризным и неуравновешенным, ел, когда ему вздумается. Однажды он даже потребовал, чтобы мы пришли к мировому судье по поводу оплаты»⁶.

Недавно приехавшему в город человеку без связей было крайне сложно найти съемное жилье. В небольших провинциальных городах, в особенности в Провансе, все зависит от того, кого ты знаешь. Сейчас ситуация такая же, какой была раньше, в этом смысле за почти 150 лет ничего не изменилось. Ван Гогу была нужна достаточно большая квартира, в которой он мог бы спать, рисовать и хранить свои работы. Найти такую квартиру быстро было бы необыкновенной удачей.

1 мая Винсент сообщил Тео хорошие новости:

«Только что отправил тебе рулон небольших рисунков ручкой, думаю, около дюжины. Хочу, чтобы ты убедился в том, что от того, что я перестал писать маслом, я не перестал работать. О рисунках, которые я тебе отправил: среди них есть быстро написанные крокус на желтой бумаге и лужайка в парке при въезде в город. На заднем плане – дом, более или менее похожий на этот».

Далее с большим энтузиазмом он продолжает:

«Сегодня я снял правое крыло этого здания, в котором четыре комнаты, точнее, две и еще две маленькие. Снаружи дом желтый, внутри беленые стены. Дом залит солнцем. Я снял его за пятнадцать франков в месяц. Сейчас хочу обставить комнату на первом этаже, чтобы сделать из нее спальню. На протяжении всей южной кампании в этом доме будут моя студия и хранилище. С этим домом я перестану зависеть от мелких и пустячных ссор в отелях, от которых впадаю в депрессию и которые выбивают у меня землю из-под ног»⁷.

Винсент никогда не смог бы снять дом без рекомендации местного жителя. Так кто же за него поручился, кто рекомендовал его? Кто помог ему снять Желтый дом?

Можно было бы подумать, что это второстепенный вопрос по сравнению с тем, что произошло ночью 23 декабря. Однако любое исследование представляет собой ряд маленьких шагов, в результате которых узнаешь что-то, кажущееся второстепенным и не очень важным, но помогающее найти ответ на ключевые интересующие тебя вопросы.

По пути из города для того, чтобы нарисовать первые картины с изображением садов, Ван Гог проходил мимо небольшого кафе. «Это, как здесь говорят, “ночное кафе”, которых в городе достаточно много и которое открыто всю ночь, – писал он Тео. – В нем сидят полуночники, те, у кого нет денег заплатить за ночлег или они слишком пьяны для того, чтобы их пустили в гостиницу»⁸.

Вскоре Ван Гог стал завсегдатаем привокзального кафе – Cafe de la Gare. Здесь надо учитывать следующее. Во Франции в кафе собираются не только для того, чтобы пить. Кафе – это важнейший центр социальной жизни, особенно в сельской местности. В кафе люди знакомятся, становятся друзьями, играют в разные игры и заключают сделки. Выбор кафе определяет то, как воспринимают человека, его посещающего, а от времени посещения кафе зависит то, кого вы там встретите.

Весной 1888 года Винсент, вполне возможно, жаловался постоянным посетителям кафе на проблемы, которые у него возникли в отеле Карреля. К концу апреля Ван Гог был наверняка в отчаянии от сложившейся ситуации. По данным из справочника компаний и предпринимателей Арля 1888 года, Cafe de la Gare, расположенным по адресу площадь Ламартин, дом 30, владел некий месье Николя⁹. Однако из писем Ван Гога известно, что владельцами кафе были Жозеф Жино с супругой. Разночтения в вопросе о том, кто владел кафе на самом деле, исчезли, когда я во время одного из визитов в Амстердам увидела ксерокопию некой газетной статьи. В ней писалось о том, что супруги Жино приобрели право на ведение бизнеса, то есть управление заведением, у Пьера Николя¹⁰. Несмотря на то что Ваг Гог позже жил с супругами Жино целых пять месяцев, в архивах не было об этих людях практически никакой информации. Однако в статье упоминалась фамилия нотариуса, который занимался документальным оформлением покупки. Я решила специально съездить в Марсель, где хранились эти документы, чтобы их посмотреть. К счастью, в тот раз я не потеряла времени зря. Документы купли-продажи во Франции, как правило, содержат массу дополнительной информации, и я смогла многое узнать о супружеской паре Жино¹¹.

Супруги Жино приобрели дом, в котором находилось кафе, за несколько лет до этого, но до 1888 года они не обладали правом вести предпринимательскую деятельность в этом кафе и перепродавали право на ведение бизнеса другим людям, среди которых был Николя¹². Будущий владелец кафе Жозеф Мишель Жино родился неподалеку от Арля, в коммуне Тараскон. В трехлетием возрасте он потерял своего отца. В молодости Жозеф освоил профессию бондаря у своего дяди Жозефа, и, когда дядя перевел свой бизнес в Арль, тоже переехал в этот город. Ван Гог был регулярным посетителем Cafe de la Gare. Художник выделялся среди посетителей своим высоким ростом, рыжими волосами, профессией, а также акцентом. Ван Гог подружился с супругами Жино и поддерживал с ними связь даже после того, как уехал из Арля. У Винсента были очень близкие отношения с Мари Жино, которую он увековечил на одной из своих самых известных работ – «Арлезианка». Мари родилась в Арле. Ее дядя по матери – Жозеф Алле – жил на площади Ламартин в недавно построенном изящном просторном и выходящем фасадом на юг доме. После смерти дяди в 1854 году в этот дом переехала мать Мари со всей своей семьей¹³. Родители Мари прожили здесь тридцать лет, и оба в нем умерли¹⁴. Этот дом располагался по адресу: площадь Ламартин, дом 2, и именно о нем идет речь, когда говорят о Желтом доме, в котором проживал Ван Гог.

В Cafe de la Gare Винсент познакомился еще с одним человеком – шестидесятидвухлетним Бернаром, пенсионером, который раньше работал кондуктором поезда¹⁵. После выхода на пенсию Сули стал членом городского совета и агентом, представляющим права отсутствующих владельцев недвижимости и присматривающим за ней¹⁶. В качестве такого агента Сули присматривал и за домом 2 на площади Ламартин, который был расположен на другой стороне площади напротив его собственного дома¹⁷. Наконец мне удалось понять, как Винсент нашел Желтый дом. Мари Жино, познакомившаяся с Ван Гогом в кафе, порекомендовала художника Суле в качестве арендатора дома.

Винсент не забывал о том, что Тео может в любой момент потерять работу, и, понимая, что обстановка и меблировка снятого дома стоит денег, сначала согласился снять только первый этаж. Родители Мари умерли за два года до этих событий, все это время дом стоял пустой. Надо было сделать в нем косметический ремонт и докупить мебель. «Я убедил их в необходимости покрасить дом: снаружи, внутри, а также все двери, – писал Ван Гог брату. – За это я должен заплатить им десять франков, но мне кажется, что это того стоит»¹⁸. С мая до середины сентября Ван Гог использовал дом в качестве мастерской или студии художника. «Мне нравится здесь работать», – писал он. Винсент спал в Cafe de la Gare и ел в расположенном по соседству постоялом дворе Venissac. В среднем расходы Ван Гога составляли в месяц девяносто франков¹⁹. Во время проживания в отеле Карреля он тратил значительно больше. Официально по документам у супругов Жино не было в Арле недвижимости, которую они могли бы сдать Ван Гогу, поэтому, судя по всему, они сделали для художника исключение.

Справа от Желтого дома (по сути, в том же здании) располагалась продуктовая лавка Франсуа Дамаса Креволена, жена которого по имени Маргарит приходилась племянницей Мари Жино²⁰. Супруги Креволен жили в доме, расположенном непосредственно за их лавкой по адресу²¹: улица Монмажур, дом 68. Все перечисленные выше местные жители – супруги Жино и Креволен, вдова Венессак, на постоялом дворе которой художник питался, а также Бернар Сули, который в качестве агента сдал Ван Гогу Желтый дом, могут показаться нам незначительными персонажами, однако они сыграли большую роль в жизни Ван Гога.

Непосредственно перед переездом в Желтый дом в середине сентября, надеясь, что этот переезд откроет новую страницу его жизни, Ван Гог решил написать интерьер своего излюбленного ночного кафе. В результате получилась прекрасная, насыщенная цветом работа. На ней мы видим, что стены кафе выкрашены краской коричнево-красного цвета, а потолок насыщенного бирюзового цвета. На картине изображены несколько общающихся между собой посетителей, а на столах на переднем плане и с левой стороны стоят пустые стаканы и бутылки, свидетельствующие о том, что они весело и с удовольствием провели время. Наше воображение рисует Ван Гога, который несколько часов в этом кафе общался с соседями и друзьями.

Искусствоведы неоднократно говорили о том, что на картине «Ночное кафе» Ван Гог изобразил интерьер именно Cafe de la Gare. Однако в книгах, журналах и других СМИ писали, что ночным кафе Ван Гога было Cafe de FAlcazar, здание которого пошло на снос в 1960-х годах²². В отличие от Cafe de la Gare в заведении Alcazar можно было снять комнату. В Cafe de FAlcazar были бильярдный стол и настенные часы, очень похожие на изображенные на картине Ван Гога. В 1920-х годах практически не осталось людей, которые могли бы сказать, как оно было на самом деле, но владелец Cafe de FAlcazar гордо заявил, что именно его заведение изображено на известной картине, и на козырьке кафе появилась гордая надпись: «Кафе, которое рисовал Ван Гог»²³. Такой PR-ход привлекал в кафе посетителей, в том числе любителей творчества художника и искусствоведов. Все настолько поверили, будто Ван Гог изобразил на картине «Ночное кафе» именно Cafe de FAlcazar, что в конце 1950-х годов два американских искусствоведа специально приехали в Арль в поисках неоткрытого наследия художника. Владелец кафе разрешил американцам снять побелку со стен одной из спален над кафе, чтобы посмотреть, нет ли там рисунков Ван Гога²⁴. Как вы понимаете, ничего подобного американцы не нашли.

После переезда в Желтый дом Ван Гог в конце сентября написал Тео о находящихся поблизости достопримечательностях и сделал рисунок своего нового жилища:

«Слева от меня стоит розовый дом с зелеными ставнями. Здание в тени дерева – ресторан, в котором я каждый вечер ужинаю. Вниз по улице и слева, между двумя железнодорожными мостами, живет мой приятель-почтальон. Ночного кафе, которое я изобразил, на рисунке нет, оно расположено слева от ресторана»²⁵.

Я долго и упорно пыталась себе представить, как Ван Гог сидит за столом в Желтом доме и пишет это письмо. Я хотела понять, где именно он сидел и в какую сторону смотрел, чтобы увидеть картинку, соответствующую описаниям к рисунку, но эта картинка упорно не складывалась. Относительно Желтого дома Cafe de PAlcazar находится не слева, а справа – по адресу: площадь Ламартин, дом 17, рядом со зданием жандармерии, расположенным прямо напротив Желтого дома на другой стороне площади. После войны оба кафе снесли, и на протяжении нескольких десятилетий большинство искусствоведов склонялось к тому, что на картине «Ночное кафе» изображен интерьер Cafe de la Gare, о чем недвусмысленно Ван Гог напишет в своем письме. Не существовало фотографий интерьера обоих кафе, поэтому было сложно с полной определенностью утверждать, интерьер какого именно кафе изобразил Ван Гог.

Я изучила документы купли-продажи кафе и могу констатировать, что в инвентаризационной описи Cafe de la Gare 1888 года подробно описано все, начиная с интерьера и заканчивая количеством ложек. Глядя на картину Ван Гога, я начала сверять изображенные на ней предметы с подробной инвентаризационной описью, в которой было упомянуто даже число ламп на потолке и количество бутылок на стойке. Сравнивая предметы из инвентаризационного списка с тем, что изображено на картине, можно не только представить себе место, в котором художник жил летом 1888 года, но и без тени малейшего сомнения констатировать, что Ван Гог на картине «Ночное кафе» изобразил Cafe de la Gare.

Несмотря на то что посетителями этого кафе были простые рабочие и служащие, над его фасадом были богато украшенные точеные каменные шпили. Под маркизой по обеим сторонам от входной двери стояли две большие вазы. Войдя, посетители поворачивали направо и через дверной проем, завешенный портьерой, чтобы в помещении было теплее в зимние месяцы, входили в зал. С левой стороны от входа на стене зала висело большое зеркало, а на противоположной – стенные часы в деревянном футляре. Из небольшого коридора сразу после входа с улицы была лестница, ведущая на второй этаж. Кафе было небольшим. За столиками с мраморными столешницами на плетеных стульях могло разместиться тридцать восемь человек. Зал освещался лампами на потолке и естественным светом из окон в дальнем конце комнаты, выходящих на сад на площади Ламартин. В зале был камин для отопления в холодное время года. На стойке бара мы видим множество бутылок, обозначенных в инвентаризационном листе как «100 пустых бутылок». Занятно, что в инвентаризационном листе перечислены неоткрытые бутылки с напитками, но в нем нет ни слова об абсенте, который, как многие считают, во многом являлся причиной нестабильного психического состояния художника. В углу зала стоял покрытый сукном ломберный стол для игры в бостон – игру наподобие виста. В центре зала был бильярдный стол с шарами из слоновой кости.

Кроме знакомств, которые Ван Гог завел в этом кафе, в Арле у него было несколько других друзей. В мае 1888 года, после того как он устроил в Желтом доме мастерскую, и когда ему стало казаться, что он наконец нашел свое место в городе, с художником познакомился протестантский пастор Луис Фредерик Салль²⁶. В письмах Ван Гог не упоминает имя пастора до попадания в больницу после инцидента 23 декабря, поэтому искусствоведы и биографы художника предполагали, что они познакомились в то время, когда Винсент лежал в больнице. Однако обе дочери пастора во время проведенных отдельно друг от друга интервью утверждали, что их отец познакомился с месье Винсентом до нервного срыва художника, и встретились они после того, как Ван Гог опустил записку в ящик для корреспонденции пастора в больнице, в которой тот служил капелланом²⁷. Пастор с семьей жили напротив протестантской церкви на улице Ротонд в доме 9. Несмотря на то что храм, как принято называть церковь у французских протестантов, был расположен в другом конце города, Салль часто появлялся в районе площади Ламартин, навещая своих прихожан. Как и Ван Гог, пастор был человеком интеллигентным и начитанным, говорил на нескольких языках и был добрым и сострадательным церковнослужителем, компанию которого художник очень ценил²⁸. По словам детей пастора, Ван Гог часто ходил с ним на прогулки и неоднократно обедал у них в доме. Пастор оказался единственным из близких друзей Ван Гога, портрет которого художник не написал. Он неоднократно просил пастора позировать ему, но тот, будучи человеком скромным, неизменно отказывался²⁹. Перед отъездом из Прованса Ван Гог подарил семье священника картину с изображением вазы с цветами, которая много лет висела в пресвитерии. «Я подарил Саллю небольшое полотно с изображением розовых и красных гераней на глухом черном фоне»³⁰. Эта картина до 1920-х годов находилась во владении семьи священника, до тех пор, пока дочь Салля за смешные деньги не продала ее старьевщику в городе Ниме на Юге Франции, после чего полотно больше никто не видел³¹.

Самым близким другом художника в Арле был почтовый служащий Жозеф Рулен, ответственный за погрузку и разгрузку мешков с почтой с поездов на железнодорожном вокзале города³². Скорее всего, Ван Гог заметил Рулена вскоре после своего приезда в город, потому что он с семьей жил на той же улице, где находился отель-ресторан Карреля. В сентябре 1888 года семья Рулена переехала в район улицы Монмажур, в место, расположенное под железнодорожным мостом в непосредственной близости от Желтого дома³³. В конце июля 1888 года, когда Винсент начал работать над портретом Жозефа Рулена, его жена Августина вернулась в свою родную деревню, чтобы родить их четвертого ребенка. С собой в ту поездку в деревню она забрала всех детей на летние каникулы³⁴. У почтальона появилось свободное время, он начал позировать Винсенту, и они подружились. Винсент следил за новостями в стране и в мире, которые живо обсуждал с Руленом³⁵.

«Сейчас я работаю с другой моделью. Это почтальон в синей форме с золотым кантом. У него большое лицо, борода, и выглядит он, как Сократ. Ярый республиканец, как отец Танги. Гораздо интереснее многих других людей»³⁶.

Потом Винсент добавил:

«На прошлой неделе я нарисовал не один, а целых два портрета моего почтальона, один поясной, с руками, и второй – одну голову, в масштабе 1:1. Он не взял с меня денег за то, что позировал, но при этом обошелся мне еще дороже, потому что я его поил и кормил…»³⁷

После того как жена и дети Рулена в начале сентября вернулись в Арль, художник стал часто заходить к ним в гости. Винсенту очень нравились теплая атмосфера в семье Руленов и простота их жизни. Постепенно он подружился со всеми членами этой семьи и нарисовал их портреты маслом:

«Я написал портреты всех членов семьи почтальона, того самого, чью голову рисовал раньше. Я нарисовал главу семьи, его жену, дитя, мальчика и шестнадцатилетнего сына. Все они очень характерные, настоящие французы, но при этом вид у них немного русский».

О том, какие близкие отношения сложились у Винсента с этой семьей, можно судить по его следующему комментарию:

«Если у меня получится нарисовать всю его семью еще лучше, то можно считать, что я сделал, по крайней мере, одну вещь так, как мне нравится, и при этом мне удалось сделать очень личную работу»³⁸.

В общей сложности Ван Гог рисовал Жозефа Рулена, его жену и детей более двадцати раз, то есть гораздо больше, чем кого-либо другого.

На протяжении всей своей взрослой жизни Ван Гог завязывал дружбу с женщинами старше себя и при этом недостижимыми для него в смысле сексуальных отношений. Судя по всему, художник не мечтал о сексе с этими женщинами, а сближался потому, что ощущал с ними определенное духовное родство и близость. Они были рядом с ним в самые сложные периоды его жизни, как его тень. Он написал много портретов Августины Рулен и Мари Жино, словно пытаясь поймать что-то неуловимое. С мая 1888 года его жизнь стала более стабильной – у него появились мастерская и друзья. Именно в этот период он создал свои лучшие работы: «Желтый дом», «Мусме», «Звездная ночь над Роной», «Подсолнухи» и пейзаж «Мост Ланглуа». Он работал, и постепенно в его голове зрела мысль о том, что «двое могут жить так же дешево, как один человек». Он начал размышлять о том, чтобы пригласить к себе в Арль другого художника.

8. Друг в беде

Я хочу нарисовать портрет друга-художника, который строит великие планы и работает в то время, когда поет соловей, потому что это заложено в его природе.

Винсент Ван Гог в письме Тео, 18 августа 1888 года

Несмотря на то что Винсент дружил с пастором Саллем и семьей почтальона Рулена, он жаждал общения с художниками, с которыми познакомился в Париже. Он поддерживал связь с несколькими из них, однако, если не считать активный обмен письмами с братом Тео, переписывался главным образом с Эмилем Бернаром¹.

Ван Гог познакомился с восемнадцатилетним Бернаром зимой 1886 года в студии Кормона в Париже, в которой сам учился чуть ранее в том же году. По словам Бернара, Ван Гог был «человеком самого благородного характера, которого только можно встретить, честным, открытым, приятным в общении, не без некоторой озлобленности, смешным, хорошим другом, неумолимым судьей, у которого отсутствуют эгоизм и амбиции»². После окончания обучения у Кормона Бернар отправился в пешее путешествие по Бретани и Нормандии, во время которого повстречался с художником-любителем Эмилем Шуффенекером, который дал ему рекомендательное письмо для своего близкого друга Поля Гогена³. В 1887 году Бернар вернулся в Бретань, где несколько художников поселилось в пансионе Глоанек в Понт-Авене. Гоген присоединился к этой группе в начале 1888 года.

Эжен Анри Поль Гоген родился в Париже в 1848 году. Его отец умер, когда Поль был во младенческом возрасте, и будущий художник провел детские годы в Перу под неусыпным контролем двух сильных женщин – матери и бабушки. Его мать была из Перу, где выросла в богатой семье с обширными связями. После окончания школы Гоген пошел служить в торговый флот и пять лет провел в море. Он вернулся в Париж в 1871 году в возрасте двадцати трех лет, а до этого он путешествовал по всему свету. После смерти матери ему досталась большая часть наследства. Его мать была любовницей богатого предпринимателя испанского происхождения по имени Гюстав Ароза, благодаря протекции которого Гоген получил работу биржевого маклера, а также познакомился со своей будущей женой – датчанкой Метте-Софи Гад⁴.

Гоген начал рисовать до своей свадьбы в 1873 году, но семейные обязательства, рождение детей, а также обстоятельства на работе не давали ему возможности посвящать живописи столько времени, сколько ему хотелось. Гоген начал коллекционировать искусство. Через Арозу он познакомился, а потом и подружился с импрессионистом Камилем Писсарро и стал регулярно по воскресеньям навещать художника и рисовать в его саду. Благодаря Писсарро Гоген получил приглашение участвовать в четвертой выставке импрессионистов 1879 года, которое без содействия своего ментора вряд ли получил бы. Постепенно желание рисовать оттеснило на второй план все остальные заботы и обязательства, что негативным образом сказалось на его семейной жизни.

В 1882 году котировки на французской бирже резко упали, в том числе и из-за недоверия рынка к проекту строительства Панамского канала. В результате падения акций Гоген потерял много денег и предпринял несколько неудачных попыток поправить свои дела. Он рисовал, безрезультатно пытался выправить свое финансовое положение и манкировал обязанностями мужа по содержанию жены и пятерых детей.

В 1883 году его жена вернулась в Копенгаген и забрала с собой детей. Она пошла работать учительницей и переводчиком и начала сама зарабатывать. В 1885 году Гоген убедил жену вернуться в Париж, чтобы начать все с начала. Семья переехала в новый дом, но приоритеты Гогена не изменились, он не собирался искать работу и думал только об искусстве. Расстроенная таким положением дел, его жена окончательно вернулась к родителям в Данию.

После отъезда семьи Гоген полностью посвятил себя живописи. Его имя было известно только в узком кругу художников и богемы, широкое признание пришло к Гогену только после его смерти. Впрочем, при жизни его уважали и ценили художники молодого поколения за смелое использование цвета, а также за то, что кроме живописи маслом он занимался керамикой и ксилографией. Гоген продвигал африканское и азиатское искусство, а также работы в стиле примитивизма, которые в то время начали выставлять в Европе. На протяжении второй половины XIX века в Европе было популярно японское искусство, но Гоген стал одним из первых пропагандистов африканского искусства, предметы которого вывозили из французских колоний. Постепенно работы Гогена начали покупать такие коллеги-художники, как Камиль Писсарро и Эдгар Дега, который приобретал холсты Гогена у артдилера Альфонса Портье, жившего в одном доме с Тео ван Гогом⁵.

Сложно сказать, когда именно Ван Гог познакомился с Гогеном. Предположительно это могло произойти в конце ноября – начале декабря 1887 года на выставке, которую Винсент организовал в ресторане Le Chalet и которая проходила вскоре после возвращения Гогена из шестимесячного путешествия в Панаму и на острова Карибского бассейна⁶. Потом художники обменялись картинами⁷. Винсент получил предложение на обмен работами в декабре 1887 года, и, судя по официальному тону письма, в то время художники еще не были близки:

«Месье,

Вы можете забрать мою работу, предназначенную для нашего обмена, в багетной мастерской Клюзеля на улице Фонтан. Если вас этот холст не устроит, дайте мне знать, после чего придите ко мне и выберите то, что вам нравится. Простите, что я лично не приеду для того, чтобы забрать вашу работу, так как редко бываю в ваших краях. Я заберу вашу картину по адресу бульвар Монмартр, дом 19, если вас не затруднит ее туда доставить.

С уважением,Поль Гоген»⁸

В начале следующего года братья Ван Гог навестили Гогена, который в то время жил у Эмиля Шуффенекера. В то время Гогену было уже почти сорок лет, он открывал новую страницу своей жизни и в январе 1888 года уехал из Парижа, чтобы присоединиться к группе художников в Порт-Авене, в Бретани.

Практически сразу после прибытия в Бретань Гоген оказался в тяжелой ситуации. Он страдал от приступов дизентерии, гепатита и малярии, то есть от болезней, которыми заразился во время своего последнего заграничного путешествия. До отъезда из Парижа продажи его картин шли плохо, и сэкономленные деньги быстро таяли. Уже с февраля 1888 года Гоген начал просить деньги у друзей и покровителей. Отметим, что среди последних был и Тео ван Гог, который выбрал и купил в студии художника одно полотно в январе⁹. Гоген не обратился к Винсенту с просьбой одолжить ему денег как к человеку, с которым они незадолго до этого познакомились, а написал ему письмо с этой просьбой как коллеге-художнику и брату арт-дилера Тео. Но к тому времени Ван Гог уже уехал в Арль, и туда переправили письмо Гогена¹⁰.

Винсент тут же озаботился проблемами Гогена и начал думать о том, как помочь коллеге по цеху. Винсент написал Тео о финансовых затруднениях Гогена и спросил о возможности покупки каким-нибудь клиентом картины Поля для того, чтобы тот мог оплатить свои долги. Ван Гог написал также богатому австралийскому художнику Джону Расселу, который, как и Винсент, посещал студию Кормона, однако к тому времени, когда австралиец получил это письмо, он уже уехал из Парижа, чтобы проследить за строительством своего нового дома в Бретани. Потом Винсент написал своему другу Эмилю Бернару с просьбой помочь Гогену в тяжелой ситуации.

Реакция Ван Гога на проблемы Гогена отражала то, как Винсент в целом относился к людям и как воспринимал сложные ситуации, в которые они попадали. Не будем забывать, что Винсент был воспитан в семье пастора, и, следовательно, ему было не чуждо желание помогать окружающим, однако художник стремился сделать гораздо больше и идти гораздо дальше, чем практически любой другой человек, который старается помочь знакомому. Ван Гог хотел не просто помогать людям, попавшим в тяжелую ситуацию, а стать их спасителем.

В конце мая 1888 года Ван Гог решил ненадолго уехать из Арля. Рано утром в последний день месяца он сел в дилижанс и поехал в небольшой приморский городок Сент-Мари-де-ла-Мер¹¹. Он пересек Камарг – обширную равнинную территорию, на которой обитали быки и «полудикие и очень красивые белые лошади»¹². Художник был в восторге от этих мест. Сент-Мари-де-ла-Мер считается местом, связанным со святой Сарой, покровительницей цыган, и начиная со Средних веков в этот город со всей Европы приезжают цыгане, чтобы поклониться ей. В то время, когда в городе стоит табор, проходит очень красочный фестиваль. Кроме экзотически одетых цыган на фестиваль съезжаются провансальские ковбои, так называемые Gardians, а жители города наряжаются в лучшую одежду[6]. Чуть позже тем же летом Ван Гог рисовал цыганские таборы на аллее де Форк под Арлем¹³.

Художник опасался того, что на пленэре окажется слишком ветрено, поэтому взял с собой всего три холста. В общей сложности за неделю пребывания в городе он написал три картины и сделал девять рисунков. Он рисовал рыбаков, рано утром отплывающих в море, и экспериментировал с изображением эффекта дующего над морем ветра. Больше всего его впечатлил цвет воды. Он писал Тео:

«Цвет Средиземного моря кажется мне цветом макрели и постоянно меняется. Непонятно, зеленое оно, синее или пурпурное. Каждую секунду на нем появляются блики розового или серого»¹⁴.

После поездки в Сент-Мари-де-ла-Мер Ван Гог еще больше укрепился во мнении, что ему надо постоянно жить на Юге Франции. Он был совершенно очарован этим краем и считал, что и другие художники полюбят эти места так, как полюбил их он. Он решил создать в Арле братство художников по аналогии с местечком в Бретани, в которое съезжались парижские художники-импрессионисты¹⁵. По мнению Ван Гога, Арль очень подходил для создания художественной коммуны: в нем относительно дешевая жизнь, а поля и луга, которые можно рисовать с натуры, находятся в шаговой доступности. Главными причинами, по которым он считал, что художникам понравится Арль, были удивительный свет и южное солнце, с которыми не могла тягаться дождливая Бретань.

Эмиль Бернар по просьбе Винсента приехал в Порт-Авен, встретился с Гогеном, и они подружились. Когда Гоген поправился, они стали вместе ходить на пленэры, где рисовали и обсуждали письма Ван Гога. Можно сказать, что возник своего рода художественный триумвират, состоявший из Ван Гога в Арле, а также Гогена и Бернара в Бретани.

Несмотря на то что эта переписка занимала мысли Винсента, он чувствовал себя одиноко после отъезда Муриера-Петерсена в июне. Ван Гогу хотелось, чтобы рядом с ним находился художник, в паре с которым он мог бы работать, а также обсуждать разные идеи.

Сложно сказать, почему Ван Гог остановил свой выбор на Гогене. Несмотря на то что они с братом восхищались работами Гогена, самому Винсенту Эмиль Бернар был намного ближе. Однако молодой друг не мог поехать к Ван Гогу, потому что против этой затеи выступала семья Бернара. Хотя у Гогена перманентно не было денег и его здоровье находилось не в лучшем состоянии, постепенно в уме Винсента именно кандидатура Поля вышла на первый план. К тому времени среди художников и коллекционеров у Гогена сложилась хорошая репутация. Он не только участвовал в выставках импрессионистов, но и был другом Эдгара Дега, сотрудничал с Камилем Писсарро. Он был весельчаком и кутилой – тем, кого французы называют бонвиван (bon vivant), легендой художественного сообщества, человеком, объездившим весь мир, и бросившим жену и детей ради искусства.

Как я уже упоминала, в 1888 году у Тео возникли проблемы на работе. Винсент предлагал брату стать независимым арт-дилером и продавать работы импрессионистов. Винсент считал, что на Юге Франции вокруг него может сложиться новый центр притяжения для художников, которые будут создавать картины, а брат будет продавать их. По мнению Ван Гога, они с Гогеном смогли бы жить относительно недорого:

«Гоген был моряком, поэтому, скорее всего, мы сможем готовить еду дома. В этом случае мы вдвоем сможем прожить на те деньги, которые я трачу на себя одного. Ты сам знаешь, что мне никогда не нравилось представление о том, что художник должен жить в одиночестве и так далее. Когда человек находится в изоляции, он всегда теряет»¹⁶.

В июне 1888 года Тео наконец отправил Гогену официальное предложение выплачивать ему стипендию в обмен на один холст за месяц пребывания в Арле. Для Гогена это предложение было выгодным, потому что приносило доход, предоставляло возможность начать все сначала на Юге страны и укрепляло отношения с арт-дилером, которого он очень уважал и ценил. Когда Гоген получил от Тео письмо с этим предложением, он уже задолжал за три месяца, и никаких источников поступления денег в ближайшем будущем у него не предвиделось. Однако, несмотря на то что Тео давал ему разумный выход из тяжелого положения, Гоген не торопился принимать его предложение. Начиналось лето, в Бретани должны были появиться туристы, которые могли купить картины Гогена и спасти его от долговой ямы. Он решил, что на некоторое время останется в Порт-Авене.

В тот момент Гоген не мог себе позволить вернуться в Париж, потому что жизнь в столице была слишком дорогой, а также потому, что стал художником уже в зрелые годы и часть столичного авангарда воспринимала его как дилетанта. В 1887 году Писсарро написал своему сыну письмо, которое просил после прочтения уничтожить.

В этом письме он повторял обвинения в адрес Гогена части художников, считавших его работы «мазней моряка, который где ни попадя нахватался искусства»¹⁷. Здоровье Гогена снова ухудшилось, и в конце июля он писал, что хотел бы перебраться на Юг Франции¹⁸, но, несмотря на это, оставался в Бретани.

Винсент боялся жить в одиночестве продолжительные периоды времени: «Живя по отдельности, каждый из нас становится похожим на сумасшедшего или преступника, по крайней мере внешне, да в некоторой степени и в реальности». Он ждал Гогена, как манны небесной: «Я думаю, что моя жизнь после приезда Гогена переменится, потому что сейчас я целыми днями не произношу ни слова». В оценке Винсентом Гогена появляется даже определенная доля преклонения. В письме своей сестре Ван Гог называл Гогена «очень одухотворенным художником». Далее в том же письме мы читаем: «Он работает, как одержимый»¹⁹. Тем не менее в тех же письмах он вспоминает о трудностях сосуществования двух людей в одном доме, а именно о разногласиях, которые возникли у них с братом в то время, когда он у него жил. Ван Гог говорил о важности гармоничного сосуществования с Гогеном и о том, что им не надо ссориться, потому что знал репутацию Гогена, который постоянно спорил и пререкался с художниками и арт-дилерами.

В середине августа Ван Гог получил письмо от Эмиля Бернара, который в то время регулярно общался с Гогеном. В этом письме Бернар ни словом не упомянул о планируемом переезде Гогена в Арль. Более того, сам Винсент уже более месяца не получал от Гогена писем. Ван Гог в свое время свел Гогена с Бернаром, поэтому почувствовал себя совсем брошенным и начал размышлять о том, не перебраться ли ему самому в Бретань, поближе к другим художникам.

В тот период Винсенту надо было принимать важные решения по поводу своей жизни в Арле. 29 сентября истекал срок аренды Желтого дома, и первого числа следующего месяца ему надо было сообщить агенту по сдаче дома, хочет ли он продлевать контракт.

«Я сказал ему, что сниму дом еще на три месяца, а лучше на один. Если наш друг Гоген приедет и ему не понравится дом, то контракт на аренду помещения будет не таким долгосрочным»²⁰.

Надеясь на то, что Гоген скоро приедет, Ван Гог занялся подготовкой дома к приему нового жильца. Однако в конце лета художник начал сомневаться в том, что Гоген появится:

«Мне кажется, что Гогену вообще наплевать… Я начинаю сомневаться в острой необходимости выручать его и приходить ему на помощь. Надо вести себя осмотрительней. Если ему что-нибудь не понравится, он будет меня упрекать тем, что я его затащил в эту грязную часть страны. Я не хочу, чтобы это произошло. Я понимаю, что мы с Гогеном можем оставаться друзьями, но в то же время прекрасно вижу, что его внимание сконцентрировано на чем-то другом»²¹.

После того как Гоген несколько недель игнорировал Винсента, он отправил ему письмо с новыми требованиями. Гоген хотел, чтобы Тео не только выплачивал ему ежемесячное пособие, но и оплатил все его долги, а также дорогу до Арля. Винсент моментально отписал Тео, кипя негодованием по поводу того, что братьев «имеют».

«Внутреннее чувство подсказывает мне, что Гоген – очень расчетливый человек. Он понимает, что находится в самом низу социальной лестницы, и хочет снова подняться вверх честным, но, на мой взгляд, хитрым и пронырливым способом»²².

Ван Гог был очень расстроен тем, что Гоген постоянно находит причины, не позволяющие ему выехать в Арль, и решил с головой уйти в работу. До этого он планировал написать несколько картин с фоном из звездного неба. Он хотел написать триптих, в центре которого будет портрет Гогена, художника, «который работает тогда, когда поет соловей»²³. Но Гоген не приезжал, и Ван Гог написал вместо него портрет бельгийского художника Эжена Боха, который провел лето в Арле. На портрете Эжена Боха, как и на второй картине триптиха, называющейся «Звездная ночь над Роной», а также на других изображающих ночь работах Ван Гога мы видим однотипный фон в виде темного неба с россыпью напоминающих ромашки звезд.

Чтобы написать третью картину триптиха, Ван Гог вышел с мольбертом и красками на площадь в центре города. Впервые в жизни он работал в общественном месте, где его могло видеть много людей. На картине изображено кафе, в меблированных комнатах которого той весной останавливался Муриер-Петерсен и в котором Ван Гог позже часто сидел с Бохом²⁴. Вид художника, рисующего ночью на улице, привлек внимание людей, и о Ван Гоге даже написали в газете: «Художник-импрессионист месье Винсент рисует ночью при свете газовых фонарей на одной из площадей города»²⁵. «Терраса кафе ночью» со звездным небом и ярким серно-желтым цветом стала одной из самых известных работ художника.

К концу сентября положение Гогена в Порт-Авене стало критическим. Хозяйка дома, в котором он жил, конфисковала его картины до тех пор, пока он ей не заплатит. Гогену была срочно нужна помощь братьев Ван Гог, и он написал Винсенту письмо:

«Дорогой Винсент,

Я затянул с ответом. Что я могу сказать? Когда я болен и очень волнуюсь, то часто впадаю в состояние прострации и бездействия… Когда ты делаешь все возможное, чтобы доказать мне, что я должен поехать на Юг, ты поворачиваешь кинжал в ране, потому что я и так страдаю оттого, что там сейчас не нахожусь»²⁶.

Винсент воспрял духом и предложил Бернару и Гогену нарисовать портреты друг друга, чтобы ими обменяться, как делали японские художники-ксилографы, работающие в технике суримоно²¹. Гоген и Бернар написали портреты, на каждом из которых были изображены рядом оба художника, и результаты получились абсолютно разные. Картина Бернара кажется нарочито простой. На заднем плане нарисовано почти карикатурное изображение Гогена, напоминающее изображение на плакате «Разыскивается живым или мертвым» из вестерна. На картине Гогена Бернар изображен в профиль на заднем плане. В центре картины – бледное лицо Гогена. Выражение лица утомленное, видно, что он недавно перенес болезнь. Вид у него истощенный, под глазами темные круги. Кажется, что Гоген задумчиво и угрожающе смотрит на зрителя. Рисунок обоев на заднем плане создает контраст с мрачным выражением его лица. Гоген писал, что этот автопортрет – «маска вора, плохо одетого и сильного… человека благородного и ранимого»²⁸. Художник назвал эту работу Les Miserables («Отверженные»). По комментарию Винсента мы можем судить о его вкусе и личных предпочтениях:

«Гоген получился выдающийся, но мне лично очень нравится Бернар. Его изображение – это общее представление о художнике, несколько темных линий, но получилось очень стильно, как настоящий Мане. Образ Гогена более проработан, носит законченный характер… Я вижу в нем изображение узника. Ни намека на жизнерадостность. Такое ощущение, что он рисовал даже не плоть. Мы понимаем, что он хотел показать меланхолию, тени на лице мрачно подчеркнуты синим цветом»²⁹.

Нездоровый вид Гогена еще больше убедил Винсента в том, что Поль должен переехать на Юг. Винсент и Тео в письмах обсудили план дальнейших действий. Было решено, что Гоген будет получать от Тео 150 франков в месяц в обмен на картину. Братья считали такие договоренности обоюдовыгодными. В те осенние дни братьям казалось, что они пришли к идеальному соглашению с Гогеном.

В переписке братья активно обсуждали вопрос о том, когда Гоген прибудет в Арли. Они не понимали, почему он тянет. Винсент занимался подготовкой дома к приему второго жильца, но тут произошли новые неприятности:

«Письмо от Гогена с сообщением о том, что… он не приедет до конца месяца. Он был болен… он боится путешествовать… Что делать? Не может быть, чтобы это путешествие настолько утомительно, если его проделывают даже больные чахоткой!.. Разве непонятно или, скорее, разве не должно быть понятно, что он едет сюда именно для того, чтобы ему стало легче? А он почему-то утверждает, что ему нужно остаться там, чтобы выздороветь! Это же глупости, честное слово!»³⁰

Через пять месяцев после зарождения идеи создания на Юге Франции коммуны художников, после месяцев планирования, активной переписки между Тео, Винсентом и Гогеном, после долгого периода времени, когда Ван Гог работал в одиночестве, чувствуя, как сгущаются тучи меланхолии, 17 октября он с энтузиазмом ответил Гогену:

«Спасибо за твое письмо и отдельное спасибо за обещание приехать двадцатого… Я с завистью думаю о предстоящем тебе путешествии, во время которого ты во время движения поезда насладишься бесконечными километрами сельской местности, раскрашенной осенними красотами. Я помню, что чувствовал, когда ехал на поезде из Парижа в Арль прошлой зимой. Помню, как я выглядывал в окно и думал: “Что ж, теперь здесь уже совсем, как в Японии” Ребячество, согласен?»³¹

21 октября, получив от Тео 500 франков, чтобы заплатить по долгам и купить билет, Поль Гоген отправился на Юг, куда должен был прибыть через двое суток.

Художники строили планы о том, как они будут вместе жить, работать, общаться в Желтом доме, упустив из виду весьма важное обстоятельство: Гоген и Ван Гог были знакомы шапочно и практически не знали друг друга.

9. Дом, милый дом

Из окна спальни Ван Гога в Желтом доме открывался вид на сад, разбитый на площади Ламартин в 1875 году, стоящие по соседству дома и просторную площадь – центр этого микрорайона. В 1920-х годах, когда первые историки искусства и биографы художника¹ прибыли в Арль в поисках информации о Ван Гоге, площадь Ламартин выглядела совсем по-другому и не была такой, какой ее рисовал Ван Гог. На ней уже не было цветочных клумб и мощенных досками дорожек. К тому времени площадь превратилась в пыльную поросшую сорняками площадку, на которой играли местные ребятишки².

Несмотря на разрушения района вокруг площади Ламартин в результате бомбардировки 1944 года, мы можем воссоздать внешний вид и интерьер Желтого дома на основе писем, зарисовок и полотен Ван Гога, фотографий, поэтажного плана дома, составленного в 1920-х годах, а также описаний дома, сделанных перед тем, как его переоборудовали под кафе. Желтый дом стал пристанищем, о котором мечтал художник. Он окончательно переехал в него в сентябре 1888-го, а до этого использовал дом в качестве мастерской. Вот как описывал он свое новое жилище в письме своей сестре: «Небольшой желтый дом с зелеными дверями и ставнями, беленными внутри стенами, на которых я повесил яркие японские гравюры, на полу – красная плитка. Дом наполнен солнцем, над ним ярко-синее небо, и тень в полдень здесь гораздо короче, чем дома»³.

Снаружи дом смотрелся удивительно ярко и колоритно: оконные рамы, ставни и дверь кухни были покрашены в ярко-зеленый цвет, а фасад был желтым, как масло. В дом можно было войти с двух сторон: справа была небольшая дверь, ведущая на кухню, а через дверь главного входа можно было попасть в коридор. Внутри стены были белеными, а пол сделан из красной неглазурованной керамической плитки⁴. Узкая лестница с коваными железными перилами вела на второй этаж, на котором располагались спальни. С мая до середины сентября 1888 года Ван Гог использовал первый этаж в качестве мастерской. Художники зачастую предпочитают работать в помещении с нейтральным северным светом, но окна комнаты первого этажа выходили на юг, и днем пространство было залито ярким и теплым солнечным светом. Под окнами проходила дорога, по которой сновали люди. Для мастерской это было не самое удобное место, здесь художнику трудно работать, не отвлекаясь. В своем первом письме Тео после того, как Ван Гог полностью переселился в Желтый дом, он писал: «Мастерская представляет собой слишком открытое пространство, в котором сложно себе представить, что “женский эпизод” может привести к сожительству»⁵. Братья часто обсуждали женский вопрос, и оба надеялись на то, что женятся⁶. В случае с Винсентом «божественный союз» так и остался неосуществленной мечтой – во многом из-за того, что он очень неблагоразумно относился к выбору партнерши: «У меня завязываются исключительно самые неподходящие любовные связи, которые заканчиваются для меня стыдом и позором»⁷.

В Желтом доме был камин, а на кухне – водопровод, но не было туалета. Ван Гог мог пользоваться ночным горшком или, как он называется по-французски pot de chambre, опорожнять содержимое которого можно было в цистерну, которую каждый день с июля по август возили по городу в повозке, или мог ходить в туалет на улице во внутреннем дворе. Во дворе был оборудован так называемый toilettes turcs, что можно перевести как нужник или сортир. Такие туалеты существовали во Франции тридцать лет назад, когда я впервые сюда приехала, и представляли собой дырку в земле над выгребной ямой. Ван Гог ходил мыться в одну из двух городских бань, ближайшая из которых находилась всего в нескольких минутах ходьбы от его дома, непосредственно за городской стеной⁸. Ван Гог был маниакальным чистюлей, и полицейские часто видели, как он идет в баню с перекинутым через руку полотенцем⁹.

Немощеные улицы были пыльными, и, чтобы бороться с пылью, неизбежно попадающей в дом, Винсент нанял за двадцать франков в месяц уборщицу. «Мне очень повезло, моя уборщица – женщина, которой можно доверять. Без ее услуг я бы не смог жить в этом доме. Она уже достаточно старая, у нее много детей, но она дочиста моет мой красный плиточный пол»¹⁰.

Винсент никогда в письмах не называл свою уборщицу по имени и фамилии, и их не смог установить ни один из биографов художника. Мне это показалось слегка странным, учитывая то, какую роль эта женщина сыграла в жизни художника в Арле, и я решила узнать, кто она такая. Эта женщина должна была входить в ближайшее окружение художника. Из писем Ван Гога мы знаем, что она была в преклонном возрасте и у нее было много детей. Еще одно упоминание об этой женщине я нашла в письме пастора Салля брату Ван Гога. Пастор упоминал, что муж этой женщины работал на железнодорожной станции. Больше никакой информации о ней я не нашла.

Я решила поработать с моей базой данных жителей Арля. Я знала, что в отличие от больших городов в арлезианских семьях было меньше детей. По словам Ван Гога, у его уборщицы было много детей, поэтому я составила список всех женщин, у которых было четыре ребенка и более, проверила их возраст и профессию их мужей¹¹. В результате у меня появилось две кандидатуры. Первая женщина показалась мне слишком молодой (в 1888 году ей было сорок лет), к тому же в октябре того года она родила. Винсент писал, что уборщица начала работать у него с сентября, поэтому я решила, что женщина вряд ли взялась бы за работу уборщицы, находясь на такой поздней стадии беременности.

Второй женщине по имени Терезе Бальмосьер в 1888 году было сорок девять лет, у нее было восемь детей и много внуков и внучек, а ее муж работал на железнодорожном вокзале Арля¹². В возрасте сорока девяти лет она могла показаться тридцатипятилетнему Ван Гогу гораздо старше своих лет.

Я еще раз внимательно просмотрела свою базу данных, чтобы убедиться в том, что сделала правильный выбор. Муж Терезе Жозеф Бальмосьер работал кондуктором поезда точно так же, как в свое время Бернар Сули – агент, сдавший художнику Желтый дом. Сосед Ван Гога и двоюродная сестра Терезе Маргарит Креволен (племянница Мари Жино) работала в бакалейной лавке, расположенной практически в Желтом доме¹³. Судя по всему, агент, сдававший дом, или соседка Ван Гога и порекомендовала художнику мадам Бальмосьер в качестве уборщицы.

Я обнаружила, что между Терезе и одной из моделей, нарисованной художником, скорее всего, существует некоторая связь. В июле 1888 года Ван Гог нарисовал портрет молодой девушки, который назвал «Мусме». Вот что Винсент писал об этой картине в письме Эмилю Бернару: «Только что закончил портрет двенадцатилетней девочки»¹⁴. В письме Тео от того же числа мы читаем: «Мусме – японочка, в моем случае жительница Прованса, ей от 12 до 14 лет». Никто из специалистов не назвал имени модели. Так кто же она? В тот период времени у Ван Гога было не так много друзей в Арле, и я понимала, что мать девочки вряд ли разрешила бы своей дочери позировать художнику, если бы ему не доверяла.

Практически с первого взгляда на картину и наброски к ней становятся понятными две вещи. Во-первых, девочка не одета в традиционное платье арлезианки. Местные девушки ежедневно ходили в традиционных нарядах, следовательно, можно сделать вывод, что девушка или не из этих мест, или не католичка. Во-вторых, судя по линии талии, девушка в корсете, хотя для корсета кажется слишком молодой. Специалист по костюмам объяснила мне, что в конце 1880-х годов корсеты носили девочки и даже дети. Специалист по костюмам посмотрела на портрет, увидела появляющуюся у девочки грудь и сказала, что модели двенадцать-тринадцать лет, и в те годы именно в этом возрасте, то есть до достижения пубертата, девочки начинали носить корсет¹⁵. Обнадеженная мнением эксперта в этом вопросе, я принялась изучать детей и родственниц Терезе и нашла две возможных кандидатуры: одну из ее дочерей и ее племянницу¹⁶. В конце июля 1888 года, когда Ван Гог писал этот портрет, ее дочери Терезе Антуанетте вскоре должно было исполниться четырнадцать лет, а ее племяннице в конце июля было двенадцать с половиной. Я подумала, что именно племянница выступила моделью для портрета. Девочку звали Терезе Катрин Мистраль, жила она на улице Монмажур, в пяти минутах ходьбы от Желтого дома, а ее семья была дружна с Бернаром Сули. Это всего лишь гипотеза, однако мне было приятно, что я могла узнать имя девочки, выступившей моделью для Винсента, одетой в красивое полосатое платье и сжимающей цветок олеандра¹⁷.

Ван Гог работал непрерывно, и к концу июля 1888 года вымотался: «Я не могу ничего другого делать, чувствую себя последнее время не очень хорошо… Чтобы закончить портрет мусме, мне надо экономно расходовать свои силы»¹⁸. Рисуя портрет, Ван Гог выкладывался полностью, тратил массу эмоциональной энергии, да и физически сильно уставал. Он полностью погрузился в работу над картиной. Сохранились воспоминания очевидцев, свидетельствующие о том, что во время работы Ван Гог очень часто моргал, непрестанно курил трубку и практически не общался со своей моделью¹⁹. Чем больше эмоциональных сил он вкладывал в работу, тем лучше был результат. На протяжении лета 1888 года он почти маниакально пытался достичь в своих работах эффекта «высокой ноты желтого». Все его эмоциональные и физические силы были максимально напряжены: он вкладывался в свои работы и обставлял Желтый дом, с нетерпением готовясь к приезду Гогена. Такое напряжение точно должно прорваться.

Погода в Провансе меняется неожиданно. Жара приходит в одночасье, и ты понимаешь, что настало лето, от которого спасает только мистраль, уносящий пыль, увлажняющий и охлаждающий воздух и очищающий небо. Практически во всех своих письмах Ван Гог упоминает о чистоте света и дивной красоте природы.

4 июня 1888 года температура поднялась до 28 градусов Цельсия. С приходом жары на деревьях на площади Ламартин зазвенели цикады. Звон цикад – это аккомпанемент лета, и по мере повышения температуры насекомые начинают петь все громче, постепенно их гомон становится просто оглушительным. Окна мастерской Ван Гога выходили на юг, а тень от деревьев в парке на площади находилась довольно далеко, поэтому жара в доме была наверняка просто испепеляющей. Однако погодные условия не останавливали Винсента. Для работы ему был нужен свет, поэтому в то время, когда соседи предусмотрительно летними днями закрывали ставни, на изображениях Желтого дома ставни широко открыты²⁰.

Для человека, выросшего в северной части Европы, климат Прованса – просто сказка. Меня всегда удивляло, что местные постоянно ноют по поводу погоды – им то слишком жарко, то слишком холодно, то слишком ветрено. Они никогда не видели свинцового февральского неба, серости и холода Северной Европы и даже не подозревают, как им повезло. Винсент тоже обратил внимание на это ворчание. Вот что он писал в июле своей сестре:

«Мне очень нравится местное лето, оно красивее любого другого лета, которое я пережил на Севере [Европы]. Однако люди постоянно жалуются и говорят, что раньше было лучше. Иногда днем или утром идет дождь, но гораздо реже, чем дома»²¹.

Ван Гог рисовал в одиночестве, не отвлекаясь и при любой погоде, хотя я уверена, что днем из-за жары ему было сложно работать на улице. Во второй половине июля он начал писать серию портретов у себя в мастерской в Желтом доме. На некоторых полотнах изображены его новые друзья – например, Эжен Бох, Поль Эжен Милле, служивший офицером военного формирования зуавов, размещенных в гарнизоне города. Заставить остальных тратить свое время и позировать ему он не смог²². Местным было некогда, или их совершенно не привлекала перспектива, что странный рыжий человек нарисует их портрет. Мимолетом Ван Гог упоминает в своих письмах, по каким критериям выбирает свои модели и что считает в них интересным. Одна женщина привлекла его «выражением лица, как с картины Делакруа» и «странным, примитивным способом держать себя». Но эта женщина не захотела стать его моделью. Вот что написал Винсент об этом своему брату: «Она зарабатывала пару су своим бунтарским образом жизни, и ей было чем себя занять»²³.

В другом письме Винсент описывал брату, как гонялся по местности за старым пастухом, которого хотел нарисовать. Существуют два прекрасных портрета этого старика по имени Пасьянс Эскалье, на которых мы видим опирающегося на пастуший посох человека с обветренным лицом и мягкими глазами. Я попыталась узнать о нем побольше. В газетах и в списках переписи населения такого имени и фамилии не встречалось, я вообще впервые за все время жизни в Провансе услышала имя Пасьянс. Скорее всего, Пасьянс была его кличка (чтобы пасти овец, нужно много терпения, а с французского и английского языков слово patience переводится как «терпение»). В этих местах есть несколько семей с фамилией Эскалье, большинство из них проживало в коммуне Эраг. Из всех кандидатов наиболее вероятным мне показался Франсуа Казимир Эскалье из Эрага, который умер в больнице Арля в 1889 году.

В документах написано, что у него не было постоянного места жительства, и по профессии он был journalier, то есть батрак по найму на ферме или бродяга²⁴. Чтобы передать на портрете «пекло во время сбора урожая», Винсент сознательно изменил цвет на заднем плане одной из картин и поместил Эскалье на ярко-оранжевом фоне – «цвета раскаленной сковороды»²⁵. Винсент писал Тео: «Я не стремлюсь передать то, что вижу, я подхожу к использованию цвета произвольно, чтобы выразить себя с большей силой»²⁶. Ван Гог использовал цвет в экспрессионистской манере, полностью игнорируя естественные и природные цвета. Это видно по красным, больным глазам старика, желтой полосе вдоль носа крестьянина, ярко-красному цвету кожи и бирюзовым вкраплениям в бороде. В витрине местного магазина Bompard & Fils, уже появлялось большинство картин, которые видели обитатели Арля, выставляли невинные пейзажи и портреты, написанные в классическом стиле, поэтому многие местные жители могли счесть портреты Пасьянса Эскалье изображением существа с другой планеты чужой галактики²⁷.

Ван Гог не мог убедить многих моделей позировать ему бесплатно, и оплата такой натуры выбивала очередную брешь в его бюджете. Но даже деньги не всегда помогали. Он заплатил вперед одной арлезианке за то, что она будет ему позировать, а она исчезла с деньгами и больше не появилась. «Эта ситуация с моделями меня ужасно раздражает», – писал он Тео²⁸.

Проблемы с моделями продолжались до тех пор, пока в жизни художника не появился Жозеф Рулен. Даже по портерам Рулена, которые он нарисовал тем летом, видно, как развивалась их дружба. На первых портретах Рулен кажется нервным. Он сидит на стуле прямо, как столб. Постепенно, по мере того, как Рулен начинает чувствовать себя спокойнее и увереннее, выражение его лица меняется, и мы видим лицо человека, которого описывал в своих посланиях Ван Гог – веселого, компанейского, любителя поспорить и порассуждать, который всегда был не прочь выпить.

Сразу после того, как Винсент заселился в Желтый дом, его расходы сильно увеличились. В письмах Тео он много пишет о том, как обставит комнаты, и многословно распространяется о том, что собирается купить²⁹. Винсенту хотелось, чтобы его брат мог себе отчетливо представить все то, что появится в доме, чтобы оправдать новые затраты. Тео выслал брату дополнительные деньги. 8 сентября Винсент написал брату письмо с благодарностью за дополнительные 300 франков³⁰. Ван Гогу, как ребенку, хотелось тут же потратить деньги, и уже на следующий день он шел за покупками:

«Я хочу сделать так, чтобы в доме мог кто-нибудь остановиться… Естественно, я почти все потратил. На оставшиеся деньги я купил двенадцать стульев, зеркало и еще некоторые необходимые вещи, без которых нельзя обойтись. Если короче, то все это значит, что на следующей неделе я могу туда переселиться»³¹.

Винсент решил взять себе в качестве спальни большую по площади комнату на втором этаже. Оттуда «утром виден восход», – писал он своей сестре. В спальне стояли узкая двуспальная кровать и туалетный столик, которые он незадолго до этого приобрел³². Картина с изображением его спальни – одна из самых известных и любимых его работ. В контексте этой книги изображение интересно еще и тем, что именно в спальне полиция нашла художника 24 декабря 1888 года.

То, что форма его спальни была ромбовидной, заметно по полу под тумбочкой с кувшином для умывания в углу и по углу над его кроватью, которая не стоит вплотную к стене. На крючках на стене за кроватью висят пиджаки, пальто и соломенная шляпа, которые мы можем видеть на автопортретах. Винсент сделал эту зарисовку, скорее всего, сидя на или около небольшой печи, которая выпирала из стены с левой стороны комнаты. Искажения пространства только подчеркивают близость и некую интимность всей этой заставленной предметами тесной сцены, в которую наблюдатель попал благодаря таланту художника.

Рядом со спальней художника находилась гостевая спальня. Окна гостевой спальни выходили на шумную улицу Монмажур. С лестницы в эту спальню можно было попасть только через спальню самого Ван Гога. «Для гостей я оборудую самую красивую комнату наверху. Я обставлю ее, как женский будуар, все должно быть очень красиво. Рядом с гостевой спальней будет моя собственная, которую я хочу обставить крайне просто – квадратной и широкой мебелью»³³. В каждой из этих спален площадью около десяти квадратных метров предположительно был встроенный клозет или кладовка³⁴. Ван Гог изо всех сил старался, чтобы Гоген, который был на пять лет его старше и был более известен, остался доволен. Ван Гог писал о том, как планировал обставить предназначавшуюся Гогену комнату. В ней должны были стоять кровать из орехового дерева, накрытая синим одеялом, ночной столик и комод, тоже из орехового дерева. Винсент планировал украсить комнату своими полотнами: «Я хочу повесить на стенах этой малюсенькой комнаты, по крайней мере, шесть больших работ, как это делают японцы. В комнате обязательно должна висеть картина с изображением огромного букета подсолнухов»³⁵.

Желтый дом явно не был предназначен для проведения больших вечеринок, поэтому мне показалось немного странным, что Ван Гог приобрел дюжину стульев³⁶. В доме уже был стул, в котором сидели его модели: Жозеф Рулен и мусме. Некоторые искусствоведы высказывали предположение, что Ван Гог лелеял мысль о создании в Арле братства двенадцати художников³⁷. Несмотря на то что это предположение может показаться надуманным, оно имеет под собой определенные основания. В принципе, человеку, который за несколько лет до этого хотел посвятить себя служению церкви, такие мысли могут быть совсем не чужды. Ван Гог любил религиозные метафоры и часто использовал их в своих письмах. Вполне возможно, что подсознательно он ставил знак равенства между коммуной художников на Юге и идеалом монашеского братства. Очевидно, что, переехав в Желтый дом, он немного успокоился. Впервые за несколько месяцев он чувствовал себя счастливым. Тео он писал так: «Я уже вижу свою цель – иметь средства, чтобы иметь крышу над головой на протяжении долгого времени. Ты не представляешь, как меня эта мысль успокаивает». Далее он писал о своих планах и о том, каким видел судьбу дома в будущем:

«Я страстно хочу основать дом художников, но исключительно такой дом, который предназначен для практического проживания, а не мастерскую, заставленную безделушками… Идея такого дома дарит мне спокойствие, и теперь я чувствую, что работаю на будущее, после меня в этом доме будет жить новый художник, который будет писать свои картины»³⁸.

17 сентября Ван Гог впервые переночевал под крышей Желтого дома:

«Вчера вечером я лег спать в доме, и, хотя здесь еще много надо сделать, я в нем чувствую себя счастливым… С его красной плиткой, белыми стенами и мебелью из сосны или ореха, виднеющейся из окна зеленью и синим небом интенсивно синего цвета. Поблизости расположены сад, ночные кафе, бакалейная лавка, вид, конечно, не как на картинах Милле[7], а прямо настоящий Домье[8], чистый Золя»³⁹.

Художник наконец успокоился: он почувствовал себя расслабленно в своем районе, у него появились в городе друзья, и впереди его ждал интересный художественный проект. Всего через несколько месяцев все это пойдет прахом.

С начала лета 1888 года в его работах мы видим глубокий серно-желтый цвет. К сентябрю этот цвет становится доминирующим, и его можно назвать определяющим для того периода творчества художника. В конце сентября он поставил мольберт на тротуар напротив здания жандармерии и нарисовал свой дом. Желтый цвет дома, в котором жил художник, цвет подсолнухов, а также светящаяся терраса кафе ночью свидетельствуют о доминирующем значении этого цвета.

Картины «Желтый дом» («Улица») не было в экспозиции, когда я в первый раз попала в Музей Ван Гога в Амстердаме. Когда я через несколько лет увидела эту картину, я уже многое знала о площади Ламартин. Этот желтый цвет крайне трудно передать в репродукциях, поэтому меня поразил оригинал. Холст был такого интенсивно-желтого, ослепительного света, который, словно исходя от картины, создавал ощущение измененной реальности. Мне показалось, что я посмотрела на дом Ван Гога глазами художника, который летом 1888 года был полон надежд и оптимизма. Я увидела ярко-зеленые ставни, идущих по улице прохожих, сидящих в кафе людей, фонарь перед его домом. Я практически услышала свисток паровоза и почувствовала запах дыма в воздухе. Я видела кафе, в котором он каждый день ел, и представляла себе, как он после обеда сидит во дворике и курит трубку. Розовая маркиза на фасаде магазина Креволенов была низко опущена, и я подумала о том, как жарко было в то время дня в конце лета. На заднем плане картины видно, что раскопали дорогу, и я представила себе пыль и неудобство, которые вызывал этот ремонт. Несмотря на то что я, вне всякого сомнения, находилась в современном здании Музея, я почувствовала, что стою напротив жандармерии и смотрю через дорогу на Желтый дом, а солнце печет мне спину. Я буквально перенеслась в Арль 1888 года.

В амстердамских архивах я нашла один документ, который имел отношение к Желтому дому и относительно которого у меня возникло непонимание. Я не могла взять в толк, зачем Ван Гог получил этот документ и зачем его все эти годы хранили сначала в семье художника, а потом в Музее. Это было свидетельство о регистрации. На нем было написано полное имя художника, место рождения, имена его родителей и стоял адрес проживания в Арле. До этого я не могла понять, откуда журналисту, писавшему о событиях 23 декабря, стала известна фамилия художника, потому что все в Арле называли его просто «месье Винсент». Видимо, благодаря этому документу журналист из Le Forum Republicain узнал фамилию художника, хотя трудно сказать, насколько в те годы информация о регистрации посторонних людей была доступна представителям прессы и общественности.

Винсент приехал в Арль в феврале 1888 года, а документ, удостоверяющий его регистрацию, выдали 16 октября. Если бы иностранцы должны были получать документ, удостоверяющий их регистрацию, то эту бумагу надо было бы получить гораздо раньше. Скорее всего, Ван Гог должен был получить эту бумагу в мае, когда снял Желтый дом. Так зачем же Ван Гогу понадобилось свидетельство о регистрации и почему этот документ выписали так поздно? Франция, конечно, славится своей бюрократией, но в архивах Прованса я не нашла других подобных документов. Потом я задумалась над одной строчкой из написанного в октябре письма художника брату: «В мастерскую и на кухню мне проводят газ, что будет стоить двадцать пять франков»⁴⁰. На картине с изображением Желтого дома мы видим, что улица Монмажур разрыта. Судя по всему, ее разрыли для прокладки газовых труб. Если бы в доме не было газа, то Гоген (и другие художники) могли бы работать только в светлое время суток. Ван Гог помнил, что зимой световой день очень короткий, поэтому решил провести в дом газ для освещения⁴¹. (Обратите внимание, что на картине «Кресло Гогена» изображен рожок газового освещения на стене.) Для того чтобы к дому могли подвести газ, Ван Гог должен был получить свидетельство о регистрации в доме 2 на площади Ламартин. Мне казалось, что я нашла разгадку того, почему Ван Гог получил свидетельство о регистрации. Но я ошибалась.

Этот странный документ не имел никакого отношения к подводке газа, и узнала я об этом совершенно случайно. Мне надо было найти кое-какую информацию за 1888 год, я начала просматривать архивы газеты L’Homme de Bronze, которые незадолго до этого выложили в Сеть, и обратила внимание на заголовок статьи, обращенной ко всем проживавшим в Арле иностранцам.

После убийства двух зуавов в начале года отношения между коренными жителями и приезжими оставались напряженными. В воскресенье, 14 октября 1888 года, в газетной статье писали, что в соответствии с приказом президента страны все иностранцы должны в течение месяца получить свидетельство о регистрации⁴². Вполне возможно, что эта статья привела к усилению напряжения между местными жителями и приезжими, и, наверное, Ван Гог это почувствовал.

С 1917 года все проживающие во Франции иностранцы должны регистрироваться в течение трех месяцев со дня прибытия в страну. Это правило распространялось и на граждан Европейского Союза, для которых его отменили всего несколько лет назад. За шесть лет я двадцать шесть раз ездила в Бюро по делам иностранцев, и только потом мне выдали карточку удостоверения иностранца, действительную в течение одного года. Помню, что для обоснования своего пребывания в стране, надо было предоставить кучу документов, помню, как я часами ждала в очередях, чувствуя себя совершенно лишней в этой стране. Потом чиновник ставил мне в паспорте печать, и я была свободна еще на три месяца. В 1888 году в Арле проживало 296 иностранцев⁴³. Для получения свидетельства о регистрации Ван Гог вместе со всеми остальными иностранцами пришел в мэрию с паспортом, свидетельством о рождении и документом, удостоверяющим последнее место проживания в Голландии. После этого он и получил бумагу, которую я нашла в архиве⁴⁴.

Тем летом Ван Гог много и плодотворно работал. Ему уже не надо было постоянно переставлять сохнущие холсты. Если погодные условия не позволяли работать на улице, он писал в мастерской: «Знаешь, приятно приходить в свой дом, в котором можно спокойно обдумывать новые идеи для картин»⁴⁵. Он набил руку, стал рисовать более уверенно, развивал свой собственный стиль и освобождался от влияния парижского стиля живописи. Его первые после приезда в Арль работы, изображающие цветущие сады, были выполнены в стиле импрессионизма, а летом он начал по-другому использовать цвет, и мазки стали более уверенными. Винсент прекрасно понимал, что его картины не вызовут восторга у всех и каждого. Вот что он писал своей сестре:

«Я написал картину с изображением сада. Это полотно почти метр в длину… Прекрасно осознаю, что в деталях не нарисовал ни одного цветка. Цветы выполнены в виде небольшого мазка красного, желтого, зеленого, оранжевого, синего или фиолетового цветов. Но благодаря всем этим цветам складывается общее впечатление, что смотришь на картину с изображением природы. Я понимаю, что если ты увидишь эту картину, то она тебе не понравится и покажется некрасивой»⁴⁶.

Представления о красоте меняются. В наши дни мы часто видим яркие и сочные цвета на огромных рекламных щитах, в кино и на страницах журналов. Когда мы смотрим на картину Ван Гога «Цветущий сад», нам трудно себе представить, что в свое время этот холст выглядел для современников художника слишком смелым. Когда я впервые увидела много картин художника в Музее Ван Гога в Амстердаме, они произвели на меня сильное впечатление. Мне сложно представить, какую реакцию вызывали его холсты у жителей Арля, привыкших к картинам, покрытым многочисленными слоями коричневого лака.

Современники вполне могли подумать, что Ван Гог – просто сумасшедший.

В письме, написанном Полем Синьяком через много лет после смерти Ван Гога, художник вспоминает свои ощущения, когда он впервые увидел работы Винсента в Желтом доме, и называет их «удивительными… шедеврами»⁴⁷. За полгода пребывания на Юге Франции, вдохновленный красотой Прованса, обдуваемый ветром, обжигаемый солнцем и ощущающий приближение нервного срыва, Ван Гог превратился в великого живописца.

10. Дом художника

Гоген сошел с поезда в Арле около 4 часов утра 23 октября 1888 года¹. Солнце еще не встало, но утро выдалось теплым, и казалось, что погода в этот осенний день будет прекрасной. После восьми месяцев, проведенных в дождливой Бретани, Гогену было приятно оказаться в более теплых краях. Несмотря на то что художник устал после двух дней, проведенных в дороге, он решил подождать и не будить Ван Гога в такую рань. В те часы было открыто всего лишь одно расположенное около вокзала кафе – Cafe de la Gare, куда и двинулся нагруженный вещами Гоген. Как позже писал Гоген, ему показалось, что человек за стойкой бара сперва внимательно его рассматривал, а потом сказал: «Так вы и есть друг. Я вас узнал»².