Безмолвие Харт Джон
Сейлору и Софи — потому что
есть в мире такая магия
и есть для нее такие сильные сердца
Глава 1
Джонни проснулся в развилке дерева под бриллиантовой россыпью звезд. Он лежал в потертом нейлоновом гамаке, подвешенном на огромном стофутовом дубе. Даже здесь, в шестидесяти футах от земли, ствол был толще Джонни, а сучья, пусть и гнутые, оставались крепкими и сильными. Каждый из них он знал на ощупь: потертости от его ног и рук, угол, под которым они уходили от ствола и разветвлялись, как пальцы. Джонни мог вскарабкаться на дерево в полной темноте, прокрасться мимо гамака и соскользнуть на тонкие, прогибающиеся под его весом ветви. Оттуда ему были видны луна и лес, а еще вытянувшееся к югу болото. Это была его земля — все шесть тысяч акров, — и он знал здесь каждый ручеек и холмик, каждый темный омут и прячущуюся полянку.
Джонни не всегда спал на дереве. Была еще хижина, но в ней порой тяжело дышалось. Он построил ее сам, так что не форма и не размеры толкали его, как ветер в спину, к старому дубу на расколотом холме. Не сны, не воспоминания, не какие-то темные силы, как, может быть, подозревали некоторые. На дерево он забирался, чтобы увидеть свою землю, почувствовать связь с ней.
Дуб вырос из каменистого холмика, вставшего из болота и занявшего место в ряду ему подобных, обозначивших разделительную линию между заболоченной пустошью и бесплодной возвышенностью, врезавшейся в дальний, северный, угол округа Рейвен. Из гамака взгляд Джонни простирался за трясину и через реку. Поднявшись еще на тридцать футов, он мог увидеть свет самого высокого здания в городе. По прямой — восемнадцать миль, а на машине все тридцать семь. Дороги на севере округа были запутанные и разбитые, и Джонни такое положение дел вполне устраивало. Чужих на своей земле он видеть не хотел и однажды даже стрелял в охотников, не пожелавших уйти, когда их попросили об этом вежливо. Он не планировал бить на поражение — в противном случае они были бы мертвы, — но черный медведь занимал особое место в сердце Джонни, и к тому же двух медведиц с медвежатами уже убили прямо в берлоге. Вот почему он отметил границы и преследовал охотников с непреклонной решительностью, не позволяя себе сна. Полиция, разумеется, его точку зрения не разделяла. Как, впрочем, и суды. За той стрельбой последовали месяцы в тюрьме и настоящая буря в газетах и на телевидении. А все потому, что репортеры ничего не забыли, и для многих он так и остался темноглазым мальчуганом, прославившимся десять лет тому назад[1].
Считают ли его опасным или чудным, на то Джонни было наплевать. Другое дело — видеть тревогу на лицах родителей. Они хотели бы вернуть его в город и запереть в четырех стенах, но в глубине души понимали, что сама жизнь смела его с темных страниц юности и перенесла сюда, в это особенное место. Оно и впрямь было особенным. Джонни чувствовал это во вкусе ветра, видел в тяжелом от звезд небе, а когда вглядывался ввысь, дивясь его неумолимой глубине, к глазам подступали слезы. Под всем этим ясным и чистым белым светом лежал пурпурный лес, живший в ритме, таком же знакомом теперь Джонни, как и биение его собственного сердца.
Это место.
Его жизнь.
Выбравшись из гамака, он пробрался, доверившись рукам и ногам, к тем самым тонким ветвям, которые еще держали его вес. Ствол на этой высоте был тонкий, и горизонт растянулся багровой линией, более темной на фоне всего остального. Внимательно осмотрев крону, Джонни поднялся еще выше — туда, где ствол был толщиной в два обхвата, а потом и вовсе в один. Забираться так высоко было опасно, но у Джонни имелась на то причина.
Он высматривал огонь.
Огонь в лесу вспыхивал и раньше: от лагерных костров, ударов молнии, даже от брошенной охотником сигареты. Но огни вроде этого были особенными, потому что на следующий день Джонни не находил и следа от них — ни обуглившегося прутика, ни обгоревшей травинки.
А смотрел он внимательно.
В первый раз это случилось вот так: безоблачное небо и тонкая струйка дыма. Поднявшись повыше, Джонни заметил слабое мерцание на полпути к дальнему холму, второму в ряду вершин, протянувшихся на север и запад. Три стороны склона лежали под мягким покровом сосен и невысокого кустарника; четвертая, открытая ему, являла обветренный каменный лик. Ближе к подножию, участок размером с городской квартал занимали булыжники и галька, и вот из этого отвала поднимались отвесные стены и засыпанные щебнем склоны, потом шли нагромождения камней и куртины деревьев, а еще дальше, вырвавшись на волю, возносилась покореженная гранитная стена. Вот там, на исхлестанных непогодой гранях, и мерцали огоньки.
За три года он видел их одиннадцать раз. Этот был двенадцатый, и теперь Джонни вел наблюдение. Между камнями и булыжниками вверх по разбитому склону бежали, пересекаясь, раздваиваясь и теряясь, тропинки. Запутаться здесь было нетрудно, так что он мысленно промерил углы и направления и проложил маршрут, после чего быстро и уверенно спустился вниз, пролетел последние восемь футов и, выпрямившись, побежал. Босой, в обрезанных джинсах, без рубашки. Но подошвы давно задубели, а годы в темном лесу отточили зрение. Да и ночь выдалась не такой уж темной. В небе мигали звезды, а за рекой, вдалеке, поднялся полумесяц. И все равно для большинства людей передвижение с такой скоростью оказалось бы невозможным, но когда Джонни бежал, он бежал по-настоящему.
Быстро, не жалея сил.
Тропинка привела к реке, а за ней Джонни продолжил путь вдоль гребня, который привел его ко второму холму, подъем на который потребовал усилий, но не занял много времени. На вершине он остановился и взглядом поискал дымок. Ветер дул в нужную сторону, и в какой-то момент Джонни подумал, что опоздал, что огонь погас, а тот, кто развел его, ушел. Такое случалось и раньше — внезапная потеря следа, — и каждый раз им овладевало желание отбросить осторожность и ринуться куда глаза глядят, вслепую, наугад. Огонь казался загадкой, а разведший его — призраком. Но жизнь в лесу приучает не только к быстроте и постоянной готовности. Терпение, скрытность, простая вера — Джонни доверял своим чувствам.
И тот, кто развел огонь, призраком не был.
Дымок поднимался из последней долины; ветер нес запах древесной золы и горелой смолы. Подобравшись к краю деревьев, Джонни увидел открытую площадку и нагромождения скатившихся камней у подножия холма. Местами эти камни образовывали причудливые формы, напоминающие купола соборов. Между и за ними пробегали узкие и путаные тропинки; он несколько раз прошелся взглядом по темным линиям, прорезанным между деревьями и через завалы щебня в нижней части склона. Другие тропинки, выше, были едва заметны в лунном свете и могли быть не тропинками даже, а просто выступами. Джонни поискал огонь на склоне, но ничего не обнаружил.
«Выше, — подумал он, — ближе к восточной стороне, чем к западной».
Проблема заключалась в том, что огонь как будто перемещался. В прошлом месяце он был выше и дальше к западу, а до этого обосновался в самом центре, над оползнем, формой напоминавшим перевернутую букву V. Джонни преодолел последний участок пересеченного рельефа и выбрал для подъема главную тропу между камнями. Миновав три развилки, он едва не уткнулся в камень. Тропинка сузилась, стало тесно. Джонни втянул плечи и провел пальцами по стенам, покрытым тонким, как пергамент, слоем шерстинок, оставленных здесь за многие годы медведями, койотами и оленями. За последним поворотом камень уходил вверх, образуя укромное местечко, возможно существовавшее в неизменном виде со времен зари человечества. Джонни посмотрел вверх и через узкую щель увидел полоску бледных звезд. Дальше он взял вправо и вверх и оказался на гребне под последним поясом леса. Никаких признаков огня.
— Ну ладно.
Джонни прошел через деревья к каменистой осыпи у основания холма. Подниаясь по оползающему щебню, дважды падал. А когда минут через десять посмотрел вниз, голова закружилась от внезапно нахлынувшего ощущения — что-то не так. Слишком много пространства, слишком много багровых камней и пустого воздуха. Присмотревшись, Джонни заметил, что полоска леса, которой следовало быть под ним, каким-то непонятным образом сместилась влево, словно на него нашло вдруг затмение и он, сам того не сознавая, поднялся на сотню ярдов. Еще раз огляделся по сторонам, пытаясь точнее определить свое местоположение. Получилось выше и правее, чем по его расчетам.
Ладно, пусть так. Какие проблемы.
Так, да не так. Склон был слишком крутой, щебень уходил из-под ног, и Джонни шел словно по чешуе. Выше, примерно в сотне футов, виднелась роща из дубов и сосен. Тропинка за ней тянулась вдоль основания отвесной скалы и уходила, петляя, к следующим один за другим уступам и едва виднеющейся за ними вершине. Поднявшись слишком высоко и отклонившись слишком далеко вправо, Джонни оказался на том участке склона, который был опасен и который он хотел обойти. «Обычное дело, — сказал он себе. — Просто ошибся. Поторопился на подъеме, не учел, что в четыре часа утра не все выглядит так, как днем». Джонни повторил это объяснение, но и сам себе не поверил. Потому что поднимался по этому склону семь раз — и не сталкивался ни с какими проблемами.
И вот те на…
Осторожно, шаг за шагом, Джонни попытался убраться с откоса, высматривая камни покрупнее как более надежную опору. Двигаясь поперек склона, он продвинулся на двенадцать футов, когда нога поскользнулась, и из-под нее ушли двадцать футов камня. Джонни почувствовал это — и в следующий момент сам ухнул вниз. Грохот, какой бывает от грузового поезда, ударил в уши, а воображение подбросило картину: сотни футов почти вертикального склона, потом деревья и камни, лавина щебня, достаточно тяжелая, чтобы похоронить его заживо.
Но Джонни не умер…
Пролетев пятьдесят футов, он врезался во что-то и остановился, побитый, окровавленный и наполовину засыпанный. Не сразу, через боль, попытался определить, есть ли у него еще шанс умереть. Склон вверху вымело начисто. Груда камней вокруг наткнулась на преграду — мощный скальный выступ высотой в два фута, за которым ждал смертельно отвесный обрыв.
Джонни посмотрел влево-вправо. Ему не хватило совсем немного, фута или, может быть, нескольких дюймов.
Рассвет румянил деревья, когда Джонни приковылял к крохотной приземистой хижине. Кровать стояла возле сложенного из камня камина, и он свалился на нее мешком боли.
Проснулся Джонни через три часа и, бросив в угол одежду, пошел к ручью — смыть грязь и кровь. Потом перевязал самые глубокие порезы, надел джинсы и рубашку и натянул ботинки. Возле двери заглянул в зеркало размером четыре на четыре дюйма. Глаза, смотревшие на него оттуда, были неподвижны, как стекло, а взгляд так тверд, что лишь немногие выдерживали его более-менее долго. В свои двадцать три года он не улыбался без причины и не тратил время на людей, которых находил неискренними. Сколько можно слушать одни и те же вопросы?
Ты как, сынок?
В порядке? Держишься?
Десять лет он терпел тот или иной вариант одной и той же бессмысленной фразы, зная, что люди выискивают течения более темные, невидимые, глубинные.
Что ты видел в тех жутких местах?
А у тебя мозги там не перевернулись?
То были люди, которые шли на риск увидеть тьму в глазах Джонни, люди, которые задавали вопросы и всматривались в самую глубь этих глаз, надеясь увидеть, пусть на мгновение, того мальчишку, каким он был, ту неукротимость, боевую раскраску и пыл.
Тридцать минут спустя Джонни вышел из хижины и повернул на юг, через болото, а оттуда — по узким сухим тропинкам, к развалинам поселения, принадлежавшего когда-то освобожденным рабам и их потомкам. Большая часть построек сгнили и развалились, но несколько все еще держались. Когда люди спрашивали о Хаш Арбор, они имели в виду именно это: кладбище, старые дома, висельное дерево. Лишь немногие представляли действительные размеры поселка.
Открыв замок на одном из сараев, Джонни выкатил оттуда на грузовичке полувековой давности, выкрашенном белой краской и изрядно помятом. От сарая до металлических ворот было две мили. Проехав дальше, он свернул на шоссе, включил радио и покрутил ручку настройки. Ни госпел, ни радиошоу, ни местные спортивные новости его не заинтересовали. В самом низу частотной шкалы обнаружилась классическая станция из Дэвидсонского колледжа, которую он и слушал до тех пор, пока за холмистой грядой не появился город. Джонни знал в нем каждый уголок, каждый район, каждый памятник, каждую мостовую и даже каждую трещину в асфальте. За три сотни лет своего существования округ Рейвен видел немало конфликтов и пережил немало потерь. Его сыновья уходили на войну и умирали. Он получил свою долю волнений и депрессий; некоторые части города поглотил огонь.
Проехав мимо здания суда, Джонни остановился перед светофором. Люди за окном держались за руки, смеялись и любовались собственным отражением в полированном стекле. За следующим кварталом он прижался к бордюру напротив прилепившегося к тротуару старого скобяного магазинчика. Собравшиеся у витрины женщины рассматривали цветы в горшочках, помидоры и деревянные подносы с выложенными на них бобами, кукурузными початками и персиками. Никто не заметил Джонни, пока тот не вышел из кабины. Потом увидевшая его первой молодая женщина удивленно моргнула, а за ней внимание на него обратила еще одна. Когда Джонни проходил мимо, его сопровождали уже четыре пары глаз. Может быть, дело было в том, как он выглядел, а может быть, в его с городом истории. Так или иначе, Джонни прошел мимо, ни на кого не глядя, толкнул дверь и посмотрел на старика за накрытым стеклом прилавком в задней части магазина.
— Джонни Мерримон… Доброе утро.
— Доброе утро, Дэниел.
— Извини, тебя там целый комитет встречает… Как героя. — Дэниел наклонил голову в сторону витрины. — Две из них очень даже симпатичные и твоего возраста. Может, не стоило так решительно проноситься мимо?
Джонни кивнул, но не ответил. Не то чтобы ему не нравились красивые девушки — нравились, — но покидать Хаш Арбор он не собирался, а женщин, которым интересна жизнь без электричества, телефона и воды из крана, не очень-то много. Впрочем, Дэниелу, похоже, не было до этого никакого дела. Помахав дамам за стеклом, он перенаправил свою восьмидесятиваттную улыбку на Джонни.
— Итак, юный мистер Мерримон, чем могу помочь вам в этот чудесный день?
— Только патронами.
— У меня на заднем дворе новенький внедорожник. Могу предложить хорошую сделку.
— Мне нужны только патроны.
— Что ж, вполне справедливо. Хорошо, когда мужчина точно знает, что ему требуется. — Старик открыл замок и достал коробку с двадцатью патронами «Винчестер» калибра.270.
— Двенадцатый калибр тоже?
— Как всегда.
— Так, теперь птичья дробь… Номер семь.
Дэниел поставил на стекло две коробки, и на макушке у него взметнулся хохолок белых волос.
— Что еще?
— Этого достаточно.
Джонни, по давней привычке, заплатил ровно столько, сколько требовалось, и уже взял обе коробки, когда Дэниел заговорил снова.
— Тут твоя мать о тебе спрашивала. — Джонни остановился и повернулся вполоборота. — Знает, что ты заходишь, что бываешь каждый месяц. Не мое, конечно, дело…
— Верно.
Старик поднял руки и качнул головой из стороны в сторону.
— Знаю, сынок, и я не из тех, кто вмешивается, — надеюсь, с этим ты согласен, — но она приходит, спрашивает о тебе и, черт возьми… — Дэниел не договорил, но потом, собравшись, все же добавил: — Ты бы навестил мать.
— Она попросила сказать мне это?
— Нет, не просила. Но я тебя с шести лет знаю, и эгоистом ты никогда не был.
Джонни поставил коробки на прилавок. Злиться он не хотел, но когда заговорил, получилось сердито.
— У нас ведь все хорошо, Дэниел. Ты так не думаешь?
— Да, но…
— Большуючасть того, что трачу, я трачу в твоем магазине. Знаю, это немного — патроны да соль, рыболовные снасти да инструменты… Я прихожу сюда, потому что ты местный, и с тобой приятно иметь дело, а еще потому, что мне это нравится. Правда. Мы улыбаемся, болтаем о том о сем… Ты спрашиваешь, как я там, в глуши, а я отвечаю, как могу. Мы и пошутить можем.
— Джонни, послушай…
— Я прихожу сюда не за советом насчет девушек или моей матери. — Голос его зазвучал еще жестче, глаза потемнели. Выплескивать все на Дэниела было несправедливо, но воли отступить не нашлось. — Увидимся через месяц, о’кей?
— Конечно, Джонни. — Старик кивнул, но глаза не поднял. — Через месяц.
Выйдя из магазина, Джонни, так и не взглянув на все еще стоявших на тротуаре женщин, направился к машине. Забравшись в кабину, закрыл глаза и крепко сжал пальцами руль.
Вот дерьмо.
Он забывал — и сам это чувствовал. Забывал, как общаться с людьми, как быть частью… всего вот этого.
Джонни открыл глаза и посмотрел на старика и магазин, на дорогу и симпатичных девушек, все еще смотрящих в его сторону, хихикающих и перешептывающихся между собой. Одна из них, двадцатидвухлетняя внучка Дэниела, была красива как картинка. Месяцев шесть назад старик попытался как-то свести их.
Об этом Джонни тоже забыл.
Итак, выбор он сделал, и выбор этот не был легким. Вопреки тому, что говорил старина Дэниел, долгие отлучки из материнского дома объяснялись вовсе не эгоизмом. Глядя сыну в лицо, мать видела дочь, которую убили совсем еще юной, и мужа, который погиб, пытаясь ее спасти. Джонни знал эту правду, потому что и сам сталкивался с ней каждый раз, когда решался заглянуть в зеркало.
Вот так же стоял и мой отец.
Вот такой же была бы моя сестра.
Все так, все понятно, но время шло, и Джонни забывал не только, что такое нормальная жизнь; он забывал голос Алиссы, забывал те особенные взгляды, понятные только близнецам. Прошлое шло рядом, как тень, и с каждым днем эта тень вытягивалась и истончалась; воспоминания о детстве и семье, как хорошо им было вместе, — все блекло. Когда-нибудь, по прошествии дней, тень исчахнет, растает и просто исчезнет — вот чего боялся Джонни. Боялся больше всего на свете, а потому в конце концов и сделал то, о чем говорил старик.
Он отправился навестить мать.
Кэтрин Хант жила со своим вторым мужем в небольшом домике за оградой из штакетника. Расположенный в двух кварталах от библиотеки и бывшего суда, домик занимал тенистый участок на углу Джексон-стрит. Хорошая веранда, хорошие соседи. Прижавшись грузовичком к бордюру, Джонни прошелся внимательным взглядом по ярким окнам, сияющим свежей краской.
— Присматриваешься к участку?
Отчим вышел из-за пристройки размером с небольшой автомобиль. В джинсах и кожаных перчатках, он тащил за собой брезент с кучкой срезанной травы.
— А тебе разве не положено ловить плохих парней?
— Только не сегодня. — Клайд Хант опустил на землю брезент и открыл калитку в заборе. За пятьдесят, в хорошей форме, короткая стрижка.
Прислонившись к правой дверце, он просунул руку в открытое окно.
— Ты как, сынок? Давненько не заглядывал. — Детектив наклонился, прищурился. — Черт, Джонни… Что случилось?
— Ничего. Так, пустяки. Ты же знаешь…
Джонни высвободил руку, но укрыться от цепкого взгляда бывалого копа было негде. Хант взял на заметку и царапины, и ссадины, и то, как Джонни сидит, неловко повернув плечо.
— Вылезай-ка, парень.
— Я только маму повидать…
— Твоей мамы здесь нет. Давай, сынок, быстренько. Выходи.
Недолго подумав, Джонни заглушил мотор и выбрался из кабины. Клайд, стянув перчатки, пристально наблюдал за ним.
— Выглядишь малость побитым. Что произошло?
— Ничего.
— Не похоже, что ничего. Ребра?
— Ты почему спрашиваешь?
— Не надо со мной так, сынок. Я же видел, как ты сидишь, как идешь… Думаешь, я никогда ребра не ломал? Ну, хватит. Давай-ка посмотрим. — Джонни бросил взгляд на улицу и подтянул рубашку на боку. Клайд негромко свистнул. — Вот так так… Да у тебя все разбито. Подрался?
— Упал.
Клайд задумчиво и с нескрываемым недоверием посмотрел на Джонни. Драки уже случались: с нарушителями, с двумя охотниками. Результат — четыре месяца в тюрьме. Джонни был упрям и на попятный шел редко. Отсюда и проблемы.
— Иди в дом, я тебя подлатаю.
Джонни опустил рубашку.
— Ни к чему это.
— Я к тебе не с просьбой обращаюсь.
Привыкший к тому, что его приказам подчиняются, коп повернулся и, не оглядываясь, направился к дому. Джонни замялся, глядя ему в спину, и, отстав на три шага, потянулся следом — по гравийной дорожке, к затененной веранде.
Войдя в дом, они прошли по широкому коридору к ванной.
— Снимай рубашку. Садись. — Клайд показал на табуретку перед раковиной и зеркалом. Не поднимая глаз, Джонни стянул рубашку. Его отчим, порывшись в шкафчике, достал перекись водорода, мазь и лейкопластырь. Выпрямившись, несколько секунд молча наблюдал за Джонни, сидевшим с опущенной головой и смотревшим куда угодно — на стену, пол, собственные руки, — но только не в зеркало. — Вот и твоя мать иногда то же самое делает. Не так часто, как раньше, но случается.
— Ты о чем?
Клайд сел, и, когда заговорил, голос его звучал уже мягче.
— О том, как она собирается с силами, прежде чем посмотреть в зеркало. Обычно по утрам; ей двух-трех секунд хватает.
— Не понимаю, что ты имеешь в виду.
— Не понимаешь? Разве?
Джонни посмотрел в зеркало и в своем отражении увидел лицо мертвой сестры-близняшки.
— На следующей неделе будет десять лет, как мы ее нашли.
— Знаю. В четверг.
— Ты вообще об этом разговариваешь?
— С твоей матерью? Иногда. Не скажу, что часто.
Джонни отвел взгляд от зеркала.
— Где она?
— На побережье с какими-то приятельницами. Оно и к лучшему. У нее бы точно удар случился, если б увидела сейчас твою спину.
— Что, плохо?
— А ты не смотрел?
Джонни покачал головой.
— Ну так взгляни.
Не поднимаясь со стула, он повернулся — и увидел, синяки, ссадины и порезы.
— Рубашка в крови, — сказал Клайд. — Дам другую.
— Спасибо.
— Дальше будет больно. — Он потрогал ребра, спину. — Сиди смирно. — Джонни постарался, хотя давалось это с трудом. — Порядок. Ребра, думаю, целы. Может, только трещины… А вот ушибов хватает.
— Мы закончили?
— Еще нет.
На все ушло минут десять. Закончив, Клайд достал из шкафа рубашку и бросил Джонни.
— Не мешало бы швы наложить, но, думаю, и лейкопластыря достаточно. Ты только не напрягайся несколько дней. Понятно? Топором не работай и на это чертово дерево не лазь. — Джонни кое-как натянул рубашку. Клайд стоял, прислонившись к стене. — Хочешь поговорить об этом?
— Просто упал. Ошибся по невнимательности.
— Я видел, как ты ошибаешься, — но только не по невнимательности.
— В этот раз именно так. Сглупил.
— Как жизнь вообще? Всё в порядке?
— Да, нормально.
— Что с деньгами?
— С деньгами тоже.
— Да как так можно, Джонни? Ты же не работаешь. И не собираешься.
— Папина страховка…
— Да, отцовская страховка, есть такое дело… Давай-ка об этом поговорим. В тринадцать лет ты получил по отцовской страховке сто тысяч долларов. К восемнадцати годам сумма увеличилась до… примерно ста двадцати, так? Сколько потратил на адвокатов? Всё?
— Я в порядке, Клайд. Честно.
— У тебя есть мы, сынок. Давай поможем.
— Я же сказал, мне деньги не нужны.
— Только потому, что живешь на ягодах, корешках да змеях…
— Все не так, и ты сам это знаешь.
— Ладно, пусть у тебя есть огород. Хорошо. А если не сможешь охотиться и работать в поле? Если это болото возьмет да и проглотит тебя целиком?
— До сих пор не проглотило. И не проглотит.
— Ты не сможешь прожить так всю жизнь.
— Это кто сказал? — Джонни поднялся. — Послушай, спасибо за перевязку и все такое, но мне пора.
Он шагнул в коридор, но Клайд удержал его раньше, чем он дошел до двери.
— Ну же, Джонни. Подожди, подожди. — Тот на секунду остановился, но Клайду хватило и этого. Он развернул пасынка к себе, осторожно обнял. — Мы же любим тебя, сынок. Скучаем. Беспокоимся. — Отступил на полшага, но положил руки ему на плечи. — Здесь тебя никто не осуждает. Посмотри на меня. — Джонни посмотрел и почувствовал, как откуда-то волной накатывает злость. — Все, что только надо. Если захочешь вернуться. Если потребуются деньги.
— Слушай, Клайд…
— Ты хочешь уйти, знаю. Сам вижу и понимаю. У тебя на первом месте Хаш Арбор, всегда. Только прежде чем уйдешь, скажи мне кое-что. Помоги понять.
— Что?
— Почему ты так это любишь?
Хант имел в виду молчание и болото, одинокие холмы и бесконечные деревья. На первый взгляд простой вопрос, но прошлое пометило Джонни так, что не замечать этого могли лишь слепцы. Если б он заговорил сейчас о магии, люди подумали бы, что у него не всё в порядке с головой, что он тронулся или запутался в иллюзиях трудного прошлого. Не живя там, они не могли постичь правду Хаш Арбор.
А если б и могли, Джонни этого не хотел бы.
Глава 2
Офисы юридической фирмы занимали три верхних этажа десятиэтажного административного здания. Само здание считалось вторым по высоте в округе Рейвен, и из вестибюля верхнего этажа Джонни видел суд и тюрьму, банки, прохожих и дорожки из красного кирпича. Что-то металлическое блеснуло на улице. Джонни шагнул ближе, почувствовал, как через стекло дохнуло жаром, и посмотрел вдаль, туда, где под кронами деревьев прятались крыши домов.
— Извините, сэр. Я могу вам чем-то помочь?
По части глянца секретарша могла соперничать с полированным мраморным полом. Улыбка ее казалась вполне естественной, но было ясно, что клиенты в линялых джинсах и обшарпанных ботинках являлись сюда нечасто.
— Мне нужен Джек Кросс.
— Извините, кто?
— Джек Кросс. Он работает у вас адвокатом.
— Не думаю.
— Приступил на этой неделе.
— Сэр, я бы знала…
— Пятый сверху, тридцать третий снизу. — Джонни кивнул в сторону информационного табло на дальней стене. — Тридцать семь специалистов. Мой друг у вас новенький.
Женщина бросила взгляд влево и коротко кивнула.
— Извините. Вы раньше здесь бывали?
— Нет, впервые.
— Как вы… — Она указала на список и, не договорив, вопрошающе вскинула бровь.
— Как я увидел имя моего друга?
— Да. И еще посчитали, сколько юристов в этой фирме.
— У меня очень хорошее зрение.
— Понятно.
— Он на седьмом этаже. Мне можно спуститься?
— Дайте мне минутку разобраться, ладно? Вам нужно что-нибудь, пока будете ждать?
— Обойдусь.
— Хорошо. Я быстро.
Глядя ей вслед, Джонни отметил облегающую юбку и дорогие туфли. Отметил он и детали более тонкие. Под ароматом парфюма улавливался запах кофе, тонера и мужского лосьона после бритья. Один из ногтей был обгрызен до мяса. Вернулась она через минуту.
— Извините за путаницу. У нас действительно есть Джек Кросс. Принят в фирму на этой неделе. Не понимаю, как, но я его пропустила. Он в отделе по банкротствам. Седьмой этаж, как вы и сказали.
— Можно спуститься?
— Он сейчас в суде с одним из наших партнеров. Что ему передать?
Джонни даже моргнул от неожиданности. Хотя что тут особенного? В конце концов, его лучший друг — юрист. Поэтому Джонни к нему и пришел.
— Я хотел бы оставить записку.
— С удовольствием передам.
— Можно оставить записку на столе? Он — мой старый друг, и дело личное.
— Конечно. — Секретарша прижала пальцы к коже под шеей, а когда отняла их, на коже проступали бледные овалы. — Седьмой этаж. Спросите Сэнди. Она занимается делами новеньких компаньонов.
Джонни спустился по ступенькам и нашел Сэнди, являвшую собой полную противоположность секретарше на десятом этаже. Импульсивная. Растрепанная. Малопривлекательная.
— Мистера Кросса сейчас нет.
— Да, мне так и сказали.
Джонни проследовал за ней из одного коридора в другой, останавливаясь каждый раз, когда она вторгалась в тот или другой офис, раздавая файлы и короткие, отрывистые указания. «Вы расписались не в том месте!» «Это для судьи Форда, а не для судьи Рэндольфа. Будьте внимательны!»
После четвертого офиса Сэнди остановилась, повернулась к Джонни и пригладила убранную за ухо седую прядь.
— Извините. Назовите еще раз ваше имя.
— Мерримон. Джонни.
На мгновение ее черты накрыло облачко растерянности. Она слышала это имя, но не могла вспомнить в какой связи.