Роза Марена Кинг Стивен

5

Билл Стэйнер поднял свободную руку, чтобы постучать еще раз, мысленно проклиная свою нерешительность. Он был из тех мужчин, которые деликатны со всеми женщинами. Она отозвалась: «Иду, иду! Одну секунду, сейчас открою». Слава Богу, судя по голосу, она не злилась, так что, может быть, он не вытащил ее из ванны.

«Все равно, какого черта я здесь делаю? — снова спросил он себя, когда ее шаги послышались у двери. — Это похоже на сцену в какой-нибудь романтической кинокомедии, вроде комедий Тома Хэнкса».

Может, и так, но что из того? Женщина, приходившая в магазин на прошлой неделе, не шла у него из головы. Воспоминания о ней со временем не тускнели, впечатление, произведенное ею, лишь усиливалось. Две ненормальности были для него очевидны: первый раз за всю свою жизнь он принес цветы незнакомой женщине, и с тех пор как ему исполнилось шестнадцать, никогда так не нервничал, собираясь на свидание.

Когда Билл приблизился к двери, он заметил, что одна из больших маргариток может выпасть из букета. Пока дверь открывалась, он наклонился, торопясь поправить ее, а когда поднял взгляд, то увидел странную картину. Женщина, которая побывала у него в магазине на прошлой неделе, теперь стояла перед ним с расширившимися от ужаса глазами и поднятой над головой металлической банкой консервов. Она занесла руку для удара, но, кажется, увидела перед собой не того человека. Это была, как позже подумал Билл, самая потрясающая сцена в его жизни.

Двое стояли, глядя друг на друга через порог комнаты Рози на втором этаже дома на Трентон-стрит: он — с букетом весенних цветов, купленным в магазинчике на бульваре Хитченс, в двух шагах отсюда, она — с двухфунтовой банкой фруктового компота, поднятой над головой. Хотя пауза длилась не больше двух или трех секунд, она показалась Биллу вечностью. Испуг, отчаяние, решимость и, наконец, изумление прочел он в ее взгляде. Он был готов к чему угодно, но только не к этому. Испуг исказил ее лицо — но это все же было то лицо, которое лишило его покоя после встречи в магазине. Она не была красива, во всяком случае, по общепринятым канонам красоты, но она была красива для него. От линии ее губ и подбородка у него почему-то едва не останавливалось сердце, а кошачий блеск ее серо-голубых глаз околдовывал. Кровь прилила ему к голове, щеки стали горячими, в ногах появилась слабость. Он хорошо знал, о чем возвещали эти ощущения, и разозлился на себя.

Он протянул ей цветы, улыбаясь с надеждой, но в то же время следя за поднятой консервной банкой.

— Мир? — спросил он.

6

После встречи в дверях он с ходу пригласил ее поужинать, и на волне благодарности судьбе она приняла его приглашение. Какое счастье, что это не Норман, мысленно твердила она. И лишь когда она уже сидела рядом с ним в его машине, Послушная-Разумная, куда-то удалившаяся, вновь появилась и спросила ее, что она себе думает, отправляясь на свидание с мужчиной, которого, по существу, не знает, и не похожа ли она на женщину легкого поведения. В этих вопросах прозвучал подлинный ужас, но Рози отнеслась к ним спокойно, потому что задних мыслей у нее не было. Главный же вопрос был настолько кошмарен, что Послушная-Разумная не посмела задать его, даже из своего убежища в голове Рози.

Что, если тебя засечет Норман?

Вот каков был главный вопрос. Что, если Норман застанет ее за ужином с другим мужчиной? Молодым и красивым? Тот факт, что Норман находился за восемьсот миль к востоку отсюда, не имел значения для Послушной-Разумной, которая на самом деле была вовсе не послушной и разумной, а лишь Испуганной-Забитой.

Однако Норман был не единственной причиной ее волнения. За всю свою жизнь — жизнь женщины — она ни разу не была наедине ни с одним мужчиной, кроме Нормана, и сейчас все ее эмоции были обострены до предела. Поужинать с ним? О конечно. С удовольствием! Ее горло сузилось до размеров игольного ушка, а сердце колотилось как сумасшедшее.

Если бы он надел что-то более шикарное, чем эти чистые выцветшие джинсы и гарвардская рубашка, или если бы взглянул хоть с тенью сомнения на ее собственную простенькую юбку с кофточкой, она сказала бы нет. Ну, если бы то место, куда он привез ее, выглядело бы слишком роскошным, ей казалось, она не смогла бы даже вылезти из его «бьюика». Но ресторан «Папашина Кухня», с ярко освещенным фасадом, вентиляторами над головой и клетчатыми красно-белыми скатертями на массивных столах, выглядел скорее гостеприимным, чем пугающим. Судя по неоновой вывеске, в «Папашиной Кухне» подавались «Настоящие бифштексы по-канзасски». Все официанты были пожилыми, носили черные туфли и длинные передники с завязками под мышками. Рози эти передники показались белыми приталенными платьями. Сидящие за столами посетители были похожи на нее и на Билла — ну, во всяком случае, на Билла: непринужденно одетые молодые люди из среднего класса со средними доходами. Ресторан пришелся Рози по душе, доброжелательный и открытый — из тех мест, где дышится легко.

«Может быть, но они не похожи на тебя, — шепнул голосок в ее мозгу, — и не вздумай решить, что похожи, Рози. Они выглядят уверенными в себе, спокойными и непринужденно-доброжелательными, но главное, что они на своем месте. А ты — нет, и никогда не будешь такой. Слишком много лет с Норманом, слишком много раз ты забивалась в угол и утирала кровь. Ты забыла, как живут нормальные люди и о чем они говорят… если бы тебе не напомнил немножко об этом „Д и С“. Если ты попытаешься быть такой, как эти люди, если даже попробуешь только помечтать, что сумеешь быть такой, как они, то ничего, кроме огорчения, не испытаешь».

Неужели это правда? Ужасно было думать, что да, поскольку она была рада, что Билл Стэйнер пришел навестить ее. Она испытывала радость от того, что он принес ей цветы и пригласил поужинать с ним. Она испытывала к нему только глубокую благодарность, не более того… А то, что он пригласил ее на свидание, заставляло ее почувствовать себя молодой и полной очарования. И она ничего не могла с этим поделать.

«Валяй, радуйся, недолго осталось», — произнес призрак Нормана. Он шепнул эти слова ей на ухо, когда они с Биллом вошли в дверь «Папашиной Кухни», — слова прозвучали в ее мозгу так явственно, словно он прошел мимо. Наслаждайся, пока можешь, потому что позже он затащит тебя в темное место, где поговорит с тобой по душам. Или, может быть, он не станет утруждать себя разговорами. Может, он просто затащит тебя в ближайшую аллею и уделает прямо там, прижав к дереву.

Нет, подумала она. Вдруг яркие огни в ресторане стали слишком яркими, и она смогла слышать все, все — даже вздохи вентиляторов, месивших воздух над головой. Нет, это неправда — Билл хороший, и это ложь!

Ответ последовал немедленно и был безжалостен — Евангелие от Нормана: «Не бывает хороших, родная, — сколько раз я должен повторять тебе это? Там, внутри, каждый — мразь. И ты, и я, и все остальные».

— Рози? — окликнул ее Билл. — Что с вами? Вы побледнели.

Она попыталась овладеть собой и отогнать кошмар. Она знала, что голос в ее голове — лживый, а исходил он из все еще отравленной ядом Нормана части ее сознания. Но то, что она знала, и то, что чувствовала, существовало в ней совершенно независимо. Не могла она сидеть среди всех этих людей, ощущая запахи их мыла, одеколонов, дезодорантов и прислушиваясь к их оживленной болтовне, — не могла, и все. Не могла она непринужденно говорить с официантом, который подойдет к ней и склонится из-за ее спины с перечнем фирменных блюд, — некоторые, наверное, будут написаны на иностранных языках. И труднее всего ей было бы с Биллом Стэйнером — разговаривать с ним, отвечать на его вопросы и думать, что почувствуют ее пальцы, если она дотронется до него.

Она собиралась сказать ему, что ей нездоровится, что лучше бы ему отвезти ее домой, быть может, до следующего раза. А потом, как и в студии звукозаписи, она подумала о женщине в розмариновом хитоне, стоящей на вершине холма, с поднятой рукой и голым плечом, мерцавшим под странным рассеянным светом. Она стояла там, ничего не боясь, над разрушенным храмом, выглядевшим более жутко, чем все развалюхи, которые Рози видела в своей жизни. Как только она представила себе светлые волосы, заплетенные в косу, золотой обруч и едва видимую из-за спины припухлость груди, Рози стало легче.

«Я могу пройти через это, — подумала она. — Не знаю, смогу ли я на самом деле поесть, но я наверняка наберусь храбрости, достаточной для того, чтобы посидеть с ним немного в этом хорошо освещенном и уютном ресторане. А стану ли я тревожиться о том, что он может изнасиловать меня? Нет, по-моему, насилие — последнее, что может прийти ему в голову. Это просто одна из идей Нормана, который считает, что весь мир держится на насилии».

От этого успокаивающего умозаключения она слегка расслабилась и улыбнулась Биллу. Улыбка вышла слабой, уголки губ чуть дрожали, но все же и такая улыбка лучше никакой.

— Все нормально, — сказала она. — Я чуть-чуть боюсь, вот и все. Вам придется потерпеть.

— Но вы не меня боитесь?

«Еще как тебя боюсь», — раздался голос Нормана из того места в ее голове, наподобие злокачественной опухоли, где он жил.

— Нет, не совсем то. — Она подняла на него глаза. Это было очень трудно, и она почувствовала, как вспыхнули ее щеки, но все-таки сумела. — Просто вы первый мужчина после мужа, с которым я куда-то пошла за всю мою жизнь. Если это свидание, то оно — первое с той поры, когда я заканчивала школу. Это было в 1980-м.

— Боже правый, — сказал он растроганно. — Теперь уже я начинаю немного бояться.

К ним подошел служащий в смокинге. Рози не знала, называется ли он метрдотель, или иначе. Он спросил, какой они желают столик — среди курящих или некурящих?

— Вы курите? — спросил Билл, и Рози торопливо покачала головой. — Где-нибудь подальше от основного дымохода было бы замечательно, — сказал Билл человеку в смокинге, и Рози заметила, как серо-зеленая бумажка — ей показалось, что это пятидолларовая банкнота, — перекочевала из руки Билла в руку ресторанного служащего. — Может, в уголке?

— Разумеется, сэр. — Он повел их через ярко освещенный зал, под лениво крутящимися вентиляторами.

Когда они уселись, Рози спросила Билла, как он отыскал ее, хотя она догадывалась. Что действительно вызывало у нее любопытство, так это то, зачем он ее отыскал.

— Это Робби Леффертс, — сказал он. — Робби заходит каждые несколько дней — посмотреть, не появились ли у меня какие-нибудь новые книжки, — ну, разумеется, старые, у нас же букинистический отдел.

Она вспомнила Дэвида Гудиса: «Это был тяжелый случай, Парри был невиновен» — и улыбнулась.

— Я знаю, он пригласил вас читать романы Кристины Белл — он специально зашел, чтобы сказать мне об этом. И был очень взволнован.

— Правда?

— Он сказал, что у вас лучший голос, какой он только слышал с тех пор, как Кэти Бэйтс записала «Молчание ягнят», а это дорогого стоит. Робби молится на эту запись не меньше, чем на Роберта Фроста, когда тот читал «Смерть наемника». Фрост у него есть на старой пластинке, скорость — тридцать три и одна треть. Скрипит, но сама запись замечательная.

Рози молчала. На нее нахлынуло слишком много чувств.

— Итак, я попросил у него ваш адрес. Ну, может, это мягко сказано. Честно говоря, я так долго ходил вокруг да около, что просто вынудил его к этому. Робби один из тех, кто не выносит занудства. И надо отдать ему должное, Рози…

Но остальное пролетело мимо ее ушей. «Рози, — думала она. — Он назвал меня Рози. Я не просила его — он сам назвал».

— Кто-нибудь из вас, ребята, желает выпить? — спросил официант, возникший у локтя Билла. Пожилой, держащийся с достоинством, красивый, он был похож на профессора литературы из колледжа. Питающего слабость к приталенным костюмам, подумала Рози, и ей от радости захотелось хихикнуть.

— Я бы предпочел холодный чай, — сказал Билл. — А вы, Рози?

Вот опять. Он снова сделал это. Откуда ему известно, что по-настоящему я никогда не была Розой, что меня действительно зовут Рози?

— Я согласна.

— Отлично, два холодных чая, — произнес официант, а потом огласил короткое меню фирменных блюд. К облегчению Рози все они были на английском, а при словах «лондонское жаркое» она почувствовала слабый голод.

— Мы обдумаем и через минуту закажем, — сказал Билл.

Официант отошел, и Билл снова повернулся к Рози.

— Еще две вещи в пользу Робби, — сказал он. — Он предложил, чтобы я заехал в студию… вы сидите в «Корн Билдинг», верно?

— Да, студия называется «Тэйп Энджин».

— Словом, он предложил заехать как-нибудь в студию, чтобы мы втроем выпили по рюмочке после сеанса записи. Очень пристойно, почти по-семейному. Когда я сказал, что не смогу, он заставил меня пообещать, что я позвоню вам первый. И я пытался, Рози, но не смог отыскать ваш номер в справочной службе. Он не зарегистрирован?

— У меня еще нет телефона, — ответила она, слегка увиливая от ответа. Конечно, номер был не зарегистрирован. Это стоило лишних тридцать долларов — она с трудом могла позволить себе такой расход. Но еще меньше она могла допустить, чтобы номер ее телефона выплыл в полицейском компьютере там, дома. Она знала по злобному ворчанию Нормана, что полицейские не имеют свободного доступа ко всем незарегистрированным телефонным номерам в отличие от тех, что значатся в справочнике. Это незаконно и считается нарушением права на частную жизнь, от которого добровольно отказывались те, кто позволял телефонным компаниям регистрировать их номера. Именно такие постановления выносили суды. Как и большинство легавых, которых она встречала за время своего брака, Норман испытывал злобную ненависть ко всем судам и всем их постановлениям.

— Почему вы не могли подъехать к студии? Вы уезжали за город?

Он взял салфетку, расправил ее и аккуратно положил на колени. Когда он снова поднял на нее глаза, она увидела, что его лицо как-то изменилось, но ей потребовалось всего несколько мгновений, чтобы понять, в чем дело, — он покраснел.

— Ну, наверное, я не хотел встречаться с вами в компании, — с запинкой сказал он. — Так ведь невозможно толком поговорить с человеком. Я просто хотел как-то… ну… узнать вас.

— И вот мы здесь, — мягко произнесла она.

— Да, это верно. Вот мы здесь.

— Но почему вам захотелось узнать меня? Пригласить меня куда-то? — После мгновенного замешательства она закончила: — Я хочу сказать, я ведь слегка старовата для вас, разве нет?

На его лице отразилось удивление, а потом он, видимо, принял это за шутку и рассмеялся.

— Ага, — сказал он. — Так сколько же вам лет, бабуля? Двадцать семь? Двадцать восемь?

Сначала она подумала, что это он шутит — причем не очень удачно, — а потом поняла, что, несмотря на легкий, шутливый тон, он вполне серьезен. И даже не пытается ей польстить, а лишь утверждает очевидное. Во всяком случае, то, что очевидно для него. Это понимание поразило ее, и мысли ее снова разлетелись в разных направлениях. Лишь одна промелькнула достаточно ясно: перемены в ее жизни не закончились на том, что она нашла работу и жилье, они только начинаются. Все, что случилось с ней до нынешнего момента, было просто серией толчков перед настоящим землетрясением. Точнее, не землетрясением, а жизнетрясением. Неожиданно ее охватила жажда этой встряски, она ощутила возбуждение, природу которого не понимала.

Билл снова начал что-то говорить, но тут подошел официант с холодным чаем. Билл заказал себе бифштекс, а Рози попросила лондонское жаркое. Когда официант спросил, как его поджарить, она хотела сказать «средне» — она всегда ела такую говядину, потому что такую ел Норман, — а потом передумала.

— Слабо, — сказала она. — Чуть-чуть.

— Чудесно! — воскликнул официант, словно и впрямь так считал. Когда он уже отходил, Рози подумала, каким бы чудесным местом стала официантская утопия — местом, где любой выбор был чудесным, замечательным, восхитительным, выдающим тонкий вкус заказчика.

Она вновь взглянула на Билла и увидела, что он все еще не спускает с нее глаз — своих внимательных глаз с тусклым зеленоватым оттенком. Взволнованных глаз.

— Насколько он был неудачным? — спросил он. — Ваш брак?

— Что вы имеете в виду? — робко спросила она.

— Вы знаете — что. Я встречаю вас в отцовском «Займе и Залоге», я разговариваю с вами, быть может, минут десять, а потом со мной происходит какая-то чертовщина — я не могу забыть вас. Я видел такое в кино и иногда читал про это в журналах, но никогда по-настоящему в это не верил. А сейчас — ба-бах, и, пожалуйста, вот оно. Когда я выключаю свет, ваше лицо стоит передо мной. Я думаю о вас, когда ем. Я… — он запнулся и бросил на нее пытливо-тревожный взгляд, — я надеюсь, что не пугаю вас.

Он, конечно, пугал ее, но в то же время она думала, что никогда не слышала ничего более чудесного. Все ее тело горело (кроме ступней, которые были холодны, как лед), и вентиляторы месили воздух прямо у нее в голове. Казалось, их была здесь по меньшей мере тысяча — целый вентиляторный цех.

— Эта леди заходит, чтобы продать мне свое свадебное кольцо, как она думает, с бриллиантом… Но и узнав, что бриллиант фальшивый, она не очень удивляется. Потом, когда я выясняю, где она живет, и иду навестить ее — с букетом в одной руке и сердцем в другой, — она оказывается вот настолько от того, чтобы вышибить мне мозги банкой компота. — Он вытянул руку, расставив большой и указательный пальцы на полдюйма.

Рози подняла свою руку вверх и чуть влево, раздвинув большой и указательный пальцы на дюйм.

— На самом деле, скорее вот настолько, — сказала она. — У меня великолепная реакция.

Он рассмеялся. Смех его звучал доброжелательно и непринужденно. Мгновение спустя она тоже рассмеялась.

— Как бы там ни было, леди не выпускает банку, а только делает небольшой замах ею и потом прячет ее за спину, как малыш — номер «Плейбоя», который он вытащил из ящика стола своего папаши. Она говорит: «О Господи, прошу прощения», — и мне интересно, кто же ее враг, поскольку это не я. А потом мне приходит в голову — не бывший ли это муж, поскольку леди заходила в отцовский комиссионный магазин со все еще надетым кольцом. Понимаете?

— Да, — сказала она. — Я думаю, да.

— Для меня это важно. Если я выгляжу слишком назойливым, что ж, простите, но… После мимолетного знакомства я очень увлекся этой женщиной, и мне не хочется, чтобы она была к кому-то сильно привязана. С другой стороны, мне не хочется, чтобы страх заставлял ее каждый раз в ответ на чей-то стук подходить к двери со здоровенной консервной банкой в руке. Хоть что-нибудь из всего этого вам кажется резонным?

— Да, — сказала она. — Муж, довольно-таки бывший, — а потом без всякой на то причины добавила: — Его зовут Норман.

Билл кивнул.

— Я понимаю, почему вы бросили его.

Рози засмеялась и прикрыла рот ладонью. Ее лицо горело сильнее, чем когда бы то ни было. В конце концов она взяла себя в руки, но ей пришлось вытереть глаза уголком салфетки.

— Прошло? — спросил он.

— Да. Кажется, да.

— Не хотите рассказать мне о нем?

Неожиданно в мозгу у нее возник образ — такой ясный, какой можно увидеть лишь в жутком кошмаре. Это была старая теннисная ракетка Нормана — «Принц» — с рукояткой, обмотанной черной лентой. Ракетка обычно висела у подножия лестницы, ведущей в подвал их дома. Он несколько раз избивал ее этой ракеткой в первые годы их брака. Потом, месяцев шесть спустя после выкидыша, он изнасиловал ее этой ракеткой в задний проход. Она рассказала кое-что из своей семейной жизни на сеансах терапии в «Д и С», но одну постыдную тайну оставила при себе. Да и возможно ли передать словами, каково чувствовать в своем заднем проходе обмотанную лентой ручку теннисной ракетки «Принц», за которую держится мужчина, сидящий на тебе верхом и сжимающий коленями твои бедра? Каково чувствовать себя, когда он наклоняется и говорит тебе, что, если ты станешь сопротивляться, он разобьет стакан с водой на столике возле кровати и перережет осколком тебе горло.

— Нет, — сказала она, и ее голос дрогнул. — Я не хочу говорить о Нормане. Он оскорблял меня, и я ушла от него. Все.

— Достаточно прямо, — сказал Билл. — И он насовсем ушел из вашей жизни?

— Насовсем.

— А он знает об этом? Понимаете, я спрашиваю лишь потому, что видел, как вы открыли мне дверь. Вы наверняка ждали отнюдь не представителя церкви или благотворительного общества.

— Я ничего ему не сказала, — немного поразмыслив над вопросом, ответила она.

— Вы боитесь его?

— О да. Еще как. Но это ни о чем не говорит. Я боюсь всего. Для меня все ново. Мои подруги в… Мои подруги говорят, что это пройдет, но я не знаю.

— Вы не побоялись пойти поужинать со мной.

— О нет, я боялась. Я очень боялась.

— Тогда почему пошли?

Она открыла рот, чтобы произнести то, что подумала раньше, — что не могла опомниться от удивления, но не решилась. Это было правдой, но ей не хотелось допустить бестактности. Она не знала, есть ли у них двоих какое-то будущее, кроме одного этого ужина в «Папашиной Кухне», но если оно есть, то не стоит начинать путешествие с неуклюжего шага.

— Потому что я хотела пойти, — сказала она тихим, но уверенным голосом.

— Ладно. Больше не будем об этом.

— И о Нормане тоже больше не будем.

— Это его настоящее имя?

— Да.

— Могу я спросить вас еще кое о чем, Рози?

Она слегка улыбнулась.

— Если мне не придется ничего обещать.

— Не придется. Вы думали, что вы старше меня, правда?

— Да, — сказала она. — Да, я так думала. Сколько вам лет, Билл?

— Тридцать. Что должно сделать нас чем-то вроде близких соседей одной возрастной категории… во всяком случае, с одной улицы. Но вы почти автоматически предположили, что вы не просто старше, а намного старше. И вот мой вопрос. Вы готовы?

Рози неопределенно пожала плечами.

Он наклонился к ней, и его глаза с их удивительным зеленоватым оттенком приблизились к ее глазам.

— Вы знаете, что вы красивая? — спросил он. — Это не приемчик, не способ ухаживания, это мужское любопытство. Вы знаете, что вы красивая? Не знаете, верно?

Она открыла рот. У нее не вырвалось ни звука, кроме прерывистого шума в дыхательном горле. Он скорее походил на свист, чем на вздох.

Он накрыл ее руку своей ладонью и легонько сжал. Прикосновение было коротким, но все равно оно ударило по ее нервам, как электрический ток, и на мгновение в поле зрения остались лишь его волосы, рот и больше всего — глаза. Весь остальной мир исчез, словно они вдвоем остались на подмостках в огромном зрительном зале, где все огни, кроме одного яркого пятна, освещающего их, выключены.

— Не смейтесь надо мной, — сказала она. Голос ее дрожал. — Пожалуйста, не смейтесь. Я не выдержу, если вы будете надо мной смеяться.

— Ну что вы, — сказал Билл растроганно. Он был взволнован не меньше ее. — Не будем говорить об этом. Но я сказал только о том, что вижу. — Он улыбнулся и снова протянул руку, чтобы дотронуться до ее ладони. — Я всегда буду говорить вам правду. Даю слово.

7

Она сказала, что ему не стоит беспокоиться и провожать ее вверх по лестнице, но он настоял, и она была рада. Их разговор в ресторане перешел на менее личные темы, когда подоспели их заказы. Он с удовольствием обнаружил, что она была опытной болельщицей, разбирающейся в бейсболе. За едой они много говорили о городских командах, плавно перейдя от бейсбола к баскетболу. Она почти не думала о Нормане до возвращения домой, когда начала представлять себе, каково будет, если она откроет дверь, а он, Норман, окажется там сидящим на ее кровати, быть может, попивая кофе и созерцая ее картину с разрушенным храмом и женщиной на холме.

Потом, когда они поднимались по узкой лестнице — Рози впереди, а Билл, отставая шага на два, — она поймала себя на другой тревожной мысли: что, если он захочет ее поцеловать, пожелав спокойной ночи? И что, если после поцелуя, он попросит разрешения войти?

«Конечно, он захочет войти, — сказал ей Норман подчеркнуто терпеливым тоном, каким разговаривал, когда старался не злиться на нее, но все равно начинал злиться. — Он даже станет настаивать на этом. Зачем еще стал бы он вышвыривать пятьдесят долларов на ужин? Господи, что ты возомнила о себе, — на улице полно девок покрасивее тебя, которые не зарабатывают и полтинника за раз. Он захочет войти, и он захочет тебя трахнуть, и, может, это к лучшему? Может, это как раз то, что тебе нужно, чтобы ты перестала витать в облаках?»

Она сумела достать ключ из сумочки, не выронив его, но кончик ключа все время прыгал вокруг замочной скважины, не попадая в нее. Он положил руку на ее ладонь и вставил ключ в дверь. Она вновь ощутила электрический ток, когда он дотронулся до нее, и не сумела удержаться от мысли о том, какие ассоциации вызвал у нее скользнувший в замок ключ.

Она открыла дверь. Никакого Нормана, если только он не прятался в душевой или кладовке, — лишь ее миленькая комната со стенами кремового цвета, висящей у окна картиной и светом над раковиной. Не дом, пока еще нет, но уже ближе к нему, чем общая спальня в «Д и С».

— Знаете, а тут неплохо, — задумчиво произнес он. — Это не двухэтажная квартира в пригороде, но совсем неплохо.

— Не хотите зайти? — спросила она, едва шевеля совершенно онемевшими губами, словно кто-то всадил в них укол новокаина. — Я могла бы сварить вам чашку кофе…

«Отлично! — выпалил Норман из своего убежища в ее голове. — Так можно сразу покончить с этим, верно, детка? Ты нальешь ему кофе, а он вольет в тебя сливки. Отличная сделка!»

Билл, казалось, тщательно обдумал это, прежде чем отрицательно качнул головой.

— Может статься, это не очень удачная мысль, — сказал он. — Во всяком случае, не сегодня. Я думаю, вы и понятия не имеете, как нравитесь мне. — Он чуть нервно рассмеялся. — Думаю, и я пока плохо понимаю, как и почему вы мне нравитесь. — Он заглянул в комнату через ее плечо и увидел нечто, заставившее его улыбнуться и поднять вверх большой палец. — Вы были правы насчет картины — тогда я ни за что бы не поверил, но вы были правы. Наверное, вы уже представляли ее на этом месте, а?

Она тоже улыбнулась и покачала головой.

— Когда я покупала картину, я даже не знала о существовании этой комнаты.

— Тогда вы, должно быть, телепат. Ручаюсь, там, где вы ее повесили, она смотрится особенно хорошо в конце дня и ранним вечером. Солнце должно освещать ее сбоку.

— Да, в это время она очень мила, — сказала Рози, не добавив, что картина смотрится хорошо в любое время дня.

— Как я понимаю, она вам еще не надоела?

— Нет, ни капельки, — сказала она и мысленно добавила: «И с ней происходят забавные фокусы. Почему бы вам не подойти и не взглянуть на нее поближе? Может, вы увидите кое-что поинтереснее, чем леди, готовую вышибить вам мозги банкой компота? И скажите мне, Билл: сменила эта картина каким-то образом свой размер на „Синераму 70“, или это только игра моего воображения?»

Разумеется, она не произнесла вслух ничего подобного.

Билл положил ладони ей на плечи, и она печально, как ребенок, которого укладывают спать, подняла на него глаза, когда он наклонился и поцеловал ее в лоб, в гладкое местечко между бровями.

— Спасибо, что пошли со мной, — сказал он.

— Спасибо, что пригласили меня. — Она почувствовала, как по ее щеке прокатилась слезинка, и вытерла ее кулаком. Она не стыдилась и не боялась, что он увидит это. Чувствовала, что может доверить ему по меньшей мере слезинку, ну разве не чудесно?

— Послушайте, — сказал он, — у меня есть мотоцикл — старый, потрепанный «харлей». Здоровенный, грохочущий, и порой он глохнет на красном свете, но удобный и… Я — совершенно безопасный мотоциклист, если можно так говорить о себе. Наверное, один из шести владельцев «харлеев» в Америке, которые ездят в шлемах. Если в субботу вы свободны, я мог бы заехать за вами с утра. Я знаю одно местечко, милях в тридцати, у озера. Очень красивое. Купаться еще холодно, но мы могли бы устроить пикник.

Сначала она вообще не могла ничего ответить — она была просто заворожена тем фактом, что он пригласил ее снова. А потом — сама мысль о поездке с ним на мотоцикле… Как это будет? На мгновение Рози могла думать лишь о том, каково будет чувствовать себя за его спиной на двух колесах, разрезающих воздух со скоростью пятьдесят или шестьдесят миль в час. Обнимать его руками. Неожиданно ее охватил жар, похожий на что-то вроде лихорадки. Она не смогла разобраться в его природе, хотя ей казалось, что испытывала подобное ощущение, — когда-то очень давно.

— Рози? Что скажете?

— Я… Ну…

Что она скажет? Рози нервно коснулась языком верхней губы, отвела от него взгляд, пытаясь сосредоточиться, и увидела стопку желтых листков, лежащую на кухонном столике. Она вновь взглянула на Билла, чувствуя одновременно облегчение и разочарование.

— Я не могу. В субботу «Дочери и Сестры» устраивают пикник. Это те люди, которые помогли мне, когда я приехала сюда, — мои подруги. Там будут лотереи, аттракционы, разные игры, — набрасывание подков, ну и тому подобное. А потом, вечером, — концерт, который должен собрать средства. В этом году мы пригласили «Индиго Герлс». Я обещала, что поработаю на продаже маек с пяти часов, и я должна это сделать. Я стольким им обязана…

— Я мог бы привезти вас обратно к пяти без проблем, — сказал он. — Даже к четырем, если хотите.

Она хотела, но… Слишком многого она боялась, помимо пустякового опоздания на продажу маек. Но поймет ли он это, если она скажет ему? Если, к примеру, скажет: «Я бы с наслаждением обняла вас во время быстрой езды, я бы хотела, чтобы на вас была кожаная куртка и я смогла бы прижаться лицом к вашему плечу, и вдохнуть запах кожи, и услышать легкое поскрипывание, которое она издает, когда вы двигаетесь. Я бы очень хотела этого, но я боюсь того, что выяснится позже на вашем пикнике… Что тот Норман, который сидит у меня в голове, был прав насчет того, чего вы на самом деле хотите. И больше всего я боюсь, что мне придется признать справедливость главного правила в жизни моего мужа: мужчина может полностью располагать женщиной, — как своей, хотя и недорогой, вещью. Он никогда не высказывал вслух этого правила, потому что ему этого никогда не надо было делать: именно так он со мной обращался. Не боли я боюсь — нет, мне известно, что такое боль. Я боюсь крушения своей мечты. Понимаете, у меня их было так мало».

Она знала, что ей следует сказать, а в следующее мгновение поняла, что не может произнести ни словечка. Быть может, потому, что столько раз слышала эти слова в кино, где они всегда звучали как скулеж: не делайте мне больно. Вот что ей нужно было сказать. Пожалуйста, не делайте мне больно. Если вы сделаете мне больно, лучшее, что осталось во мне, умрет.

Но он все еще ждал ее ответа. Ждал, вот-вот она скажет что-нибудь.

Рози готова была сказать «нет» — она действительно должна быть на пикнике и на концерте, так что, может быть, в другой раз. А потом взглянула на картину, висящую на стене возле окна. И подумала, что та женщина не стала бы колебаться. Она бы сразу согласилась, а когда взобралась бы на железного коня позади него, то большую часть поездки колотила его по спине, заставляя мчаться быстрее. На мгновение Рози почти увидела, как та женщина сидит там с высоко задранным краем розмаринового хитона, крепко сжимая коленями его бедра.

Волна жара вновь накатила на нее, на этот раз сильнее. Слаще.

— Ладно, — сказала она. — Я поеду. С одним условием.

— Назовите его, — сказал он улыбаясь, явно польщенный.

— Привезите меня обратно на пирс Эттинджерс — там «Д и С» все устраивают — и оставайтесь на концерт. Билеты куплю я. Вот мое условие.

— Идет, — мгновенно отреагировал он. — Могу я заехать за вами в половине девятого, или это слишком рано?

— Нет, нормально.

— Вам лучше надеть куртку, а может, и свитер, — сказал он. — На обратном пути сможете запихнуть их в седельные сумки, но по дороге туда будет прохладно.

— Хорошо, — сказала она, тут же подумав, что ей придется одолжить эти шмотки у Пам Хаверфорд, у которой был примерно тот же размер. Весь гардероб Рози на данный момент состоял из одного-единственного легкого жакета, а ее бюджет не выдержит таких покупок, по крайней мере пока.

— Тогда до встречи. И еще раз спасибо за сегодняшний вечер. — Он, казалось, поколебался, не поцеловать ли ее еще раз, а потом просто взял за руку и легонько стиснул.

— Не стоит благодарности.

Он повернулся и быстро, как мальчишка, сбежал вниз по лестнице. Она не могла удержаться, чтобы не сравнить его манеры и Нормана. Тот двигался набычившись — либо с опущенной головой, едва перебирая ногами, либо стремительно, с каким-то угрожающим напором. Она следила за удлиненной тенью Билла на стене, пока та не пропала, а потом закрыла дверь, заперла оба замка и, прислонившись спиной к двери, смотрела через комнату на свою картину.

Картина снова изменилась. Она была почти уверена в этом.

Рози пересекла комнату и встала перед картиной, заложив руки за спину и слегка вытянув голову вперед. В этой позе она выглядела комично — как карикатура в «Нью-Йоркере» на хозяина художественной галереи или завсегдатая музея.

Да, хотя размеры картины остались прежними, она почти не сомневалась, что картина опять каким-то образом увеличилась. Справа, за вторым каменным лицом, — тем, что смотрело слепыми глазами куда-то вбок, сквозь высокую траву, — она теперь увидела нечто напоминавшее лесную прогалину. Слева за женщиной на холме показались голова и плечи маленького лохматого пони. На его глазах были шоры, он пасся в высокой траве и, кажется, был запряжен в какую-то повозку — может быть, в телегу, или фаэтон, или легкий двухместный экипаж. Эти детали Рози не могла разглядеть, они была за пределами картины (по крайней мере пока). Однако можно было различить часть тени от повозки и еще одну тень, выступающую из первой. Она подумала, что второй тенью должны быть голова и плечи человека. Может быть, того, кто стоял рядом с экипажем, в который был запряжен пони. Или, быть может…

«Или, быть может, ты сошла с ума, Рози? Не думаешь же ты на самом деле, что картина становится больше, а? Или на ней появились все новые и новые вещи, если тебе так нравится?»

Но правда заключалась в том, что она верила в это, видела, и эта мысль не вызывала страха, а приводила ее в возбуждение. Она пожалела, что не спросила об этом у Билла. Ей хотелось бы знать, видит ли он то же самое, что видит она… или ей кажется, что она видит.

В субботу, пообещала она себе. Может быть, спрошу его в субботу.

Она начала раздеваться, и к тому времени как оказалась в крошечной ванной, чистя зубы, забыла о Розе Марене, женщине на холме. Забыла она и о Нормане, и об Анне, и о Пам, и о субботнем вечере с «Индиго Герлс». Она думала об ужине с Биллом Стэйнером, перебирая его в памяти минута за минутой, секунда за секундой.

8

Она лежала в постели, погружаясь в сон и слушая стрекот кузнечиков, доносившийся из Брайант-парка.

Засыпая, она перебрала воспоминания — без боли и как будто отстраненно — о 1985-м и ее дочери, Кэролайн. Для Нормана, разумеется, не было никакой Кэролайн. Тот факт, когда он согласился с робким предложением Рози, что Кэролайн — хорошее имя для девочки, ничего не менял. Для Нормана она была лишь личинкой, которая рано сдохла. Если это была личинка-девочка с какой-то бредовой мысленной тропинки, по которой шлялась его жена, — что с того? Выражаясь словами Нормана, наплевать и забыть.

1985-й тот еще был год. Просто адский. Она потеряла неродившегося ребенка, Норман едва не потерял работу (она догадывалась, что ему может даже грозить арест). Она слегла в больницу со сломанным ребром, которое расщепилось и едва не проткнуло ей легкое. Кроме того, Норман выместил на ней злобу, изнасиловав ручкой теннисной ракетки. Это был год, когда ее рассудок, до тех пор на удивление стабильный, начал понемногу мутнеть. Среди всех остальных неприятностей она почти не замечала, что полчаса, проведенные на Стуле Пуха, порой пробегали как пять минут. Бывали дни, когда она восемь или девять раз принимала душ между уходом Нормана на работу и его возвращением, снимая утомление и смывая с себя грязь после уборки.

Должно быть, она забеременела в январе, поскольку тогда она начала испытывать дурноту по утрам, а первая задержка случилась в феврале. Скандал, повлекший за собой письменный выговор Норману, который он был обречен хранить в своем деле до самой пенсии, разразился в марте.

«Как его звали, — спросила она себя, все еще плавая где-то между сном и реальностью. — Как звали того человека, из-за которого начались все неприятности?» Она не могла вспомнить, но он точно был негром… Выражаясь языком Нормана, черномазым ублюдком. Потом Рози вспомнила.

— Бендер, — пробормотала она в темноте, вслушиваясь в отдаленный стрекот кузнечиков. — Ричи Бендер. Вот как его звали.

1985-й — адский год. Адская жизнь. А теперь у нее была другая жизнь. Эта комната. Эта кровать. И стрекот кузнечиков.