Клиника: анатомия жизни Хейли Артур
— Конечно, помню! Доктор О’Доннелл, как приятно вас слышать!
Он вдруг отчетливо представил себе, как она сидит у телефона, как спадают на плечи ее темные волосы.
— Я только что звонил вам в Нью-Йорк, но там мне дали этот номер.
— Я прилетела в Берлингтон вчера вечером, — объяснила Дениз Кванц. — У отца обострение бронхита, так что я побуду с ним один или два дня.
— Надеюсь, ничего серьезного? — вежливо осведомился О’Доннелл.
— Конечно, нет, — рассмеялась Дениз. — У моего отца здоровье как у мула, и такое же упрямство.
«В это я охотно верю», — подумал О’Доннелл.
— Я собирался попросить вас пообедать со мной в Нью-Йорке. Буду там на следующей неделе, — сказал он вслух.
— Можете попросить меня об этом и сейчас. — Ответ был быстрым и решительным. — К тому времени я вернусь домой.
— Вероятно, у меня было какое-то предчувствие, — импульсивно произнес О’Доннелл. — А у вас не найдется свободного вечера и в Берлингтоне?
Подумав, она ответила:
— Единственный свободный вечер сегодня.
О’Доннелл быстро прикинул. Прием в городе продлится до семи часов, так что если ничего не случится, то…
Дениз Кванц прервала ход его мыслей:
— О, я совсем забыла. Сегодня у нас ужинает доктор Пирсон. Думаю, мне придется побыть с ними. — Помолчав, она добавила: — Если не возражаете, можете присоединиться к нам.
Кент мысленно расхохотался. То-то удивится доктор Пирсон, увидев его на ужине у Юстаса Суэйна.
— Спасибо, но мне кажется, что в таком случае нашу встречу лучше немного отложить.
— О Господи… — В голосе Дениз прозвучало разочарование, но потом она снова повеселела. — Мы можем встретиться и после ужина, если вы не против. Отец и доктор Пирсон после ужина всегда играют в шахматы, и я буду им совершенно не нужна.
Неожиданно для самого себя О’Доннелл пришел в полный восторг.
— Замечательно. Когда вы освободитесь?
— Думаю, в половине десятого.
— Мне заехать за вами?
— Наверное, мы сэкономим время, если встретимся в городе. Скажите мне где.
Он задумался, потом сказал:
— В ресторане «Ридженси».
— Отлично. Значит, в половине десятого. До встречи.
О’Доннелл положил трубку, испытывая сладкое, томительное предчувствие. Потом посмотрел на настенные часы. Надо спешить, иначе опоздает в операционную.
Юстас Суэйн и Джозеф Пирсон играли в шахматы уже сорок минут. Два старика сидели за низким шахматным столиком из розового дерева в той же библиотеке, где три недели назад имел место словесный турнир между О’Доннеллом и Суэйном. Горели только два светильника: абажур над столиком и лампа в стиле рококо в холле.
Лица мужчин оставались в тени и освещались только на мгновение, когда кто-нибудь из них наклонялся вперед, чтобы сделать очередной ход.
Сейчас оба сидели неподвижно. В комнате стояла тишина, покрывшая, словно мантией, буковые кресла в стиле Людовика XV, в которых сидели оба старика. Суэйн, откинувшись на спинку и поигрывая рубинового хрусталя стаканом с бренди, оценивал игру.
Предыдущий ход сделал Джо Пирсон. Он продвинул на одну клетку вперед выточенную из слоновой кости фигуру ферзя.
Поставив стакан, Суэйн переставил на две клетки вперед пешку на правом фланге.
— Я слышал, в клинике происходят какие-то перемены, — сказал он, нарушив тишину скрипучим грубым голосом.
Пирсон внимательно смотрел на доску и передвинул на одну клетку пешку на левом фланге, блокируя наступление соперника. После этого он буркнул:
— Да, происходят.
Снова повисло молчание. Было такое впечатление, что время остановилось. Потом старый магнат заворочался в кресле.
— Тебе нравятся эти изменения? — Он подался вперед, переместил слона на две клетки по диагонали вправо и насмешливо вгляделся в темноту, в лицо соперника. Взгляд говорил: «Ну и что ты теперь будешь делать?»
На этот раз Пирсон ответил до того, как сделал ответный ход.
— Не совсем. — Он неподвижно сидел в тени, обдумывая гамбит противника и оценивая альтернативы. Потом медленно передвинул ладью на одну клетку вправо, освободив себе путь к атаке.
Суэйн размышлял. Минуты шли — одна, две, три. Наконец он взялся за ладью и поставил ее на ту же линию — принял вызов Пирсона. Потом произнес:
— Кстати, на будущее. У тебя есть право вето, если ты захочешь им воспользоваться.
— О! И в чем это вето заключается? — Вопрос был задан Пирсоном медленно и непринужденно, но сопровождался скорым действием: патологоанатом взялся за коня на королевском фланге, перенес его через фигуры и поставил в центр доски.
Внимательно глядя на доску и оценивая свои неплохие шансы, Юстас проговорил:
— Я сказал Ордэну Брауну и вашему главному хирургу, что хочу внести четверть миллиона долларов в строительный фонд клиники. — С этими словами он сделал ответный ход, поставив своего коня рядом с угрожающим конем противника.
На этот раз молчание затянулось. В конце концов Пирсон взялся за слона и, проведя его через всю доску, снял пешку соперника.
— Шах, — спокойно сказал он и добавил: — Это большая сумма.
— Я поставил им условие. — Суэйн, защищаясь, передвинул короля на одну клетку вправо. — Я даю деньги только в том случае, если ты останешься руководить отделением столько, сколько сочтешь нужным.
Пирсон не стал спешить с очередным ходом. Он задумался, глядя в темное пространство над головой соперника.
— Я очень тронут, — сказал он наконец и снова принялся смотреть на доску. Затем поднял коня и объявил шах загнанному в угол королю.
Суэйн внимательно следил за действиями соперника. Но прежде чем сделать ход, он взял графин с бренди, налил себе и Пирсону, потом поставил графин на место.
— Этот мир принадлежит молодым, — сказал он, — и я полагаю, что так было всегда. Но иногда у стариков есть власть… и умение ею пользоваться.
Глаза его блеснули, он наклонился вперед и пешкой снял с доски докучливого белого коня.
Пирсон задумчиво почесал подбородок и взялся за ферзя — передвинул его на шесть клеток вперед и снял черную королевскую пешку.
— Ты говоришь — Браун, О’Доннелл… Они знают об этом?
— Я сказал им об этом прямо. — Суэйн слоном снял белого слона, стоявшего перед белым конем на королевском фланге.
Пирсон внезапно рассмеялся. Было непонятно, к чему относится этот смех — к игре или к разговору о клинике. Он быстро наклонился к доске и поставил своего ферзя рядом с черным королем.
— Мат!
Потерпев неожиданное поражение, Юстас Суэйн восхищенно смотрел на соперника.
— Джо, — сказал он, — я никогда не сомневался в том, что ты добрый и порядочный человек.
Музыка стихла, и пары разошлись с танцевальной площадки небольшого, но элитного вечернего клуба, одного из немногих подобных заведений Берлингтона.
— Скажите, о чем вы думали? — спросила Дениз Кванц, улыбнувшись О’Доннеллу, сидевшему теперь напротив нее за небольшим, покрытым черной скатертью столиком.
— Честно говоря, мне хотелось бы повторить танец.
Она медленно подняла стакан с виски «Олд фэшнд».
— Я хочу выпить за продолжение мыслей в таком духе.
— За это выпью и я. — Он допил виски с содовой и, жестом подозвав официанта, попросил повторить заказ.
Снова зазвучала музыка.
— Потанцуем?
— С удовольствием. — Она встала, и он последовал за ней к тускло освещенной танцевальной площадке зала. О’Доннелл никогда не блистал в танцах: медицина оставляла слишком мало свободного времени для танцев. Но Дениз Кванц восполняла этот пробел, плавно подлаживаясь под его движения. Все те минуты, что они провели на площадке, он чувствовал ее тело — гибкое, стройное, послушно двигавшееся в такт музыке и движениям партнера. Он с наслаждением вдыхал аромат ее духов, который так взволновал его во время их первой встречи.
Оркестр из пяти человек ненавязчиво играл тихую, как нельзя больше подходящую для интимной обстановки мелодию известной песни «Ты принадлежишь мне».
На какое-то мгновение у него возникло ощущение жизни взаймы, подвешенности в пустоте, забвения, отчуждения от медицины, клиники Трех Графств и от всего, чем он жил изо дня в день. Потом темп музыки стал быстрее, и О’Доннелл мысленно посмеялся над своей сентиментальностью.
— И часто вы появляетесь здесь — я имею в виду в Берлингтоне? — спросил он во время танца.
— Не очень, — ответила она. — Скорее, даже редко, только для того, чтобы навестить отца. Если честно, мне не нравится этот город. Надеюсь, я не оскорбила ваших патриотических чувств?
— Нет, — сказал он. — На этот счет у меня нет строгих правил. Но разве вы родились не здесь? Дениз… — добавил он, — если вы позволите так себя называть.
— Позволю, давай отбросим условности. — Она посмотрела ему в глаза, лицо ее осветилось улыбкой. — Да, я родилась здесь и окончила школу. Жила дома, с родителями. Тогда мама еще была жива.
— Но почему теперь Нью-Йорк?
— В душе я принадлежу этому городу, чувствую, что он мне родной по духу. Кроме того, там жил мой муж. Впрочем, он и теперь там живет. — Она впервые упомянула своего мужа. Сделала это легко и, видимо, без всякой задней мысли. — После того как мы разошлись, я поняла, что мне не хочется оттуда уезжать. В мире нет другого такого города, как Нью-Йорк.
— Да, — сказал О’Доннелл, — я с вами согласен. — Но думал он о том, как красива эта женщина. В ней было внутреннее спокойствие, не было жеманства, наигранности — она обладала многими чертами, которые редко увидишь у более молодых женщин. В то же время она была необыкновенно женственна. О’Доннелла неудержимо влекло к ней, к ее телу, которое послушно двигалось в его руках, то и дело прижимаясь к нему. Дойдя до размышлений о ее чувственности, О’Доннелл заставил себя думать о другом. Чрезмерное сближение было сейчас преждевременным. Чтобы переключить внимание, он обратил внимание на ее платье. Оно было ярко-алого цвета, оставляло открытыми плечи и было сшито из богатого сверкающего шелка. Платье плотно облегало фигуру и расширялось только ниже бедер. Оно придавало Дениз вид одновременно драматичный, возвышенный и невероятно дорогой.
Уже второй раз за сегодняшний вечер он подумал, что Дениз, несомненно, очень богатая женщина. Они подъехали к «Ридженси» почти одновременно. О’Доннелл припарковал машину и подошел к входу в вечерний клуб, когда к нему подъехал сверкающий «кадиллак». Одетый в форму шофер торопливо обошел машину и открыл дверь перед Дениз. Она поздоровалась с О’Доннеллом, потом повернулась к шоферу:
— Спасибо, Том. Думаю, тебе не стоит сюда возвращаться. Надеюсь, доктор О’Доннелл сам отвезет меня домой.
— Благодарю вас, мадам, — церемонно ответил шофер, потом обернулся к О’Доннеллу: — Доброй ночи, сэр. — С этими словами он сел в машину и уехал.
Конечно, если бы О’Доннелл задумался об этом раньше, то сразу бы понял, что Дениз, как дочь Юстаса Суэйна, очевидно, является его наследницей. Это осознание не сильно его опечалило: его собственного дохода хватало на вполне комфортабельную жизнь, и не только. Однако у О’Доннелла не было опыта общения с по-настоящему богатыми женщинами. Он снова невольно принялся сравнивать Дениз и Люси.
Оркестр закончил номер в меру бурным крещендо. Дениз и О’Доннелл похлопали оркестрантам, и он, взяв даму под руку, повел ее к столику. Словно из-под земли рядом с ними вырос официант. Он выдвинул и придержал стулья, а затем принес заказанную О’Доннеллом выпивку.
Пригубив новую порцию виски, Дениз сказала:
— Обо мне мы уже поговорили, теперь расскажи о себе.
Он добавил содовой в свое виски. О’Доннелл любил сильно разбавленный алкоголь. Это была давняя привычка, которую ненавидят официанты.
— Боюсь, это не слишком интересно. Обычная рутина.
— Я очень благодарный слушатель, Кент.
Говорила только половина разума Дениз. Вторая половина думала. Это мужчина, мужчина до мозга костей! Глазами она скользнула по его мощной фигуре, широким плечам, выразительному грубоватому лицу. Поцелует ли он ее сегодня, и к чему это приведет впоследствии? Она решила, что отношения с доктором Кентом О’Доннеллом сулят много интересного.
Он принялся рассказывать ей о клинике Трех Графств, о своей работе, о своих планах и надеждах. Дениз ненавязчиво задавала ему вопросы о его прошлом, о случаях из жизни, о людях, которых он знал. Слушая его ответы, она не переставала восхищаться тем, что он говорил и как он говорил.
Они опять потанцевали, потом официант принес выпивку; они снова танцевали, а официант снова приносил напитки. Это повторилось несколько раз. Дениз рассказала о своем браке. Она вышла замуж восемнадцать лет назад и прожила с мужем десять лет. Муж — корпоративный юрист и имеет большую практику в Нью-Йорке. У них двое детей — двойняшки — Алекс и Филиппа. Дети отданы на попечение Дениз. Через несколько недель детям исполнится по семнадцать лет.
— Мой муж — сугубо рациональное существо, — сказала она. — Мы с ним просто несовместимы и потратили массу времени на то, чтобы это понять.
— Ты видишься с ним?
— Да, и очень часто, на вечерах в городе. Мы с ним иногда даже вместе обедаем. Джеффри в некотором смысле просто прелесть. Уверена, он тебе понравится.
Разговор их постепенно становился все более непринужденным. Не ожидая заказа, официант поставил перед ними новую порцию выпивки. О’Доннелл спросил о разводе — нет ли к нему каких-то препятствий?
— В общем-то нет, — искренне ответила Дениз. — Джеффри не против со мной развестись, но настаивает на том, чтобы именно я представила суду основания. В штате Нью-Йорк таким основанием может быть только супружеская неверность. Так что пока я не занимаюсь разводом.
— Твой муж не хочет еще раз жениться?
На лице Дениз отразилось неподдельное удивление.
— Джеффри? Не думаю. — Дениз повертела в руках бокал. — Джеффри считает, что постель — самое подходящее место для чтения законодательных актов, — сказала она это тихим, почти интимным тоном.
О’Доннелл понял, что это был намек на причину распада семьи.
Рядом снова появился официант:
— Извините, сэр, бар закрывается через пять минут. Вы желаете сделать заказ?
О’Доннелл удивленно взглянул на часы. Был почти час. Три с половиной часа пролетели совершенно незаметно. Он вопросительно посмотрел на Дениз, но она отрицательно покачала головой.
— Нет, спасибо, — сказал О’Доннелл официанту и расплатился по чеку. Покончив с выпивкой, они собрались уходить. Официант приветливо пожелал им доброй ночи — чаевые были просто королевские. О’Доннелл умел ценить комфорт и хорошее отношение.
В фойе он остановился, чтобы подождать Дениз, а привратник в это время отправился на парковку за машиной. Когда она вышла, О’Доннелл взял ее за руку:
— Как все же досадно, что приходится уходить! Все-таки надо было заказать еще одну порцию на прощание. — Он поколебался, но потом решил попытать счастья: — Мы можем заглянуть ко мне. У меня хороший бар, и это по дороге.
На мгновение О’Доннелл засомневался: не перешел ли он грань дозволенного? Ему даже показалось, что лицо Дениз стало холодным и отчужденным. Потом это облачко прошло.
— Почему нет? — просто сказала она.
На улице их уже ждал «бьюик» с открытой дверью и работающим двигателем. По городу О’Доннелл ехал медленнее, чем обычно, понимая, что изрядно выпил. Ночь была теплая, и оконные стекла автомобиля были опущены. Дениз сидела рядом с ним, и О’Доннелл снова улавливал аромат ее духов. У входа в гостиницу О’Доннелл остановил машину. Они вошли в холл гостиницы и направились к лифту.
В номере О’Доннелл, смешав напитки, подал Дениз «Олд фэшнд». Она встала у открытого окна гостиной и стала смотреть на светившиеся внизу огни Берлингтона. Река, протекавшая через город, темной лентой лежала между ярко освещенными берегами.
Он подошел к Дениз, встал рядом и сказал:
— Я давно не смешивал «Олд фэшнд». Надеюсь, он получился не очень сладким.
Она пригубила напиток.
— Коктейль такой, каким он должен быть, как и все, Кент, что ты делаешь, — сказала она тихо, с легкой интимной хрипотцой.
Их глаза встретились, и О’Доннелл, протянув руку, взял у Дениз ее стакан. Когда он поставил его на стол, она — просто и естественно — прильнула к нему. Их губы встретились.
В этот момент оглушительно и неожиданно зазвенел телефон, настойчиво и непрерывно.
Дениз мягко освободилась из объятий О’Доннелла:
— Дорогой, думаю, тебе надо взять трубку.
Она нежно коснулась губами его лба.
Подойдя к телефону, он обернулся и увидел, что Дениз берет сумочку, шарф и перчатки. Очевидно, вечер закончился. Он раздраженно снял трубку с рычага. Раздражение сразу улеглось. Звонили из клиники. На проводе был дежурный интерн. У одного из больных О’Доннелла резко ухудшилось состояние. Задав пару коротких вопросов, он распорядился:
— Очень хорошо. Я сейчас буду. Закажите кровь и приготовьтесь к переливанию.
Он повесил трубку, потом снова ее снял и, позвонив ночному портье, попросил вызвать такси для Дениз.
Глава 14
Как правило, доктор Джозеф Пирсон ложился спать рано. Правда, в те вечера, когда он играл в шахматы с Юстасом Суэйном, ложиться приходилось много позднее. От недосыпания Пирсон уставал и на следующее утро являлся на работу в состоянии повышенной раздражительности. Вот и теперь он находился отнюдь не в лучшем расположении духа.
Просматривая требования на расходные материалы для лаборатории — он терпеть не мог эту работу, особенно в такие моменты, — он, злобно фыркнув, отложил в сторону одно из требований. Подписав несколько других, он споткнулся еще на одном и вытащил его из пачки. На этот раз он не только фыркнул, но и состроил недовольную гримасу. Это был опасный признак — Джо Пирсон был готов вот-вот взорваться.
И он взорвался, когда обнаружил третье сомнительное требование. Пирсон швырнул на стол ручку, схватил груду бумаг и, не складывая их, бросился к двери. Как буря, ворвался он в серологическую лабораторию и отыскал глазами Баннистера, который в углу делал анализ кала.
— Брось все и иди сюда! — Пирсон швырнул на стол требования. Несколько листков упали на пол, и Джон Александер нагнулся, чтобы их поднять. Он испытал невероятное облегчение от того, что Баннистер, а не он стал объектом начальственного гнева.
— Что случилось? — спросил Баннистер, подходя к шефу. Он так привык к этим вспышкам, что они подчас действовали на него успокаивающе.
— Я сейчас скажу тебе, что случилось! Все дело в этих требованиях. — Пирсон как будто немного успокоился, теперь его гнев уже не пылал, а медленно тлел. — Ты, кажется, вообразил, что мы работаем в клинике Мэйо[3].
— Но ведь нам нужны расходные материалы и реактивы, разве нет?
Пирсон пропустил вопрос мимо ушей.
— Иногда мне кажется, что ты их ешь. И разве я не говорил тебе, что необычные требования надо сопровождать объяснениями, для чего нам это нужно?
— Я забыл, — смиренно ответил Баннистер.
— Тебе придется вспомнить. — Пирсон взял верхнее требование. — Зачем нам понадобился оксид кальция? Мы им никогда не пользуемся.
Баннистер злорадно улыбнулся:
— Вы же сами попросили меня его заказать. Для вашего сада.
Старший лаборант упомянул факт, о котором они оба знали, но который редко обсуждали. Пирсон был заметной фигурой в обществе любителей роз и употреблял некоторые лабораторные реактивы на улучшение плодородности почвы своего сада.
Пирсон смутился:
— Ах да… Ладно, это требование можно отправить.
Он отложил этот листок и взял в руку следующий.
— А это что? Зачем нам вдруг потребовалась сыворотка Кумбса? Кто ее заказал?
— Доктор Коулмен, — с готовностью ответил Баннистер — наконец-то он наступил, этот долгожданный для него момент.
У стоявшего рядом с Баннистером Джона Александера появилось недоброе предчувствие.
— Когда? — резко спросил Пирсон.
— Вчера. Доктор Коулмен сам подписал требование. — Помолчав, Баннистер ехидно добавил: — Причем там, где обычно ставите свою подпись вы.
Пирсон посмотрел на заполненный бланк. Оказывается, он не заметил, что требование уже подписано.
— Зачем она ему понадобилась? Ты не знаешь? — обратился Пирсон к Баннистеру.
Старший лаборант успокоился. Он запустил шестеренки своего мщения и теперь мог наслаждаться ролью зрителя.
— Что же ты молчишь? Рассказывай, — обратился он к Джону Александеру.
Слегка волнуясь, лаборант объяснил:
— Она нужна для анализа крови на антитела к резус-фактору, доктор Пирсон. Анализ необходимо сделать моей жене по назначению доктора Дорнбергера.
— Но зачем нужна сыворотка Кумбса?
— Для непрямой пробы Кумбса, доктор.
— Скажи, пожалуйста, твоя жена — она что, какая-то особенная? — В голосе Пирсона слышалась неприкрытая насмешка. — Чем тебе не нравятся анализы в физиологическом растворе и в растворе белка? Анализы, которыми мы пользуемся для обследования остальных беременных?
Александер нервно проглотил слюну и промолчал.
— Я жду ответа, — настаивал Пирсон.
— Хорошо, сэр. — Александер поколебался, потом выпалил: — Я предложил доктору Коулмену, чтобы после анализов в растворах хлорида натрия и белка мы делали анализ с сывороткой Кумбса, и доктор Коулмен согласился, потому что это более надежный…
— Ты предложил доктору Коулмену? Я не ослышался, а?
Тон Пирсона не оставлял сомнений относительно того, что должно было последовать дальше, и здесь Александер допустил свой очередной промах.
— Не ослышались, сэр. Мы решили, что, поскольку в некоторых случаях антитела к резусу невозможно обнаружить в физиологическом растворе и в растворе белка, нужно выполнить еще один анализ…
— Довольно! — Слово было произнесено резко, зло, жестко. Доктор Пирсон изо всех сил грохнул кулаком по стопке требований.
В лаборатории наступила зловещая тишина.
Тяжело дыша, доктор Пирсон собрался с силами и мрачно сказал:
— Самая главная твоя беда в том, что ты слишком преувеличиваешь значение всей той чуши, какой нахватался во время учебы.
Говоря это, Пирсон выплеснул наружу всю свою горечь и обиду — обиду на тех, кто моложе, на тех, кто пытается лишить его прежней власти и авторитета — абсолютного и непререкаемого, — каковым он до сих пор беспредельно пользовался. В другое время и в другом настроении он, вероятно, проявил бы бльшую терпимость. Но сейчас, кипя гневом, решил раз и навсегда поставить на место этого зарвавшегося лаборанта.
— Слушай меня внимательно и запоминай! Я уже говорил тебе это и не намерен повторять впредь. — Это были слова воплощенного авторитета, руководителя отдела, у которого тяжелая рука и который беспощаен. Теперь он ясно давал понять, что отныне не будет никаких предупреждений — будет наказание. Приблизив свое лицо к лицу Александера, Пирсон прорычал: — Отделением руковожу я, и если у тебя или у кого бы то ни было возникают вопросы, то вы должны задавать их мне. Ты понял?
— Да, сэр.
В этот момент Александер хотел только одного: чтобы все это скорее закончилось. Он уже решил для себя, что это было его последнее предложение. Если с ним так расплачиваются за то, что он умеет думать, то теперь он будет тупо исполнять свою работу, а мысли держать при себе. Пусть другие волнуются и несут за это ответственность.
Но Пирсон еще не закончил.
— Прекрати эту возню за моей спиной, — продолжал греметь он, — и не пользуйся тем, что доктор Коулмен здесь новый человек.
Александер вспыхнул:
— Я не пользовался…
— А я говорю, что пользовался! И я приказываю тебе это прекратить! — Старик уже кричал, лицо его судорожно дергалось, глаза сверкали.
Александер молчал, подавленно опустив голову.
Умолкнув, Пирсон несколько секунд угрюмо смотрел на молодого человека. Удовлетворившись произведенным эффектом, он снова заговорил:
— Я скажу тебе еще кое-что. — На этот раз его тон если не был сердечным, то по крайней мере не был таким грубым. — Что касается данного анализа, то тестирование в физиологическом растворе и белке даст нам всю необходимую информацию. И хочу еще раз напомнить тебе, что я знаю, что говорю. Ты понял?
— Да, — бесцветным голосом ответил Александер.
— Отлично. Теперь я скажу тебе, что я сделаю. — Тон Пирсона смягчился еще больше. — Так как ты сильно волнуешься по поводу этого анализа, я сделаю его сам. Здесь и сейчас. Где проба крови?
— В холодильнике, — ответил Баннистер.
— Дай ее мне.
Идя к холодильнику, Баннистер думал, что сцена получилась не совсем такой, как ему хотелось бы. Конечно, этого сопляка Александера следовало осадить, но старик, пожалуй, переборщил с ним. Лучше бы Пирсон так отделал нового патологоанатома. Но может быть, он сделает и это. Баннистер достал из холодильника пробирку, на которой был приклеен ярлычок: «Александер, миссис Э.» и отнес ее Пирсону.
Пирсон взял центрифугированную пробу, в которой осталась одна только сыворотка, и в этот момент Баннистер заметил, что требование, вызвавшее такую бурю, валяется на полу. Старший лаборант наклонился и подобрал злополучный листок.
— Что с ним делать? — спросил он у Пирсона.
Старый патологоанатом тем временем взял из штатива две чистые пробирки и набрал в каждую по аликвоте сыворотки. Не оглянувшись на Баннистера, он раздраженно спросил:
— С чем?
— С требованием на сыворотку Кумбса.
— Она нам не нужна, порви требование. — Пирсон внимательно прочитал этикетку на флаконе с резус-положительными эритроцитами. Этим реагентом пользовались при тестировании резус-отрицательной крови.
Баннистер заколебался. Как ни хотелось ему досадить Коулмену, он все же понимал, что существует определенная формальная этика.
— Надо сказать об этом доктору Коулмену, — нерешительно произнес Баннистер. — Хотите, чтобы я это сделал?
Пирсон никак не мог открыть флакон.
— Нет, я сам скажу ему об этом, — нетерпеливо сказал он.
Баннистер понял одно: если возникнут неприятности, то не он понесет за них ответственность. Он порвал требование и бросил клочки бумаги в мусорную корзину.
Роджер Макнил, резидент-патологоанатом, в очередной раз убедился в том, что сколько лет он ни проработает в прозекторской, никогда не сможет привыкнуть к детским трупам. Макнил только что произвел вскрытие четырехлетнего ребенка, и теперь его невыносимо разверстое тельце лежало перед ним на прозекторском столе. Это зрелище заставляло Макнила страдать. Он знал, что будет плохо спать ночью и видеть погибшего ребенка во сне, что не скоро забудет, как нелепа, бессмысленна и ужасна была эта смерть.
Подняв голову, он заметил, что на него внимательно смотрит Майк Седдонс. Перехватив взгляд Макнила, хирург сказал:
— Несчастный мальчишка! — И горько добавил: — Как глупо могут погибать люди!
— Полиция еще здесь? — спросил Макнил.
— Да, и другие тоже, — ответил Седдонс.
— Позови сюда Пирсона.
— Хорошо.
Телефон находился в комнатке, примыкавшей к прозекторской, и Седдонс пошел туда.
Макнил мысленно отругал себя за трусость и нежелание брать на себя ответственность, но доложить об этом случае старику надо было обязательно. Пусть Пирсон решает, кому выходить к полицейским и родственникам.