Когда я падаю во сне Уайт Карен

Двадцать пять

В ночь перед погребением родителей Маргарет Сисси тоже приснились похороны, только во сне это она лежала в гробу, это ее опускали в черную могилу. Она пробудилась, чувствуя острый запах свежей земли. До рассвета было еще далеко, но ей так и не удалось заснуть. Тошнотворное ощущение беспомощности сковало тело, и, уже пробудившись от сна, Сисси по-прежнему судорожно хватала ртом воздух, отчаянно пытаясь найти выход из удушливой тьмы. Ей все казалось, будто она смотрит со дна могилы, а сверху падают комья земли. Сердце заледенело от предчувствия беды.

Наконец наступило утро. Сисси стояла на кладбище при церкви Принц-Джордж-Уинья, подняв черную вуаль, чтобы та не щекотала нос. На участке Дарлингтонов, где в течение трех сотен лет находили упокоение члены славного рода, черными ранами зияли две могилы.

Сисси приложила платок к щекам, чтобы промокнуть испарину, делая вид, будто вытирает слезы. На похоронах полагается плакать, к тому же усопшие ей не чужие: она знала мистера и миссис Дарлингтон почти всю жизнь. «Какая трагедия!» – шептались жители Джорджтауна, словно опасаясь, что если произнесут это вслух, Маргарет разобьется на мелкие осколки.

Тем не менее Сисси не плакала. Ей было слишком жарко и неудобно в черном шерстяном платье; из-за влажного майского воздуха оно отсырело и стало тяжелым, словно доспехи. Кроме того, она так изнервничалась, что на слезы сил просто не было.

Битти успокаивающе сжала руку Сисси. Об удаче Дарлингтонов ходили легенды; почему же она от них отвернулась? Что это означает? Отец Сисси утверждал: нет ни удачи, ни злого рока, один лишь Божий промысел. Но если Господь добр и милосерден, зачем Он забрал родителей Маргарет?

Сисси вспомнила, как мать предостерегала ее от общения с Маргарет. Зависть – один из смертных грехов, говорила она: даже если попытаешься замаскировать зеленоглазое чудовище под видом дружбы или восхищения, оно все равно будет таиться в засаде, готовясь вонзить в тебя когти.

Священник принялся читать молитву. Маргарет крепко держалась за Бойда, уткнувшись лицом ему в плечо, а тот обнимал ее, не позволяя упасть. Глядя на них, Сисси почувствовала небывалую тяжесть, словно на сердце лег камень, утягивающий в илистый омут отчаяния.

Пастор произнес последнее «аминь», и скорбящие потянулись к выходу с кладбища. Битти указала подбородком на Хардингов, прибывших из Лондона, – дядя Маргарет служил в американском посольстве в Англии. Тетя Дороти мягко взяла Маргарет под руку, высвободив из объятий Бойда, и усадила на заднее сиденье черного автомобиля. Дядя Милтон предложил Бойду присоединиться, и тот кивнул, виновато взглянув на Сисси.

Все они поехали в Карроумор, где тетя Дороти с большим вкусом организовала поминки. Покойная сестра гордилась бы ее твердостью: у миссис Хардинг не было времени предаваться безделью или скорби.

В глубине души, в дальнем уголке, отведенном под благожелательные мысли, Сисси радовалась присутствию тети Дороти: должно быть, это большое утешение для Маргарет. А еще она надеялась, уже не столь благожелательно, что Маргарет обратится за утешением к тете и наконец перестанет цепляться за Бойда, как делала с того самого дня, когда ее вызвали в морг.

Из-за чрезвычайной занятости дяди Милтона Хардинги собирались уже на следующей неделе вернуться в Лондон. Они хотели, чтобы Маргарет поехала с ними, но та решительно отказалась, заявив, что станет жить в Карроуморе. Только после горячих заверений со стороны Сисси, Битти и их родителей, что Маргарет будет обеспечен постоянный уход, ее родственники с неохотой разрешили ей остаться.

Памятуя о прогрессивных взглядах тети Дороти, Битти попыталась уговорить Маргарет рассказать ей о беременности. Отличный выход – родить ребенка в Лондоне, и никто в Джорджтауне ничего не узнает. Однако Маргарет твердо намеревалась остаться в Карроуморе. Она была уверена, что Реджи появится со дня на день, и цеплялась за эту последнюю надежду как утопающий за соломинку. Битти и Сисси не разубеждали ее, опасаясь за благополучие малыша и не желая разрывать единственную ниточку, удерживающую Маргарет в здравом рассудке.

Семейный адвокат позаботился, чтобы Маргарет не испытывала недостатка в средствах, и уладил дела с недвижимостью. Дядя Милтон был назначен опекуном и управляющим всем имуществом. Маргарет, как обычно, вышла сухой из воды; эта мысль приводила Сисси в дурное расположение духа. Любовь к подруге и сострадание ее горю боролись против зеленоглазого чудовища, вонзающего когти в самое чувствительное место, где-то между лопаток.

Сисси бросила последний взгляд на могилы и содрогнулась, вспомнив свой сон. Она хотела пойти за родными, но Битти удержала ее.

– Побудь со мной. Хочу выкурить сигаретку.

Сисси сказала родителям, что присоединится к ним в Карроуморе, стараясь не замечать встревоженный взгляд матери. С тех пор как доктор Гриффит сообщил печальную весть о Дарлингтонах, миссис Пернелл тряслась над Сисси, как над младенцем, словно опасаясь, что ее малышка вот-вот поранится об острый угол.

Битти сняла перчатки и сунула их в сумочку. Они же помнутся. Впрочем, ее совершенно не тревожила мятая юбка, обтрепанный подол или прямые волосы без намека на укладку – она грозилась обрезать их совсем, сделать стрижку «под мальчика».

Битти прикрыла глаза, с наслаждением затянулась и выдохнула. Кольца дыма поднялись вверх, цепляясь за ветки старого дуба, оплетающего своими корнями могилы первых Дарлингтонов.

– И что ты собираешься делать?

Сисси непонимающе взглянула на подругу.

– Ты о чем?

– О том, что Маргарет вцепилась в Бойда мертвой хваткой. Мне это не по душе, а тебе и подавно.

– Конечно, не по душе. – Сисси отвела взгляд. – Но ведь Маргарет только что потеряла родителей, к тому же беременна и не замужем, а отец ее ребенка за полмира отсюда, готовится уйти на войну. Бойд – брат Реджи, поэтому вполне объяснимо, что Маргарет обращается именно к нему.

– Ты сама-то себя слышишь? Вообще-то, Маргарет – твоя лучшая подруга. «Дружба навек», помнишь? Да, сейчас жизнь у нее пошла кувырком, и во многом это ее собственная заслуга, но она либо пребывает в блаженном неведении, либо, еще хуже, все понимает, но ей наплевать: ты – ее близкая подруга, а Бойд – твой жених.

– Как ты можешь так говорить, Битти? – удивленно спросила Сисси. – Уверена, если бы мы поменялись местами, Маргарет бы не возражала, если бы Бойд меня утешал.

– Еще как бы возражала. Маргарет понятия не имеет, что значит уступать другим. Она не виновата, ее просто этому не учили. Легко быть щедрой, когда у тебя все есть, а у нее всегда всего было в избытке. Но это не означает, что она щедрая и великодушная.

Сисси повернулась и пошла прочь, не желая слушать, как Битти озвучивает ее собственные постыдные мысли.

– Она наша подруга…

Битти схватила ее за руку и развернула лицом к себе.

– Всему существует предел. Запомни это. Я тоже люблю Маргарет, мы с ней как сестры. И я помогу ей справиться с трудностями. – Она прикусила нижнюю губу, словно раздумывая, говорить или нет, и наконец произнесла: – Я рассказала миссис Хардинг о ребенке.

