Яркие люди Древней Руси Акунин Борис

– А что, росами, как древними амазонками, правят женщины? – заинтересовался цесарь.

– Нет, росами правят мужчины, но их князь Святослав пока еще юноша. После смерти отца, убитого мятежниками, власть находится в руках Эльги. Она подавила бунт, жестоко покарала тех, кто умертвил ее мужа, и уже двенадцать лет владычествует над Росией. Я разговаривал с архонтиссой. Это очень упрямая особа, нам будет непросто сделать так, чтобы она стала из проблемы орудием.

– Ты разговаривал с ней? Эльга знает греческий? Хороша ли она собой? Сколько ей лет?

– Отвечаю по порядку. Я говорил с Эльгой на ее языке. Ты ведь помнишь, гегемон, моя мать была славянка.

– Ах да, – кивнул Константинос. – Я ее не застал. Когда твою мать отравила соперница, я был еще ребенком. Но я хорошо помню, как отравительницу бросили в яму со змеями, чтоб она тоже попробовала яду. Ужасное зрелище!

На пухлом лице евнуха не отразилось никаких чувств. Он продолжил, словно его и не перебивали:

– Сказать, хороша ли Эльга собой, я не берусь. Я не могу отличить красивую женщину от некрасивой, мне это все равно. А что до возраста, то ей, я полагаю, лет сорок или, может быть, чуть меньше.

– Значит, старая, – вздохнул базилевс. – Продолжай. Ты говорил про орудие. Для чего нам нужна правительница росов?

– Чтобы прислала войско против арабов, – терпеливо повторил министр. – И еще нужно добиться, чтобы она приняла христианство и крестила росов.

– Это правильно. Спасти души целого народа – дело великое.

– Нас интересуют не души. Нам нужно посадить в Киав своего епископа. Чтобы держать росов под контролем. Хорошего кандидата я уже подобрал. Вот две цели, которые мы должны достичь: получить от Эльги воинов и заставить ее принять Христа. Тогда она станет нам полезна.

– А если не получится?

– В этом случае, вручив прощальные дары и угостив ее дорожной чашей, мы подмешаем в вино критское зелье, от которого Эльга заболеет и через месяц умрет. Архонтом росов станет ее сын, и мы посмотрим, не получится ли сделать орудием его. Это и есть политика, гегемон. Но тебе незачем утруждать твой драгоценный разум подробностями. Все переговоры буду вести я.

– А что требуется от меня?

– Быть собою, только и всего. Сиятельным автократором, Константином Багрянородным. Ты должен явить себя во всем великолепии, чтобы Эльга почувствовала себя букашкой перед твоим сиянием и величием Византии.

Базилевс оживился. Беседа наконец повернула в интересную сторону.

– Для того я и разработал прекрасный церемониал, равного которому не бывало прежде! Минувшей ночью на меня снизошло вдохновение, и я внес в распорядок некоторые важные усовершенствования. Хочу спросить твое мнение. Во-первых, что если провести твою архонтиссу более длинным путем, через Анадендрарий и Триклин Кандидатов, где недавно вызолотили колонны? Во-вторых, не спрятать ли трубачей, которые играют «Славься!», когда я пью заздравный кубок, позади шелкового занавеса? Тогда музыка зазвучит внезапно, будто ниоткуда? В-третьих…

Паракимомен слушал почтительно, всё одобрял, приходил в восхищение, время от времени поглядывая на часомерную клепсидру, ритмично ронявшую золотые капли в чашу.

– Я боюсь только одного, – озабоченно вздохнул император. – Не испортит ли дикарка красоту церемониала какой-нибудь неприличной выходкой? Помнишь, как посол пачинакитов отказался идти через Коридор Золотой Руки, потому что там на полу мозаика с головой змеевласой Медузы, а она похожа на их богиню смерти? Весь ритуал расстроился, красота разрушилась, и я потом целую неделю был безутешен.

– Архонтисса росов тоже боится – ударить лицом в грязь. Она попросила заранее ознакомить ее с порядком церемонии. Но возникла сложность. Эльга сказала, что она сама автократорша и ей невместно выслушивать поучения от какой-нибудь придворной «челядинки», она согласна внимать только наставлениям императрицы Елены. Когда я ответил, что это невозможно и неслыханно, она стала требовать хотя бы младшую императрицу – и не уступает. Как быть?

Константинос подумал.

– Старшая августа, конечно, учительницей для варварки быть не может, однако в отношении младшей августы кодекс менее строг. Пожалуй, это неплохая идея. К тому же, честно говоря, Феофано знает тонкости ритуала лучше, чем моя супруга. Я сам всему учил девочку, когда она готовилась к свадьбе с сыном. Превосходная была ученица!

Он улыбнулся, с удовольствием вспоминая те уроки. Прелестница внимала поучениям с таким живым вниманием! А с каким обожанием смотрела она на будущего тестя! Ее успехи в учебе были поразительны. Величественные манеры, изящество движений, интонации, обороты речи – она всё схватывала на лету. Константинос чувствовал себя скульптором Пигмалионом, под резцом которого вульгарный кусок камня превращается в живое чудо.

Мысль о предстоящей беседе с Феофано сама по себе была приятна. Милое, нежное, очаровательное существо! Когда сын объявил, что намерен жениться на гетере и, если ему откажут, наложит на себя руки, все пришли в ужас, и Константинос – первый. Но стоило ему встретиться с чаровницей, посмотреть в ее лучистые глаза, услышать хрустальный голосок, и он сказал себе: устыдись, ведь Христос не побрезговал Магдалиной.

– Да, пришли ко мне невестку. Я объясню ей про нововведения и дам все нужные указания.

В день аудиенции придворные курьеры поминутно докладывали базилевсу о том, как торжественная процессия продвигается через обширный дворцовый комплекс. Путь был извилист и небыстр. Эльге и ее свите предстояло сорок минут петлять по площадям, дворам, чертогам и галереям, прежде чем она предстанет перед великим цесарем.

Через оконце вестиария, будучи облачаем в парчовую мантию и драгоценный пояс-лорум, Константинос посмотрел, как у колонны Юстиниана маленькую фигурку под руки сводят с парадной колесницы, как выстраивается шествие: впереди архонтисса (на голове сверкают золотые искорки – то ли венец, то ли обруч), за нею чинной группой знатные росианки (это у росов так принято – их дело), потом, темным прямоугольником, мужи.

Вот произнес свое приветствие логофет. Медленно, торжественно повел процессию меж двух шеренг златолатных богатырей-дорифоров. Было видно, что архонтисса ступает чинно, смотрит только перед собой, но ее люди идут гурьбой, вертят головами во все стороны, а некоторые, заглядевшись на чудеса, даже спотыкаются. Знайте величие империи!

– Проследовали мимо ипподрома, повернули в Большой Триклиний… Идут Термами Зевксиппа… Миновали Дельфакс… Входят в Оноподий, – докладывали гонцы.

Прием должен был состояться в Юстиниановом триклине. Там на украшенном порфирными тканями помосте стояли троны для старшего императора и старшей императрицы, золотые кресла для молодого цесаря Романа Второго и его супруги, меньшой августы Феофано.

В назначенный момент снизу, из подвала, сам собой, как по волшебству, поднимется еще один помост – на нем стол с яствами и серебряное кресло для гостьи. Это механическое чудо всякий раз повергает чужеземцев в трепет.

Расселись. Угловатое лицо Елены, сидевшей справа от мужа, сделалось недовольным. Императрица, в отличие от супруга, на официальных церемониях всегда томилась. Ее быстрый ум не выносил рутины. Будь Константинос в юности волен выбирать себе спутницу сам, как его счастливец-сын, он никогда не взял бы такую жену: не ласкающую взор, не ценящую красоту, не пытающуюся усладить. Выбрал бы кого-нибудь вроде Феофано. Но старшим императором тогда был отец Елены. Он приговорил: «Ты женишься на моей дочери, а главным министром будет мой сын Василейос». Перечить было немыслимо. Ну да ничего, Бог в великой мудрости Своей устроил всё к лучшему. Константинос занимался только материями интересными и красивыми, оставляя супруге и шурину заботы скучные и некрасивые.

Княгиню росов базилевс рассмотрел так, как умел только он один – долго отрабатывал это искусство: через полуопущенные в величавой задумчивости ресницы. Со стороны казалось, что цесарь отрешен от бренности, не удостаивает никого августейшим вниманием.

Для своего немолодого возраста Эльга выглядела свежей, но внешность имела весьма неотесанную. Загорелая, как у простолюдинки, кожа явно не ведала пудр и втираний, светлые глаза смотрели с грубой прямотой, лоб рассекала сверху вниз неженственная морщина. Одежда примитивная, украшения неизысканные, в Византии такие постеснялась бы носить даже придворная дама самого низкого ранга. Хороша была только накидка из серебристого соболя. Этот мех в Константинополе могли позволить себе очень немногие, он продавался на вес – за один солид серебристого соболя десять солидов золота.

Когда дикарка вместо того, чтобы смиренно потупиться, стала бесцеремонно пялиться на царственное семейство, Константиноса охватило недоброе предчувствие.

– Разве ты ей не разъяснила, как вести себя перед базилевсом? – прошептал он, не поворачивая головы к невестке и не шевеля губами – еще одно августейшее умение.

Феофано, неподвижная, как мраморное изваяние, так же незаметно глазу прошелестела:

– Разъяснила, и она всё исполняла по этикету. Наверное, забыла от волнения.

Но вот наступил момент проскинесиса – простирания ниц, и тут случился инцидент.

По знаку логофета, опустившего длань, все росы пали перед базилевсом, но Эльга осталась стоять и лишь слегка наклонила голову, будто приветствовала равного!

Скандализованный, Константинос заморгал. Невестка прошептала:

– Клянусь, я ее учила! Мы простирались вместе!

И не похоже было, что киавская архонтисса растерялась в присутствии великого автократора. Голубые глаза смотрели спокойно, даже дерзко.

Император растерялся. Что делать? Подняться и в гневе уйти? Но политика! Но приготовления! Но скандал! Что скажет Василейос?

После краткого колебания базилевс чуть раздвинул губы в снисходительно-презрительной улыбке. Она предназначалась придворным и означала: варвары есть варвары, какой с них спрос?

Решил, что в отместку справится только о здоровье гостьи, а о том, как прошло путешествие, осведомляться не станет. И шепнет трапезиту, чтобы не подавали десерта. Это и будет знаком высочайшего неудовольствия, который отметят в записях хронисты и о котором сообщат своим государям иноземные представители.

Виночерпий наполнил янтарную чашу, с поклоном передал младшей императрице. Она, склонив чело, трижды повернула кубок, торжественно передала его молодому цесарю, тот слегка пригубил вино и лишь потом поднес его отцу. Всё это напоминало изысканный балет.

Произнеся лишь половину положенной формулы – про здоровье, да еще сделав многозначительную паузу (по приемной зале прокатился шепот), Константинос выпил вино до последней капли. Он всегда осушал чашу до дна. Оставлять недопитое – скверная примета, да и вино было отменное.

Чтобы не было слышно неподобающего бульканья, трубы за шторой громко заиграли «Славься!». Некоторые из росов от неожиданности вздрогнули – базилевс заметил это, подглядывая поверх края кубка, и улыбнулся.

Ударил гонг.

Варвары ахнули: в полу вдруг открылось прямоугольное отверстие. Из дыры поднялся великолепно накрытый стол. Кушанья были разложены на золотых блюдах. Стул был хоть и серебряный, но тончайшей работы.

Эльга уселась, не дожидаясь приглашения, и цесаря это опять рассердило, но как-то вяло. Вино шумело в голове, она кружилась, веки сделались тяжелыми.

Музыка поиграла еще с минуту и утихла. Теперь император должен был милостиво махнуть десницей, и слуги стали бы накладывать в тарелки первую закуску – вымоченные в старом вине петушиные гребешки.

Но государь сидел неподвижно, опустив голову. Шли секунды, а ничего не происходило.

Императрица скосилась влево. Глаза ее венценосного супруга были закрыты.

В мертвенной тишине раздался невероятный звук – базилевс всхрапнул. И еще раз. А потом и в третий.

Такого никогда прежде не случалось, и как вести себя в подобной ситуации, церемониал не указывал.

Толкнуть автократора локтем при всех было немыслимо.

Елена сказала придворному толмачу, стоявшему за спиной у архонтиссы:

– Переведи, что государю нездоровится. Прием переносится на другой день.

Но прежде, чем чиновник открыл рот, заговорила Эльга.

С акцентом, но на совершенно правильном греческом она сказала:

– У Платона в трактате «Политейя» написано: «Идеальное государство – то, что благополучно существует и при спящем государе».

Императрица нецарственно вытаращила на нее глаза – как Валаам на отверзшую уста ослицу.

Когда цесарь захрапел, княгиня Ольга не удивилась. С самого начала аудиенции она внимательно смотрела не на румяного бородача с завитыми кудряшками, восседавшего на главном троне, а на женщин – пожилую и молодую, причем на вторую больше, чем на первую. Поэтому заметила, как, принимая от виночерпия чашу, младшая императрица задержала над краем палец с большим рубином. В перстне наверняка сонный порошок.

Свой человек в Царьграде, Деметриос, рассказывал, что Феофано слывет мастерицей по изготовлению разных хитрых снадобий. Цесарского сына Феофано будто бы приворожила тем, что натерла свое женское место порошком магического гриба, насылающего чудесные видения, и после этого Роман не желал иметь дело с другими гетерами. Может, то была сказка – про Ольгу тоже выдумывали много небылиц, и она это поощряла, – однако в снадобьях юница толк несомненно знала и руки имела преловкие. Однажды, когда ей захочется стать старшей императрицей, она может точно так же подсыпать свекру что-нибудь иное. Ладно, то дела греческие.

После долгих и трудных переговоров с главным византийским боярином Василием, поняв, что добиться нужного не получается, Ольга стала советоваться с Деметриосом.

Он сказал:

– С паракимоменом у тебя ничего не выйдет. Он гордится своим прозвищем Василейос Железный. Как многие средь нас, евнухов, он желает быть тверже самого твердого мужчины и никогда не идет на уступки. Нужно вести переговоры без него.

– С кем? С базилевсом?

– Нет, с базилиссой Еленой. Но трудность в том, что придворный церемониал очень строг. Встретиться с августой так, чтобы рядом не было ее брата-министра, можно только за августейшей трапезой. Однако в присутствии супруга Елена не скажет ни слова – этикет воспрещает.

Деметриос почесал свою многоумную плешивую голову.

– Попробуй сделать вот что…

Выслушав совет, Ольга спросила:

– Ну хорошо, дозволят мне встретиться с младшей базилиссой Теофанией, а что мне от нее проку?

Деметриос объяснил.

К блудне, которой хватило ловкости окрутить цесарского сына, княгиня сначала хорошенько присмотрелась. Девка была ласковая, медовая, чисто голубица, но белые зубы острые, алые уста жадные, черные глаза шустрые – и всё постреливали на Ольгины соболя. Не сразу, а добрый час спустя, вдоволь накланявшись и напростиравшись, Ольга через переводчика, того же Деметриоса, завела осторожный разговор – как бы устроить так, чтобы повидаться с августой Еленой без ее брата.

Теофания-Феофано сказала то же, что Деметриос: повидаться-то можно – на пиру, да только в присутствии мужа свекровь рта не раскроет. Не положено.

– Неужто совсем невозможно? – спросила Ольга, поглаживая свою соболью столу. Серебристый зверек водился только в дальних северных лесах, княгиня получала его в дань от вятичей.

Блудня тоже потрогала переливчатый мех. Запросила сорок шкурок. Сошлись на двадцати.

Теофания кинула на княгиню взгляд из-под длинных ресниц. Та коснулась собольей накидки, слегка кивнула: уговор есть уговор, но смотрела теперь лишь на старшую августу.

Что там понаписано, в Платоновом трактате, Ольга помнила смутно и про спящего государя придумала только сейчас, но Елена вряд ли книгочея, у византийских женщин ученость не в обычае. Надо было с первых же слов заинтересовать собой старшую императрицу, и это получилось.

– Не удивляйся, деспина, – продолжила Ольга, назвав цесарицу титулом, принятым у греков. – Я выучила ваш язык и грамоту в Киеве.

– Ты из ученой семьи? Я и не знала, что в Росии есть книжники.

Первая задача была достигнута. Разговор завязался.

– Нет, я дочь простого пахаря.

На самом деле Ольгин отец был варяг и воин, который скорее закололся бы своим мечом, чем прикоснулся бы к сохе, но армянским крестьянином был отец императрицы, покойный базилевс Роман Первый. Престола он добился хитростью, доблестью и жестокостью. Человек, обладающий тремя этими качествами, да если ему сопутствует удача, способен подняться на самую высокую гору.

Елена взглянула на собеседницу с еще большим любопытством.

– Как же ты стала княгиней?

– В юности у меня были крепкие руки. Я помогала своей семье, работала лодочницей на речной переправе. Однажды я перевезла с берега на берег путешественника в плаще на алой подкладке. Я знать не знала, что это одежда княжеская, называется «корзно» и что я везу наследника престола. Мы разговорились, он не пожелал выходить из лодки, и я тоже не хотела, чтобы красивый юноша ушел…

Эту сказку Ольга в свое время придумала для маленького сына, когда Святослав подрос и стал интересоваться покойным отцом.

На самом деле за Игоря Киевского ее выдали против воли. Собрали в Плесковский детинец на смотрины местных девок из варяжских селений: златокосых, статных, широкобедрых и чтоб непременно звали Хельгой. Жрец-годи отбраковал тех, кто заражен злым духом или распечатан. Осталось восемь. Поставили перед крыльцом в ряд. Вышел рыжий, дерганый мужичонка в алом плаще (вот единственное, что было правдой), уставился часто мигающими глазками. Другие девки умильно заулыбались, одна Ольга насупила брови и сжала губы. Дура была, не знала людей. За суровость Игорь ее и выбрал. Сказал: «Вот эта одна на княгиню похожа, остальных гнать».

– Но я не знала, сколь одинока судьба жены государя, – продолжила Ольга, угадывая, что и Елена тоже должна была хлебнуть женской доли, как же без этого. – От одиночества я стала хворать. Ко мне в терем пускали лекаря-евнуха. Он был грек, великий читатель книг. Всему, что знаю, я научилась у него.

– А где теперь твой друг и учитель?

– Умер, – соврала Ольга. Деспине незачем знать, что Деметриос еще десять лет назад был отряжен в Царьград и все это время слал отсюда донесения.

– Правду ли рассказывают, что ты отомстила мятежникам, убившим твоего супруга, спалив их город при помощи хитроумной уловки? – с любопытством спросила базилисса, забыв о мирно посапывающем муже. – Будто бы ты попросила у них в виде выкупа по голубю с каждого двора, а потом прицепила птицам на хвост горящую паклю, они вернулись обратно, и город загорелся сразу в тысяче мест?

– Сказки, – улыбнулась княгиня. – Во-первых, как бы я проверила, действительно ли мне принесли по птице с каждого двора, а не наловили первых попавшихся голубей? А во-вторых, горящая пакля спалила бы птицам перья и они попадали бы. Нет, я отомстила убийцам мужа не так.

И рассказала, как древлянские послы приплыли в Киев, привезя во искупление Игоревой крови богатые дары и двадцать связанных поселян, умертвивших князя. Древний обычай предписывал принять эту виру, и Ольга бы согласилась, если бы чувствовала себя на престоле уверенно. Но киевляне и дружина роптали, что не желают быть под бабой. Надо было показать им, что власть в крепких руках.

– Как ты понимаешь, деспина, просто казнить послов было бы мало, – говорила Ольга базилиссе так, словно кроме них двоих тут никого не было. – Народу нужно зрелище, которое его потрясет, и чтоб рассказ потом передавался из уст в уста, обрастая подробностями.

Елена кивнула.

– Я велела ста слугам поднять ладью с послами из воды и пронести по улицам. Следом валила густая толпа, не понимая, зачем это делается. Во дворе перед дворцом за ночь вырыли большую яму, развели в ней жаркий огонь. Туда, как в вашу христианскую преисподню, корабль и спустили.

– Красиво, – одобрила базилисса. Ее прищуренный взгляд сделался деловит. – Но прошлое прошлым, а нам надо обсудить будущее. Росия не соблюдает условия договора, который мой отец заключил с твоим покойным мужем. Киев не присылает нам обещанных воинов.

Лишь теперь Ольга успокоилась. Беседа повернула в нужное русло. Наступило время торговли, а этим искусством княгиня владела превосходно.

– Живут лишь те мирные договоры, которые выгодны обеим сторонам. Все прочие чреваты новой войной. Нужна ли Византии война с севером, когда идет тяжелая война на юге?

Сухое лицо Елены сделалось еще жестче:

– Росия собирается с нами воевать?

– А что нам остается делать? – сокрушенно вздохнула княгиня. – Вы остановили торговлю, пятый год ни одного каравана. Казна пуста. Времена, когда мы ходили на вас за добычей, остались в прошлом. Теперь если нападаем, то по необходимости – чтобы не оголодать.

Помолчав малое время, императрица спросила совсем про другое:

– Твой сын тоже читает греческие книги?

Голос был мягок, но тайный смысл вопроса Ольга отлично поняла.

– Если я по дороге домой вдруг заболею и умру – на всё воля небес, – со Святославом вам будет много труднее, чем со мной. Грамоты он не знает и науками не интересуется. Князь-книжник Русью править не может, только воин. Потому я с болью душевной отдала сына на воспитание моим варягам, и они вырастили его свирепым барсом. Святослав грезит военными походами. Он уже явился бы под стены Константинополя, не будь меня. Давай же не допустим войны, деспина. Если довериться мужчинам, они непременно устроят бойню.

– Предлагай. Слушаю, – сказала Елена.

– Воинов я вам не пришлю. Самой нужны. Но пока я жива – а я собираюсь жить долго – сыну воевать с вами не дам. Конечно, лишь в том случае, если возобновится торговля. Без нее мои витязи будут, как голодные волки – их не удержать.

Теперь был ход базилиссы.

– Я думаю, мы сможем на это согласиться – но с одним условием. Ты велишь своему народу принять христианство. Долгий опыт научил нас, что истинное добрососедство и взаимопонимание возможно только с единоверцами. Ты примешь от нас епископа с попами и позволишь им набрать учеников, чтобы вырастить местных священников.

Как бы не так, подумала княгиня. Так я вам и дам детей портить, превращать их в греческих прислужников. А вслух сказала:

– Русы – не греки. Они народ свободный. Насильно их в другую веру не обратишь. Да и не верю я в принуждение, когда речь идет о душе. Тут нужно вести дело постепенно, мягко, оно надежней получится. Лучше сделаем вот как. Христианство приму я, правительница, никого к тому не понуждая. Ты знаешь, как устроены люди. Им хочется во всем подражать тем, кто выше их. Моему примеру сначала последует знать, потом столичные жители, потом остальные. Так оно выйдет хоть и не быстро, но верно.

– Ты мудра, архонтисса, – ласково улыбнулась императрица. – Я вижу, что мы с тобой всегда поймем друг друга. Я пришлю в Киав епископа, и ты перед своими подданными примешь Христа. Если поклянешься в этом прямо сейчас, считай, что мы договорились.

Ольга поклонилась и ответила еще ласковей:

– Клянусь принять Христову веру и своего слова не нарушу. Но на попечение какого пастыря я поступлю – константинопольского патриарха или римского папы, – то будет зависеть от воли Божьей.

– Как это – от воли Божьей? – нахмурилась августа.

– А я отправила посольство к германскому императору Оттону, чтобы он прислал своего епископа. И купцов с товарами. Какой епископ к нам в Киев раньше приедет, того я и приму. Если германский с германскими купцами – буду послушна Риму. А если раньше приплывет византийский епископ с торговым караваном – буду послушна патриарху. Я читала священные книги и знаю, что такое – Промысел Божий, – благочестиво закончила Ольга и, словно намереваясь совершить магическое христианское перстомановение, приложила пальцы ко лбу, потом к пупу, да будто заколебалась: к правому плечу перейти, как делают греки, или к левому, как ныне крестятся в Риме?