Роза Марена Кинг Стивен

1

В ту среду на исходе дня Рози зашла в «Горячую Чашку». Она заказала чашку чая с пирожным, села у окна и стала не спеша закусывать, следя за нескончаемым потоком пешеходов на улице. Большинство из них, служащие офисов, направлялись домой. «Горячая Чашка» теперь уже была ей не по пути, ведь она больше не работала в «Уайтстоуне», но все равно не колеблясь заходила сюда. Быть может, потому, что выпила здесь столько чудесных и памятных чашек чая после работы с Пам, а может, и потому, что по своей натуре была консервативна — до последнего времени, во всяком случае, — а это место она знала хорошо и чувствовала себя здесь спокойно.

Она закончила читать «Луч Манты» около двух часов пополудни и потянулась под стол за своей сумочкой, когда щелкнул динамик и из него раздался голос Роды Саймонс.

— Хочешь сделать небольшой перерыв, прежде чем мы приступим к следующей работе? — спросила она. Так все и произошло, проще простого. Рози надеялась, что получит три остальных романа Белл Рейсин, верила в это, но узнала об этом только теперь и почувствовала огромное облегчение.

Но это было еще не все. Когда они сделали перерыв в четыре, уже закончив две главы короткого крутого боевика под названием «Убей все мои завтра», Рода спросила, не спустится ли она с ней на несколько минут в дамский туалет.

— Я знаю, это звучит по-идиотски, — сказала она, — но мне до смерти хочется курить, а это единственное место во всем этом проклятом заведении, где я могу выкурить сигаретку. Заколебала меня эта современная жизнь, Рози.

В туалетной комнате Рода закурила «Капри» и облокотилась на выступ раковины между двумя урнами с основательностью, свидетельствующей о том, что она настраивается на долгую откровенную беседу. Она скрестила ноги, заведя правую ступню за левую лодыжку, и задумчиво взглянула на Рози.

— Мне нравятся твои волосы, — сказала она.

Рози машинально дотронулась до них. Она покрасила их и сделала прическу в салоне красоты под влиянием минутного настроения вчера вечером, что обошлось в пятьдесят долларов. Такую трату она не могла себе позволить, но… просто не в силах была не сделать этого.

— Спасибо, — сказала она.

— Ты знаешь, Робби собирается предложить тебе контракт.

Рози нахмурилась и покачала головой.

— Нет… Я не знаю. О чем ты говоришь?

— Робби в аудиобизнесе с 1975-го и прекрасно знает, насколько ты хороша. Знает лучше, чем ты сама. Ты полагаешь, что многим ему обязана, верно?

— Я знаю, что обязана, — холодно ответила Рози. Ей не нравился такой разговор. Он заставил ее вспомнить пьесы Шекспира, где люди кололи своих друзей в спину кинжалами, а потом пускались в долгие ханжеские рассуждения о том, что это было неизбежно.

— Не давай чувству благодарности встать на пути твоих интересов, — сказала Рода, аккуратно положив окурок в урну и плеснув на него холодной водой. — Я не знаю историю твоей жизни и не хочу знать, но я знаю, что ты справилась с «Лучом Манты» всего за сто четыре приема, — это просто феноменально. И я знаю, что голос у тебя, как у молодой Элизабет Тэйлор. Еще я знаю — потому что это написано у тебя на лбу, — что ты сейчас одна и совсем не привыкла к этому. Ты такая tabula rasa, что просто страшно делается. Понимаешь, что это значит?

Рози была не совсем уверена — кажется, та имела в виду наивность, неискушенность, — но не собиралась сообщать об этом Роде.

— Да, конечно.

— Хорошо. И ради Бога пойми меня правильно, я вовсе не пытаюсь перебежать дорогу Робби или сама отхватить кусок от твоего пирога. Я хочу тебе помочь. Равно как и Роб, и Кэртис. Просто Роб прежде всего болеет за свой кошелек. Аудиокнижки — все еще непаханое поле. Если сравнивать с кинобизнесом, то мы сейчас где-то посреди эпохи Великого Немого. Понимаешь, что я хочу сказать?

— Ну… вроде да.

— Когда Робби слушает, как ты читаешь «Луч Манты», он представляет себе аудиоверсию Мэри Пикфорд. Я знаю, это звучит по-звездному, но это правда. Даже то, как он нашел тебя, подходит для такой раскрутки. Существует легенда о том, как Лану Тернер открыли в аптеке Швабса. Ну вот, Робби уже мысленно прикидывает легенду о том, как он открыл тебя в комиссионном магазине своего друга Стэйнера, где ты рассматривала старые почтовые открытки.

— Это он сказал тебе, что я там делала? — спросила она, ощутив прилив нежности — почти что любви — к Робби Леффертсу.

— Да, но на самом деле не имеет значения, где он тебя отыскал и что ты там делала. Факт тот, что ты действительно хороша, Рози, ты действительно талантлива. Ты словно родилась для этой работы. Роб открыл тебя, но это не дает ему права эксплуатировать тебя всю твою дальнейшую жизнь. Не позволяй ему сделать тебя своей собственностью.

— Я никогда не замечала за ним ничего подобного, — сказала Рози.

Она была одновременно испугана и немного сердита на Роду за тот цинизм, с которым она охарактеризовала их деловые отношения. И все же эти чувства оказались похоронены под светлым пластом радости и облегчения: ее перспектива становится ясной и обещающей. А если Робби и впрямь предложит ей контракт, с ее будущей работой все будет в порядке надолго. Роде Саймонс было легко взывать к осторожности. Рода не жила в единственной комнатушке в трех кварталах от городской черты, где нельзя оставить машину у тротуара, если хочешь сохранить радио в кабине и колпаки на шинах. У Роды был муж, дом в пригороде и серебристый «нисан» 1994 года выпуска. У Роды были кредитки «Вайза» и «Америкен экспресс». Кроме того, у Роды была карточка Голубого Креста и сбережения, которыми она могла воспользоваться, если заболеет и не сможет работать. Для людей, имеющих все эти штуки, подумала Рози, взывать к риску в бизнесе, вероятно, было так же естественно, как дышать.

— Возможно, ты и права, — сказала Рода, — но ты не должна играть для других роль золотой жилы, Рози, а люди порой меняются, когда натыкаются на золотые жилы. Даже такие милые, как Робби Леффертс…

Теперь, когда она пила чай в «Горячей Чашке» и смотрела в окно, Рози вспомнила, как Рода сунула окурок под струйку воды, бросила его в урну, подошла к ней и сказала:

— Я знаю, ты сейчас в том положении, когда гарантированная работа для тебя очень важна, и я не хочу сказать, что Робби плохой человек, — я работаю с ним почти без перерывов с 1982-го и знаю, что это не так. Но я советую, не рискуя тем, что у тебя есть, не упускать и шансов заработать больше. Понимаешь?

— Не совсем.

— Согласись для начала сделать шесть книг, не больше. С восьми утра до четырех дня, прямо здесь, на «Тэйп Энджин». За тысячу в неделю.

Рози вытаращила на нее глаза и задохнулась от изумления.

— Тысячу долларов в неделю? Ты с ума сошла?

— Спроси Кэрта Гамильтона, считает ли он, что я сошла с ума, — спокойно произнесла Рода. — Помни, это не только голос, но и количество сеансов. Ты сделала «Луч Манты» за сто четыре. Никто из тех, с кем я работала, не сумел бы сделать это меньше чем за двести. У тебя прекрасные голосовые данные, но что совершенно невероятно — это твой контроль дыхания. Если ты не певица, то как, скажи, пожалуйста, ты достигла такого контроля?

Перед Рози вдруг возник кошмарный образ: она сидит в углу и держится за поясницу, а ее почки, распухшие и трясущиеся, как раздувшиеся мешки, наполнены кипятком. На коленях у нее передник, и она молит Бога, чтобы не заполнить его рвотой, потому что ей больно вставать. Ее почки при этом словно протыкают острые расщепленные доски. Она делает долгие ровные вдохи и медленные слабые выдохи, потому что так ей легче, и пытается умерить торопливое биение сердца до более спокойного ритма дыхания. Сидит и слушает, как Норман делает себе сандвич в кухне и напевает «Дэниэль» или «Возьми письмецо, Мария» своим на удивление приятным кабацким тенором.

— Я не знаю, — сказала она Роде. — Я даже не знала, что такое контроль дыхания, пока не встретила тебя. Наверное, это просто дар.

— Ладно, кончаем разговоры, милая, — свернула беседу Рода. — Нам пора возвращаться, а то Кэрт бог знает что о нас подумает.

Робби позвонил из своего кабинета в городе, чтобы поздравить Рози с окончанием «Луча Манты» — как раз когда она уже собиралась уходить. Он ни словом не упомянул о контракте, но спросил, не позавтракает ли она с ним в пятницу, чтобы обсудить, как он выразился, «деловое соглашение». Рози согласилась и, ошеломленная, повесила трубку. Она подумала, что Рода, видимо, права в своем сравнении: Робби Леффертс действительно похож на жмота, изображенного на обратной стороне карточек Комитета общественных пожертвований.

Когда она повесила трубку в кабинете Кэртиса — захламленной маленькой кладовке с сотнями визиток, пришпиленных булавками к стенам, — и вернулась в студию за своей сумочкой, Рода уже ушла — наверняка выкурить последнюю сигарету в дамском туалете. Кэрт делал пометки на коробках с перемотанной пленкой. Он поднял на нее глаза и улыбнулся.

— Здорово поработала сегодня, Рози.

— Спасибо.

— Рода говорит, что Робби собирается предложить тебе контракт.

— Да, она так сказала, — кивнула Рози. — Может быть, это правда. Постучи по дереву.

— Что ж, ты должна знать кое-что, когда станешь договариваться о сумме вознаграждения, — сказал Кэртис, убирая коробки с пленками на верхнюю полку, где уже рядами стояли дюжины таких коробок, похожих на тонкие белые книжки. — Если ты получаешь пять сотен за «Луч Манты», то Робби уже хорошо наваривает на тебе… Потому что ты экономишь сотен семь на студийном времени. Сечешь?

Она усекла и теперь сидела здесь, в «Горячей Чашке». Будущее представало перед ней в неожиданно ярком свете. У нее были друзья, место, где жить, работа и перспектива продления контракта, когда она закончит с Кристиной Белл. Контракт может принести тысячу долларов в неделю — больше, чем зарабатывал Норман. Это сказка, которая, похоже, станет былью.

Да, и еще одно. В субботу у нее свидание…, на всю субботу, если считать и вечерний концерт «Индиго Герлс».

Лицо Рози, обычно печальное, осветилось радостной улыбкой, и она ощутила безотчетное желание обнять кого-нибудь. Она проглотила последний кусок пирожного и снова поглядела в окно, подивившись, — неужели все это действительно могло случиться с ней, неужели и впрямь может существовать жизнь, где люди выходят из своих тюрем, сворачивают на большую дорогу и… попадают в рай.

2

Надпись «Стойте» погасла и зажглась «Идите». Пам Хаверфорд, уже сменившая белую униформу горничной на обтягивающие красные брюки, перешла улицу вместе с двумя дюжинами других людей. Сегодня она отработала лишний час, и у нее не было ни малейшего основания думать, что Рози окажется в «Горячей Чашке», но… все равно она так думала. Если угодно, называйте это женской интуицией.

Она окинула быстрым взглядом здоровенного детину, шедшего рядом, которого, как ей казалось, она видела пару минут назад возле стенда с газетами в «Уайтстоуне». Его можно было бы принять за что-то интересненькое, если бы не глаза… вообще лишенные всякого выражения. Он мельком глянул на нее, когда они вступили на противоположный тротуар, и отсутствие выражения в этих глазах — ощущение какой-то пустоты в них — на мгновение сковало ее холодом.

3

Сидя в «Горячей Чашке», Рози вдруг решила, что хочет выпить вторую чашку чая. У нее не было ни малейшего основания думать, что Пам может заглянуть сюда — уже прошел целый час после их обычного времени, — но она все равно так думала. Возможно, это была все та же женская интуиция. Она встала и пошла к стойке.

4

«Эта маленькая сучка рядом со мной довольно миленькая, — подумал Норман, — красные обтягивающие брючки, хорошенькая попка». Он отстал на несколько шагов, чтобы получше насладиться зрелищем — ах ты, моя крошка, — но почти сразу она свернула в ресторанчик. Норман заглянул в окно, проходя мимо него, но не увидел ничего интересного — лишь кучку старых перечниц, жующих ходовое дерьмо и пьющих кофе или чай, плюс парочку официантов, снующих там в своей обычной суетливой педерастической манере.

Старухам это должно нравиться, подумал Норман. Такая педерастическая походка, наверное, помогает выколачивать чаевые. Должна помогать, иначе зачем взрослым мужикам ходить таким образом? Не могут же все они быть педиками… или могут?

Его взгляд в окно «Горячей Чашки» — быстрый и безучастный — упал на одну даму, явно моложе старых перечниц, сидевших за большинством столиков. Она шла от окна к стойке, в дальнем конце чайного зала, где, по-видимому, располагался кафетерий (по крайней мере он полагал, что так называются подобные места). Он взглянул на ее задницу, просто потому что его взгляд всегда устремлялся к этому месту, если объект был женского пола и моложе сорока. Рассудил, что она недурна, но не настолько, чтобы, забыв о своем деле, срочно за нее хвататься.

Когда-то задница Розы так выглядела, подумал он. Точно, но это было давно, еще до того, как она распустилась и ее задница стала широченной, как добрый пуф.

У женщины, на которую он взглянул через окно, были, кроме того, изумительные волосы, намного привлекательнее, чем ее попка, но ее прическа не навела его на мысли о Розе. Роза была шатенкой и редко мудрила со своими волосами (Норман не винил ее за их тусклый мышиный оттенок). Она зачесывала волосы назад в конский хвост, скрепляла резинкой и обычно так и носила. Если же они отправлялись куда-то поужинать или в кино, могла пропустить их через эластичный обруч, вроде тех, что продаются в каждой аптеке.

Женщина, на которой ненадолго задержался взгляд Нормана, когда он заглянул в окно «Горячей Чашки», была не шатенкой, а узкобедрой блондинкой, и волосы ее не были затянуты конским хвостом или схвачены обручем. Они свисали до середины спины аккуратно уложенной косой.

5

Быть может, самым приятным сюрпризом из всех, что случились за день, — даже лучше ошеломляющей новости Роды о том, что она может стоить тысячу долларов в неделю для Робби Леффертса, — было выражение лица Пам Хаверфорд, когда Рози отошла от кассы «Горячей Чашки» с чашкой чая. Сначала взгляд Пам скользнул по ней, она не узнала ее. Но тут же глаза Пам расширились, и на ее лице появилась гримаса изумления. Она издала вопль, растолкав, наверное, с полдюжины официантов, снующих по маленькому, полному посетителей залу.

— Рози? Это ты? О-о… ну… Господи!

— Это я, — рассмеялась Рози и вспыхнула от радости. Она чувствовала на себе взгляды оборачивающихся на них людей и обнаружила — чудо из чудес, — что это ее никак не сковывает.

Они отнесли чай за свой привычный столик у окна, и Рози даже позволила Пам уговорить ее съесть еще одно пирожное. С тех пор как приехала в этот город, она потеряла пятнадцать фунтов и вовсе не собиралась их восстанавливать.

Пам продолжала повторять, что она глазам своим не верит, что она безумно рада, — реакция, которую Рози, возможно, сочла бы лестью, если бы взгляд Пам все время не прыгал с ее лица на ее волосы, словно она пыталась уяснить для себя причину ее нечаянной радости.

— Ты выглядишь на пять лет моложе, — сказала она. — Черт, Рози, ты просто неотразима!

— За пятьдесят долларов я должна выглядеть, как Мэрилин Монро, — улыбнулась Рози. После разговора с Родой ее уже не пугала сумма, потраченная на прическу.

— Где ты… — начала было Пам, но осеклась. — Это — картина. Которую ты купила, да? Ты сделала себе такую же прическу, как у женщины на картине!

Рози думала, что покраснеет оттого, что так легко ее разгадали, но она оставалась спокойной, не смутилась и не покраснела. Она просто кивнула.

— Мне понравился этот стиль, вот я и решила попробовать. — Она поколебалась, а потом добавила: — Что касается цвета, я сама все еще не могу поверить, что решилась на это. Впервые в жизни я изменила цвет волос

— Не может быть!

— Это правда.

Пам перегнулась через стол и глухим заговорщическим шепотом спросила:

— Это случилось, да?

— О чем ты говоришь? Что случилось?

— Ты повстречала что-то интересненькое?

Рози собиралась что-то ответить, но не нашла нужных слов. Она непроизвольно рассмеялась, однако смех скоро сменился слезами. И тут Пам присоединилась к ней.

6

Рози не понадобился ключ, чтобы открыть дверь подъезда в доме № 897 на Трентон-стрит, — по рабочим дням дверь оставляли незапертой часов до восьми. Но ей пришлось воспользоваться маленьким ключиком, чтобы открыть почтовый ящик (с наклеенной табличкой «Р. Мак-Клендон», жирными буквами заверявшей, что она именно здесь и живет, да-да, именно так). Ящик был пуст, если не считать рекламного каталога. Поднимаясь по лестнице на второй этаж, она вытряхнула из сумочки другой ключ. Этот открывал дверь в ее квартирку, другой такой же был только у коменданта дома. Как и почтовый ящик, ключ принадлежал ей. Ноги у нее устали — она шла от центра пешком целых три мили. Охватившая ее радость и душевный подъем были слишком велики для того, чтобы сесть в автобус, и, кроме того, она хотела подумать и помечтать в одиночку. Ощущала ли она когда-нибудь в жизни такую радость? Пожалуй, нет. Радость разлилась из ее сердца и мозга по всему телу, и хотя ее ноги устали, все равно они несли ее как на крыльях. Несмотря на долгую прогулку, почки ни капельки не болели.

Войдя в свою комнату (и не забыв на сей раз запереть дверь), Рози снова рассмеялась. Ох уж эта Пам со своим чем-нибудь интересненьким. Все-таки заставила ее признаться кое в чем. В конце концов, она собиралась привести Билла на концерт «Индиго Герлс» в субботу вечером, и женщины из «Д и С» все равно познакомятся с ним. Но когда она стала отрицать, что покрасила волосы и заплела их в косу исключительно ради Билла (и действительно она это сделала не ради него), то Пам в ответ лишь комично вытаращила глаза, засмеялась и одобрительно подмигнула. Это было досадно, но… и приятно.

Рози открыла окно, впустив в комнату нежный весенний воздух и звуки вечернего парка. Потом прошла к кухонному столику, где рядом с цветами в вазе, которые принес Билл в понедельник вечером, лежала книжка в мягкой обложке. Цветы уже начали увядать, но у нее, кажется, просто не хватало духа выбросить их. По крайней мере до субботы. Прошлой ночью ей снилось, как она едет с ним на мотоцикле. Он вел мотоцикл все быстрее и быстрее, и в какой-то момент ей пришло в голову жуткое, но чудесное слово. Волшебное слово. Она не могла точно вспомнить, что это было за слово, какая-то бессмыслица, вроде «дефл» или «фефл», но во сне слово казалось ей прекрасным и… могущественным. Они неслись по какому-то загородному шоссе мимо холмов справа и мерцающего голубизной озера. А слева, сквозь хвою деревьев, золотыми бликами вспыхивало солнце. И она услышала, как ей кто-то сказал свыше:

— Не произноси этого слова, пока под тобой не разверзнется бездна… Не произноси его, пока не будешь готова пойти на смерть, на крест из-за этого слова!

И она произнесла его! Оно вырвалось из ее уст, как разряд молнии. Колеса «харлея» оторвались от дороги — на мгновение она увидела переднее колесо, все еще вертящееся, но теперь уже над асфальтом, — и их тень не рядом с ними, а где-то под ними.

Билл крутанул ручку газа, и они вдруг круто устремились вверх, в ярко-голубое небо, оставив внизу лесную поляну, шоссе и озеро, раздался оглушительный гром… и она проснулась в своей постели со смятым, скомканным одеялом, вся дрожа и в поту, задыхаясь от какого-то глубинного жара, скрывающегося, казалось, в самой ее сердцевине — невидимого, но могущественного, как солнце во время затмения.

Она сомневалась, что они на самом деле могут полететь, какие бы волшебные слова она ни испробовала, но, так или иначе, решила сохранить цветы подольше. Может, даже засушить несколько цветков между страничками книжки.

Она купила в «Мечтах Элайн» — том салоне, где красила волосы — книжку под названием «Просто, но элегантно: десять причесок, которые вы сможете сделать себе сами». «Твои волосы очень неплохи, — прочла она в книжке. — Конечно, на мой взгляд, прическу женщине всегда должен делать профессионал, но если ты не можешь позволить себе это раз в неделю, а мысль о том, чтобы набрать номер, начинающийся с 800, и заказать парик „Топси Тэйл“, равносильна для тебя самоубийству, то это — вполне приемлемый компромисс. Только обещай мне, что, если какой-нибудь парень пригласит тебя на танцы в загородный клуб в Уэствуд, ты сначала зайдешь ко мне».

Рози уселась и раскрыла «Стиль № 3, классическая коса», который, как сообщалось уже в первом абзаце, был также известен под названием «Классическая французская коса». Она просмотрела черно-белые фотографии, где женщина сначала расплетала, а потом заплетала косу, и, дойдя до конца, сама начала делать это в обратной последовательности. Вечернее расплетание оказалось гораздо проще, чем заплетание по утрам, — у нее ушло сорок пять минут под беспрерывные охи и вздохи, пока коса не стала более или менее похожей на ту, с которой она вышла из салона Элайн прошлым вечером. Тем не менее она того стоила — непроизвольно вырвавшийся у Пам вопль восхищения в «Горячей Чашке» с лихвой компенсировал все ее трудности.

Когда она управилась с косой, ее мысли переключились на Билла Стэйнера (впрочем, она не переставала думать о нем), и Рози стала гадать, понравится ли ему коса. Понравятся ли ему ее волосы блондинки. И заметит ли он вообще какие-то перемены. И расстроится ли она, если он не заметит, — и вздохнула. Конечно, расстроится. С другой стороны, что, если он не только заметит, но отреагирует, как Пам (минус вопли, разумеется)? Может, он даже стиснет ее в объятиях, как пишут в дешевых романах…

Она потянулась к сумочке за расческой и начала погружаться в безобидную фантазию о субботнем утре — о том, как Билл завязывает кончик косы кусочком бархатной ленты (при этом не нужно было объяснять, зачем бы он стал таскать с собой кусочек бархатной ленты — вот что чудесно в таких мечтах), когда ее мысли неожиданно прервал слабый звук, доносившийся с противоположного конца комнаты.

Трр. Тррр-тррр.

Кузнечик. Звук шел не из открытого окна от Брайант-парка, а от какого-то источника намного ближе.

Тррр. Тррр-тррр.

Она пошарила глазами по плинтусу и увидела, как там что-то прыгнуло. Рози встала, открыла шкаф, стоявший справа от раковины, и вытащила стеклянный стаканчик с делениями. Потом прошла через комнату, захватив рекламный каталог, валявшийся на стуле. Встала на колени возле насекомого, почти добравшегося до свободного, дальнего от окна угла комнаты. Там она намеревалась поставить телевизор, если соберется купить его до того, как съедет отсюда. После сегодняшнего дня переезд в более просторное жилье — хотя она успела полюбить свою уютную квартирку, — мог стать реальностью.

Это действительно был кузнечик. Как он забрался сюда, на второй этаж, оставалось загадкой, но это определенно был кузнечик. Потом ей в голову пришла разгадка, заодно объяснявшая, почему она слышала его, засыпая. Кузнечика, должно быть, занес сюда Билл, вероятно, в букете цветов или в манжете брюк. Маленький добавочный подарок к букету.

«Прошлой ночью ты слышала не одного кузнечика, — вдруг подала голос Послушная-Разумная. Последнее время этот голос редко давал о себе знать. Он словно заржавел и звучал слегка надтреснуто. — Ты слышала целый парк с кузнечиками — и ничего».

«Чушь, — беззаботно ответила она, опустив перевернутый стаканчик над кузнечиком. Потом подсунула рекламный каталог под стаканчик и стала тыкать насекомое его уголком, пока кузнечик не подпрыгнул, дав ей возможность надвинуть перевернутый вверх донышком стакан на рекламный каталог. — Просто один кузнечик превратился в моем воображении в целый хор, вот и все. Не забывай, я ведь засыпала. Я, наверное, уже почти спала».

Она подняла стакан и перевернула его, прижимая ладонью каталог к кромке стакана, чтобы кузнечик не смог выскочить. Он между тем энергично прыгал вверх и вниз, отталкиваясь спинкой от фотоснимка новой книги Джона Гришэма, воспроизведенного на каталоге. Напевая «Когда загадаешь желание звездочке», Рози поднесла кузнечика к открытому окну, убрала каталог и выставила стакан наружу. Кузнечик может упасть с гораздо большей высоты и, приземлившись, остаться целым и невредимым (ускакать, мысленно уточнила она). Она была уверена, что где-то читала об этом или, быть может, видела по телеку в какой-нибудь передаче о природе.

— Давай, Джимини, — сказала она. — Будь умницей и прыгай. Видишь, парк вон там? Высокая трава, полно росы для питья. Полно девчонок-кузне…

Она осеклась. Кузнечик не был в букете — от всего, приключившегося с букетом, он давно бы ускакал. И не прибыл наверх в брючных манжетах Билла, потому что в понедельник вечером, когда он пригласил ее поужинать, на нем были джинсы. Она покопалась в памяти, желая вспомнить точно, чтобы обрести уверенность. Желаемая информация появилась быстро и была абсолютно точной. Гарвардская рубашка и джинсы «Левис». Без всяких манжет. Она помнила, как успокоительно подействовала на нее его одежда — это являлось гарантией, что он не поведет ее в какое-нибудь фешенебельное место, где все станут глазеть на них.

Голубые джинсы без манжет.

Тогда откуда же взялся здесь Джимини?

Какая разница? Раз кузнечик забрался сюда не в одной из брючных манжет Билла, значит — в чьих-то еще, вот и все. На площадке второго этажа отдохнул немного, потом вылез, — эй, спасибо, что подвез, приятель. И просто проскользнул под ее дверь — ну и что с того? Она легко могла представить себе гораздо более неприятных непрошеных гостей.

Словно выразив свое согласие с этим, кузнечик неожиданно выпрыгнул из стакана и исчез за окном, растворился в воздухе.

— Счастливо тебе, — сказала Рози. — Заходи, когда вздумается. Я буду рада.

Когда она втянула руку со стаканом обратно в комнату, слабый порыв ветра выдул каталог из-под ее большого пальца, и тот, лениво покачавшись в воздухе, опустился на пол. Она нагнулась, чтобы поднять его, и застыла от ужаса. Еще два кузнечика, оба мертвые, лежали возле плинтуса: один — на боку, а другой — на спинке, с задранными кверху лапками.

Появление одного кузнечика она еще могла объяснить и принять, но трех… В комнате на втором этаже?

Тут Рози увидела еще что-то в трещине между двумя половицами, рядом с мертвыми кузнечиками. Он встала на колени, вытащила из щели и поднесла к глазам.

Это был цветок клевера. Крошечный розовый цветок клевера.

Она взглянула на щель, из которой вытащила его. Снова посмотрела на пару мертвых кузнечиков; потом медленно перевела взгляд вверх по кремовой стене… к картине, висящей у окна. К своей Розе Марене, стоящей на холме, и недавно обнаруженному пони, щиплющему траву за ней.

Слыша биение собственного сердца — медленный приглушенный барабанный бой в ее ушах, — Рози подалась вперед, к картине, к морде пони, видя, как образ растворяется в наслаивающихся тенях старого рисунка, начиная различать мазки кисти. Под мордой пони виднелись стебельки травы, нанесенные, казалось, быстрыми, наслоенными друг на друга мазками кисти художника. А среди них были разбросаны, как точки, маленькие розовые шарики. Клевер.

Рози взглянула на крошечный розовый цветок у нее на ладони, а потом поднесла его к картине. Цвет совпадал точно. Неожиданно и машинально она подняла руку на уровень губ и бросила цветочек в картину. Она была почти уверена, что маленький розовый шарик совершенно естественно войдет в мир, созданный неизвестным художником много лет тому назад.

Этого, конечно, не произошло. Розовый цветочек ударился в стекло, закрывающее картину (странно, что живопись маслом закрыта стеклом, говорил Робби в тот день, когда она повстречала его), отскочил и упал на пол как комочек оберточной бумаги. Может, картина и была волшебной, но покрывающее ее стекло — явно нет.

Тогда как же выбрались кузнечики? Ведь на самом деле произошло именно это, верно? Кузнечики и цветок клевера каким-то образом выбрались из картины?

Всемилостивый Боже, да, именно так она и думала. Она полагала, что, когда она окажется за пределами этой комнаты и с другими людьми, такое предположение потеряет силу, но сейчас она думала именно так: кузнечики выпрыгнули из травы, лежащей под ногами светловолосой женщины в розмариновом хитоне. Каким-то образом они выпрыгнули из мира Розы Марены и очутились в мире Рози Мак-Клендон.

— Как? Они что, проникли сквозь стекло и ожили?

Нет, конечно. Это просто паранойя, но…

Она вытянула дрожащие руки и сняла картину с крюка. Потом отнесла ее на кухню, поставила на стол и развернула обратной стороной к себе. Выведенные углем слова на заднике почти совсем стерлись; она не сумела бы теперь прочесть слова «Роза Марена», если бы не видела их раньше.

Трепеща от страха, она дотронулась до задника картины. Тот хрустнул. Хрустнул громко, открыв пустоту. А когда она надавила пониже, там, где коричневая бумага уходила в раму, она почувствовала что-то… Какой-то предмет…

Она сглотнула, и горло было таким сухим, что ей стало больно. Непослушной, онемевшей рукой она выдвинула ящик кухонного стола, достала нож и медленно поднесла его лезвие к коричневой бумаге задника картины.

«Не делай этого, — завопила Послушная-Разумная. — Не делай этого, Рози, ты же не знаешь, что может выскочить оттуда!»

Мгновение она держала кончик ножа приставленным к коричневой бумаге, а потом отложила нож в сторону. Подняла картину и взглянула на нижнюю часть рамы, краем сознания отметив, что теперь руки у нее уже сильно трясутся. То, что она увидела в деревяшке рамы — трещину шириной по меньшей мере в четверть дюйма, — на самом деле не удивило ее. Она снова поставила картину на стол, держа ее правой рукой, а левой — своей главной — опять поднесла кончик ножа к бумаге.

«Не надо, Рози, — на этот раз не закричала, а простонала Послушная-Разумная. — Пожалуйста, не делай этого, оставь все как есть!» Странный совет, если хорошенько поразмыслить. Стоило ей последовать подобному совету, когда миссис П-Р давала его в первый раз, она все еще жила бы с Норманом. Или уже умерла бы с его помощью.

Она разрезала ножом бумагу в нижней части, где нащупала вздутие. С полдюжины кузнечиков высыпалось на стол: четверо дохлых, пятый — еле двигающийся, а шестой — достаточно шустрый. Он спрыгнул со стола, а потом свалился в раковину. Вместе с кузнечиками высыпалось еще несколько розовых цветков клевера, несколько травинок и… кусочек засохшего коричневого листа. Рози взяла его и с любопытством оглядела. Это был дубовый лист.

Действуя с большой осторожностью (и не обращая внимания на голос Послушной-Разумной), Рози ножом разрезала бумагу на заднике картины по всему периметру. Когда она сняла ее, оттуда выпало еще кое-что: муравьи (почти все мертвые, но три или четыре еще могли ползать), распухший трупик медоносной пчелы, несколько лепестков маргаритки, какие обычно отрывают от цветка, гадая любит — не любит… и несколько светлых волосков. Она поднесла волоски к свету, крепко сжав картину в правой руке, и противная дрожь прошла у нее по спине вверх, к затылку, словно по ней взбиралась гусеница. Рози была уверена: если бы она отнесла эти волоски к ветеринару и попросила рассмотреть их под микроскопом, он сказал бы ей — это конский волос. Точнее, это волосы маленького лохматого пони. Того пони, который в данный момент щипал траву в ином мире.

«Я схожу с ума», — подумала она, и это не был голос Послушной-Разумной, а ее собственный — тот, что выражал суть ее мыслей и ее естества. Он не был истеричным или нервным, звучал разумно, спокойно и отстраненно. Она полагала, что тем же тоном ее разум признал бы неизбежность в недалеком будущем смерти, в те дни или недели, когда ее приближение стало бы уже невозможно отрицать.

Только на самом деле она не верила, что сходит с ума, как пришлось бы поверить в бесповоротный исход смертельной болезни. Она вскрыла задник картины, и горстка травы, волос и насекомых — некоторые были еще живы — высыпалась оттуда. Что же здесь нереального? Когда-то, несколько лет назад, она читала в газете про женщину, которая разбогатела, обнаружив акции, спрятанные в старом портрете ее дедушки. По сравнению с этим травинки и муравьи казались просто пустяком.

«Но они все еще живые, Рози? И как насчет клевера, все еще свежего, и травы — все еще зеленой? Лист был засохший, но ты же знаешь, что ты думаешь про этот…»

Она думала, что и на земле в картине лист был сухим. На картине стояло лето, но порой находишь прошлогодние листья в траве даже в июне.

Итак, нельзя сказать, что она сходит с ума.

Все эти предметы были здесь — рассыпанная по кухонному столику горстка насекомых, волос, цветов и травы.

Предметы.

Не сон, не галлюцинация, а реальные предметы.

И было еще кое-что — то единственное, в чем ей не хотелось признаться себе самой. Картина разговаривала с ней. Нет, не вслух, но тем не менее с первого мгновения, когда она увидела ее, та разговаривала с ней. На заднике картины было написано ее собственное имя — во всяком случае, вариант ее имени, — а вчера Рози потратила намного больше денег, чем могла себе позволить, чтобы ее прическа походила на прическу женщины с картины.

С неожиданной решимостью она всунула лезвие ножа под верхнюю часть рамы и отогнула вверх скобу. Если бы она столкнулась при этом с трудностями, то немедленно бы остановилась — это был ее единственный нож для чистки овощей, и она вовсе не хотела обломить лезвие. Но гвозди, скреплявшие раму, легко поддались, она сняла раму, левой рукой придерживая стекло, чтобы оно не упало на стол и не разбилось, и положила его рядом. При этом еще один мертвый кузнечик упал на стол. Мгновение спустя она уже держала в руках сам холст. Без рамы и прокладки он был около тридцати дюймов в высоту и около восемнадцати в ширину. Рози осторожно провела пальцами по давно высохшей масляной краске, чувствуя слои разной толщины, ощущая даже тонкие мазки, оставленные кистью художника. Это было очень интересное, слегка возбуждающее ощущение, но в нем не было ничего сверхъестественного; ее пальцы не скользнули сквозь поверхность в иной мир.

Тут впервые зазвонил телефон, который она купила вчера и подключила к розетке на стене. Звонок был включен на полную громкость, и его неожиданная пронзительная трель заставила Рози вздрогнуть. Ее рука непроизвольно напряглась, и палец едва не проткнул холст.

Она положила холст на кухонный стол и поспешила к телефону, надеясь, что-это Билл. Рози подумала, что если это он, нужно позвать его, чтобы вместе внимательно рассмотреть картину. И показать ему все находки, которые высыпались из нее.

— Алло?

— Алло, Рози? — раздался в трубке женский голос. — Это Анна Стивенсон.

— О-о, Анна! Привет! Как дела?

Из раковины раздалось настойчивое «тррр-тррр».

— Не очень хорошо, — ответила Анна. — Даже плохо. Произошло кое-что неприятное, и мне надо поговорить с тобой об этом. Это может не иметь к тебе никакого отношения — я всем сердцем надеюсь, что не имеет, — но может и иметь.

Рози села, напуганная даже сильнее, чем в тот миг, когда ощутила вздутие под задником картины.

— Что такое, Анна? Что случилось?

С нарастающим ужасом Рози выслушала то, что рассказала ей Анна. Закончив, та спросила, не хочет ли Рози прийти в «Дочери и Сестры» и, быть может, остаться у них на ночь.

— Я не знаю, — глухо произнесла Рози. — Мне нужно подумать. Я… Анна, мне надо позвонить сейчас еще кое-кому. Потом я перезвоню тебе.

Она повесила трубку, прежде чем Анна успела ответить, набрала 411, спросила номер телефона и, когда ей продиктовали номер, набрала его.

— Магазин, — раздался пожилой голос на другом конце.

— Добрый вечер, могу я поговорить с мистером Стэйнером?

— Я и есть мистер Стэйнер, — обрадованно ответил чуть хрипловатый голос. Рози на секунду растерялась, а потом вспомнила, что Билл лишь помогает своему отцу.

— Извините, — сказала она, и в горле у нее снова стало саднить. — Мне нужно поговорить с Биллом… Он дома?

— Подождите, мисс. — Раздались шуршание, щелчок, когда трубку положили рядом с аппаратом, а потом издалека: — Билли! Тебя спрашивает какая-то дама!

Рози закрыла глаза. Откуда-то очень издалека она слышала стрекот кузнечика в раковине: тррр-тррр.

Долгая, невыносимо долгая пауза. Слезинка вытекла из-под ее левого века и покатилась вниз по щеке. За ней последовала другая — из правого глаза. В голове завертелся обрывок старой песенки в стиле кантри: «Вот и скачки начались, твой рысак вперед выходит, а сердечко так болит…». Она вытерла слезы. Сколько же слез она уже пролила в этой жизни! Если индусы правы насчет переселения душ, то в своей предыдущей жизни она была каким-то водоплавающим.

На том конце взяли трубку.

— Алло? — раздался голос, который теперь ей снился.

— Привет, Билл, — произнесла она чужим голосом, даже не голосом, а еле слышным шепотом.

— Я вас не слышу, — сказал Билл. — Можете говорить в трубку, мэм?

Она не могла говорить в трубку — ей очень хотелось повесить ее. Но она не должна была это делать. Потому что если Анна была права, Билл тоже мог оказаться в беде — в большой беде. Если кое-кто сочтет, что он крутился слишком близко около нее. Она прокашлялась и попробовала снова:

— Билл? Это Рози.

— Рози! — вскричал он, судя по голосу, очень обрадованный. — Привет, как вы там?