– Как ты могла?! – Сисси пришла в ужас, что Битти нарушила обещание, и в то же время испытала облегчение: слава богу, теперь Маргарет уедет и все образуется. – И что она сказала?

– Совсем не то, чего я ожидала. Тетя Дороти недвусмысленно дала мне понять, что даже намек на скандал погубит карьеру ее мужа. Однажды он станет послом при Сент-Джеймсском дворе[32], а людям, замешанным в скандалах, туда дороги нет. Именно так она и выразилась. – Битти снова затянулась. – Максимум на что она готова, – попросить мужа задействовать связи, найти Реджи и сообщить ему о ребенке. Больше ничего.

– Это ужасно. Как бессердечно! Ты рассказала Маргарет?

– Нет конечно. – Битти подошла ближе, распространяя запах никотина. – Мы – ее подруги и должны быть с ней. Но не забывай: Маргарет сама заварила кашу и теперь расплачивается. Не допусти, чтобы ее ошибки разрушили твою жизнь.

Прошло три недели с похорон Дарлингтонов. Сисси полола сорняки в саду, когда у дома остановилась машина Бойда. Миссис Пернелл встала; на ее лице отразилась тревога.

Сисси тоже поднялась, недоумевая, почему Бойд так долго не выходит из машины. Наконец он вышел и скованной походкой направился к крыльцу. Низко надвинутая шляпа не могла скрыть мрачно сомкнутых губ. Сисси хотела выбежать ему навстречу, однако мать удержала ее.

– Иди в дом и приготовь сладкого чая, а мы пока потолкуем. Мне не нравится кашель твоего отца, хочу спросить у Бойда совета.

Сисси собралась возразить, но по лицу матери поняла – не стоит. Она зашла в дом, оставив маму беседовать с Бойдом – должно быть, о предложении руки и сердца, которого тот еще не сделал, а может, о душевном здоровье Маргарет.

Сисси и Битти ежедневно навещали Маргарет, но та с каждым днем все больше отдалялась. Миссис Пернелл предложила Маргарет переехать к ним. Она отказалась, объяснив, что в Карроуморе чувствует себя ближе к родителям. В глубине души Сисси обрадовалась отказу: подруга и так занимала значительную часть ее жизни, и ей не хотелось отдавать в распоряжение Маргарет дом и семью.

Сисси принялась разливать сладкий чай по стаканам. Руки так дрожали, что пришлось дважды вытирать пролитое. Наконец в кухню вошла мама.

– Что с тобой происходит, Сессали? – спросила она, забирая кувшин.

– Ничего, то есть много чего. Он пришел сказать, что не хочет жениться на мне? Я знаю, в тот день, когда доктор Гриффит сообщил о Дарлингтонах, Бойд собирался объясниться, но с тех пор ни разу не заговаривал об этом. Боюсь, он передумал.

Миссис Пернелл, прищурившись, посмотрела на нее. Только сейчас Сисси заметила в материнских волосах седину, а на лице глубокие морщины.

– Милая моя девочка, тот, кто влюблен по-настоящему, не может передумать. Ваши пути могут разойтись, но истинная любовь не проходит. Не забывай об этом, хорошо?

– Я уверена в своих чувствах к нему. Знаю, он чувствует то же самое. Я просто не понимаю, мама.

Мать заключила ее в объятия, и Сисси уткнулась лбом в ее грудь, совсем как в детстве.

– Бойд – хороший человек, с сильным чувством ответственности. Он, как и ты, понимает, что твоя лучшая подруга пережила страшную трагедию и праздновать свадьбу будет не только несвоевременно, но и жестоко. – Она отстранилась и заглянула Сисси в глаза. – Ты еще очень молоденькая, Сессали. У тебя вся жизнь впереди; будут и радости и разочарования. Наберись терпения. Твоя судьба сложится точно так, как предназначено, но не обязательно так, как ты ожидаешь или планируешь. Твой отец сказал бы, на все воля Божья. А я говорю – если будешь следовать своему сердцу, оно поведет тебя по правильному пути.

Впервые мама заговорила с Сисси о сердечных делах. Это растрогало и напугало ее.

– Почему ты говоришь мне об этом?

– Потому что ты – моя дочь, и я люблю тебя. Ты уже взрослая женщина, но я все равно беспокоюсь о тебе. – Миссис Пернелл поджала губы, обдумывая, что сказать. – Помнишь, я предупреждала про Маргарет?

Сисси кивнула, чувствуя дурноту.

– Легко быть доброй, щедрой и преданной, когда у тебя все есть. Но настоящий друг остается таким даже когда всего лишится.

– У Маргарет трудные времена, мама. Мы должны относиться к ней с пониманием.

Миссис Пернелл помрачнела.

– К сожалению, Бойд приехал с плохими новостями. Я поняла это, как только его увидела, потому и отослала тебя в дом. Сразу стало ясно, что речь пойдет о Маргарет.

– С ней все в порядке? – спросила Сисси, стараясь сохранять спокойствие.

– Да, слава богу. Но, боюсь, Бойд привез дурные вести о своем брате.

Бойд сидел в кресле на крыльце. Завидев Сисси и миссис Пернелл, он поднялся и открыл для них дверь. От его напряженного взгляда у Сисси замерло сердце. Она споткнулась; Бойд подхватил ее под локоть. Сладкий чай расплескался и попал ему на рукав.

– Ты привез новости о Реджи? – чужим голосом спросила Сисси.

Бойд кивнул, всем своим видом выражая безутешное горе.

– Его больше нет, Сисси. Реджи погиб в Японии во время учебного полета.

Стаканы выпали у нее из рук и разбились о доски крыльца. Звон стекла почти заглушил крик, эхом отдающийся в ушах. Сисси поняла, что это она кричит, только когда Бойд прижал ее к себе, повторяя: «Все хорошо, все хорошо».

В эту минуту ей стало ясно: хорошо уже никогда не будет.

Двадцать шесть

Потолок в больничной палате теперь лазурного цвета, словно небо после урагана. Люди удивляются, как небо может быть таким ясным после страшной бури. Ничего удивительного. Гэбриел однажды сказал: ураган отмывает небеса дочиста, чтобы нам было на что полюбоваться и отвлечься от причиненных им разрушений.

Наша жизнь устроена точно так же. Если найти в ней что-то хорошее и чистое, остальное уже не важно. Я не понимала этого, пока не провалилась под пол Карроумора.

Сисси поливает многочисленные цветы и тихонько напевает себе под нос. Я помню песню, но не могу вспомнить название. Жаль, Ларкин здесь нет – она бы обязательно подсказала. Я знаю, откуда взялась эта необычная привычка – помнить названия всех песен. Когда мы с Мэком ссорились, музыка становилась для Ларкин ясным небом, на котором можно сосредоточиться, чтобы не видеть плохого.

Я снова парю под потолком. Мелькает желтое платье – теперь я знаю, мамино. Нетерпеливо рычит машина Эллиса.

– Я попросила Мэка спустить с чердака старый фотоальбом. Хочу показать Ларкин фотографии, – говорит Сисси. Она ставит лейку на пол у окна и садится рядом со мной. – Я обещала, что мы с тобой обязательно посмотрим их вместе, поэтому не буду убирать альбом, пока ты не придешь в себя.

Она сама-то верит в то, что говорит, или просто хочет меня утешить? Сисси зажимает руки между колен, будто школьница, и я тихонько хихикаю про себя – уж очень забавно видеть ее такой. Сисси всегда держалась серьезно, словно материнство – настолько тяжелая и важная работа, что выглядеть иначе просто непозволительно. Конечно, теперь-то мне все понятно. Может, если бы я узнала правду раньше, то вела бы себя по-другому и нам обеим было бы гораздо легче.

– Ларкин видела отчет о пожаре. Начальник пожарной охраны напротив записи о смерти твоей мамы сделал пометку «подозрительно». – Сисси молчит, словно ожидает моего ответа. – Мне кажется, ты догадывалась об этом, только не могу понять откуда. Ты ведь тогда была совсем маленькой.

Сисси смотрит в окно; там видна лишь стена другого здания.

– Ты написала на ленте «Я знаю про Маргарет». Ты имела в виду то, что произошло во время пожара?

Она снова замолкает. Я собираю все силы, чтобы побороть тяжесть, удерживающую меня между жизнью и смертью. Нужно рассказать о том, что знаю и откуда мне стало об этом известно. Я обнаружила правду вовсе не в официальных рапортах, а там, где Сисси ни за что не догадалась бы искать. В тайнике, скрытом у всех на виду.

– Меня допрашивали полицейские и главный пожарник, – говорит она. – Я сказала, что приехала присмотреть за тобой и Маргарет, и это чистая правда, но кое-что утаила. Я боялась – если расскажу, мне не позволят заботиться о тебе. Для меня не существовало ничего важнее, ведь ты с самого начала должна была стать моей дочерью.

По потолку идет рябь, словно по воде. Мои узы слабеют. Я внимательно слушаю Сисси: похоже, она вот-вот откроет правду, которая поможет мне освободиться.

– В тот вечер я чувствовала себя совсем разбитой, вся извелась от беспокойства. Мы думали, что вы уехали, и очень за вас переволновались, особенно за тебя. Ты была совсем малюткой – всего два годика. Маргарет подвергла тебя опасности, ведь вы должны были уехать в Огасту. Помню, я ужасно злилась на Маргарет. Никто не знал, где вы и что с вами. Начиналась буря, но мы с Битти отправились искать вас. Конечно, мне сразу пришло в голову, что вы в Карроуморе. Я ехала сквозь ливень, от нервов руки соскальзывали с руля. Чудом не сорвалась с моста. Понятия не имею, как мне удалось добраться целой и невредимой.

Она с трудом сглатывает, глядя куда-то в даль, и продолжает:

– Приехав в Карроумор, я не увидела машины твоей мамы, поэтому решила, что вас здесь нет. Только потом я узнала – Маргарет припарковалась с другой стороны дома. Бушевал ураган, и мне не пришло в голову заглянуть за угол.

Сисси берет с прикроватного столика флакончик с лосьоном для рук. Она так расстраивается, будто это доктора виноваты, что мои руки и ногти не в идеальном состоянии. Жаль, я не могу напомнить ей, что занимаюсь реставрацией старой мебели.

Сисси принимается втирать лосьон в сухую кожу и растрескавшуюся кутикулу. Ее прикосновения едва чувствуются – рука словно затекла. Я как цикада: все думают, что я лежу в постели, а на самом деле я под потолком. Однако мне нравятся эти ощущения; чувствую себя любимой. Только сейчас я начинаю понимать, как сильно Сисси меня любит. Надеюсь, она все же вспомнит, почему мои руки огрубели.

– Я испугалась, что вы пропали, – говорит она, вытирая глаза рукавом. – Если бы с тобой случилась беда, я никогда бы не простила Маргарет. И себя тоже.

Сисси замолкает. На мою руку падает слезинка.

– К счастью, я нашла вас целыми и невредимыми. Я сказала полицейским и пожарным, что спала и не заметила, как начался пожар. Так оно и было. Меня спрашивали, почему я находилась в спальне, а не в погребе или другом безопасном месте, где можно укрыться от бури, и я ответила, что не знаю. Это моя единственная ложь о том вечере. Я все помню, но правда слишком постыдна.

Сисси пересаживается на другой край кровати и принимается за вторую руку. Ее движения медленные, совсем старческие. Мне становится грустно, ведь это все из-за меня. Я хочу сказать, что люблю ее, и попрощаться, но не знаю, как.

– Ты должна поделиться тем, что выяснила про Маргарет. У меня на сердце неспокойно: вдруг я сделала во сне что-то дурное? Мне нужно узнать правду.

Сисси вздыхает.

– Полицейские спрашивали: может, я уронила свечу, или оставила ее слишком близко к занавеске, или закурила сигарету. Ерунда какая. В жизни не выкурила ни одной сигареты, – ворчит она. – В чудом уцелевшей пепельнице нашли окурки. Ничего удивительного: Битти дымила как паровоз, а мы с ней приезжали в Карроумор почти каждый день.

Треск в потолке стихает. Звук выдавливаемого лосьона кажется еще громче. Голос Сисси изменился, словно она выпила горькое лекарство и не может избавиться от противного привкуса.

– Почти каждый день. – Она, не скрываясь, плачет и вытирает слезы рукавом. – Это было все равно что ходить по битому стеклу, но я с радостью приезжала туда, лишь бы побыть с тобой.

Медсестра объявляет, что пора принимать ванну. Сисси встает, улыбается, убирает лосьон и целует меня в лоб.

– До свидания, малышка Айви. Я приду завтра. – Она подходит к двери и оборачивается. – Пожалуйста, просыпайся, дорогая. Прошу тебя.

Я слышу ее шаги по коридору, чувствую запах лосьона. Надеюсь, она тоже его чувствует. Мои ухоженные руки стали хрупкой преградой, не позволяющей мне снова взмыть под потолок.

Наверное, я в тонком месте, где наш мир тесно соприкасается с загробным. Знать бы, что теперь делать.

Сисси принесла в столовую пухлый фотоальбом и обувную коробку, битком набитую фотографиями. Она извинилась за то, что снимки не разобраны – воспоминания о прошлом причиняли ей боль, поэтому альбом и коробка оказались на чердаке. Мне все равно предстоит задержаться минимум на неделю, так что я ими займусь. Приведу в порядок, разложу по новым альбомам – традиционным, из бумаги и картона. Фотографии столько лет пролежали на чердаке, современные технологии им ни к чему.

Не успела я открыть обложку, прозвенел звонок. Скрипнула входная дверь. Я напряглась: немногим разрешается заявляться к Сисси, не дожидаясь приглашения, и одного из этих счастливчиков я не желаю видеть.

– Ларкин, ты здесь?

Слава богу, это Мейбри, а не Беннетт.

– Я в столовой.

Мейбри заглянула ко мне. В одной руке у нее были два стаканчика с логотипом «Райское мороженое у Гэбриела», а в другой – пара розовых пластиковых ложек и салфетки.

– Я зашла извиниться.

– За Беннетта?

– Нет, – удивленно ответила Мейбри. – Судя по твоему лицу, ему есть за что просить прощения. Потом об этом поговорим. – Она протянула мне стаканчик с мороженым. – Хочу извиниться за Эллиса. Он должен был прийти сам, но папа позвал его красить сарай.

– Извиниться? За что?

– За то, что заблевал тебя с ног до головы. Эллис сказал, на тебе было уродское черное платье, так что ничего страшного, но он, скорее всего, просто повторил слова Беннетта.

Мейбри села за стол и поставила передо мной стаканчик.

– Карамельное с морской солью и пеканом, твое любимое. Правда, всего один шарик, и в стаканчике, а не в здоровенном вафельном рожке, как раньше. – Она скорчила гримасу. – Чем старше становлюсь, тем тяжелее желудок переносит все эти сладости. Немножко подтаяло по дороге, но я помню, ты любила, чтобы мороженое было мягкое.

– Спасибо, – улыбнулась я.

Возвращаться к старой дружбе все равно что влезать в растянутые треники, сто лет провалявшиеся в шкафу. Жаль, невозможно стереть воспоминания, грозовым облаком омрачившие наше прошлое.

Я зачерпнула полную ложку мороженого и отправила его в рот, чувствуя, как сладкая жидкость течет в горло.

– О господи, благодать-то какая. Такое же изумительное, как прежде. Эллису не за что извиняться, но все равно спасибо. Кстати, очень вовремя.

Мейбри подсела ко мне поближе:

– Что это у тебя?

– Фотографии Сисси, Битти и бабушки Маргарет в молодости. И еще немного маминых, где она маленькая. Все это время они пролежали на чердаке. Наверное, не одна я виновата в том, что никогда не спрашивала про бабушку. О ней никто не упоминал. Я даже и не знала о ее существовании.

Мейбри недоверчиво приподняла брови, но ничего не сказала. Я положила перед собой фотоальбом. Темно-коричневая кожаная обложка высохла и растрескалась по углам, кармашек в самом конце забит до отказа. Заметив мою неуверенность, Мейбри решительно раскрыла альбом.

– Это Карроумор.

Не обгорелые развалины, которые я знаю, а величественный особняк, целый и невредимый. Беленые колонны сверкают на солнце, газон тщательно ухожен, в оконных стеклах отражается небо и ветви деревьев, нетронутые каменные ступени ведут к массивной входной двери.

– Смотри. – Мейбри ткнула пальцем в качели на крыльце, нынче сгнившие и развалившиеся. На снимке они безмятежно висят неподалеку от входа, а на них – три девочки лет семи-восьми в нарядных платьицах с рюшами, лакированных туфельках и с ленточками в волосах. К спинке качелей привязаны шарики: видимо, детский день рождения. – Спорим, это Маргарет. – Мейбри указала на девочку в середине.

Фотограф снимал издалека, поэтому ее лицо невозможно было различить, зато волосы сияли, словно золото. Она затмевала собой сидящих по бокам подруг, так что на первый взгляд казалось, будто на качелях, кроме нее, больше никого нет.

– А это Сисси. – Я указала на девочку со светлыми волосами, не такими сияющими, как у Маргарет.

Сисси скромно сложила руки на коленях, а Маргарет прижимала ладони к груди, словно ее переполняли радость и любовь.

– И Битти.

Третья девочка смотрела прямо в объектив, держа что-то во рту. Волосы у нее короче, чем у подруг, а удерживающий их обруч вот-вот свалится с головы.

– Не иначе, жует «Тутси-ролл», – сказала я. – Только потому, что слишком маленькая, чтобы курить.

Дальше шли фотографии с того же дня рождения. Там присутствовали и другие дети, все в бумажных колпаках и с шариками, но Маргарет всегда была вместе с двумя верными подругами. И даже на парадном портрете Маргарет с родителями – увы, я не знаю, как звали прабабушку и прадедушку, Сисси и Битти попали в кадр, ожидая, когда им можно будет вернуться на законные места подле Маргарет.

Я медленно перелистывала страницы, смакуя тающее мороженое. Мы с Мейбри, обмениваясь замечаниями, разглядывали фотографии трех подруг – с начальных до старших классов и после школы. В альбоме оказалось много снимков внутри Карроумора, в особенности – в белом зале, похожем на свадебный торт. Обычно там запечатлевали официальные события. Вот, например, Маргарет в бальном платье – не иначе, в день дебюта: ярко-белый атлас почти сливается с изысканной лепниной.

Конечно, были и фотографии, так сказать, «с полей»: три девушки загорают на причале (сейчас от него ничего не осталось), красят ногти на ступеньках заднего крыльца, с заговорщическим видом стоят под Древом Желаний.

Больше всего мне понравилась фотография, где они втроем втиснулись на переднее сиденье старомодного кабриолета. Маргарет за рулем; на ней почти невесомый шарф и огромные солнечные очки. Она – воплощение элегантности, изысканности и стиля, в противоположность подругам.

– Принести еще мороженого? – спросила Мейбри. – Ты скребешь ложкой по дну.

Я с удивлением перевела взгляд на пустой стаканчик:

– Нет, спасибо. Мне хватит.

– А вот посмотри. – Мейбри отодвинула стаканчики на середину стола. – Если бы я не знала, то могла бы поклясться, что это ты.