Девушка с Легар-стрит Уайт Карен

– В моей профессии, мама, – сказала я, проглотив наконец застрявший в горле пончик, – важно, чтобы люди воспринимали меня серьезно. Если я начну одеваться как проститутка, то вряд ли этого добьюсь. – Сказав это, я бросила критический взгляд на ее откровенный наряд и откусила еще один кусок пончика. Странно, но мать не клюнула на мой намек и ничего не сказала по поводу щепетильных сорокалетних женщин, которым светит одиночество.

Вновь посмотрев на нее, я увидела, что ее взгляд устремлен на мою шею.

– Что это?

Я в замешательстве поставила кофейную кружку на стол и, потрогав вырез жакета, нащупала золотой медальон в форме сердца с буквой «M» на крышке. Сама не знаю, почему я его носила. Во-первых, его следовало хорошенько почистить, а во-вторых, я бы не сказала, что он мне нравился. Носить его, словно некий талисман, меня заставляло нечто похожее на чувство долга. Правда, что это за талисман, я точно не знала.

Мой отец тоже встал из-за стола.

– Ей его дал я, Джинни. Его нашли на том судне, и мы решили, что пусть он лучше принадлежит Мелани, а не лежит где-нибудь в пластиковом пакете. Полиция уже изучила его и задокументировала, так что никто не скажет, будто я присвоил ценную улику или что-то в этом роде.

Но мать, похоже, его не слушала.

– Он точно такой же, как и на портрете.

Я кивнула, и наши взгляды встретились. Она подняла было руку, но затем медленно опустила ее.

– Почему ты не показала мне его раньше? – едва слышно спросила она, чтобы ее не услышал мой отец.

Ответ был прост:

– Потому что я знаю, что он сделает с тобой.

Она недоуменно выгнула бровь:

– Вот уж не думала, что тебе это небезразлично.

Я на миг задумалась над ее словами. Мне давно хотелось попросить ее взять медальон в руки, чтобы узнать, скажет ли он ей что-нибудь, но я знала, что некоторые предметы делали с ней. Я хорошо помнила дни, когда она бывала лихорадочной, не могла есть, дни, когда видения и голоса не оставляли ее в покое, потому что до этого ей пришлось иметь дело с чьим-то мощным посланием. Именно поэтому она все время носила перчатки. И все же я не знала, почему ничего не сказала ей: то ли боялась, что это причинит ей вред, то ли, что она скажет мне «нет».

Я посмотрела на отца. Тот сделал вид, что даже не пытается слушать.

– Есть другие способы определить личность женщины на портрете, – сказала я.

Мать шагнула ко мне и, прежде чем я смогла отступить, положила мне на плечо руку.

– Неужели тебе не понятно? Вот почему я здесь. Мы должны сделать это вместе. – Она слегка сжала мою руку. – И я готова ради тебя на все. На все. Потому что ты моя дочь, Мелли.

Последние слова были сказаны так, как будто это все объясняло, как будто они могли заполнить все зияющие пустоты моего детства, словно растопленное масло поры теста в булочке. Меня это поразило настолько, что я даже не заметила, когда она шагнула ближе и, протянув голую руку, сжала в кулаке медальон.

В первые мгновения ничего не случилось. Но затем ее рука задрожала, как будто по ее телу пробежал электрический ток. Глаза закатились, ресницы дрогнули; она подняла вторую руку, как будто хотела унять дрожь в первой. Рот ее был открыт, но она, казалось, была не в состоянии произнести ни единого слова… или же ее собственные слова заглушались чем-то невидимым. Затем голосом, не принадлежащим ей, тяжелым и липким, как черный деготь, она сказала:

– Отдай это обратно. – Она облизнула губы, и я увидела, что они потрескались и шелушились, как будто она долго плавала в океане. Между тем странный голос снова произнес: – Он мой. Это все мое.

Прежде чем я смогла ответить или как-то отреагировать на эти слова, мать отпрянула и выронила медальон, как будто он обжег ей руку. А, прикоснувшись к моей коже, обжег и ее. Я посмотрела на мать. Та сжимала и разжимала кулак.

– С тобой все в порядке? – спросила я.

– Да. Да, все нормально, – сказала она и, подойдя через всю кухню к раковине, подставила руку под струю воды.

Отец встал и пристально посмотрел на мою мать.

– Что это было?

Ни она, ни я не ответили, то ли потому, что не знали ответ, то ли потому, что даже если бы и знали, не важно, скажи мы ему или нет, он все равно бы нам не поверил.

– Кто это был? – спросила я мать сдавленным голосом.

Она покачала головой и оперлась на стол, пытаясь отдышаться.

– Я не уверена. – Она снова покачала головой, словно пыталась стряхнуть наваждение, а затем встретилась со мной взглядом. Ее глаза были широко раскрыты и налиты кровью. На какой-то миг мне показалось, что это вообще не ее глаза. Несколько раз энергично моргнув, она заговорила дальше: – Но я знаю, что тебе не стоит носить этот медальон. Это нехорошо, Мелли. Он принадлежал… ей. – Она на мгновение закрыла глаза. – Нет, я неправильно выразилась. Сначала принадлежал… а потом – нет.

– Это полная бессмыслица. – Я схватила медальон, не уверенная в своей привязанности к нему, но и не желая терять его, и ощутила лишь холодный металл.

Меня мутило. Я вновь ощущала тошнотворный запах стоячей морской воды и гниющей рыбы. Я была готова опрометью броситься из комнаты, притвориться, что ничего не происходит, но я окаменела, наблюдая сцену из фильма ужасов, о финале которого я могла только догадываться.

– Мы не такие, какими кажемся, помнишь? Возможно, все это взаимосвязано. – Взгляд моей матери не дрогнул, я же изо всех сил пыталась сказать что-то бойкое, чтобы забыть этот голос, притвориться, что я не могла видеть и чувствовать запах вещей, которых там не было.

– Что, черт возьми, здесь происходит? – снова спросил мой отец.

Мы с матерью заговорщицки переглянулись; отец продолжал буравить нас обеих недоуменным взглядом. Так с нами троими бывало всегда, и я не очень удивилась, увидев, что за прошедшие годы ничего не изменилось.

Она на мгновение закрыла глаза, затем сглотнула и подошла к отцу:

– Не говори больше ни слова. Это выше твоего понимания и твоей способности видеть вещи, которые не являются черно-белыми. Я не буду с тобой спорить, так что давай оставим эту тему.

Мой отец посмотрел на меня, очевидно, ожидая, что я поддержу ее или, наоборот, попробую возразить – я не была уверена, что именно, – но я лишь отвернулась, вновь ощутив себя ребенком, не способным занять сторону одной из двух команд, которые были мне одинаково дороги.

Расправив плечи и придав себе царственный вид – насколько то возможно, если на вас менее ярда полупрозрачной ткани, – моя мать сказала:

– Я ухожу, чтобы ты мог рассказать Мелани, что ты сказал мне ранее, а затем вы можете обсудить ваши планы относительно сада. За их воплощение в жизнь отвечать будет Мелани, так что тебе вообще не нужно иметь дело со мной. Думаю, мы все согласимся, что так будет лучше. – Она уже было направилась к двери, но потом повернулась к отцу. Интересно, услышал ли он, как дрожит ее голос. – И я уже говорила тебе, не называй меня Джинни. Мое имя Джинетт.

Взяв еще один пончик, она завернула его в салфетку и, пытаясь замаскировать неуверенные шаги, с гордо поднятой головой направилась к выходу. Постепенно стук ее высоких каблуков стих в коридоре.

Я пристально посмотрела ей вслед, пытаясь понять, в какой момент моя мать превратилась из постороннего человека в союзника.

Предчувствуя, что сейчас скажет мой отец, я в упреждающем жесте подняла руку.

– Не надо, потому что я не хочу это слышать. Пусть каждый из нас останется при своем мнении, и давай просто обсудим сад.

Его взгляд переместился на медальон у меня шее, а затем вновь на мое лицо.

Вид у него был обиженный, но что я могла с этим поделать? Пытаться заставить его понять нашу способность видеть то, чего не видел он, было очень сродни попытке получить разрешение на строительство небоскреба в центре Чарльстона.

– Хорошо, если ты так хочешь. Но все это фокус-покус…

– Папа! – прервала я его.

– Верно. – Он сгреб фотографии в кучу и придвинул мне стул. Я села за резной стол – еще одна старая вещь из моего дома на Трэдд-стрит, которую я узнала. Я поставила мысленную галочку, что должна поговорить на эту тему с Софи. Сев, я сделала глубокий вдох, пытаясь успокоиться. Я все еще не пришла в себя от того голоса. Такое нелегко забыть или задвинуть на задворки сознания. Отец сел рядом со мной и принялся перебирать снимки. Он пристально посмотрел на меня ясным взглядом, который все еще был для меня в диковинку.

Ноздри мне щекотал запах его одеколона. Интересно, сколько времени должно пройти, прежде чем я перестану ожидать запах несвежего пива и кислого виски, сопровождавший все мои детские годы?

– Вчера следователи завершили судебно-медицинскую экспертизу останков и сегодня сообщат результаты прессе, – сказал он и вздохнул.

Я напряглась, моя нога беспорядочно задергалась под столом.

– Власти сделают официальное заявление, – продолжил отец, – но мой приятель разрешил мне заранее сообщить вам с матерью результаты, при условии, что вы никому не разболтаете.

– Разумеется, – сказала я, чувствуя, как пересохли мои губы.

– Они определили, что это женщина, ростом примерно пять футов и два дюйма. И что на момент ее смерти ей было от двадцати до двадцати четырех лет.

Вспомнив голос, я на мгновение закрыла глаза. Разумеется, он прав. Мне стоило немалых трудов сохранить спокойствие.

– Что-то еще?

По-прежнему перебирая фотографии, он кивнул. Еще одна новая привычка, которую я заметила в нем, с тех пор как он начал посещать собрания анонимных алкоголиков; его руки пребывали в вечном движении, как будто он старался их чем-то занять, чтобы они не заметили отсутствие в них бутылки или стакана.

– Ты уже знаешь про травму черепа, но судмедэксперты также обнаружили некую генетическую аномалию в бедре. Мой приятель объяснил мне это на медицинском жаргоне, но если коротко, то там что-то не в порядке с суставом. В наши дни эта проблема решается хирургическим путем, но в то время человек был обречен всю жизнь хромать.

Я подалась вперед:

– Хромать? Насколько я знаю, в семье Приоло никто никогда не хромал и не делал никаких операций, чтобы это исправить. Я могу уточнить у матери. И у Ребекки. Она изучает историю нашей семьи. Может, она тоже что-то нашла.

Отец кивнул. Его руки по-прежнему перебирали фотографии.

– Надеюсь, кто бы она ни была, она никак не связана с нами. Тогда эта история забудется скорее.

Я посмотрела ему в глаза, но смогла лишь кивнуть. Вряд ли он будет рад услышать, что эта история забудется лишь тогда, когда мы с матерью вынудим ее призрак оставить нас в покое. Или когда я первая покину дом на Легар-стрит со всеми его призраками.

Я положила руки на его пальцы, успокаивая их.

– Можно взглянуть?

– Конечно, – сказал он, придвигая их ко мне. – Я вспомнил, что имелись снимки сада, сделанные, когда здесь в шестидесятые и в начале семидесятых годов жила твоя бабушка. У меня имелась целая коробка снимков, которые я сделал из окна дома после того, как твоя бабушка умерла, и я подумал, что они могут быть здесь.

Он постучал по верхнему фото.

– И оказался прав. С помощью этих снимков я смогу восстановить сад таким, какой он когда-то был.

Я принялась перебирать фотографии, и каждое фото несло в себе воспоминание о лучшей поре моего детства. Здесь были снимки сада с его травяным партером, вьющимся жасмином, цеплявшимся за ворота, и красными кирпичными дорожками, обрамленными строгими кустами самшита, чей запах всегда напоминал мне о доме.

Но были также и снимки меня в раннем детстве, на которых я, сидя за кованым железным столом, потягивала чай из настоящей фарфоровой чашки, а моя бабушка сидела рядом со мной на скамейке и улыбалась в объектив. Отметив про себя, как поразительно, взрослая, я похожа на нее, я невольно улыбнулась. Мой взгляд застыл на следующем фото: на нем я смеялась, стоя перед статуэткой, которую бабушка купила в Италии. Помнится, я тогда нашла ее невероятно смешной, потому что маленький мальчик был голым. Впрочем, сейчас мое внимание привлекло нечто иное: колье с бриллиантами и сапфирами и такие же серьги, которые были на мне. Это наверняка были дорогие вещи, стоившие огромных денег, но бабушка без колебаний разрешила мне надеть их во время одного из наших чаепитий. Я тотчас вспомнила, как Ребекка спрашивала меня о них, добавив, что она видела их на моей матери на каком-то газетном фото.

– В детстве ты была хохотушкой, – сказал отец, пытаясь заглянуть мне в глаза.

Я же смотрела на фотографии и вспоминала время до того, как мать покинула нас – полуденные часы, которые я проводила в саду моей бабушки, или ранние утренние, когда я лежала между моими родителями в их большой кровати, пока они делили газету и пили кофе.

– Да, – медленно ответила я. – Была.

Я не хотела встречаться с ним взглядом – боялась, что он снова увидит маленькую девочку и сравнит ее со мной.

– Согласись, у тебя ведь было неплохое детство. Несмотря на… некоторые вещи?

Я подняла глаза и вспомнила наши с ним путешествия, когда я уехала жить к нему, – египетские пирамиды, Тадж-Махал, Эйфелеву башню, Темзу. Мне понравилось путешествовать с ним. В экзотических местах мне было легче забыть мать, а мой отец считал своим долгом не брать в рот спиртного, пока не уложит меня спать. В этих пыльных, жарких местах я всегда могла притвориться, что я была кем-то другим.

– Да, пап. Совсем неплохое. У меня есть замечательные воспоминания.

От его благодарного взгляда у меня к глазам подступили слезы, и я поспешила отвернуться. Отец указал на одну из фотографий:

– С объективом было явно что-то не в порядке, потому что на каждом снимке одни и те же белые пятна. В разных местах, зато всегда.

Я посмотрела туда, куда указывал его палец: на скопление светлых точек, паривших над моим левым плечом. Я медленно просмотрела остальные фотографии, и на всех были одинаковые световые пятна.

Я не стала говорить отцу, что все снимки были сделаны разными камерами – одни «Полароидом», другие – на 35-миллиметровую пленку. У меня своя идея, что могло быть причиной пятен, но я не собиралась спорить с ним по этому поводу.

Мой взгляд задержался на последнем фото моей бабушки и меня. Мы были с ней в саду, на той стороне дома, где располагалось красивое витражное окно. Я улыбалась в объектив глуповатой улыбкой, какая простительна только детям, а моя бабушка стояла лицом к окну и указывала на него. Мой взгляд переместился туда, куда она указывала. Пожалев о том, что не взяла очки, я поднесла фотографию к самым глазам, чтобы рассмотреть ее ближе.

Должно быть, это был полдень, потому что лучи солнца падали прямо на окно. При этом угол их падения высветил картинку, которой я раньше не замечала. Меня всегда удивляло, что изнутри витражи выглядели иначе, чем снаружи. То же самое я замечала и в церквях с большими витражами. Но это скорее было похоже на второй слой стекла, положенный поверх первого таким образом, чтобы то, что было изображено на нем, было видно лишь под определенным углом света.

Но больше всего поражало в этом изображении то, что оно не имело ничего общего с изображением на внутреннем стекле. Вместо хаотичных линий и узоров это была картинка неизвестного места – с берегом моря, деревьями и домом с греческими колоннами. В левой части картины, частично закрывая собой морской берег, было странное изображение головы ангела с длинными распущенными волосами и большими крыльями за ней, которые указывали в некую точку. Фигура была слегка наклонена, так что хотя сами крылья были над водой, самый их кончик, казалось, упирался в землю.

Я перевернула снимок, чтобы показать отцу.

– Ты что-то замечаешь?

Отец полез в карман за своими бифокальными очками – очевидно, спрятанными от моей матери, хотя, по моим последним подсчетам, они были почти одного возраста, – и надел их на нос.

– Любопытно, не так ли? Это совершенно другая картинка.

– Похоже на то. Интересно, почему.

Он вернул мне фото и фыркнул.

– Эти Приоло с их вечными загадками. Твоя собственная мать заставила меня разгадать ребус, чтобы узнать, согласна ли она выйти за меня замуж.

– И ответ был «да», – сказала я, улыбаясь от уха до уха.

– Это точно. – Подперев подбородок ладонью, он пристально посмотрел на меня. Хотя, если честно, мне показалось, что он меня не видит.

– Ты прав насчет головоломок. На надгробной плите бабушки Сары тоже есть загадка. Я никак не могу ее разгадать, хотя, если честно, наверно, я не прикладывала к этому больших усилий. Правда, она не идет ни в какое сравнение с той, когда в твоей жизни вновь появляется мать и учит тебя жить. В любом случае, если не ошибаюсь, Джек пока ее не видел, хотя ему это не помешало бы. Он щелкает головоломки, как орехи, только не говори ему, что я это сказала.

– Что именно мне не говорить?

Мы с отцом как по команде обернулись. В дверях, придерживая их, стоял Джек, давая пройти в кухню Софи и Чэду. Это двое были нагружены образцами тканей и альбомами по внутреннему дизайну. Мой отец встал и, взяв у Софи стопку альбомов, положил их на стол, а потом взял еще одну, из свободной руки Джека, и сделал то же самое. Охапка Чэда, которую он держал, зажав под мышкой, выскользнула и со стуком выпала на стол. Он виновато посмотрел на нас.

– Салют, чувак, – сказал он, по-видимому, моему отцу. Тот сжал правую руку в кулак, как и Чэд, и они поздоровались костяшками пальцев.

– Салют, – повторил мой отец без тени сарказма. – Что с антуражем?

– Не смог втиснуть все барахло Софи в ее «Фольксваген»-«жук» или на мой «Швинн», поэтому Джек предложил пользоваться его пикапом.

– У Джека есть пикап? – Я изумленно выгнула брови и незаметно сунула снимки в карман жакета, чтобы заняться ими позже.

Джек расплылся в хитрющей улыбке.

– Как типичный уроженец Южной Каролины, я меткий стрелок, никогда не бываю груб с мамой и когда-то мог пить, не пьянея. Я считаю, что в таком прекрасном штате, как Южная Каролина, такой парень, как я, просто обязан иметь пикап. – Он ухмыльнулся еще шире и посмотрел на меня. Температура в комнате тотчас скакнула на десяток градусов выше. – Итак, чего мне, по-твоему, не положено знать?

– То, что ты щелкаешь головоломки как орехи, – сказал мой отец.

– То, что ты привык совать нос не в свои дела, – сказала я одновременно с ним.

Оба смерили меня укоризненным взглядом.

– Мелани рассказывала мне о том, что Приоло всегда обожали загадки, – сказал мой отец. – Подозреваю, что у моей тещи, бабушки Мелани, в доме даже имелась комната, где она хранила всевозможные головоломки, книги с шифрами и тому подобное. В любом случае, Мелани рассказала про стишок на могиле ее бабушки. По ее словам, это полная абракадабра. – Он искоса посмотрел на меня. – По словам Мелани, только ты способен пролить на нее свет.

– Буду только рад сопровождать Мелли на кладбище, – произнес Джек почтительным тоном. – Вдруг я и вправду смогу ей помочь. В свое время я сумел разгадать пару головоломок.

– Мелани не любительница ходить на кладбища, Джек, – вмешалась Софи.

Я резко повернулась к Софи и впервые заметила ее наряд.

– Что это на тебе надето? – спросила я, почти боясь услышать ответ.

Она покрутилась передо мной, давая возможность рассмотреть себя со всех сторон.

– Правда, классно? Моя студентка – она из Непала – отдала мне это сари, зная, что мне оно понравится. Ей его подарила подруга, но оно оказалось не в ее стиле.

Я тотчас поняла, почему, но говорить об этом Софи не стала. Окрашенное узелковым методом в какие-то несусветные, психоделические цвета, оно вдобавок было усыпано стразами, которые выглядели так, словно кого-то вырвало на ткань, но человек этот даже не удосужился вытереть свою рвоту. Уже само по себе оно было, как говорится, вырви глаз. Добавьте к нему полосатую водолазку, заляпанные краской спортивные штаны, носки в радужную полоску и «биркенстоки», и вы поймете, из чего рождаются кошмары.

– У тебя отпадный вид, Соф, – сказал Чэд, одарив ее взглядом, полным такого неподдельного восхищения, что я была вынуждена отвести глаза в сторону. Затем он взглянул на меня и подмигнул. Я тотчас поняла: Чэду все равно, как Софи выглядит снаружи, потому что для него она – самая красивая женщина в мире, и ничто из того, что на ней надето, не в силах этого изменить.

Я поймала на себе взгляд Джека и, тотчас поняв, что он думает о том же, почувствовала, что краснею. Не потому, что он прочел мои мысли или заметил задумчивость в моих глазах, а потому, что, несмотря на нагловатую внешность и скользкие шуточки, Джек Тренхольм знал, что такое настоящая любовь, и мог распознать ее в других людях. Хотя я хорошо знала, как сильно он любил свою покойную невесту, его поведение обычно помогало забыть, что у него имелись глубокие чувства. Я поймала себя на том, что мне гораздо проще иметь с ним дело, думая о нем как о нахальном и бесчувственном типе.

Я прокашлялась:

– Ты права, Софи. Я не люблю кладбища. Но если Джеку не слишком страшно, он может пойти сам.

– Меня пугает не только кладбище. Вдруг Мелли загонит меня в темный угол, так что уж лучше я пойду один. – Джек одарил меня хитрой улыбкой. Я же задалась вопросом, что именно я сказала и сделала в ту ночь, когда была пьяна. Но затем он серьезным тоном добавил: – Я захвачу свою камеру и сделаю несколько снимков. Можно попробовать разложить строчки на отдельные слова и поиграть ними. Вдруг в них и впрямь обнаружится некий скрытый смысл.

Лично мне такая мысль никогда не приходила в голову. Я с невольным восхищением посмотрела на Джека. Затем, желая сменить тему, подошла к альбомам, которые принесли Софи и Чэд.

– Что это такое?

– Образцы тканей и краски, – пояснила Софи. – Все цвета уже были одобрены Советом архитектурной экспертизы. Правда, с ними нужно согласовывать только цвет внешних стен. Я не сомневаюсь, что под моим опытным руководством вы наверняка захотите провести тщательную реставрацию дома с использованием только тех цветов, которые использовались при его строительстве.

Перебрав несколько картонных полосок с образцами колеров, я поймала себя на том, что мне нравятся оттенки небесно-голубого и горчично-желтого, пока не заметила на обратной стороне каждой карточки нечто вроде рецепта, состоящего из таких вещей, как оксид железа, охра, молоко и даже настоящие ягоды.

– Что это? – спросила я, беря в руки картонку с бледно-зеленой краской и переворачивая ее. – Ты ждешь, что мы будем сами производить краску, верно? – Я улыбнулась, чтобы дать ей понять, что шучу.

Увы, похоже, мои слова оскорбили ее в лучших чувствах.

– Разумеется. Иначе как можно говорить о какой-то исторической точности?

Я несколько раз поморгала, ожидая, что она улыбнется и скажет, что тоже шутит. Но Софи продолжала стоять с серьезным лицом. Я медленно положила картонку с образцом краски на стол.

– Сначала я должна поговорить с матерью и потом дам наш ответ.

Я не сомневалась, что наверняка имеется хотя бы одна компания по производству красок, которая на своем старомодном заводике производила исторически точные цвета, и что мне не придется соскабливать ржавчину со старых труб или собирать где-нибудь в поле ягоды.

Джек взял другой образец и несколько секунд изучал его.

– Я рад, что вы поменяете цветовую гамму. Каждый раз, когда я захожу в фойе, я чувствую себя цирковым тюленем.

– Не стану тебе в этом мешать, – сказала я и осеклась. Мое внимание привлекло какое-то движение за окном. Посмотрев на улицу, я увидела, как у бордюра остановился маленький красный кабриолет Ребекки. Примерно в тот же момент в коридоре раздались шаги моей матери.

Я схватила Джека за руку.

– Знаешь, по-моему, мне в любом случае нужно еще разок взглянуть на могильный камень. Давай поедем на кладбище прямо сейчас и сделаем пару-тройку снимков. Если у тебя с собой нет фотоаппарата, то можно по дороге сначала заехать к тебе.

Я не стала ждать ответа. На мое счастье, когда я потащила его к задней двери, он не оказал никакого сопротивления.

– Пока, пап. Рада была вас видеть, Чэд и Софи… Я дам вам знать, что мы с матерью решим по поводу краски.

Софи подняла руку:

– Решайте побыстрее, чтобы мы могли показать ваш выбор во время рождественского тура в следующие выходные. И не забудь, что у тебя в среду примерка костюма…

Я коротко махнула рукой, вытащила Джека в дверь и захлопнула ее прежде, чем в кухню шагнула моя мать.

– Мне даже нравится, когда ты такая решительная, – сказал Джек.

Я нахмурилась и отдернула руку.

– Я забыла свою сумочку, так что нам придется взять твою машину.

– Куда мы едем?

Синхронно обернувшись, мы увидели на кирпичной дорожке Ребекку. Похоже, некое извращенное шестое чувство направило ее к задней двери вместо передней.

Джек шагнул вперед и в знак приветствия поцеловал ее в щеку.

– Доброе утро, Ребекка. Ты как всегда прекрасна.

Она порозовела от смущения, отчего в своем розовом кашемировом пальто стала лишь еще симпатичнее.

– Спасибо, Джек. – Она выскользнула из его объятий. – Доброе утро, Мелани. – Она вновь повернулась к Джеку: – Куда ты собрался?

– На кладбище церкви Святого Филиппа, взглянуть на могилку бабушки Мелани. Там есть какая-то странная надпись, и я подумал, что вместе мы сможем что-нибудь выяснить. Но две головы хорошо, а три лучше. Не хочешь поехать с нами?

Я подумала, что мне понадобятся пальцы, чтобы растянуть губы и изобразить улыбку, но, к счастью, я обошлась без них.

– Отличная идея, Джек. Давайте отправимся туда вместе.

Джек подвел нас к своей машине и открыл пассажирскую дверь. Ребекка шагнула вперед первой, и я подумала, что она собирается сделать единственно верную вещь – а именно залезть на крошечное заднее сиденье. Увы, мои надежды рухнули, когда я увидела, как она выдвинула переднее сиденье вперед, а сама отступила назад, давая мне возможность втиснуть туда мою высокую «конструкцию».

Поджав колени под подбородком, пока мы катили по Легар-стрит, я вновь и вновь задавалась вопросом: как так получилось, что моя размеренная, упорядоченная жизнь разделила судьбу пышных юбок на обручах и длинных автомобилей? Я пыталась вспомнить время, когда тревожные мысли о нашей неблагополучной семье не отягощали меня, а моей единственной заботой были ежемесячные данные о продажах и вполне вменяемые платежи за мою небольшую квартирку.

Теперь мне принадлежал огромный, исторический и очень дорогой дом, мои родители оба вернулись в мою жизнь и с опозданием в тридцать лет принялись исполнять свой родительский долг. И что-то подсказывало мне, что Джек Тренхольм решил стать постоянным приспособлением в моей жизни. Кое-кто счел бы последнее вишенкой на торте, я же видела в этом лишь мозоль, что при каждом шаге больно давала о себе знать.

Пока мы ехали по Черч-стрит, я откинула голову назад и закрыла глаза, пытаясь сосчитать мои благословения, как научила меня делать бабушка Приоло много лет назад, но вместо этого почувствовала себя кукурузным полем в ожидании роя саранчи.