Воронята Стивотер Мэгги

36

– Всё, приехали, – буркнул Ронан, ставя машину на ручной тормоз. – Дом, блин, милый дом.

В темноте домик Пэрришей казался мрачной серой коробкой с двумя освещенными окнами. Тень у кухонного окна отодвинула занавеску, чтобы посмотреть на «БМВ». Ронан и Адам сидели в машине одни; Ганси отправился на Фокс-Вэй на «кабане»» – на нем же поехал на Монмутскую фабрику. Впрочем, это всех устраивало: Адам и Ронан сейчас не были в ссоре, и дневные события слишком напугали обоих, чтобы они возымели желание завязать новую свару.

Адам потянулся назад за сумкой – единственным подарком, который он принял от Ганси, и то лишь потому, что она была ему не нужна.

– Спасибо, что подвез.

Рядом с первым силуэтом у окна появился второй. Несомненно, отец. У Адама всё сжалось в животе. Он крепче сжал ремень сумки, но не спешил вылезать.

– Чувак, тебе совсем необязательно выходить, – сказал Ронан.

Адам промолчал; толку в словах не было. Он спросил:

– Тебе разве не надо делать уроки?

Но Ронан, спец по ловким ответам, был неуязвим. В свете приборной панели его улыбка казалась безжалостной.

– Да, Пэрриш. Надо.

Но Адам все-таки не вылез. Ему не нравилось возбуждение, которое читалось в отцовской фигуре. Но было неразумно торчать в машине – особенно в этой машине, столь явно принадлежавшей ученику Агленби, – и хвастаться дружбой.

– Думаешь, они арестуют Пупа до завтра? – поинтересовался Ронан. – Тогда мне не придется делать задание по латыни.

– Если он явится в школу, – ответил Адам, – твое задание будет наименьшей из его забот.

Настала тишина, а затем Ронан сказал:

– Я поеду кормить Бензопилу.

Но вместо этого он рассеянно посмотрел на рычаг переключения передач. И продолжал:

– Я всё думаю, что было бы, если бы Пуп сегодня застрелил Ганси.

Адам не позволял себе задумываться об этом. Каждый раз, когда его мысли подходили слишком близко к несостоявшемуся выстрелу Пупа, в нем распахивалось нечто темное, с острыми краями. Адам с трудом мог припомнить, какой была его жизнь в Агленби до появления Ганси. Отдаленные воспоминания полнились болью, одиночеством, ночами, когда Адам сидел на ступеньках домика, смаргивая слезы и гадая, зачем ему вообще это сдалось. Тогда он был намного младше, хотя прошло чуть больше года.

– Но Пуп его не убил.

– Да, – сказал Ронан.

– Хорошо, что ты научил Ганси тому удару.

– Ломать пальцы я его не учил.

– Это же Ганси. Учится ровно столько, чтобы кое-как сошло.

– Лох, – согласился Ронан и вновь стал самим собой.

Адам кивнул, собираясь с силами.

– До завтра. Еще раз спасибо.

Ронан отвел взгляд от дома и посмотрел на черное поле. Он теребил руль; что-то беспокоило его, но невозможно было понять, что именно – Пуп или нечто совсем иное.

– Да без проблем, старик. До завтра.

Вздохнув, Адам вылез из машины. Он похлопал по крыше «БМВ», и Ронан медленно отъехал. В небе сияли жестокие ясные звезды.

Как только Адам поднялся на три ступеньки, дверь открылась, и свет ударил ему в ноги. Отец стоял на пороге, глядя сверху вниз на сына.

– Привет, пап, – сказал Адам.

– Никаких «привет, пап», – ответил тот.

Он уже был на взводе. От него пахло сигаретами, хотя отец не курил.

– Явился домой в полночь. Думаешь, если потянуть время, я тебе не всыплю за вранье?

Адам подозрительно спросил:

– Что?

– Мать сегодня прибирала в твоей комнате и кое-что нашла. Угадай, что.

Колени Адама медленно превращались в жидкость. Он изо всех сил старался скрывать от отца свою школьную жизнь – и ему на ум пришли сразу несколько вещей, касавшихся его самого и Агленби, которые не понравились бы Роберту Пэрришу. Он понятия не имел, что именно нашла мать, и это было мучительно.

Адам отвел взгляд.

Роберт Пэрриш схватил его за ворот и заставил поднять голову.

– Смотри на меня, когда я с тобой говорю. Платежная квитанция. С фабрики трейлеров.

О боже.

«Думай быстро. Что он хочет услышать?»

– Я не понимаю, почему ты сердишься, – сказал Адам.

Он пытался говорить как можно спокойнее, хотя совершенно не представлял, как выкрутиться теперь, когда выяснилось, что дело в деньгах.

Отец подтянул Адама вплотную, так что тот не только слышал его слова, но и чувствовал их.

– Ты соврал матери, сколько зарабатываешь.

– Я не врал.

Адам совершил ошибку – и понял это, как только слова сорвались с его языка.

– Не смей врать мне в глаза! – заорал отец.

Хоть Адам и знал, что сейчас будет, он всё-таки не успел вскинуть руку и заслонить лицо.

Отец ударил его по щеке, и это был скорее звук, чем ощущение – словно где-то в отдалении ударили молотком по гвоздю. Адам попытался удержать равновесие, но поскользнулся на краю ступеньки – и отец разжал пальцы.

Когда Адам ударился головой о перила, это была какофония света. В одно-единственное взрывное мгновение он узнал, сколько цветов составляют белый.

В черепе зашипела боль.

Он лежал на земле у крыльца, совершенно не помня, что произошло между ударом о перила и падением. Его лицо было покрыто пылью, и в рот она тоже набилась. Адаму пришлось заново вспоминать, как дышать, как открывать глаза. И снова – как дышать.

– Давай, – устало сказал отец. – Вставай. Я серьезно.

Адам медленно поднялся на четвереньки. Качнувшись назад, он сел на корточки и уперся коленями в землю. В ушах у него звенело, звенело, звенело. Он подождал, пока звон прекратится. Осталось только восходящее подвывание.

На середине подъездной дорожки он увидел стоп-сигналы «БМВ».

«Уезжай, Ронан».

– Ты со мной в эти игры играть не будешь! – прорычал Роберт Пэрриш. – Я не перестану с тобой разговаривать только потому, что ты валяешься на земле. Я знаю, что ты придуриваешься, Адам. Я не идиот. Поверить не могу, ты зарабатываешь столько денег и тратишь их на чертову школу! Всё это время, пока мы при тебе говорили о счетах за электричество и телефон!

Отец еще далеко не закончил – судя по тому, как он отталкивался от каждой ступеньки, пока спускался, и по тому, как было напряжено его тело. Адам прижал локти к бокам и наклонил голову, страстно желая, чтобы звон в ушах наконец прекратился. Он пытался проникнуть в голову отца, понять, что он должен сказать, чтобы тот успокоился.

Но Адам ни о чем не мог думать. Мысли взрывались огненными шарами в грязи, в такт биению сердца. Левое ухо буквально вопило. Оно было таким горячим, что казалось мокрым.

– Ты соврал! – крикнул отец. – Ты сказал, что школа выдает тебе деньги. Ты скрыл, что зарабатываешь… – он сделал паузу, чтобы достать из кармана рубашки смятый клочок бумаги, дрожавший в его руке, – …восемнадцать тысяч четыреста двадцать три доллара в год!

Адам ахнул.

– Что это?

Отец подошел вплотную. Ухватив сына за ворот, он поднял его легко, как собачонку. Адам встал, но с трудом. Земля уходила из-под ног, и он шатался. Никак не удавалось подобрать слова; что-то в нем сломалось.

– Частичная, – выдавил он. – Частичная стипендия.

Отец проревел что-то еще, но со стороны левого уха, поэтому Адам услышал лишь невнятный шум.

– А ну гляди на меня! – заорал отец, а затем вдруг отвернулся и крикнул: – А тебе чего надо?

– Вот чего! – рыкнул Ронан Линч и врезал Роберту Пэрришу в ухо.

За спиной у него стояла машина с распахнутой дверцей. Пыль клубилась в свете фар.

– Ронан, – сказал Адам.

Или только подумал это. Отец разжал руки, и он зашатался.

Ухватив Ронана за рубашку, Пэрриш швырнул его об стену. Но Ронану потребовалась всего секунда, чтобы встать. Коленом он двинул противника в живот. Согнувшись пополам, отец Адама резко выбросил руку вперед. Пальцы скользнули над бритой головой Ронана, не причинив ему вреда. Эта неудача затормозила Пэрриша лишь на несколько мгновений. Он ударил головой в лицо Ронана.

Правым ухом Адам слышал, как мать кричит и просит их прекратить. Она держала в руке телефон и размахивала им, как будто это могло сыграть какую-то роль. Был только один человек, способный остановить Ронана, и миссис Пэрриш не знала его телефона.

– Ронан, – повторил Адам.

На сей раз он был уверен, что произнес это вслух. Голос звучал странно, словно рот был набит ватой. Адам сделал шаг, и земля окончательно ушла у него из-под ног. «Вставай». Он стоял на четвереньках, и небо казалось неотличимым от земли. Сил не осталось. Адам не мог подняться. Он мог лишь смотреть, как совсем рядом дерутся его отец и его друг. Как будто он весь был – глаза, лишенные тела.

Драка была бесчестная. В какой-то момент Ронан упал, и Роберт Пэрриш ударил его ногой, целясь по лицу. Ронан инстинктивно выставил локти, чтобы заслониться. Пэрриш попытался пробить защиту. Но рука Ронана метнулась вперед, как змея, и потащила противника наземь.

Адам видел лишь обрывки и фрагменты: его отец и Ронан катались по земле, не давали друг другу встать, пинались. Красные и синие пульсирующие огни отразились от стен домика, на мгновение осветив поля. Приехала полиция.

Мать продолжала кричать.

Всё это был просто шум. Адам хотел вернуть себе возможность стоять, ходить, думать… тогда он остановил бы Ронана, пока не случилось ничего ужасного.

– Сынок? – рядом с ним присел полицейский.

От него пахло можжевельником. Адам подумал, что сейчас задохнется.

– Ты в порядке?

С помощью полицейского он кое-как поднялся на ноги. Другой полицейский в это время оттащил Ронана от Роберта Пэриша.

– Я в порядке, – сказал Адам.

Коп разжал пальцы – и тут же вновь схватил его под локоть.

– Нет, парень, не в порядке. Ты выпил?

Ронан, видимо, услышал этот вопрос, потому что выкрикнул ответ через весь двор. Там было много нецензурных слов и фраза «избить до полусмерти».

Перед глазами у Адама то плыло, то прояснялось, то плыло, то прояснялось. Он смутно разглядел Ронана – и в ужасе спросил:

– На него надели наручники?

«Этого не может быть. Он не может сесть в тюрьму из-за меня».

– Ты пил? – повторил полицейский.

– Нет, – ответил Адам.

Он всё еще нетвердо держался на ногах; стоило пошевелить головой, как земля вставала боком. Адам понимал, что выглядит как пьяный. Нужно было собраться. Всего лишь несколько часов назад он коснулся лица Блу, и ему показалось, что всё возможно. Словно перед ним лежал весь мир. Он попытался сосредоточиться на этом ощущении, но теперь оно казалось выдуманным.

– Я не…

– Что?

«Я ничего не слышу левым ухом».

Мать стояла на крыльце и, прищурившись, смотрела на него и на полицейских. Адам знал, о чем она думала, потому что они много раз об этом говорили. «Ничего не рассказывай им, Адам. Скажи, что упал. Ведь ты отчасти и сам виноват, правда? Мы всё уладим в семейном кругу».

Если Адам выдаст отца, всё рухнет. Если Адам выдаст его, мать никогда его не простит. Если Адам выдаст его, то больше не вернется домой.

На другой стороне двора один из полицейских положил ладонь на затылок Ронана, заставляя его сесть в машину.

Пусть даже Адам ничего не слышал левым ухом, до него отчетливо донесся голос Ронана:

– Чувак, не толкайся. Думаешь, я никогда не ездил в этой штуке?

Адам не мог переселиться к Ганси. Он потратил столько сил, чтобы донести до всех с предельной ясностью: когда он уедет из дома, то на своих собственных условиях. Не на условиях Роберта Пэрриша. Не на условиях Ганси.

Либо на условиях Адама Пэрриша, либо никак.

Адам потрогал левое ухо. Оно было горячим и болезненным на ощупь; в отсутствие слуха, который подсказал бы, что его палец коснулся ушной раковины, он как будто щупал пустоту. Скуление в ухе затихло и сменилось… ничем. Просто ничем.

Ганси спросил: «Это гордость мешает тебе уехать?»

– Ронан защищал меня. – Во рту Адама было сухо, как в окрестных полях.

Полицейский внимательно взглянул на него, а Адам продолжал:

– Защищал от моего отца. Это всё… он натворил. Мое лицо…

Миссис Пэрриш немо смотрела на сына.

Он закрыл глаза. Адам не мог выговорить то, что хотел, глядя на мать. Даже с закрытыми глазами ему казалось, что он падает, что горизонт наклоняется, что голова свешивается набок. У Адама возникло мучительное ощущение, что отец все-таки сумел искорежить в нем нечто критически важное.

И тогда он сказал то, что не решался сказать раньше:

– Я хочу… хочу подать в суд.

37

Пуп скучал по вкусной еде, которую приносит с собой богатство.

Дома родители никогда не готовили – они нанимали шеф-повара, который приходил каждый вечер, чтобы сделать ужин. Повара звали Кэрри. Это была эмоциональная и грозная особа, которая обожала орудовать ножом. Боже, как он скучал по ее гуакамоле.

А сейчас он сидел на обочине у закрытой ремонтной мастерской и ел черствый бургер, который купил в закусочной в нескольких милях от этого места. Первый бургер за семь лет. Пуп не знал, насколько усердно копы будут искать его машину, поэтому он припарковал ее подальше от уличного фонаря, а сам устроился на бордюре, чтобы поесть.

Он жевал, и план начинал обретать форму. Этот план предполагал, что он поспит на заднем сиденье, а утром придумает новый план. Пупом двигала отнюдь не уверенность в собственных силах, и он приуныл. Теперь он понимал, что нужно было похитить Ганси; но похищение требовало гораздо более сложного планирования, чем кража, и, уезжая из дома, он не подготовился к тому, чтобы засунуть кого-то в багажник. Он вообще мало к чему подготовился. Пуп просто решил не упускать возможность, когда у Ганси сломалась машина. И вообще, он бы, скорее, похитил его для ритуала потом, после того как обнаружил бы силовую линию.

Впрочем, Ганси не был идеальной мишенью; за его убийцей началась бы серьезная охота. Ставку следовало сделать на мальчишку Пэрриша. Никто не будет особо искать пацана, который вырос в трейлере. Впрочем, Пэрриш всегда выполнял задание вовремя.

Пуп мрачно куснул пыльный бургер. Настроение у него ничуть не улучшилось.

За спиной у Пупа начал звонить телефон-автомат. До сих пор Пуп даже не сознавал его присутствие; он думал, мобильники уже давным-давно вытеснили таксофоны. Он окинул взглядом единственную машину, стоявшую на парковке, чтобы понять, не ожидает ли кто звонка. Впрочем, та машина была пуста, и спустившееся правое колесо наводило на мысль, что она простояла здесь гораздо дольше, чем пять минут.

Пуп тревожно ждал. Телефон прозвонил двенадцать раз, и никто не ответил. Пуп испытал облегчение, когда телефон замолчал, но не успокоился. Он завернул половинку бургера и встал.

Телефон вновь начал звонить.

Он звонил всё то время, пока Пуп шагал к мусорному баку по другую сторону мастерской («ЗАХОДИТЕ, МЫ ОТКРЫТЫ!» – лгала табличка на двери). И пока возвращался к обочине, чтобы поднять упавший кусочек картошки. И пока шел туда, где оставил машину.

Пуп не был склонен к филантропии, но он сообразил, что, возможно, человек по ту сторону провода отчаянно пытается с кем-нибудь связаться. Он повернул к таксофону, который продолжал звонить (очень старомодно, вообще-то современные телефоны уже не издавали таких звуков), и снял трубку с рычажков.

– Слушаю.

– Мистер Пуп, – негромко сказала Нив. – Надеюсь, не помешала.

Пуп крепче ухватился за трубку.

– Откуда вы узнали, как со мной связаться?

Нив говорила кротко и зловеще:

– Я хорошо запоминаю цифры, мистер Пуп, и вас не так трудно найти. А еще у меня есть прядь ваших волос.

Пуп подумал: голос живого человека не может в такой мере походить на электронный автоответчик.

– Зачем вы мне звоните?

– Приятно, что вы спросили, – ответила Нив. – Я звоню по поводу вашего предложения, которое вы сделали во время нашей последней беседы.

– Во время нашей последней беседы вы сказали, что вам неинтересно мне помогать, – сказал Пуп.

Он всё еще думал о том, что эта женщина подобрала его волосы. Образ Нив, медленно и тихо двигавшейся по темной брошенной квартире, был не из приятных. Пуп повернулся спиной к мастерской и вгляделся в ночь. Возможно, Нив пряталась где-то там; возможно, она следовала за ним и таким образом выяснила, куда позвонить. Но Пуп понимал, что это не так. Единственная причина, по которой он вообще когда-то связался с Нив, заключалась в том, что он твердо знал: она настоящая. Кем бы она ни была.

– Да, насчет помощи, – сказала Нив. – Я передумала.

38

– Эй, Пэрриш, – сказал Ганси.

«Камаро» стоял в тени у обочины, прямо за стеклянной больничной дверью. Ожидая появления Адама, Ганси видел, как эта дверь открывалась перед незримыми пациентами.

Адам опустился на пассажирское сиденье. Как ни странно, он был внешне цел; обычно после стычек с отцом оставались синяки и ссадины, но на сей раз единственное, что заметил Ганси, – это слегка покрасневшее ухо.

– Мне сказали, что у тебя нет страховки, – произнес он.

А еще врачи сказали ему, что Адам, вероятно, больше никогда не будет слышать левым ухом. Это было труднее всего принять – что случилось нечто непоправимое, но невидимое. Ганси думал: сейчас Адам скажет, что сам найдет способ заплатить… Но тот просто вертел на запястье больничный браслет.

Ганси осторожно добавил:

– Я всё уладил.

В таких случаях Адам всегда что-нибудь говорил. Сердился. Огрызался. «Нет, я не возьму твои чертовы деньги, Ганси, меня не купишь». Но теперь он просто сидел и крутил, крутил, крутил бумажный браслет.

– Ты победил, – наконец сказал он и провел рукой по неровно подстриженным волосам.

Голос у него был усталый.

– Отвези меня за вещами.

Ганси уже собирался завести мотор, но, услышав это, выпустил ключ.

– О какой победе речь? Думаешь, я именно этого и хотел?

– Да, – ответил Адам, не глядя на него. – Я так думаю.

В душе Ганси бешено боролись боль и гнев.