Инквизитор. Раубриттер Конофальский Борис
— Умно, экселенц, — согласится Сыч. — Как увидим огонь, значит, напротив наше место и будет.
Они высадили солдат и уплыли к Рыбацкой деревне. Там и сошли на берег. Оттуда кавалер послал человека вверх по реке, к лагерю Рене, с приказом плыть вниз, как только начнут спускаться сумерки.
Ночь была теплая и звездная. Солдаты выгоняли обоз на самый берег. Выходили, сами ждали лодок и барж Рене. Ни суеты, ни шума, все на удивление было тихо и толково. Словно люди, собравшиеся с ним, делали это уже не раз. Максимилиан и Увалень помогали Волкову надеть доспех и ваффенрок[11] поверх лат, опоясаться мечом.
Первая баржа с людьми Рене пристала к берегу, и он сразу взошел на нее. Там был его конь, именно на ней Волков и отплыл вниз по течению, к месту высадки.
Солдаты, оставленные на правом берегу жечь костер, делали то, что требовалось. Еще издали все его увидели. Волков и Рене были на носу баржи. С ними были Максимилиан и один из сержантов Рене.
— Держись ближе к левому берегу, — крикнул кавалер.
Баржа послушно пошла налево. Кормчий сам стоял на руле.
Он, конечно, был недоволен всем этим предприятием, знай он раньше, в какую авантюру его втягивают, никогда бы не согласился, но теперь перечить не смел, уж больно серьезны были господа, что руководили делом. Попробуй, откажи таким — полетишь за борт с распоротым брюхом.
Теперь было самое волнительное время. Берег, земля врага — вот она. И именно сейчас и станет ясно, как пройдет их рейд. Не встретит ли земля врага их арбалетными болтами из темноты, пулями аркебузными, пиками и алебардами на берегу. Знает ли враг об их деле или спит себе спокойно под теплыми перинами?
Вот это волновало кавалера. Он всматривался в темноту.
Вслушивался, сняв шлем и подшлемник. Нет. Ничего. Темнота.
Тишина. Никто, кажется, не ждал их. Если это так, если враг не знает о его замысле, то это уже половина успеха. Пусть они и дальше спят под своими перинами.
И вскоре нос тяжелой посудины с шелестом ткнулся в песок. Как раз напротив яркого костра, что горел на противоположном берегу.
С носа баржи тут же упал на землю сходень, и как он этого и хотел, Волков первый пошел по нему.
Все, что они делали до сих пор, было их личной забавой: они водили солдат по своей земле, плавать по общей реке тоже не возбранялось, но теперь… Теперь все было по-другому, он, Иероним Фолькоф, рыцарь божий и вассал герцога Ребенрее, с оружием в руках вступал на землю кантона. Это было преступление. И, зная об этом, он даже с удовольствием первый ступил на землю врага. За ним шел Максимилиан.
— Максимилиан, коня. И будьте при мне, штандарт должен быть с вами.
— Да, кавалер, — отвечал юноша.
Волков даже в темноте по голосу заметил, что юноша был взволнован. Не мудрено, это было его первое дело.
— Увалень, если я стою или еду шагом, вам всегда надлежит быть у моего левого стремени.
— Да, господин, — бурчал здоровяк.
Ему, видно, тоже было не по себе.
Волкову солдаты уже вели по сходням слегка упирающегося от страха коня, когда Рене кричал стоя по колено в воде:
— Какого дьявола вы все в кучу сбиваетесь? Вторая лодка и третья, левее барж становитесь, левее.
Ну, хоть этот человек знал, что делать и не волновался. Это было очень важно, люди всегда хотят знать, что при них есть человек, который всегда знает, что делать.
Солдаты уже вылезали из лодок. И луна вышла под конец ночи и осветила все. Одна за другой баржи и лодки причаливали к берегу.
И опять, очень то Волкову нравилось — ни шума, ни суеты. Звякает оружие о латы, негромкий говор, четкие приказы. Только кони ржут немного испугано, когда их из барж выводят, но ничего, кругом ночь, нет никого вокруг, никто не услышит. И все это в темноте. Но Рене так хорош, что Волкову даже не нужно влезать в дело выгрузки людей. Ротмистр сам всем прекрасно руководит.
Все вылезли, баржи остались, а лодки отплыли, чтобы забрать с другого берега Бертье, Роху и их людей.
Ждать пришлось недолго. Тут было недалеко, так что вскоре лодки появились в бликах лунного света, когда плыли обратно.
Уже почти рассвело, когда все его люди и все офицеры были на левом берегу. На земле кантона Брегген. На земле врага.
— Гаэтан Бертье, — позвал ротмистра Волков.
— Да, кавалер. — Сразу отозвался тот.
— Останетесь при лодках. Возьмете всех людей Брюнхвальда, всех ваших арбалетчиков и аркебузиров. Дожидайтесь нас.
— Есть, кавалер.
— Не сидите, сложа руки, рубите засеку и рогатки.
— Перегородить дорогу?
— Да, мы уходим на запад, а вы перегородите дорогу с востока.
— Понял, — кивал как никогда серьезный Бертье.
— Все ценное, что поедет оттуда, забирайте и сразу грузите в баржи.
Если появятся противник, так сразу шлите ко мне гонца.
— Есть, кавалер.
— И это… Без лишней лютости, — Волков чуть задумался. — Гаэтан, без лишней крови, если людишки не будут буйствовать сильно, не режьте их.
— Понял, резать не будем, если не будет солдат врага, — обещал Бертье. — Обойдемся без железа, палками да древками управимся.
— Именно, палками и древками, как они с Карлом, — кивнул Волков и, повернувшись к Рене, сказал. — Арчибальдус, начинайте движение. А то мы опоздаем на ярмарку. Негоже опаздывать на дело.
Роха и Рене засмеялись.
— Максимилиан, мой шлем. Держите мой штандарт повыше.
Рене дал команду, и колонна скорым шагом пошла по дороге на запад.
Утро, едва солнце взошло, а народу, телег и скота полным-полно вокруг. Все с удивлением смотрят на отряд Волкова.
Переспрашивают друг у друга, кто это, что за знамя, какого города, чей это черный ворон.
Невдомек пока дуракам, что не города герб на бело-голубом знамени, что это герб рыцаря, которых горцы так не любили.
Которых на дух не переносили.
Но ничего совсем немного осталось им не понимать, кто к ним в гости пожаловал.
У самого въезда в ярмарку стражники, парочка ленивых бездельников, увидали колону, решили выяснить, кто это пожаловал. Один, кажется, старший, идет к кавалеру, болван руку поднял, чтобы остановить его. Волков Александру Гроссшвулле, Увальню, что идет у левого стремени его, объяснил, что тому делать. И теперь хочет посмотреть, справится ли здоровяк со своим первым делом.
— А ну стойте, — кричит стражник еще издали, становясь перед конем кавалера. — Вы куда, верховым на ярмарку нельзя.
А народ, что перед въездом на ярмарку скопился, ждет, что будет.
Кто-то рот от интереса открыл, кто и на телегу влез, чтобы видеть, что там за ругань.
Но Волков даже и не притормозил коня.
— Стойте, говорю, куда прете? Кто такие? — идет к ним дурень, чувствует себя начальником, думает коня Волкова под уздцы взять.
Все еще не понимает он, что происходит. Волков же на Увальня посматривает. Думает, не оплошает ли тот.
И как остается уже два шага, как стражник руку уже к узде потянул, так Увалень не оплошал, сделал то, о чем его кавалер просил. Без слов и объяснений, перевернул он свою тяжелую алебарду и крепким древком с размаху врезал стражнику. Тот не ожидал удара. Успел только рукой закрыться, да крикнуть:
— Чего ты?
А потом упал он на землю. Шлем слетел с него прочь, рука сломана. Смотрит удивленно на кавалера да от боли морщится.
А чуть ли не на ноги ему выезжает вперед Максимилиан и кричит, что есть сил, чтобы все слыхали:
— За то, что били здесь Карла Брюнхвальда, офицера кавалера Иеронима Фолкофа, и тем честь кавалера попрали, приехал он сам, Иероним Фолькоф, что прозван Инквизитором, вам воздать то, что заслужили вы!
— Кто приехал?
— Кого били? — не понимали люди.
— Что делать он будет?
— Чью честь попрали? — спрашивали люди те, что были поначалу вдалеке и все не расслышали.
— Узнаете сейчас, — крикнул им Волков, затем повернулся назад, поднял руку и крикнул: — Бери их, ребята. Вперед!
И махнул рукой. Двести с лишним солдат только этого и ждали.
— За мной! — кричал Рене и, объехав Волкова и Максимилиана, первым въехал на ярмарку.
— За мной! — кричал Роха, отправляясь за ним.
— Пошли, ребята! — кричал Бертье.
И дело началось.
Вся ярмарка представляла собой длинную дорогу вдоль реки и пристаней. Они въехали на нее и бесцеремонно палками стали разгонять с прохода людей. Те с криками и руганью разбегались и с удивленным непониманием сопровождали колонну солдат, желая знать, что происходит.
— Да кто вы такие, дьяволы?
— Кто разрешил вам?
Рене ехал впереди, его отряд шел быстро за ним. Зеваки тут же снова выскакивали на дорогу. Все спрашивали и лезли к ним.
Волков и Максимилиан расталкивали людей конями, а юный Максимилиан еще кричал на них:
— С дороги, шваль, с дороги! Дорогу кавалеру Фолькофу!
А кто не понимал или не успевал, так тех потчевали сапогами, петлями и палками.
И это Волкову направилось, а вот Увалень, что шел быстро слева от него, что-то никак не решался с людишками быть погорячее, каким был со стражником.
«Добрый слишком», — думал кавалер, глядя как здоровяк дает пройти какому-то мужику перед собой вместо того, что бы древком алебарды того вразумить.
Многие местные еще не понимали, что происходит. И думая, что это какая-то ошибка, все еще кричали:
— Стойте, тут верховым нельзя!
— Куда вы прете?
— Тут место для телег!
Но никакой ошибки не было, все люди Волкова знали, что делают.
— Ротмистр, господин Роха, сюда, здесь они, — кричал Сыч, указывая на палатки и навесы, под которыми сидели важные менялы в хороших шубах. — Вот они, пауки!
— Ух, паскудники, сидят! — радостно орал Скарафаджо. — А ну, ребята, хватай их, кровососов.
И дело сразу пошло. Может, поначалу люди Рохи набранные недавно в Ланне и волновались, робели, а тут вдруг орлами стали.
Воевать-то не нужно, только грабить, а грабить — дело приятное.
Первого менялу, что сидел под навесом и намеревался по дурости не отдать им деньги, начал прятать серебро, так его хватали за бороду и тащили его на центр дороги под удивленные восклицания прочих людей. Солдаты вытащили за бороду, стянули с него шубу и берет, били его кулаками и прикладами ружей своих.
А другие стрелки Рохи уже потрошили остальных менял. У одного из менял нашелся охранник или слуга, и тот от глупого бахвальства или от непонимания за железо взялся.
Волков, уехавший уже вперед, услыхал знакомый звук. Он поворотил коня, уставился туда, откуда звук пришел. И он увидал, как на дороге среди расступившихся людишек и голосящих баб лежит господин в хорошем платье и в крови.
Кавалер пришпорил коня, подъехал, рявкнул, чтобы из шлема слышно было:
— Кто стрелял?
— Я господин, — вышел вперед его немолодой солдат с еще дымящимся мушкетом.
— Я же приказал без лютости!
Другой солдат нагнулся и поднял с земли красивый и длинный кинжал:
— Господин, так он сам кинулся.
Волков оглядел всех собравшихся и крикнул:
— Кинжал предлежит стрелявшему. Его добыча. Грабь их, ребята, коли упорствовать в жадности своей будут, так бейте их немилосердно. А коли упрямствовать начнут и противиться, так бейте до смерти. Вперед! Грабьте!
И солдаты принялись дальше отнимать у менял, которые по дури еще не разбежалась, оставшиеся деньги.
Тут к кавалеру, расталкивая людей, стали выходит господа в шубах и со стражей, передний, самый важный и богатый из них, так просто кипел от злости. Они еще издали, указывая перстом на Волкова, кричал:
— Кто таков? Я спрашиваю, кто таков? Отвечай немедля!
Волков до него не снизошел, чего ему, рыцарю, говорить с купчишкой или бюргером, который в глупости свой осмеливается в него пальцем тыкать и с грубостью говорить. Молча ждал, когда тот ближе подойдет, чтобы плетью или сапогом подлеца потчевать.
А за Волкова ответил тот, кому должно. Максимилиан, что держал его штандарт, крикнул с гордостью такой, что сам кавалер собой загордился:
— Пред вами Иероним Фолькоф. Рыцарь божий, Хранитель веры и опора Святого престола по прозвищу Инквизитор, милостью Господа нашего господин фон Эшбахт. А вы кто будете, грубый господин?
— Не буду я называть тебе свое имя, вор! — заорал спесивый господин. — Я тебе…
Да осекся, удар ружейного приклада прервал его. Приклад приложился к его спесивой голове, раскровянив глупую рожу и свалив его наземь. Один из людей Рохи аркебузой хотел еще ему дать, да кавалер жестом остановил его. А стража спесивого дурака тем временем безропотно отдавала оружие солдатам Рохи.
— А ну-ка, Увалень, тащи хама сюда, — приказал Волков.
Здоровяк сразу пошел и схватил спесивого господина, что сидел на земле и размазывал кровь по лицу. Поволок его к коню кавалера.
А то все уняться не мог, так и ярился, шипел:
— Безумствуешь, Эшбахт? Отольются тебе безумства твои.
— Снимай с него шубу, Увалень, — только усмехался его словам кавалер. — Шуба у него хороша.
— Ответишь ты за воровство свое, — продолжал господин.
— Сначала вы ответите за воровство и бесчестие.
— Бесчестие? Какое еще бесчестие мы тебе нанесли, Эшбахт?
— Какое? А ну, скажите ему, Максимилиан!
Лицо юноши стразу стало жестким и злорадным, глаза его запылали местью, и с радостью стал выговаривать он спесивому господину:
— Двух недель еще не прошло, как вы и людишки ваши палками били отца моего, Карла Брюнхвальда, на въезде на ярмарку, за то, что он к вам сюда сыры привез. Не помните такого?
— Не помню я ничего! — воскликнул господин. — Не было такого. Навет, ложь все!
— Эй, вы, зачем врете, — вдруг закричал Увалень, он вышел вперед и схватив одного из стражников, что был усат и высок ростом, он подтащил его ближе к рыцарю. — Вот, господин, этот бил и меня и ротмистра. А вон тот, — он указал на другого стражника, — еще и подначивал всех других людей бить нас. Говорил, что собакам благородным собачья участь, и палка собакам благородным — самое нужное, чтобы благородные свое место знали.
— Ну, а ты, хам, говоришь, что не было такого, — ухмылялся кавалер. — А виновные так сами на суд пришли, вот вам, еретикам, и правда Господня. — Он закричал: — Ясно теперь вам, безбожники, за кого Господь? И псам злым этим за злобу сейчас он воздаст, как должно. Людей моих, товарища моего, офицера моего палками били, глумились и потешались? Так примите воздаяние!
Он уже и руку поднял, но сказать не успел ничего.
— Стойте, стойте, — закричал спесивый господин, и был он уже не так и спесив. Был теперь вежлив, а в лице его появился испуг. — То миром можно разрешить, мы за вашу честь заплатим, и за сыры ваши заплатим, — он спешил говорить, словно времени у него не было. — За товарища побитого заплатим. Заплатим за поруганную честь вашу, рыцарь.
Волков склонился к нему с коня и, заглядывая ему в лицо, из шлема своего пообещал негромко:
— Уж заплатите. Бог свидетель, что все вы заплатите мне за оскорбление.
Глава 24
Он не говорил о том никому, но был рад, что так все сложилось с Брюнхвальдом. Все было ему на руку, словно его сам Бог вел. И теперь перед всеми не он виновником свары будет, а вот эти дураки спесивые и злые. Это они все глупой заносчивостью своею затеяли.
Ну, а Брюнхвальд… Ничего, Карл крепкий, он поправится.
Стражники и спесивый хам уже свое получили, и он поехал дальше.
Увалень, Максимилиан и еще пара солдат с ним были.
Народец с ярмарки разбегался, как кто мог. Бежали к Милликону или к реке. Один хороший сержант из людей Рене с двумя десятками людей перекрыл дорогу, что вела на юг. Еще один с людьми перекрыл ту, что вела на запад. Но люди, у которых не было товара, бежали и к реке, к лодкам, и на юг, к недалеким селам, через поляны и перелески. Их никто не ловил, на кой черт они нужны. Но все равно многие людишки, поняв, что тут за дело творится, бежали с ярмарки прочь.
Но вот товары, товар никто с собой уволочь не мог. Вот кавалер и не ловил людей. Дело делалось по-другому.
Только менял и банкиров переловили сразу, прямо у их палаток.
Грабили хорошо. Рохе поначалу принесли, было, ларец, чтобы складывать серебро. Да он набит был сразу, а деньги все еще несли и несли, пришлось их просто ссыпать на рогожу в телегу. Среди серебра то и дело мелькало и золотишко. Богатых купцов, банкиров и менял, всех тех, что были в шубах, ловили по ярмарке первым делом. Сразу забирали кошельки и отнимали шубы.
Умников, что деньги успевали припрятать, били. Ловят такого хитреца, сам он весь в шелках и бархате, только шубейку да берет скинул, а серебришко припрятал.
Вот с такими не церемонились.
Люди Рохи нашли мед, двенадцать бочек. Все рады были, бочка меда денег стоит огромных. Солдаты ели мед вместе с сотами, с лотков, катали бочки к телегам. А еще и вино нашли. Волков попробовал. Почти все — дрянь, только две бочки себе взял, но сержантам сказал, чтобы солдатам пить много не давали. А дальше, как пес по запаху, Бертье нашел перец. Мешки перца, корицы и еще черт знает чего. Бертье божился, что все это денег стоит огромных. Грузил на подводы все это чуть ли не собственноручно, ощупывая и обнюхивая каждый мешок.
Рене дальше заехал в один ряд торговый, так и обрадовался: шубы и шубы, а за ними меха. Меха разные: и рвань всякая, и шкурки драгоценные — все это тюками, тюками.
— Эй, Лавэн, — крикнул Рене своему сержанту, — давай-ка подводу сюда. Да нет, давай две, в одну все не влезет.
Разбирались с мехами, а дальше ряды медников.
Там и тазы, и подсвечники, и кувшины. Все из бронзы и работы искусной. А уж сколько всякой меди, так не пересмотреть всего.
Это все тоже денег немалых стоит. А рядом серебро. И подносы, и кубки, и вилки с ножами.
— Лавэн, еще подводы ищи.
Роха тоже нашел ценное, тоже грузит в телеги товар дорогой.
Грязные руки солдатские швыряют в телеги мужицкие драгоценный шелк, тончайший батист, бархат, парчу, простое сукно тоже летит в телеги и даже простой лен. Ничего, все пригодится.
Руки у солдат грязны, лица потны и запылены, но ни на одном, что пришел на ярмарку, нет старых башмаков. На всех обувь уже новая, колеты самые дорогие, панталоны новые, шосы и чулки самые яркие, что нашлись, они по две пары себе за пазуху, под кирасы насовали, а кое-кто и переодеться успел. Одежда в общий котел не идет, тут каждый солдат себе все берет.
Волков ехал по улице не спеша, он почти не волновался. Стража, что была на ярмарке, избита и валяется в пыли. Охрана богатых купчишек попряталась. Больших городов рядом нет. А с окрестных сел собрать добрых людей — время нужно. Много времени. Пока они соберутся, он уже уйдет на свой берег. Волноваться ему не о чем было.
Он ехал и разглядывал, как дела его идут, с одной стороны, вроде, и неплохо: одна за другой телеги с ярмарки отправляются на восток, туда, к Бертье, к лодкам. А с другой стороны он видит, что не все делом заняты. Кавалер наблюдает за немолодым солдатом.
Вроде, уже поживший человек, а все кровь в нем играет. Тащит он упитанную бабенку за угол, за лавку, в сторону реки. Бабенка орет, как резаная, выкручивается, отбивается, цепляется за все, что можно. Чепец слетел с голов, волосы растрепаны, лицо от натуги ее красно. Но солдату приходит на помощь дурой солдат. Они затаскивают ее за угол, бросают наземь. Баба проклинает их, ревет так, что на всю ярмарку слышно, но проклятия на солдат не действуют, они без всякой жалости успокаивают ее кулаками и оплеухами. И прямо тут же задираю ей подол. Она затыкается, наконец, только тихо воет, а к ним бежит уже и третий, очередь занимает. Тут же невдалеке на земле сидит мужик. Лицо окровавленными руками закрыл, вся голова кровью залита, сидит, качается. Наверное, муж той бабенки. Полез, дурак, бабу свою у солдат отнимать не от большого ума. Вот теперь кровищу, сидит, по морде размазывает.
Для кавалера-то картина обычная. Он такие картины всю жизнь смотрел. А Максимилиан на это все таращится с изумлением.
Волков, видя его взгляд, невольно усмехается.
Ему и самому это не нравится. Но не нравится это ему потому, что дело, дело надо делать, а не развлекаться. Но он ничего не говорит сержанту, что выискивает что-то тут же в торговых рядах, копошится в тряпках. У солдат нет жен, в Эшбахте нет баб, даже денег у них нет на блудных девок. А женщины — такая же добыча, как деньги, вино или одежда. Солдаты имеют на них право.
Он поехал дальше и увидал чистые бочки, но с потеками. И воняли они вовсе не дегтем. Запах этих бочек он знал с юности.
— Вилли! — крикнул он сержанту, что грузил с людьми рулоны крепкой кожи на телегу.
Тот сразу подбежал к нему:
— Да, господин.
— А в тех бочках не масло ли?
— Сейчас, господин, проверю.
Он побежал к бочкам, там был черпак, он понюхал его, попробовал пальцем и крикнул:
— Масло, господин.
— Оливковое? — уточнил Волков.
— Не знаю, господин, — Вилли приволок черпак кавалеру.
Тот понюхал его. Да, это было оно. В тех местах, где его делали, Волков провел много лет. Обычно его не разливали в бочки. Но ничего, ему и из бочки оно по нраву.
— Вилли, грузи бочки, это хорошее масло.
— Да, господин, — обещал молодой сержант.
Тут приехал верховой от Бертье и сказал ему:
— Господин, баржи почти полны, а все лодки ротмистр на наш берег уже отправил выгрузить взятое. Когда они вернутся, возьмут то, что уже на берегу сложено. Ротмистр говорит, что довольно, больше товара не увезем.
— Хорошо, — сказал Волков, — будем заканчивать.
Он поехал к западному выходу с ярмарки, чтобы забрать оттуда западную заставу из двадцати человек. Но как доехал до конца, так увидал, что там торговали скотом. И среди трех десятков лошадей увидал их. Ах, как были хороши две кобылки и один жеребчик. Все молоды, двухлетки. И масть, и экстерьер. Он даже слез с коня, чтобы посмотреть зубы и ноги. На обратном пути не удержался, велел солдатам взять трех лошадок с собой, на племя. Или на продажу, если с разведением не выйдет. Любая из лошадей тянула на шестьдесят талеров. Взял бы больше, там еще хорошие лошадки были, да в баржах места уже не было, как говорил Бертье.
Он ехал последний, с ним был Максимилиан, он вез его штандарт, и Увалень, кавалер остановил коня посреди ярмарки. Он видел людей, что выглядывали из-за лавок, из-за стеллажей, досок, из-за бесконечных корзин с древесным углем. Он даже приподнялся на стременах, чтобы его лучше было видно и дальше слышно, прокричал:
— Я Иероним Фолькоф, рыцарь божий, господин фон Эшбахт, пришел к вам по требованию чести и справедливости. Это все вам за то, что были вы злы и спесивы, чести не знаете. То вам расчет был за Карла Брюнхвальда и честь мою. Считаю, что теперь мы квиты.
— Что б ты сдох! — донесся в ответ ему звонкий женский голос.
— Ты ответишь за свое зло, пес благородный, — донесся мужской.
— Благородная сволочь!
— Греть тебе в аду!
— Папист, сатана!
Он ехал вдоль ярмарки, а хула и проклятия неслись ему в след.
Кое-кто из местных, расхрабрившись, выходил из укрытия ему в след и кидали камни. Но кидали издалека, а стоило Увальню, что шел рядом с Волковым, поворотиться, так «храбрецы» сразу прятались.
Так под проклятия и угрозы он и выехал с ярмарки и направился к лагерю, к лодкам.
На подъезде к лагерю они нагнали последние телеги, что ехали туда. В одной из телег лежала девка. Лежала лицо зареванное, в слезах. Была она совсем молода, лет пятнадцати. Волков удивился, но проехал дальше, пока не доехал до солдата, который тащил с собой на веревке еще одну девку. Солдат уже был немолодой, щетина на подбородке белая. А девка, видно, что из крестьян, так ей лет семнадцать было. Выла она в голос. Заливалась слезами.
— На кой черт ты ее с собой тащишь? — спросил Волков у солдата. — Бери ее тут и отпускай к родителям.
— Господин, — заголосила девка, — велите ему меня отпустить.
— Нет, господин, — наотрез отказался солдат. — С собой возьму.
— Да зачем она тебе? Только место в лодке займет.
— Женюсь на ней, — сказал солдат.
— У меня жених есть, — завизжала девица. И врезала по каске солдата кулачком от злости. — А ты старый!
Но тот только засмеялся, не выпустил ее, сказал:
— Ничего, я хоть и старый, но покрепче ваших деревенских и молодых буду. Ничего, довольна будешь, как обвенчаемся.
— Господин, — завыла девка еще громче, — велите меня отпустить. Жених у меня…
А солдат глянул на него испуганно, словно Волков у него что-то ценное, очень ценное сейчас отнимать будет.
Он ничего не сказал, поехал вперед. Пусть солдат себе жену заведет молодую. Жизнь солдатская нелегкая, так пусть к сединам хоть чуть-чуть счастливыми побудут.
А подъехал к лагерю, так там полтора десятка молодых баб сидят серди куч захваченного добра. Сидят все воют. Горе по щекам размазывают.
Волков к Бертье подъезжает, сам удивлен:
— Зачем они здесь?
— Люди натащили.
— Вижу, что не сами пришли. Вы дозволили?
— Я. Но я разрешил только незамужних брать.
Читать бесплатно другие книги:
