Обещание Габриеля Рейнард Сильвейн
ЕСЛИ УВИДИШЬ ЕГО ЕЩЕ РАЗ, СФОТОГРАФИРУЙ.
ПРОВЕРЮ СОСЕДКУ ДЖ. ПО КОМНАТЕ И СЫНА СЕНАТОРА.
Сообщение было достаточно ясным. Искать в Бостоне и окрестностях черный «Ниссан» без номеров практически бессмысленно, но у Джека тщательность на первом месте. Хочет проверить Натали Ланди, с которой Джулия когда-то снимала квартиру, и Саймона Толбота, ее бывшего бойфренда.
У Габриеля скривилась губа. Попался бы ему снова этот сукин сын…
Закрыв сообщение, он положил телефон на стойку. С экрана на него смотрела Клэр.
Дождь прекратился, тучи разошлись, и профессор Габриель Эмерсон улыбнулся.
Он снял дождевик и шляпу, быстро их отложил в сторону вместе с зонтиком и пакетом из магазина. Пригладил непослушные волосы и сел, пролистывая фотографии Клэр и Джулии.
Проехаться в магазин за полночь – не так уж плохо. Особенно когда такие ангелы ждут меня наверху.
Бармен подал кофе вместе с тарелочкой печенья и стаканом воды. Габриель отпил кофе и тут же зашелся в кашле.
Началось. Уже подхватил пневмонию.
– Мне не того, что ему, – прозвучал справа от Габриеля женский голос. – Мне, пожалуйста, мартини с оливкой.
Через два места от Габриеля стояла брюнетка. У нее было гладкое, певучее произношение англичанки. Свой кожаный дипломат она поставила на пол рядом со стулом и села, поблагодарив бармена, когда он ей налил. Бармен поставил перед женщиной тарелочку с орешками, и она тут же их попробовала.
Габриель снова отпил кофе, надеясь, что он снимет приступ кашля. И был почти удовлетворен результатом.
– Холодновато на улице, правда? – заговорщически улыбнулась женщина.
– Да просто леденит. Здесь всегда так?
Брюнетка пожала плечами:
– Я живу в Лондоне. Но летом тут очень хорошо. Солнце вечером не заходит аж до десяти.
– Гм, – ответил Габриель.
– Американец? – спросила женщина, пробуя свой мартини.
– Да.
– Что же привело вас в дождливый Эдинбург?
– Я гость университета.
– Я тоже. – Женщина оглянулась через плечо. – Здесь должна была встретиться со своей командой, но они, кажется, без меня уехали. Фигня какая-то.
Габриель допил кофе и заказал еще чашку.
– А что за команда?
– Телевидение. – Женщина подняла очки на лоб, читая меню бара. – Из самого Лондона приехали – освещать какое-то событие в университете. Поверить не могу, что они меня бросили. – Она оглядела бар – почти пустой. – Вот сволочи!
– Вы телеведущая? – вежливо спросил Габриель.
– Да нет, конечно. Я продюсер. – Она подняла бокал в его сторону. – Будем здоровы!
– Будем.
Он приподнял свою чашку.
– Ладно, а что вы делаете в этом университете?
Габриель подождал, пока бармен подаст ему второй эспрессо и тарелку с печеньем.
– Серия деловых встреч, передача знаний – такого рода вещи.
У женщины дернулись губы:
– А знания кто передает? Вы или вам?
– В основном я.
– А о чем знания? Гравитационные волны? Теология? Цены на сыр и международная торговля?
– Данте Алигьери.
Габриель сделал глоток кофе. Женщина поставила стакан на стол.
– Правда?
Габриель сумел задавить улыбку в зародыше.
– Да, правда.
– Данте – это интересно. Но он уйму времени затратил на разговоры про Ад.
– И на его прохождение.
Женщина рассмеялась.
– Ну да, но сейчас больше никто в ад не верит. Наверное, трудно вызвать интерес к Данте? Сделать его… релевантным?
Габриель повернулся на стуле:
– Данте говорит о любви и сексе, об искуплении и утрате. Эти темы – главные для любого человека. Отбрасывая «Ад», вы отбрасываете лучшее.
– Но там же все о грехе, не так ли? О наказании, о мучениях. Об очень плохо одетых людях.
– Думайте об этом как об исследовании поведения человека с целью искупления. Каждый смертный грех – это отдельная одержимость, и Данте нам показывает ее последствия. Это в первую очередь – рассказ-предупреждение. Называя свою работу комедией, он дает нам знать: эти истории, истории о человечестве, имеют счастливый конец.
– Не думаю, что души в аду счастливы, но ваш тезис понимаю. – Женщина достала из коктейля оливку и съела. – А напомните мне смертные грехи?
– Гордыня, зависть, гнев, леность, жадность, чревоугодие и похоть.
– Ага. – Женщина поежилась. – Сразу напомнило о себе мое католическое воспитание. Хотя можно бы сказать, что мы, служба новостей, знакомы с грехом во всех его разнообразных формах. Значит, это вы завтра выступаете с лекцией?
Габриель замер. Его статус сейджевского лектора не должен быть никому известен до завтрашнего объявления.
– Я такого не говорил.
– Но вы – профессор литературоведения?
Женщина повернула голову и смотрела на Габриеля, ожидая его ответа.
– Обыкновенный энтузиаст дантеведения из Америки, который будет рад повидаться с некоторыми своими эдинбургскими коллегами.
В этот момент в бар вошла довольно шумная группа и сразу направилась к собеседнице Габриеля. Она их стала ругать, но улыбалась при этом во весь рот.
Габриель не допил вторую чашку кофе и быстро направил счет к себе в номер. А телевизионщики стали заказывать выпивку, шумно между собой общаясь.
Габриель взял дождевик, шляпу и зонтик, а когда повернулся уходить, эта женщина подошла к нему.
Она протягивала визитку.
– Элеанор Майклз, служба новостей Би-би-си. Завтра мы будем вести репортаж с церемонии объявления сейджевских лекций.
Габриель со стоическим видом принял карточку. Отказаться было бы и грубо, и подозрительно.
– Рад познакомиться, мисс Майклз. – Он взял карточку, пожал женщине руку. – А что такое сейджевские лекции?
– Вот вы мне это и расскажете. И называйте меня просто Элеанор. – Она подалась вперед: – Я знаю, что все это окутано тайной и никто ничего не должен знать до объявления, но я надеюсь получить от вас завтра интервью.
Он терпеливо наклонил голову.
– Приятного вам вечера.
– До завтра. Надеюсь, дождь перестанет.
Женщина улыбнулась и направилась к своим коллегам.
Габриель сунул карточку в карман и ушел к себе в номер.
Stercus, – подумал он.
Глава 24
На следующий день
Старый колледж
Эдинбургский университет
Грандиозно, подумала Джулия, входя в четырехугольный двор старого колледжа. Сам колледж имел вид очень величественный и построен был из камня. Он вздымался перед Джулией арочными окнами и стройными колоннами.
Поскольку Габриелю надо было приехать рано, Грэхем договорился встретиться с Джулией в этом дворе. Он с дружелюбной улыбкой поздоровался и повел Джулию ко входу, тщательно избегая наступать на безупречно подстриженную траву.
Джулия была благодарна этому сопровождению, так как найти центральную библиотеку университета было непросто. Зал ее был ярко освещен и имел большой арочный потолок. По краям поднимались белые колонны и в ряд стояли мраморные бюсты.
Джулия с завистью смотрела на полки и их содержимое, жалея, что нет времени изучить это собрание.
Почти все двести пятьдесят мест в зале были заняты. И в глубине зала был приличный сектор для СМИ, за последним рядом кресел. Джулия заметила, что присутствуют Би-би-си-ньюз и другие агентства.
Грэхем провел Джулию на первый ряд. Она сосредоточенно двигалась на высоких каблуках, твердо решив, что при таком скоплении публики оступиться нельзя.
Габриеля нигде не было видно.
– Я потом тебя найду, – пообещал он, целуя ее в номере час назад, и, понизив голос до шепота, сказал:
– У меня в кабинете после занятий.
Джулия затрепетала от этих слов: они ей живо напомнили его приказ после самого первого занятия у него, на котором она присутствовала.
Да пошутил он, – думала она, шагая к первому ряду. – Нет у него тут кабинета. По крайней мере, сейчас нет.
Но на тему секса Габриель не шутил никогда. К искусству любви он относился очень серьезно.
А это значит, что мы…
Джулия не додумала до конца. В первом ряду сидели два человека, которых она узнала, и остановилась, смутившись.
– Вот она!
Кэтрин Пиктон встала и подошла к Джулии. Они обнялись.
– Я не знала, что вы приедете, – пролепетала Джулия.
– До меня дошли слухи, что в этом году стоит приехать на объявление сейджевского лектора. – Глаза Кэтрин лукаво блеснули. – И приехала не одна. Как я понимаю, вы знакомы?
Кэтрин сделала шаг назад и показала руками на Джулию и на человека средних лет в твидовом пиджаке и вельветовых брюках.
– Дон Вудхауз.
Он снял очки и протянул Джулии руку.
– Профессор Вудхауз, я очень рада видеть вас снова.
Голос Джулии подрагивал, потому что она была потрясена. Но сумела улыбнуться.
– Здравствуйте, Грэхем.
Профессор Вудхауз пожал руку своему бывшему студенту, хотя его приветствие прозвучало заметно холодно. Но Грэхем не смутился и сказал с улыбкой:
– Джулия мне как раз рассказывала о своей статье про Гвидо да Монтефельтро.
Джулия напряглась.
– Да, я знаю эту статью. – Профессор Вудхауз снова надел очки. – Мне интересно, что может сказать миссис Эмерсон о трактовке Улисса у Данте.
У Джулии чуть голова не закружилась.
– Я не фокусировалась на этом тексте, но буду очень рада обсудить его с каждым участником того симпозиума, что вы организуете в апреле.
Стоящий рядом Грэхем тихо засмеялся.
– Ну, времени для обсуждения Улисса у нас хватит с запасом. – Кэтрин чуть подтолкнула профессора Вудхауза: – Надо садиться. Я вижу, прибыл почетный гость.
В этот момент в зал вошел Габриель в сопровождении руководителей университета при всех их регалиях. Джулию усадили между Грэхемом и Кэтрин, а профессор Вудхауз сел от Кэтрин по другую сторону.
Габриель и руководители университета взошли на помост. Джулия узнала многих официальных лиц со вчерашнего приема.
Пережив только что краткое испытание со стороны Вудхауза, который, как ни посмотри, а подавлял собеседника, Джулия чувствовала, как учащенно бьется сердце. Ей это напомнило, как она более трех лет назад сидела на семинаре у Габриеля в Торонтском университете – молодая, только что получившая диплом аспирантка, таящая в сердце влюбленность в своего профессора. Какой же путь прошли они с тех пор!
Она пережила Торонто, пережила разлуку. Пережила Кристу Петерсон и Полину Грушеву. Вопреки присущей ей застенчивости выиграла место в Гарварде. Все, что ей оставалось, – это завершить программу, и тогда она, как Габриель, будет иметь академическую свободу изучать все, что захочет, и писать об этом.
Профессор Эмерсон, одетый в алые цвета Гарварда поверх серого костюма, смотрелся мужественным красавцем. Светло-синяя рубашка и темно-синий галстук придавали синевы его сапфировым глазам.
Она хотела одеться под стать его серому костюму, но в последний момент уступила его просьбе надеть что-нибудь поярче.
– Мне надо, чтобы я в любой момент мог тебя высмотреть, – попросил Габриель за завтраком, и голос его прозвучал как-то беззащитно.
Джулия не могла отказать. Беззащитность – ее он терпеть не мог больше, чем посредственность. Но с ней наедине он мог себе позволить быть беззащитным. И она такие моменты ценила и оберегала.
Так что она отказалась от серого платья, которое наметила, и заменила его на ярко-зеленое без рукавов. Оно было скромное, до колен, но цвет бросался в глаза, а широкая горловина обнажала ключицы.
Габриель предсказал, что публика будет в основном в темном, и был прав. В море черного, темно-синего и темно-серого твида платье было очень заметно – чего как раз он и хотел.
Еще Джулия надела туфли на шпильках с красными подошвами. Правой ноге в это утро было легче, и Джулия решила рискнуть, надеясь, что Габриель этот выбор оценит.
Когда он наконец нашел ее глазами, то застыл на месте. Глава университета что-то говорил ему на ухо, но все внимание Габриеля было направлено на жену. Он скривил губы в полуулыбке и посмотрел на Джулию пристальным жгучим взглядом, потом снова повернулся к ректору.
Теперь Джулия могла перевести дыхание. Габриель приехал, и он ее нашел. Никогда еще ей так не хотелось, чтобы ее нашли.
Она стала думать, как Клэр отнесется к целому дню в отеле с Ребеккой. Два последних дня – это был первый выход Эмерсонов без ребенка, и Джулия, как ни странно, почему-то чувствовала себя обобранной. Чтобы подавить желание написать Ребекке, она стала думать о собственном платье, слегка поблескивающем при свете люстр. Поправила волосы. Их она заплела во французский пучок, заколов на затылке.
– Когда Габриель будет читать сейджевские лекции, это будет в Макьюэн-холле, который куда просторнее, – сказал Грэхем, наклонившись к ней.
Она оглядела зал:
– Насколько просторнее?
– Здесь двести пятьдесят мест. В Макьюэне – тысяча.
Джулия изумилась. Она толком не представляла себе помпезность, навороченную вокруг сейджевских лекций, хотя на нее произвело впечатление теплое и щедрое гостеприимство университета. Грэхем был весьма любезен, как и все его коллеги. Казалось, это чудесный коллектив.
Глава факультета литератур, языков и культур сделал несколько вступительных замечаний и представил директора исследовательского департамента, который много времени потратил на описание выдающихся достижений университета в научной работе, после чего перешел к описанию важной роли сейджевских лекций в области гуманитарных наук.
Джулия заметила, что ни мимика, ни жесты Габриеля не изменились, даже когда ректор его представлял и зачитывал длинный список его достижений. Взгляд острых синих глаз переходил не спеша от ректора к Кэтрин Пиктон, они с Габриелем улыбались друг другу, и снова взгляд возвращался к ректору.
Однажды он перехватил взгляд Джулии и подмигнул. Она подмигнула в ответ, чувствуя, как ее заполняет тепло.
Джулия оглядывала публику, отмечая присутствие студентов и аспирантов, преподавателей, других сотрудников. И тут ей пришла в голову мысль.
У Габриеля студентов нет. Да, Бостонский университет надеялся было, что он их к себе привлечет, но так как на отделении итальянистики студенческих программ не было, то студенты, интересующиеся изучением Данте на уровне магистерской или докторской диссертации, должны были записываться на факультет религиоведения, к которому Габриель был прикомандирован. Но докторанты по религиоведению – это не то, что нужно настоящему специалисту по Данте, особенно если такой хочет преподавать на отделении итальянистики или романистики.
В Эдинбургском университете есть программа аспирантуры по итальянистике.
И действительно, она сама сидела перед несколькими преподавателями – участниками этой программы, а рядом с ней – профессор Тодд.
Сердце Джулии замерло. Габриель принял должность в Бостонском университете, чтобы быть ближе к ней, пока она учится в Гарварде. Но с точки зрения профессии эта должность не была для него оптимальной. И именно это сказала Кэтрин Пиктон в разговоре, в котором предложила Джулии провести семестр в Шотландии.
Эдинбургский университет признал достижения Габриеля. Сейджевские лекторы привлекают к себе огромное внимание, в том числе и внимание СМИ. Заметят другие университеты и научно-исследовательские институты. Может быть, Эдинбург пригласит его остаться…
Ректор закончил представление, и Габриель подошел к кафедре. Они обменялись рукопожатием.
Поправив микрофон под свой шестифутовый с лишним рост, Габриель вытащил из внутреннего кармана черные роговые очки. Положил свои записки на кафедру, и аудитория затихла.
– Господин ректор! Господа члены университетского совета, коллеги! Леди и джентльмены! Вы оказываете мне честь своим вниманием, и я хотел бы поблагодарить Эдинбургский университет за это великодушное приглашение, которое я с радостью принимаю.
Эта благодарность также относится к институту, где я работаю – Бостонскому университету, – за его поддержку моих исследований. Отдельное спасибо моей чудесной жене Джулии. – Габриель указал рукой в ее сторону. – Благодаря ее поддержке и поддержке Бостонского университета у меня будет возможность переехать в Эдинбург на 2013/14 учебный год и прочитать курс сейджевских лекций.
Уважаемый ректор попросил меня сказать несколько слов об этой серии лекций, которые я намереваюсь в следующем году прочесть здесь, в несравненном университете Эдинбурга. Позвольте мне начать.
Он прокашлялся:
– «Voi non dovreste mai, se non per morte, la vostra donna, ch’ morta, obliare» – так говорит Данте в «La Vita Nuova», то есть: «Глаза мои до смерти не должны забыть о вашей даме, что почила».
Эти стихи Данте, описывающие его непреходящую преданность Беатриче, идут от самого сердца.
Габриель нашел взглядом Джулию, посмотрел на нее поверх очков.
– Данте Алигьери родился во Флоренции, в Италии, в тысяча двести шестьдесят пятом году. Он известен своими стихами и политическими трудами, а также своим участием во флорентийской политике. Но еще он известен своей страстной и неутоленной любовью к Беатриче.
С Беатриче Портинари он познакомился в детстве, когда им обоим было по девять лет. «Apparuit iam beatitudo vestra», – писал он. – «Является благословенность твоя».
Их судьбы снова сошлись в тысяча двести восемьдесят третьем, и приветствие Беатриче было настолько трогательным, пишет Данте, что он испытал высшее блаженство. Момент увековечен на полотне Генри Холидея «Данте и Беатриче».
Габриель кивнул оператору, и на экране за его спиной появилась проекция картины.
Джулия затаила дыхание. Для них с Габриелем эта картина была очень дорога, и не по одной причине. Он приобрел эту копию несколько лет назад и с тех пор с ней не расставался. И даже сейчас она висела на стене их спальни в Кембридже.
– Данте был так потрясен этой встречей с прекрасной добродетельной Беатриче, что жизнь его с этой минуты изменилась. Он ее полюбил, он ей поклонялся. Он много времени и сил посвящает прославлению ее в мыслях и в стихах, но Беатриче в тысяча двести восемьдесят седьмом году выходит замуж за Симоне деи Барди. – Габриель замолчал, глядя в публику. – Данте тоже женится. Но стихов, прославляющих свою жену, он не пишет. И действительно, «Новая жизнь» показывает нам человека, пораженного любовью, человека одной мысли, издалека обожающего чужую жену.
Это любовь? Это вожделение? – Габриель помолчал. – Каково бы ни было это чувство, в нем есть страсть. Хотя Данте и Беатриче стали воплощением куртуазной любви, мы не знаем, что могло бы случиться, если бы она не умерла внезапно в двадцать четыре года.
В пятой песни «Ада» Данте описывает свой разговор с Франческой да Римини, любившей запретной любовью. Не намек ли это на то, что могло бы быть, не умри Беатриче? Или же в разговоре Данте с Франческой подтекст иной? В своих лекциях я буду исследовать возможные ответы на эти вопросы.
Габриель перелистал свои записки.
– «Новая жизнь» Данте – это описание от первого лица его встреч с Беатриче и его любви к ней. Стихотворение оканчивается торжественной клятвой учиться и проявить себя достойным, чтобы смочь написать что-то в дань ей. Он надеется, что его душа будет с ее душой в раю, когда он умрет.
Габриель еще раз кивнул, и на экране нарисовалась другая картина.
– Вот одна из иллюстраций Сандро Боттичелли к «Божественной комедии». Здесь мы видим, что Данте исповедуется Беатриче, а она открывает лицо. Разговор приводится в «Чистилище», песнь тридцать первая.
Габриель заглянул в свои записки, поправил очки.
– В «Новой жизни» Данте предлагает нам описание одержимой преданности человека его добродетельной музе. Многие из вас знают, что было дальше – как Данте оплакивал Беатриче до конца жизни и как он написал «Божественную комедию» как минимум отчасти ради нее. «Ад» начинается с признания Данте, что в середине жизни он потерял правильный путь и заблудился в темноте.
Ему на помощь приходит поэт Вергилий и сообщает, что явился по просьбе Беатриче. В разговоре с Вергилием Беатриче называет Данте своим другом и беспокоится, что он уже вне возможности спасения. По ее словам, страх сбил Данте с пути.
Но первой беду Данте замечает Дева Мария. Она говорит об этом святой Лючии, и святая Лючия находит Беатриче и спрашивает, почему она не помогла человеку, который так ее любил, что удалился от обыденной толпы. Услышав это, Беатриче, подвигнутая своей всколыхнувшейся любовью к нему, спешит искать Вергилия.
Перескакивая вперед к «Чистилищу», песнь тридцать первая, мы получаем совершенно иное описание Данте и его бедствий. Беатриче обвиняет Данте в том, что он забыл свою преданность ей и дался в обман юным женщинам, которых она называет сиренами.
По аудитории прошел говор. Рядом с Джулией переглянулись Кэтрин и профессор Вудхауз.
Реакция Данте на эти обвинения – стыд. – Габриель откашлялся. – Но несколькими строками ниже три теологические добродетели молят Беатриче обратить взгляд святых очей на «верного ей» – на Данте.
Габриель встретился взглядом с Джулией и задержал взгляд.
– Что мы можем сказать по поводу этого изменения в «Чистилище»? Беатриче укоряет Данте за отсутствие верности, и его реакция – стыд. Потом теологические добродетели – вера, надежда и милосердие – заявляют нам, что на самом деле Данте был верен ей, Беатриче.
Сдержал ли Данте обещание, которое дал Беатриче? Или же нарушил его? С одной стороны, у нас есть письменное свидетельство преданности Данте Беатриче, и это свидетельство называется «Божественная комедия». С другой стороны, есть суровые слова Беатриче – слова, написанные самим Данте, – и последующее очищение Данте в Чистилище.
В своих сейджевских лекциях я сопоставлю разговор Данте и Франчески с разговором Данте и Беатриче. Я пролью свет на литературную загадку осуждения Беатриче и обета Данте путем анализа «Чистилиа» в свете как «Новой жизни», так и «Божественной комедии» как целого.
Данте – автор этих книг, но также их персонаж. Я предложу чтение этих текстов на метауровне, где Данте-автор будет противопоставлен Данте-персонажу. – Габриель лукаво усмехнулся, в синих глазах за очками мелькнули веселые искорки. – Может быть, истинное очищение Данте и состояло в написании самого «Чистилища».
Среди публики послышался смех.
– Итак, я приглашаю вас, коллеги и друзья, присоединиться ко мне на этой дороге искупления. Наш путь пройдет через Ад и Чистилище и в конце концов приведет в Рай. На этом пути мы встретим как негодяев и трусов, так и известных великих людей.
Мы исследуем, чему может научить нас Данте касательно природы человека и человечества в лучших и в худших их проявлениях. И мы узнаем многое о необычайной любви Данте и Беатриче.
Спасибо за внимание.
Зал взорвался аплодисментами.
Габриель наклоном головы поблагодарил слушателей, нашел глазами Джулию. Она улыбнулась, не переставая аплодировать, и напряжение отпустило плечи Габриеля.
Она и представить не могла, как нелегко ему пришлось, так он умело скрыл это.
Когда Габриель возвращался на место, его остановил директор исследовательского департамента и пожал ему руку. Потом сделал несколько заключительных замечаний и пригласил всех на прием в соседний зал.
Габриель двинулся было к Джулии, но его перехватил ректор, хлопнув по плечу.
Публика стала выходить, а ректор все еще разговаривал с Габриелем, и Джулия вместе с Кэтрин, Грэхемом и профессором Вудхаузом направились в соседний зал.
– На каком этапе вашей аспирантской программы вы сейчас находитесь? – спросил Вудхауз у Джулии, когда они уже стояли с бокалами.
Джулия поспешно попробовала вино, потом ответила:
– Я отучилась уже два года. В осеннем семестре прослушаю финальные курсы и зимой буду сдавать экзамены.
Профессор Вудхауз нахмурился, и это было довольно пугающим зрелищем.
– Осенью, вы сказали? А что вы сейчас делаете?
– В отпуске по родам, – покраснела Джулия.
Вудхауз нахмурился еще сильнее.
– О господи. – Он оглядел зал. – А где ребенок?
– С ним сейчас сидит моя подруга.
– И сколько вашему ребенку?
– Всего полтора месяца.
– О господи! – воскликнул он, и брови его поднялись к волосам. Он окинул Джулию быстрым взглядом. – Моя жена через шесть недель после родов в Лондон бы не поехала, не говоря уже о перелете через Атлантику. Теперь я понимаю, что имела в виду Кэтрин.
Он глотнул вина.
Джулия глянула на Кэтрин, которая тут же рядом вела разговор с Грэхемом. Было искушение спросить, что именно и какими словами говорила Кэтрин. И противостоять этому искушению было невозможно.
– Кэтрин?
– Кэтрин сказала, что вы еще более крепкий орешек, чем ваш муж. Вы его, очевидно, знаете, поэтому можете себе представить, как я на это заявление отреагировал. – Профессор Вудхауз посмотрел на Джулию одобрительным взглядом. – Начинаю думать, что она права.
– Спасибо, – ответила Джулия несколько ослабевшим голосом, отчасти потому, что пыталась понять: было ли это комплиментом от профессора или осуждением.
– Значит, в этом году вы в отпуске, а следующий год ваш муж проведет в Эдинбурге. Я так понимаю, что вы будете жить и там, и там?
– Не знаю. – Джулия тщательно избегала обязывающих высказываний. У нее был план прослушать курсы в Эдинбурге и после этого в Гарварде сдавать экзамены, но она помнила, что не говорила об этом с Сесилией. А Сесилия дружна с Вудхаузом, и, значит, об этом плане упоминать нельзя. Сейчас, по крайней мере.
– Я уверен, что у вас хватит стойкости, чтобы все это сделать. – На лице профессора Вудхауза появилось нечто, могущее сойти за улыбку. Но определенно сказать было трудно.
– Стойкости для чего? – вмешался резкий голос Кэтрин. Они с Грэхемом придвинулись ближе к Джулии, чтобы вступить в разговор.