Дюна Герберт Фрэнк

Впереди пронзительно заголосили нараспев. Они добрались до еще одного ответвления, оказавшегося шире прочих. Пол замедлил шаг, заглянул в комнату, где, скрестив ноги, на темно-бордовом ковре сидели дети.

В дальнем углу стояла женщина в желтом куске ткани, обернутом вокруг тела, в руке ее была желтая лазерная указка. На доске виднелось множество рисунков – окружностей, углов, кривых, волнистых линий, квадратов, дуг, пересеченных параллельными линиями. Женщина быстро указывала то на один, то на другой рисунок, а дети в такт взмахам другой ее руки выкрикивали слова.

Пол внимательно вслушался, голоса детей слабели. Они с Харой уходили все глубже и глубже.

– Дерево, – кричали детские голоса, – дерево, трава, дюна, ветер, гора, холм, огонь, молния, скала, скалы, пыль, песок, жара, укрытие, жара, полный, зима, холод, пустой, эрозия, лето, пещера, день, тревога, луна, ночь, горный козел, песчаный прилив, склон, посадки, отвердитель…

– И в такое время идут занятия? – спросил Пол.

Лицо ее тронула грусть, скорбным тоном она сказала:

– Так нас учил Лайет – нельзя останавливаться. Лайет умер, но его не забудут. Такова дорога чакобсы.

Она подошла к левой стене тоннеля, шагнула на порог, раздвинула прозрачные оранжевые занавески и отступила в сторону:

– Вот и твое яли, Усул.

Пол нерешительно присоединился к ней. Почему-то ему совсем не хотелось оставаться вдвоем с этой женщиной. Он вдруг понял, что теперь его окружала жизнь, которую можно было понять, лишь приняв ее идеи и ценности как данное. Он чувствовал, как ловит его мир Вольного народа, старается обратить на свои стези. И он знал, что ожидало его там, куда уводили эти пути: дикий джихад, религиозная война, которой следовало избегать любой ценою.

– Это же твое яли, – сказала Хара, – чего ты колеблешься?

Кивнув ей, Пол шагнул на порог, отвел занавеси в противоположную от Хары сторону. В них были вплетены металлические волоски. Следом за Харой он пересек короткий проход, оказавшись в большой квадратной комнате метров шесть длиною. Пол был устлан толстым синим ковром. Скальные стенки прикрыты сине-зелеными тканями. Над головой на песочной ткани потолка пузырились желтые неяркие светошары.

Все было похоже на древний шатер.

Хара стала перед ним, подбоченясь, поглядела ему в лицо.

– Дети у подруги, – сказала она, – придут знакомиться позже.

Свою неловкость Пол постарался скрыть, принявшись оглядываться. Справа занавеской был прикрыт проход в другую комнату, побольше, вдоль стен которой навалены были подушки. Почувствовав дуновение, он заметил, что вентиляционный канал искусно замаскирован свисавшими с потолка драпировками.

– Хочешь, я помогу тебе снять конденскостюм? – спросила Хара.

– Нет… благодарю.

– Принести поесть?

– Да.

– Рядом с той комнатой – туалет, – махнула она. – Удобно, когда не носишь конденскостюма.

– Ты говорила, что этот ситч придется оставить, – сказал Пол. – Разве не надо паковать вещи и собираться?

– Все будет сделано в должное время, – сказала она. – Мясники еще не добрались д наших краев.

И вновь она нерешительно поглядела на него.

– Странно, – сказала она, – твои глаза – не глаза Ибада; это необычно, но не лишено обаяния.

– Принеси поесть, – сказал он. – Я голоден.

Она улыбнулась ему… понимающей женской улыбкой, обеспокоившей Пола.

– Я – твоя служанка, – произнесла она и легким движением нырнула за занавеси, открывшие на мгновение узкий проход, прежде чем вернуться на место.

Сердясь на себя, Пол откинул в сторону тонкую занавеску по правую руку и вошел в большую комнату. На секунду нерешительность охватила его. Интересно, где Чани… где Чани, узнавшая о смерти отца?

«У меня… и у нее…» – подумал он.

Где-то снаружи по коридорам побежал плачущий крик, за толстыми занавесями он был едва слышен. Потом крик повторился, чуть подалее. Потом еще раз. Пол разобрал, что там выкликают время, – действительно, часы ему здесь не попадались.

Ноздрей коснулся запах горящих ветвей креозотового куста, перебивший вездесущую вонь. Теперь он не так уж ощущал ее.

Он подумал о матери, о том, где окажется ее нить в ткани грядущего… точнее, две нити – ее и сестры. Ощущение переплетения времени охватило его. Он резко помотал головой, сосредоточившись на свидетельствах непревзойденной глубины культуры фрименов.

При всех ее утонченных странностях.

Он уже видел что-то об этой комнате, этой пещере… воспоминания, предполагавшие наличие куда более существенных различий, чем те, с которыми ему приходилось уже сталкиваться.

Ядоискателя не было видно, вообще во всем подземном ситче он не заметил даже намека на их существование. Но к запахам помещения примешивались и запахи ядов – сильных, обычных.

Заслышав шелест занавесей, Пол обернулся, решив, что Хара уже несет еду. Но между драпировками он заметил двух мальчишек лет девяти-десяти, не отрывавших от него жадных глаз. На поясе каждого было по маленькому крису в форме кинжала.

Как говорили ему? Дети фрименов бьются со свирепостью взрослых.

Фосфоресцентные трубки под сводами пещеры бросали тусклый свет на собравшуюся толпу, смутно свидетельствуя об истинных размерах полости в скалах… Она была больше зала собраний школы Бинэ Гессерит. По мнению Джессики, здесь, под возвышением, на котором она стояла рядом со Стилгаром, собралось более пяти тысяч человек.

Но люди еще подходили.

Голоса сливались в единый гул.

– Твоего сына оторвали от отдыха, сайидина, – произнес Стилгар, – не хочешь ли ты, чтобы он разделил с тобою решение?

– Разве может он изменить его?

– Безусловно, воздух, заставляющий твои слова звучать, выходит из твоих собственных легких, но…

– Мое решение неизменно.

Ее обуревали сомнения. Быть может, все-таки ради сына следовало уклониться от рискованного шага, нельзя было забывать и о неродившейся дочери. Все, что угрожало ее собственной плоти, угрожало и телу дочери.

Мужчины, покряхтывая, принесли ковры, подняв тучу пыли, бросили их на пол пещеры.

За руку Стилгар отвел Джессику в акустическую раковину, тыльную часть ниши за возвышением. Показал ей на выступающий камень.

– Здесь сядет Преподобная Мать, но пока она еще не пришла, можешь посидеть здесь и отдохнуть.

– Лучше я постою, – сказала Джессика.

Она следила то за мужчинами, что разворачивали ковры и покрывали ими возвышение, то переводила взгляд на толпу. Теперь собралось уже тысяч десять.

Но люди еще подходили.

Наверху, в пустыне, она знала, уже краснел закат, но в пещере были все те же сумерки, серая мгла, в которой терялись люди, пришедшие посмотреть, как она будет рисковать собственной жизнью.

Справа толпа расступилась, она увидела Пола, по бокам которого шли двое мальчишек. С детской важностью они выступали, положа руки на рукоятки ножей, хмуро озирая расступавшихся перед ними.

– Вот сыновья Джемиса, что стали теперь сыновьями Усула, – сказал Стилгар, с легкой усмешкой поглядев на Джессику, – они серьезно относятся к своим обязанностям.

Джессика поняла, что он пытается отвлечь ее, и была благодарна за это, но все же грядущее опасное испытание поглощало все ее мысли.

«У меня нет выбора, – думала она. – Не следует медлить, надо завоевывать себе место среди фрименов».

Пол поднялся на возвышение, дети остались внизу. Он встал перед матерью, поглядел на нее, потом на Стилгара.

– Что случилось? Я думал, меня зовут на совет.

Стилгар поднял руку, призывая к молчанию. Махнул налево, толпа там расступилась. В образовавшемся проходе появилась Чани, на личике эльфа были заметны следы горя. Она была теперь без конденскостюма, в изящной синей хламиде, оставлявшей руки открытыми. На предплечье левой руки был повязан зеленый платок.

«Зеленый – цвет траура», – подумал Пол.

Таков был обычай, Пол выяснил это у сыновей Джемиса, принявшихся объяснять ему, что им траур не положен, раз он усыновил их.

– Ты Лисан аль-Гаиб? – спросили они. Он не стал отвечать, ощутив в этих словах тень джихада, и принялся сам задавать вопросы. Оказалось, старшего, сына Джоффа, звали Калефф, ему было десять лет. Младшему сыну Джемиса, Орлопу, было восемь.

Странный это был день! Потом мальчики стерегли вход в комнату, никого, как он их просил, не пуская внутрь, чтобы он мог поразмыслить, припомнить пророческие видения и нащупать путь, что не вел бы его к джихаду.

А теперь, стоя рядом с матерью, он глядел на это сборище, сомневаясь, может ли что бы то ни было предотвратить буйство фанатичных легионов.

Следом за подходившей к возвышению Чани четверо женщин несли в носилках старуху.

Не замечая Чани, Джессика жадно вглядывалась в женщину – старую, морщинистую, иссохшую… Капюшон на черном одеянии ее был откинут, открывая завязанные узлом седые волосы и тонкую шею.

Носильщицы осторожно подняли носилки на возвышение, Чани помогла старухе выйти.

«Вот она, их Преподобная Мать», – подумала Джессика.

Ковыляя к Джессике, казавшаяся скелетом в черном одеянии старуха опиралась на руку Чани. Она остановилась перед Джессикой и долго глядела ей в глаза, прежде чем заговорить грудным шепотом.

– Значит, ты и есть Она. – Старая голова на тонкой шее качнулась. – Шадут Мейпс жалела тебя, она была права.

Джессика немедленно с твердостью ответила:

– Я не нуждаюсь ни в чьей жалости.

– Ну, это мы еще посмотрим, – тихо проговорила старая женщина. С удивительной быстротой она повернулась к собравшимся. – Ну, скажи им, Стилгар.

– Следует ли? – спросил он.

– Мы люди Мисра, – с трудом произнесла она, – когда-то наши предки бежали из аль-Урубы, что на Нилоте, и с тех пор мы познали и бегство, и смерть. Старики уходят, молодые остаются, и наш народ не умрет.

Стилгар глубоко вздохнул, сделал два шага вперед.

Джессика заметила, как мгновенно примолкла толпа. Теперь собралось уже тысяч двадцать – все стояли молча, не шевелясь. Она вдруг показалась себе такой маленькой и испуганной.

– Сегодня нам придется оставить этот ситч, так долго укрывавший нас. Мы уходим на юг, глубже в пустыню. – Голос Стилгара громыхал над обращенными вверх лицами, усиленный акустическим отражателем за спиной.

Люди молчали.

– Преподобная Мать сказала мне, что не переживет нового хаджра, – проговорил Стилгар. – Нам уже случалось жить без Преподобной, но негоже людям искать себе новый дом без нее.

В толпе теперь зашевелились и беспокойно зашептались.

– Но печальная судьба может миновать нас, – продолжал Стилгар. – Наша новая сайидина, Джессика-от-Странных-путей, согласилась пройти обряд. Она попробует заглянуть внутрь себя, чтобы мы не ослабели без Преподобной.

«Джессика-от-Странных-путей», – повторила про себя Джессика. Она видела, как глядит на нее Пол, сколько вопросов в его глазах, но уста его оставались замкнутыми перед всей этой толпою.

«Если я умру, не сумев, что будет с ним?» – подумала Джессика. И вновь опасения хлынули в ее душу.

Чани отвела Преподобную Мать на каменную скамью в акустической нише, вернулась и стала рядом со Стилгаром.

– А чтобы мы не потеряли все, если Джессику-от-Странных-путей постигнет неудача, – продолжил Стилгар, – сегодня Чани, дочь Лайета, будет посвящена в сайидины. – Он сделал шаг в сторону.

Из глубины акустической ниши донесся громкий шепот старухи, резкий, пронизывающий:

– Чани вернулась из своего хаджра, Чани видела воды.

Толпа прошелестела:

– Она видела воды.

– Я посвящаю дочь Лайета в сайидины, – продолжила старуха.

– Мы принимаем ее, – отозвалась толпа.

Пол не слышал происходившего, все мысли его были об одном. Как сказал Стилгар?

«Если ее постигнет неудача».

Он повернулся и внимательно поглядел на ту, которую они называли Преподобной Матерью, на иссохшее лицо, в бездонную синюю глубину глаз. Казалось, ее унесет с места даже легкий сквознячок, но в хрупкой фигурке угадывалась сила, способная встать на пути кориолисовой бури. От нее исходила такая же мощь, как от Преподобной Гайи Елены Мохайем, испытавшей его гом джаббаром и мукой.

– Я, Преподобная Мать Рамалло, голосом которой говорит множество, так скажу вам, – продолжала старуха. – Чани пристало быть сайидиной.

– Пристало, – подтвердила толпа. Старуха кивнула и прошептала:

– Я отдаю ей серебряные небеса, золотую пустыню и ее сверкающие вершины да зеленые поля, которые будут. Их я отдаю сайидине Чани. А чтобы она не позабыла, что теперь ей служить всем нам, пусть поможет она в обряде семени. Да свершится все по воле Шай-Хулуда. – Она подняла худую темную руку, опустила ее.

Джессика, чувствуя, что близится ее время и пути назад уже нет, глянула разок на озабоченное лицо Пола и стала готовиться к испытанию.

– Пусть выступят вперед хранители воды, – сказала Чани чуть дрогнувшим голосом.

И Джессика поняла, что опасность близка, так настороженно притихла толпа.

По образовавшейся среди людей извилистой дорожке к возвышению приближалась группа мужчин. Они шли попарно. Каждая пара несла по небольшому, тяжело колыхавшемуся кожаному мешку, раза в два превышавшему размерами человеческую голову.

Двое из группы сложили свою ношу к ногам Чани и отступили назад.

Джессика поглядела сперва на бурдюк, потом на мужчин. Капюшоны их были откинуты, открывая длинные волосы, стянутые в пучок на затылке. Темные провалы глазниц их были обращены к ней.

Густой запах корицы поднимался от мешка к ноздрям Джессики. «Не специя ли?» – подумала она.

– Есть ли вода? – спросила Чани.

Слева отозвался хранитель воды, мужчина с пурпурным шрамом на переносице:

– Есть вода, сайидина, но мы не можем ее выпить.

– Есть ли семя? – спросила Чани.

– В ней есть семя, – ответил он.

Встав на колени, Чани возложила руки на дрожащий мешок:

– Благословенна будет вода и семя в ней.

Обряд был знаком, и Джессика обернулась к Преподобной Рамалло. Глаза старухи были закрыты, она сгорбилась на скамейке, словно уснув.

– Сайидина Джессика, – произнесла Чани.

Джессика повернулась к девушке.

– Вкушала ли ты благословенную воду? – спросила Чани.

И прежде чем Джессика открыла рот, ответила за нее:

– Нет, это невозможно. Ты не могла пить благословенную воду. Иномиряне лишены этого блага.

Вздох обежал толпу, зашелестели одеяния, по шее Джессики побежали мурашки.

– Урожай был велик, и делатель погублен, – сказала Чани и начала отвязывать свернутую в кольцо трубку у горловины колышущегося бурдюка.

Опасность обступила ее со всех сторон, чувствовала Джессика. Она поглядела на Пола, заметила, что таинственный обряд увлек его, но смотрел он только на Чани.

«Он видел уже когда-нибудь этот момент? – подумала Джессика. Положив руку на живот, она устремилась мыслью к нерожденной дочери. – Имею ли я право рисковать еще и ее жизнью?»

Чани протянула трубку Джессике и сказала:

– Вот Живая Вода, вода, которая больше воды… имя ее Кан-вода, что освобождает душу. Если ты можешь быть Преподобной Матерью, она откроет тебе всю Вселенную. А теперь, как решит Шай-Хулуд.

Обязанности перед Полом и нерожденным ребенком разрывали Джессику пополам. Она понимала, что ради Пола ей следует принять трубку и отпить из мешка, но едва она наклонилась, чувства предупредили ее об опасности.

Запах содержимого мешка отдавал горечью и напоминал запахи известных ей ядов, но и отличался от них.

– Теперь ты должна отпить из бурдюка, – сказала Чани.

«Назад пути нет», – напомнила себе Джессика. Но во всей науке Дочерей Гессера не отыскала она того, что могло бы помочь ей в этот момент.

«Что это? – спросила она сама у себя. – Хмельное питье? Наркотик?»

Она склонилась над мешком, вдохнула запах коричных эфиров, припомнила опьяненного Дункана Айдахо. Взяв трубку в рот, она сделала малюсенький глоток. Влага отдавала специей, язык слегка пощипывало.

Чани нажала на кожаный бурдюк. Рот Джессики наполнился жидкостью, которую она проглотила прежде, чем успела что-нибудь осознать, и попыталась сохранить внешнее спокойствие и достоинство.

– Малая смерть страшнее самой смерти, – произнесла Чани, не отрывая взгляда от Джессики.

И Джессика глядела на нее, не выпуская трубки изо рта. Она пробовала вкус содержимого глоткой, нёбом, ощущала запах ноздрями… он отдавался в скулах, в глазах… приятное, сладкое пощипывание.

Прохлада.

И вновь Чани влила жидкость в ее рот.

Тонкий вкус.

Джессика вглядывалась в лицо Чани… прелестный эльф… заметны отцовские черты, еще не огрубленные временем.

«Они дали мне наркотик, – подумала Джессика. – Он так непохож на любой из известных мне наркотиков, хотя в ходе обучения Бинэ Гессерит я испробовала множество различных составов!»

Черты Чани стали теперь столь четки, словно откуда-то на них брызнул ослепительный свет.

Наркотик.

Вокруг Джессики кружилось молчание. Каждым волокном собственного тела чувствовала она, что с ней происходят глубочайшие перемены. Она казалась себе мыслящей точкой, меньше любой субатомной частицы, но подвижной и ощущающей окружающее. В какой-то миг откровения – словно вокруг отдернули занавес, – она поняла, что ощущает некое психокинетическое продолжение собственной сути. Она и была этой точкой, и не была ею.

Она оставалась в пещере: вокруг нее были люди. Она ощущала всех: Пола, Чани, Стилгара, Преподобную Мать Рамалло.

Преподобная Мать!

В школе поговаривали, что некоторые не выживали при обряде посвящения в Преподобные Матери, что наркотик забирал их жизни.

Все внимание теперь Джессика отдала Преподобной Матери Рамалло… и все вокруг остановилось, словно время для нее перестало течь.

«Почему остановилось время?» – спросила она у себя. Ее окружали застывшие лица, плясавшая над головой Чани пылинка замерла.

Ожидание.

Ответ словно взорвался в ее мозгу – ее собственное время остановилось, чтобы дать ей возможность выжить.

Она сфокусировала сознание на своем психокинетическом продолжении, заглянула внутрь и оказалась перед клеточной оболочкой, заключавшей в себя черноту, от которой она отшатнулась.

«Вот оно, место, куда мы не смеем заглядывать, – подумала она, – место, о котором столь нерешительно упоминают Преподобные, место, куда может заглянуть лишь Квизац Хадерач».

Поняв это, она почувствовала себя увереннее и вновь обратилась мыслью к психокинетическому продолжению, снова ощутив себя точкой, что ищет в глубине ее существа, где таится опасность.

И она обнаружила ее – в проглоченном наркотике.

Частицы его плясали в теле, столь быстрые, что даже ее застывшее время не могло остановить их… Пляшущие частички. Она начала узнавать знакомые структуры, атомные связи: вот атом углерода, вот спираль… молекула глюкозы. Перед ней оказалась целая цепь молекул, она узнала протеин… метил-протеиновое соединение.

Ах-х-х!

Что-то безмолвно прошелестело в ее сознании, когда она поняла природу яда.

Психокинетическим зондом она прикоснулась к молекуле, переместила атом кислорода, добавила к связи еще один углеродный атом, переместила кислородную связь… водородную…

Волна преобразования побежала по молекулам наркотика, ширясь вместе с поверхностью реакции.

Застывшее время шелохнулось… она почувствовала движение вокруг себя. Протянутая от бурдюка трубка тронула ее рот, собрав каплю жидкости.

«Чани собирается катализатором из моей слюны преобразовать яд в этом мешке, – подумала Джессика. – Зачем?»

Кто-то помог ей сесть. Она увидела, что рядом с ней на покрытое ковром возвышение усадили Преподобную Мать Рамалло. Сухая ладонь тронула ее щеку.

И в ее сознании появилась новая психокинетическая точка! Джессика попыталась оттолкнуть ее, но точка приближалась… все ближе.

Они соприкоснулись!

Это было словно предельное слияние двух людей. Не телепатия, нет, просто сознания их объединились.

Она была теперь как бы одно целое со старой Преподобной Матерью.

Но тут Джессика поняла, что Преподобная Мать вовсе не считает себя старой. Перед их общим внутренним взором предстала юная девушка, веселая духом и нежная сердцем.

И в общем сознании эта девушка произнесла: «Да, такова я на самом деле».

Джессика лишь слушала, но не могла ответить.

«Скоро все свершится, Джессика», – сказал внутренний голос.

«Должно быть, галлюцинация», – подумала Джессика.

«Уж ты-то должна бы понимать, что это не так, – сказал внутренний голос. – Давай-ка быстрее, не сопротивляйся. Времени у нас мало. Мы… – Голос надолго умолк, потом продолжил: – Ты должна была сказать о своей беременности!»

Теперь Джессика обрела собственный внутренний голос:

«Почему?»

«Наркотик преобразил вас обеих! Святая Мать, что мы наделали!»

Джессика заметила, как в общем сознании что-то шевельнулось, увидела внутренним взором еще одну точку. Она металась, кружила… излучала один только ужас.

«А сейчас собери силы, – сказал внутренний образ Преподобной Матери, – хорошо хоть, что ты понесла дочь… Мужской плод просто бы погиб от всего этого. А теперь осторожно… нежно… прикоснись к своей дочери. Стань ею. Поглоти страх… успокой ее силой и смелостью… но нежнее, нежнее…»

Вторая точка теперь оказалась совсем близко, и Джессика заставила себя прикоснуться к ней.

Ужас почти одолел ее.

Она принялась бороться с ним единственным известным ей путем: «Я не должна бояться. Страх убивает разум… Страх убивает разум…»

Литания вернула ей какое-то подобие спокойствия. Малая точка застыла рядом, излучая по-прежнему страх.

«Слова здесь пока бессильны», – подумала Джессика.

Она обратилась к основным эмоциям, излучая на точку тепло, любовь, уют и защиту.

Ужас ослаб.

И вновь проявилось присутствие Преподобной Матери, теперь их общее сознание стало тройным: два активных, третье рядом спокойно впитывало.

«Меня подгоняет время, – произнес внутренний голос Преподобной. – Я должна многое передать тебе. И не уверена, сможет ли твоя дочь воспринять все это, не повредясь разумом. Но – да будет! Нужды племени важнее».

«Что…»

«Молчи и воспринимай».

И жизнь Преподобной Матери начала прокручиваться в сознании Джессики. Словно лекция на сублиминальном проекторе в школе Бинэ Гессерит… только быстрее… как молния.

Но… отчетливо.

Она увидела все… Любовника – мужественного, бородатого, с темными фрименскими глазами, всю его силу и нежность – все промелькнуло в мгновение ока.

У нее не оставалось времени думать, как воспримет все это плод, дочь, – она лишь сама воспринимала и запоминала. В разум Джессики потоком хлынули события: рождение, жизнь, смерть, пустяки и важные вещи – все в один момент.

«Почему ручеек песчинок, с легким шелестом скользящий с утеса, застрял в ее памяти?» – удивлялась Джессика.

И с опозданием она поняла, в чем дело. Старая женщина умирала и, умирая, переливала свое сознание в разум Джессики… так вода наполняет чашу. И когда сознание Преподобной растворилось в предродовом восприятии, Джессика еще следила за ним. Умирая в миг зачатия, Преподобная впечатала свою жизнь в памяти Джессики слившимися воедино словами.

«Долго я ожидала тебя, – сказала она. – Вот моя жизнь».

И теперь вся ее жизнь была заключена в ней, в Джессике.

Даже миг смерти.

«Теперь я – Преподобная Мать», – поняла Джессика.

И новым внутренним своим восприятием она ощутила, что и в самом деле стала той, кого Дочери Гессера называли Преподобными. Ядовитый наркотик преобразил ее.

В школах Бинэ Гессерит подобное происходило не совсем так, она знала это. В эти мистерии ее не посвящали, но теперь она просто знала.

Конечный результат был одним и тем же.