В высших сферах Хейли Артур

3

Солидные двойные двери номера люкс на двенадцатом этаже отеля были открыты, когда Алан и Шэрон, выйдя из лифта, пошли по устланному ковром коридору. Все время с того момента, как они оставили Тома Льюиса на улице и стали подниматься в лифте, Алан чувствовал возбуждение от близости с Шэрон. И продолжал это чувствовать, когда сквозь дверь в номер увидел, как пожилой официант в форме переносит, по всей видимости, ленч со столика на колесиках на покрытый белой скатертью стол посредине комнаты.

Сенатор Деверо сидел в глубоком мягком кресле спиной к двери и смотрел на гавань, вид на которую открывался из центрального окна в гостиной номера. Когда Шэрон и Алан вошли, он, не вставая, повернул голову.

— Позволь тебя поздравить, дорогая Шэрон, что ты сумела заманить героя дня. — Сенатор протянул Алану руку. — Позвольте поздравить вас, мой мальчик, с совершенно замечательным успехом.

Алан пожал протянутую руку. И тотчас ужаснулся, как постарел и похудел сенатор со времени их последней встречи. Лицо старика бледно и голос слабый.

— Никакого успеха не было, — застеснявшись, сказал Алан. — Боюсь, даже брешь не удалось пробить.

— Глупости, мой мальчик! Хотя скромность вам к лицу. Да я всего минуту назад слышал по радио хвалебный гимн вам.

— Что они сказали? — спросила Шэрон.

— Это было описано как безусловная победа сил гуманности над чудовищной тиранией нашего нынешнего правительства.

— Они действительно употребили такие слова? — с сомнением спросил Алан.

Сенатор повел по воздуху рукой.

— Я, возможно, несколько перефразировал, но суть такая. И Алан Мейтленд, молодой начинающий адвокат, борец за справедливость, был представлен как человек, наголову разбивший противостоявшие ему силы.

— Если кто-то действительно так сказал, ему придется изобрести, как отступать.

Пожилой официант стоял возле них, и Алан сбросил пальто ему на руки — тот повесил его в шкаф и тихо удалился. А Шэрон вышла в соседнюю дверь. Алан проводил ее взглядом, затем подошел к банкетке у окна и сел лицом к сенатору.

— Мы получили временное преимущество — это правда. Но из-за ерундовой глупости я умудрился потерять его. — И он рассказал, что произошло в суде и то, как под конец Э.Р. Батлер перехитрил его.

Сенатор Деверо с достоинством кивнул:

— При всем при этом я бы сказал, что ваши усилия привели к отличному итогу.

— Так оно и есть, — сказала вернувшаяся Шэрон. Она сняла пальто и была теперь в мягком шерстяном платье. — Алан был просто великолепен.

Алан решил улыбнуться. Протестовать казалось бесполезным.

— Тем не менее мы еще далеки оттого, чтобы добиться высадки Анри Дюваля и получения для него статуса иммигранта.

Сенатор отреагировал не сразу, взгляд его снова был устремлен на воду и раскинутую под ними гавань. Повернув голову, Алан мог видеть узкий пролив Бэррарда, вспененный налетавшим ветром, и северный берег в водяной пыли. Корабль покидал порт — судно, груженное зерном, низко сидящее в воде; судя по опознавательным знакам — японское. К гавани, разрезая белую воду узкого пролива, направлялся паром с острова Ванкувер и начинал делать широкий разворот, направляясь к причалу. Прибывали и отбывали другие суда, люди, грузы — кипела, переплетаясь и пересекаясь, жизнь делового глубоководного порта.

Наконец сенатор произнес:

— Что ж, в конце концов мы можем и не достичь поставленной цели — высадить на берег вашего безбилетника. Случается, ты можешь выиграть сражение и проиграть войну. Но никогда не следует недооценивать значение сражений, особенно в политике.

— Мне кажется, мы об этом уже говорили, сенатор, — возразил Алан. — Политика меня не заботит — я просто хочу как можно лучше защитить моего клиента!

— Конечно! Конечно! — В голосе старика впервые прозвучало раздражение. — И мне кажется, вы не упустите возможности это подчеркнуть. Иногда, если позволите, нет ничего более нудного, чем уверенность молодого человека в собственной правоте.

Алан покраснел от укора.

— Но вы уж простите бывалого вояку, — сказал сенатор, — если я порадуюсь замешательству, какое внесли в некоторых кругах ваши изобретательные действия.

— Я полагаю, в этом нет беды. — Алан постарался, чтобы это прозвучало беззаботно. У него было неприятное впечатление, что он держится без нужды грубовато.

За его спиной зазвонил телефон. Тихо появившийся официант снял трубку. Этот человек держится как дома, заметил Алан, словно привык постоянно обслуживать сенатора.

А сенатор сказал Алану и Шэрон:

— Почему вы, молодые люди, не принимаетесь за ленч? Все стоит за вашей спиной. Мне думается, вы найдете там все, что вам требуется.

— Хорошо, — произнесла Шэрон. — Но разве вы ничего не покушаете, дедушка?

Сенатор отрицательно покачал головой:

— Быть может, попозже, дорогая, не сейчас.

Официант положил трубку на столик и подошел к сенатору:

— Это вас соединили с Оттавой, сенатор, и мистер Бонар Дейц на линии. Вы будете здесь с ним говорить?

— Нет, я пойду в спальню. — Старик попытался подняться с кресла, но, словно это было ему не под силу, рухнул назад. — О Господи, я словно отяжелел сегодня!

Обеспокоенная Шэрон подошла к нему.

— Дедушка, ты не должен делать таких усилий!

— Глупости и ерунда! — Сенатор ухватился за руки Шэрон, и она помогла ему встать.

— Могу я вам помочь, сэр? — И Алан предложил ему руку.

— Нет, спасибо, мой мальчик. Я еще не готов стать калекой. Мне просто необходима небольшая помощь для преодоления притяжения. Ходить я всегда сам мог и, надеюсь, всегда смогу.

С этими словами он вошел в дверь, которой раньше воспользовалась Шэрон, и прикрыл ее за собой.

— Он здоров? — не без сомнения в голосе спросил Алан.

— Я не знаю. — Глаза Шэрон были устремлены на дверь. Повернувшись снова к Алану, она добавила: — Даже если и не здоров, он не позволит мне ничего предпринять. Ну почему некоторые мужчины так упрямы?

— Я, например, не упрям.

— Не слишком! — рассмеялась Шэрон. — На тебя это накатывает волнами. В общем, давай начнем ленч.

На сервировочном столе находились суп «Виши», тушеные креветки, крылья индейки, приправленные карри, и язык в желе. Пожилой официант поспешил подойти к столу.

— Благодарю вас, — сказала Шэрон. — Мы сами себя обслужим.

— Хорошо, мисс Деверо. — Почтительно поклонившись, официант закрыл за собой двойные двери и оставил их наедине.

Алан налил супа в две тарелки и вручил одну Шэрон. Они стоя принялись есть. Сердце у Алана так и колотилось.

— Когда все это закончится, — медленно спросил он, — я смогу иногда видеть тебя?

— Надеюсь. — Шэрон улыбнулась. — Иначе мне придется все время торчать около судов.

Он почувствовал слабый запах духов, витавший во время их встречи в доме с подъездной аллеей. И не мог не заметить взгляда Шэрон, свидетельствовавшего о том, что она забавляется, и о чем-то еще.

Алан поставил свою тарелку. И решительно сказал:

— Давай сюда свою.

— Я еще не закончила, — возразила Шэрон.

— Не важно. — Он взял у нее тарелку и поставил на стол.

Он протянул к ней руки, и она подошла к нему. Их лица были совсем рядом. Он обнял ее, и губы их встретились. От блаженства у него перехватило дыхание — ему казалось, что он взмыл в воздух.

Через минуту он робко погладил ее по голове и прошептал:

— Я мечтал об этом с того рождественского утра.

— Я тоже, — радостно произнесла Шэрон. — Почему ты столько ждал?

Они снова поцеловались. Словно из другого, нереального мира донесся через приоткрытую дверь глухой голос сенатора Деверо:

— …значит, настало время нанести удар, Бонар… естественно, вы поведете наступление в палате… Хоуден обороняется… отлично, мой мальчик, отлично!..

Алану эти слова показались не имеющими значения, никак к нему не относящимися.

— Не волнуйся за деда, — прошептала Шэрон. — Он всегда старится, когда говорит по телефону с Оттавой.

— Да перестань говорить, — сказал Алан. — Мы теряем время.

Через десять минут они разомкнули объятия. Вскоре сена^ тор Деверо вышел из спальни. Он медленно опустился на диван перед столом, на котором стояла еда. Если он и заметил, что к ней почти не притронулись, то промолчал.

Отдышавшись, сенатор объявил:

— У меня великолепные новости.

Алан, вернувшись на землю и надеясь, что голос звучит нормально, спросил:

— Правительство сдалось? Они разрешат Дювалю остаться?

— Дело не в этом. — Старик отрицательно покачал головой. — Собственно, если такое произойдет, это может поломать нашу нынешнюю стратегию.

— Так в чем же дело? — Теперь Алан стоял уже обеими ногами на земле. Он с трудом сдерживал раздражение: судя по всему, политика опять брала верх.

— Да ну же, дедушка, — сказала Шэрон, — не тяни!

— Завтра в Оттаве, — объявил сенатор, — парламентская оппозиция торжественно начнет в палате общин дебаты в поддержку нашего молодого друга Анри Дюваля.

— Вы думаете, это как-то поможет? — спросил Алан.

Сенатор резко ответил:

— Но ничего плохого это ведь не сделает, верно? И благодаря этому имя вашего клиента замелькает в «Новостях».

— Да, — признал Алан и задумчиво кивнул: — Это, несомненно, поможет нам в таком плане.

— Я уверен, что поможет, мой мальчик. Так что во время вашего специального расследования сегодня помните, что есть люди, которые действуют вместе с вами ради доброго дела.

— Спасибо, сенатор, я буду помнить.

Алан взглянул на свои часы и понял, что надо двигаться. Остро чувствуя близость Шэрон, он подошел к шкафу, куда официант повесил его пальто.

— Касательно того, что будет происходить сегодня, — мягко произнес сенатор Деверо, — у меня есть маленькое пожелание.

Алан, надевая пальто, обернулся:

— Да, сэр?

По глазам старика видно было, что он забавляется.

— Лучше будет, — сказал он, — если перед слушанием вы сотрете помаду.

4

Без пяти четыре клерк департамента по иммиграции вежливо пригласил Алана Мейтленда в зал заседаний в стоящем у воды здании департамента, где должно было проходить специальное слушание по делу Анри Дюваля.

Это был сугубо утилитарный зал, на взгляд Алана, — футов пятнадцати в ширину и в два раза больше в длину, с полированными панелями из фанеры, от которых все четыре стены до самого потолка были выложены стеклом с гравийной крошкой. В центре стоял канцелярский стол, тоже полированный, и вокруг него были аккуратно расставлены пять деревянных стульев. На столе перед каждым стулом лежала стопка бумаги и отточенный карандаш. По длине стола симметрично, на равном расстоянии друг от друга, стояли пепельницы. На маленьком боковом столике стояли стаканы и кувшин с ледяной водой. Никакой другой мебели в комнате не было.

Три человека появились там прежде Алана. Первой пришла рыжая девушка-стенографистка, она уже сидела перед раскрытым блокнотом и с апатичным видом рассматривала свои наманикюренные ногти. Вторым был Э.Р. Батлер, небрежно, но с достоинством сидевший на краешке стола. С Батлером болтал коренастый мужчина с тщательно подстриженной щеточкой усов, который был с Эдгаром Крамером на утреннем слушании.

Э.Р. Батлер первым заметил Алана.

— Привет и поздравления! — Адвокат встал и с широкой теплой улыбкой протянул руку. — Судя по дневным газетам, мы находимся в присутствии народного героя. Я полагаю, вы их видели.

Алан, смутившись, кивнул:

— Боюсь, видел.

Он купил утренние выпуски «Пост» и «Колонист» вскоре после того, как расстался с Шэрон и сенатором. В обеих газетах о слушании в кабинете судьи было напечатано на первой странице с фотографиями Алана на видном месте. Дэн Орлифф в своем сообщении в «Пост» употребил такие выражения, как «ловкие юридические ходы», «успешно сделанный Мейтлендом выпад» и «тактическая победа». «Колонист», все еще не ставшая страстным защитником Дюваля, не была столь панегирична, хотя изложенные в ней факты были достаточно точны.

— Ну где мы, адвокаты, будем без прессы? — добродушно заметил Э.Р. Батлер. — Нам дозволено лишь быть объектами рекламы при всей ее неточности. Кстати, вы знакомы с мистером Тэмкинхилом?

— Нет, — сказал Алан. — Не думаю.

— Джордж Тэмкинхил, — произнес усатый мужчина. Они обменялись рукопожатиями. — Я работаю в департаменте, мистер Мейтленд. Буду вести расследование.

— У мистера Тэмкинхила большой опыт в такого рода делах, — сказал Э.Р. Батлер. — Вы увидите, что он чрезвычайно справедлив.

— Благодарю вас.

«Поживем — увидим», — решил Алан. Но он был по крайней мере рад, что вести расследование будет не Эдгар Крамер.

В дверь тихонько постучали, и она открылась. Сотрудник департамента в форме ввел Анри Дюваля.

Раньше, когда Мейтленд видел молодого безбилетника, Дюваль был взлохмаченный, весь в саже и в пятнах от работы над днищем судна. А сегодня вымытый, свежевыбритый и с аккуратно зачесанными назад длинными волосами. Одет он был просто, как и прежде — в залатанные бумажные штаны, заштопанную синюю морскую фуфайку и старые матерчатые туфли, по всей вероятности, подумал Алан, с ноги кого-нибудь из экипажа.

Но внимание, как и раньше, прежде всего привлекало его лицо и глаза — круглое, сильное мальчишечье лицо; умные, с мольбою смотрящие глаза, в которых сквозила настороженность.

По знаку Тэмкинхила чиновник в форме вышел.

Анри Дюваль, стоя у двери, пробежал взглядом по лицам присутствующих. Последним он увидел Алана и тепло улыбнулся ему.

— Как чувствуешь себя, Анри?

Алан подошел к нему. Желая подбодрить молодого безбилетника, положил руку ему на локоть.

— Я хорошо, правда хорошо. — Анри Дюваль кивнул и, глядя Алану в лицо, с надеждой спросил: — Я теперь работать Канада… остаться здесь?

— Нет, Анри. — Алан покачал головой. — Боюсь, пока еще нет. Будет расследование.

Парень посмотрел вокруг. И, волнуясь, спросил:

— Ты будешь со мной?

— Да, буду.

— Мистер Мейтленд, — вставил Тэмкинхил.

— Да.

— Если вы хотите на несколько минут уединиться с этим молодым человеком, — любезно предложил чиновник, которому предстояло вести расследование, — мы охотно удалимся.

— Спасибо, — сказал Алан, — но я не думаю, что это необходимо. Правда, если я могу просто объяснить ему…

— Безусловно.

— Анри, это мистер Тэмкинхил из канадского департамента по иммиграции, а это мистер Батлер, адвокат. — По мере того как Алан называл их, Дюваль поворачивал голову и смотрел сначала на одного, потом на другого, и те дружелюбно кивали. — Они будут задавать тебе вопросы, и ты должен честно отвечать. Если ты чего-то не поймешь — скажи об этом, и я постараюсь тебе объяснить. Но ты ничего не должен скрывать. Ты меня понял?

Безбилетник усиленно закивал:

— Я говорит правда. Всегда правда.

— Кстати, — обращаясь к Алану, сказал Э.Р. Батлер, — от меня никаких вопросов не будет. Я здесь в качестве наблюдателя. — И он вежливо улыбнулся. — Можно сказать, моя задача состоит в том, чтобы наблюдать за тщательным соблюдением закона.

— Собственно, — язвительно заявил Алан, — в этом же состоит и моя.

Джордж Тэмкинхил сел во главе стола.

— Что ж, джентльмены, — решительно объявил он, — если вы готовы, можем начинать.

Алан Мейтленд и Анри Дюваль сели по одну сторону стола, а стенографистка и Э.Р. Батлер — напротив них.

Тэмкинхил открыл лежавшую перед ним папку, взял верхний лист бумаги и передал копию стенографистке. Затем старательно, отчетливо произнося слова, начал читать:

— «Данное расследование проводится согласно Акту об иммиграции в здании канадского департамента по иммиграции, в Ванкувере, в Британской Колумбии, четвертого января, мною, Джорджем Тэмкинхилом, чиновником по специальным расследованиям, назначенным министром по делам гражданства и иммиграции согласно подразделу первому раздела одиннадцать Акта об иммиграции».

И весь остальной официальный документ был зачитан так же монотонно. «До чего же все претенциозно и точно», — подумал Алан. У него было мало надежды на результат расследования: крайне маловероятно, чтобы департамент отказался от своей твердой позиции в результате контролируемой им процедуры, тем более что новые факты едва ли появятся. Однако поскольку он сам этого потребовал, все формальности должны быть соблюдены. Даже и сейчас он сомневался, что его усилия что-либо дали. Однако в юриспруденции очень часто можно делать лишь по одному шагу, надеясь, что перед следующим шагом что-то вынырнет.

Покончив с обнародованием документа, Тэмкинхил спросил Анри Дюваля:

— Вы понимаете, почему устроено это расследование?

Молодой безбилетник усиленно закивал:

— Да, да. Я понимает.

И Тэмкинхил продолжал:

— Если вы пожелаете, то за ваши деньги вас может представлять на этом заседании адвокат. Присутствующий здесь мистер Мейтленд является вашим защитником?

Снова кивок.

— Да.

— Готовы ли вы принести присягу на Библии?

— Да.

И Дюваль, следуя знакомому ритуалу, повторил, что будет говорить только правду. Стенографистка, блестя лакированными ногтями, записала: «Анри Дюваль приведен к присяге».

Тэмкинхил, отложив в сторону записи, задумчиво пригладил усы. Теперь, как знал Алан, пойдут заранее не подготовленные вопросы.

Тэмкинхил спокойно спросил:

— Как ваше настоящее имя?

— Мое имя Анри Дюваль.

— У вас было когда-либо другое имя?

— Никогда. Это имя мой отец дал. Я никогда его не видит. Мама говорит.

— Где вы родились?

Это были все те же вопросы, которые задавали Дювалю со времени его приезда сюда двенадцать дней назад сначала Дэн Орлифф, потом Алан Мейтленд.

Вопросы, требовавшие короткого односложного ответа, следовали один за другим. Тэмкинхил, мысленно признал Алан, вел допрос действительно умело и добросовестно. Его вопросы были просто, прямо и спокойно выражены. По мере возможности он соблюдал хронологию событий. Если из-за незнания языка возникало недопонимание, он терпеливо возвращался назад, чтобы прояснить сказанное. Он не пытался спешить, запугивать, не старался получить преимущество, не прибегал к помощи трюков. И ни разу не повысил голос.

Все вопросы и ответы были должным образом записаны стенографисткой. Алан понимал, что стенограмма допроса будет образцовой, так что трудно против чего-либо возражать, ссылаясь на ошибку или недобросовестность. Э.Р. Батлер, время от времени одобрительно кивавший, явно тоже так считал.

И пункт за пунктом возникала история, которую Алан во многом уже слышал: рождение Анри Дюваля на неизвестном корабле; возвращение в Джибути; раннее детство — бедность и скитания, но по крайней мере с любящей матерью… и смерть матери, когда ему было шесть лет. А потом страшное одиночество: животное существование на помойках туземного квартала; пожилые сомалийцы, приютившие его. Потом снова скитания, но уже в одиночестве. Из Эфиопии в Британское Сомали… снова Эфиопия… присоединение к каравану верблюдов; кормежка за работу; переход через границы с другими детьми…

Потом, уже перестав быть ребенком, он получил отказ поселиться во Французском Сомали, которое считал родиной… Горькое понимание, что у него нет своей страны, что официально он не существует, что у него нет никаких документов… Прибежище в Массаве — жизнь за счет украденного; поимка на рынке; бегство; ужас… преследование… и итальянский корабль.

Гнев итальянского капитана; жестокость боцмана; голодное существование и, наконец, бегство с корабля… Доки в Бейруте; охранники; снова страх и призрак гибели; отчаяние — снова безбилетник на пустом корабле.

Оказалось — это был «Вастервик»; капитан Яаабек; впервые доброе отношение; попытки высадить его на берег; отказы; «Вастервик» становится тюрьмой… Два бесконечно долгих года; отчаяние; всюду отказывают; всюду накрепко закрыты двери: Европа; Ближний Восток; Англия и Соединенные Штаты при всей их широко провозглашенной свободе… Канада — его последняя надежда…

В который раз слушая все это, Алан Мейтленд поражался: неужели это не трогает тех, кто слышит подобное? Он следил за лицом Тэмкинхила. Он был уверен, что на нем было сочувствие. Дважды чиновник медлил, прежде чем задать очередной вопрос, в чем-то сомневался, поглаживая усы. Эти паузы объяснялись душевным волнением?

Э.Р. Батлер больше не улыбался. Он уже некоторое время сидел, опустив голову и глядя на свои руки.

Но другой вопрос, приведет ли сочувствие к добру.

Прошло почти два часа. Расследование подходило к концу.

Тэмкинхил спросил:

— Если вам разрешат остаться в Канаде, что вы станете делать?

Несмотря на долгий допрос, молодой безбилетник пылко ответил: