Путевые записки эстет-энтомолога Забирко Виталий

Я схватил бутыль, как алкоголик в тяжком запое, сорвал пробку и основательно приложился к горлышку. Как и кофе, раймондская водка ничего общего с земной не имела. Забористый самогон, настоянный на местных душистых травах. Но, в общем-то, мне сейчас и нужно было крепкое спиртное. Любое. Отхлебнув порядочную порцию, я почувствовал, как голова начинает тяжелеть, затуманиваться, и этот туман заполняет глубокую щель между расслоившимися сознанием и телом.

– Спасибо… – облегчённо выдохнул я, но бутыль не вернул.

Бори Чилтерн смерил меня взглядом сверху донизу.

– Оставь себе, – сказал он.

– Спасибо, – ещё раз поблагодарил я. – Моё присутствие на празднике обязательно? – кивнул в сторону веселящейся толпы раймондцев, продолжающих окатывать друг друга шампанским.

– Я уже объяснял: хотите – присоединяйтесь, хотите – нет. Как хотите.

– Тогда пойду палец лечить, – сказал я. – Может, позже присоединюсь.

– Сувенир возьмите. – Чилтерн протянул прозрачную коробочку со снятой с «удочки» двумерной звездой.

– Благодарю, – кивнул я, взял коробочку и с бутылью под мышкой нетвёрдой походкой направился к палатке.

В палатке я занялся самолечением. От мескатолина препаратов не было, но для человека мескатолин не является ядом, хотя в больших дозах оказывает галюциногенное действие. Поэтому первым делом я принял лошадиную дозу препаратов, нейтрализующих формальдегид, попавший в кровь через жабры, затем переоделся и только тогда занялся обработкой раны. Смазал омертвевшую от формалина кожу смягчающим кремом, а безымянный палец заклеил бактерицидным пластырем. Не ахти какое лечение, но никому из медиков на Раймонде показывать рану не собирался. Не хватало ещё, чтобы кто-нибудь увидел торчащий из-под обрывков кожи биочип.

Затем я таки выбрался из палатки, но к раймондцам не пошёл. Сел в шезлонг и, раскачиваясь в нём как в кресле-качалке, принялся прихлёбывать из бутыли раймондскую водку, осоловевшим взглядом окидывая окрестности. Если по-честному, то я и не мог присоединиться к раймондцам – окружающее плыло в глазах, мир тихонько колыхался, звуки становились всё глуше и глуше. Пока я окончательно не выпал из реальности.

Очнулся я поздним вечером от сильного, чистого, бередящего душу звука, который разбудил не только моё сознание, но и отозвался резонансом в каждой клеточке тела.

– За-анзу-уры-ы! – восторженно взорвалась толпа раймондцев на берегу.

Сознание наконец соединилось с телом, но зрение было по-прежнему расфокусированным. Мне казалось, что на берегу непонятно откуда собралась громадная толпа, она кишела единой массой и была больше похожа не на сборище раймондцев, а на дикий шабаш пересмешниц. При этом пересмешницы продолжали выбираться из озера и бестелесными тенями вливаться в общую бурлящую массу.

За первым кличем занзуры последовал второй, и, наконец, зазвучал их хор. Это действительно было нечто возвышенное и неземное, как хор ангелов в раю. Рассудком я прекрасно понимал, что в пении занзур очень много от психокинетического воздействия и резонансного отклика клеточной структуры организма, но противиться обвораживающей музыке высших сфер не мог. И не хотел.

То ли от чрезмерного количества формальдегида в крови, то ли от выпитой водки, то ли от галюциногенного действия мескатолина, то ли от пения занзур в голове у меня всё смешалось. Я ощущал себя то Улиссом, привязанным к мачте и соблазняемым дивным пением сирены с лицом сивиллянки по имени Нэфр’ди-эт, которая лежала навзничь на западном берегу озера Чако, а то сыном Улисса – Телемахом, узревшем творческим взором средневекового поэта-славянина «облое чудище» с выпученными глазами жабы-пересмешницы, рассыпающими искры «неощутимой пыли».

Полярное сияние трепетало по всему небосклону громадным покрывалом Пенелопы, воздух дрожал и струился, звеня райскими голосами сирен, грудь великанши, лежащей на том берегу, колыхалась, ходила ходуном в ожидании любовника, а я сидел в шезлонге, отхлёбывал водку из горлышка и бормотал великанше одно и то же, как заведённый:

– Прости, женщина, я не твой поклонник…

11

На следующее утро, договорившись с егерем, я отбыл в i-Эрмитаж на два часа раньше запланированного времени. Очень не хотелось встречаться с Броуди, так сказать, с корабля на бал. Видеть его слащавую физиономию при моём полном моральном и физическом истощении было выше всяких сил. К тому же палец воспалился, подёргивал, и раньше времени началось отторжение жабр. А учитывая вчерашние приключения, разбалансировку клеточной структуры организма под воздействием психокинетического пения занзур и жестокое похмелье, настроение у меня было упадочное. Впрочем, туристы-раймондцы и егерь в том числе с утра выглядели не лучше. Но если я хоть немного поправил здоровье тонизаторами да и биочип в какой-то степени коррелировал подавленность, то на раймондцев было жалко смотреть. Остатки шампанского, которыми они пытались взбодриться, никак не помогали.

Когда я ступил на брусчатую площадь перед i-Эрмитажем, там царила суматоха. Многие из гостей, сопровождаемые эскортом охранников, отбывали кабинами межпространственного лифта на космостанцию «Раймонда-II» для посадки в лайнер, и затеряться среди них не составляло труда. Я вызвал кибертележку, доставил экспедиционное снаряжение к себе в номер и занялся обратной процедурой замены своего спецснаряжения, использованного на озере Чако, на раймондское. Справился с этим быстро, а затем принялся не спеша упаковывать личные вещи. И когда ровно через два часа в номер вбежал излишне возбуждённый Броуди, я застёгивал последний баул.

– Господин Бугой! – возмущённо закричал Броуди с порога. – Ну как так можно! Мы приготовились к торжественной встрече, а вы, оказывается, уже два часа как здесь! Неужели нельзя было предупредить?!

– Добрый день, господин Броуди, – распрямляясь, сказал я.

– А?.. – запнулся Броуди и покраснел. – Извините, здравствуйте. Но всё-таки, как так можно? – пожурил он. – Мы вам сюрприз подготовили, а вы…

– Как прошла церемония закрытия? – будто не слыша его причитаний, спросил я.

– Церемония закрытия? О, великолепно! – Тут Броуди понял, что сморозил глупость. – Ну… В общем, неплохо. Почти так же, как открытие. Думаю, вы ничего не потеряли, зато увидели на Раймонде нечто такое, что позволено лишь особо почётным гостям планеты. Надеюсь, понравилось?

Я внутренне содрогнулся. Глаза бы мои больше не видели раймондских праздников, когда аборигены в диком экстазе возвращают себе истинное обличье.

– Понравилось, – коротко сказал я. – Особенно это, – продемонстрировал Броуди коробочку с двумерной морской звездой.

– О! – театрально закатил глаза Броуди. – Какой прекрасный сувенир! Думаю, вы надолго запомните своё путешествие по Раймонде.

Я остро глянул в глаза распорядителя выставки. В них плясали хитрые искорки, чем-то похожие на серо-белую «неощутимую пыль» озера Чако.

«Да уж, господин Броуди, запомню надолго. Навсегда», – подумал я, но вслух не сказал.

– Кстати, разрешите вам всё-таки показать наш сюрприз. Идёмте, – предложил он.

Я поморщился. Только сюрпризов мне и не хватало. По-моему, вчера их было предостаточно. Или этот сюрприз именно из вчерашнего дня – типа видеоплёнки, где я заснят в момент пребывания на родовище занзур?

– Господин Броуди, – попытался воспротивиться, – нам надо завершить некоторые формальности. Упаковать скульптуру и отправить её на таможню. Многие гости уже отбывают.

– Да-да, непременно, – затараторил Броуди, увлекая меня за рукав к выходу из номера. – Мы сейчас же этим займёмся. – Заметив, что я оглянулся, он добавил: – А за багаж не беспокойтесь, пока мы будем оформлять документы на скульптуру царицы Нэфр’ди-эт, его доставят на таможню.

Броуди повёл меня каким-то странным маршрутом, которым я раньше не ходил. За месяц пребывания в i-Эрмитаже я достаточно хорошо изучил планировку дворца, но те лестничные марши, переходы, залы, анфилады комнат, которыми мы проходили, к моему удивлению были мне не знакомы. Подозрения, что меня ведут смотреть «кино», всё более укреплялись. Эх, недооценил я егеря, видимо, он действительно наблюдал за моими действиями с восточного берега. Что ж, спасибо ему хотя бы за выстрел из парализатора…

– Куда мы идём? – наконец, не выдержав, спросил я.

– В зал с экспозицией скульптуры Нэфр’ди-эт.

По-моему, мы двигались совершенно в ином направлении, но я не стал спорить и предложил с максимальной корректностью:

– Я знаю более короткий путь.

Броуди снисходительно захихикал и, как мне показалось, не без доли сарказма.

– Вашим путём мы сейчас не пройдём. В связи с закрытием выставки во многих залах начат ремонт, к тому же по генеральному проекту мы проводим перепланировку дворца.

Я промолчал, но голове вновь раздался предупреждающий щелчок. В перепланировку дворца я никак поверить не мог. Ни при каких обстоятельствах. Сама суть раймондской цивилизации базировалась на наиболее точной имитации чего бы то ни было, начиная хотя бы с этого дворца и заканчивая обликом Homo sapiens . А тут – перепланировка i-Эрмитажа!

Мы шли ещё минут пять, и я готов был уже вспылить, как неожиданно оказался возле знакомой двустворчатой двери.

– Прошу вас! – с торжественным апломбом пригласил Броуди, распахивая створки и пропуская меня вперёд.

Чувствуя себя сбитым с толку, я ступил на порог и вошёл в зал. Однако доля предубеждённости, что за двусмысленным обещанием Броуди показать мне некий сюрприз и за путём, которым мы сюда шли, скрывается какой-то подвох, не исчезла. Зал был вроде бы тот же: те же стены, увешанные гобеленами, те же мраморные колонны, тот же расписной потолок, те же окна, тот же постамент в центре зала, на котором стоял песчаниковый бюст царицы Нэфр’ди-эт. И всё же чего-то не хватало. Но чего именно не достаёт мешало определить угнетённое состояние.

Я попытался сосредоточиться, однако ничего не получилось. И тогда я призвал на помощь биочип, легко восстановивший в памяти картинку зала, которую я на протяжении месяца ежедневно наблюдал по утрам и вечерам. Разница оказалась настолько неправдоподобной, что я обомлел. Из зала исчезли хейриты, а защитное поле вокруг экспоната было отключено.

– Где охрана? – металлическим голосом спросил я.

Броуди расхохотался.

– Сюр-приз! – протянул он.

– Где охрана?! – повысил я голос. Угнетённое состояние не располагало к шуткам и розыгрышам. Я был готов убить Броуди. Промелькнувшая было мысль, что Броуди попытается обменять видеоплёнку с моими вчерашними «подвигами» на скульптуру Нэфр’ди-эт, испарилась без следа. Это совсем глупо – владелец-то не я… Похоже, всё, что сейчас происходило, не имело никакого отношения к моим похождениям на озере Чако. Что-то я стал чересчур мнительным…

– А вы подойдите ближе и попытайтесь взять скульптуру! – по-прежнему веселясь, предложил раймондец. Рот у него был растянут до ушей, в глазах нагло перемигивались хитрые искорки.

С трудом удержавшись, чтобы не броситься на привидевшееся в Броуди «облое чудище», я сглотнул тугой ком, перекрывший горло, шагнул к постаменту и протянул руку. Рука прошла сквозь песчаниковый бюст египетской царицы как сквозь «неощутимую пыль».

– Сюр-приз! – повторился Броуди и снова заливисто расхохотался. – Мы создали голограмму скульптуры, и теперь она будет экспонироваться вместо оригинала!

– Вы не имели права… – выдохнул я.

– Почему? – хитро улыбаясь, Броуди сделал удивлённое лицо. – В пункте 6.3 нашего договора нам предоставлено право фотографировать экспонат. Мы им и воспользовались.

Взяв себя в руки, я вновь обратился к биочипу, и он восстановил в памяти текст договора. Действительно, имелся такой пункт, но он не указывал способа съёмки и был составлен настолько расплывчато, что позволял владельцу экспоната в любой момент отказать в фотографировании, и в то же время разрешал провести съёмку без согласия владельца. Естественно, что ни один владелец экспонатов, узнай, какую именно съёмку собираются провести устроители выставки, не дал бы своего согласия. Вот почему всех столь навязчиво агитировали в экскурсии по экзотическим уголкам Раймонды…

– У нас теперь есть голограммы всех экспонатов выставки! – патетично провозгласил Броуди. – Выставка закрывается, но выставка и продолжается! И будет длиться всегда!

Я внимательно посмотрел на Броуди. Почему-то казалось, что не только в голограмме дело. За одну только голограмму песчаникового бюста царицы Нэфр’ди-эт не преподносят столь дорогой подарок, как двумерный артефакт. Предупреждающие щелчки в голове превратились в сплошной треск, но на них накладывался шум крови в ушах от начавшегося отторжения жабр, и я был уже не способен здраво оценить ситуацию из-за воцарившегося в сознании бедлама.

– Ну, а теперь, когда вы знаете всё, пойдёмте оформлять документы на отправку подлинника хозяину, – сказал Броуди.

– Пойдёмте, – кивнул я. На меня вдруг навалилась усталость. Какое мне, собственно, дело до голограммы бюста Нэфр’ди-эт и того, что за этим скрывается? Я обыкновенный сопровождающий, ответственность за раритет несут охранная и страховая фирмы. Мне же сейчас предстоит работа. Небольшая, но очень тонкая. Я бы даже сказал: ювелирная.

В зале с настоящим бюстом Нэфр’ди-эт нас уже поджидали ионокцы. Процедура оформления документов на отправку экспоната владельцу ничем не отличалась от той, которую мы проделали на вилле Мальконенна, а затем при установке скульптуры в демонстрационном зале. Броуди отключил защитное поле, снял скульптуру с пьедестала и передал её ионокцам, которые тут же приступили к своим обязанностям. Параметры чуть-чуть не совпали с зафиксированными месяц назад – вместо возраста в пять тысяч триста плюс-минус тридцать четыре года, сканер ионокцев показал пять тысяч триста плюс-минус двадцать два года, – но они являлись вполне допустимыми. Эти расхождения вписывались в пределы отклонений, объясняемых иной окружающей средой, в которой находился экспонат. Ионокцы запротоколировали данные и передали скульптуру мне.

И вот тут случилось неожиданное – мой анализатор показал те же плюс-минус двадцать два года! И это при всём при том, что точность карманного хронографа ниже точности анализатора ионокцев! Нет, ничего выходящего за рамки достоверности в этом не было, однако такое совпадение показаний приборов разной степени точности вызывало удивление. В голове опять предупреждающе щёлкнуло, но на сей раз мне было не до того.

– Занесите показания в протокол, – сказал я и повернулся к Броуди, который держал подставку для скульптуры на вытянутых руках. И в момент, когда моя спина загораживала песчаниковый бюст царицы от глаз хейритов, я провёл левой рукой по её основанию. Контейнер с яйцами занзуры скользнул в углубление скульптуры и закрепился там на распорках. Ионокцы и Броуди ничего во время моей манипуляции заметить не могли, а вот глаз хейритов, фиксирующих всё происходящее с фотографической точностью, я опасался.

– Прошу вас, – галантно улыбнулся я Броуди, вставляя скульптуру в углубление поставки.

Броуди ответил не менее благожелательной улыбкой, накрыл скульптуру прозрачным колпаком и, поместив в переносной сейф, закрыл его.

– Подписываем протокол и можем отправляться на таможню, – сказал он.

12

Кажется, таможенник был тем же самым, который просвечивал сейф при моём прибытии на космостанцию «Раймонда-II». Но полной уверенности у меня не было – во-первых, как я уже говорил, все раймондцы на одно лицо, а во-вторых, любое обмундирование, и таможенная форма в том числе, идеально нивелирует индивидуальные черты.

На сей раз мой багаж проверили самым тщательным образом: одно дело – приезд на Раймонду, и совсем другое – отъезд. Туризм и торговля экзотическими животными основная составляющая часть государственного бюджета планеты, поэтому всех выезжающих досматривали без исключения. И наказание за контрабанду экзотических животных здесь весьма суровое – от двадцати лет до пожизненной каторги без права помилования.

Таможенник скрупулёзно пересмотрел все мои вещи и долго изучал сертификат, выданный на провоз раймондского артефакта, с завистью поглядывая то на меня, то на коробочку с двумерной морской звездой. Мне же было скучно – таможенный досмотр тянулся уже более получаса. Наконец личные вещи были досмотрены, и таможенник приступил к сканированию сейфа.

Ожидая услышать от него те же ахи и охи, что и месяц назад, я неожиданно увидел, как лицо таможенника, глядевшего на экран, изумлённо вытянулось. Я перевёл взгляд на экран и обмер. Сквозь полупрозрачную скульптуру Нэфр’ди-эт хорошо просматривался контейнер с тремя яйцами занзуры.

Окружающее поплыло перед глазами. Это был конец, конец всему. Сейчас меня вежливо возьмут под руки, наденут наручники… Почувствовав, что меня теребят за рукав, я обернулся лицом к таможеннику, протягивая руки для наручников.

– Ваши документы, билет, – лучезарно улыбаясь, проговорил таможенник, вкладывая бумаги мне в руки. – Счастливого пути!

– Что? – не понимая, выдавил я пересохшим горлом.

– Счастливого пути! – повторился раймондец, расплываясь в совсем уж приторной улыбке. – Надеемся, вам у нас понравилось, и вы непременно посетите Раймонду ещё!

– Да-да… Обязательно…

Я попытался изобразить на лице хотя бы подобие благодарственной улыбки и, развернувшись, механическим шагом направился по пандусу к шестому шлюзу, где был пристыкован мой отсек. При этом казалось, что спину мне сверлит взгляд таможенника, и в глазах у него пляшут всё те же хитрые искорки «облого чудища». В чём заключалась хитрость раймондцев, я никак не мог постичь.

Внезапно кто-то взял меня под локоть, я вздрогнул и остановился. Похоже, началась игра в «кошки-мышки»…

– Добрый день, господин Бугой! – услышал я радостный возглас. Передо мной стоял цветущий улыбкой, излишне возбуждённый господин Тарандовски. Искусствовед-промоутер, а на самом деле, скорее всего, агент службы безопасности. Или галактической Лиги защиты животных.

– Здравствуйте, – натянуто ответил я.

– Послушайте, Алексан, – наклонившись к моему уху, доверительно начал Тарандовски, – мне по секрету сообщили, что экскурсией в Великие пещеры и дополнительной – на Заповедные луга я обязан лично вам. Вы замолвили за меня словечко… – Он выпрямился и предложил уже нормальным голосом: – Приглашаю вас на обед в ресторан. За мой, разумеется, счёт.

«За счёт владельца экспоната, который ты сопровождаешь», – механически поправил я про себя, а вслух постарался уклониться от приглашения: – Не знаю, право… Я так плохо переношу космические путешествия… Вряд ли…

От сердца чуть отлегло, и я выдавил вымученную улыбку, которую следовало принимать за извинение.

– Господин Бугой, я вас очень прошу.

– Постараюсь, – кивнул я на прощанье и зашагал к шестому шлюзу. Даже если меня не арестуют на корабле, обедать с Тарандовски я не стану. И дело даже не в том, что в моём положении не до званых обедов. На меня производили равное негативное впечатление как люди, жадно жующие всё подряд и не соблюдающие при этом норм этикета, так и гурманы, осведомлённые во всех тонкостях застолья. И те, и другие процесс принятия пищи ставили превыше всего, и в их присутствии я чувствовал себя за столом неуютно, теряя аппетит.

Весь день до старта лайнера в Солнечную систему я не находил себе места. Неприкаянно бродил по отсеку, анализируя случившееся и пытаясь спрогнозировать ход дальнейших событий.

Версий было две. Первая, наиболее вероятная и логически обоснованная, если в деле задействованы Лига защиты животных и галактическая служба безопасности. По этой версии служба безопасности хотела взять с поличным не только исполнителя, но и заказчика. Поэтому арест должен произойти на вилле Мальконенна во время передачи контрабанды. Вторая версия была настолько абсурдной, что верилось в неё с трудом. В основу её была положена та самая хитрость «облого чудища», наличие которой накрепко въелось в моё подсознание за месяц общения с раймондцами. Хитрость, которую я так и не смог разгадать, а намётки на её смысл выходили за рамки человеческого понимания, ибо предполагаемая по второй версии афёра, затеянная раймондцами, была настолько грандиозной, что контрабанда яиц занзуры по сравнению с ней выглядела детской шалостью. Однако я не сбрасывал эту версию со счетов из-за подаренного артефакта. Если меня с самого начала подозревали в контрабанде яиц занзуры, то зачем понадобилось дарить безмерно дорогое украшение? Заполучив артефакт, я мог не пойти на контрабанду. К тому же удивительное избавление от смерти в пасти пересмешницы на озере Чако никак не вплеталось в первую версию, зато во вторую…

Чтобы как-то снять напряжение и немного привести нервную систему в порядок, я искупался в бассейне. Марсианский хирург предупреждал, что купание в чистой воде приведёт к интенсивному отторжению жабр, но именно этого я сейчас и добивался. Клин клином вышибают. Хотя избранный способ весьма дурацкий: почти аналогичным образом можно избавиться от зубной боли, вставив палец в дверной проём и сильно хлопнув дверью.

Как ни странно, но водные процедуры оказали на нервную систему благотворное действие. Однако через полчаса я почувствовал сильнейшее недомогание, и пришлось горстями глотать лекарства, прописанные марсианским хирургом на этот случай. Во что бы то ни стало ближайшие сутки я обязан провести на ногах.

Сигнал о получасовой готовности перед входом лайнера в гиперствор застал меня в тот момент, когда я стоял перед зеркалом и внимательно разглядывал своё отражение. Не знаю, то ли сказывалось нервное напряжение, то ли общее недомогание, то ли непомерная доза лекарств повлияла на психику, искажая действительность, но мне казалось, что в зрачках моих глаз пляшут те же искорки, которые я видел у раймондцев и пересмешниц. И чем дольше я вглядывался в отражение, тем больше эти искорки напоминали крупицы «неощутимой пыли».

Тяжело вздохнув, я отвернулся от зеркала, прошёл в кабинет, сел в кресло и включил обзорный экран. Уж и не помню, когда в последний раз смотрел на гиперпереход со стороны – чересчур однообразное зрелище, чтобы при каждом космическом перелёте его рассматривать. Но сейчас гиперпереход слишком многое для меня означал – он как бы отрезал меня от Раймонды навсегда. Если меня арестуют на вилле Мальконенна, то каторгу я буду отбывать не здесь.

Слева по экрану надвигалась плоскость гиперствора, справа неподвижно висел среди звёзд зелёно-бурый полумесяц Раймонды. Когда плоскость гиперствора надвинулась на пол-экрана, и начался посекундный отсчёт, я, наконец, поверил, что больше никогда в жизни не увижу Раймонды.

«Прощай, мир слащавых улыбок и неискренних аборигенов», – сказал я про себя зелёно-бурому полумесяцу, но ожидаемого облегчения не наступило.

13

Экспертная комиссия заявилась в отсек через полчаса после прибытия корабля в зону космостанции «Пояс астероидов-VI». Поскольку мой экспонат был ценнейшим на выставке, меня отправляли одним из первых. К тому же по сравнению с землянами я имел некоторое преимущество – мне не нужно было проходить таможенный досмотр. Отстыковавшись от корабля матки, отсек трансформировался в катер и домчал нас до виллы Мальконенна за полчаса.

В поместье Мальконенна начиналась ранняя осень. Прав я оказался, предполагая, что в системе жизнеобеспечения виллы запрограммированы сезонные изменения. Солнце ярко светило с безоблачного неба, но лучи его уже не обжигали; с озера тянуло прохладой. Трава поблёкла, листва на кустах поредела, кое-где начала желтеть, в воздухе витали редкие паутинки.

Я облегчённо перевёл дух. Если бы в поместье по-прежнему царила жара, не знаю, как бы я добрался до коттеджа. Мой организм окончательно пошёл вразнос: в дополнение к отторжению жабр раньше запланированного срока отказал последний биочип, и теперь боль в пальце от сорванного ногтя, как я ни старался заглушить её анальгетиками, изматывала душу. Поэтому перед выходом на причал виллы я украдкой от всех проглотил капсулу иноколина – сильнейшего наркотика, в этой дозе обеспечивавшего ясность мысли и твёрдость рук на сорок минут. Для предстоящей престидижитации это было крайне необходимо.

Тотт Мальконенн поджидал нас в том же зале, где месяц назад состоялось оформление документов на экспонирование уникальной скульптуры. Был он в концертном фраке при бабочке, манишке и старательно играл роль рафинированного аристократа. Роль давалась ему с трудом: Мальконенн был излишне бледен, речь отрывиста, пальцы дрожали, ладони при рукопожатии оказались потными. По столь нервному поведению крелофониста я понял, что он сдержал слово и всё это время не пил. Уж лучше бы выпил с час назад, чтобы раскрепоститься и выглядеть естественней.

После обмена приветствиями и любезностями, началась стандартная процедура передачи экспоната законному владельцу. Наступали минуты, которых я ждал и боялся как приговорённый к казни. Фактически, так оно и было.

Теодор Броуди открыл сейф, извлёк скульптуру египетской царицы, снял прозрачный колпак и подошёл ко мне. Я аккуратно взял древний песчаниковый бюст левой рукой за голову, вынул из подставки и подставил правую руку под основание. Разворачиваясь к ионокцам, в тот самый момент, когда скульптура оказалась вне поля зрения хейритов, я легонько нажал пальцем на торец контейнера с яйцами занзуры, распорки бесшумно защёлкнулись, и контейнер скользнул по стерильной перчатке в рукав, где находилась магнитная ловушка. На мгновение я замер, ожидая, что сейчас ко мне с наручниками подскочат хейриты, но они оставались на своих местах.

– Прошу вас, – ровным голосом сказал я, протягивая скульптуру ионокцам. Оправдывались самые худшие опасения, хотя в душе уже давно понял, что правильной является не реалистическая версия об охоте на меня как на контрабандиста, а совсем иная – изощрённая, многоходовая комбинация «облого чудища». Никто не собирался отправлять меня на каторгу, но удар по самолюбию, который я сейчас получил, отозвался во мне оскорбительной пощёчиной. Собирая коллекцию экзопарусников, я всегда был неразборчив в средствах, шёл к цели любыми путями, без тени сомнения принося в жертву что угодно и кого угодно. Сейчас я ощутил себя на месте жертвы в чужой и чуждой мне игре. В моём рукаве в магнитной ловушке находился не джокер, а шестёрка.

Всё время, пока ионокцы сканировали скульптуру, а затем комиссия подписывала акт передачи раритета владельцу, и даже во время небольшого банкета, я держался в стороне, созерцая и оценивая происходящее как бы иным, новым зрением. Хитрость «облого чудища» я почти разгадал, оставалось уточнить небольшой нюанс, чтобы окончательно утвердиться в своём мнении. Но это я мог сделать только наедине с бюстом египетской царицы XXIII века до нашей эры, хотя в истинной датировке стоящей на предметном столике скульптуры теперь сильно сомневался.

На этот раз в банкете приняли участие и хейриты – служба по охране раритета закончилась, и они могли себе позволить расслабиться. Учитывая, что более месяца они бессменно стояли на посту, не приняв внутрь ни одной калории, их участие в банкете было весьма своеобразным. Шампанское хейриты лишь пригубили, зато бутерброды с чёрной икрой, непредусмотрительно выставленные Мальконенном, уничтожали с завидной методичностью. Системе жизнеобеспечения пришлось два раза менять подносы, затем, видимо, икра закончилась, и были поданы бутерброды с балыком, которые хейриты принялись потреблять с тем же аппетитом. Вообще хейриты в пище непереборчивы, для их метаболизма всё равно, что изысканное блюдо, что заплесневелый сухарь. Странно, что Мальконенн, телохранителями которого во всех турне были именно хейриты, этого не знал и так опростоволосился, предложив деликатесы. Впрочем, Мальконенну было не до того, чтобы подсчитывать мелкие убытки. Вполуха слушая пространный рассказ Броуди о том, какой фурор произвела скульптура Нэфр’ди-эт на выставке, он ни к месту улыбался, невпопад вставлял междометия, нетерпеливо переминался с ноги на ногу, и по всему чувствовалось, что сейчас его обуревает единственное желание – побыстрее спровадить гостей.

Ионокцы, как и я, индифферентно стояли чуть в сторонке, глоточками попивая шампанское и скучающими взглядами окидывая зал. Всё, что не касалось их работы, было им неинтересно.

Наконец Броуди закончил пространное повествование об успехе выставки древнего искусства Земли на Раймонде, галантно раскланялся с Мальконенном и подошёл ко мне с бокалом шампанского.

– Был очень рад знакомству с известным эстет-энтомологом, – сказал он. – Месяц, проведённый с вами в совместном общении, останется в моей памяти навсегда. Надеюсь, что вы разделяете мои чувства.

Несмотря на высокопарный слог, от былого заискивания и подобострастия в Броуди не осталось и следа. Теперь он держал себя с достоинством человека, знающего себе цену.

Я кивнул, и постарался, в соответствии с обстановкой, сделать это как можно более светски, поскольку слов у меня не было. Точнее, были, но вслух их лучше не произносить.

– Вы знаете, на досуге я просмотрел стереослайды вашей коллекции экзопарусников, – сказал Броуди. – Конечно, всё это очень далеко от интересов и увлечений раймондцев, однако, на мой взгляд, что-то от искусства в эстет-энтомологии есть. Как вы смотрите на то, чтобы выставить вашу коллекцию на Раймонде? Так сказать, в экспериментальном порядке?

– Что ж, – корректно сказал я, – присылайте официальное приглашение.

Я твёрдо знал, что никакого приглашения не получу. И Броуди знал, что я никогда не соглашусь выставить свою коллекцию на Раймонде. Но мы оба «держали лицо». Хотя, признаюсь, мне это давалось с большим трудом. Действие иноколина заканчивалось, и я стоял на ногах только благодаря громадному усилию воли.

– Мы обязательно проработаем этот вопрос в департаменте искусств, – заверил он, приподнимая бокал с шампанским.

Мы чокнулись, пригубили, затем Броуди пожал на прощание руку и покинул коттедж. Вслед за ним покинула коттедж и вся комиссия.

– Ну?! – подскочил ко мне Мальконенн, как только комиссия показалась на крыльце.

Я отмахнулся от него и без сил опустился на диван. В голове шумело, перед глазами плясали разноцветные круги, ныла рана в пальце.

– Погодите… – слабым голосом сказал я, доставая из кармана вторую капсулу иноколина. Последствия двойной дозы наркотика выражались в глубокой депрессии, но иначе я сейчас поступить не мог.

– Что? Ничего не получилось?! – в отчаянии вскрикнул Мальконенн.

– Да погодите вы… – досадливо поморщился я, глотая капсулу и запивая её шампанским. – Погодите, пока катер с комиссией не отшвартуется…

Тотт Мальконенн одарил меня яростным взглядом, но ничего не сказал. Подбежал к столику, схватил бокал и залпом опорожнил его.

– Надеюсь, теперь пить можно? – зло спросил у меня.

– Хоть залейся, – криво усмехнулся я, чувствуя, как иноколин начинает просветлять сознание.

Но Мальконенн пить не стал и нервно заметался по комнате, бросая на меня испепеляющие взгляды. В отличие от выспренней экзальтации Броуди, экзальтация Мальконенна носила агрессивный характер.

Не успела система жизнеобеспечения доложить о старте катера с экспертной комиссией на борту, как Мальконенн вновь стремительно подскочил ко мне и заорал:

– Ну!!!

– Баранки гну, – буркнул я, охладив его пыл. – Держите.

Я вынул из рукава контейнер и передал крелофонисту. Дрожащими руками Мальконенн схватил прозрачную трубку и посмотрел её на свет.

– Слушайте, Бугой, вы меня чуть до инфаркта не довели… – выдохнул он. По его лицу катились крупные капли пота. – Отличные экземпляры!

– Да, – подтвердил я. – Этим яйцам не более четырёх дней. К тому же три штуки вместо заказанных двух.

– Отлично… Не хотите посмотреть на инкубатор в пещере? Идёмте.

– Нет.

– Как хотите… Ваше дело…

Я для крелофониста уже не существовал. Он развернулся и направился к двери.

– Мальконенн! – окликнул я.

– Что? – Он остановился, невидящим взглядом посмотрел на меня как на досужую помеху.

– Ах, да! – вспомнил, наконец, кто я такой. – Возьмите. – Он вернулся и протянул мне чек. – Мы в расчёте?

Я посмотрел на сумму, обозначенную в чеке.

– Да.

– Возьмите и этот. – Он протянул мне чек, который выдал ему Броуди за демонстрацию скульптуры на Раймонде. – Так сказать, премиальные за третье яйцо.

Затем развернулся и быстрым шагом направился к выходу, не подумав попрощаться.

– Мальконенн! – крикнул я ему вслед. – Разрешите воспользоваться вашей яхтой. Мне срочно нужно в клинику!

– Берите… – отозвался он уже из-за двери.

Он ушёл, а я продолжал сидеть. Отнюдь не скаредом оказался Мальконенн, но меня это не радовало. Лучше бы наоборот, потому что я должен был ему гораздо большее. Не больше, а именно большее, так как мой долг измерялся не деньгами. Никогда меня не мучили угрызения совести, но тут вдруг в душе что-то зашевелилось.

И тогда я разозлился. Какое мне дело до судьбы уникальной скульптуры, владельцем которой являлся крелофонист Тотт Мальконенн? Кто он мне? Заказчик, с которым мы только что расстались навсегда. Миссию свою я выполнил, деньги для сафари на Сивилле заработал, причём неожиданно умопомрачительную сумму, которая делала меня финансово независимым во всех отношениях. Но на душе было тошно. Будто меня изнасиловали и сбросили с поезда жизни в канаву. Никогда от этого не отмыться, и никакие златые горы не скрасят дальнейшего существования.

Время шло, мне давно пора было уйти, чтобы как можно скорее попасть в клинику, а я всё сидел и тупо смотрел на песчаниковое изваяние древней царицы, так сильно похожей на сивиллянку. И только когда почувствовал, что действие второй дозы наркотика подходит к концу, тяжело поднялся, подошёл к скульптуре, взял её в руки и понёс к сканеру. Пришла пора расставить все точки над «i».

14

Как я ни зарекался, что моей ноги не будет в марсианской клинике межвидовой хирургии и для реабилитации выберу любую другую, пришлось изменить своему слову. Здесь я рационалист – если данное обещание входит в противоречие с поставленной целью, его надо забыть. А мой организм настолько разбалансировался, что последуй я своему зароку, на Каллисто, где находился ближайший после Марса госпиталь межвидовой хирургии, скорее всего, доставили бы мой труп.

Полгода я провёл в марсианской клинике, где подвергся весьма интенсивному лечению. На удивление, жабры отторглись нормально, не вызвав никаких проблем. Гораздо сложнее обстояло дело с биочипами, точнее, с первым. Он вышел из строя в момент управления моим организмом, из-за чего серьёзно пострадала нервная система, получив ложную команду к самораспаду, в то время как она адресовалась только биочипу. Постепенно у меня начали отниматься руки, ноги, речь, но, в конце концов, нейрохирург целитерец сотворил чудо и поставил меня на ноги. Правда, ещё год до полного выздоровления мне пришлось проходить курс реабилитации в санатории Большого Сырта, время от времени наведываясь в клинику на обследование, так что сафари на Сивилле пришлось отложить на неопределённое время. Кстати, попутно в моей крови обнаружили частички двумерной воды. Имелось с десяток предположений, каким образом они туда попали, но вот каким образом они удерживались в организме, не было даже гипотезы. Ещё один артефакт. Впрочем, присутствие частичек двумерной воды никак не отражалось на здоровье, они мне не мешали, разве что когда я глядел в зеркало и замечал искорки в своих глазах, настроение у меня портилось. С тех пор я редко смотрюсь в зеркало.

Долгое пребывание в клинике поставило крест на моей мечте о финансовой независимости. Находясь на лечении, мне некогда было заниматься продажей раймондского артефакта, и вынужденное промедление привело к печальным результатам. Примерно через полгода после моего возвращения с Раймонды эстурианский тополог Яйрусо Кортнич не только теоретически обосновал теорию перехода трёхмерных тел в двухмерность, но и осуществил этот переход на практике. Двумерные украшения стали штамповать как пуговицы, и их цена сразу опустилась до стоимости бижутерии. Так что подаренная мне раймондцами двумерная морская звезда воистину оказалась данайским даром.

Чеки от Тотта Мальконенна за лечение приходили в клинику регулярно, но с крелофонистом я больше никогда не встречался и даже не разговаривал по видеофону. А покинув Марс, вообще забыл о его существовании. Так и не знаю, получилось ли у него что-нибудь на ниве крелофонии под влиянием пения диких занзур или нет, но нигде никогда не встречал афиш, приглашающих на концерт крелофониста Тотта Мальконенна. Похоже, его идея фикс с треском провалилась, но меня это нисколько не волновало.

Зато в те редкие моменты, когда доводилось смотреть в зеркало, и я замечал в зрачках блеск крупиц «неощутимой пыли», мне вспоминался Теодор Броуди, с его иезуитски изощрённой хитростью «облого чудища». Похоже, биологи сильно ошибаются, считая каждого раймондца индивидуальной личностью. В какой-то степени это так, но до определённых пределов. Видел я аморфную массу «облого чудища» во время открытия выставки, видел шабаш раймондцев с пересмешницами на озере Чако и убеждён, что вся раймондская цивилизация на самом деле единый организм, управляемый праразумом Ухтары, сидящим в бездонной глубине озера Чако. Иначе как единым сознанием всех раймондцев не объяснишь поведение таможенника, просвечивавшего сейф с древней скульптурой. Будь он индивидуальной личностью, он непременно арестовал бы меня за контрабанду, но он ЗНАЛ, что за скульптуру я везу, и почему меня необходимо пропустить. Допущение, что в афёре с древними произведениями искусства Земли задействован большой круг лиц, не выдерживает никакой критики, поскольку в подобном случае тайное довольно быстро становится явным. Однако до сих пор в Галактическом Союзе об афёре раймондцев никто не подозревал, и даже наоборот – выставка «голографических копий» древнего искусства Земли на Раймонде удостоилась включения в каталог исторических ценностей Галактического Союза. В пользу же моей версии было и то, что ни одна личность в Галактическом Союзе не имеет таких финансовых возможностей, чтобы позволить себе создание точных хронологических копий всех произведений искусства, представленных на выставке. Это по силам только крупному государству или цивилизации, но тогда секрета акции не утаишь, разве что эта цивилизация представлена единым существом. А о том, что настоящая скульптура египетской царицы Нэфр’ди-эт продолжает экспонироваться на выставке в i-Эрмитаже, а её идеальная хронологическая имитация находится на вилле Мальконенна, знали только я и «облое чудище». Голограмма – это сказочка для отвода глаз, чтобы придать status quo существованию выставки.

То, что бюст Нэфр’ди-эт на вилле Мальконенна всего лишь искусная хронологическая имитация, я убедился, просканировав её перед тем, как навсегда покинуть поместье крелофониста. Любой материальный предмет, на который нанесена плёнка темпорального сдвига, никогда и никоим образом от него не избавится. Даже если растереть скульптуру в порошок, каждая частица при соответствующем анализе покажет темпоральное возмущение. Но когда я поставил скульптуру на сканер и ввёл в просверленную полость указательный палец, то он, как ни в чём не бывало, проявился на экране.

Но тогда моему больному сознанию померещилось, что я вижу совсем иное. «Облое чудище», сжав кулак, ехидно демонстрировало с экрана распрямлённый средний палец, двигая им снизу вверх.

КРЫЛЬЯ СУДЬБЫ

1

В космопорт «Элиотрея» я прибыл лайнером пестуанской корпорации «Space Union». Этот космопорт один из десяти крупнейших портов Млечного Пути, но на Земле мало известен, поскольку расположен на противоположном краю Галактики, а землянам для межгалактических путешествий гораздо удобнее пользоваться космопортом «Весты», находящимся неподалёку от Солнечной системы. К тому же для путешествий внутри Галактики не обязательно отправляться из космопорта – с любой космостанции, оснащённой створом гиперперехода, можно попасть практически в любую точку обжитого сектора Млечного Пути. Но только из космопорта «Элиотрея» можно добраться до Сивиллы. Дело в том, что Сивилла находится в малоизученной области межгалактического пространства с аномальными топологическими возмущениями пятого порядка, парализующими работу гиперствора. Поэтому раз в год из космопорта «Элиотрея» к Сивилле совершает рейс допотопный фотонный корабль.

Предъявив в справочном бюро билет на Сивиллу и задав простенький вопрос, когда начнётся посадка, я неожиданно получил весьма обстоятельный, пространный ответ. Доброжелательная бастургийка, меняющая свечение тела разноцветными волнами как каракатица, долго и витиевато объясняла, что фотонный корабль «Путник во мраке» неделю назад прибыл из рейса, в настоящее время находится в доках на профилактическом осмотре и дозаправке, и только завтра утром его поставят к причалу. Тогда же и начнётся посадка. Извиняясь за сложившиеся обстоятельства и рассыпаясь в любезностях, бастургийка предложила на ночь гостиничный номер для транзитных пассажиров за счёт корпорации, но я вежливо отказался. Прибыл я в порт в одиннадцатом часу ночи усреднённых суток Галактического Союза, которые короче земных почти на три часа, так что до посадки на рейс оставалось не более десяти часов. А по корабельному времени пестуанского лайнера сейчас было утро, я хорошо выспался и в отдыхе не нуждался.

Проявив максимум галантности, на которую только оказался способен, я минут пять шаркал ножкой и раскланивался как китайский болванчик, безуспешно пытаясь соревноваться со сверхвежливой бастургийкой в комплиментарности и не зная, как выпутаться из сложившейся ситуации. Куда дилетанту тягаться с профессионалкой! Уж и не рад был, что обратился к ней, а не воспользовался автоматической справкой. К счастью, в этот момент к справочному бюро, тяжело переваливаясь на коротких ногах и приволакивая хвост в условиях несколько повышенной для него гравитации, приблизился пожилой астуборцианин. И бастургийка была вынуждена выпустить меня из тенет вежливости. Зардевшись пунцово пульсирующим светом, причудливым реверансом закончила диалог и переключила внимание на нового клиента.

Предчувствуя небольшой скандал, я попытался побыстрее ретироваться – аскетические астуборциане отличались прямотой и лаконичностью в общении, и быстро теряли самообладание, когда разговор приобретал пространное направление. Ну а витиеватость речи и многословие считалось у них чуть ли не оскорблением. Однако ретироваться у меня не получилось – диалог между бастургийкой и астуборцианином оказался настолько неожиданным и скоротечным, что я не успел и шагу ступить.

– Чг нд? – приосанившись, надменно гаркнула бастургийка в лицо астуборцианину.

– Нжд спрвть нд! – пророкотал астуборцианин.

– Сртр кнц глвнг крдр нпрв, дрвн! – отрезала бастургийка сварливым тоном, и почти все транзитные пассажиры, находившиеся в зале, невольно повернули головы к справочному бюро.

Астуборцианского я не знал, транслингатора с собой не было, но вживлённые в нервную систему биочипы уловили направленность разговора, со стороны больше похожего на бранную перепалку. С прямолинейной непосредственностью представителя слаборазвитой цивилизации астуборцианин громогласно интересовался расположением туалета, поскольку отправление естественных потребностей организма не было выведено в их сообществе за рамки морально-этических норм. Что с них возьмёшь, кроме первобытнообщинной ментальности? Дети дикой природы…

– Блгдр, – нимало не смущаясь, пророкотал астуборцианин и степенно направился в указанном направлении.

Тут бастургийка заметила, что я наблюдаю за пикантной сценой, и надменно-высокомерное выражение на её лице мгновенно сменилось на умильно-слащавое. Будто маску сдёрнула. Или надела. Она было открыла рот, чтобы вновь обволочь моё сознание пеленой безмерно учтивого сладкоречия, но я развернулся и зашагал прочь. Ошибся я, приняв её за гуманоида, – так быстро перевоплощаться могла лишь виртуальная копия. Непонятно только, почему в биоэлектронную систему обслуживания космопорта Элиотрея заложены искажённые сведения о современном земном бонтоне, перед нормами которого бледнеют древние этикеты при дворах египетских фараонов, французских королей и китайских императоров? Удалённостью от Земли и звёздного сектора расселения человечества это никак не объяснялось – сведения обо всех гуманоидных расах Галактического Союза распространялись по обжитым территориям централизованно и малейшие изменения в них преследовалось по закону: одно дело – высокопарный слог общения, совсем другое – накормить гуманоида пищей иной расы. Изысканное блюдо одних для других может оказаться первостатейным ядом.

Бесцельно послонявшись по коридорам, я заглянул в пункт галактической межпространственной связи, в последний раз связался со своей виллой и поинтересовался у киберсекретаря, не поступило ли каких-нибудь новых сведений о Сивилле. С лайнера «Путник во мраке» любые переговоры с кем бы то ни было будут невозможны из-за всё тех же топологических возмущений пространства на траверсе корабля. Как я и предполагал, ничего нового секретарь не обнаружил, хотя на протяжении года самым тщательным образом занимался просеиванием баз данных информотек Галактического Союза в поисках крупиц информации о Сивилле.

Покинув пункт связи и поднимаясь по пандусу к обзорным площадкам космопорта, я неожиданно вспомнил, какой именно вопрос задал секретарю, и чертыхнулся. Все мы умны на лестнице или, говоря языком моих славянских предков, крепки задним умом. Последние полгода в информационных сетях человечества активно муссировались выводы любопытного социологического исследования туббоцильского Центра межэтнических отношений. Ажиотаж вокруг социологического исследования и неугасающий интерес к его выводам объяснялся тем, что результаты напрямую противоречили теории вероятности в самом элементарном её проявлении. Известно, что при достаточно большом количестве случайных чисел, выпавших, скажем, при игре в рулетку, отношение чётных чисел к нечётным будет стремиться к единице. То есть количество выпавших чётных чисел будет равно количеству нечетных. Пятьдесят на пятьдесят или «фифти-фифти». Ещё проще пример – игра «в орлянку». Не знаю, что подвинуло туббоцильцев не поверить «орлянке», но они исследовали около полумиллиарда вопросов, заданных по информационной сети, разделив их на две группы, условно классифицированные как «чёт» и «нечет». Группу так называемых «оптимистических» вопросов, построенных по принципу « Есть ли что-нибудь новенькое?», и группу «пессимистических» – « Нет ли чего-нибудь новенького?» Что касается «пессимистов» и «оптимистов», задававших вопросы, то здесь теория вероятности подтвердилась полностью – и тех, и других было «фифти-фифти». Но вот ответы… Восемьдесят процентов ответов на «оптимистические» вопросы были положительными, восемьдесят процентов ответов «пессимистам» – отрицательными…

Походя наблюдая за развернувшейся широкомасштабной полемикой вокруг туббоцильского социологического исследования, я посмеивался над разгоревшимся ажиотажем. В который раз глупцы от средств массовой информации пытались примерить к человечеству инопланетное платье, не замечая, что на талии оно трещит по швам, а на груди топорщится избыточными складками. Туббоцильцы были хоть и слабенькими (на подкорково-интуитивном уровне), но миелосенсориками. Поэтому предчувствие варианта ответа накладывало на формулировку вопроса свой отпечаток, а социологическое исследование, насколько понимаю, туббоцильцы проводили в своём секторе компактного проживания.

Однако посмеивался я у себя дома, сейчас же, когда вспомнил, что задал киберсекретарю вопрос: « Нет ли новой информации о Сивилле?» – испытал чувство досады. А вдруг я не прав? Велика суггестия информационных сводок…

Впервые я направлялся в экспедицию столь неподготовленным. Почти на авось. Нет, что касается экипировки, то, пожалуй, даже переусердствовал. Столько оборудования и аппаратуры никогда с собой не брал – сведения о Сивилле оказались слишком скудными, и пришлось включить в экипировку массу вещей на случай непредвиденных обстоятельств. По правде, затея была полной авантюрой, сплошь состоящей из «непредвиденных обстоятельств», чего я себе никогда не позволял даже в молодости, а после шестой экспедиции, на Ауквану, – ни в малейшей степени. После той злосчастной охоты (воспоминания о которой были столь основательно заблокированы в сознании, что даже в мыслях не допускалось путём обмена заполучить в свою коллекцию так и не добытый мной экземпляр Pediptera Auqwana , довольно часто встречающийся в обменных каталогах коллекционеров) я неукоснительно придерживался золотого правила щепетильно-доскональной подготовки экспедиций. Но вот, поди же ты, сподобился… Не знаю, что здесь сказалось: то ли расслабился в преддверии приближающейся старости (хотя ни внешне, ни внутренне этого пока не ощущал), то ли проявились славянские корни (кажется, у моих пращуров по отцовской линии был такой божок – Авось, и они его оченно уважали), то ли на моё сознание магическим образом воздействовал незаконченный рисунок прекрасного сивиллянского Papilionidae , исполненный на клочке бумаги меступянином в баре космопорта «Весты».

Позже я скрупулёзно проработал все имеющиеся сведения о необычной технике живописи, передающей движение плоскостного изображения. Оказалось, что данной техникой владеют только меступянские художники, да и то немногие. К тому же на представленных мне по информсети лучших образцах меступянской плоскостной живописи движение выглядело синхронизировано-автоматическим, вздрагивание же крыльев сивиллянского Moirai reqia , нарисованного светокарандашом на клочке бумаги, представлялось неритмичным, живым, что, по мнению меступянских искусствоведов, отобразить невозможно.

Так или иначе, но я отважился на сафари не имея почти никаких сведений о Сивилле – загадочной планете гадалок и предсказательниц, изредка появлявшихся в различных секторах Галактического Союза и с абсолютной точностью предрекавших как малозначительные события, так и глобальные. Даже приблизительно не представляя размеров экзопарусника, мне пришлось отбирать в экспедицию разнокалиберные ловчие снасти, естественно, основываясь на разумном допущении, что произвести неизгладимое впечатление на меступянина мог Papilionidae с размахом крыльев от двух-пяти сантиметров до десяти метров. В рассуждения вкрадывалась лишь одна неточность – судьба побывавших на Сивилле гуманоидов красноречиво свидетельствовала, что впечатление от экзопарусника было чересчур неизгладимым, поэтому размеры Moirai reqia могли оказаться ошеломляющими. Как, скажем, размеры единственного крыла межзвёздного парусника Parnassius diaastros , величина которого, по некоторым данным, достигала одной десятитысячной астрономической единицы. Этаким крылом можно раз и навсегда «укрыть» Землю от Солнца. Но, во-первых, полной уверенности, что такое впечатление на побывавших на Сивилле оказал именно парусник, у меня не было, а во-вторых, более крупного экземпляра я бы не смог доставить в полной сохранности на фотонном корабле «Путник во мраке». Что-что, а габаритные размеры помещений корабля я, по полученным из имформсети данным, изучил досконально.

Поднявшись на обзорную площадку, я оказался один на один с глубоким космосом. И хотя знал, что таких небольших площадок, накрытых прозрачными полусферами, на обшивке корпуса космопорта преогромное множество и на многих из них сейчас находятся посетители, величие беспредельной пустоты подавляло до такой степени, что присутствие иных живых существ где-то поблизости казалось нереальным. Были только я и Вселенная, разрезанная пополам чёрной плоскостью космопорта «Элиотрея».

В отличие от большинства космопортов Млечного Пути, космопорт «Элиотрея» находился практически вне нашей Галактики, на границе её гало, поэтому звёздное небо здесь сильно отличалось от небесных панорам других космопортов. Слева, отрезанный посередине близким горизонтом космопорта, уходил в зенит звёздно-туманный конус Млечного Пути, справа, почти неразличимым белесым, как молочные пятна, пунктиром проглядывали очертания Великого Аттрактора, а всё остальное тонуло в глубокой черноте межгалактического пространства. И где-то в этом мраке находилось невидимое отсюда невооружённым глазом солнце Сивиллы, к которому мне предстояло лететь.

Если с Земли можно наблюдать спиральные рукава Млечного Пути, то с этой точки обзора Milky Way Galaxy отнюдь не похожа на спиральную галактику, скорее, на линзовидную, если не эллиптическую. А расположенная в этой проекции над самым балджем сфероидальная клякса карликовой галактики-спутника Sagittarius dSph придавала Млечному Пути вид никак не выше типа E2, приближая его к шаровидному. Хотя на самом деле я видел картинку пятидесятитысячелетней давности – на настоящий момент реального времени Sagittarius dSph начала поглощаться нашей Галактикой. Долго свет идёт от звёзд – не верь глазам своим, глядя на небо.

Но не волновал меня ни древний, по отношению к реальному времени, вид Млечного Пути, ни ошеломляющая тайна скопления миллионов галактик Великого Аттрактора, ни завораживающий мрак межгалактического пространства. Подобно представителю африканского племени догонов, видящих с Земли невооружённым глазом звёздную систему и планеты Сириуса, я пытался разглядеть в беспросветном мраке между Млечным Путём и Великим Аттрактором неприметную звёздочку с единственной планетой, куда вела меня судьба. Тщетно. Не обладал я столь острым зрением, не было в моём роду африканцев.

И всё же на сердце было тепло. Немногие из тех, кто стремился попасть на Сивиллу, сумели побывать на планете, но в том, что именно мне посчастливится – был абсолютно уверен. Кивок сивиллянки в ресторане лайнера компании «Галактика», совершавшего гиперпереход к космостанции «Раймонда-II», дорого стоил. Вот почему я позволил себе отступить от «золотого правила» сверхтщательной подготовки к экспедиции и проделал умопомрачительный путь из конца в конец нашей Галактики. И теперь, можно сказать, до моей цели рукой подать – оставшийся путь по сравнению с преодолённым составлял настолько мизерную величину, как будто я, пройдя пешком из края в край большого города, уже стоял на пороге дома, куда меня пригласили. Осталось только постучаться в дверь.

2

Напрасно я столь пренебрежительно отнёсся к воздействию глубокого космоса на свою психику, предполагая, что меня не задевает величественная незыблемость Вселенной. Было в её мрачной беспредельности нечто гипнотическое, безвременное, как в радужном свечении крыльев млечника, и когда я покинул обзорную площадку, оказалось, что провёл наедине с Вселенной более девяти часов, в то время как мне представлялось – не более получаса. Слегка кружилась голова, после долгого стояния ноги отекли, налившись свинцовой тяжестью, и очень хотелось есть.

До посадки на лайнер «Путник во мраке» оставалось около часа, и я на ватных ногах побрёл в ближайший ресторан. В утреннее время посетителей в зале ресторана было немного, и я, усевшись за ближайший свободный столик, принялся манипулировать с заказом.

Транзитных пассажиров во время пересадки кормят бесплатно – достаточно предъявить билет. Но это имеет и свой минус – в космопортах, далёких от сектора компактного проживания расы, кормят стандартным обедом, предложенным консульской группой расы при Координационном совете Галактического Союза. Зная наперёд меню (для людей в стандартный обед входили вегетарианский овощной суп, салат из свежих огурцов, капусты, яблок и чего-то там ещё растительного, порция цыплёнка-гриль, картофельное пюре, а из напитков – кофе, минеральная вода и апельсиновый сок), я решил заказать весь комплекс, а если понадобится, то и повторить. Вложив билет в щель на подлокотнике кресла, я набрал на шифраторе галактический код человечества. Хорошо, что не успел нажать на кнопку «Подать всё», так как высветившееся в центре стола меню состояло из двадцати страниц, а перечень блюд содержал более двухсот наименований. Вот тебе и космопорт у «чёрта на куличках» по отношению к сектору расселения человечества! Похоже, люди на «Элиотрее» бывали часто и в большом количестве, хотя, проходя по многочисленным залам космопорта, я не встретил ни одного землянина. Но размышлять над этим несоответствием не хотелось, зверски хотелось есть. Глаза разбежались при виде перечня блюд, однако чувство голода не способствовало обстоятельному выбору. Тыча в меню пальцем фактически наугад, я заказал с десяток блюд, названия которых понравились с первого взгляда. Запечённый бараний бочок под чесночным соусом, утку в сметане с брусникой, салат из осьминогов, заливную осетрину с хреном, салат из ананасов и манго… Перечисленные блюда значились в меню подряд (в здешнем ресторане, как и в ресторанах большинства космопортов, далёких от Земного сектора, их не разграничивали на закуски, первое, второе, десерт), пропустил только жульен – в одной из браконьерских экспедиций своей молодости, скрываясь во время охоты в мангровых зарослях от егерей Лиги защиты возможно разумных животных, мне пришлось почти месяц питаться исключительно сырыми грибами, и с тех пор не то чтобы испытывал к ним идиосинкразию, но, по возможности, не употреблял.

Получился почти Лукуллов пир – как ни сдерживал себя во время заказа, но когда блюда стали выплывать из недр стола, то заняли всю столешницу. Виной тому оказались невнимательность и поспешность – не посмотрел в графу раскладок и не обратил внимания, что порции здесь рассчитаны почему-то не на среднестатистического землянина, а, как минимум, на Гаргантюа. К примеру, бараний «бочок» оказался размерами с телячий и весил никак не меньше десяти килограммов. Впрочем, после велеречивой комплиментарности виртуальной бастургийки из справочного бюро следовало ожидать «неувязочки» и в отношении застолья.

Сконфуженно оглядевшись, но не встретив насмешливых взглядов (вряд ли кто из посетителей ресторана знал нормы потребления землянина), я махнул рукой на приличия и приступил к трапезе. В конце концов биохимия есть биохимия – на кухне объедки будут разложены на составляющие элементы, а затем из них синтезируют какое-нибудь фосфорорганическое желе, являющееся изысканным блюдом гуманоидов магматических миров. Неизвестно ещё из чего мой обед состряпан…

Минут пять я неразборчиво поглощал пищу, стараясь побыстрее утолить чувство голода и нисколько не заботясь о том, как выгляжу со стороны.

– И да поделится всяк пищей насущной со страждущим, сирым и убогим! – внезапно услышал я рокочущий бас.

Не поднимая головы, налил в стакан минеральной воды, выпил и, ощутив, как чувство голода начало притупляться, поднял глаза.

Наконец-то я увидел на Элиотрее землянина. «Сирым и убогим страждущим» оказался не в меру тучный монах Ордена странствующих миссионеров в тёмно-бордовой рясе и с большим серебряным крестом, висящим на шее на увесистой цепи. Он стоял по ту сторону столика, клобук рясы был надвинут по брови, и из его тени меня жгли фанатичным взглядом неподвижные глаза.

Ну что за напасть такая! Давно заметил, стоит в кафе или ресторане сесть за столик, как тут же находится кто-либо, стремящийся навязать себя в собеседники. Или в сотрапезники, как этот монах.

Не проронив ни слова, я перевёл взгляд на стол, отрезал от бараньего бока кусок, перенёс на тарелку и принялся есть, теперь уже соблюдая все правила застольного этикета. Но с таким видом, будто никого рядом не было.

– Да не оскудеет рука дающего! – пророкотал монах и уселся за столик. – Как понимаю, сын мой, бараний бочок вы больше не будете?

Блюдо с бараньим боком двинулось по столешнице в его сторону.

Я исподлобья стрельнул в наглеца колким взглядом, но не добился желаемого. Монах на меня не глядел, сосредоточив внимание на блюде. Он сбросил с головы клобук, явив миру обширную блестящую лысину, извлёк из складок рясы большой нож, отрезал внушительный кусок мяса и, взяв его руками, стал жадно есть. Чем-то монах напоминал Ламме Гудзака – друга Уленшпигеля в его странствиях, – но не было на лице восседавшего напротив служителя церкви добродушия чревоугодника. Лицо было сурово и скорбно, как и полагается аскетическим монахам ордена Странствующих миссионеров, путешествующих по Вселенной в трюмах грузовых кораблей без билетов и гроша в кармане. Питаясь исключительно подаянием, они разбрелись по космостанциям и космопортам подобно синантропным насекомым, и, в принципе, были достаточно безобидны. Когда не проповедовали.

– Не стоит набиваться мне в отцы, – жёлчно бросил я. – По всем параметрам вы не подходите.

Монах отложил кусок мяса, прожевал, вытер губы тыльной стороной ладони и вперился в меня тяжёлым взглядом.

– Не богохульствуй! – назидательно воззвал он. – Все мы дети Господа нашего, а я – разверстые уста Его в этом мире.

– Подставной батюшка? – индифферентно поинтересовался я.

Глаза монаха воспылали праведным огнём.

– Еретик! – громовым басом возвестил он. – Гореть тебе в геенне огненной!

– Но-но! – повысил голос и я. – Только без эмоций, а то в два счёта из-за стола вылетишь и голодным останешься! Я – атеист, и моя вера ничем не хуже твоей. Разница между нашими верами лишь в начальных постулатах – я верю, что бога нет, а ты, монах, что он есть. Но я не собираюсь заниматься пропагандой своего мировоззрения, чего и от тебя ожидаю.

Минуту мы сверлили друг друга непримиримыми взглядами, наконец монах потупил взор и снова взялся за бараний бочок. Приземлённые потребности превысили горние амбиции. Не таким уж и фанатичным оказался монах, как мне поначалу представилось.