Что же тут сложного? Пирсон Эллисон
– Только не говори маме, что она не сумела получить за что-то отличную оценку. Такого не случалось с 1977 года.
Бен довольно ухмыляется; примерно такое же выражение лица было у сына в тот день в начальной школе, когда он выпустил на волю обитавших в классе песчанок, “потому что им хотелось на улицу”.
– Если мама не сумела получить “отлично” за сочинение Эмили, значит, экзамены не такие уж простые, – замечает наш домашний логик.
– А я и не говорила, что экзамены простые, Бенджамин. Они трудны своей… я не знаю… бессмысленностью, формальностью, неоригинальностью. По-моему, это никакое не образование. Эмили, дорогая!
Поздно. Дочь убежала наверх. И что теперь? Не могу же я заявиться в школу и нажаловаться мистеру Янгу. Что я ему скажу? “Поставьте Эмили отметку выше, поскольку половину сочинения написала я”? Отличная идея. Должна же быть в жизни хоть какая-то сфера, в которой мне не приходится врать напропалую.
– Мам?
– Чего тебе, Бен?
– Можешь сделать за меня домашку по истории. Мне все равно, какую оценку я получу.
21:43
Я твердо намеревалась рассказать Ричарду о липосакции. Честное слово. Но потом мы отвлеклись на “Двенадцатую ночь”. К тому же после встречи с Грантом еще одного скандала я просто не выдержу. Как вспомню, так мороз по коже, – и вполне возможно, что “ЭМ Ройал” потеряет несколько миллионов из-за того, что я отказалась стать одним из наших соблазнительных предложений. Выходя из отеля, я думала о том, что слишком стара, чтобы мириться с подобной херней. Совершенно верно. А еще я слишком стара, чтобы найти другую работу, так что ради сохранения той, которая уже есть, может, следовало бы и потерпеть херню, как бы ни было противно.
Если вдуматься, липосакция – исключительно выгодная штука, учитывая, во что бы мне обошлись многочисленные персональные тренировки, чтобы удалить эти упрямые зоны, которые ныне хранятся неподалеку от Гайд-парка, в мешочке для пылесоса. К тому же теперь не нужно покупать новое платье для встречи выпускников. Как ни посмотри, экономия существенная. Тем более что я теперь сама зарабатываю и удерживаю семью на плаву, а на себя еще не потратила ни пенни, так что не обязана отчитываться перед мужем.
К тому же я не уверена, что мне удастся убедить Ричарда: липосакция – не пример надвигающегося кризиса среднего возраста, как он наверняка подумает, но необходимая и целесообразная мера, дабы поддержать падающий актив. То есть меня. Кстати, о падающих активах: я выписала чек за операцию, дабы не возникло неприятностей из-за странной истории с кредитным рейтингом. (Рой, тебе удалось выяснить, почему он такой низкий?)
К несчастью, после ужина, когда дети поднялись к себе, Ричард разразился тирадой о бескрайней и безотрадной пустыне, в которую превратился наш сберегательный счет. Мол, это все “твоя стройка” в “твоем доме” виновата, при том что сам решил, презрев капитализм, переучиться на сопереживателя с гонораром в три фунта за час. Облекшись, точно в доспехи, в добродетель нового своего призвания, он словно не замечает, как его выбор повлиял на нас с детьми. Он ведь еще два года не будет ничего зарабатывать. Целых два года! Да к тому моменту помощь психиатра понадобится мне самой.
Я загружаю посудомойку, громыхая тарелками в своей фирменной пассивно-агрессивной манере, а Рич продолжает делиться полезными предложениями, на чем мы можем сэкономить.
– Начнем с того, что счет за электричество нам приходит гигантский. Я знаю, Кейт, ты любишь принимать ванну, но зачем тебе горячая вода в шесть утра? Не лучше ли включить обогреватель непосредственно перед тем, как им воспользоваться?
Я перекладываю ножи, стараясь не смотреть на мужа – из опасения, что его неожиданно подменили на хозяйку меблированных комнат в Бексхилле образца семьдесят первого года. Не успеешь оглянуться – и он примется развешивать объявления, кому из жильцов когда мыться. Я же в его глазах, очевидно, чуть поважнее простой квартирантки, а раз так, от меня можно ожидать чего угодно. Но это еще не все.
– Машина. Я знаю, что ты скажешь, Кейт (ой ли?), но в наши дни машина скорее роскошь, чем необходимость, причем как на микро-, так и на макроуровне, и роскошь неоправданная.
Хозяйка пансиона превратилась в активиста “Гринпис”. Милый боженька, пожалуйста, только не дай ему произнести слово “планета”.
– Я понимаю, дорогая, тебе кажется, что я морализирую (тут ты угадал, приятель), но мы ответственны не только за наших близких. Разумеется, передвигаться на чем-то надо, но всему же есть предел (моему терпению он как раз сейчас наступит). Ведь, если вдуматься, не так уж и часто нам нужна машина. Мы лишь потакаем своим капризам, раз уж она все равно есть…
Потакаем капризам? То есть когда моя мать после сердечного приступа несколько недель лежала в больнице и я регулярно ее навещала – это я потакала своим капризам? И когда возила Бена в Норфолк на занятия джазом? И то, что мы с Ленни ездим гулять в лесопарк, – это тоже каприз?
Ричард продолжает бубнить:
– Я имею в виду, было бы замечательно, если бы ты нашла в себе силы пересесть на велосипед и общественный транспорт. – Он смотрит поверх моей головы, словно высокая идея приклеена к потолку. – Мне это придало уверенности, убежден, что и тебе не помешает. Не говоря уже о пользе для здоровья. И подумай о том, какой пример мы подадим детям.
– И какой же? Нас с тобой в один день собьют белые фургоны и мы оставим полон дом сирот?
– Не преувеличивай, дорогая. Для безопасности достаточно шлема и элементарной осторожности. Я пытаюсь объяснить, что было бы замечательно, если бы Эмили с Беном поняли: у них есть обязательства не только перед нами, но и перед планетой…
– Все. – Я захлопываю дверцу посудомойки, точно поднимаю разводной мост, и выхожу из кухни.
Раньше он не был настолько невыносим. Ощущение, будто я вышла замуж за Джеффа Бриджеса, а жить вынуждена с гибридом Эла Гора и какого-то зануды, обнимающего деревья. Между прочим, это мне пришлось вернуться на старую работу, причем на унизительно низкую должность, где всякие зародыши мужчин смотрят на меня свысока и помыкают мной, в то время как мистер Планета учит меня экономить.
– Мам, а ты похудела, – замечает Эмили, оглядев меня с головы до ног, когда я вхожу в гостиную, и обхватывает меня за талию.
Уйййй. Анестезия явно отошла.
– Ой, правда, дорогая? – вскрикиваю я. Нет эликсира слаще, чем комплимент строжайшего из критиков, собственной дочери-подростка.
– Да, эта диета здорово работает. Просто офигеть.
Так и есть. Офигеть.
01:01
Не могу заснуть. В окне ванной комнаты молодой месяц развалился в шезлонге на небе, которое одновременно кажется темным и светлым. Анестезия отходит, живот болит все сильнее, но не спится мне вовсе не из-за боли. Я точно знаю, из-за чего именно. Или из-за кого.
Встав перед зеркалом, снимаю ночнушку и, собравшись с духом, осматриваю повреждения. Из-за стенки, точно далекая перестрелка, доносится кабанера Ричарда. Все-таки повезло, что муж больше на меня не смотрит, точно не заметит, что я сделала липосакцию.
В холодном свете ночи тело мое выглядит недурно – для своего без малого полувека. Бедное тело. На животе чудовищные синяки, но есть и хорошие новости: у меня снова появилась талия. Ну, я надеюсь. Пока не очень видно, мешает отек из-за местной анестезии. И повязка, прикрывающая надрезы. Уй. Я теперь человек-дуршлаг. Натягиваю компрессионный корсет, гляжу на платье, висящее на двери, беру, держу его перед собой. Через пару дней сядет как влитое. И эта чертова молния застегнется с тихим урчанием.
А, была не была, примерю сейчас.
Надев платье, я понимаю, для кого мне все это было нужно. Клиника, секретность, машина, высосавшая жир из моих упрямых зон. Уж точно не для старых друзей, которых не встречала четверть века. Я хочу выглядеть отлично совсем для другого старого друга.
Того, чье имя я не чаяла увидеть. И не хотела, если уж на то пошло. По крайней мере, убедила себя в этом, но, увидев его письмо во входящих, поняла, что это ложь. Кто бы мог подумать, что одно-единственное имя способно так взволновать? Я скучала по Джеку Абельхаммеру каждый день с самой нашей последней встречи; я все время словно видела его краем глаза, он меня вдохновлял, мне хотелось доказать, на что я способна, превзойти саму себя, – исключительно ради него. И когда на меня сегодня наседал Грант Хэтч, меня вдруг охватила щемящая тоска по Джеку, до того мне захотелось, чтобы он вдруг оказался рядом, мой защитник и победитель.
Ты же клялась, что не станешь читать письмо, Кейт. Ты клялась.
Внизу на кухне открываю ноутбук; Ленни, точно коврик, лег поверх моих босых ног. Прокручиваю входящие и мгновенно нахожу письмо, я точно знаю, где оно лежит. Слишком часто я смотрела на него, не решаясь прочесть. Но ведь и не удалила. Теперь же мне не терпится его открыть, словно я ребенок, которому наконец разрешили развернуть подарок.
От кого: Джек Абельхаммер
Кому: Кейт Редди
Тема: И снова здравствуй
Кэтрин, я помню, что мы договорились не писать друг другу, но я тут случайно встретил бывшего мужа Кэнди Страттон, и он сказал, что ты вернулась в Сити и работаешь в отделе маркетинга “ЭМ Ройал”. Вот те на. Никогда бы не подумал, что ты пойдешь в серые кардиналы. Для той Кейт Редди, которую я знал, это было бы слишком тускло.
Я собираюсь на несколько недель в Лондон и хотел попросить, чтобы ты меня проконсультировала кое по каким вопросам. Как насчет встретиться и, может быть, выпить кофе?
Джек
Вот вам и щемящее предвкушение. Вот вам и липосакция, и изумрудное платье. Вот вам и “дивный вечер для лунного танца”[51]. Вот вам и давно утраченная любовь. Ему бы хотелось, чтобы я его проконсультировала. Он не прочь встретиться и, может быть, выпить кофе. Может быть. Может быть? Когда испытываешь к мужчине настолько сильные чувства и потом он пропадает из твоей жизни, поневоле задаешься вопросом: что, если это все лишь глупая иллюзия? Вдруг мне показалось, а он меня никогда и не любил? Ну разумеется, не любил. Ты осталась разбитой на миллион кусков, а он ушел как ни в чем не бывало.
Господи, какая же я идиотка. Джек Абельхаммер – твой бывший деловой партнер, а не любовник. Тебе вот-вот полтинник стукнет, женщина. Слезы наворачиваются на глаза. Невыносимое разочарование. Я так рыдаю, что едва не пропускаю постскриптум. Он в самом низу, потому-то я его сразу и не заметила.
PS: Это коротенькое письмецо я сочинял всего-навсего пять часов. Неплохо, да? И ни слова о том, что я на самом деле хотел бы тебе сказать. Ни единого слова. Д.
14. Встреча выпускников
19:12
Как себя чувствует человек, у которого скоро встреча выпускников? Можно сделать мелирование, чтобы спрятать седые пряди, можно аккуратно наложить тональный крем под глазами, и он забьется в мелкие морщинки, точно мел. Можно, порывшись в шкатулке с украшениями, отыскать эффектное ожерелье, которое говорит само за себя. А говорит оно примерно следующее: “Мне не нравится эта шея, верните прежнюю, пожалуйста”.
Если вам втемяшилось во что бы то ни стало влезть в некое платье, можно сесть на жесткую диету или запаниковать и выкинуть кучу денег, чтобы из ваших “упрямых зон” высосали за обеденный перерыв жир. Можно сделать эпиляцию, выщипать брови, под влиянием порыва купить чулки в сеточку, но когда придет назначенный день, вы посмотрите на себя в зеркало – то самое, с резким флуоресцентным светом, которого вы в последнее время избегали, – и осознаете неизбежный факт: та женщина, которую вы сегодня повезете на встречу выпускников, на четверть века с лишним старше той, что когда-то окончила университет.
Как это случилось? Время меняет все, кроме нашей вечной способности удивляться переменам[52]. Забыла, кто это сказал, но он был чертовски прав, верно? Когда я в юности слышала, как мамины подруги говорили: “В душе мне двадцать один год”, меня это изумляло и становилось даже как-то неловко за них. Обозревая эти древние развалины в нашей гостиной, я думала: не могут же они чувствовать то же, что и я? Разум и чувства не должны отставать от возраста. Старея, человек взрослеет, то бишь становится зрелым. Теперь же я понимаю, что это совсем не так. Быть может, мы сбрасываем прежних себя, как кокон, или же наши юные личности живут внутри нас, терпеливо дожидаясь, когда снова настанет их час?
Временная парковка ровно напротив университета, на другой стороне улицы; моросит дождь, сибирский ветер треплет деревья. Прикрывая ладонью укладку, пробираюсь по топкой траве, опасаясь, как бы не сползли чулки, а один уже норовит. Смутно припоминаю статью из какого-то журнала, в котором предупреждали, что не надо надевать чулки сразу после того, как приняла ванну с пеной. И что мне было не выбрать практичные, соответствующие возрасту непрозрачные колготки?
Самое смешное, что я сама не знаю, какая именно Кейт идет на фуршет в комнату отдыха старшекурсников. Студентка из восемьдесят пятого года, что была вовлечена в мучительный любовный треугольник и с наслаждением переслушивала в плеере “Самую большую любовь” Уитни Хьюстон, опьяненная сексуальной властью над соперничающими ухажерами, или же Кейт теперешняя, мать подростков, с пропавшим без вести, предположительно погибшим либидо, которой через три месяца исполнится пятьдесят?
Да кто ж считает.
19:27
Мы с Деброй договорились встретиться у домика привратника и вместе пойти в колледж. На третьем курсе нам не раз доводилось делить с ней комнату (а на первом – парня, Двуличного Теда), и я решила: если вдруг окажется, что я изменилась до неузнаваемости, то уж огненно-рыжую Дебру Ричардсон заметят все и догадаются, что рядом с ней, скорее всего, Кейт Редди. Теперь-то я понимаю, что боюсь не постареть, а того, как другие воспримут меня постаревшую.
– Господи, Кейт, ты только посмотри на этих детей! – вскрикивает Деб, указывая на трех крепких парней, явно членов яхт-клуба, которые поднимаются по лестнице из бара. – Сколько им, лет девятнадцать? Ты можешь себе представить, что когда-то мы занимались сексом с такими малолетками?
– Да, но не забывай, что нам самим тогда было по девятнадцать.
Я ее почти не слышу, так сильно дует ветер. Его буйное дыхание несет нас через двор к широким филенчатым дверям столовой, таким знакомым, что я могу нарисовать их по памяти.
– Но они же просто младенцы, – смеется Деб, тыча пальцем в парней.
Так и есть, а ведь какими взрослыми мы казались себе в их возрасте. Парни оглядываются на нас, двух немолодых нарядных женщин, и отворачиваются. Наверное, думают, что мы матери кого-то из студентов.
19:41
Перед ужином подали аперитив, и наша толпа разделилась на островки. Все разбились на группы по пять-шесть человек. Шумные островки состоят из тех, кто и так регулярно общается. Для них это всего лишь очередная встреча, хотя и в более нарядных платьях, строгих костюмах и с выпивкой поприличнее. Тихие неловкие островки составлены из рыхлых мужчин и смущенных женщин, которые глазеют друг на друга и поддерживают самую пустую светскую беседу из возможных, силясь понять, кто же перед ними, кем они были когда-то и почему эти две версии не пересекаются.
На моем острове всего четверо обитателей – Деб, я, Фиона Джаггард и мужчина, которого никто из нас не знает. Опрятный, в овальных очочках, маленький, как ребенок, но одет продуманно; не переставая улыбаться, вежливо поворачивается и слушает, когда кто-то из нас говорит. Не удивлюсь, если окажется, что на самом деле это автоматон, который создали в экспериментальной научной лаборатории и вывезли на первое в жизни светское мероприятие.
Фиона же, напротив, воплощенная энергичность. Она всегда такой была. Помню, однажды на званом ужине она так расхохоталась, что у нее портвейн носом пошел. Сидевшие дальше за столом подумали, ей нос расквасили в драке. “Эта девица – свой парень”, – сказал мне как-то поклонник, и я не поняла, с восторгом или с испугом. У Фионы четыре брата, два младших и два старших, так что в детстве она все каникулы играла в крикет и строила на деревьях домики из досок. Как-то раз, когда мы жили в общежитии, сломался бойлер. Четыре дня все остальные ходили грязные и вонючие, Фи же вставала в семь утра и весело мылась холодной водой, зычным альтом напевая что-то из репертуара Гилберта и Салливана.
Годы ее не утихомирили, и улыбка ничуть не потускнела. На Фионе темно-красное бархатное платье: может, боится, что снова чихнет портвейном?
– Где ты живешь, Фи?
– В Пиддлтрентхайде.
– Я серьезно.
– В Пиддлтрентхайде. Это реальное место. Конечно, не дом, а развалюха, но я считаю, что шанс поселиться в деревне под названием Пиддл упускать нельзя, – смеется Фиона, обращаясь к Человеку-роботу. Мне показалось или он действительно кивнул ей в знак того, что понял шутку? Возможно, собравшие его аспиранты перед тем, как отправить сюда, включили функцию “восприятие юмора”. – Чертово платье, – поеживается Фи. – Слишком мало. Сто лет не надевала нарядные шмотки. Раскопала его в секонд-хенде в Дорчестере. – Она обводит пальцем высокий вырез. – Ужасно давит. Чувствую себя как лабрадор.
– Помнишь то синее платье, в котором ты пошла на танцы? – спрашивает Деб. – Те самые, на которых ты…
– Господи боже! – восклицает Фи, задев локоть официанта, который ходит по залу, наполняя бокалы. Он проливает вино на хрупкую худую блондинку из соседней группы; женщина вздрагивает, как от кипятка. – Оно слетело на пол прямо во время танца. Бедный Гаррет Тингамми получил по морде. На большее он со мной и не мог рассчитывать, если уж на то пошло. Теперь-то что уж. Одну грудь мне оттяпали три месяца назад. Потому и без декольте.
Мы с Деб дружно берем Фиону за руки, как будто она едва не упала или того и гляди упадет.
– Фи, мне так жаль, я не знала…
– Да ну что вы, все в порядке, выявили на ранней стадии и так далее. Мне повезло. Мой терапевт моментально сообразил, что к чему. В душе нащупала в груди уплотнение размером с орешек, а через полтора месяца мне уже вставляли имплант. Сиська стала краше прежней, если уж начистоту. Джонни держался молодцом. Сказал, мол, скоро снова будешь скакать.
– Ох уж эти мужчины, – отвечает Деб, осекается, извиняется перед Человеком-роботом, и тот наклоняет голову ровно на тридцать градусов, чтобы показать, что извинения приняты.
– Да я только повеселилась, – говорит Фи. – Что толку себя жалеть. Тем более должен же кто-то всем рулить. Оно само собой не разрулится.
– Чем – всем?
– Клубом верховой езды для инвалидов. Большое дело. Раньше там были только пиддлерцы, потом к ним занесло меня, так что теперь с божьей помощью я там всем заправляю. Детишек к нам возят со всей страны. Некоторые лошадей в глаза не видели, бедняжки. И на поле-то отродясь не бывали, не говоря уж о паддоке. – Фи допивает вино, запрокинув голову, точно горький пьяница. – Такие, кстати, больше всего привязываются к лошадям.
– То есть диплом по теологии тебе все-таки пригодился.
– Еще бы. Отрастила здоровенный нимб.
Она протягивает руку и выхватывает бутылку у официанта, который застывает с открытым ртом. Фи наполняет бокалы до краев – всем, кроме Человека-робота. Поскольку она выше на полфута, то пытается налить сверху и в итоге обливает шампанским его тонкое запястье и, к моему веселью, дорогие часы с металлическим браслетом. “Ой”, – говорит Фи. Я жду, что робот перегорит и взорвется фонтаном искр.
– Вообще, если честно, удивляюсь, что мне поручили чем-то управлять. Я и со своей-то жизнью едва управляюсь.
– Неправда, – к собственному удивлению, возражаю я. Видимо, Рой по такому случаю трудится сверхурочно, не жалея сил, напоминает мне об историях, которые я совсем позабыла. – Помнишь, как ты поехала в Непал ремонтировать школу и нам всем пришлось бежать по городу мини-марафон, чтобы собрать средства? В воскресенье утром собрались сотни людей. И организовала все это ты.
Деб закрывает рот ладонью. Она тоже забыла.
– Господи, марафон.
– Мини-марафон.
– Да какая разница. Это ж был какой-то ужас. Я бежала с похмелья. Дважды останавливалась, “Скорая помощь Святого Иоанна”[53] меня чаем отпаивала. А возле Киза[54] меня стошнило. Я тогда чуть не сдохла, Фи.
– Молодчина, Деб. Если ты чуть не сдохла, делая что-то, значит, все было не зря. Мне ли не знать, – отвечает Фиона. – Господи, да когда уже ударят в гонг или что там у них? Я жрать хочу. Место дорогущее, а они нам даже мисочки арахиса не дали.
– Дамы и господа, милости просим к столу! – раздается чей-то крик совсем рядом, фактически за спиной у Человека-робота, и тот роняет носовой платок, которым пытался вытереть руку. Что-то ему сегодня не везет. По моим подсчетам, шансы на то, что кто-нибудь опрокинет тарелку с супом ему на колени, сейчас примерно три к одному.
– Кто это был? – шепотом спрашиваю я у Деб, когда мы вежливо толпимся у входа в столовую.
– Кто?
– Этот, крошечного роста.
– А. Если верить “Файнэншл Таймс”, он сейчас стоит что-то около ста шестидесяти крошечных миллиончиков. Вроде бы именно за такую сумму он продал компанию, которую сам же и основал. Неплохо, учитывая все обстоятельства.
– Это какие же, например?
– Например, то, каким он был раньше.
– Но кто он?
– Хоббит. Тим Хобсон. Разве не помнишь? Крошка Тим, тот патлатый из соседнего подъезда.
– Так это Хоббит? Но он же был такой волосатый. То есть очень волосатый. Настолько, что не сразу поймешь, где лицо. Я вечно терялась, с какой стороны к нему обращаться. Он же, кажется, был математиком?
– И не только. Остался здесь, защитил диссертацию, которая вызвала интерес у трех человек от силы, а потом выяснилось, что она идеально подходит для этой, как там ее?.. криптографии. Чем он и занялся. Получил субсидию на исследования, основал собственную компанию по разработке программного обеспечения и вырос в того кроху, которого ты видишь сегодня. До сих пор обретается где-то по соседству.
Идущий впереди Хоббит трясет часы, подносит к уху. У меня никак не получается увязать его с прежним Тимом, все равно что смотреть на схему эволюции человека. Я и тогда, кажется, понимала, что он парень умный, но пламенный марксист, а потому думала, что он из породы умников-идеалистов: будет ютиться в какой-нибудь съемной студии, пить дешевый кофе, ходить на демонстрации и решать математические задачи на обратной стороне квитанций в прачечной самообслуживания, дожидаясь, пока постирается его одежда. Что ж, ныне компьютерщики наследуют землю. У Тима, наверное, собственный самолет.
– Как тебе Фи? – спрашивает Деб. – Все та же?
– Все та же и все так же молода. Фи есть Фи.
– Удивительно, как она ухитряется не терять оптимизма и двигаться дальше, несмотря ни на что.
– Да уж.
– Пожалуй, она единственный по-настоящему хороший человек из всех, кого я знаю.
– И единственный по-настоящему счастливый.
Мы на мгновение умолкаем, и я понимаю, что мы с Деб задаем себе один и тот же вопрос: такие, как Фи, делают добро, потому что счастливы? Или же счастливы, потому что делают добро?
Роджер Грэм, вон тот долговязый с усиками как у Омара Шарифа, когда-то писал эссе на подобные темы. Роджер изучал философию и однажды позвал меня в паб “обсудить его теорию этики”. Я решила, что он хочет затащить меня в постель, и всерьез подумывала согласиться. Но когда мы пришли в паб, он принес два стакана сидра, достал томик Аристотеля и действительно завел разговор об этике. И говорил без малого два часа. Я съела три пакета чипсов, чтобы хоть как-то себя поддержать, потом встала и ушла. Интересно, помнит ли он тот вечер.
Нас согнали в столовую, и все толпятся вокруг плана рассадки, надеясь, что их не сунули рядом с теми, с кем они порвали три десятка лет назад. Рядом со мной значится какой-то Маркус. Маркус? Знакомы ли мы с этим Маркусом? Не у него ли я зажулила пластинку? Кажется, Outlandos d’Amour[55], “Полис” тогда как раз набирали популярность. Вдруг он попросит ее вернуть? Что, если с этой потери для него началась череда более глубоких непрестанных утрат? Если он не может смириться с тем, что потерял…
– Кейт Редди! Так и думала, что это ты!
Я круто разворачиваюсь, словно меня сейчас ограбят. Розамунда Пилджер. Это имя Рой отыскал моментально. Роз в своем репертуаре, даже в моей памяти пробилась в начало очереди. Роз, графиня консультаций по вопросам карьеры и королева путаных метафор. Какой была, такой и осталась.
– Роз! Рада тебя видеть. Как поживаешь?
– Прекрасно, как видишь. А ты? Я слышала, ты бросила ту свою работу.
– Да, но это было давно. Еще…
– Что ж, entre nous, ты ничего и не потеряла, не так ли? – Роз вечно говорит что-нибудь вроде entre nous или “держите это при себе” голосом хоккейного тренера, который с боковой линии чихвостит форвардов.
– Вообще-то я вернулась на работу…
– Удачи! Я думаю вот что: стоит устроить себе передышку, и конец.
– Ну, у меня все же есть кое-какой опыт…
– Поминай как звали. – Насколько я знаю, Роз заработала целое состояние на сырьевых товарах. Правда, выглядит она точно набитый конским волосом старый диван, на котором лопнула обивка, так что все же есть на свете справедливость. – С кем ты сидишь? Я с каким-то капелланом. Преподобный Джослин Какой-то. Мужчина, женщина? Бог знает. Все равно гей, скорее всего. Они все такие. – И, высказав мне на прощанье это христианское суждение, Розамунда Пилджер была такова: отправилась прокладывать путь к своему месту. Я вознесла безмолвную молитву за капеллана, кем бы он или она ни был.
20:19
Пережив пилджеризацию более-менее целой и невредимой, за ужином я сижу напротив миловидной дамы. Она меня явно знает, а вот я никак не могу подобрать имя к ее лицу.
Фантастическая память, благодаря которой я поступила в университет, уже давно не та, что раньше. (Рой, пожалуйста, раздобудь мне имя женщины, которая сидит напротив. Кажется, она читала у нас лекции по естественным наукам. Кудрявые каштановые волосы. Доброжелательный взгляд. Многовато макияжа.)
– Ты меня не узнаешь, Кейт? – спрашивает женщина.
– Узнаю, конечно, – отвечаю я увереннее, чем себя чувствую. (Рой, скорее!) – Ты занималась греблей.
– Я была рулевой, – улыбается она. – На первой лодке.
– Нет, – возражаю я, – первой лодкой рулила Франсис.
(Рой, пожааалуйста, найди мне ее имя. И я никогда больше тебя ни о чем не попрошу.)
– Правильно, – соглашается она, – я была в команде парней.
– Не может такого быть. У парней рулевым был Колин.
– Я и есть Колин, – отвечает она. – То есть была им, пока пять лет назад не сделала операцию. Теперь я Кэрол.
Господи Иисусе. (Рой, не ищи.)
– Ну надо же, Колин, как замечательно. То есть Кэрол. Ты молодец. Я, правда, пол не поменяла, но это, пожалуй, единственное, что осталось прежним.
– Да, Кейт, нам всем многое пришлось пережить.
Мне ли не знать.
22:35
Что ж, с ужином я справилась. Или ужин справился со мной. Я как-то не подумала о последствиях поста, необходимого, чтобы влезть в зеленое платье. Два бокала шампанского на пустой желудок, который два месяца не видел углеводов. И это не считая вина, которое, как в сказке, лилось из неиссякающего источника. Мне бы следовало быть осторожнее, но я почему-то нервничала и присосалась к бокалу, как малыш к кружке-непроливайке. А потом узнала, что женщина, за ужином сидевшая напротив меня, та самая, чье имя я никак не могла вспомнить, поменяла пол.
Разве же это справедливо? Кэрол оказалась очень милой, куда приятнее ехидного Колина, которым она была, когда мы в последний раз виделись с ним. С ней. С ними. Двадцать восемь лет спустя не так-то просто вспомнить даже тех, кто не поменял пол. Юноши либо превратились в откормленных хогартовских[56] сквайров, либо совершенно не изменились, только осунулись немного да смотрят поверх очков, точно аукционисты. Мне вдруг подумалось, что мужчины с утратой молодости справляются куда хуже, чем женщины. Не спрашивайте почему. Юноши врываются в жизнь, точно стрелы из лука, но, лишившись движущей силы, так же стремительно падают на землю. Один такой подскочил ко мне после ужина, обдав парами портвейна. Пузатый, как бочка, и практически лысый, если не считать жалкую прядь, аккуратно уложенную гнездом на потной розовой макушке, точно украшение из сахарной ваты на десерте в мишленовском ресторане.
– Кейт, рад тебя видеть. Отличное платье. Как дела?
Я не сразу сообразила, что это Эдриен Кейси. Но мысленно убавила ему четыре стоуна, вернула густые темные волосы, которые спускались к плечам и так красиво сочетались с его карими, точно у спаниеля, глазами, – и вот вам пожалуйста.
– Эдриен, сколько лет, сколько зим! – Я чмокнула его в щеку.
Порывшись в бумажнике, Эдриен отыскал фотографии детей, рассказал, как у него дела. По-прежнему женат на Кэти. Нервный хрюкающий смешок. Живет в Кенте. Каждый день ездит в Лондон на работу. Трое детей. Девочки умницы, блестяще сдали выпускные экзамены в начальной школе. У мальчика с учебой небольшие сложности, Кэти организует батальон репетиторов. Возможно, удастся устроить его в школу икс или в игрек. Ужасно жаль, что в школу, где учился сам Эдриен, теперь просто так и не попадешь.
– В голове не укладывается, Кейт, раньше там учились одни толстые фермерские сынки, – практически проревел Эдриен, перекрикивая шум толпы, – и если ты сам в ней учился, то без проблем мог отдать туда сына. Теперь там одни чертовы русские и китайцы.
– Правда? – Я вспоминаю, что Владимир Великовский рассчитывал устроить сына в Итон.
– Да, все дело в деньгах, ты же понимаешь. Они же все поголовно торговцы оружием. Директор школы теперь все равно что кассир, знай себе чеки выбивай. Дзынь! Или Цзин, если уж на то пошло.
– В смысле?
– Ну если по-китайски. Цзин. Ха-ха! Придется нам всем учить китайский. Будешь сиропчик?
– В смысле?
– Десертное вино. Для меня оно слишком сладкое и выглядит как моча, но птички предпочитают его портвейну, так ведь?
“Птички”? Кто последним из британских мужчин называл женщин птичками? Кажется, тот диджей, которому дали семь лет без апелляции за то, что он лапал несовершеннолетних хиппушек, и было это еще при Вильсоне[57].
Я решаю, что неплохо бы выйти подышать. Извиняюсь и ухожу. Один чулок то и дело сползает, мне все время приходится его подтягивать и пытаться приклеить к ноге нелипнущую резинку. Вот вам и загадочная нестареющая женщина – скорее уж Нора Бетти[58].
Дождь кончился, стены колледжа пахнут временем и чабрецом. Я вдыхаю этот запах, радуясь, что улизнула от Жирного Эдриена. Я ведь приехала сюда, чтобы сбежать от этого всего, вспомнить те годы, когда все разговоры еще не вертелись вокруг школ, отметок и того, сколько баллов Национальная служба приема в университеты и колледжи поставила твоему ребенку в седьмом классе за игру на тубе. Те годы, когда жизнь простиралась перед нами, точно прерия бесконечных возможностей. Последний раз я стояла на этом самом месте в двадцать один год, и при мысли об этом у меня кружится голова. Что бы та Кейт подумала об этой Кейт, увидь она меня сейчас? И на мгновение, на одно лишь мгновение мне хочется вернуться и начать все сначала.
Плюс-минус полночь
Группа женщин собралась в баре в подвале колледжа, на скрипучих кожаных диванах, где мы сиживали сто лет назад, поглядывая на парней, игравших в бильярд и в настольный футбол. В том углу, помнится, стоял автомат с “Космическими захватчиками”, его резкие гудки и свист прерывали все разговоры.
– Помнишь автомат с “Космическими захватчиками”? – спрашивает Деб, словно прочитав мои мысли – то, что от них осталось.
– Нам он казался таким классным, – смеется Анна. – А покажи его сегодняшним детям, и они скажут: полная фигня.
– Зато мечта коллекционера, – вставляет Рейчел.
– Как и мы все, – говорит Деб, указывая бутылкой вина на мой пустой бокал.
– Может, и так, но мы прекрасный винтаж, – заключаю я и, к своему удивлению, понимаю, что правда так думаю. Я вспоминаю об Эмили, о том, насколько труднее приходится тем, кто растет в эпоху социальных сетей. Их ошибки рассматривают точно под лупой, а о том, что им одиноко, узнает весь мир. Все-таки, что ни говори, нам было проще жить без такого вот наблюдения.
Знаете, что самое лучшее во встречах выпускников? Они позволяют взглянуть на собственный выбор в перспективе. Да полно, всегда ли это был наш выбор? За столом в баре сидят женщины, которые некогда находились в равных стартовых позициях, но в конце концов очутились совершенно в разных местах.
Рейчел была, пожалуй, самой целеустремленной из нас. Она до поступления в колледж проглотила весь список литературы по праву и хотела еще. Пока мы зачитывались романами, Рейчел не расставалась с лаконичным томиком под названием “Как разобраться в правилах”. Окончив второй по успеваемости, она устроилась на работу в международную консультационную фирму – правда, после того как вышла замуж за Саймона, который подходил ей как по романтическим (вылитый Роберт Редфорд), так и практическим соображениям (на третьем курсе они были соседями). Все шло в соответствии с планом, пока Рейчел не родила одну за другой двух дочерей. Вторая, Элинор, далась ей непросто, поскольку появилась на свет на семь недель раньше срока, но Рейчел справилась, наняла отличную няню и перебралась поближе к работе, чтобы в обеденный перерыв мчаться домой на такси и кормить малышку грудью. Однажды утром она забыла какие-то документы, вернулась домой и увидела, как две заплаканные крохи стучат в окно, прижавшись личиками к стеклу. Няня болтала по телефону на кухне, детей же закрыла в гостиной. Это был серьезный удар по уверенности Рейчел: “Я и карьеру не построила, и хорошей матерью не стала. Провалила и то и другое”.
Рейчел уволилась, семья переехала в Суссекс, там родились еще двое детей. Всего у четверых детей двадцать три кружка в неделю. У Элинор из-за недоношенности возникли трудности с обучением, так что Рейчел возит ее в специальную школу милях в сорока от дома. Трудно, но не невозможно, “если навести в делах порядок”. Семейное расписание раскрашено в разные цвета и работает как часы, уж об этом девушка, которая в школе выбрала в качестве приза книгу “Как разобраться в правилах”, позаботилась. Правда, Саймон за это время отклонился от плана и сбежал с преподавательницей йоги. “От Саймона все равно не было толку. Нам лучше без него”. В общем, моя подруга Рейчел, которая могла бы стать судьей Высокого суда[59] или как минимум премьер-министром, превратилась в требовательную мамашу из тех, рядом с которыми у школьной ограды я растекалась в лужу некомпетентности. Но был ли это ее выбор?
Красавица Анна, наполовину русская (когда я впервые читала “Анну Каренину”, именно такой и представляла себе героиню), иностранный корреспондент в мире мужчин. Ночные смены, выпивка с парнями, погоня за новыми сюжетами. Отборные ухажеры у нее не переводились: одного бросит, а другие уже нетерпеливо толпятся в очереди. Лет в тридцать пять рутинный мазок показал, что у нее что-то не то с шейкой матки, затем лучевая терапия в сочетании с химиотерапией, а в конце концов ей удалили матку. После этого ухажеров у нее поубавилось, да и качеством они стали похуже. Сейчас Анна живет “с ресторатором Джанни” (официантом, который обирает ее до нитки и еще поколачивает, судя по рассказам Деб). Хотела бы усыновить ребенка, но функциональному алкоголику сделать это не так-то просто, по словам Анны, хотя все-таки возможно. Прекрасное лицо ее стало багровым, одутловатым; Анна кутается в яркий широкий шарф – в таких толстухи прячут свои тела от злых взглядов и мыслей. Разве она что-то из этого выбирала?
Сидящая рядом со мной Анна воркует над фотографиями Эмили в телефоне:
– Господи, Кейт, она вылитая ты. Какая же красавица.
– Эмили в этом сомневается. Она очень самокритична.
– Девушки вечно в себе сомневаются.
– Ну уж ты-то точно нет, правда, Анна? Ты была самой привлекательной из нас.
Анна пожимает плечами:
– И да и нет. Пожалуй, я принимала свою красоту как должное, но не успела выгодно ею распорядиться. А потом было поздно. То ли дело ты, Кейт. Ты все сделала отлично. Карьера, прекрасный брак, чудесные дети.
– Это только так кажется, – протестую я, вспомнив, как скрываю свой возраст на работе. И как приходится лебезить перед мальчишками в два раза меня моложе. И что секса у меня не было с прошлого Нового года. Вспомнив о мужчине, о котором думать не след, потому что я слишком стара для сказок и в жизни не бывает счастливых концов, живешь себе дальше – и все. И вдруг ловлю себя на мысли: единственное из последних тридцати лет, что мне не хотелось бы изменить, – это мои замечательные дети.
01:44
Пьяная и буйная? Не совсем. Мне незачем пить, чтобы буянить, как тогда, когда я отправила электронное письмо не тому адресату. Но сейчас я и пьяная, и буйная. По крайней мере, мне так кажется. Было время, когда я ни за что не отважилась бы прокрасся… прократься… прокрасться одна через весь двор, без джентльмена или хотя бы парня, который поддерживал бы меня под локоток. Но сейчас я одна, без поддержки. Безудержная и неподдержанная. Меня вдруг охватывает странное чувство. Становится как-то одиноко.
– Привет!
Конец моему одиночеству. На клумбе лежит Двуличный Тед. Такое ощущение, что он выпал из окна.
– Привет, Тед. Как дела?
– Ффтельку, Кейт. Профто ффтельку. Пршти. Ты такая красайца, знайшь? Почему мы рсстались? Куда я тольк смтрел?
– Ты изменял мне с Деброй.
– Рази?
– Да.
– Деброй Ричссон?
– Да.
Теду бы извиниться за давний обман. Но он расплывается в блаженной улыбке и произносит:
– Ишь повезло пдлцу. Секс врйом!
Меня это почему-то ужасно смешит.
– Никогда у нас не было секса врйом, попробуй произнести это еще раз, втроем. Дебра в баре. Вылезай из клумбы и иди извинись перед нею.
Он встает, пытается отряхнуть брюки, но промахивается. Я разворачиваю его и направляю ко входу в бар. Даже в теперешнем своем состоянии Двуличный Тед куда перспективнее любого онлайн-ухажера Дебры.
– Привет!
Не успела я избавиться от Теда, как со мной опять кто-то здоровается.
– Роз? Куда это ты?
Ла Пилджер энергично катит к домику охранника дорогой чемоданчик.
– Меня машина ждет. Я должна вернуться в Лондон. В семь утра я должна быть в Канэри-Уорф.
– Сколько же всего ты должна.
– В смысле? – Она подходит ближе, вглядываясь в меня в темноте, словно я обитательница зоопарка. – Перебрала, что ли? Заложила за декольте?
– За воротник.
– Мой тебе совет, Кейт. Коль скоро ты вернулась в Сити и намерена строить карьеру, нужно держать себя в форме. Там все крутятся как белки в колесе. И мужчины и женщины.
– Спасибо, Роз.
Читать бесплатно другие книги:
