Чистилище для невинных Жибель Карин
Вот уже четыре года.
Потому что часто так бывает, что слова ни к чему. Особенно между ними.
Он приехал, только это и важно. А на остальное Рафаэлю плевать.
При виде банков, мимо которых они проезжают, сообщники обмениваются многозначительными улыбками.
Пьер время от времени закуривает сигарету, предлагает и Рафаэлю.
Он знает, что скоро этот «сынок» вновь возьмется за оружие. Ему нужно немного времени, чтобы обнять мать и братьев. Чтобы любить свою женщину, думая о том, как догнать упущенное время.
Которое никогда не догнать.
Он знает, что тюрьма изранила его ученика, сделала из него зверя со стальными когтями. С неутолимым аппетитом.
Он знает все это.
Единственное, чего он не знает, так это того, как все закончится. Этого, впрочем, никто не может знать.
И бесполезно задавать себе подобные вопросы. Рафаэль никогда не сможет дать задний ход.
— Ну вот, сынок, ты на месте. Я подожду тебя здесь.
Рафаэль выходит из машины. Он поднимает голову, его взгляд скользит к четвертому этажу бетонного гиганта, где он провел все свое детство.
Квартал, погруженный в утренний холод, кажется, дремлет. Но Рафаэль чувствует, как бьется его сердце.
Он толкает дверь и вызывает лифт. Как всегда, сломан. Есть вещи, которые никогда не изменятся.
Он начинает подниматься по лестнице. Его бьющееся сердце тоже. Так быстро, что лестничный пролет стоит ему невероятных усилий.
Перед дверью он восстанавливает дыхание, проводит рукой по волосам, расстегивает рубашку. И наконец два раза стучит, перед тем как войти.
— Кто там? — кричит знакомый голос.
Голос, которого ему так не хватало.
— Это я.
Мать выходит из кухни с тряпкой в руках. Они смотрят друг на друга, тянутся секунды.
Кто из них сделает первый шаг?
Кто сдастся первым?
Наконец мать подходит к сыну, привлекает его к себе.
Наконец Рафаэль может сжать ее в объятиях. Повернуть годы вспять. Снова стать мальчиком.
Но перед ней тоже нельзя плакать.
Ни перед кем.
— Как я рад снова тебя увидеть.
— Да. Твои братья ждут тебя внизу.
— Я их не заметил… Должно быть, разминулись.
Вдруг за спиной открывается дверь, Рафаэль оборачивается.
Энтони врывается первым, Вильям — сразу за ним.
Его обнимают сильные руки, на него смотрят восхищенными глазами, словно на героя, который вернулся с фронта с победой.
Рафаэль играет в игру. Преступник. Гангстер. Крутой.
Он смотрит на самого младшего брата, который так изменился. Который отпраздновал свои пятнадцать лет, когда он был в тюрьме. И двенадцать. И тринадцать. И четырнадцать.
Столько дней рождения пропущено. Столько воспоминаний упущено навсегда.
Где мальчик, который здесь жил? Вильям-тихоня, скромник.
Вот он, перед ним. Уже почти мужчина. С ангельским лицом.
— Позавтракаешь с нами?
— Нет, мама. Я поеду к Дельфине, она ждет меня в полдень. Но я вернусь после обеда.
Мать возвращается на кухню, сдерживая слезы. У нее еще есть что сдерживать, хотя она и пролила их немало за свою жизнь.
Особенно за последние четыре года.
Каждый раз, как она выходила из комнаты для свиданий.
Каждый раз, как она смотрела на фото своего первенца.
Видеть его свободным — это чувство, от которого першит в горле и переворачивается все внутри.
Этот сын, который причинил ей столько горя, который принес ей столько бессонных ночей и враждебных взглядов.
Сын, которого она любит больше всех на свете. Даже если его выбор — заставить ее страдать до конца дней. Потому что она знает, что скоро он возьмется за старое.
Она знает, что он никогда не остановится. Что порок сидит глубоко внутри, словно якорь. Неискоренимый.
Он подходит к ней, обнимает за талию, приподнимает.
Она наконец улыбается.
— Моя мамочка! Знаешь, как мне тебя не хватало… Меня ждет Пьер, я должен идти.
Улыбка матери исчезает.
— Но я очень скоро вернусь проведать тебя, обещаю.
Рафаэль хотел бы свернуться в клубочек на руках матери. Хотел бы поплакать там подольше. Рассказать ей обо всем, что он вынес, поведать ей, как страшно и больно ему было.
Как бы он хотел быть кем-то другим.
Но он всего лишь ставит ее на пол, целует в лоб и выходит из квартиры.
Четыре этажа вниз.
Три, чтобы дать волю слезам.
Один, чтобы их вытереть.
Глава 40
Она лежала на спине, вытянув руки вдоль тела. Глаза были закрыты, казалось, что она мирно спит. В то время как она была в коме.
Врачи не нашли другого выхода, кроме как погрузить ее в искусственный сон.
Или так, или смирительная рубашка.
Мишель Дюрье смотрел на нее некоторое время, затем вышел из комнаты. Ему был нужен только один час, чтобы навестить жену, пока его брат оставался у телефона.
Его шатало от усталости в коридоре больницы, пришлось держаться за стены, за перила. Ему бы стоило поехать вниз на лифте.
Он только что потерял дочь. Если она не вернется, он знал, что потеряет и жену.
Жизнь рухнула, разлетелась на куски. За несколько часов.
Все казалось таким надежным, сработанным из камня, высеченным в мраморе.
Почему Джесси? Почему мы?
Почему какой-то человек похитил ее? Почему какой-то человек хочет причинить зло маленькой девочке? Моей маленькой девочке?
Впрочем, это не может быть человек. И не животное.
Это, конечно же, что-то другое. Но что?
Он не мог себе этого представить. Как можно сделать такое.
Он был слишком сбит с толку, чтобы хотеть мести, убийства. Потому что он не знал, кто его враг, не мог представить его. Ненависть придет позже. А сейчас ему просто хотелось плакать, но у него больше не было сил.
Это вертелось у него в голове, он пропустил ступеньку, уцепился за перила как мог.
И, стоя на пустой грязной лестнице, он шептал ее имя сдавленным голосом.
Он умолял ее держаться.
Вернуться.
Умолял этого незнакомца не убивать ее.
Вернуть ему его девочку.
Вернуть ему его жизнь.
Глава 41
— Ты, кажется, хотел со мной поговорить, Чемпион?
Правый глаз Рафаэля открылся, он увидел лицо Патрика.
— У меня есть требование.
Папочка снизошел до того, чтобы наклониться к нему.
— Я хочу, чтобы ты дал нам сходить в туалет и принять душ.
— Может, ты хочешь еще виски и сигару?
— Я бы хотел прикончить твою жену. Я мог бы тебя пришить, как только ты приехал. Но я этого не сделал.
— Ужасная ошибка! — с иронией воскликнул Патрик. — Но ты же не будешь просить меня быть таким же дурнем, как ты?
— Ты хочешь превратить побрякушки в бабло?
— Да, есть у меня такое намерение.
— Для этого тебе нужен я.
Патрик улыбнулся:
— Для этого мне всего лишь нужно помучить твоего брата. Но время терпит. Я добрый христианин и никогда не работаю по воскресеньям!
Вильям попытался скрыть свой страх.
— Обращайся с нами по-человечески, отпусти моего брата — и ты получишь все, что хочешь, — продолжил Рафаэль.
— Отпустить твоего брата? Ты на самом деле держишь меня за последнего кретина!
— Он не сделает ничего против тебя, ты никогда не услышишь о нем ни слова. Что до меня, я буду сотрудничать, даю тебе слово.
Улыбка Патрика угрожающе расширилась.
— Твое слово? Оно ничего не стоит.
— В твоем мире — возможно. Но не в моем.
— Ах да, я забыл, что мы из разных миров, Чемпион! Даже разной породы… Я забыл, что ты из крутых, из блатных. Человек чести! Мужик с яйцами.
— А ты?
— Я? Я змея, гадюка. Хищник.
— Ты до такой степени себя презираешь?
Патрик приблизил свое лицо к лицу Рафаэля.
— У кого из нас двоих все еще два глаза? — прошипел он. — У тебя или у меня?.. Кто из нас связан и вот-вот обделается? Ты или я? Это значит, что ты кретин, а я гений. Так что можешь засунуть себе в зад свое слово.
— Если ты будешь обращаться с нами хотя бы немного приличнее, тебе воздастся.
— Господь мне воздаст, по-твоему?
— Я дам тебе способ пощупать несколько миллионов евро.
— Да ну!
Внезапно Патрик ткнул указательным пальцем в раненый глаз Рафаэля, который страшно закричал.
— Ты видишь? Вот как я получу свои деньги, — развеселился папочка. — И больше не беспокой меня по пустякам, иначе я вырву тебе второй глаз чайной ложкой.
Рафаэль попытался отдышаться. Казалось, будто в его голову только что забили гвоздь.
— Я оставлю ставни открытыми. Уверен, тебе нравится свет, не так ли?
Из глаз Рафаэля хлынули слезы. Он ничего не мог сделать, слезы просто полились, как горячий соленый ручей, совершенно бесконтрольно.
— О, вот наш герой и заскулил!
Патрик направился к двери. Но, уже взявшись за ручку, он вдруг передумал. В конце концов у него возникло желание еще немного задержаться.
Желание поиграть, потому что это он устанавливает здесь правила.
Он порылся в одной из коробок, прежде чем вернуться в центр арены.
— Открой глаза, Раф, — произнес он. — Ой, прости, открой глаз, тот, что пока цел!
Вильям увидел щипцы в правой руке Патрика, его желудок сжался.
— Я дам тебе кое-что на закуску…
Пока Рафаэлю пришлось совершить невероятное усилие, чтобы поднять веко, Патрик уселся рядом с молодым человеком и снял с него правый ботинок.
— Остановись, сволочь! — заорал Вильям.
Он попытался убрать ноги, но связанные щиколотки не оставили ему ни шанса.
— Полегче, сынок. Сиди смирно! Будет ужасно больно, но ты никак не можешь этого избежать. Если только твой братец не поделится способом превратить мои драгоценности в звонкую монету.
Рафаэль стиснул зубы, в то время как его брат испустил душераздирающий вопль. Патрик только что вырвал ноготь на большом пальце его ноги и, зажав его щипцами, стал размахивать им, словно трофеем.
Он повернулся к Рафаэлю с сардонической ухмылкой на губах и щипцами в руке:
— Напоминаю тебе, что у него десять пальцев на ногах и столько же на руках…
— Пошел ты! — бросил бандит. — Я ничего тебе не скажу!
— Правда?
— Если я заговорю, мы по-любому умрем!
Вильям попытался не кричать, не плакать. Боль поползла вверх по ноге и теперь отдавалась в животе.
— Очень хорошо. — Патрик вздохнул. — Знаешь, у меня полно времени. Мой дедушка говорил: «Пока ты жив, есть надежда». Святой человек! Но поспеши с признанием, потому что твой братик долго не выдержит.
Продолжая говорить, Патрик вырвал ноготь на следующем пальце. Вильям уже готов был потерять сознание, и это стало бы настоящим благословением.
— Перестаньте, — прошептал он, когда щипцы приблизились к третьему пальцу. — Перестаньте, пожалуйста…
— Когда я закончу с педикюром, я, пожалуй, перейду на другой уровень, — предупредил папочка.
— Раф, скажи что-нибудь! — взмолился Вильям. — Скажи ему все, что он хочет знать, черт возьми!
Рафаэль не издал ни звука. Глаза закрыты, кулаки сжаты, он сопротивлялся.
Он должен был сопротивляться. Другого выбора не было.
Его брат снова закричал, сердце забилось сильнее. Еще и еще. И все же он не сдвинулся с места, не заговорил. Можно подумать, что муки Вильяма его совсем не тронули.
Спустя десять минут папочка залюбовался результатом с гримасой отвращения. На левой ноге не осталось ни одного ногтя.
— Не слишком красиво… Видишь, твой братец решил изобразить упрямца. Пусть он немного подумает, а завтра я вернусь и займусь твоей правой ногой. Потом будет левая рука, правая рука. А дальше… Дальше попробуй сам угадать, что можно сделать с парой инструментов и богатым воображением! Клещи, молот, коловорот, паяльная лампа…
Дверь хлопнула, Вильям сполз по стене и повалился на пол.
В полнейшей тишине.
Он ушел.
На этот раз была не их очередь.
Девочки снова с облегчением выдохнули, услышав, как шаги мучителя удаляются по коридору.
Орели посмотрела на тонкий профиль Джессики, которая сидела на своем старом продавленном матрасе.
— Джесси, ты же знаешь, я не хотела… Сегодня ночью я не хотела…
Джессика повернула голову к подруге. Ее взгляд был полон гнева, разочарования. Почти презрения.
Она легла и уставилась в потолок.
— Джесси, я облажалась, но мне было страшно!.. Джесси?
Они не сказали друг другу ни слова после ночного визита чудовища. Джессика замкнулась в себе, в своих муках.
Орели — в своем чувстве вины.
Что причиняет больше боли? Ожог от сигареты или осознание того, что ты самое трусливое и самое зловредное существо в мире?
— Джесси, поговори со мной, пожалуйста! Поговори со мной… Это не моя вина! — захныкала Орели.
— Дай мне поспать, я устала.
— Хорошо. Поговорим потом, ладно?
Джессика в ответ закрыла глаза, сделав вид, что забыла ответить. Ничтожная месть… Она задумалась о парне, которого едва заметила вчера у входа в комнату. О том, который так громко возмущался сегодня ночью, когда палач мучил ее. Который только что так страшно кричал. Она с ужасом спросила себя, через что он прошел. Через что придется вскоре пройти ей.
Мама, папа, придите за мной!.. Я уже хочу умереть.
Приходите скорей.
Пока еще не поздно.
Боль понемногу успокоилась.
Может быть, просто потому, что он к ней привык.
Но когда он выпрямился, чтобы опереться на стену, тошнота стала нестерпимой. Пустой желудок подкатил прямо к горлу.
Вильям сделал усилие, и ему наконец удалось сесть.
Его брат в двух метрах от него, в той же позе. Голова у стены, глаза закрыты, ноги согнуты.
— Раф, я обмочился…
Рафаэль не шелохнулся, будто оглох.
Глух к мукам брата.
— Я обмочился, блин!
— Ну и что? Теперь ты снова способен терпеть, это нормально, — просто добавил налетчик.
Вильям злобно посмотрел на брата.
— Сколько еще он будет меня мучить по твоей милости? — бросил он.
Напротив по-прежнему никакой реакции. Кусок камня.
— Твои бабки тебе дороже меня, так?
— Заткнись. Хватит нести чушь.
— Поверить не могу, что ты такой! — возмутился Вильям.
Рафаэль наконец взглянул на брата единственным оставшимся глазом:
— Хочешь, чтобы я стелился перед ним? Дал ему ответ? И что это изменит, как думаешь? Ты же видишь, этот тип просто конченый псих! У него стоит от пыток! Так что не важно, заговорю я или нет. Он продолжит в любом случае. А потом он нас прикончит… Я сдохну, но, кроме побрякушек для своей сучки, эта падла ничего не получит! И вот что я тебе скажу: надеюсь, что он попробует толкнуть цацки и попадется. Пусть гниет в тюряге до конца жизни! — Рафаэль почти перешел на крик. Он перевел дыхание, прежде чем нанести неожиданный удар. — Мы умрем, Вилли. Будь к этому готов. Но я тебе клянусь, что, пока жив, я не дам этому гаду стать богачом. Он может вырвать у тебя глаза или зубы, я больше не скажу ни слова.
Из глаз Вильяма потекли слезы, он начал яростно биться головой о стену.
— Будь мужчиной, — жестко приказал Рафаэль. — Умереть мужчиной, без соплей — это все, что нам остается.
Сандра пришла посидеть на старой скамье у пруда.
И застыла как нечто неодушевленное.
Ее взгляд уцепился за деревяшку, которая плавала на поверхности темных вод. Этот кусок ветки походил на старую брошенную лодку в дрейфе, которая постепенно гниет и разваливается на куски.
Как она.
Вот что значит быть мертвой.
Это означает гнить заживо. Медленно разлагаться, не имея возможности этому противостоять. Даже не отдавать себе в этом отчета.
Только вот уже несколько дней, как процесс распада, кажется, прервался.
Кто-то осквернил погребение и приподнял крышку ее гроба. Ее сердце, этот иссохший плод, начало биться.
И это нестерпимо больно.
Так невыносимо, что Сандра мечтает только об одном — убить того, кто нарушил ее вечный покой, того, кто воскресил существо, морально раздавленное уже столько лет.
Которое теперь пытается занять ее место.
— Что ты делаешь, радость моя?
Сандра не слышала, как он подошел. Впрочем, его никогда не слышно. Если только он сам этого не хочет. Он мог быть незаметным, как змея, мог ударить так молниеносно, что атаку невозможно было отразить.
Его укус нес смерть.
Патрик сел рядом с ней, положил ей руку на плечи:
Читать бесплатно другие книги:
