Дюна Герберт Фрэнк
Увидев приближающихся помощников с ножовкой в руках, он знаком велел им удалиться, повторил жест, заметив их нерешительность. «Они думают почтить меня отрезанной головой!» – подумал он, нагнулся и сложил руки раба у торчащей из груди рукоятки, а потом вытащил нож и вложил его в бессильные руки.
На все потребовалось какое-то мгновение, выпрямившись, он подозвал к себе помощников и произнес:
– Похороните этого раба как есть, с ножом в руках, он заслужил это.
В золотой ложе граф Фенринг склонился к уху барона:
– Великолепный жест… истинная бравада. У вашего племянника есть собственный стиль… и храбрость.
– Он оскорбил толпу, отказавшись от головы, – пробормотал барон.
– Ни в коей мере, – проговорила леди Фенринг. Она обернулась, окинула взглядом ряды неподалеку.
И барон невольно отметил красоту ее шеи, восхитительный перелив мускулов… как у юного мальчика.
– Им понравился поступок вашего племянника.
Впечатление от жеста Фейд-Рауты докатилось теперь и до самых верхних рядов, люди увидели его помощников, выносящих нетронутое тело гладиатора, и барон понял, что леди Фенринг правильно оценила ситуацию. Люди словно сошли с ума, они визжали и топали, хлопали друг друга по плечам. Барон устало проговорил:
– Придется повелеть им праздновать до ночи. Нельзя же их отпустить по домам в таком возбуждении. Они должны видеть, что я разделяю их радость.
Он махнул рукой страже, и слуга над ложей приспустил оранжевый вымпел Харконненов, поднял вверх и вновь приспустил, поднял и приспустил в третий раз, подавая сигнал к празднику.
Фейд-Раута пересек арену и встал прямо под золотой ложей, оружие было уже в ножнах, руки спокойно опущены. Перекрывая шум разбушевавшейся толпы, он громко спросил:
– Так, значит, праздник, дядя?
Заметив, что барон говорит с племянником, люди стали стихать.
– В твою честь, Фейд, – крикнул вниз барон и в подтверждение своих слов приказал вновь приспустить вымпел.
Вокруг арены отключились страж-барьеры, и какие-то молодые люди бросились к Фейд-Рауте.
– Это сделано по вашему приказу, барон? – осведомился граф.
– Никто не причинит мальчику вреда, – ответил барон. – Он герой сегодня.
Толпа докатилась уже до Фейд-Рауты, его подхватили на плечи и понесли вокруг арены.
– Сегодня без оружия и щита он может обойти все кварталы Харко, – произнес барон. – С ним поделятся последним куском и глотком, просто чтобы он побыл с ними.
С усилием оторвавшись от кресла, барон переложил свой вес на гравипоплавки.
– Будьте добры, простите меня. Совершенно безотлагательные дела требуют моего личного внимания. Охрана проводит вас в замок.
Граф поднялся и поклонился:
– Безусловно, барон. Мы предвкушаем праздник. Я, ах-х-х-м-м-м-м, никогда не видел, как празднуют Харконнены.
– Да, праздник, – согласился барон.
Он повернулся и, плотно окруженный охраной, скрылся в портале личного входа в ложу.
Капитан стражи склонился перед графом Фенрингом:
– Какие будут приказания, милорд?
– Мы подождем, ах-х-х, пока не схлынет первый, м-м-м-м, напор толпы.
– Да, милорд. – С поклоном он отступил на три шага.
Повернувшись к своей даме, граф Фенринг вновь промямлил, пользуясь гудением и мычанием их кодового языка:
– Ты, конечно, заметила?
В ответ ему она промычала на том же языке:
– Мальчишка знал, что гладиатор не получит наркотика. На мгновение он испугался, но не удивился.
– Все подстроено, – сказал он, – все от начала до конца.
– Безусловно.
– Пахнет Хаватом.
– Конечно, – ответила она.
– А я было потребовал, чтобы барон его ликвидировал.
– Это была ошибка, мой дорогой.
– Теперь я это вижу.
– Скоро у Харконненов будет новый барон.
– Если этого захочет Хават.
– Действительно, следует разобраться, – согласилась она.
– Молодым будет легче управлять.
– Да… и в особенности после сегодняшней ночи, – ответила она.
– И ты соблазнишь его без затруднений, моя племенная кобылка?
– Конечно, любимый. Ты видел, какими глазами он глядел на меня?
– Да, и я вижу теперь, почему мы должны сохранить эту генетическую линию.
– Безусловно, мы должны держать его под контролем. В глубину его существа я вложу необходимые фразы, которыми можно будет согнуть его, воздействуя на прана- и бинду-систему.
– И следует уезжать побыстрее… как только ты будешь уверена.
Она поежилась:
– Безусловно. Не хотелось бы вынашивать ребенка в таком ужасном месте.
– Чего только не сделаешь во имя человечества, – сказал он.
– Тебе легче, – отозвалась она.
– Ну, знаешь, мне приходится преодолевать весьма древние предрассудки. Прямо скажем – первородные…
– Дорогой мой, – сказала она, похлопав его по щеке, – ты же знаешь, иным способом эту линию нам не сохранить.
Он сухо ответил:
– Я вполне понимаю, что мы делаем.
– Мы не должны провалиться, – сказала она.
– Вина начинается с ощущения неудачи, – напомнил он.
– Вины не будет, – произнесла она, – гипнолигация психики этого Фейд-Рауты и его плод в моем чреве – вот и все.
– Этот дядя, – сказал он. – Ты видела когда-нибудь подобное извращение?
– Весьма свиреп, – согласилась она, – но из племянничка может выйти и нечто похуже.
– Благодаря дяде. Как подумаешь, что вышло бы из этого парня, получи он другое воспитание, например, в духе моральных установок Атрейдесов…
– Увы, – ответила она.
– Эх, хорошо бы спасти их обоих, и юного Атрейдеса, и этого юношу. Я слышал, что в Поле изумительным образом слились наследственность и воспитание. – Он покачал головой. – Впрочем, не следует скорбеть над участью неудачников.
– Знаешь, у Бинэ Гессерит есть поговорка, – начала она.
– У вас есть поговорка на каждый случай, – возразил он.
– Эта тебе понравится, – сказал она. – У нас говорят так: «Не считай человека умершим, пока не увидишь его труп. Но даже и тогда можно ошибиться».
Во «Времени размышлений» Муад'Диб говорит нам, что лишь с первыми столкновениями с жизнью Арракиса началось его настоящее воспитание. Он учился ощупывать песок, чтобы узнать погоду; познал язык уколов, которыми жалит кожу ветер, и зуд песчаной чесотки; он научился собирать драгоценную воду своего тела, хранить ее и защищать. А когда глаза его налились синевой Ибада, он познал путь чакобсы.
Из предисловия Стилгара к книге принцессы Ирулан «Муад'Диб – человек»
Отряд Стилгара, возвращавшийся в ситч с двумя беглецами, выбрался из котловины в ущербном свете первой луны. Ощутив запах дома, облаченные в серые одеяния люди поторапливались. Позади еще не погасла полоска – яркая для этих часов в середине осени, когда солнце по местному зодиаку находится в созвездии Горного Козла.
Унесенные ветром листья осыпались к подножию утеса, где их еще собирала ребятня из ситча, но шаги идущих, кроме изредка оступавшихся Пола и Джессики, никто из детей не отличил бы от естественных звуков ночи.
Вытерев присохшую пыль со лба, Пол почувствовал, что его потянули за руку, услышал сердитый голос Чани:
– Почему делаешь не так? Я же тебе показывала – надо опускать капюшон на лоб, почти на глаза. Ты теряешь влагу.
Сзади шепотом приказали молчать:
– Пустыня слышит вас!
В скалах над головами чирикнула птица.
Отряд замер, и Пол вдруг почувствовал в людях тревогу. В скалах, наверху, что-то тихо стукнуло несколько раз, словно мышь запрыгала по песку.
И снова чирикнула птица.
Отряд вновь потянулся вверх, в расщелину среди скал, но затаенное дыхание фрименов вселяло в Пола опаску. Он заметил, что остальные искоса поглядывали на Чани, она же пыталась держаться в сторонке.
Теперь под ногами была скала, вокруг шелестели серые одеяния, походная дисциплина явно стала лишней, но охватившая и Чани, и всех прочих отчужденность не исчезала.
Он следовал за чьей-то тенью: вверх по ступеням, поворот, еще ступени, тоннель, за ним две влагозащитные двери и, наконец, узкий, освещенный светошарами коридор в желтых скалах.
Фримены вокруг него откидывали капюшоны, вытаскивали из носов фильтры, глубоко дышали. Кто-то вздохнул. Пол поискал взглядом Чани, рядом ее не оказалось. Вокруг него толкались люди, один врезался прямо в него и торопливо сказал:
– Извини, Усул! Крепко мы с тобой! Увы, как приходишь – всегда одно и то же.
Слева от себя Пол увидел узкое бородатое лицо человека, которого звали Фарух. Обведенные темным синие глаза казались черными в желтом свете шаров.
– Откинь капюшон, Усул, – сказал Фарух, – ты дома.
Расстегнув на нем капюшон, он локтями растолкал вокруг Пола людей.
Пол вытащил фильтры из носа и отбросил защитную маску со рта. Лавиной нахлынул запах ситча: вонь немытых тел, переработанных отходов – словом, весь кислый дух человечества… и всевластный запах специи.
– Чего мы ждем, Фарух? – спросил Пол.
– По-моему, Преподобную Мать. Ты слыхал известия… бедная Чани.
«Бедная Чани?» – мысленно переспросил Пол. Он огляделся, удивляясь, где она и куда подевалась мать в такой суете.
Фарух глубоко вдохнул.
– Пахнет домом, – объявил он.
Иронии в его тоне не было, эта вонь действительно доставляла ему удовольствие. Потом Пол услышал, что мать кашлянула неподалеку. Раздался ее голос:
– Богаты запахи твоего дома, Стилгар. Вижу, вы много работаете со специей… Делаете бумагу… Пластик и… Не химическую ли взрывчатку?
– Ты определила все это по запаху? – спросил какой-то мужчина.
Пол понял: говорит она для него, чтобы ослабить натиск на обоняние.
В голове отряда послышался шум, и длинный вздох, казалось, прокатился вдоль всей цепочки; негромко переговаривались, передавая весть, голоса:
– Лайет умер.
– Увы, это верно.
«Лайет, – подумал Пол, – ведь Чани – дочь Лайета».
Части головоломки сложились воедино. Планетолога звали среди фрименов Лайетом.
Пол поглядел на Фаруха, спросил:
– Не тот ли это Лайет, которого звали еще и Кайнсом?
– Лайет один, – ответил Фарух.
Пол повернулся, глядя в прикрытые балахоном спины. Значит, Лайет-Кайнс мертв.
– Очередное предательство Харконненов, – прошипел кто-то. – Изобразили аварию топтера… мол, погиб в пустыне.
Гнев душил Пола. Погиб человек, ставший им другом, спасший от облавы, разославший во все стороны по пустыне отряды, чтобы спасти их… И он стал жертвой Харконненов!
– Жаждешь ли ты, Усул, мести? – спросил Фарух.
Прежде чем Пол успел ответить, впереди раздался негромкий зов и отряд вступил в широкий зал. Перед ним оказался Стилгар, а рядом с ним – странная женщина, обернутая в кусок ткани ярко-оранжевого цвета с зелеными пятнами. Руки ее были обнажены до плеч, конденскостюма не было. Кожа ее отливала светло-оливковым цветом. Откинутые назад волосы открывали высокий лоб, подчеркивая острые скулы, и орлиный нос, и глубокую темноту глаз.
Она повернулась к нему, в ушах ее были продеты золотые кольца вперемежку с позвякивающими водными знаками.
– И этот одолел моего Джемиса? – спросила она.
– Помолчи, Хара, – промолвил Стилгар, – Джемис сам виноват… вызвал его на тахадди аль-бурхан.
– Но ведь он же мальчишка! – сказала она, качнув головой. Водные знаки звякнули. – И этот ребенок лишил моих детей отца? Случайность, наверное.
– Усул, сколько тебе лет? – спросил Стилгар.
– Пятнадцать стандартных, – ответил Пол.
Стилгар оглядел свой отряд:
– Ну, кто-нибудь из вас рискнет бросить мне вызов?
Ответом было молчание.
Стилгар поглядел в глаза женщине:
– Пока эти двое не научат меня своему невероятному искусству боя, я не рискну бросить ему вызов.
Она стойко выдержала его взгляд:
– Но…
– Ты видела странную женщину, что ушла с Чани и Преподобной Матерью? – спросил Стилгар. – Это мать парня, а теперь сайидина-чужедал. И мать, и сын неодолимы в бою.
– Лисан аль-Гаиб, – шепнула женщина и благоговейным взором поглядела на Пола.
«Опять эта легенда», – подумал Пол.
– Может быть, – сказал Стилгар, – но и это будет проверено. – Он перевел глаза на Пола. – Усул, по нашим обычаям, ты отвечаешь теперь за женщину Джемиса и ее двоих сыновей. Его яли, жилье, – твое яли. Его кофейный сервиз – твой… и эта женщина тоже.
Пол вглядывался в женщину, удивляясь: «Почему же она не плачет? Почему на лице не видно ненависти ко мне?» И вдруг заметил, что фримены вокруг внимательно глядят на него с ожиданием.
Кто-то шепнул:
– У всех дела. Скажи, наконец, как ты берешь ее?
Стилгар спросил:
– Ты берешь Хару как служанку или женщину?
Подняв руки, Хара повернулась на каблуках.
– Усул, я еще молода. Говорят, что я ничуть не постарела с той поры, когда жила еще с Джоффом… пока Джемис не победил его.
«Значит, Джемис убил другого, чтобы овладеть ею», – подумал Пол и проговорил:
– Если я возьму ее служанкой, могу ли потом переменить свое мнение?
– У тебя есть для этого год, – ответил Стилгар. – А потом она станет свободной и будет поступать по своему усмотрению… ты можешь отпустить ее и раньше. Но в течение года, как бы то ни было, ты отвечаешь за нее… А за сыновей Джемиса ты всегда будешь в ответе… в какой-то мере.
– Я принимаю ее как служанку, – произнес Пол.
Хара топнула ногой, гневно передернула плечами:
– Но я же молода!
Стилгар поглядел на Пола, сказал:
– Осторожность – достоинство вожака… А ты замолчи, – приказал он женщине, – пусть все будет достойно. Покажи Усулу его жилье и место для отдыха, пригляди, чтобы ему было во что переодеться.
– Ох-х-х-х! – проговорила она.
Пол уже успел зарегистрировать ее в своем сознании и составить о ней первое впечатление. Он чувствовал нетерпение людей, понимал, сколько у них дел. Он хотел было спросить, где мать и Чани, но по нервной позе Стилгара понял, что этого не следует делать.
Повернувшись к Харе, он обратился к ней подрагивающим от внутреннего напряжения тоном, который должен был повергнуть ее в трепет:
– Ну, показывай свое жилище, Хара! А о твоей молодости мы поговорим в другой раз.
Отступив на два шага назад, она испуганно глянула на Стилгара и глухо проговорила:
– У него колдовской голос.
– Стилгар, – сказал Пол. – Я в долгу перед отцом Чани. Если я могу…
– Обо всем этом мы поговорим на совете, – перебил его Стилгар, – там все и расскажешь. – Он кивнул, прощаясь, и повернулся, отряд последовал за ним.
Пол взял Хару за руку, ощутив прохладу подрагивавшей плоти.
– Я не причиню тебе вреда, Хара, – сказал он, – показывай жилье! – В голосе его слышались успокаивающие нотки.
– А ты не прогонишь меня, когда истечет год? – спросила она. – Ведь я и сама прекрасно знаю, что не так молода, как когда-то.
– Пока я жив, для тебя найдется место рядом со мною, – ответил он, выпустив руку. – Ну, куда нам идти?
Она повернулась и направилась направо, в широкий поперечный тоннель, освещенный редкими желтыми шарами над головой. Гладкий каменный пол был чист от песка.
Она шла рядом, Пол время от времени все поглядывал на ее орлиный профиль:
– Ты ненавидишь меня, Хара?
– За что мне тебя ненавидеть?
Она кивнула группе ребятишек, глядевших на них с приподнятого порога бокового прохода. За детскими фигурами виднелись силуэты взрослых, полускрытые прозрачными занавесками.
– Ведь я… победил Джемиса.
– Стилгар сказал, что обряд был исполнен и ты – друг Джемиса. – Она искоса поглядела на него. – Стилгар сказал еще, что ты отдал мертвому влагу. Так ли это?
– Да.
– Ты сделал для него больше, чем… могу я.
– Ты оплачешь его?
– Когда придет время, я его оплачу.
Они прошли мимо арки. Пол заглянул в нее, увидел большой, освещенный ярким светом зал, несколько мужчин и женщин возились там у какой-то машины на высоком постаменте. Они явно торопились.
– Чем это они заняты? – спросил Пол.
– Спешат изготовить положенную норму пластика, прежде чем нам придется бежать. Для посадки нужно много коллекторов росы.
– Бежать?
– Да, пока мясники не перестанут преследовать нас или не уберутся восвояси с нашей планеты.
Пол вдруг споткнулся, чувствуя, как остановилось мгновение, словно ему припомнился предвиденный миг. Но все было не так, события смещены и запутаны, как беспорядочно склеенный фильм.
– Сардаукары охотятся за нами, – сказал он.
– Но ничего не найдут, разве что пару заброшенных ситчей, – ответила она, – и еще – смерть, затаившуюся в песках.
– Так, значит, они отыщут это место? – спросил он.
– Вероятно.
– И мы тратим время, – он кивнул в сторону давно оставшейся позади арки, – на изготовление ловушек для росы?
– Мы ведь сажаем деревья.
– А что они представляют из себя, эти ловушки? – спросил он.
Взгляд ее был исполнен удивления:
– Разве тебя ничему не учили… там, откуда ты сюда явился?
– О коллекторах росы у нас и не слыхивали.
– Хей! – ответила она, вместив целую фразу в единое слово.
– Ну, и что они из себя представляют?
– Ты видел в эрге кусты и травы, – сказала она. – Как ты думаешь, они могут просуществовать здесь сами? Каждое растение приходится тщательнейшим образом сажать в собственную лунку, которую мы заполняем хромопластом. Свет делает его белым. На заре, если поглядеть сверху, лунки поблескивают – белизна отражает свет. А когда наш Великий Отец, солнышко, садится, в темноте коллекторы росы становятся прозрачными и очень быстро охлаждаются. На поверхность их из воздуха выпадает влага и просачивается внутрь, поддерживая жизнь в наших растениях.
– Красиво, – пробормотал он, зачарованный простотой и изяществом изобретательной мысли.
– Я оплачу Джемиса, когда настанет время для этого, – повторила она, словно вновь отвечая на предыдущий вопрос. – Он был хорошим человеком, Джемис, правда, скорым на гнев. Прекрасным добытчиком он был, мой Джемис, а с детьми – просто чудо. Для него не было разницы между моим первенцем, сыном Джоффа, и собственным сыном. Для него они были равны. – Она вопросительно поглядела на Пола. – А для тебя, Усул?
– Этой проблемы у нас не будет.
– Но если…
– Хара!
В голосе его послышались резкие нотки. Они прошли другой, столь же ярко освещенный зал.
– А что делают здесь? – спросил он.
– Чинят прядильные станки, – сказала она. – Сегодня их придется разбирать. Там, в глубине. – Она махнула рукой в сторону ответвляющегося влево тоннеля. – Там обработка еды и ремонт конденскостюмов. – Она посмотрела на Пола. – У тебя новый костюм. Но если он потребует починки, я хорошо справляюсь с этим делом. Иногда я работаю в мастерской.
Навстречу им стали попадаться небольшие группки людей, даже небольшие скопления по бокам тоннеля. Мимо них проследовала вереница мужчин и женщин с мешками, в которых что-то булькало. Густо пахнуло специей.
– Ни нашей воды, ни специи, – сказала Хара, – они не получат. Можешь быть в этом уверен.
В стенах пещеры то и дело открывались проходы, их приподнятые пороги покрывали ковры, виднелись комнаты, украшенные яркими тканями, с подушками на полу. Стоявшие в них люди, завидев обоих идущих, смолкали, без тени смущения разглядывая Пола.
– Люди удивляются тому, что ты победил Джемиса, – сказала Хара. – Похоже, когда мы устроимся в новом ситче, тебе придется доказывать это.
– Не люблю убивать, – сказал он.
– Так говорил и Стилгар, – согласилась она, но в тоне ее слышалось явное сомнение.