Дикий, дикий запад Грин Александр
– Откуда у тебя деньги? – Милли натянула одеяло повыше. – Ну, они у тебя есть. Это видно. Но ты говоришь, что отец был простым лейтенантом, маменьку из семьи выпнули.
Звучало донельзя грубо.
– Повезло. – Чарльз подумал, стоит ли намекнуть, что далеко не все вопросы уместны, или это лишнее? В конце концов, на Западе правила другие. А вот до Востока еще дожить надобно. – На самом деле повезло. Сперва. Матушка получила в числе прочего старую ферму где-то в пустыне.
– А у вас тоже пустыни есть?
Все-таки Милисента еще ребенок. Взрослый, с револьвером и оглушающей силой, но все равно ребенок.
– Есть. Хотя и не такие, как у вас. Там даже не столько пустыня, скорее степь. Но точно ничего не растет. Думаю, земли эти ей выдали назло. Ну, и в исполнение завещания моего… прадеда, получается. Да, прадеда. Не выделить земли они не могли.
– Но кинули чего не жалко.
– Ага… а там нефть оказалась.
Милли фыркнула. И рассмеялась.
– Небось, локти кусают!
– Думаю, уже успокоились. Они тоже весьма состоятельны.
– Деньги – такая штука, – произнесла Милисента серьезно. – Никогда не бывает достаточно.
– О месторождении узнала маменька. Она тоже одаренная и сильная. Почуяла, что с землей что-то не так. Вызвали разведку. Потом прикупили соседние участки. Фермы-то давно разорились. Там климат такой, что без поддержки мага ничего не вырастет. А как добычу открыли, так мой дед попытался оспорить право на участок. В судебном порядке. Но Императрица вступилась. Они с маменькой давно дружат, считай, с самого детства.
– Правда?! – Столько восторга в глазах.
– Тогда она была еще не Императрицей, а просто дочерью соседа. Не самого состоятельного. И помнится, маменька говорила, что отец ее не слишком одобрял эту дружбу.
– Какой-то он непредусмотрительный, – заметила Милли, придвигаясь ближе.
А вой продолжал нестись над степью. Только не возникало более желания умереть, напротив, теперь Чарльз остро ощутил, что жив.
Сердце бьется.
Сила клокочет. И ночь безумно хороша. Небо темное. Звезды низкие. Луна висит на поводке, слегка прикрытая рыхлым облаком. Такой ночью только и совершать безумства.
– Это да… и упрямый. Так мне говорили. Наверное, были правы. Он никогда не скрывал своей неприязни к Императрице, во многом поэтому и утратил прежние позиции. Император жену любит. Наверное, если бы дед был кем-то другим, его бы вовсе от двора отлучили. Но он нужен.
– Зачем?
– У него заводы, которые производят оружие. Нет, есть и другие оружейники, но ты понимаешь, сколько оружия нужно армии? И насколько важно его качество. И своевременность поставок. Сроки изготовления. Много чего еще. Две трети вооружения идет от моего деда. И заменить его в настоящее время просто-напросто некем.
Пока.
Впрочем… Чарльз при дворе появлялся нечасто. И слухи не жаловал. Но что-то такое мелькало… о сокращении армии?
Поставок?
Проклятье!
Хотя, если логически подумать, войн давно уже нет. И даже Запад притих. Не бунтуют орочьи племена. Сиу не выходят по-за границы Драконьего хребта. Да и в целом тишина.
Покой.
К чему тогда армия?
Может ли Император пойти на сокращение численности войска? Вполне. И что тогда? Тогда сократится и количество закупок.
Денег, которые получает дед.
Военные заводы – вещь хорошая, но не в мирное время.
Продавать их… а кому?
Не хватает информации. Причем очень сильно не хватает. С другой стороны, что он еще знает о маменькиной родне? Ее много. У маменьки три сестры и четверо братьев. У них свои дети. И все обретаются в том огромном доме, который, если подумать, для такой семьи не слишком и велик.
Всех содержит дед.
И привыкли родственники к определенному уровню жизни. Могло ли это привести к тому, что некогда огромное состояние перестало быть огромным?
Но не настолько же…
И при чем тут Бишопы?
– Думаешь? – поинтересовалась Милли, укладываясь на одеяле. Делала она это так, что становилось ясно: ей уже приходилось ночевать в степях.
– Думаю.
– И как?
– Пока не знаю. Слишком все запутано.
– Если ты помрешь, – Милли потянулась и широко зевнула, – то кому проще всего будет заполучить ваши деньги?
И легла, не дождавшись ответа.
Чарльз же задумался.
Кому?
Хороший вопрос. Уж точно не мальчишке-машману, даже если тот отречется от своего учения и примет покровительство Бишопа. И не Бишопу… Императрица сможет защитить подругу.
А вот маменькиному отцу…
Особенно если тот сумеет переступить через гордость. Или брату? С братом маменька, помнится, отношения сохранила. С кем-то из братьев.
Осиротевшая.
Несчастная.
Она позволила бы вернуть себя в тот большой дом, тем более если оказалось бы, что защищать нужно не только ее, но и Августу.
Нет, этак Чарльз вскоре и до мирового заговора додумается.
Мысль о заговоре окончательно успокоила, и он заснул.
Глава 19,
в которой получается заглянуть в прошлое, но радости это не доставляет
Мертвый город оказался похож… на город.
Только мертвый.
Мы идем. Впереди сиу, все трое. И лошади их ступают осторожно, крадучись, и сами сиу начеку. Вон та, что слева, держит стрелу на тетиве и напряженно вслушивается в шелест ветра. А в руках правой наготове ножи. И поневоле я сама начинаю… слушать.
Не так, как учил Чарли.
Здесь моя Сила вдруг отступает, скатывается в клубок, будто старая нить. И клубок этот прячется под сердцем. Он горячий, уже не клубок, но уголек. И я прикрываю его рукой.
Второй придерживаю поводья.
Лошадям это место не по вкусу. Вон, жеребец Эдди мотает головой и пятится, но после все-таки идет, покорный воле человека.
А из травы вырастают дома.
Первые смахивают на огромные муравейники, сложенные из красного камня. Сверху потемневшего, обгорелого и раскрошившегося, тогда как боковины того особого оттенка, который имеет освежеванная туша. Дома стоят плотно. Крыши некоторых обрушились, и дыры затянуло паутиной. За домами остатки стены, низкой и широкой, проломленной в нескольких местах.
А ведь тихо.
И тишина давит на нервы.
– Держитесь рядом. Так близко, как получится. – Сиу держит в руках те самые бусины из камушков. – Город большой, попробуем пробиться через главную площадь.
За стеной начинаются другие дома, тоже глиняные, но уже похожие на коробки. Они стоят плотно, порой слипаясь вместе в уродливые сооружения. Лишенные окон, с низкими кривыми дверями, дома кажутся неестественно хрупкими.
Тронь такой, и рассыплется.
Руки я прижимаю к бокам. Что-то подсказывает, что не стоит что-либо трогать в этом месте.
А затем мы выбрались на дорогу. Та, к удивлению моему, оказалась довольно-таки широкой. Во всяком случае, было где лошадям разойтись. И Чарли подъехал ближе.
Все еще бледный и облезлый, но при том до крайности мрачный.
Сосредоточенный.
– Нехорошее место, – повторил он. А я согласилась. Вот честно, эту нехорошесть я прямо-таки жопой чую. А жопа – не голова, врать не станет.
– Здесь обитали рабы. – Сиу то ли пояснила, то ли сама поняла, что надо завести беседу, пока все не свихнулись. – Их привозили отовсюду.
Земля плакала.
И стонала. А я слышала это. И не только я. Эдди посерел и стиснул в руках ту косточку, что ему Змей передал. А может… нет, спрашивать не стану.
Сам расскажет.
– Рабов выбирали. Кто-то удостаивался милости служить в доме и отправлялся в Верхний город, дабы остаток жизни провести подле хозяина. Кто-то отправлялся в поля или на каменоломни, на золотые прииски, да и мало ли где пригодятся крепкие руки и сильные спины. Эти жили дольше.
– Дольше? – Вот уж странно.
И кажется, не только мне.
– Дольше. Те, кто видел истинный облик кхемет, проникались к ним такой любовью, такой привязанностью, что не могли и помыслить о дурном. Все их существование было подчинено одной-единственной цели: порадовать хозяев. Правда, при этом что-то происходило с телом и разумом. Домашних рабов меняли часто.
– А куда девались прежние?
– Их использовали для развлечений. Ты увидишь, человек, – пообещала сиу. И я почему-то этому обещанию вовсе не обрадовалась.
Дорога шла дальше.
Дома становились выше и опрятней. Вот слева будто загон показался, но чуяла я, что не для скота. И еще один. Остатки помоста, столб, возле которого куча костей. И снова дома. На сей раз большие, с белыми стенами, с высокими крышами.
– Это дома тех, кому повезло родиться с Даром. Их кхемет обучали и селили в Нижнем городе.
– Знаете, а мне ведь не поверят, – с какой-то тоской произнес Чарли. Привстав на стременах, он крутил головой и отчаянно пытался запомнить увиденное.
– Кто?
– Географическое общество. Я имею честь состоять в нем. И… мне не поверят! Вы позволите сделать ментальный слепок?
– Нет, – резко осадила его сиу. – Нельзя. Город чует Силу. Он голодный, этот город. Некогда он питался кровью и жизнями рабов, подношениями, которые делали ему прочие, надеясь избежать этой участи. А потом тех, кто кормил город, не стало.
А прочие, если у них осталась хоть капля мозгов, разбежались. Ну, кто сумел.
Мы проехали мимо загона, на сей раз уцелевшего – возможно, потому, что построен он был из камня. И только прутья железные покрылись рыжим налетом. В загоне, в позах самых странных, лежали люди. И не только. Вон длинное нескладное тело с темной кожей и светлыми волосами.
Сиу?
А дальше огромная туша, больше Эдди, хотя мне казалось, что больше Эдди никого нет. Но это орк, и, судя по цвету шкуры, горный. Но людей все одно больше. Они выглядели такими…
– Стой. – Сиу заступила дорогу. – Они мертвы, девочка. Очень давно. А еще голодны, как этот город. Не надо их тревожить.
Почему-то я сразу ей поверила.
И отступила.
Мы прибавили шагу. Дома поднимались, становясь с каждой минутой все более роскошными. И подумалось, что если заглянуть в такой, то, верно, сыщется что-нибудь полезное.
И мысль эта не давала покоя.
Мы ведь уже здесь. Так почему бы не воспользоваться случаем?
– Это площадь, – сказала сиу, когда дома расступились.
Площадь? В Последнем Приюте площадью называли вытоптанный закуток между домом судьи и таверной. А тут – огромное пространство. Оно простиралось во все стороны и так, что видно не было, где заканчиваются края. Выложенная желтым камнем, площадь выглядела чистой.
Красивой даже.
Вовсе не тронутой временем.
– Идем в обход. – Ноздри сиу раздулись. – Если, конечно, не хотите подкормить город.
Я не хотела, Эдди тоже не выказал энтузиазма. И на площадь он смотрел с опаской. Но мы развернулись и пошли, двигаясь по самому краю. Я все не могла отвести взгляда.
Желтые камни.
Теплые. Такие нарядные… и только пятна их портят. Откуда взялись пятна?
Пятна разрастались. Сперва они напомнили мне плесень, которая вечно появляется на наших старых обоях. Возникает россыпью темных точек, что теряются в выцветших узорах. Потом точки растут, расползаются, спускаясь ниже, наполняя комнаты особым затхлым запахом.
Так и тут.
В нос вдруг резко шибануло кровью. И я поняла, что пятна эти – и есть кровь. Откуда-то издалека донесся вой, затем перешел в крик, такой истошный, дикий, что я едва с седла не свалилась.
– Что это? – спросила я тихо.
– Память, – так же тихо ответила сиу. Та, которая с ножами. Она убрала их и теперь сжимала поводья. И я могла бы поклясться, что сиу боится.
Памяти этой.
Самого места.
А над площадью клубился туман. Сперва полупрозрачный, какой бывает на рассвете, готовый истаять под первым лучом солнца, он постепенно обретал плоть и форму, вылепляя то одну, то другую фигуру.
Вот будто стая странных зверей, похожих на волков, если бы те вырастали огромными. И эта стая кружит у сбившихся в кучку… людей?
Не разглядеть.
Да я и не хочу смотреть. Я знаю, что иногда для нервов и здоровья полезней отвернуться. Только взгляд мой против воли раз за разом возвращается к туману. И волчья стая сменяется огромной тварью, что размахивает руками, норовя поймать тварей поменьше. Те юркие, мечутся, то ли пытаясь уйти, то ли, наоборот, нападая.
Туман клубится.
А видения обретают плоть.
И цвет.
Плачет обнаженная девица с волосами столь длинными, что они растекаются по камням. И от заунывного плача ее у меня, кажется, кровь из ушей пойти готова. Нервный высокий звук.
Манящий.
– Стой. – Повод моей лошади перехватили. – Нельзя. Это просто морок.
– Не просто, – возразил Эдди, бледный как полотно. – Они живут здесь.
– Они мертвы.
– И все же живут. В этом месте. Если ступим дальше, то… – Он не договорил, поскольку плач сменился вдруг смехом, и на площади показались хрупкие девушки, даже девочки, в полупрозрачных нарядах. Они кружились, кружились и кружились, с каждым мгновеньем все быстрее. И когда одна, споткнувшись, упала на камни, я с трудом сдержала крик. Под девушкой расплылось алое пятно крови, но остальные словно не заметили.
– Они любили жестокие игры. – С другой стороны появилась сиу, оттесняя меня от площади. – Кхемет нравился вкус смерти. И вкус крови.
Крови становилось все больше.
Она сочилась из камней, а сами камни говорили. И говорили, говорили, я не могла не слушать их голоса. И в какой-то момент они будто переполнили меня. Я заткнула уши ладонями, но крики пробивались и сквозь них.
– Тише. – Упасть мне не позволили. И подхватили. И прижали к себе. – Этого уже нет. Оно было и давно, но теперь уже – нет.
– Нет, – повторила я, стараясь верить в собственные слова.
– Он просто заманивает.
– Город?
– Город, – кивнул Чарли. – Не слушай его.
– А кого слушать?
Если говорить, то становится легче.
– Меня?
Я согласна.
– Тогда говори.
Мимо проплывают стены домов. Они уродливы, снизу выпирают камни, выше стены становятся глаже, но все одно похоже, будто дома эти обтянуты шкурой неведомого зверя.
– Расскажи… там, на Востоке, действительно все иначе?
Мне бы, конечно, вернуться в свое седло. Потому как неприлично вот так с мужчиной ехать, да и лошадь тоже поберечь надобно. Но я сижу. Гляжу на обгоревшую, покрытую коростой пыли шею, не рискуя поднять взгляд выше.
– Многое, но не все. Люди везде одинаковы.
– Скажешь тоже. Там у вас, поди, сплошь благородные дамы.
– Всяких хватает, – не стал спорить Чарли. – Но таких, как ты, точно нет.
Интересно, мне обидеться или порадоваться?
– Там женщины… не знаю. Никто из них не смог бы и половины того, что умеешь ты.
Лестно.
Эдди говорит, что мужчин слушать не след, что, своего добиваясь, они чего угодно насочиняют. И этот наверняка врет.
– Правда, моя маменька умеет стрелять. В тире и из дамского пистоля. И верхом ездить умеет, как почти все воспитанные дворянки, но только в дамском седле.
Видела я эту штуковину. Один клиент все пытался с Эдди расплатиться, утверждая, что без дамского седла жить неприлично. Эдди даже поверил. Но я, только глянув, сказала, что скорее сама застрелюсь, чем взопрусь на эту хрень.
А матушке оно по нраву пришлось.
– Но никто из них не решился бы отправиться в степь… и уж тем более в этот город.
Зря он про город вспомнил. Тот, словно дождавшись подходящего момента, ответил утробным рыком, от которого лошади шарахнулись, да и у меня поджилки задрожали.
– Тише. – Чарльз напрягся. И я потянулась к револьверам.
На всякий случай.
Прошлое, будущее – хрен его разберет, но главное, что с револьвером это вот все как-то спокойнее переживается, что ли.
В спину стеганул ветер, будто поторапливая.
Свистнул Эдди, и пакостливый жеребец его прибавил шагу. Ну, и прочие за ним, не без того. Мы шли. И шли. И… площадь полнилась звуками. Будто бы толпа собралась поглазеть… на что? На столбы, над которыми вздымалось зеленое пламя. И там, в нем, корчились…
Рот мой наполнился слюной.
– Еще расскажи. – Я ткнула Чарльза в бок, отвлекая от жуткого и одновременно завораживающего зрелища: теперь на помосте умирал орк. Огромный. Свирепый. Сплошь покрытый кровью, но не готовый сдаться.
Он, посаженный на цепь, махал дубиной, отбиваясь от мелких зубастых тварей.
Чарли вздрогнул.
– Расскажи. – Я рукой развернула его лицо и уставилась в глаза. Лошади идут, им, верно, то ли не видно происходящее на площади, то ли непонятно в силу далекости лошадиного ума от человеческого. Главное, что идут.
Чарли же нахмурился.
И лицо его исказила гримаса отвращения.
– Ты кто?
– Конь в пальто, – ответила я, присовокупив к словам пощечину. Нет, матушка говорит, что бить людей нехорошо, но иногда это полезно. Пощечина получилась хлесткой, а главное, доходчивой. И Чарли затряс головой.
Снова нахмурился.
И узнал наконец меня.
– Милли?
– Она самая. Что, заморочило?
– Немного. – Чарли ощупал губы. Да целые они. Я же свою силу знаю. – Спасибо.
– Обращайся, – хмыкнула я. – Но оно и вправду лучше говорить. Стало быть, там, на Востоке, порядочным дамам положено ездить только в дамском седле?
– Маменька утверждает, что оно выглядит страшно. А на самом деле, говорят, удобное. Но я не пробовал. Думаю, ты справишься.
Справлюсь. Куда мне деваться. Только как-то желания справляться особого нет.
– А так, по-нормальному если, совсем не ездят? – уточнила я на всякий случай.
– Только мужчины. Сама посуди, даже в амазонке сидеть в мужском седле будет неудобно.
А то. Это я знаю. Пробовала. Ну, матушка, когда меня еще не отчаялась воспитывать, амазонку эту самую сшила. Я и примерила. И попробовала в ней поездить. Так едва шею себе не свернула. Ага.
– И штанов там женщины не носят? – поинтересовалась я.
На площади смеялись, кричали, улюлюкали. И все это сопровождалось острым едким запахом крови и дыма. Сквозь вопли толпы порой пробивались иные голоса, исполненные боли. И потому спрашивала я чуть громче, чем стоило бы.
– Не носят.
– Что, совсем?
Говорить надо бы о другом, но в голове засели эти треклятые седла со штанами вместе. Вот и цепляюсь за них.
– К сожалению, даме в мужской одежде появляться неприлично.
– Ага…
Что-то чем дальше, тем меньше мне эта затея по вкусу. Вот… если подумать, то на кой ляд мне сдался этот Восток с его воспитанными девицами? У меня теперь деньги есть.
В теории.
Ну те, который Великий Змей отписал. Завещал то есть. Да с такими деньгами…
Что-то ухнуло и просвистело над головами, заставив меня пригнуться к конской шее. Призраки? Какие-то они больно уж материальные. И чувствую, если эти самые призраки вдруг обратят на нас внимание, то мало не покажется.
Однако вновь все стало тихо.
Площадь. И стены. И дома, что уже похожи не то на крепости, не то на дворцы. Ощущение взгляда, внимательного такого, будто эти дома вовсе не пусты, будто те, кто в них жил, жить и остались. И теперь смотрят. Примеряются.
Я сглотнула. И сказала:
– Я сама. Дальше сама поеду.
Чарли это не слишком понравилось.
– Тут нехорошо, – мне пришлось пояснять. – Может, будем уходить быстро. Или еще как. Лошадь не сдюжит двоих вынести.