Ухо Ван Гога. Главная тайна Винсента Мёрфи Бернадетт

11. Перед штормом

Зима в Провансе – это тихое и спокойное время года. Яркие краски природы тухнут, исчезают, и дни становятся короткими. После захода солнца делать совершенно нечего. Первая проведенная в Провансе зима была для меня настоящим шоком. Телевизора у меня не было, поэтому я читала и писала письма, чем в длинные зимние вечера 1888 года занимал себя и Ван Гог. Через несколько лет я полюбила зимы за солнечные, чистые дни, когда туристы уезжают и в нашей деревне становится тихо и спокойно.

Последний месяц 1888 года оказался особенно трудным для обитателей Желтого дома. Стало холодно, ночью были заморозки. Художники были вынуждены сидеть дома. Вдохновляющая атмосфера совместного творчества сменилась негативом почти постоянных пререканий. Гоген жаловался их общему другу Эмилю Бернару:

«Чувствую себя в Арле, как выброшенная из воды рыба. Пейзажи, люди и все здесь кажется мне мелким и ничтожным. Мы с Винсентом редко в чем приходим к общему мнению, особенно в том, что касается живописи»¹.

Настроение и состояние Ван Гога непредсказуемо и стремительно менялось. Он чувствовал себя психически истощенным. Вечерами художники ужинали дома, писали письма друзьям и членам своих семей, читали книги и газеты, а потом выходили выпить в один из баров, которые поздно вечером открывались вокруг площади Ламартин: Cafe de la Gare, Cafe de FAlcazar или Bar du Prado. Иногда они наносили визит проституткам в расположенном поблизости районе красных фонарей.

Большую часть декабря Ван Гог писал членов семьи Рулен. Он сделал серию портретов Августины Рулен, нянчившей новорожденную дочь Марсель. Эти работы отражали представление об идеале, которое художник видел в отношениях матери и ребенка. В то время Ван Гог читал написанный Пьером Лоти роман «Исландский рыбак» (Pierre Loti. Pecheur d’Islande), в котором море становится метафорой матери, нежно убаюкивающей дитя, и на картине «Колыбельная» Августина Рулен держит веревку, при помощи которой качают люльку. Винсент обычно очень часто писал брату, но в начале декабря прошло десять дней, прежде чем он отправил брату письмо. Вот что писал озабоченный и расстроенный Ван Гог:

«Мне кажется, что Гоген немного разочаровался добрым старым Арлем, Желтым домом, в котором мы работаем, и в первую очередь мной. И мне, и ему предстоит пережить большие трудности».

В первую очередь Винсент переживал по поводу того, что «причина этих трудностей кроется внутри нас самих, а не в чем-то еще»:

«В общем, он совершенно определенно уедет или совершенно определенно останется. Я сказал ему, чтобы перед тем, как что-то сделать, он все обдумал и взвесил…

Гоген – человек очень сильный, творческий и именно поэтому должен жить в тишине и спокойствии. Найдет ли он тишину и спокойствие в другом месте? Я абсолютно спокойно жду того, какое он примет решение»².

Я очень сильно сомневаюсь в том, что Винсент ждал «абсолютно спокойно». Если бы Гоген уехал, то планы основания коммуны художников, которые лелеял Ван Гог, никогда бы не осуществились. Возможно, Винсент считал, что сможет урезонить Гогена и убедить его остаться. Однако к тому времени Гоген уже принял решение. Он твердо решил уехать, о чем в официальной и жесткой форме известил Тео в письме, написанном в один день с посланием Ван Гога, цитаты из которого приведены выше, а именно 11 декабря:

«Буду признателен, если вы вышлете мне часть денег за проданные картины. В сложившийся ситуации я вынужден вернуться в Париж. В результате несовместимости наших характеров и темпераментов мы с Винсентом не можем жить вместе без проблем. Для работы и ему, и мне необходимо спокойствие. Он – человек выдающегося интеллекта, которого я очень уважаю, и я покину его с уважением и, повторяю, с сожалением ввиду сложившейся необходимости»³.

По тону письма и выбору слов ясно, что Гогену было неприятно это писать, и он описал проблему максимально тактично. В декабре 1888 года он уже ничем не мог помочь Ван Гогу, у которого начиналось обострение психического расстройства.

В 1880-х годах во французской провинции доктора очень мало знали о психических заболеваниях, которые они описывали общими, «зонтичными» терминами, наподобие «ментальное отчуждение» или «эпилепсии». Доктора не только не могли толком описать проблему, но и не были в состоянии лечить пациентов с симптомами психического заболевания, от которого периодически страдал Ван Гог. У Гогена на Юге было мало друзей и знакомых, он не представлял, чем болен Ван Гог, поэтому у художника не было никакого выбора. Однако, тщательно взвесив сложившуюся ситуацию, Гоген решил, что, если оставит Винсента в таком плачевном состоянии, многие сочтут его бессердечным и бездушным, поэтому 14 декабря он пошел на попятную и написал Тео, что остается, а планы уехать из Арля назвал «дурным сном»⁴. Если бы Гоген тогда уехал из Прованса, то ему пришлось бы вернуть деньги, которые Тео дал ему на дорогу, на оплату его долгов, а также возместить расходы на жизнь. У Гогена была семья – жена и пятеро детей, которых он, по идее, должен был содержать. Кроме того, Гогену не хотелось портить отношения с арт-дилером, которому нравились работы художника и который их продавал. В Арле у Гогена были бесплатное жилье и питание, поэтому он выбрал самый легкий выход из ситуации – решил вообще ничего не предпринимать.

15 декабря 1888 года начался проливной дождь, который не прекратился и на следующий день. Художники, у которых было мало общего, кроме искусства, оказались запертыми в доме и из-за этого чувствовали себя по меньшей мере некомфортно. Чтобы выбраться из дома, Гоген предложил съездить в Музей Фабра в Монпелье, в котором он бывал в молодости⁵. Однако это путешествие не принесло желаемого результата, а только подлило масла в огонь. Мнения художников о коллекции диаметрально разошлись: Гоген счел экспозицию третьесортной, а Винсенту она очень понравилась. Различия в предпочтениях и вкусах были для Гогена всего лишь поводом для дискуссии, а вот Винсент был не в состоянии отличить расхождение во мнениях и вкусах от разногласий на личном уровне. Винсент был глубоко потрясен и взбудоражен, и в результате произошедшего спора его душевная чувствительность обострилась и психический баланс еще больше нарушился.

Наступило 17 декабря. Впереди была последняя неделя, которую художникам было суждено провести вместе. Гоген так описывал Эмилю Бернару сложности совместного приживания с Ван Гогом: «Ему очень нравятся мои картины, но, когда я их заканчиваю, он всегда находит, что в них что-то не так. Он – настоящий романтик, а я в большей степени человек простой и примитивный»⁶. Как и раньше, конфликт объяснялся гиперчувствительностью Ван Гога и более инстинктивным и интуитивным складом ума Гогена. В письме брату Винсент поторопился найти причину нагнетания напряженности между ним и Гогеном тем, что Гоген перенапрягся и устал:

«“Скоро я почувствую, что снова стал самим собой”, – ответил мне сегодня утром Гоген, когда я поинтересовался его самочувствием. Меня очень обрадовал его ответ. Я помню, как приехал сюда прошлой зимой, помню, каким усталым себя чувствовал и в каком обморочном состоянии находился. Я тоже страдал, а потом смог измениться».

Это письмо Ван Гог заканчивает загадочной сентенцией:

«Касательно совместной жизни и дружбы с художниками могу сказать, что тут происходит много странного, и в конечном счете, как ты всегда говоришь, время покажет… Я бы тебе уже написал… если бы не чувствовал необходимой электрической силы»⁷.

Обратите внимание на выражение «необходимая электрическая сила». Винсент находился в лихорадочном состоянии, и в течение той недели это состояние усилилось.

Отношения художников становились все хуже, и Гоген начал делать заметки в своем блокноте для рисования. В автобиографии он писал:

«Под конец нашей жизни под одной крышей поведение Винсента стало периодически бесцеремонным и шумным, а периодически он замолкал. Несколько ночей подряд я просыпался и видел, что Винсент стоит над моей кроватью и смотрит на меня. От чего же еще я просыпался, как не от его взгляда? Я серьезным тоном спрашивал его: “В чем дело, Винсент?”, после чего он, не произнося ни слова, ложился в свою кровать и глубоко засыпал»⁸.

На следующее утро Ван Гог не мог вспомнить свое сомнамбулическое поведение, что Гогена очень взволновало и встревожило⁹. В медицине подобные симптомы носят название amnesia ictus (временная потеря памяти, амнезия) и являются последствиями пережитого нервного срыва или кризиса. В записях в блокноте Гогена того периода встречается слово ictus. Кроме этого возникли другие серьезные проблемы. Гоген писал в своей биографии, что незадолго до его отъезда из Арля Ван Гог написал мелом на стене комнаты фразу: «Я здоров духом. Я – Святой Дух» (Je suis sain d’espritje suis le Saint-Esprit). Многие исследователи долго считали этот эпизод выдумкой Гогена, однако позже эту фразу обнаружили в блокноте для рисования художника, который был у него в Арле. После смерти Ван Гога Эмиль Бернар писал, что художник «находился в глубоком мистическом состоянии… Винсент считал себя Христом»¹⁰.

Довольно сложно с уверенностью сказать, каким было поведение Ван Гога за неделю до Рождества, по письмам судить нельзя, к тому же стоит учитывать, что Винсент всегда описывал своему многострадальному брату ситуацию не такой серьезной, чтобы не расстраивать его. У нас нет веских оснований верить и тому, что писал на эту тему Гоген. Поль Гоген написал свои воспоминания через десять лет после смерти Винсента, и все последующие действия Ван Гога могли в голове Гогена смешаться с событиями конца декабря 1888 года. Так или иначе, столкновение казалось неизбежным. По последнему письму, написанному Винсентом брату до 23 декабря, чувствуется, что обстановка накалилась:

«Мы с Гогеном много говорили о Делакруа, Рембрандте и так далее. Обсуждение было излишне электрическим. После этих разговоров умы устают, словно электрическая батарея села»¹¹.

В данном случае слово «электрический» не передает значение слова electric во французском языке. Во французском это слово несет негативный оттенок и означает «очень напряженный» или «на грани разрыва/срыва», и именно такой перевод лучше описывает ситуацию. Эти слова выделены в письме Ван Гога, что свидетельствует о напряженной ситуации, сложившейся в Желтом доме.

Отношения художников стали взрывоопасными, а погода ухудшилась. Несколько дней лил дождь, и они оказались запертыми в доме. За три дня, с 21 по 23 декабря, выпало 35 сантиметров осадков, то есть 150 % месячной нормы¹². Поверьте, что Юг Франции не приспособлен для большого количества осадков: вода переполняет сточные канавы и по мощенным камнем узким улицам текут потоки воды. В Провансе даже одного дня непрерывного дождя вполне достаточно для того, чтобы у жителей возникла масса проблем. В общем, затяжной дождь создавал хаос на улицах и дома.

Гоген упоминает, что в «день драмы» Винсент выпил «небольшое количество разбавленного абсента», и продолжает следующим образом:

«Неожиданно он бросил мне в голову стакан со всем его содержимым. Я отклонился, после чего, крепко его обняв, вывел из кафе. Мы пересекли площадь Виктора Гюго, и через несколько минут Винсент уже лежал в кровати. Он заснул мгновенно и до утра не просыпался»¹³.

Гоген в своих воспоминаниях описывал события десятилетней давности, о которых уже многое подзабыл. В Арли не было площади Виктора Гюго (Гоген имел в виду площадь Ламартин, возможно, потому, что и Гюго, и Ламартин были литераторами). Кроме того, Гоген ошибся в том, когда написал, что метание стакана в голову произошло «в день драмы». Это случилось днем ранее, в субботу, 22 декабря, скорее всего, в Cafe de l’Alcazar на площади Ламартин, дом 17, потому что это единственное питейное заведение, из которого можно пересечь площадь и дойти до Желтого дома. Гоген продолжает:

«Проснувшись, он спокойным тоном сказал мне: “Мой дорогой Гоген, у меня есть смутное воспоминание о том, что я вчера вечером с вами плохо обошелся”»¹⁴.

У Гогена не было никакой уверенности в том, что Винсент будет оставаться в спокойном состоянии. Он сказал ему: «Я тебя с радостью прощаю, но если вчерашняя сцена еще раз повторится и если ты попадешь мне в голову, то я потеряю самоконтроль и задушу тебя. Поэтому позволь мне написать твоему брату и сообщить ему, что я уезжаю»¹⁵.

Гоген написал брату Тео утром следующего дня, 23 декабря. Вечером в субботу 22 декабря он написал письмо своему старому другу Эмилю Шуффенекеру, у которого жил в Париже:

«Мой дорогой Шуф,

Ты ждешь меня с распростертыми объятиями, за что я тебе крайне благодарен, но, к сожалению, я пока не приезжаю. Я здесь попал в сложную ситуацию: я должен многим ван Гогу [Тео] и Винсенту, которому нездоровится. У Винсента чудесное сердце, ему нехорошо, он страдает, и я ему нужен. Ты помнишь, что нервы Эдгара По привели к тому, что он после нескольких срывов стал алкоголиком? Когда-нибудь я это все до конца объясню. В любом случае я остаюсь здесь, но то, что уеду, – вопрос уже решенный… Никому ничего об этом не говори, я буду особо признателен за то, что ты и словом не обмолвишься с [Тео] Ван Гогом [обратите внимание], даже если он будет с тобой об этом говорить»¹⁶.

В этом письме Гоген строит планы возвращения на Мартинику после того, как заработает в Париже деньги. Гоген не думал о коммуне художников в Арле, у него были гораздо более далекие планы. Гоген с письмом Шуффенекеру в кармане прошелся по освещенным газовыми горелками улицам до железнодорожного вокзала, но выяснилось, что он опоздал к отходу последнего в тот день поезда с почтовым вагоном в Париж, который отбывал в 22.00 часа¹⁷. Гоген принял решение, обдумал планы и вернулся в дом спать. Его письмо погасили штемпелем Gare d’Arles, 1-23 dec 1888 (вокзал Арля, 23 декабря 1888 года). Это письмо должно было уйти с утренней почтой и в тот же день оказаться в Париже.

12

Очень темный день

В моем состоянии умственной или нервной горячки либо сумасшествия даже и не знаю, как лучше его назвать, мои мысли уплыли за много морей.

Винсент Ван Гог – Полю Гогену, 21 января 1889 года

Утром 23 декабря 1888 года, когда художники проснулись, погода была опять дождливой, и им предстоял еще один день заключения в Желтом доме, в котором установилось временное перемирие. Гоген не мог оставить больного человека, поэтому решил на некоторое время задержаться в Арле, попридержать язык и стараться поддерживать хрупкое равновесие. К концу того дня Гоген решит уехать из Арля, а Винсент окажется в больнице. О том, что произошло в тот день, существует много версий и велось много споров. С полной очевидностью сказать можно лишь то, что к концу дня рассудок Винсента окончательно помутился.

По воскресеньям истово верующее население Арля отдыхало и проводило время с семьей. Практически все заведения в городе были закрыты, включая точки общепита для рабочего люда. Посещаемость рождественской ярмарки на площади Республики, на которой покупали мясо для праздничного стола, была слабой из-за ужасной погоды. Дождь лил, не переставая, и не оставалось ничего другого, как читать и писать письма.

С момента приезда Гогена в город художники неоднократно вели дискуссии по поводу книг, которые читали. В начале того года Винсент прочитал два романа классика провансальской литературы Альфонса Доде «Необычайные приключения Тартарена из Тараскона» и «Тартарен в Альпах». Через несколько месяцев после отъезда Гогена из Арля Винсент написал брату письмо, в котором сравнивал поведение парижан и парижские манеры с поведением одного из персонажей писателя – хвастуна и вруна Бомпара.

Тартарен – милый шутовской персонаж, считающий, что он может все. В романе «Тартарен в Альпах» главный герой с другом Бомпаром, который до этого никогда не ходил в горы, собираются взобраться на Альпы. Перед началом восхождения они дают друг другу торжественное обещание, что не оставят друга в беде, что бы ни случилось. Во время восхождения они приходят к узкому и опасному проходу, настоящей западне. Они не видят друг друга и связаны между собой длинной веревкой. Каждый боится, что напарник может утянуть его в пропасть, и они обрезают соединяющую их веревку. Спустившись с горы, Бомпар, который, как и Гоген, был большим любителем рассказывать небылицы, хвастается тем, что отрезал веревку, чтобы спасти друга. В конце главы мы видим картинку с изображением обрезанной веревки. Тартарен, веревка и трусливое предательство Бомпара будут еще долго преследовать Ван Гога.

Вскоре после выписки из больницы в 1889 году Ван Гог написал Тео:

«Читал ли Гоген роман “Тартарен в Альпах”? Помнит ли он узел на веревке, который нашли высоко в горах после падения? И ты, который хочет знать, как все это произошло, читал до конца эту книгу? Если бы ты это сделал, то ты бы многое узнал о Гогене»¹.

Винсент (как и Тартарен) чувствовал, что его предал друг, и в своем первом письме Гогену после событий 23 декабря он спрашивает: «А сейчас вы дочитали до конца «Тартарена»?²

В блокноте Гогена напротив эскиза под названием «Портрет Винсента Ван Гога, рисующего подсолнухи» написаны слова «преступление, наказание»³. «Преступление и наказание» – роман Достоевского, вышедший в 1866 году. Винсент знал о существовании этого романа и упоминает о нем в письме Тео 11 сентября. В этом романе желтый цвет используется в качестве символа страдания и психической болезни. В России желтый цвет символизирует сумасшествие, а психиатрическую лечебницу иногда называют «желтым домом».

В течение дня 23 декабря один из художников вышел на улицу, чтобы купить газету в киоске напротив Кавалерийских ворот. Винсент каждый день читал газету Le Figaro или газету социалистов L’Intransigeant. В тот день Винсент, сидя на стуле, прочитал газету. Гоген сидел в более удобном кресле (эти стул и кресло Винсент нарисовал вскоре после прибытия Гогена)⁴.

Несмотря на то что было воскресенье, почту доставляли, как в обычные дни. Обитатели Желтого дома писали и получали много писем. Самой ожидаемой была почта из Парижа, которую доставляли в город в И часов. В то утро Винсент получил письмо, после прочтения которого его настроение ухудшилось. Он очень расстроился и разволновался, и позднее в тот же день, по словам Гогена из письма Эмилю Бернару, художники сильно повздорили:

«После того, как затронули вопрос о моем отъезде из Арля, он стал так странно себя вести, что я уже не знал, куда мне деться. Он спросил меня: “Ты уезжаешь?”, я ответил “Да”. Тогда он оторвал кусочек газеты и резко передал мне. На клочке бумаги было написано: “Убийца скрылся”»⁵.

Специалисты долго считали, что этот анекдот с газетой – очередная выдумка Гогена. Однако в этом случае художник сказал чистую правду. Предложение «Убийца скрылся» оказалось последним в одной статье, напечатанной в тот день в газете L’Intransigeant⁶. Винсент передал Гогену клочок газеты с предложением из статьи о молодом человеке, которого зарезали в Париже. Заголовок статьи гласил «Парижский головорез»⁷.

В блокноте Гогена на той же странице, где мы видим предложение «Я здоров духом. Я Святой Дух» (то есть слов, написанных Ван Гогом на стене)⁸, приведен список на первый взгляд из не связанных между собой слов. Гоген писал с ошибками. Вот эти слова: «отвержение», неприятие», «неверие» или «змея», «муха на собаке», «черный лев», «убегающий убийца», «Saul Paul Ictus»⁹, «спасти честь», «деньги на стол», «Орля»¹⁰ (Мопассан). Вполне возможно, что эти слова могут стать ключом к пониманию того, что произошло 23 декабря. Мне кажется, что Гоген записывал то, что приходило в голову Винсента, и то, что он ему говорил непосредственно перед нервным срывом.

Мне кажется, что у Винсента начались галлюцинации, в которых Гоген представлялся ему перуанским индейцем инком. Сам Ван Гог был «змеей». Винсент начал размахивать руками, словно пытаясь отогнать назойливую муху («муха на собаке»). Ван Гог оторвал клочок газеты, который передал Гогену, для того чтобы показать ему, что тот – «убийца», убегающий от последствий своих действий. Ван Гог чувствовал себя обманутым точно так же, как Тартарен, обманутый Бомпаром. Ван Гог чувствовал, что его преследуют, как преследовали и свели с ума главного героя романа Мопассана «Орля». Он был «Саулом», впервые узревшим Христа (Ictus) по дороге в Дамаск. Он представлялся себе «святым Павлом», которого преследовали римляне¹¹.

Гоген пришел в отчаяние и решил покинуть Желтый дом и уехать из Арля. Он начал собирать свои вещи, несколько раз поднимался по лестнице и спускался. Ван Гог смотрел, как Гоген собирается. Потом Гоген, видимо, спросил Ван Гога, может ли он взять из коробки деньги на билет до Парижа. Винсент, видимо, пришел в ярость, прокричал Гогену: «Спасай свою честь!» и бросил деньги на стол.

День постепенно подходил к концу. К вечеру Ван Гог, видимо, успокоился, но это было затишье перед бурей. Заведение Вениссака было закрыто, потому что владельцы-протестанты не работали по воскресеньям. В конце декабря рестораны рано закрывались, поэтому Гоген поел приблизительно в 19.30, после чего немного прогулялся. Было уже около девяти часов. Вот как описывает Гоген дальнейшие события того дня:

«Бог ты мой, ну и денек! Пришел вечер, и я быстро поужинал. Я чувствовал, что мне надо побыть одному, пройтись и подышать воздухом, пахнувшим цветущим лавром. Я уже почти пересек площадь Виктора Гюго [обратите внимание на неверное название площади], как услышал позади звук знакомых быстрых шагов. Я обернулся и увидел, как ко мне приближается Винсент с открытой опасной бритвой в руке. Видимо, у меня было такое выражение лица, что он остановился, опустил голову и потом бросился назад по направлению к дому»¹².

После такой сцены Гоген побоялся ночевать в Желтом доме и решил отправиться в отель. Вот что он писал через пятнадцать лет после этих событий: «Мне никогда не удавалось разобраться в том, что правда, а что вымысел, поэтому судите сами, я рассказал все как есть»¹³. Когда он писал эти строки, он находился на другом конце земли и забыл одну важную деталь. Через четыре дня после этих событий, вернувшись в Париж, он подробно описал другу все то, что произошло в тот день в Арле. И этот друг записал все то, что поведал ему Гоген.

13

Недосказанности и мифы

Чтобы понять правду, надо поставить под сомнение все, что только возможно.

Рене Декарт¹

Не существует никаких сомнений в том, что в конце 1888 года у Винсента Ван Гога произошел нервный срыв. Многие преумаляют или стараются сгладить тот факт, что в декабре того года он сошел с ума, потому что он не вяжется с общепринятым мифом о страсти, непонятом художнике и жарком Провансе. Помрачение Ван Гога объясняют тем, что он пил, и пил не просто алкоголь, а абсент. Многие журналисты писали, что причиной нервного срыва стало то, что Винсент много работал под палящим солнцем и много пил: «Скорее всего, он подорвал здоровье и нервную систему потому, что много часов писал на улице под палящим средиземноморским солнцем, – писал один журналист в 1971 году, – а потом шел в кафе и пил абсент и коньяк практически на пустой желудок»². Так появилось простое объяснение того, что произошло с Ван Гогом, – он слишком много пил, поэтому тронулся умом.

Я прочитала все письма Ван Гога и не нашла в них подтверждения тому, что он сильно пил. Скорее наоборот – в начале апреля 1888 года он писал о том, что на него сильно действует всего лишь один небольшой бокал коньяка (я уже приводила эту цитату)³. Ван Гог пил вино, но в то время все в Провансе это делали, потому что питьевая вода была далеко не лучшего качества. Сначала я никак не могла понять, почему Ван Гогу так навязчиво приписывают употребление абсента, но потом поняла: миф о том, что Винсент очень любит абсент, принадлежит человеку, который лично видел, что и как много пьет Ван Гог, а именно Полю Гогену.

Однажды в архивах Арля я нашла жалобу на местного полицейского⁴. В этой жалобе был приведен впечатляюще длинный список горячительных напитков, которые выпил полицейский. В списке значилось много названий странных и уже давно забытых напитков, но среди них не был упомянут абсент. Вполне возможно, что любившему выпить полицейскому просто были по вкусу другие напитки, тем не менее отсутствие абсента слегка настораживает. Я вспомнила опись предметов в Cafe de la Gare при покупке заведения в 1888 году месье и мадам Жино и констатировала, что и среди перечисленных видов алкоголя не было абсента. Даже если бы абсент продавался в Арле, в кафе, в котором часто сидел Ван Гог, по крайней мере в начале 1888 года, абсента не было. Я задалась вопросами: насколько распространенным был в те годы абсент в Арле и пил ли его Винсент?

Существует известный портрет Ван Гога, сидящего в кафе, со стоящим перед ним огромным стаканом абсента, написанный Тулуз-Лотреком. То, что Ван Гог пил с друзьями абсент в Париже, еще не доказывает, что он злоупотреблял им в Арле. Я внимательно перечитала более 800 писем Ван Гога и насчитала всего семь случаев упоминания в них абсента. Два раза Ван Гог упоминает абсент, говоря о цвете реки, которую рисовал, два раза – в связи с посетителями кафе, написанными на его картине, и три раза – в связи с художником Адольфом Монтичелли, творчество которого очень любил⁵. Любопытно, что Ван Гог ни разу не упомянул о том, что сам пил абсент.

В 1850-х годах абсент использовали для лечения от малярии и дизентерии среди служивших в колониях солдат. К концу XIX века абсент приобрел репутацию излюбленного напитка художников и богемы. В 1900 году он стал самым популярным во Франции аперитивом. В абсенте 70 градусов, для сравнения – в большинстве брендов водки, джина и виски всего 40 % спирта. Абсент готовят из полыни, аниса, мяты, кориандра и фенхеля. Абсент с добавлением сахара считается не ликером, а крепким алкоголем. Существует определенный ритуал приготовления абсента перед его употреблением. Для этого абсент проливают через ложку с дырочками с лежащим в ней кусочком сахара, потом добавляют в стакан воды, отчего цвет напитка превращается из зеленого в бледно-опаловый. Эта процедура придумана не для красоты, а из-за того, что сахар усиливает опьяняющий эффект и меняет вкус напитка. Причина дурной славы абсента – это наличие в нем туйона. Туйон – токсичное вещество, однако его содержание в абсенте составляет менее 1 %. Сторонники движения за трезвость долго выступали за запрет абсента, и полный запрет на его продажу и производство² произошел в 1915 году. Позже повторили тесты, результаты которых в свое время использовали для обоснования требования запрета абсента, и обнаружили, что их сильно «подкрутили». Подопытным крысам вкалывали дозу туйона, содержащегося в нескольких сотнях стаканах абсента, поэтому совершенно не удивительно, что у животных начинались спазмы, на пасти появлялась пена, и они умирали⁶. Абсент сам по себе не вызывает галлюцинаций, их вызывает только чистый туйон.

Я приехала в Музей абсента в городе Овер-сюр-Уаз, в котором умер Винсент Ван Гог. Это частный музей, экспозиция которого рассказывает об истории абсента, а также о том, как его употребляли. Естественно, здесь подчеркивают связь абсента и самого известного человека, который проживал в этом городе. Когда я высказала мои сомнения, куратор Музея пришла в негодование и заявила: «Конечно, абсент можно было купить в Арле, когда там жил Ван Гог», а также добавила, что влияние абсента четко прослеживается в картинах художника. Потом куратор связалась со мной и сообщила, что в городе Ниме был в свое время производитель абсента. Я продолжала искать доказательства того, что в то время в Арле продавали абсент, и нашла, что рядом с городом Бокером еще одна компания производила абсент, однако эта информация сама по себе еще ничего доказывала.

Я поехала в марсельские архивы и прочитала огромное количество файлов с описаниями приобретений и банкротств баров, читала списки закупок барами алкогольной продукции, изучала, какой алкоголь подавали в барах, и нашла, что за интересующий меня период во всем городе была продана всего одна бутылка абсента. Поэтому мне кажется крайне маловероятным, что, по некоторым сообщениям, Винсент пил абсент «в больших количествах»⁷. На основе этого я могу прийти к выводу, что употребление абсента и его влияние на психическое расстройство Винсента – частично миф, частично – преувеличение.

К информации о том, что произошло в тот день, я относилась с большой настороженностью. Несмотря на то что о событиях того дня писало много историков и искусствоведов, все подробности остаются очень туманными. Роль Гогена в этой драме всегда была двусмысленной. Гоген уехал практически сразу после этих событий и больше никогда не видел Винсента. Все, что произошло в Арле, стало для него большим ударом, и, вернувшись в Париж, он много чего рассказывал о своем пребывании на Юге и художнике, который «сошел с ума».

Когда я только познакомилась с материалами о пребывании Гогена в Арле, первое, что мне, как и многим другим исследователям, бросилось в глаза, были противоречия и несоответствия в описаниях того периода самим художником. Автобиография Гогена была напечатана в 1903 году, то есть через пятнадцать лет после событий в Арле, к тому времени драма 23 декабря обросла мифическими подробностями. Гоген прекрасно понимал, что описывает эти события для будущих поколений, поэтому в его цели не входило быть предельно правдивым. Его цель была другой – ему надо было найти оправдания своим действиям, потому что он бросил Винсента в очень тяжелый для того момент, и переписать историю так, как это его устраивает.

Свои мемуары Гоген писал на Маркизских островах. К тому времени события казались художнику настолько туманными, что он попросил прислать ему старые записные книжки времен Арля и Бретани. Однако Гоген совершенно позабыл о другом источнике информации – своем добром друге Эмиле Бернаре. Через четыре дня после возвращения из Арля в Париж, в декабре 1888 года, Гоген подробно поведал всю историю своему другу. Встревоженный Бернар сразу после этого разговора написал критику и поэту Альберу Орье письмо, в котором описал подробности нервного срыва Ван Гога. Несмотря на то что сам Бернар не был в день драмы в Арле, то, что письмо было написано через несколько дней после этих событий, дает основания верить ему больше, чем информации в автобиографии Гогена.

Гоген рассказал Бернару, что после неудачной попытки напасть на него в парке Ван Гог убежал в направлении Желтого дома. В автобиографии Гоген утверждает, что в руке голландца была опасная бритва. Однако в письме Бернара нет ни слова о бритве. Если бы Бернар знал, что Ван Гог угрожал Гогену опасной бритвой, то наверняка сообщил бы об этом Орье. В январе 1889 года Гоген написал письмо человеку, имя которого историкам не удалось установить. В нем он дал следующее резюме своего пребывания в Арле: «Я планировал пробыть год на Юге, работая с другом-художником, но, к сожалению, он совершенно сошел с ума, и целый месяц я боялся трагического смертельного исхода»⁸.

В этом послании мы также не встречаем упоминания бритвы, которая появляется в трактовке событий Гогеном лишь через пятнадцать лет после драмы. Если Винсент сошел с ума и напал на Гогена, то переселение последнего в отель было совершенно обоснованным, а если этого нападения не произошло, то Гоген был просто трусом. Вполне возможно, что точно так же, как и Бомпару из романа Доде, Гогену хотелось, чтобы будущие поколения были о нем лучшего мнения, чем он заслуживал на самом деле. По версии, в которой Ван Гог хотел на него напасть и чуть не убил, получается, что Гогену посчастливилось остаться в живых.

В статье из местной газеты Le Forum Republicain за 30 декабря 1889 года я нашла частичное подтверждение этой истории: в промежутке между ужином и 23.20 Винсент отрезал себе ухо, остановил кровь, забинтовал голову и отправился из Желтого дома в район красных фонарей. По сообщениям газеты, он появился на улице Бу д’Арль приблизительно в 23.30, во всяком случае, именно такое время зафиксировали в полиции. От площади Ламартин до района красных фонарей пять минут ходьбы. Винсент должен был пройти через парк, Кавалерийские ворота, повернуть направо и пройти по улице Гласьес до дома терпимости № 1. В дверях борделя Ван Гог попросил увидеть Рашель. В руках у него был сверток, который он и передал девушке со словами о том, чтобы она берегла этот предмет, после чего он исчез в ночи. Вот версия событий по информации из письма Эмиля Бернара, адресованного Орье:

«Слова Гогена: “…Я отправился ночевать в отель, а когда вернулся, все население Арля стояло около нашего дома. Потом меня арестовала полиция, потому что дом был залит кровью”. Вот что произошло: Винсент после того, как ушел [из парка], вернулся домой, взял бритву и отрезал себе ухо. Он надел на голову большой берет и пошел в бордель… Тут же девушка лишилась чувств. В дом вызвали полицию. Винсента отвезли в больницу. Гогену, естественно, не предъявили никаких обвинений»⁹.

Сам Гоген описывает эти события по-другому:

«Я был очень возбужден, не мог уснуть [в отеле] до трех утра и проснулся достаточно поздно, в семь тридцать. Я пришел на площадь и увидел, что там собралась толпа. Около нашего дома стояли жандармы и господин невысокого роста в шляпе-котелке… это был начальник полиции… Чтобы остановить кровотечение, потребовалось много времени, и на следующий день на плиточном полу двух комнат на первом этаже было разбросано много окровавленных полотенец. Две комнаты и узкая лестница, ведущая в наши спальни, были залиты кровью.

Когда ему стало легче, он надел на голову баскский берет и пошел в дом [терпимости]… Передал охраннику тщательно вымытое и завернутое в конверт свое ухо. «Вот, это на память обо мне», – сказал он. Потом он вернулся домой и сразу лег спать. Перед сном он закрыл ставни и зажег лампу на столе около окна».

«Охранник» – это вышибала у дверей борделя. Любопытно то, что Винсент не только хорошо вымыл свой подарок и завернул его, но и то, что он предусмотрительно зажег масляную лампу, чтобы Гоген мог взять ее и пройти через его спальню в свою. Получается, что Ван Гог не понимал, что в тот вечер сильно испугал Гогена, и ждал его возвращения в Желтый дом.

Гоген продолжает:

«Через десять минут все жившие на улице filles аи joie [попросту говоря, проститутки. – Ред.\ знали о произошедшем событии и активно его обсуждали. Я обо всем этом не имел тогда никакого понятия, и, когда появился на пороге нашего дома, господин в котелке спросил меня суровым тоном: “Месье, что вы сделали со своим товарищем?”

– Я не знаю.

– Не знаете? Нет, вы прекрасно знаете. Он мертв.

Никому не желаю пережить то, что я тогда переживал в течение нескольких минут до тех пор, когда смог ему ответить… Запинаясь, я произнес: “Хорошо, месье, давайте поднимемся наверх и там поговорим”. Винсент лежал на кровати, поджав колени к подбородку. Он был завернут в простыни, и казалось, что жизнь покинула его. Я легко прикоснулся к нему и почувствовал тепло его тела. Тут же ко мне вернулся дар мысли и речи.

Очень тихо, почти шепотом я сказал начальнику полиции: “Месье, будьте так любезны и осторожно разбудите этого человека. Если он обо мне спросит, скажите ему, что я уехал в Париж. Даже мой вид может оказаться для него смертельным”»¹⁰.

По словам Гогена, все прошло очень корректно. Получается, что Гоген собирался уехать и не хотел, чтобы его увидел Ван Гог, дабы того еще сильнее не травмировать. Однако, по информации из письма Винсента, написанного в больнице в конце декабря, выходит, что, когда художник пришел в себя, Гоген находился в Желтом доме:

«Да как Гоген может утверждать, что не хотел беспокоить меня своим присутствием? Он же не сможет отрицать, что я неоднократно просил, чтобы он ко мне пришел, и ему неоднократно передавали, что я настаиваю на том, чтобы он немедленно меня увидел»¹¹.

В автобиографии Гоген хотел доказать свою невиновность и показать, что не имеет никакого отношения к произошедшим событиям. Гоген утверждал, что в момент, когда Винсент отрезал себе ухо, его (Гогена) в Желтом доме не было. Однако в версии событий по Гогену есть две серьезные нестыковки. Прежде всего это нестыковка по времени. Гоген пишет, что пошел на прогулку после раннего ужина и потом сразу направился в отель, из чего следует, что он должен был прибыть в отель не позднее 22.00 часов. В своих мемуарах Гоген пишет, что, прибыв в отель, он спросил, который час. Этой небольшой детали нет в рассказе Бернара. Его вопрос о времени показался мне излишним. Он как-то не вязался с контекстом. Спросить, который час, можно для того, чтобы обеспечить себе алиби. Потом Гоген утверждал, что не мог уснуть до трех ночи, то есть целых пять часов. Вполне возможно, что Гоген не мог уснуть потому, что переживал за Винсента и думал о том, как и когда вернется в Париж. Но возможно и то, что его мучили угрызения совести, так как он чувствовал, что в этой драме есть и его вина.

Можно выдвинуть два предположения. Первое – Гоген был в доме в момент, когда Винсент отрезал себе ухо. Второе – Гогена вызвали в бордель на Бу д’Арль после появления в нем Винсента. Вторая версия вполне вероятна, потому что Гогена было бы легко найти. Пара отелей располагалась в районе площади Ламартин, и гостей тогда в них было немного. Можно было зайти в эти отели и поинтересоваться, остановился ли в них месье из Парижа.

По словам Гогена, Винсент остановил кровотечение, сделал повязку и вышел из Желтого дома, надев на голову берет. Эти сведения могла бы подтвердить информация из газет. В газетах не упоминалось о том, что Винсент был в шапке и вообще как-то закрывал голову. В августе Винсент купил шляпу. Еще одну шляпу он купил в начале января 1889 года, об этих покупках он упоминает в письмах к Тео¹². Нет никакой информации о том, что у Ван Гога был берет, но мы точно знаем, что большой красный баскский берет был у Гогена, он был в нем, когда Винсент рисовал его. Гоген мог видеть окровавленный берет в доме, придя туда на следующий день, или он мог присутствовать в доме и быть свидетелем всех произошедших той ночью событий.

Если Гоген присутствовал в Желтом доме в момент отрезания уха, то это уже совершенно другая история. Такую версию подтверждает рисунок из блокнота Гогена, на котором изображен человек и написано слово mystere.

Во французском языке слово mystere не просто означает «тайна» или «загадка», а подчеркивает, что поведение человека совершенно невозможно понять¹³. У человека на рисунке большой закругленный нос и коротко подстриженные волосы. Он курит трубку с длинным чубуком, и на его голове берет, закрывающий левую сторону лица. Трубка, короткие волосы и берет позволяют предположить, что рисунок был сделан 23 декабря 1888 года. Вполне возможно, что на рисунке изображен Ван Гог¹⁴.

Гоген часто рисовал воображаемые фигуры и сюжеты, однако в его блокноте много зарисовок из жизни, то есть с натуры. Можно предположить, что Гоген видел Винсента в берете, потому что он видел его сразу после того, как художник отрезал себе ухо. В этом случае Гоген был на месте преступления в тот момент, когда оно произошло. О берете Гоген мог также знать со слов девушек с улицы Бу д’Арль или со слов полицейских. Я начала подозревать, что Гогена привели из отеля в бордель на Бу дАрль те пять часов, во время которых он «не мог заснуть».

Какой бы ни была роль Гогена в событиях 23 декабря 1888 года, на следующее утро, 24 декабря, он оказался в довольно щекотливом положении. До своего приезда в Прованс Гоген практически не знал Ван Гога. Жить с Винсентом под одной крышей оказалось делом непростым. Ван Гог был очевидно не в себе, а Гоген не чувствовал себя морально обязанным присматривать за ним и с ним нянчиться в напряженной атмосфере, сложившейся в Желтом доме. Из сказанных им полицейским слов мы можем сделать вывод, что он незамедлительно отбыл в Париж, однако существует картина Гогена, по которой можно сделать другой вывод. На одной из своих последних картин, нарисованных в Арле, Гоген изобразил нескольких арлезианок, идущих под порывами сильного ветра[11].

Эксперты Чикагского института искусств предполагают, что на картине изображен парк на площади Ламартин, и писал ее художник из Желтого дома или стоя около него¹⁵. На картине мы видим фонтан, зарисовка которого осталась в блокноте художника. Однако по информации из архивов, а также исходя из картин Винсента мы можем сказать, что в этом месте парка на площади Ламартин был пруд, но не было фонтана¹⁶. Нарисованный Гогеном фонтан существует и находится там, где он и раньше находился в Арле, но он никогда не стоял ни в одном из городских парков. Этот фонтан находится на территории городской больницы¹⁷. Можно сказать, что это незначительная, мелкая деталь, однако она свидетельствует о том, что Гоген был в больнице. Вполне возможно, что он так никогда и не говорил с Ван Гогом с того дня, но он посещал больницу, в которой лежал художник.

Несмотря на то что к информации, содержащейся в автобиографии Гогена, исследователи всегда относились с большим скептицизмом, художник все же оставил некоторые заслуживающие доверия свидетельства того, что произошло 23 декабря. Непосредственно после своего ареста в понедельник 24 декабря он сделал в блокноте два наброска, свидетельствующие о том, что Гоген был свидетелем разворачивающихся событий¹⁸. Это карикатура на начальника полиции Жозефа д’Орнано в интерьере Желтого дома. Начальник полиции изображен в очках и котелке. Руки он засунул в карманы. Несмотря на то что он был человеком невысокого роста (чуть более 152 сантиметров), держался он уверенно, как и полагается человеку такого ранга¹⁹. Гоген оставил под рисунком короткий комментарий, в котором высмеивает акцент начальника полиции, а именно склонность корсиканцев растягивать гласные. Гоген пишет Je souis, а не Je suis, как должно быть написано по правилам грамматики. На втором наброске начальник полиции рассматривает поставленную на мольберт картину. Руки, в которых он держит трость, заложены за спину. Под изображением написан удивленный комментарий начальника полиции: «Вы рисуете!» / Vousfaites de lapeinturel

Однако д’Орнано не был деревенщиной, каким пытался изобразить его Гоген. У начальника полиции была репутация доброго и очень честного человека, и все эти качества он продемонстрировал в месяцы после декабрьской драмы. После того как Гоген покинул Винсента, начальник полиции зарекомендовал себя в качестве надежного и ценного союзника Ван Гога.

Зарисовки Гогена – не только комментарий художника по поводу того, что происходило в Желтом доме утром в Сочельник. На этих карикатурах можно заметить одну любопытную деталь. На расположенном слева рисунке мы видим, как начальник полиции смотрит на стоящую у его ног индюшку. Фигура птицы обрезана, словно дорисована после того, как художник изобразил начальника полиции. Во Франции, в отличие от Америки, не принято на Рождество есть индейку, поэтому есть смысл подумать, почему эта птица появилась на наброске Гогена. По-французски индюшка называется dindon, а на жаргоне это слово значит «тупой» или «глупый». Существует выражение dindon de la farce, означающее «остаться в дураках», «оказаться в глупом положении». Мы не можем с полной определенностью сказать, почему Гоген изобразил индюшку рядом с начальником полиции. Вполне возможно, птица нарисована для того, чтобы посмеяться над начальником полиции или выразить отношение Гогена к странной ситуации, в которой он оказался в декабре 1888 года. Занятно, что через много лет Гоген вернулся к этим зарисовкам, которые использовал при создании ресторанных меню на Таити в конце 1890-х годов. Может быть, воспоминания о том дне в Арле преследовали художника и на далеких островах? Под зарисовкой начальница полиции с индюшкой стоит надпись: «Я начальник полиции. Веселитесь. Но не проказничайте» /Je souis le commissaire de Police. Amusez-vous. Mais pas de betises²⁰. Приблизительно в те же годы Гоген работал над журналом Le Sourire. В качестве обложки декабрьского номера 1899 года он снова использовал образ индюшки с подписью dindon de la farce. Кроме того, под изображением самой индюшки Гоген написал странную фразу, которую можно перевести так: «Тот, кто смеется последним, смеется дольше всех» или «Хорошо смеется тот, кто смеется последним».

Пытался ли Гоген переосмыслить события, которые потрясли его до глубины души? Практически сразу после своего возвращения в Париж художник пошел смотреть казнь преступника на гильотине. События декабря 1888 года нашли свое выражение в одном его произведении, созданном в начале 1889 года. Это была керамическая скульптура, изображающая человеческую голову с обилием подтеков крови. Глаза скульптуры закрыты. Можно подумать, что это посмертная маска, но на самом деле это автопортрет Гогена. За сгустками и струйками текущей по лицу крови не сразу становится заметно, что у головы нет ушей.

14. Что же он отрезал: ухо или его часть?

История с отрезанным ухом – не только самый известный факт из биографии Ван Гога, но и событие, по поводу которого существуют самые противоречивые мнения. Дело в том, что все люди, которые имели отношение к Ван Гогу и его наследию, являются лицами в той или иной мере заинтересованными, поэтому их мнения нельзя назвать беспристрастными. Я начала свой проект с определенной и четкой целью – узнать, что произошло с Ван Гогом 23 декабря 1888 года. Сам художник не рассказывает о событиях этого дня в своей переписке, но статьи из газет того времени, свидетельства Тео, Поля Гогена, художника-импрессиониста Поля Синьяка говорят о том, что Винсент повредил себе ухо, хотя никто из них точно не пишет о том, как

именно и насколько. Отрезал ли Ван Гог себе мочку или все ухо? Лично мне кажется, что существует большая разница между мочкой и всем ухом. Если он отрезал себе мочку, то это можно было бы расценить как несчастный случай или действие, которое он совершил не специально, а случайно. Если Ван Гог отрезал себе все ухо, это уже совершенно другая история, которая свидетельствует о тяжелом психическом состоянии, в котором находился художник. Большинство людей считает, что Ван Гог отрезал себе ухо целиком, так как эта информация в большей степени соответствует распространенному представлению о «художнике, который сошел с ума». Это означало бы, что Ван Гог писал свои лучшие произведения, теряя рассудок.

Винсент все же предоставил минимум информации о том, какую именно рану он себе нанес. В начале января 1889 года его выписали из больницы, он вернулся в Желтый дом и впервые за две недели написал Тео письмо, в котором были следующие строки: «Надеюсь, что у меня был простой приступ сумасшествия, свойственный творческим личностям. Меня лихорадило из-за большой потери крови, потому что я перерезал артерию». Много лет назад я случайно поранила артерию на руке, когда что-то готовила на кухне. Кровь хлестала, как из фонтана, и даже попала на потолок. Меня отвезли в больницу. Помню, что при каждом ударе сердца из раны текла кровь. Тогда я повредила некрупную артерию, и мне наложили пару швов, поэтому я могу себе представить, как непросто было Винсенту остановить кровотечение.

В ушную раковину проходит много кровяных сосудов, и она очень чувствительна к любым повреждениям. Артерия, которая питает сосуды в ухе, расположена непосредственно над ним. Если Ван Гог повредил эту артерию, то он отрезал себе верхнюю часть уха и пережил большую потерю крови. Когда на следующее утро в Желтом доме появились полицейские, они должны были увидеть на полу лужи крови. Из-за больших следов крови пришлось заплатить большие деньги за то, чтобы привести дом в порядок. В середине января 1889 года Винсент писал Тео, что ему пришлось заплатить 12 франков и 50 сантимов за «стирку испачканного кровью постельного белья и т. д.»¹. Эта сумма составляла половину месячной стоимости аренды всего дома. Вот косвенное доказательство того, что Ван Гог отрезал себе все ухо, однако далеко не главное.

Лучшим свидетельством о том, что именно отрезал себе Ван Гог, могли бы стать записи в больничной карте. К сожалению, они не сохранились, и мы на их основании не можем говорить о том, что именно отрезал себе художник и как его лечили. В 1970 году больница переехала в новое здание и большинство старых документов было утеряно. Единственным аутентичным документом 1888–1889 годов являются четыре листка бумаги с фамилиями и именами пациентов, которых лечили от венерических заболеваний. Расследованием дела с отрезанным ухом занималась полиция, но и в полицейских архивах я ничего по этому вопросу не нашла.

Тем не менее в некоторых фактах мы можем быть совершенно уверены. Вероятно, самый простой вопрос: какое ухо отрезал себе Ван Гог? Можно было бы подумать, что ответ очевиден, но и по этому поводу были некоторые разногласия. Лучшим доказательством факта нанесения увечья уху являются два автопортрета Ван Гога, написанные в начале 1889 года. На портретах у художника перевязано правое ухо, и поэтому многие говорили о том, что именно это ухо он себе отрезал. Однако автопортреты рисуют, глядя в зеркало, поэтому мы можем заключить, что Ван Гог отрезал себе левое ухо².

В 2009 году появилась новая связанная с ухом версия, выдвинутая немецкими исследователями Гансом Кауффманном и Ритой Вилдеганс в книге «Ухо Ван Гога: Поль Гоген и клятва молчания»³. Согласно этой версии, ухо Ван Гогу отрезал мечом Поль Гоген, после чего оба художника поклялись в том, что не будут никому рассказывать об этом инциденте. Мы знаем, что Гоген был большим любителем фехтования и привез все необходимое для фехтования в Арль (вернувшись из Арля в Париж, он в письме просил Ван Гога: «При возможности отправить почтой две маски и перчатки для фехтования, которые я оставил на полке в маленькой комнате на втором этаже»⁴). В версии немецких исследователей есть несколько слабых мест. Мы не знаем, какое именно оружие для фехтования было у Гогена (рапира, сабля или шпага) и, вообще, брал ли он оружие с собой в Арль. Режущие удары можно нанести только шпагой и саблей. На теле Ван Гога не было никаких других ран, поэтому, следуя этой версии, остается предположить, что Гоген нанес удар художнику с поистине дьявольской точностью. Даже если бы Гоген отрезал ухо Ван Гогу, то зачем Винсенту было соглашаться держать эту информацию в секрете?

Большинство специалистов считает, что Ван Гог отрезал себе ухо опасной бритвой, однако существует один важный источник, согласно которому Винсент не использовал бритву. Есть все основания доверять Тео, потому что его голос всегда был голосом разума, а также потому, что практически все, что он писал в своей корреспонденции до декабрьских событий и после них, достоверно и справедливо. Тем не менее Тео в письме своей невесте написал, что Винсент использовал нож. Оригинал письма написан на голландском, которого я не знаю, поэтому я связалась со знакомыми мне сотрудниками Музея Ван Гога в Амстердаме. Вот что ответил мне сотрудник Музея Тейо Медендорп:

«На голландском опасная бритва называется scheermes (буквально «бритва-нож», scheer mes). Во времена, когда безопасных бритв еще не было, бритье называли срезанием волос ножом (mes), то есть при помощи опасной бритвы. Когда Тео писал «een mes» (нож), имея в виду предмет, которым покалечил себя его брат, он мог иметь в виду как обычный нож, так и опасную бритву, при этом более вероятным является второй вариант»⁵.

Один мой приятель-доктор сказал, что, если человек отрезает ухо опасной бритвой, лезвие режет, как нож масло. От мысли о легкости, с которой Ван Гогу удалось совершить свой страшный поступок, я даже поморщилась.

Вопрос о том, какую часть уха себе отрезал Ван Гог, поднимался еще при его жизни. Я не сразу заметила, что в зависимости от географического положения в тех или иных странах было принято считать правильным одно из двух предположений. На Юге Европы многие полагали, что художник отрезал себе «все ухо», а в северной части континента считалось, что он отрезал лишь мочку, то есть часть уха.

Жители Юга Франции славятся своей склонностью к преувеличению. На своем распевном провансальском диалекте они рассказывают много небылиц: «Недавно поймал рыбу размером больше машины» или «Мистраль сдул и унес мою маму». Одной из старых и самых популярных шуток на эту тему является следующая: «Сардина закрыла проход в бухту Марселя». Последняя шутка имеет под собой реальные основания, потому что в свое время корабль под названием Sardine застрял и перекрыл вход в бухту. Историк и биограф Ван Гога Марк Эдо Тралбо не без недовольства писал в 1969 году: «Никогда не стоит забывать, что жители Юга склонны преувеличивать. На самом деле Ван Гог отрезал себе только мочку, и даже Гоген ошибался, когда писал о том, что было отрезано целое ухо»⁶.

В 1920-1930-х годах про Винсента ходило много анекдотов и баек, например как он, потеряв рассудок от выпитого абсента, бегал за местными женщинами, за что ему дали прозвище «рыжий сумасшедший»⁷. Мифы, сплетни и анекдоты сильно изменили представление о художнике и времени, которое он провел в Арле⁸. Поэтому не стоит укорять историков в том, что они с некоторым предубеждением относятся к историям, которые рассказывали о Ван Гоге местные жители.

Тем не менее очень сложно спорить со свидетельствами, которые оставили современники и те, кто был в той или иной мере свидетелем этих событий. Гоген, который находился в городе во время драмы, утверждал, что Ван Гог отрезал себе все ухо. В местной газете (единственном независимом источнике информации) писали, что Винсент «передал» свое ухо проститутке Рашель. Позже эту информацию подтвердил вызванный в бордель полицейский Альфонс Робер, вспоминавший, что «девушка в присутствии своего начальства… передала мне газетный [сверток], в котором было завернуто ухо, и сказала, что художник ей его подарил. Я задал им еще несколько вопросов, вспомнил о пакете, открыл его и увидел ухо целиком»⁹. Достоверность этой информации кажется гарантированной, потому что она исходит из уст полицейского, который своими глазами видел ухо, но с другой стороны, не будем забывать, что его слова записаны спустя тридцать лет после события, а память – штука коварная и может играть с нами злые шутки.

Воспоминания Альфонса Робера были напечатаны в статье, написанной психиатрами Эдгаром Леруа и Виктором Дойто в 1936 году. В то время доктор Леруа возглавлял дом призрения для престарелых и инвалидов в Сен-Реми, в городе, в котором Ван Гог провел последний год своей жизни. Несмотря на свидетельства Робера, доктора пришли к выводу, что Ван Гог отрезал только часть уха, включая мочку. В статье была иллюстрация с изображением уха и чертой, показывающей, где именно проходил разрез¹⁰.

Отрезать ухо движением вдоль черепа вниз очень сложно. Я пыталась повторить это движение, и это оказалось крайне трудно. Я чуть в узел не завязалась, чтобы его повторить. Бесспорно, в тот момент я не была в возбужденном и маниакальном состоянии, но с другой стороны, чтобы так отрезать себе ухо, помимо страсти требуются хладнокровие и расчет. Я встретилась с сыном доктора Леруа и во время ланча спросила его о написанной его отцом статье. «Мой отец попросил одного из своих студентов сделать этот рисунок, – ответил мне сын доктора. – Я никогда не считал, что этот рисунок точно отражает ту рану, которую нанес себе Ван Гог»¹¹. Но зачем же в таком случае иллюстрировать статью именно этим рисунком? История становилась все более загадочной. Несмотря на то что в статье психиатры писали, будто Винсент отрезал себе только часть уха, в письме Ирвингу Стоуну, которого Леруа встретил в Провансе в 1930 году, где писатель собирал информацию для книги «Жажда жизни»¹², доктор написал совсем другое. После возвращения американского писателя в Нью-Йорк Леруа и Стоун вели переписку. Леруа написал, что вместе с Дойто готовит статью о Ван Гоге, в которой они заявляют, что Винсент отрезал себе ухо целиком¹³. Так почему же доктора изменили свое мнение и в статье, опубликованной в 1936 году, писали только о части уха? Я терялась в догадках по поводу того, почему мнение врачей изменилось. На них «надавили» или была какая-то другая причина? Кто хотел, чтобы психиатры изменили свое мнение и почему? Вот тут-то самое время рассказать о семье Ван Гога и влиянии некоторых ее членов на эту историю.

Молодая жена Тео Йоханна сохранила для будущих поколений наследие Винсента, включая его переписку. Кроме того, ее слова стали причиной появления противоречащих между собой мнений о том, насколько тяжелую травму нанес себе художник. Разногласия по поводу того, какую часть уха отрезал себе Ван Гог, продолжались более ста лет. От своего мужа Тео Йоханна знала о плохом психическом состоянии Винсента, а также о том, какую часть уха художник себе отрезал. Более того, по пути в Овер-сюр-Уаз

Винсент на три дня останавливался в квартире Йоханны в мае 1890 года. Йоханна видела Винсента через несколько месяцев после происшествия, когда семья поехала в Овер-сюр-Уаз, чтобы его навестить¹⁴. В 1914 году в предисловии к изданию переписки Ван Гога она писала то же самое, что говорил мне ван Тилборг: Винсент отрезал себе только «часть уха»¹⁵.

Был еще один человек, который точно знал степень увечья, нанесенного себе Ван Гогом. Этим человеком был доктор Поль Гаше, и познакомился он с Винсентом за семь недель до смерти художника. Доктор жил в Овер-сюр-Уазе и считал себя художником. Он умел делать гравюры и учил Ван Гога некоторым приемам этого ремесла. Гаше сделал набросок Винсента на смертном одре, который он посвятил Тео Ван Гогу. Существуют три варианта этого рисунка. Первый вариант рисунка читатель увидит во вкладке. Этот вариант Гаше передал Тео для того, чтобы тот отдал его своей матери¹⁶. Этот рисунок был поспешно нарисован буквально через несколько часов после смерти

Винсента, и, несмотря на то что это всего лишь набросок на скорую руку, на нем видно, что большая часть уха на месте. Однако, если внимательно присмотреться, то линии, изображающие ухо, могут показаться складками подушки. Потом Гаше на основе своего рисунка сделал гравюру, на которой видно ухо Винсента, что еще больше запутало ситуацию.

Семья Гаше решила приобщиться к славе Винсента после его смерти и стала специализироваться на всем, что связано с именем этого художника, хотя при жизни Поль Гаше был знаком с Винсентом очень короткое время. Искусствоведы и историки часто брали интервью у родственников Поля Гаше, который умер в 1909 году. Сыну Поля Гаше было семнадцать лет во время смерти Винсента, но он постоянно использовал факт своего знакомства с Ван Гогом для личной выгоды и славы¹⁷. Когда в 1922 году его спросили о ране, которую нанес себе Винсент, тот ответил: «Если я правильно помню, он отрезал себе не все ухо, а его большую часть, то есть больше, чем просто мочку»¹⁸. Потом сын Гаше говорил так: «Результаты того, что он сделал, можно было видеть только с левой стороны. Если смотреть на лицо анфас, то ничего не было заметно. То, что Винсент сделал с ухом, не могли заметить жители города, которые были даже старше меня!»¹⁹ Вполне возможно, что последняя цитата является самой информативной из всех цитат членов семьи Гаше, и смысл этого высказывания в том, что увечье Винсента не бросалось в глаза.

Мнений на этот счет было много, и крайне сложно понять, как все было на самом деле. Рассматривая свидетельства того или иного человека, необходимо учитывать причины его высказываний, чтобы понять, насколько ему стоит доверять. Наибольшее доверие вызывают свидетельства о серьезности раны Винсента, принадлежащие художнику Полю Синьяку, имевшему безукоризненную репутацию честного и объективного свидетеля. Синьяк провел короткий промежуток времени с Винсентом после событий декабря 1888 года, и, главное, он был незаинтересованным лицом, слава и благосостояние которого совершенно не зависели от того, что он скажет по поводу Ван Гога. Все остальные (Гоген, Йоханна ван Гог, семья Гаше) были гораздо теснее связаны с наследием Винсента и могли что-то потерять или приобрести в зависимости от того, что скажут. Синьяк недвусмысленно заявил, что Ван Гог «отрезал мочку» (а не все ухо)²⁰, несмотря на то что его высказывание противоречило свидетельствам Гогена, Робера и информации, напечатанной в местной газете. Мнение Синьяка стало общепризнанным, поэтому официальной версией, которую поддерживает Музей Ван Гога в Амстердаме, стала та, согласно которой Винсент отрезал себе нижнюю часть уха. Я размышляла над каждым свидетельством, взвешивала «за» и «против» и думала о том, что мы так никогда и не узнаем точно, что же на самом деле отрезал себе Ван Гог.

Разбирая ксерокопии документов после моей первой поездки в Амстердам, я обратила внимание на одну строчку из написанного в 1955 году письма, после чего начала связываться с библиотеками в США²¹. В начале 2010 года я снова написала e-mail архивариусу Дэвиду Кесслеру из библиотеки Банкрофт Калифорнийского университета, в которой хранились архивы Ирвинга Стоуна:

«21 января 2010, 9.37, Франция (00.37 утра, США)

Дорогой Дэвид!

Я связывалась с вами в прошлом году по поводу моего проекта, имеющего отношение к Ван Гогу. После посещения архивов в Амстердаме я нашла строчку из письма, написанного сотрудниками издания Time Life по поводу архива Стоуна, которая меня крайне заинтересовала. Я ищу написанную на французском языке корреспонденцию между Стоуном и доктором Феликсом Реем из Арля.

Я нашла упоминание о существовании сделанного Реем для Стоуна рисунка уха Ван Гога. Рисунок был сделан на бланке рецепта. Подозреваю, что на этом бланке должен стоять адрес (доктор жил на улице Рамп, но его офис, скорее всего, был расположен по другому адресу), также подпись доктора. Есть ли у вас ЛЮБЫЕ документы, которые были бы похожи на тот, который я ищу? Мне очень нужно их найти.

Буду крайне признательна за вашу помощь.

Бернадетт».

Молодой доктор Феликс Рей был первым специалистом, лечившим Ван Гога после того, как художника 24 декабря 1888 года доставили в больницу. Я надеялась на то, что Стоун сохранил рисунок, хотя знала, что он выбрасывал из своих архивов много материалов. В общем, существовала небольшая вероятность того, что рисунок сохранился. Было бы просто прекрасно, если бы в архиве библиотеки Банкрофт Калифорнийского университета сохранился рисунок того, что было под повязкой, изображенной на двух автопортретах художника.

Вскоре пришел ответ Дэвида:

«8.14, США (15.14, Франция)

Как вы помните, в прошлый раз по вашей просьбе найти информацию о Ван Гоге я просмотрел содержимое коробок 91–92. Я практически ничего не нашел… Материалов Стоуна осталось совсем немного… за исключением информации о его корреспонденции и заметок. Я запрошу эти две коробки с материалами, находящимися сейчас в другом хранилище, и посмотрю еще раз».

Я с нетерпением ждала ответа из Калифорнии. Я знала, что нужный мне документ был у Стоуна в 1955 году, то есть в тот год, когда вышло издание Time Life о жизни Ван Гога, и через двадцать пять лет после того, как Стоун встречался с доктором Реем. Стоун умер в 1989 году, и я надеялась, что он сохранил рисунок до своей смерти. В тот день мы переписывались с Дэвидом, который интересовался тем, где именно, по моему мнению, может находиться интересующий меня документ. Я проверила онлайн-индекс библиотеки и сообщила ему мои мысли и предположения. Потом я написала ему еще одно письмо с большой просьбой последний раз просмотреть материалы, и вот что он мне тогда ответил:

«11.01, США (20.01, Франция)

Я уже неоднократно просматривал принадлежавшие этой семье материалы, и, на мой взгляд, крайне маловероятно, что в них находится то, что вам нужно. В основном сохранились документы, имеющие прямое отношение к семье. В семи коробках, в которых они хранятся, я не вижу папки, в которой мог бы найти нужный вам рисунок. Я вижу, что документы Стоуна очень тщательно описаны, вплоть до отдельных документов и бумаг, поэтому мне кажется странным, что такая очевидная и понятная вещь, как рисунок, в описи не значится. Следовательно, рисунок мог бы оказаться в папке “Разное”… Мне кажется, что стоит посмотреть среди вырезок в коробке 531, что я обязательно сделаю.

Дэвид».

В ту ночь я практически не спала.

22 января 2010 года, 9.12, США (18.12, Франция)

Vous n’allez pas le croire, maisj’ai trouv le dessin que vous cherchez!!!²² Вот это да! Нужный вам документ оказался третьим по счету в первой папке, что сэкономило массу времени, которое я изначально отвел на его поиски. Адрес (вы прекрасно описали документ, даже не видев его в глаза) напечатан сверху: Rampe du Pont, Arles-sur-Rhne. Датировано 18 августа 1930 года.

Дэвид».

Я перевела библиотеке деньги за скан документа, и мне пришлось несколько дней ждать, пока пройдет оплата и скан отправят мне по электронной почте. Когда я в одно прекрасное утро получила этот скан, меня начало трясти.

Это было что-то удивительное, потрясающее и прекрасное… Я начала кругами ходить по комнате. С самого начала работы над проектом (я назвала его «Ухо Ван Гога») я решила узнать, что скрывалось под повязкой на картине, но никогда даже не надеялась на то, что мне удастся найти документ, который бы более точно отвечал на вопрос, являвшийся главной темой моего исследования. Это было что-то сверхъестественное. Я получила документ, подписанный и датированный врачом, который лечил рану Ван Гога. Это было неоспоримое доказательство, объяснявшее не только, что именно отрезал Винсент, но и как. В то холодное зимнее утро я нарезала круги по комнате в состоянии полной эйфории от того, что мне удалось найти новую информацию о жизни Ван Гога.

Я решила сверить подписи доктора, чтобы удостовериться в подлинности документа, для чего нашла фотографию подписи доктора Рея, которую сделала в амстердамском архиве, и сравнила ее с закорючкой на рецепте. Подписи оказались похожими как две капли воды.

Я решила еще раз проверить подпись доктора, но ни его свидетельство о браке, ни свидетельства о рождении его детей не были выложены в Сеть. Я нашла доктора в записи списка избирателей и каталоге предприятий, так что, по крайней мере, смогла подтвердить его адрес: «6, Rampe du Pont»²³. Оставалось только одно, смущавшее меня соображение, а именно временной фактор. Рисунок был сделан 18 августа 1930 года, то есть прошло почти сорок лет после того, как доктор лечил Ван Гога. В семье мы часто не можем прийти к общему мнению по поводу событий, произошедших всего несколько лет назад, потому что каждый из нас помнит эти события по-своему. Я думала о том, что со временем и доктор Рей мог забыть детали, касающиеся раны Ван Гога, поэтому поняла: если я не смогу доказать, что доктор правильно помнил рану Ван Гога, этот рисунок будет совершенно бесполезным. Следовательно, я должна «копать» дальше и глубже, чтобы доказать, что воспоминания доктора точно передают результат событий, имевших место 23 декабря 1888 года.

Проходив по дому большую часть утра, я решила позвонить друзьям и спросить совета. Потом я позвонила одному из экспертов по жизни художника, а именно сотруднику Музея Ван Гога в Амстердаме Луису ван Тилбогру. Я умоляла его никому не рассказывать о том, что я ему сообщу. Луис говорил со мной вежливо, но в его тоне слышалось недоверие. Позже я узнала, что с сотрудниками Музея несколько раз в день связываются люди, которые нашли «новую» картину Ван Гога или открыли что-то совершенно удивительное по поводу его жизни, и только после этого мне стала понятна реакция Луиса. Он терпеливо и с уважением выслушал меня, обещал не разглашать предоставленную ему информацию, после чего я отправила драгоценный скан рисунка ему по электронной почте. Через несколько минут он мне перезвонил, мы обсудили рисунок, а также то, что он раз и навсегда закрывает дискуссию, которая продолжалась более века.

В августе 1930 года американский писатель Ирвинг Стоун встретился с доктором Феликсом Реем в его частном хирургическом кабинете в Арле по адресу: Рамп-дю-Пон, дом 6. Писатель родился в 1903 году, и настоящая фамилия Ирвинга была Танненбаум. Во взрослом возрасте писатель взял фамилию своего отчима. Стоун верил в то, что единственным средством добиться успеха в жизни является хорошее образование. Он получил диплом Калифорнийского университета в Беркли, женился на студентке из этого университета и благодаря щедрости своего богатого тестя смог поехать в Европу. Летом 1930 года они с женой находились в Провансе, где занимались исследованиями, необходимыми для написания книги. В Провансе его жена предложила ему название этой книги – «Жажда жизни».

Ирвинг написал книгу, которую сначала отвергли семнадцать издательств, но, в конце концов, в 1934 году книга вышла и создала ему репутацию хорошего писателя.

В 1930 году доктор Рей по-прежнему работал в больнице Арля, располагавшейся тогда в старом здании, в котором лежал Винсент в 1888 году. К тому времени доктор Рей уже не был розовощеким практикантом, лечившим Ван Гога. Доктору было шестьдесят пять лет, и в скором времени он планировал выйти на пенсию. Доктор работал в больнице всего несколько часов в день, большую часть времени принимая пациентов в частном кабинете в своем большом доме, расположенном по адресу: Рамп-дю-Пон, дом 6. В этом доме Ирвинг Стоун и повстречался с доктором 18 августа 1930 года.

После смерти Винсента с доктором виделись несколько других писателей. Многие из них (например, Юлиус Мейер-Грефе и Густав Кокио) оставили записи своих разговоров с Реем²⁴. Стоун решил переплюнуть всех своих предшественников и попросил доктора нарисовать рану Ван Гога. Доктор Рей вырвал листок из блокнота для рецептов и черной ручкой быстро нарисовал два рисунка уха Ван Гога до и после нанесенного увечья. Внизу страницы он сделал приписку:

«С радостью предоставлю вам требуемую информацию касательно моего несчастного друга Ван Гога. Искренне надеюсь, что вы не преминете прославить его художественный гений так, как он того достоин.

ВашДоктор Рей».²⁵

Может показаться странным, что найденный в недрах калифорнийского архива листок бумаги способен так сильно изменить мою жизнь. Тем не менее, вспоминая время до того, как я нашла этот листок, должна констатировать, что мой мир действительно переменился. Мое приключение началось с простого вопроса: что скрывает повязка на портрете? В начале приключения я не была уверена в том, что смогу раз и навсегда ответить на этот вопрос. Однако даже после того, как я нашла рисунок, мое исследование не подошло к концу. Мне надо было найти еще одно аутентичное свидетельство о ране Винсента. Если я хотела понять обстоятельства, которые привели к тому, что Винсент нанес себе такую рану, а также то, почему Синьяк, Гаше и семья ван Гогов упорно утверждали, что художник отрезал себе лишь часть уха, я должна была продолжить свои исследования и разобраться с тем, почему все случилось так, как случилось.

15. Последствия

24 декабря к мрачным стенам Htel-Dieu[12] в Арле подъехал запряженный лошадьми экипаж. Большие железные ворота открылись, и пациента провели в первую дверь направо на первом этаже, в комнату, в которой принимал практикант и дежурный врач – двадцатитрехлетний уроженец Прованса доктор Феликс Рей. Он нача работать в больнице Арля 1 февраля 1888 года¹. Доктор жил на территории больницы и был единственным дежурным врачом в Сочельник 1888 года. Практикант по долгу службы должен был наблюдать пациентов на повседневной основе, заниматься их лечением и подчиняться главному врачу, который мог ежедневно появлялся в больнице не более чем на час. Медицинская помощь в конце XIX века была достаточно рудиментарной, а в больницах в сельской местности и подавно. Но Винсенту повезло. Феликс Рей оказался хорошим врачом, который интересовался последними достижениями медицины и, насколько это возможно, использовал их в своей практике.

Молодой доктор принимал на первом этаже. Большие окна его кабинета, обращенные на юг, выходили в сад. Рядом с приемной находилась небольшая процедурная, оснащенная, с точки зрения современных стандартов, довольно скромно. Стены были покрыты плиткой, чтобы их легко было вымыть, а на полу был проложен желоб для смыва в канализацию. В эту приемную постоянно входили сотрудники, чтобы посмотреть графики, на которых отмечалась температура больных, а также записи о самочувствии и курсе лечения пациентов, которые висели на пронумерованных вбитых в стену крюках². В тот Сочельник еле державшегося на ногах Винсента ввели в приемную и положили на операционный стол. Одежда художника была перепачкана кровью, а голова крепко обвязана обрывком ткани.

В то утро младший брат доктора, десятилетний Луис Рей, проснулся в возбужденном состоянии. Настали не только Сочельник и школьные каникулы – в тот день у него был день рождения³. Луи ходил в расположенную за углом школу и с февраля, когда его старший брат начал работать в больнице, регулярно приходил к нему после окончания уроков⁴. Все работники больницы прекрасно знали мальчика, которому очень нравилась медицина (в будущем он сам стал доктором). Луи нравилось наблюдать за тем, как работает его брат. В тот день мальчик, как обычно, пришел в больницу и увидел, как его брат занимался раной Ван Гога. Вид Ван Гога произвел на мальчика огромное впечатление, и более чем через пятьдесят лет после этого он рассказал о том, что увидел в тот день, немецкому журналисту. В рассказе Луи содержатся детали, которые мог знать только человек, являвшийся свидетелем тех событий.

«Его голова была обвязана грязной тряпкой, поэтому он был похож на страдающего от зубной боли крестьянина. Мой брат аккуратно разматывал эту повязку. Потом я обратил внимание на то, что с одной стороны его лицо было покрыто кровью… Я с интересом наблюдал, а потом с ужасом увидел, что у пациента нет одного уха. Ухо было отрезано одним точным движением. Поливая перекисью водорода присохшую от запекшейся крови и прилипшую к щеке пострадавшего повязку, мой брат Феликс осторожно ее снял»⁵.

«Подарок», который Винсент передал Рашель, привезли в больницу вместе с художником, и доктор Рей должен был решить, может ли он пришить отрезанное ухо на место. Вскоре стало понятно, что пришить ухо невозможно из-за патологического уплотнения, так как за ночь ухо высохло и затвердело⁶. Доктор должен был остановить кровотечение и наложить повязку. Вот что вспоминал Луи Рей: «Мой брат остановил кровотечение и обработал рану. Потом он наложил чистую повязку и замотал ее вокруг головы»⁷.

Всего лишь за несколько лет до этого события рана, подобная той, что нанес себе Ван Гог, могла оказаться смертельной. Тогда раны промывали водой из Роны, которая была достаточно грязной. После этого рану могли прижечь горячим железом. Даже в 1888 году так лечили людей, которых кусала бешеная собака. Прижигание – явно недостаточный и, кроме того, крайне болезненный метод дезинфекции, во время которого уничтожают участки кожи вокруг раны, поэтому такой метод не использовали для дезинфекции ран на лице.

Обычно раны зашивали нестерилизованным кетгутом[13], а мелкие и небольшие раны, несмотря на опасность заражения, оставляли открытыми, чтобы они высыхали. Если бы раны закрывали повязкой, она бы прилипала, и снять ее, не причиняя пациенту боли, было бы невозможно. Но, к счастью, Ван Гог попал к хорошему доктору.

Доктор Рей незадолго до этого закончил образование, был в курсе современных методов лечения и хотел создать себе хорошую репутацию на новом месте работы. Он использовал для раны Ван Гога относительно незадолго до этого появившуюся антисептическую повязку Листера⁸. Раствор для пропитки повязки надо было изготовлять на месте, поэтому доктор Рей готовил его сам или следил за тем, как ее готовит кто-то из его подчиненных. Доктор обработал рану и наложил повязку на то место, где было ухо Ван Гога. Пропитку для изготовленной из тонкой шелковой тафты повязки делали из льняного масла и слабого раствора карболки. На повязку, состоящую из нескольких слоев тафты, накладывали льняную ткань. Карболовая кислота (которую в наши дни называют фенолом) являлась антисептиком. Масло помогало поддерживать повязку влажной, чтобы ее легко было снять, не причиняя боли пациенту. Повязку надо было менять один раз в пять или шесть дней, а вот смазывать повязку маслом, чтобы рана не пересохла, приходилось регулярно – каждые несколько часов первые несколько дней, а потом два раза в сутки. Доктор Рей наложил повязку и отправил Ван Гога в большую общую палату, расположенную прямо над его приемной на втором этаже.

Пока Ван Гог лежал на больничной койке и приходил в себя от большой потери крови, город переживал природные катаклизмы. После Рождества начался ливень, и за два дня на город выпало 203 миллиметра осадков, то есть в четыре раза больше декабрьской нормы⁹. Получается, что за последние десять дней в Арле выпало столько осадков, сколько обычно выпадает за пять месяцев. Распаханные низины под городом были не в состоянии впитать такое количество воды, и на улицах города начался форменный потоп.

На первой странице местной газеты L'Etoile du Midi, вышедшей 6 января 1889 года, была напечатана небольшая статья с объяснением, почему газета не выходила неделей ранее: «Сильные дожди залили нашу типографию, и нам пришлось отказаться от выпуска прошлого номера». Я часто задавала себе вопрос, почему Le Forum Republicain, номер которой вышел через неделю после событий 23 декабря, оказалась единственной газетой (статья из которой дошла до наших времен), осветившей драму Ван Гога. Оказывается, ответ на этот вопрос был прост: город затопило. На фоне природных катаклизмов история Ван Гога в умах газетчиков и всех жителей города отошла на второй план.

В своей статье Мартин Бейли упоминал о существовании еще одной газетной статьи о Ван Гоге, и я начала искать эту газету. В первую очередь мне хотелось найти более подробное изложение драматических событий, опубликованное в конце декабря, через несколько дней после того, как Ван Гог оказался в больнице. Если бы я смогла найти ту статью, у меня было бы еще одно аутентичное свидетельство.

Однако найти статью оказалось не так просто. Я составила список всех газет, выходивших в стране в 1888 году. В наши дни газеты сканируют, после чего помещают скан в электронный архив, до 1980-х годов в архивы попадали далеко не все выходящие в стране газеты. Зачастую люди сдавали газеты в архивы и библиотеки в виде подарка, и подшивки были неполными. Иногда со временем газетная бумага становилась настолько хрупкой, что распадалась, как только кто-то брал ее в руки. Случалось и такое: я находила все номера газеты за 1888 год за исключением последней недели декабря. Я совершила массу телефонных звонков и отправила сотни электронных писем. Через несколько месяцев безрезультатных усилий я вспомнила об одном из главных правил исследователя – всегда возвращайся к первоисточникам.

Я связалась с Королевской библиотекой в Бельгии, в которой хранилась вырезка из газеты, найденная в письме другу Ван Гога, художнику Эжену Боху. Из библиотеки мне прислали скан статьи, который оказался чуть больше, чем скан статьи, опубликованный в статье Мартина Бейли. Рядом со статьей о Ван Гоге была другая статья – о крестьянине из Арля, который покончил жизнь самоубийством¹⁰. Я быстро проверила данные в актах записи гражданского состояния и узнала день смерти того человека. После этого моя задача стала немного проще – я могла искать номера газет, вышедших после того дня, когда произошло это самоубийство. Потом мне снова повезло. Арль расположен в департаменте Буш-дю-Рон, который по-французски пишется Bouches-du-Rhone. В начале статьи из-за ограничений количества знаков в колонке корректор или наборщик сократили название Bouches-du-Rhone до Bouch-du-Rhone. Если бы я смогла найти газету, в которой использовалось такое сокращение, то выяснила бы и название газеты, в которой проходил материал о Ван Гоге.

В поисках интересующей меня статьи я нашла еще несколько изданий, в которых была напечатана информация о драме 23 декабря в Арле. В общей сложности мне удалось найти пять статей из разных газет с описанием событий¹¹. Происшествие с Ван Гогом освещала не только региональная, но и федеральная пресса. В большинстве статей мы читаем знакомую нам историю: голландский (или польский) художник отрезал себе ухо и отнес его девушке в борделе со словами «Береги для меня эту вещь». Каждая из этих статей представляла собой ценный независимый источник информации и помогла мне яснее увидеть, что произошло 23 декабря. Я представляла себе, как знакомые Ван Гога в Париже и других городах читали эти статьи и обсуждали их содержание с друзьями. В общей сложности я изучила более пятидесяти архивов, но так и не могла найти газету, из которой сделали вырезку, опубликованную Мартином Бейли.

В конце концов я нашла эту газету. Она называлась Le Petit Mridional, а статья была опубликована 29 декабря 1888 года. Журналиста, написавшего эту статью, звали Жозе Мийо, и он сотрудничал параллельно с газетой Le Petit Marseillais, в которой тоже появился материал о Ван Гоге. Содержание этих статей за некоторыми исключениями практически идентично¹². Любопытно, что в статье из последней газеты журналист привел имя девушки:

«25 декабря 1888 года

Отрезанное ухо

Вчера художник В. пришел в дом терпимости, попросил увидеться с девушкой по имени Рашель и передал ей свое ухо, которое придерживал рукой на том месте, где оно должно находиться, и которое незадолго до этого отрезал бритвой… что можно расценить, как действие сумасшедшего»¹³.

Получается, что буквально через несколько часов после того, как Ван Гога нашла полиция, журналисты уже знали об этой истории¹⁴. Одной из первых это событие осветила газета Le Petit Provenal в номере, вышедшем 25 декабря. В этой статье содержалась новая для меня информация:

«Арль, 24 декабря. Вчера уроженец Польши (так в статье. – Ред.) художник по имени Винсент пришел в публичный дом и попросил переговорить с одной из девушек. Девушка подошла к двери, Винсент передал ей сверток, попросил ее проследить за этой вещью и убежал. Женщина развернула сверток и с огромным удивлением увидела ухо, которое принадлежало Винсенту, отрезавшему его бритвой. В тот же день полиция посетила его дом. Полицейские нашли его в кровати. Он был весь в крови и, судя по всему, умирал. На столе на кухне полицейские нашли бритву»¹⁵.

В этой статье содержится важная подробность – бритва лежала на кухне. Полиция нашла «не подающего признаки жизни» Винсента в кровати в спальне, поэтому можно было предположить, что именно в спальне он и отрезал себе ухо. Однако, судя по информации из статьи, это произошло в мастерской на первом этаже. Вполне возможно, что Ван Гог сел перед зеркалом, которое использовал для написания автопортретов, взял в руку бритву, оттянул верхнюю часть уха и отрезал его. Я представила, как Ван Гог смотрит на свое отражение в зеркале, подносит бритву к лицу, и инстинктивно прижала ладонь к уху, словно боясь потерять его. В каком же состоянии находился художник, чтобы пойти на такой отчаянный шаг?