Ботаники не сдаются Логвин Янина
— Эй! — возмущаюсь. — Так нечестно! — шутливо ударяю его по руке, но понимаю, услышав в ответ смех: не признается. — Ну и ладно! — отворачиваюсь от парня и вскидываю к небу голову.
Нас накрыла ночь — бархатная и лунная. Настоящий звездный шатер. Вокруг такая красота, что ею нельзя не восхититься.
— Какое сегодня глубокое, звездное небо, — замечаю с тихим восторгом. — Наверняка, таким ты его и видел мальчишкой.
— Да, — соглашается Воробышек, став серьезным. — Именно поэтому я тебя сюда и привез. Хотел показать. Считай это моей личной степенью доверия.
Он тоже смотрит вверх, и я вдруг представляю его маленьким мальчиком, отчаянно пытающимся сосчитать звезды — милым и синеглазым.
— Звездочет, надо же, — произношу задумчиво. — Представляю, как тебе было обидно.
— Еще как, — не отрицает Иван. — Удивительно, что Женька не забыла. Я до сих пор помню то первое чувство беспомощности. Тогда оно меня по-настоящему потрясло. Но разве их возможно сосчитать все?
Я оглядываюсь и смотрю на парня. Внезапно решаюсь. У нас нет покрывала, но майская трава шелковистая и молодая. И мне вдруг хочется запомнить эту ночь на всю жизнь, отметить ее в памяти каким-то особым поступком. Пусть нелогичным и глупым, но таким же шальным, как наш ночной визит на холм.
Я опускаюсь и без страха ложусь в траву. Раскидываю руки, чтобы почувствовать свободу.
— Катя? — слышу удивленное.
— Вань, иди сюда! — прошу. — Пожалуйста! Я хочу тебе кое-что показать!
— Замерзнешь, дуреха…
— Да, ерунда! Иди же! — зову, и он ложится. Я чувствую, как его плечо касается моего, и эта близость вызывает приятное тепло. Я достаю телефон и приближаю фокус. Экран тут же вспыхивает белыми точки.
— Смотри сколько их, — показываю на экран, а затем и в небо рукой. — Небесных светил! Сейчас над нами находятся около трех тысяч звезд — это те, которые можно увидеть невооруженным глазом с земной поверхности в одном из полушарий. А всего их около шести тысяч. У трехсот из них — самых ярких — есть собственные имена. Считается, что человечество еще на заре своей сознательной жизни сделало одно важное открытие.
— Какое же? Что это не золотые жуки, выползшие из чрева черепахи?
— Не смейся. Люди всего лишь пытались мыслить логически.
— Ладно молчу, продолжай.
— Они заметили, что проходит день, месяц, год, а рисунок неба не меняется. А значит, можно пуститься в плаванье и найти дорогу домой. Запомнить расположение созвездий и нарисовать первые звездные карты. Можно обрести надежду и опыт.
— Однако звезды движутся.
— Верно. Как и все во Вселенной. Чтобы изменился рисунок созвездий, должно пройти не меньше двадцати пяти тысяч лет.
— Мы не увидим, Умка.
— Но мы знаем! Да, наша жизнь коротка и похожа на миг, но наши знания делают нас сильными! Мы познаем Вселенную колоссальными шагами по ее же меркам! Мы, которых почти не существует, пытаемся понять ее природу с историей в миллиарды лет! Ты представляешь это?
— Да уж, ничего не скажешь, мощь впечатляет.
— Ты знаешь, что большинству созвездий люди дали имена еще четыре с половиной тысячи лет назад? Еще и близко не было пирамиды Хеопса и Христианства, но уже были Большая и Малая Медведицы, Орион, Дева и Водолей! Это удивительно, Вань!
Я чувствую, как плечо парня шевелится — он придвигается ближе.
— Ничего удивительного, — отпускает смешок. — Люди всегда придавали большое значение звездам. Ты забыла, сколько придумано сказок и легенд? Это же легко — лежать в траве и мечтать. Смотреть в небо и видеть прекрасную Деву или меткого Стрельца. Даже я знаю одну сказку. Для ребенка шести лет она казалось очень правдоподобной.
— Расскажи, — неожиданно для себя прошу. — Я люблю небо.
— Ты серьезно? — но в голосе Воробышка уже не слышно смеха. О чем он сейчас думает, я не знаю, но очень хочу узнать.
— Да. Пожалуйста, расскажи мне. Может, ты знаешь, откуда на небе берутся звезды? Как появляются эти горящие огоньки?
— Знаю.
— Откуда же?
Мы переглядываемся и снова смотрим вверх.
— Где-то среди нас живет маленький, тихий и добрый человечек. О нем никто не слышал, никто не знает, как его зовут, он застенчивый и скромный, но выполняет очень важную работу. Каждый день он ходит среди людей и собирает слезы печали. А когда наступает ночь, делает из них яркие звездочки и вешает на небо. Там они горят до тех пор, пока печаль не исчезнет. Тогда звезды падают, и каждый счастливчик может загадать заветное желание, которое непременно сбудется. Вот откуда берутся звезды.
— 39 —
— Да, я помню эту сказку, — говорю. — Так человечек превращает людскую печаль в счастье. Вань? — поворачиваю голову и вижу, что парень привстал на локте и смотрит на меня. Глаза привыкли к темноте, взошла луна, и я могу различить его взгляд.
— Что, Умка? — он произносит мое прозвище мягко и совсем без смешка. Здесь и сейчас мы одни, и звезды неожиданно нас сблизили.
Я немного колеблюсь, но все же признаюсь:
— Мне кажется, что сегодня ты этот человечек, а я увидела падающую звезду и загадала желание.
И это действительно так. Моя печаль, возникшая в танцевальном зале, этой ранней ночью благодаря Ивану превратилась во что-то, похожее на тихое счастье и ощущается светом в душе.
— И что же ты загадала? — Воробышек спрашивает негромко, но что-то в его вопросе и голосе заставляет повременить с ответом, а сердце застучать быстрее.
Он вдруг склоняется ко мне — низко-низко. Опускает ладонь на щеку и прячет пальцы в волосах. Его прикосновение нежное и горячее, как и дыхание, которое я неожиданно чувствую у самых губ. Оно обжигает встречей и будит во мне фейерверк эмоций — тысячу, пронзивших кожу огнем иголочек:
— Катя, скажи, что меня!
Если и может любая девчонка мечтать о первом поцелуе, то наверняка о таком. Когда парень, похожий на мечту, а над головой — черный бархат звездного неба. Когда по-особенному звучит имя, а мир один на двоих.
Конечно, его. А разве может быть иначе?
Ванька целует не спеша, неглубоко и осторожно, словно только пробует меня на вкус. Отстранившись, снимает очки и возвращается, чтобы задержать свои губы на моих уже дольше. Припадает крепче. Нажимает на рот языком, опускаясь телом на мою грудь. Это так ошеломительно и откровенно, я словно с головой ухожу под воду, и от новых ощущений, наполнивших легкие, силюсь вдохнуть воздух.
— Катя…
Незаметно для себя опускаю руки на широкие плечи и поднимаю подбородок, когда он касается губами шеи. Вот сейчас мы так близко, как никогда в танце.
Воробышек смотрит на меня — прикипает вниманием. От его близости тепло, от дыхания — горячо, а сердце стучит, стучит, стучит… и хочется еще и еще этого огня и иголочек, приятным током пронзающих тело. Не знаю, что Иван видит в моих глазах, но он тихо спрашивает, и не думая отпускать:
— Ты не ответила на поцелуй. Тебе не понравилось?
Что? Мне? Да у меня голова идет кругом! От этой ночи и от него, разве не видно? Но в вопросе звучит странное ожидание, и я понимаю, что он не даст мне смолчать.
— П-понравилось. — Господи, а как отвечать-то? — Очень, — тихо признаюсь, хотя щеки и вспыхивают румянцем. Хорошо что ночь, и можно скрыть неловкость и стыд. И собственный блеск в глазах, в которых отражается желание.
Или не скрыть? Кажется, не скрыть, потому что Воробышек внезапно просит:
— Поцелуй меня. Я хочу.
Я тоже хочу пережить это снова — его вкус и ласку, и послушно отрываю затылок от травы, тянусь и нахожу его губы. Касаюсь их несмело — теплых и упругих своими — вспухшими и горячими, задерживаю прикосновение, словно хочу поймать его вдох. Жду и жду ответ, но ничего не происходит.
Какое-то время Ванька молчит. Я опускаюсь в траву, и мы смотрим друг на друга. Наша внезапная близость не окончена, его рука продолжает греть мой висок, большой палец поглаживает щеку… Я растерянно замираю, когда он спрашивает:
— Катя, неужели для тебя это в первый раз?
Первый. И врать ему бесполезно. Мне не сравниться с ним по части опыта.
— Это плохо?
Наверняка, да, думаю я. Скучно и все такое. Будь Ванька сейчас с другой девчонкой, они бы могли зайти значительно дальше звездных поцелуев, а я его разочаровала.
Я напрягаюсь, и он это чувствует. Не отпускает, когда порываюсь встать. Вместо этого опускает свой лоб на мой и смеется.
— Эй? Ты чего? — хмурюсь, не зная что ожидать. Но слышу в ответ легкое и вполне себе довольное.
— Господи, Очкастик, ты сплошной сюрприз!
Хм. Ну, наверное.
— А как же твой парень? Неужели никогда не хотел? Вы же не дети.
Мой «кто»? Ах да… Я уже однажды сказала «а», пришло время сказать и «б». Надеюсь, Ванька не распознает ложь. Мне совсем не хочется ему врать.
— Ну, мы не торопились. Он не настаивал.
Какими мы, должно быть, с моим воображаемым парнем выглядим сейчас глупыми в глазах Воробышка. И я не ошиблась.
— Похоже, он святой или дурак. Так как его зовут?
В голове стремительно проносится сотня имен, и не находится ни одного подходящего. Нет, все-таки одно имя меня спасает, которое я произношу каждый день.
— Сёма. С-семен. Пожалуйста, Вань, — прошу смущенно. — Я не хочу о нем говорить. Мы скорее с ним друзья. У нас непростые отношения.
— Ну, он точно молокосос, судя по голосу, — рассуждает парень. — А вот насчет статуса друга — что-то я сомневаюсь. По телефону он мне так точно таким не показался. Не переживай, я сам поговорю с ним. Не хочу, чтобы у тебя были проблемы.
— Что? Зачем? Лучше не надо!
— Боюсь, придется, Умка, — очень серьезно отвечает Ванька, — если мы хотим продолжить то, что только что начали.
Я замираю, не веря, что все правильно расслышала и поняла. Но ведь правильно?
— А мы… То есть, ты разве хочешь… со мной? А как же сюрприз? Ну, то, что для меня это впервые? Мне показалось, ты расстроился.
Воробышек касается носом моего носа и мягко губами губ. Шепчет тихо, вызывая в душе бурю эмоций и новую толпу мурашек на коже.
— Тебе показалось. Знаешь, Очкастик, это заводит. Когда дело касается тебя, меня заводит даже твое имя.
Он встает и увлекает меня вверх. Ставит на ноги, но не отпускает. Его руки ложатся на талию, притягивают ближе, и я снова могу чувствовать тепло его груди и дыхание на лице. И запах. Он классно пахнет, не стоит и отрицать, что меня влечет к нему.
— Ты необыкновенная, Катя, — говорит серьезно. — Я попробую сдержать себя. Мы все успеем с тобой, ведь так?
— Да…
— Просто отвечай мне, как чувствуешь, хорошо? И больше не закрывайся. Для меня ты тоже впервые.
Вот так признание. Оно ощущается на губах вкусной прохладой и отзывается огнем в сердце, когда мы вновь встречаемся и пропадаем в поцелуе. На этот раз более смелом и глубоком. Мои руки тоже не бездействуют и живут собственной жизнью. Они забираются под куртку парня и ложатся на спину. Я чувствую гладкие сильные мышцы и понимаю, что ткань мешает. Смелые мысли для дня первого поцелуя и для девчонки, до сих пор увлеченной лишь книгами. Но мне скоро девятнадцать и, кажется, настала моя пора взрослеть.
— 40 —
Мы возвращаемся не спеша, словно не желая прощаться. Когда подъезжаем к подъезду, Воробышек говорит негромко: «Беги, Кать! Поздно уже!» и только прикосновение к руке, какое-то по-особенному личное, напоминает о том, что между нами что-то изменилось.
Я оборачиваюсь уже у самых дверей, мотоциклист сидит в шлеме на черном спортбайке, но я точно знаю, что он улыбается. Так же широко, как я.
С ума сойти! Ванька Воробышек меня поцеловал! Меня — заучку и очкастика! И, кажется ему… понравилось? Ну и денек!
POV Воробышек
Ну и ночка! Такое снилось — как пацану, цветное и яркое, с Зубрилкой в главной роли. Честное слово, когда проснулся — не поверил, что сон. По шкале достоверности — девять из десяти. Пришлось принимать прохладный душ, чтобы успокоиться.
Нет, я, конечно, подозревал, что она неопытна — уникум Уфимцева, но чтобы настолько? Даже дух захватило, когда понял. И думать не думал, что так проберет. До сих пор меня никогда не интересовало прошлое человека. Ну, было и было. Встретились, провели время и разошлись. Зачем отягощать себя чужой историей и привязанностью? Искать встречи? Когда не подвязаны чувства, все происходит легко и оседает в теле коротким, взаимным удовольствием. Это по части Сани Гайтаева и Лаврика вешать лапшу на уши и заливать девчонкам глаза намеком на «все возможно». У меня все происходит предельно честно…
Точнее, происходило.
Мы с ребятами с опозданием заходим в лекционный зал, где недавно началась лекция по философии у нескольких групп. Шумим, здороваемся и проходим на места. Она стоит на кафедре — мой Очкастик. Очень серьезная худенькая девчонка с гордым взглядом умных глаз, сведшая меня с ума и не дававшая спать всю ночь, и стойко отбивает встречные вопросы нашего философа Мерзлякина. Он тот еще педант и зануда, способный любого студента ввести в транс или в ступор, но только не студентку Уфимцеву. И, кажется, ему это не очень-то по душе.
Коса лежит на плече, подбородок поднят, выгодно подчеркивая линию гордых скул. На нежных щеках лежит румянец. Ей непросто дается разговор перед такой многочисленной аудиторией, но она держится молодцом. Я сажусь и выключаюсь для всех. Мое внимание сосредотачивается на одном объекте, и вот уже не слышен шепот друзей и не долетают приветствия знакомых.
Я не могу сдержать улыбки, когда слышу ее ответ преподавателю, не оставляющий ему шанса не то, чтобы загнать ее в угол, но даже подвинуть в сторону воображаемого тупика. А может, я не прав и Мерзлякину это тоже нравится?
— Значит, Катя, ты полагаешь, что сегодня телеологическое объяснение термина «Креоцианизм»[34], его философская концепция претерпела изменения? Но разве существование церкви не доказывает обратное?
— Обратное доказывает существование христиан, разделяющих эволюционную точку зрения и готовых, оставаясь преданными концепции и церкви, тем не менее искать новые истоки знаний и доверять науке. И существование термина «Научный креоцианизм», впервые прозвучавший именно в среде протестантов-фундаменталистов, доказывающий неоспоримость тех или иных выводов. Нет, я не считаю, что сегодня философская концепция происхождения Вселенной от рук Творца претерпела изменения. На сегодняшний день утверждать подобное было бы глупо. Но я допускаю, что когда-нибудь ее приверженцы сойдутся в выводах и суждениях с нами — последователями учения Чарльза Дарвина. Отрицать прогресс науки и необходимость в ней — вот что есть настоящее безрассудство.
— Хорошо. Примеры.
— Пожалуйста. У нас есть пример знаменитого физика Уильяма Томсона — основателя современной термодинамики. Томсон был глубоко верующим человеком, и тем не менее его нельзя причислить к лагерю христиан-фундаменталистов, для которых Земля появилась всего шесть тысяч лет назад. Будучи противником теории Чарльза Дарвина «О происхождении видов», он тем не менее, как ученый, проводил опыты и расчеты, и не мог отрицать знания, которые подвели его к выводу, что наша Земля появилась около ста миллионов лет назад. То есть, был готов думать.
— Тогда почему же он отрицал теорию английского натуралиста, если был готов думать? В чем же было их расхождение — Томсона с Дарвином? Если, как ты полагаешь, оба следовали путем науки?
— Дарвин не был первым, кто представил развитие всего живого, как результат эволюции, как ошибочно думают. Этим он не удивил церковь. Но он стал первым, кто нашел и озвучил механизм изменений в знакомой нам среде — так называемый естественный отбор. Томсон считал, что за сто миллионов лет существования Земли эти изменения невозможны. Организмам понадобилось бы гораздо больше времени, чтобы достичь сегодняшнего состояния развития. Поэтому и отрицал теорию.
— При этом и сам противореча концепции креоцианизма? Верующий?
— Да. К этим выводам его подвела наука и факты. Сегодня, с открытием феномена радиоактивности, мы знаем, что возраст Земли гораздо старше. Ей четыре с половиной миллиарда лет. Этого вполне достаточно для существующего видообразования, и хорошо согласуется с теорией эволюции. Думаю, сегодня Дарвин и Томсон вполне могли завершить свой спор рукопожатием.
— А наш спор? Кто сможет дать ему оценку? Завершился ли он?
Мерзлякин, довольно грузный мужчина средних лет, встает из-за стола и смотрит на притихшую аудиторию.
— Богодухов! Может, ты? — обращается в нашу сторону. — Хотелось бы узнать твое мнение.
Лаврик болтает с Березой и не слышит. Мне приходится его хорошенько ткнуть локтем в бок.
— А? Что? — оглядывается друг.
— Мерзлякину ответь, — бросаю я, но Лаврик уже и сам сориентировался.
Он встает с места и виновато чешет затылок.
— Пал Палыч, а можно я вам в следующий раз отвечу? Что-то голова болит. Магнитные бури, наверно, свирепствуют.
— Можно, — соглашается преподаватель. — Если сейчас озвучишь, что именно я у тебя спросил.
— Пал Палыч, так голова же разболелась! И как на зло на вашей лекции! А все потому, что только вы заставляете мое серое вещество думать. Я не виноват!
Лицо белобрысого Лавра — гримаса искреннего раскаяния и вины, и Мерзлякин машет рукой.
— Ладно, садись Богодухов! — раздражается.
Но он не собирается оставлять в покое наш край группы, и поднимает сидящую позади Богодухова Снежану Крымову.
— Итак, повторяю для всех опоздавших, — произносит мужчина, — тема нашей сегодняшней лекции «Спор». Снежана, ты, как мастер по это части дай, пожалуйста, оценку нашему спору с Катериной. Каким он тебе показался? Что ты можешь сказать, исходя из своих знаний, об этом определении?
Брюнетка не отвлекалась на разговор, как Лаврик, но отвечать не торопится. Мерзлякин хитрец и запросто может ее схлестнуть с Уфимцевой, и Снежана это понимает. Мне на секунду становится жаль Крымову. В этой аудитории вряд ли кто-то сравнится по части умения отстаивать свое мнение с моим Очкастиком, и выглядеть глупо Снежане не хочется. Нравится ли мне это — о да!
Я смотрю на Умку — еще вчера удивился, какое точное прозвище ей дала ее семья — и вспоминаю вечер. Прошла всего ночь, а мне уже до зуда в пальцах хочется все повторить. Оказаться рядом, снять с нее очки, распустить волосы и при свете дня заглянуть в глаза — самые умные и голубые глаза на свете. Она красавица — и как я раньше не замечал? Как все не замечают?! И совсем не тихоня. Она тоже меня хотела и отозвалась — эту науку познать несложно. Изучала руками. Даже сквозь скованность я сумел почувствовать их первую решимость. В этой тоненькой девчонке скрывается огонь и разбудить его — вот то, что я хочу больше всего на свете. Но я понимаю: ей надо время. Кажется, вчера она превысила лимит своей смелости на много дней вперед и сегодня все утро прячется от меня.
Трусиха. Увидела мельком в коридоре и сбежала. Думала, я не заметил. Не выдержал, как только началась пара, написал, зная, что она где-то неподалеку в корпусе:
«Привет, Очкастик»
Ответ упал почти сразу. Значит, тоже думала обо мне.
«Привет… Клюв!»
Что? Шутница! Хорошо, что парни не поняли, почему я рассмеялся. Ладно, попробуем иначе.
«Привет, Умка»
Ну вот, задумалась. Так и вижу, как она оглянулась, вернулась к сообщению и поправила очки. Тонкие пальцы скользнули по клавиатуре.
«Привет, Звездочет»
«Хочу повторить. На чем мы закончили? Я бы кое-чем разнообразил повтор — мы упустили важные детали»
Не ответила. Я догадываюсь почему и улыбка не сходит с лица. Представил, как она, краснея, быстро прячет телефон в карман от чужих глаз. Сидит с минуту натянутой тетивой… и снова достает сотовый и тайком включает экран, чтобы еще раз увидеть и прочесть мои слова…
— Ну, спор — это обмен мнениями, — где-то далеко отвечает Крымова.
— Не совсем, — поправляет ее Мерзлякин. — Скорее состязание мнений. Но продолжайте, пожалуйста.
— Вы с Уфимцевой спорили на тему, э-э, разногласий в происхождении человека и… веры?
— Близко. Ваша оценка? Каким вы увидели наш разговор? На что это было похоже?
— На обычный спор.
— Обычных споров, милочка, к вашему сведению существует четыре вида. На диалог или, возможно, на ссору? Спором может выступить даже драка.
— Скорее на первое.
— Верно! Попробуйте дать точное определение этому виду спора.
Мерзлякин совершенно точно что-то хочет от девушки, но вот что, она понять не может и хмуро косится на Очкастика.
Вот это Крымова зря. Помощи отсюда ей ждать не стоит. Я поймал взгляд своей заучки — распахнутый, голубой и растерянный, и не намерен отпускать. Теперь она моя, пусть все подождут. Вряд ли Катя сейчас слышит, что происходит вокруг. У меня у самого учащается пульс и шумит в ушах. Сейчас мы оба переживаем случившееся с нами вчера еще раз…
Где-то далеко Мерзлякин рассуждает о дискуссии, как о самом конструктивном из видов спора, наиболее безболезненно уменьшающем момент субъективности. О корректных и некорректных приемах спорщиков. О социальных и личностных факторах, ведущих одну из сторон к победе. О полемике, эклектике, софистике[35]… О науке спора и еще черт знает о чем!
В этот момент все это находится за пределами наших взглядов и нас.
— Слушай, Птиц, — удивленно отзывается Лаврик, глядя то на меня, то на кафедру, где замерла Катя. Он толкает Никиту Березу и оба друга поворачиваются ко мне. — Мне кажется, или ты сейчас намеренно смущаешь ботаншу?
Намеренно? Пожалуй, да.
— Тебе не кажется. Я ее действительно смущаю.
— Ну и дела, — присвистывает Дух. — Она что? Настолько тебя достала?
— А что у них? Между ними что-то есть? — я слышу любопытный голос Крымовой и неуверенный смешок ее подруги, но мне нет дела до нее. Между нами все однажды случилось и успело забыться давным-давно.
— Ты с ума сошла, Снежанка. Что у них может быть? Она же Заучка! — Лавр тихо ржет. — Они просто танец совместный готовят, их София с деканом заставили. Видела бы ты с какой мы девчонкой недавно встретили Воробышка в «Трех китах» — куда до нее Уфимцевой. Прикинь, мы с Саней Птицу — познакомь. А он — валите лесом, у меня тут личное.
— Личное у него, ясно, Крымова? — добавляет Никита. — Так что не облизывайся, подруга. Я сам не видел, но Гай сказал, что там девочка — конфетка! А Уфимцева заслужила. Лезет, мелочь, на глаза! Такую послушаешь и через пять минут хочется застрелиться из-за своей ущербности.
— Да очень мне надо…
— Заткнись уже, Береза! — не выдерживаю. — А то я тебя сейчас сам заткну! Лаврик, хватит!
Я отвлекаюсь всего на секунду, и Мерзлякину удается вырвать у меня Очкастика.
— Катя, ответь, пожалуйста, аудитории, — просит преподаватель. — Кажется, сегодня на это способна только ты. — Сложив руки за спиной, он важно вышагивает по кафедре. — Так каким же из четырех известных видов спора воспользуется умелый спорщик, чтобы победить? Если допустить, что он искусный оратор и виртуозно владеет полемическим диалогом? Будет ли он вести дискуссию, уйдет в полемику, или прибегнет к эклектике?
Но Очкастик растерянно моргает, словно не может понять, где находится.
— Катя?!
— Й-я, да. Что? Ой. Т-точнее… А? Что вы сказали, Павел Павлович? — И все-таки смысл сказанного оседает в ее сознании, потому что, обернувшись к философу, она тихо отвечает: — Это бесполезно. Владеющий четырьмя навыками, будет использовать их все, чтобы доказать правду. Если понадобится, применит силу.
Кажется, я переусердствовал. Щеки у Умки просто пунцовые.
— Павел Павлович, — просит девчонка, — можно я сяду. Пожалуйста.
— 41 —
— Катя? Подожди!
Лекция наконец закончилась, и мы выходим из аудитории. Я подхожу к Очкастику — она уже встала из-за стола и сложила рюкзак, но услышав мой голос, резко оборачивается и роняет его на пол, едва ли не вскрикнув.
— Д-да?
Я поднимаю рюкзак, но не спешу его возвращать. Я соскучился по ней и с удовольствием улыбаюсь.
— Привет, Катя.
— П-привет.
Она оглядывается, смотрит мне за спину и сжимается. Я вижу испуг в ее глазах, когда мимо проходят девчонки, и понимаю, что она не готова к публичности. Ничего, я подожду, но попробовать стоит.
— Я хотел сказать, что ты отлично держалась с Мерзлякиным. Я впечатлен! Мне кажется, ты заслужила поощрение. Ты обедала? Может, сходим в буфет?
За плечом Очкастика возникает ботан Морозов. Увидев меня, парень закидывает сумку на плечо и останавливается, прислушиваясь к разговору. Тот еще тип. Я смотрю на него и понимаю: странно, почему он меня раньше так не раздражал?
Он поправляет у виска очки и хмуро пялится, словно видит впервые.
— Э-э, Катя, я тебя подожду? — спрашивает у девушки. — Все хорошо?
Хорошо?! Да наверняка все фигово, раз уж я заговорил с Уфимцевой. Придурок.
— Будет хорошо, если ты свалишь, — не могу сдержаться, заметив, как легко пальцы Морозова касается локтя Очкастика.
Мы никогда не разговаривали, и он удивленно вскидывает брови.
— Что? Это ты мне?
Нет, воображаемому фантому.
— Тебе! Слушай, Морозов, — я в раздражении сую руки в карманы джинсов. — Шел бы ты себе, что ли. Дай нам поговорить. Не съем я Катю.
Но, кажется, он в этом не уверен и собирается возразить. Поздно. За него это делает спустившаяся с верхнего ряда Корсак.
— Привет, Воробышек. Какие-то проблемы?
Темноволосая девчонка нарисовалась рядом с блондином и уверенно обвивает его рукой за талию. Я замечаю, как он напрягается, совсем как Очкастик, и все же руки не убирает.
Да ладно? Корсак и Морозов? Серьезно?! Если бы я сам не влип по уши в историю с голубоглазой ботаншей, то знатно бы удивился. А так решаю, что это не мое дело.
— Привет, Агния. Да вроде никаких, — мы улыбаемся друг другу оскалами. — А у тебя?
— А у меня их не бывает, Ваня. Я сама по себе проблема, — сообщает брюнетка и, судя потому, как при ее словах блондин поджимает рот — он с этим полностью согласен.
Я тоже согласен. Прошли полминуты, а эта парочка меня уже серьезно напрягла.
— И я даже вижу чья, — не сдерживаюсь. — Морозов, ты бы угостил свою девушку чашкой кофе. Самое время исчезнуть. И я говорю сейчас об Агнии, а не о Кате. Отпусти ее руку, — грубею в голосе, — иначе я тебе помогу!
Странно. С чего это он так покраснел и плечи вскинул? Неужели, поговорить захотел?
Ну-ну, можем и поговорить.
— Слышишь ты! Ф-форобышек! — дернулся было вперед, но Корсак, умница, остановила.
Правильно сделала. Настроение паршивое, прямо захотелось это исправить.
— Ого! Воробышек, притормози! Они давно друзья, все знают, — замечает Агния. — Я же терплю, и ты потерпишь. — Она фыркает и улыбается ехидной. — Я ведь тебя правильно поняла?
Моей руки вдруг касаются холодные как лед пальцы Умки. Я опускаю к ней взгляд, но она всего лишь отбирает свой рюкзак, смущенно поглядывая на парочку.
— Ваня, мы с Антоном сейчас должны подойти к профессору Белоконеву, — негромко объясняет. — Это насчет студенческой олимпиады. Давай позже поговорим, ладно?
Она так просительно взглядывает из-за очков, что я соглашаюсь.
— Ладно. Но мы увидимся?
— Конечно, — пробует мне улыбнуться, но от волнения у нее не очень получается. — Я приду на репетицию. К-к тебе.
Прежде чем уйти, я все-таки наклоняюсь к Очкастику и шепчу в ухо, чувствуя, как у нее горит щека.
— Катя, так и быть, я дам тебе поиграть в эту игру — в прятки, раз уж тебе так хочется, — обещаю. — Но недолго! Я не смогу, как Семен довольствоваться разговорами и редкими встречами. Мне нужно больше.
Я вижу ее в окно. Она стоит под моим домом, в нескольких шагах от подъезда, и от неуверенности переминается с ноги на ногу. Смотрит на входную дверь и никак не может решиться войти. Наше сближение определенно стало для нее неожиданностью, но здесь не университет, и я знаю, что ко мне ее привел не только танец.
Трусиха. Я не против ей помочь. День затянулся, мы оба успели соскучиться, и новое, странное чувство заставляет меня взять в руки телефон и отправить сообщение:
«Поднимайся, боягуз. Я не кусаюсь при свете дня и опасен только ночью»
Она читает его и тут же вскидывает голову вверх. Находит в окне мое лицо. Наши взгляды встречаются на долгую минуту, пока девчонка наконец не отвечает мне улыбкой. Входит в подъезд, поднимается на этаж, и вот уже останавливается у открытой двери…
— Привет, — я снимаю с ее плеч злосчастный рюкзак и жду — сейчас здесь нет свидетелей нашей встречи и мне интересно: насколько же нас изменило общее «вчера».
Она тоже ждет. С мелькнувшей в глазах тревогой и сомнением поднимает лицо…
Господи, ну что за детский сад! Я словно голодный паук, вышедший на охоту, затягиваю ее внутрь квартиры и прижимаю к стене. Целую так, как мне хотелось весь день, чтобы до вдоха и первого стона.
Читать бесплатно другие книги:
