Клиника: анатомия жизни Хейли Артур
— Мы тоже потеряли одного — между четвертым и пятым. — Мужчина снова стал рыться в карманах. — Огонька не найдется?
Джон достал зажигалку и протянул ее собеседнику.
— Так, значит, это ваш шестой ребенок?
— Нет, восьмой. — Тощий человек прикурил самокрутку. — Иногда мне кажется, что это перебор. — Он резко спросил: — А вы хотите вашего?
— Вы имеете в виду ребенка?
— Нуда.
— Конечно, — удивленно ответил Джон.
— А мы после первого больше не хотели. Я считаю, что и одного-то много.
— Почему же у вас их восемь? — непроизвольно спросил Александер. Высокий худой человек оказывал на него какое-то гипнотическое воздействие.
— Это лучше спросить у моей жены — у нее уголь в трусах. Дай ей пару пива, потискай во время танца — и она тут же хочет, прямо на месте. Нет бы потерпеть до дома. — Мужчина выдохнул клуб дыма и вздохнул: — Сдается мне, что все наши дети зачаты в самых странных и неподходящих местах. Однажды мы были в универмаге и занялись этим в кладовке — среди швабр и тряпок. После этого родился наш четвертый. В универмаге, между прочим, мы ничего так и не купили.
Джон едва не расхохотался, но потом вспомнил, зачем он здесь, и сразу погрустнел.
— Надеюсь, у вас все будет в порядке, — сказал он вслух.
— У нас с этим всегда все в порядке, — мрачно заметил мужчина, — в этом-то и беда. — Он вернулся на свое место и развернул газету.
Оставшись один, Джон опять стал смотреть в окно. Прошел уже час и сорок пять минут, как он здесь. Наверное, ждать осталось уже не долго. Жаль, что он не увиделся с Элизабет до того, как ее увезли в родовой зал, но все случилось так быстро. Когда Баннистер сказал ему про Элизабет, он был на кухне по поручению доктора Пирсона — брал смывы с тарелок после посудомоечных машин, чтобы проверить, соответствуют ли эти машины гигиеническим стандартам. Он сразу же побежал в приемное отделение, но жену уже увезли в акушерское. Джон пришел сюда и стал ждать.
Дверь открылась, и на пороге появился доктор Дорнбергер. По его лицу Джон попытался понять, хорошие или плохие новости его ждут. Но лицо врача было совершенно бесстрастным.
— Это вы Джон Александер? — спросил Дорнбергер.
— Да, сэр. — Он видел этого гинеколога несколько раз, но говорил с ним впервые.
— С вашей женой все в порядке, — сказал врач, не тратя время на предисловие.
Джон мгновенно испытал чувство невероятного облегчения.
— А с ребенком? — спросил он.
— У вас родился мальчик, — спокойно ответил доктор Дорнбергер. — Вы сами знаете — он родился раньше срока, и я должен сказать — он очень слаб.
— Он будет жить? — Только задав этот вопрос, Джон понял, сколь много зависит от ответа.
Дорнбергер достал из кармана трубку и принялся ее набивать. Покончив с этим, он неторопливо произнес:
— Скажем, что шансы хуже, чем если бы он родился в срок.
Джон подавленно кивнул.
Дорнбергер не спеша убрал кисет и тем же ровным тоном, но с сочувствием объяснил:
— Ребенок родился на тридцать второй неделе — на восемь недель раньше положенного срока. Он не готов к самостоятельной жизни. Никто не готов, если рождается так рано.
— Да, я понимаю. — Джон едва сознавал, что он говорил. Все его мысли были об Элизабет и о ребенке, который так много для них значил.
Доктор Дорнбергер достал спички и раскурил трубку. Затянувшись, он добавил:
— При рождении ребенок весил тысячу шестьсот граммов. Для сравнения скажу, что в наше время ребенок считается недоношенным, если его вес при рождении меньше двух с половиной килограммов.
— Понятно.
— Ребенок, естественно, лежит в кувезе. Конечно же, мы делаем все, что в наших силах.
Джон посмотрел гинекологу в глаза:
— Значит, надежда есть?
— Надежда есть всегда, сынок, — негромко ответил Дорнбергер. — Даже когда у нас нет ничего, надежда остается.
Помолчав, Джон спросил:
— Я могу сейчас увидеться с женой?
— Да, — сказал Дорнбергер. — Я пойду с тобой на пост.
Когда они выходили, Джон оглянулся. Высокий худой человек с любопытством смотрел ему вслед.
Вивьен не вполне понимала, что происходит. Только что пришла постовая сестра и сказала, что сейчас Вивьен повезут на рентген. С помощью практикантки сестра переложила Вивьен на каталку и повезла по коридорам, по которым Вивьен не так давно ходила сама. Теперь же она ехала по коридорам как во сне; эта поездка прекрасно соответствовала нереальности того, что с ней в последнее время происходило. Она вдруг перестала испытывать страх перед тем, что с ней будет. Предстоящее неизбежно, и ничего уже нельзя изменить. Наверное, подумала она, это депрессия, крушение надежд и иллюзий. Ведь сегодня ей будет вынесен приговор, которого она так боялась. Приговор, который превратит ее в калеку, лишит свободы передвижения, одним махом отнимет у нее многое из того, что до сих пор было естественной частью ее жизни. От последней мысли безразличие прошло, и в душу снова начал вползать страх. Как ей хотелось, чтобы Майк был рядом с ней!
У входа в рентгеновское отделение ждала Люси Грейнджер.
— Мы решили сделать еще один рентгеновский снимок, Вивьен, — сказала она. — Это займет совсем немного времени. — Она повернулась к стоявшему рядом с ней мужчине в белом халате: — Это доктор Белл.
— Привет, Вивьен. — Он улыбнулся ей, глядя сквозь толстые стекла очков в роговой оправе, а потом обратился к сестре: — Будьте добры историю болезни.
Пока врач быстро листал историю, Вивьен повернула голову, чтобы увидеть, куда ее привезли. Они находились в маленькой приемной, в углу которой располагалась стеклянная кабинка сестринского поста. У противоположной стены сидели другие больные — двое мужчин на креслах-каталках, одетые в больничные пижамы, а также женщина и мужчина в уличной одежде. У мужчины рука была в гипсе. Эти двое пришли сюда или из отделения «Скорой помощи», или из поликлиники, подумала Вивьен. Мужчина в гипсе явно нервничал и чувствовал себя не в своей тарелке. Здоровой рукой он судорожно сжимал листок с отпечатанным текстом. Было такое впечатление, что это пропуск, который позволит ему покинуть это страшное место.
Белл закончил читать историю болезни, вернул ее сестре, а потом обратился к Люси:
— Мне звонил Джо Пирсон. Вы хотите сделать повторные снимки колена, чтобы увидеть, не появились ли там новые изменения?
— Да, — кивнула Люси и тихо, чтобы не услышала Вивьен, добавила: — Это идея Джо: посмотреть, есть ли рост.
— Замечательная идея. — Белл подошел к посту и написал назначение снимка. Потом он спросил у сидевшей на посту девушки: — Кто из рентгенлаборантов у нас свободен?
Девушка заглянула в список:
— Джейн и мистер Фербен.
— Думаю, мы попросим Фербена сделать эти снимки. Найдите его, пожалуйста.
Вернувшись к каталке, Белл объяснил Люси:
— Фербен — один из наших лучших рентгенлаборантов, а нам ведь нужны очень хорошие снимки. — Затем он улыбнулся Вивьен: — Доктор Пирсон попросил меня лично заняться вашим случаем, и я, как видите, это делаю. А теперь прошу в кабинет.
С помощью Белла сестра ввезла каталку в большой кабинет, большую часть которого занимал рентгеновский стол, стоявший под аппаратом, подвешенным к потолку с помощью вращающегося подвижного цилиндра. В примыкающей к кабинету комнатке, отгороженной толстым стеклом, Вивьен рассмотрела панель управления рентгеновским аппаратом. Следом за ними в кабинет стремительно вошел невысокий моложавый человек с короткой стрижкой. Движения его были быстрыми и очень точными, словно он стремился делать все скоро, но с минимальной тратой сил. Взглянув на Вивьен, он обернулся к рентгенологу:
— Слушаю вас, доктор Белл.
— Карл, я хочу, чтобы ты занялся этой больной. Кстати, ты знаком с доктором Грейнджер? — Он повернулся к Люси: — Это Карл Фербен.
— Кажется, мы не знакомы. — Люси протянула руку рентгенлаборанту.
— Здравствуйте, доктор.
— А это наша пациентка, Вивьен Лоубартон, — пояснил доктор Белл и еще раз улыбнулся девушке. — Она практикантка, поэтому мы с ней так носимся, — шутливо добавил он.
— Привет, Вивьен. — Приветствие Фербена было таким же стремительным, как и все его действия. Он перевел стол из вертикального положения в горизонтальное, бодро приговаривая: — Нашим избранным клиентам мы предлагаем на выбор «Виста-Вижн» или «Синема-Скоп». Образцы выдержаны в роскошных черных и серых тонах. — Он взглянул на назначение, которое положил перед ним доктор Белл: — Левое колено? Что-нибудь особенное, доктор?
— Нам нужны качественные снимки в передней, задней, боковой и косой проекциях и обзорный снимок коленного сустава. — Белл подумал и добавил: — Пять или шесть снимков, и повторить на правом колене.
— Формат четырнадцать на семнадцать, чтобы захватить передние отделы берцовых костей?
Белл кивнул.
— Это хорошая идея, — повернулся он к Люси. — Если это остеомиелит, то мы увидим реакцию надкостницы берцовых костей.
— Отлично, доктор. Все будет готово минут через тридцать. — Это был вежливый намек на то, что Фербену не нужны свидетели, и рентгенолог не стал возражать.
— Мы попьем кофе и вернемся. — Белл улыбнулся в сторону Вивьен: — Вы в хороших руках.
С этими словами он вслед за Люси вышел из кабинета.
— Великолепно, а теперь — за работу.
Рентгенлаборант кивнул медсестре, и они вдвоем переместили Вивьен с каталки на стол. После относительно мягкой каталки эбонитовый стол показался ей жестким и негостеприимным.
— Не очень удобно, да? — Фербен бережно подвинул Вивьен в нужное ему положение и уложил левое колено. Она сморщилась, но Фербен поспешил ее успокоить: — Вы привыкнете. Я сплю на этом столе во время ночных дежурств, когда мало больных. — Он сделал знак медсестре, и она ушла за стеклянную перегородку.
Вивьен внимательно смотрела, как рентгенлаборант привычно готовится к серии снимков. Он быстрым движением достал со стеллажа кассету с пленкой и ловко вставил ее в прорезь под столом. Потом, нажимая кнопку на пульте, свисавшем с потолка на толстом электрическом шнуре, начал перемещать тяжелую рентгеновскую трубку в горизонтальном и вертикальном направлениях до тех пор, пока она не оказалась прямо над коленом. Стрелка указателя высоты расположения трубки остановилась на сорока дюймах.
В противоположность всем другим помещениям клиники, это было каким-то неземным и чуждым. Сверкающие черные и хромированные механизмы казались Вивьен медленно передвигающимися чудовищами, издававшими тихое утробное рычание. Это помещение и механизмы, по представлениям Вивьен, совсем не подходили к медицине. То, что реальная, поистине детективная медицинская работа производится с помощью этих зловещих, тяжеловесных устройств, пугало Вивьен. Что бы они ни нашли, это будет обнаружено без человеческой теплоты и радости, без грусти и сожалений. Хорош для больного результат или плох — им все равно. На мгновение висевшая над ней трубка показалась Вивьен оком безжалостного, бесстрастного судьи. Каков будет его вердикт? Ждет ли ее надежда, помилование, или это будет суровый приговор без права апелляции? Ей снова захотелось увидеть Майка. Она позвонит ему тотчас, как только ее привезут в палату.
Рентгенлаборант закончил все приготовления.
— Думаю, этого достаточно. — Он еще раз оглядел стол и аппарат. — Я скажу, когда вам надо будет лежать не шевелясь. У нас, между прочим, если говорят: «Вы ничего не почувствуете», то так оно на самом деле и будет.
Он отошел за толстый, в полтора дюйма, стеклянный экран, защищающий персонал от радиации. Краем глаза Вивьен видела, как он возится с какими-то переключателями.
Стоя за панелью управления, Фербен размышлял. Красивая девочка. Интересно, что с ней? Наверное, что-то серьезное, иначе Белл не проявлял бы к ней такого интереса. Обычно шеф не общался с больными, а просто смотрел поданные ему снимки. Фербен еще раз проверил установленные на пульте параметры. Случайностей здесь быть не должно. Параметры в порядке: восемьдесят четыре киловольта, ток двести миллиампер, выдержка пятнадцать сотых секунды. Он включил вращающийся анод трубки, выкрикнул привычную команду «Не двигаться!» и нажал на вторую кнопку. Теперь все, что увидел всевидящий глаз трубки, запечатлено на пленке. Но оценивать ее будут другие люди.
В кабинете заведующего рентгенологическим отделением, затемненном венецианскими жалюзи, ждали снимков доктор Белл и Люси Грейнджер. Через несколько минут они смогут сравнить их со снимками, сделанными две недели назад. Лаборант уже поместил пленку в проявочную машину, которая тихо гудела, как газовая печь. Наконец снимки стали один за другим выпадать из прорези машины.
Белл брал их по одному и укреплял на негатоскопе, подсвечиваемом флюоресцентными лампами. На втором негатоскопе, расположенном над первым, уже висели старые рентгенограммы.
— Как снимки? — В тоне рентгенлаборанта прозвучала нескрываемая гордость.
— Очень хороши, — машинально ответил Белл. Он был всецело поглощен изучением рентгенограмм и сравнением картины со старыми снимками. Ход своих мыслей Белл подкреплял движениями карандаша, кончиком которого он показывал важные места на снимках, чтобы их видела и Люси.
Они просмотрели все рентгенограммы.
— Ты видишь какую-нибудь разницу? Я — нет, — сказала Люси.
— Здесь есть небольшой периостит. — Рентгенолог ткнул карандашом в две точки на старом и новом снимках. — Но вероятно, это результат биопсии. В остальном никаких изменений не вижу. — Белл снял очки и потер правый глаз. — Прости, Люси, но я вынужден вернуть мяч патологоанатомам. Ты сама скажешь об этом доктору Пирсону? — спросил Белл почти извиняющимся тоном.
— Сама, — ответила Люси. — Я пойду к Джо прямо отсюда.
Глава 17
Постовая медсестра миссис Уилдинг отбросила со лба седую прядь, которая вечно выбивалась из-под накрахмаленной шапочки, и быстро пошла по коридору акушерского отделения, ведя за собой Джона Александера. Когда они подошли к пятой двери, медсестра остановилась, заглянула внутрь и бодро сказала:
— Миссис Александер, к вам посетитель.
С этими словами она подтолкнула Джона в маленькую двухместную палату.
— Джонни, дорогой! — Элизабет протянула к нему руки и вскрикнула, так как движение отдалось болью. Джон торопливо подошел к жене и нежно ее поцеловал. Она задержала его в своих объятиях. Он ощущал тепло ее тела, слышал, как хрустит под его рукой накрахмаленная больничная ночная рубашка. От Элизабет пахло потом и эфиром. Это напомнило Александеру о том, что она пережила нечто такое, что он не мог разделить с ней; как будто он далеко и надолго уезжал, а теперь вернулся и чувствует легкое отчуждение. На мгновение они почувствовали себя неловко, словно после долгой разлуки, когда приходится заново привыкать друг к другу. Элизабет мягко отстранилась:
— Я, наверное, ужасно выгляжу.
— Ты прекрасно выглядишь, — возразил Джон.
— Я не смогла ничего с собой взять, было некогда. — Она опустила глаза и посмотрела на бесформенную клиническую одежду: — Я забыла даже ночную рубашку и губную помаду.
— Я понимаю, — сочувственно произнес он.
— Я составлю список, и ты мне все принесешь.
Сестра Уилдинг между тем задернула занавеску, разделявшую две койки маленькой палаты.
— Вот так. Теперь вы, можно сказать, остались наедине. — Она взяла стакан с тумбочки Элизабет и налила в него воду из кувшина. — Я скоро вернусь, мистер Александер, и отведу вас посмотреть на ребенка.
— Спасибо. — Оба благодарно улыбнулись, и миссис Уилдинг вышла из палаты.
Когда дверь закрылась, Элизабет опять повернула к Джону свое напряженное лицо. В ее глазах без труда читалось сильное волнение.
— Джонни, дорогой, я хочу все знать. Какие шансы у нашего малыша?
— Ну, милая… — замялся он.
Элизабет потянулась вперед и коснулась руки мужа:
— Джонни, я хочу знать правду. Сестры мне ничего не скажут. Я должна услышать все от тебя. — Голос Элизабет предательски дрожал.
Джон чувствовал, что жена вот-вот расплачется, и, тщательно подбирая слова, тихо ответил:
— Может случиться всякое. Я видел доктора Дорнбергера. Он сказал, шансы есть. Ребенок может выжить… — Джон замолчал, не закончив фразы.
Элизабет, глядя в потолок, едва слышным шепотом спросила:
— Значит, надежды мало, да?
Джон мучительно думал, какой эффект произведут слова, которые он собирался произнести. Возможно, если ребенку суждено умереть, то им обоим лучше посмотреть правде в глаза и он не должен поддерживать в Элизабет надежды, которые могут вскоре рухнуть.
— Он очень маленький, — нежно сказал Джон. — Он родился на два месяца раньше срока. Если вдруг какая-нибудь инфекция, даже самая незначительная… Он очень слабенький.
— Спасибо. — Элизабет была совершенно спокойна. Она не смотрела на мужа, но продолжала крепко держать его за руку. По щекам ее текли слезы, и Джон почувствовал, что и его глаза увлажнились.
Стараясь не выдать волнения, он сказал:
— Элизабет, дорогая, что бы ни случилось… мы еще молоды, у нас все впереди.
— Я знаю, — тихо произнесла она, и он снова обнял ее. Элизабет заплакала. Прижавшись к ней, Джон слышал, как она шепчет сквозь рыдания: — Но… двое детей… вот так… — Она подняла голову и в отчаянии воскликнула: — Это нечестно!
По лицу Джона тоже текли слезы. Он прошептал:
— Трудно сказать, что будет… Но у тебя есть я, а у меня — ты. — Он еще минуту держал ее в объятиях, пока она тихо плакала.
Потом Элизабет шевельнулась и пробормотала:
— Дай мне платок.
Он достал из кармана свой носовой платок и подал жене.
— Все, я успокоилась. — Она вытерла глаза. — Это просто… иногда…
— Если тебе это помогает, милая, — нежно сказал Джон, — плачь. Каждый раз, когда тебе захочется.
Она слабо улыбнулась и вернула мужу платок.
— Все у меня получается не так. — Она помолчала и сказала окрепшим голосом: — Знаешь, Джонни, пока я лежала тут, я думала.
— О чем?
— Я хочу, чтобы ты стал врачом.
— Но, милая, сейчас не до этого, — ласково возразил он.
— Нет, — остановила она Джона. Голос ее звучал тихо, но в тоне слышалась непреклонная решимость. — Я всегда хотела, чтобы ты был врачом, и доктор Коулмен тоже говорит, что ты должен им стать.
— Ты представляешь себе, сколько это стоит?
— Да, представляю, но я могу работать.
— С ребенком на руках? — тихо спросил он.
Помолчав, Элизабет произнесла:
— Может, у нас не будет ребенка.
Дверь палаты бесшумно открылась, и вошла сестра Уилдинг. Увидев заплаканную Элизабет, она отвела глаза в сторону и сказала:
— Если хотите, мистер Александер, я сейчас отведу вас к ребенку.
Оставив Джона на сестринском посту, доктор Дорнбергер направился в детское отделение.
Детское отделение находилось в конце длинного светлого коридора, выкрашенного в веселые пастельные тона. Оно располагалось в той части здания, которую перестроили два года назад, сделав помещения более просторными и светлыми. Подойдя к двери, Дорнбергер услышал крики детей. Все кричали по-разному — от грубого басовитого плача до едва слышного фальцета, и Дорнбергер подумал: «Они заняты важным делом». По старой привычке он остановился у толстой стеклянной стены, огораживавшей отделение с трех сторон, и скользнул взглядом по ровным рядам кроваток.
Эти новорожденные — победители. Они выиграли схватку за существование, взяли первый и самый высокий барьер в их жизни. Через несколько дней они выйдут из стен клиники в ожидающий их мир. Там их ждут дом, школа, соперничество, борьба за славу и обладание собственностью. Для них будут конструировать все более мощные и красивые автомобили; самолеты, в которые они сядут, будут летать все быстрее и дальше: каждому их капризу будут потакать разнообразные товары. Некоторые из них столкнутся с неизвестностью — одни неудачно, другие смело, третьи с восторгом. Кто-то вкусит сладость успеха, кто-то — горечь поражения. Кто-то преодолеет ранние невзгоды, кто-то спасует перед жизнью. Но все они, достигнув телесной зрелости, повинуясь древнему инстинкту, начнут совокупляться и со временем производить потомство. Некоторые из его представителей появятся на свет в этих же стенах.
В противоположном конце холла располагалось еще одно, меньшее отделение. В нем тихо лежали в кувезах те, кто стартовал не слишком удачно. Это было отделение недоношенных. Их существование было под большим вопросом, свою первую схватку с жизнью они пока не выиграли. И доктор Дорнбергер направился в первую очередь к ним. Последним он осмотрел самого маленького пациента — этот крошечный фрагмент человечества. С сомнением, поджав губы, он покачал головой и написал назначения.
Когда Дорнбергер уже вышел из отделения, в другую его дверь вошли сестра Уилдинг и Джон Александер.
Как и все, кто входил в отделение недоношенных, они надели стерильные халаты и маски, несмотря на то что от помещения с кувезами, снабженного кондиционерами и увлажнителями воздуха, их отделяла стеклянная стена. Остановившись, миссис Уилдинг легонько постучала по стеклу. Молодая медсестра подняла голову и подошла, с любопытством глядя на них поверх маски.
— Ребенок Александер! — громко и четко сказала сестра Уилдинг, чтобы ее услышали, и жестом указала на Джона. Девушка кивнула и сделала знак, приглашая идти вдоль стеклянной стены. Они прошли мимо нескольких кувезов и остановились. Сестра развернула один из них так, чтобы отец мог увидеть ребенка.
— Боже мой, и это все? — непроизвольно вырвалось у Александера.
— Да, он невелик, — сказала сестра Уилдинг.
Джон недоверчиво уставился в кувез:
— Я никогда в жизни не видел… таких маленьких.
Он продолжал молча смотреть. Неужели это человек — эта крошечная, сморщенная, похожая на обезьянку фигурка?
Ребенок лежал совершенно неподвижно, и только едва заметные ритмичные движения грудной клетки говорили о том, что он дышит. Даже в кувезе, сконструированном для недоношенных детей, это малюсенькое тельце казалось заброшенным и потерянным. Было вообще непонятно, как в нем может теплиться жизнь.
К ним подошла молодая медсестра.
— Сколько весит ребенок? — спросила сестра Уилдинг.
— Тысячу шестьсот граммов. — Медсестра посмотрела на Джона: — Вы понимаете, мистер Александер, что здесь происходит? Понимаете, как выхаживают вашего ребенка?
В ответ он отрицательно покачал головой. Он был не в силах даже на мгновение оторвать взгляд от этого маленького комочка.
— Некоторые люди хотят знать, — по-деловому сказала молодая сестра.
— Если вам не трудно, — попросил Джон, — расскажите и мне, пожалуйста.
Сестра указала рукой на кувез:
— Внутри поддерживается температура тридцать шесть и шесть десятых градуса. К воздуху добавляется кислород. Его содержание в кувезе около сорока процентов. Кислород облегчает ребенку дыхание. У него очень маленькие легкие. Они пока еще недоразвиты.
— Да, я понимаю. — Он по-прежнему смотрел на ритмично поднимающуюся грудь сына. Пока продолжается это движение, ребенок живет, маленькое сердечко бьется и нить жизни еще не оборвалась.
Сестра между тем продолжала говорить:
— Ваш ребенок очень слаб и не может сосать, поэтому мы кормим его через зонд. Видите эту тонкую трубку? Она показала Джону трубочку, которая спускалась сверху в ротик ребенка. — Зонд введен в желудок. Каждые полтора часа мы вливаем в зонд глюкозу с водой.
Джон поколебался, но потом спросил:
— Вы много видели таких случаев?
— Да. — Медсестра многозначительно кивнула, словно предвидя следующий вопрос. Джон заметил, что она маленькая, хорошенькая, рыжеволосая, судя по выбившемуся из-под шапочки завитку, и удивительно молодая — не больше двадцати. Но выглядела она весьма компетентной и знающей.
— Как вы думаете, он выживет? — Он снова взглянул на ребенка сквозь толстое стекло.
— Трудно сказать заранее, — наморщила лоб сестра. Чувствовалось, что она старается отвечать честно, но так, чтобы не уничтожить надежду и не внушить ее. — Одни дети выживают, другие — нет. Иногда кажется, что у некоторых детей есть воля к жизни. Они борются за нее.
— А этот борется? — спросил Джон.
— Об этом пока рано судить, — уклончиво ответила сестра. Все-таки восемь недель — это много. — Она помолчала, потом добавила: — Это будет тяжелая борьба.
Он опять стал смотреть на крошечную фигурку. Только теперь ему в голову пришла простая мысль: «Это же мой сын, часть моей жизни». Он ощутил в себе необъятную любовь к этому живому кусочку плоти, к своему младенцу, который в одиночку борется за жизнь в этом теплом стеклянном кубике. У Джона возникло абсурдное желание крикнуть сквозь стекло: «Ты не один, сынок. Я пришел к тебе на помощь. Вот мои руки, они укрепят тебя. Вот мои легкие, я буду дышать ими за тебя. Только не сдавайся, сынок, не сдавайся. У тебя все впереди, мы так много сможем сделать вместе — если только ты будешь жить! Слушай меня и держись! Это я, твой отец, и я люблю тебя!»
Он почувствовал, как сестра Уилдинг взяла его за руку.
— Нам пора уходить, — мягко сказала она.
Джон кивнул. Говорить он был не в силах. Потом он еще раз оглянулся назад и пошел следом за миссис Уилдинг.
Люси Грейнджер постучалась и вошла в кабинет Джо Пирсона. Старик сидел за столом. Дэвид Коулмен, перелистывающий какую-то папку в дальнем углу кабинета, поднял голову.
— Я принесла новые снимки Вивьен Лоубартон, — сказала она.
— И что они показали? — с живым интересом отозвался Пирсон. Он отодвинул бумаги в сторону и встал.
— Практически ничего.
Люси подошла к висевшему на стене негатоскопу. Мужчины последовали за ней. Коулмен щелкнул выключателем, и через пару секунд, мигая, вспыхнули люминесцентные лампы прибора.
Люси и оба патологоанатома принялись рассматривать и сравнивать рентгенограммы. Как и доктор Белл, Люси показала область реактивного воспаления надкостницы после биопсии.
— Других изменений нет, — сказала она.
Пирсон задумчиво почесал пальцами подбородок и посмотрел на Коулмена:
— Кажется, ваша идея не сработала.
— Возможно, — неопределенно ответил Коулмен. «Интересно, — подумал он, — что же станем теперь делать?»
— Но попробовать все же стоило. — У Пирсона была привычка признавать чужие заслуги ворчливым тоном, но в данном случае Коулмену показалось, что старик просто тянет время, преодолевая свою нерешительность.
Теперь Пирсон обернулся к Люси.
— Итак, рентгенологи предпочли выйти из игры, — произнес он с язвительной усмешкой.
— Думаю, что можно выразиться и так, — спокойно ответила Грейнджер.
— Предоставив мне, патологоанатому, сказать последнее слово?
— Да, Джо, — ответила Люси и застыла в ожидании.
Наступившее молчание продлилось добрых десять секунд, прежде чем Пирсон уверенно произнес:
— Мой диагноз: у твоей больной злокачественная опухоль — остеогенная саркома.
Люси посмотрела ему в глаза:
— Ты говоришь это с полной определенностью?
— С полной определенностью. — В тоне патологоанатома не было ни сомнений, ни колебаний. Он продолжил: — Я был уверен в этом с самого начала, а это, — он кивнул в сторону рентгенограмм, — только укрепило мою уверенность.
— Хорошо. — Люси кивком подтвердила свое согласие. Она тут же принялась обдумывать свои следующие действия.
— Когда ты будешь ее оперировать? — буднично спросил Пирсон.
— Думаю, что завтра утром.
Люси собрала рентгенограммы и пошла к двери. Глядя на Коулмена, она сказала:
— Пойду сообщать Вивьен эту новость. — И нахмурилась: — Как это тяжело!
Когда дверь за Люси закрылась, Пирсон повернулся к Коулмену.
— Кто-то должен был принять это решение, — начал он с необычным дружелюбием. — Я не стал спрашивать ваше мнение, потому что не мог допустить разговоров о сомнениях. В этом случае Люси могла бы сказать о них девочке и ее родителям, а они наверняка решили бы повременить с операцией. И их нельзя было бы в этом винить, ибо такова природа человека. — Он помолчал, потом добавил: — Думаю, мне не надо говорить вам, что означает такая задержка при остеогенной саркоме.
Коулмен кивнул. Он не стал оспаривать право Пирсона принимать решения. Как сказал старик, кто-то должен был сделать это и взять на себя единоличную ответственность. Но все равно осталось неясным, нужна в действительности ампутация или нет. Вскрытие ампутированной конечности, конечно, покажет, есть ли злокачественная опухоль, только обнаружение ошибки не принесет больной никакой пользы. Хирургия знает множество способов ампутации конечностей, но пока нет ни одного способа пришить ногу обратно.
Дневной самолет из Берлингтона совершил посадку в аэропорту Ла-Гуардия в начале пятого. О’Доннелл взял такси и поехал в Манхэттен. Откинувшись на спинку сиденья, он впервые за последние несколько дней по-настоящему расслабился. Он всегда старался расслабиться в нью-йоркских такси. Уличное движение в этом городе и манера езды его водителей когда-то неизменно приводили О’Доннелла в состояние нервного напряжения, но потом он решил, что единственный правильный подход к этому — здоровый фатализм. Ты заранее смиряешься с тем, что произойдет катастрофа, а если она не происходит, спокойно поздравляешь себя с невероятной удачей.
Другой причиной желания расслабиться была громадная нагрузка, давившая его всю последнюю неделю как в операционной, так и в администрации. Чтобы выкроить четыре дня на поездку в Нью-Йорк, ему пришлось отдать массу дополнительных распоряжений и выполнить несколько внеплановых операций, а два дня назад провести внеочередное собрание персонала клиники, на котором он, вооружившись полученными от Томазелли сведениями и расчетами, рассказал врачам о размерах пожертвований, которые надо будет внести в фонд строительства и расширения клиники. Как он и ожидал, эти предложения поначалу были встречены недовольным ропотом.
Однако как ни старался О’Доннелл отвлечься от окружающей его нью-йоркской действительности, он все же видел и царившую вокруг суету, и зубчатую линию манхэттенского горизонта, и тусклое зеленое ограждение моста Квинсборо, и остров Велфэр с солидными и мрачными зданиями городских клиник, находившийся среди серого пролива Ист-Ривер. О’Доннелл подумал, что с каждым новым приездом Нью-Йорк кажется ему все более безобразным, а беспорядок и грязь в нем — все более нестерпимыми. Но вот что удивительно. Спустя короткое время все эти вещи становятся привычными и даже приятными. Город притягивал приезжих, с его недостатками мирились, как мирятся с поношенной одеждой доброго старого друга. О’Доннелл усмехнулся и мысленно отругал себя за немедицинское мышление. Из-за такого отношения никто не следит за чистотой воздуха, уборкой и вывозом мусора. Сентиментальность, решил он, всегда на стороне противников прогресса.
Такси съехало с моста и по Шестидесятой улице доехало до Мэдисон-авеню, проскочило квартал и свернуло на Пятьдесят девятую. На Седьмой авеню у Центрального парка они перестроились влево и через четыре квартала остановились возле отеля «Парк Шератон».
Читать бесплатно другие книги:
