Инквизитор. Раубриттер Конофальский Борис
Но ждать пришлось почти час. Уже все было погружено, серебряный сервиз, шубы и все-все-все было посчитано, уложено и привязано, прежде чем молодой граф вышел к нему в приемную сам. Граф был в домашнем платье, то ли он так к кавалеру, как к родственнику, вышел, то ли демонстрировал пренебрежение.
Они сухо раскланялись, фон Мален положил кошель на стол, опять же не в руку отдал.
— Серебро, что в приданое сестер обещано, она уже взяла, — сообщил граф с видимым высокомерием, — золото тут.
— Тут? — удивился Волков, указывая перстом на кошелек. Не таков должен был быть кошель, в котором лежали шестьсот гульденов.
Это он знал наверняка, у него в телеге под охраной Увальня и Максимилиана лежали два мешка золота.
— Тут сто шесть монет, что полагаются в приданое за моей сестрой, — ничуть не смутившись, отвечал граф. — Остальное получите позже.
Граф кивнул ему, полагая разговор законченным.
Волков взял тяжелый кошель, подержал его на руке, он не собирался уходить:
— Соизвольте назвать дату, когда я смогу получить остальное, господин граф.
— Я сообщу вам дату позже, — уже с раздражением сказал фон Мален.
— Прошу вас с этим не затягивать, — почти с вызовом отвечал ему Волков, — я нуждаюсь в деньгах, так как собираюсь строить замок для вашей сестры.
— Я очень счастлив за мою глубоко любимую сестру, — едко сообщил граф.
Волков был рад, когда ему сообщили, что госпожа фон Эшбахт уже идет. Он хотел побыстрее ухать к себе из этого большого и старого дома, который совсем не казался ему гостеприимным. Карета была подана ко входу. Он стоял рядом с ней, ждал жену.
Элеонора Августа вышла из дому не одна. И были с ней вовсе не ее братья. С ней была все та же ее служанка и подруга Бригитт Ланге.
Красивая женщина по возрасту чуть старше Элеоноры. То, что она не простая служанка, говорило ее платье. И уж очень близка была она к дочери графа, что бы быть простой подлой девкой. Явно она была из людей непростых.
Волков сам, без лакея, помог жене сесть в карету.
— Благодарю вас, — сказала она.
Он также помог сесть в карету и Бригитт. Та тоже его поблагодарила.
И уже когда он садился на коня и, наконец, хотел кивнуть кучеру, из окна кареты высунулась его жена и сказала томно:
— Господин мой, велите ехать по улице Красильщиков.
— Зачем же нам по ней ехать, госпожа сердца моего, та улица ведет на запад, а нам надобно к южным воротам, — удивился кавалер. — Да и дух там дурной.
— Хочу приглядеть себе шарф синий. Он будет мне к лицу, — невинно отвечала жена.
— Как пожелаете, — кивнул он и, повернувшись к Рене, сказал. — Ротмистр, езжайте к южным воротам.
— Потом надобно будет заехать на улицу Святой Матильды, — продолжала Элеонора.
— Зачем же нам туда? — опять удивлялся Волков.
— Там, в пекарне Бренера, хочу купить себе хлебов.
— Хлебов?
— Да, хлебов и пряников.
— Помилуйте, сударыня, в обозе пять или шесть корзин с едой, там и хлеба есть. И… Чего там только нет, — не понимал Волков.
— Я хочу пряников! — твердо сказал госпожа фон Эшбахт, глядя прямо в глаза мужу.
— Так, может, пошлем кого-нибудь, — предложи ей он. — Пока вы будете выбирать шарф, вам купят пряники.
— Я сама хочу выбрать себе и шарф, и пряники, — говорила она, и по ее тону Волков понимал, что она не уступит.
— Нас будут ждать мои офицеры, — произнес он наконец, — это будет невежливо.
— Подождут, — зло сказала жена, — ничего, со мной, например, этой ночью тоже обошлись невежливо, и я смиренно ждала, когда все закончится. И офицеры ваши подождут, пока ваша жена покупает пряники.
Больше ему сказать было нечего, разве что только кучеру:
— На улицу красильщиков езжай.
Карета тронулась, а жена его победно на него глянула из окна проезжающее кареты. А Сыч вздохнул и спросил:
— Теперь госпожа с нами будет жить?
— А как ты думаешь, болван? — зло ответил Волков и дал шпоры лошади.
Когда карета остановилась во дворе его дома, кавалер чуть не расхохотался, глядя на выражение лица свой жены. Максимилиан держал ему стремя, когда он вытаскивал из него больную ногу, а сам он губу закусил, пытаясь сдержать смех. Но это было непросто, если хоть краем глаза взглянуть на вытаращенные глаза и на перекошенное лицо молодой женщины.
— Господин мой, — орала она, все еще торча из кареты. — Это постоялый двор какой-то?
А по двору, меж ног лошадей, бодро бегали перепуганные таким нашествием куры, в хлеву трубно замычал бык, а на пороге стояла худощавая девица, босоногая и в потрепанном платье.
Волков усмехнулся и ответил, разминая спину после долгой езды:
— Нет, госпожа, это и есть поместье, хозяйкой которого вы являетесь.
— Что, этот мой дом? Мне что тут жить? — не верила Элеонора Августа. — Вы шутите, муж мой?
Тут же из другого окна кареты выглядывало лицо Бригитт. Она как раз была спокойна, и ее лицо выражало больше интереса, чем негодования.
Все еще усмехаясь и поглядывая на женщин, то на одну, то на другую, кавалер сказал:
— Ну, если у вас нет другого мужа, то придется вам пожить тут.
— Господь милосердный, — взвизгнула дочь графа, но нет, она не просила помощи у Господа, она пылала яростью, — в поместье моего отца даже подлые, и то в лучших домах живут.
— Уверяю, внутри намного лучше, — стал уговаривать ее Волков, открывая ей дверь кареты. — Выходите и посмотрите дом изнутри.
— Нет, я уеду домой, буду жить там, пока вы не построите дом, подобающий женщине из рода фон Маленов, — кричала она, пытаясь захлопнуть дверцу.
— Нет, вы не уедите, — наконец изменил тон кавалер, — выходите и займитесь размещением.
— Нет, не выйду, — упрямилась жена.
— Хорошо, — с нехорошей ухмылкой произнес Волков, он повернулся, прошел пару шагов и заговорил с кучером, который все еще сидел на козлах. — Ну, а тебя тоже нужно уговаривать?
— Меня? — удивился кучер. — Мне тоже в дом идти?
— Лошадей распрягай, дурень! — заорал Волков. — В конюшню их веди, пои, корми и чисть!
— Ах, вы про то! — обрадовался кучер госпожи и полез с козел.
— Не смей! — закричала из кареты Элеонора Августа. — Не забывай, чей ты слуга!
Кучер замер, но стал коситься на Волкова. А Волков ничего ему говорить не стал, просто показал крепкий рыцарский кулак, ну а лицо его говорило само за себя. И кучер сразу понял, кто тут хозяин, недолго думая, спрыгнул с козел и стал выпрягать коней из кареты.
— Не смей, а ну, не распрягай лошадей, холоп! — кричала ему его бывшая хозяйка, но он словно не слышал, озирался немного испуганно и пожимал плечами. Мол, не я виноват.
А кавалер, подойдя к открытой дверце кареты, произнес, протягивая руку:
— Госпожа, пойдемте в дом.
— Нет! — взвизгнула Элеонора Августа. — Уберите руку, не пойду в холопскую хату.
— Ну, что ж, сидите, коли нравится, — сказал кавалер, — колодец вон там, уборная здесь, рядом с конюшней.
Он повернулся и пошел в дом, ему хотелось поесть и отдохнуть, у него впереди было много дел. Очень много.
Глава 22
Все было готово, тянуть больше смысла не было. В тот же день, что они вернулись домой, Волков позвал офицеров на ужин, и после того, как недовольная его жена, ее молчаливая подруга и сестра Тереза с детьми вышли из-за стола, он сказал офицерам:
— Господа, думаю, пришло время ответить поганым горцам за товарища нашего. Скажите людям своим, что те, кто пойдет со мной, не пожалеют, а те, кто со мной не пойдет на тот берег, те жить на моей земле не будут.
Все офицеры понимающе кивали. Это воодушевило Волкова.
Значит, все все понимали и были готовы. Только Бертье поинтересовался:
— Пойдем в набег?
Волков на мгновение задумался. Грабить села и предместья городов — дело веселое, бывало, что и прибыльное, но уходить вглубь вражеской земли он не хотел, поэтому ответил:
— Нет, Карла били на ярмарке, ярмарку мы и ограбим.
— Отличная мысль, — сказал Рене.
— Дело прибыльное, — согласился Роха.
— Одним днем все быстро сделаем, — продолжал Волков. — Вышли, оцепили, взяли все, что дорого и в лодки влезть может, ушли.
— Все, что дорого? — уточнил Бертье.
— Первым делом нужно переловить всех менял и купцов, деньги — главное. Второе — торговцы мехами и шубами, третье — торговца перцем, четвертое — торговцы материей, парча и шелк нынче в хорошей цене.
— Сыч нам рисовал, где ярмарка, где пристани и подъезды к ней, но он не сказал нам, где кто сидит, — сказал Рене.
— Он еще нарисует, — обещал кавалер. — Память у него прекрасная. Но для начала нужно знать, сколько у нас людей?
— Сто пятьдесят два человека, — сразу сказал Рене. — Шесть больны, еще двух оставим с ними. — В поход готовы выйти сто сорок четыре.
— Пятьдесят два стрелка, — сказал Роха, — все пойдут.
— Сколько людей у Брюнхвальда?
— Двадцать восемь, кажется, — вспомнил Рене.
— Двести двадцать четыре человека, нас и моих людей еще десяток. Десять лошадей. Итого… — Волков задумался, считая в уме. — Итого нам нужно десяток лодок и две баржи. Рене, берите деньги, езжайте в Лейдениц, наймете десяток лодок и пару барж. Как наймете, так своих людей грузите и спускаете их по реке до заброшенной рыбацкой деревни.
— Понял, кавалер.
— Бертье, вы все окрестности знаете лучше меня, — продолжал Волков. — Езжайте-ка на юг, до рыбацкой деревни. Как следует разведайте пути, где может провести обоз, чтобы телеги не поломать и лошадей не угробить. Возьмите людей, если где-то придется подсыпать грунта или порубить кустарник, так сделайте это.
— Я знаю, как туда ехать. Я все проверю, — обещал Бертье.
— Роха, собери все телеги, какие есть, проверь все, дорога, сам понимаешь, будет тяжелой, обратно даст Бог, поедем груженые. Проверь все оси и втулки. Найди Ёгана, скажешь, чтобы дал хороших лошадей к каждой подводе. Все телеги и лошади — твоя ответственность.
— Понял. Займусь сейчас же.
— С собой ничего не берем, идем налегке и одним днем, по куску хлеба, не больше. Оружие и броню берем по полной.
Вроде, все, но тут же у господ офицеров стали возникать вопросы.
И Волков сидел с ними допоздна. Все говорили и говорили. А его сестра Тереза с детьми и госпожа Бригитт Ланге сидели на лавке у стены. Ждали, пока господа разойдутся, так как спать им приходилось в этом зале. Госпожа Элеонора Августа фон Эшбахт давно поднялась на второй этаж, который только что закончил архитектор. Там теперь у Волкова была спальня. Кухня была отделена, а вот столовая стала спальней для его сестры Терезы, детей и теперь еще для госпожи Бригитт. Не отправлять же госпожу Бригитт в людскую, где спали Сыч, Максимилиан, Мария, а теперь еще и Увалень. Теперь она спала на лавках с детьми и Терезой, на лавках, на которых сейчас сидели офицеры.
Когда они, наконец, разошлись, Мария, сестра и Бригитт стали сдвигать лавки и стелить на них перины. Дети стали укладываться, а самая маленькая племянница его, Катарина, взобралась к нему на колени и спросила:
— Дядя, а вы собираетесь делать какое-то дело?
— Откуда ты знаешь? — усмехался Волков.
— Мама сказала, чтобы мы не шумели и не мешали вам разговаривать и делать дело. Какое вы собираетесь делать дело?
Он опять засмеялся:
— Я собираюсь наказать злых еретиков, что избили палками моего товарища.
Глаза девочки стали круглыми. Она стала говорить о том, что там, где она жила раньше, половина людей была еретиками. И что ей было страшно там жить, так как там церкви без святых отцов. А здесь все церкви со святыми отцами, здесь ей спокойно. Честно говоря, он подумывал, что и сестра Тереза, и дети — все они приехали с севера, так что, наверное, и крещены дети в еретической вере. Только Волков предпочитал не спрашивать сестру о том. Потом как-нибудь. Он засмеялся. Другие дети тоже подошли послушать их разговор. Он расспросил их о том, как они учатся, не тяжело ли им, не мучает ли их брат Ипполит? Нет, им тут нравилось, да и не мудрено, прежняя жизнь их больше походила на рабство, ни дома у них не было, ни еды вдоволь. Еда — объедки.
Работа в трактире с утра до вечера. Сон на кухне, под столами.
Одежда — лохмотья.
Наконец, постели были постелены, и мать позвала девочек спать.
Волков тоже встал, прежде чем подняться в опочивальню к жене, он остановился перед Бригитт Ланге:
— Потерпите немного, поспите пока с моими племянниками, — сказал он ей, — скоро будет построен дом, и у вас будет комната.
Она даже, кажется, испугалась такого внимания. И, улыбаясь смущенно, отвечала:
— Господин, не стоит вам волноваться из-за меня. Я могу и на лавке спать, мне не впервой.
Он только кивнул, ничего не сказал больше, пошел наверх, в спальню.
Жена еще не спала, лампа с ее стороны кровати горела. Она то ли читала, то ли делал вид, что читает книгу. И теперь она смотрела на него недобрым взглядом.
— Отчего вы, госпожа моя, не в радости?
— Отчего же мне быть в радости, если живу я как холопка, не в покоях, а в хлеву каком-то.
— Потерпите, я дом велел строить, — сказал кавалер, стягивая сапог.
— Надумала я, — говорит ему Элеонора Августа, — что пока дома у меня подобающего не будет, к себе я вас допускать не буду.
— Отчего же так? — усмехался кавалер, снимая панталоны.
— Оттого, что детям моим в таком доме рождаться не должно. — Заносчиво сказала жена.
— А теперь, госпожа сердца моего, — начал он, залезая к ней на кровать, — запоминайте, что я вам говорю. Брать я вас буду когда хочу и где хочу, потому что право это мое, данное мне Господом и батюшкой вашим. Вас не силком под венец вели, и церковь мое право освятила.
Он откинул перину, схватил жену за ноги и рывком подтянул к себе, она только вскрикнула с испуга. А он спокойно продолжал, задирая ей подол рубахи, она снова была похожа на лягушку, что валяется кверху брюхом:
— А рожать вы будете там, где получится. Хоть в шатре, хоть в этом доме, хоть в обозной телеге, знали вы, за кого шли. Знали вы, что выходили вы замуж за воина, а не за сеньора или вельможу придворного.
Она что-то хотела ответить, но он ладонью закрыл ее рот:
— Молчите и подчиняйтесь!
День был полон хлопот, в последний момент выяснилось, что многие телеги плохи и что на те телеги, которые хороши, лошадей здоровых не хватает, а еще что людей будет меньше.
И что лодок столько, сколько нужно, нанять не удалось. А те, что, вроде как, соглашаются, хотят знать, куда им плыть и что возить. А говорить лодочникам о том было нельзя. А если им не сказать, то они наниматься отказываются. Приходилось врать.
Вопросов появилось много, все нужно было решать. Только к вечеру все разрешилось, когда приехал Бертье и сказал, что дороги по сути нет, но он проведет груженый обоз от юга, от Рыбацкой деревни, до Эшбахта.
Офицеры разошлись к людям своим. Максимилиан, Увалень и Сыч стали носить доспехи и оружие в телегу, понесли ящик с его драгоценным успехом, его штандарт.
Госпожа фон Эшбахт за ужином слова не произнесла, только косилась на людей, что сновали по ее дому, таская секиры, доспехи и алебарды. Как будто все это ей не интересно. Она только переговаривалась тихо с госпожой Ланге. И та, наконец, отважилась задать ему вопрос, как будто от себя, но понятно было, что тот вопрос интересовал жену:
— Господин кавалер, — заговорила Бригитт вкрадчиво, даже стесняясь, — дозвольте задать вам вопрос.
— Конечно, госпожа Ланге, спрашивайте.
— Видно всем, что собираетесь вы и люди ваши куда-то? Может, скажете, куда? К чему такие приготовления?
— На охоту едем.
— Когда же?
— В ночь едем.
Жена что-то прошептала ей. Бригитт кивнула и продолжила расспросы:
— А к чему вы берете столько оружия? И, кажется, доспех тоже берете.
— Зверь большой, — ответил кавалер.
Жена фыркнула:
— Уж не на дракона собираетесь охотиться, господин мой?
— Именно, — улыбнулся он.
Сестра и дети, что сидели за столом с ними, вытаращили глаза, а маленькая Катарина тихо спросила у матери:
— Так господин идет убивать дракона или еретиков бить?
— Тихо, Катарина, молчи, — отвечала ей мать. — Не смей лезть в разговоры взрослых.
Но девочка не удержалась, сползла с лавки, как мать отвлеклась, и под столом доползла до дяди. Тут вылезла и спросила:
— Господин, так вы на дракона идете или на еретиков?
Он засмеялся и сказал:
— А там видно будет, кто первый попадется.
— Катарина, немедля или сюда! — заметила отсутствие младшей дочери Тереза.
— Ничего, пусть у меня посидит, — сказал Волков, сажая девочку себе на колено.
Он вдруг подумал, что ему нравится сидеть с этой девочкой и что другие люди за столом тоже ему нравятся. И тихие дети, и красивая и скромная госпожа Ланге. Даже спесивая и не очень красивая жена его, что сидит по правую руку от него, поджав губы, с кислым лицом, тоже ему не противна. Ничего, что глупа и заносчива.
Ничего, и с ней все образуется. И тут он понял, что уезжать от них он не хочет. Но уже через час, до темноты, он сядет на коня и поедет на войну.
Волков вдруг понял, что должен оставить распоряжения на случай, если ему не придется вернуться из этого похода. Он быстро ссадил Катарину с колен, встал и, не сказав никому ни слова, быстро пошел наверх, в спальню, к своему сундуку.
Да, денег у него было сейчас столько, что он себе раньше и представить не мог. Одного золота у него была целая гора.
Это были его монеты, которые он заполучил еще в Ференубурге и Хоккенхайме, да еще те, что он занял у городских нобилей, да еще те, что получил в приданое за жену. Он сложил в мешки более тысячи семисот монет. Да еще серебро! Те деньги, что епископ давал ему, да еще и те, что брату Семиону. Этих денег было так много, что он даже считать их не стал. В отдельное место в сундуке он спрятал серебряную цепь, что жаловал ему герцог. И все перстни тоже положил туда же. Сверху стал бросать мешки с серебром.
Крышка сундука еле закрылась. Он даже думал выкинуть из сундука хрустальный сатанинский шар. Пойти, закопать его во дворе, но передумал. Кавалер спрятал ключи себе в кошель.
Попробовал поднять сундук хоть за одну ручку, но даже от пола его оторвать не смог. Да, даже в самых своих смелых мечтах, даже в самом юном возрасте не мог он представить, что станет обладателем стольких сокровищ.
Потом он взялся за перо и написал три письма. Позвал к себе монахов, Ёгана, Сыча и Максимилиана. Все пришли к нему.
— Иду в поход. Если не вернусь, вы двое будете моими душеприказчиками, — сказал кавалер, указывая на монахов. — Максимилиан, вы прочтете эти письма. Имущество мое поделите, как тут писано.
С сомнением сказал. Один из монахов был еще тот мошенник, а другой был простой болван, лекарь да книжник, хоть в честности его сомнений не было.
— Понемногу всем оставил, — продолжал Волков. — Все по трудам своим получат.
Все молчали, кивали понимающе. И только Ёган сказал один:
— Господин, на кой дьявол оно вам нужно, зачем вам поход этот? Авось, Брюнхвальд жив, и то хорошо. Господь милостив будет, так оклемается. И вам воевать не нужно. Урожай хороший, да и без войн ваших проживем.
— Дело решенное, — он предал письмо брату Семиону. — Молитесь за меня.
Уже через час, как стали сумерки приходить, к нему в дом заехал ротмистр Рене и доложил:
— Кавалер, люди и лошади на лодки и баржи погружены, вас ждут, чтобы плыть. Бертье и Роха сухим путем еще час назад пошли. Нам пора.
Волков обнял жену, что вышла его провожать, и сестру с детьми.
Всех обнял. Сестра стала плакать, а глаза жены были сухи.
Глава 23
К хозяевам лодок и двух барж пришлось приставить охрану из надежных людей и пообещать им еще денег. Потому что ныли они и скулили все время, поняв, что попали в опасное дело. Чтобы не привлечь, не дай Бог, внимания, еще до рассвета стали лагерем на мысе, в том месте, где река Марта поворачивает с севера на запад.
Солдат загнали за кусты, если вдруг кто увидит лодки, чтобы солдат не увидал. Оставив Рене в лагере старшим, сам кавалер с Сычем, Максимилианом, Увальнем и двумя верными солдатами из людей Рене на одной лодке поплыл дальше до Рыбачий деревни, уже на рассвете был там.
К этому же времени туда же пришел Роха со стрелками и людьми Брюнхвальда и сказал ему, что Бертье с обозом тоже недалеко.
Лагерь поставили за деревней, за кустами, у оврагов. Так, чтобы его не было видно с реки. На виду остался только сержант Жанзуан со своими людьми, что давно тут уже обжился, собирая проездную дань с плотов, он остался на месте, как ни в чем не бывало. Ничего, кроме одной лодки, появившейся на берегу, не говорило о том, что тут неподалеку есть восемь десятков добрых людей при обозе, броне, железе и огненном бое.
Волков пришел в лагерь завтракать. Ни шатра он не брал с собой, ни мебели. Сел есть вместе с людьми Рохи. Сел бы один, да увидал, что людишки волнуются, а сержанты Хилли и Вилли сами еще молоды, чтобы успокоить их. Поэтому сел и говорил с людьми.
Знал, что нет ничего лучше уверенного командира перед делом.
К нему, взяв миски с бобами и стаканы с вином, подсел Роха с Бертье.
Волков, с удовольствием поедая бобы, разогретые на толченом сале с чесноком, сказал:
— У Бертье и Рене люди хороши, люди Брюнхвальда так и вовсе отличны, а твои людишки, ротмистр Роха, дрожат.
— То по первости. Не были в деле, вот и дрожат. Ничего, это до первой крови, — отвечал чернобородый ротмистр по прозвищу Скарафаджо.
— Смотри, чтобы до дела не разбежались.
— Бошки поотрываю, — обещал Роха, так уминая бобы, что вся борода была в них.
Вот в этом Волков был уверен, уж кем-кем, а трусом Скарафаджо не был, и мягким его назвать ну никак язык бы у кавалера не повернулся. Сказал, что поотрывает — значит поотрывает. В нем Волков был уверен больше, чем в Рене и Бертье, их-то он в деле не видал.
Он, конечно, надеялся, что никакого настоящего дела не будет, Сыч говорил, что ярмарка стоит на отшибе, никакого крупного города рядом нет, только села, значит, большого отряда врага ждать им не нужно, но все равно готовым надо быть всегда. И готовым, и острожным. И если нужно, то чтобы стрелки в тяжкий момент стреляли, а не разбегались. И Волков не знал второго такого человека, который трусов остановит лучше, чем Роха.
Слова Сыча это одно, а видеть все своими глазами — это совсем другое. Он взял Сыча, Максимилиана и еще шестерых солдат с собою в лодку и поплыл вниз по реке, к ярмарке, к деревне Милликон.
Плыли недолго, прежде, чем Сыч заговорил, указывая на левый берег:
— Вот, экселенц, место, лучше которого нам не сыскать.
Берег был покат и удобен для остановки лодок и барж, а за берегом обширный луг.
— И дорога тянется, тянется отсюда до самой ярмарки, — продолжал Фриц Ламме. — Одна миля, и мы там. А места для стоянки тут предостаточно.
Да, так и было, Волков это и сам видел.
— А чуть дальше все, — говорил Сыч, указывая рукой, — вон, уже мостушки начинаются, там толчея, лодки и баржи борт к борту стоят.
Река медленно несла их, поднося все ближе к ярмарке, что растянулась вдоль берега. И вправду, весь берег был застроен пирсами, причалами, мостками для швартовки всего, что может плавать по реке. И почти все места были заняты. Лодок и барж было так много, что в некоторых местах невозможно было пристроить к причалам еще одну даже самую узенькую лодчонку.
— Богатая, видно, ярмарка, — разглядывал причалы кавалер.
— О! — Сыч рукой махнул. — Народу тьмы. Там, на берегу, одних корзин с углем тысячи необъятные. А еще бочки с дегтем да доски с брусом горами сложены. Там есть, что взять.
— Ты что, дурак? — вдруг насторожился Волков. Он даже развернулся к Сычу. — Мы же не за дегтем с углем сюда пришли, там что-нибудь ценное-то есть?
— Да не волнуйтесь, экселенц, там менял целая улица сидит, торговцев мехами тоже, есть, что там взять, есть, — засмеялся Фриц Ламме, видя, как встревожился кавалер. — Пограбим вволю.
Тут их обогнала лодка, а еще одна проплыла им на встречу. По берегу бурлаки тянули баржу, в лодках и на баржах, что стояли у пирсов, копошились люди, что-то грузили в них, что-то выгружали.
Так они проплыли всю ярмарку, и никто на них не обращал внимания. Тут таких лодок были десятки.
— Все, — наконец произнес Сыч, — вон он, конец. Кончилась ярмарка.
Вот теперь Волкову было все ясно, он увидал то, что хотел увидеть.
Он еще поразглядывал левый берег: людей, штабеля товаров, лодки у реки и лавки, что стоят наверху, над рекой, в общем, ему все было ясно, он сказал:
— Поворачиваем.
Вниз течением их несло, теперь же солдатам пришлось налечь на весла. Когда лодка проплывала мимо удобного для высадки места, о котором говорил ему Сыч, кавалер сказал двум солдатам, что не сидели на веслах:
— Вот, вы двое, мы вас сейчас высадим, соберите дров, как стемнеет, запалите костер. Дров соберите, чтобы надолго хватило.
Мы высаживаться ночью будем, должны точно знать, где в темноте высаживаться.
Читать бесплатно другие книги:
