Нью-Йорк Резерфорд Эдвард

Ибо официальным постояльцем числился некий мистер Шон О’Доннелл.

И вот наступил воскресный полдень. Пойти домой? Он посмотрел на распростертую перед ним соблазнительную фигуру.

Нет. Он останется здесь, а домой вернется вечером в понедельник. Пусть Хетти думает, что он со злости провел вне дома две ночи вместо одной. Это был, так сказать, выбор экономического характера.

После воскресного завтрака Теодор изъявил желание почитать газету, и Мэри с Гретхен ушли вдвоем. На этот раз они пошли не в Пойнт, а на восток вдоль открытой полосы Брайтон-Бич. Вскоре вокруг не осталось ни души. Они одолели пару миль. Ветер по-прежнему задувал, но был чуть теплее, чем накануне.

– Мне бы следовало быть в церкви, – сказала Мэри. – Я всегда посещаю воскресную мессу.

– Не переживай, – улыбнулась Гретхен. – Побудешь денек язычницей.

Мэри взяла с собой легкую холщовую сумку через плечо, и когда Гретхен спросила, что там, призналась:

– Планшет для эскизов.

– Давно ли ты начала рисовать? Никогда же этим не занималась.

– Это впервые, – ответила Мэри.

Она прикидывала, что взять с собой, и миссис Мастер предложила альбом. Сначала Мэри показалось, что это занятие более подходит для настоящей леди, а потом подумала и решила: почему бы и нет? На следующий день она, увидев в лавке планшет, купила его вместе с двумя свинцовыми карандашами от Фабера.

Немного позже Мэри с Гретхен дошли до места, где встречались два ландшафта. С одной стороны сливались и уходили к океаническому горизонту пляж, морская трава и ослепительное мелководье; с другой, за пологими дюнами, тянулись выгон, мхи и шелестела тенистая рощица.

– Что же ты не рисуешь? – спросила Гретхен.

– Потому что ты смотришь. Я стесняюсь.

– Я буду глядеть на чаек, – сказала Гретхен, садясь на пригорок и устремляя взгляд к океану, как будто Мэри вовсе нет.

Но Мэри еще не была готова. Вместо того чтобы начать рисовать, она побрела через небольшую дюну и направилась по широкой зеленой тропе к роще. Оглянувшись, она с удивлением обнаружила, что даже не видит моря, хотя его незримое присутствие чувствовалось. И не успела она пройти чуть дальше, как ее потрясенному взору предстал кое-кто еще.

Олень. Самка.

Мэри остановилась и замерла. Олениха ее не услышала. Обе они не ожидали такой встречи.

Давным-давно, когда на этих берегах жили только индейцы, оленей здесь было много, но с приходом голландских и английских колонистов у них почти не осталось шансов. Фермеры не пеклись об оленях – они их стреляли. Теперь на весь Лонг-Айленд протяженностью в сотню миль осталось всего несколько заповедников, откуда не вытеснили оленей. Покинуть их они тоже не могли. Им было не переплыть пролив Лонг-Айленд. Но некоторые, очевидно, перебрались через протоку или воспользовались ракушечной дорогой, обретя мир и спокойствие на открытых просторах Кони-Айленда.

Олениха стояла невдалеке и вроде была одна. В нескольких ярдах от Мэри лежало рухнувшее деревце. Она осторожно приблизилась и села. Затем подобрала колени, положила планшет, медленно раскрыла, вынула свинцовый карандаш и начала рисовать.

Олениха никуда не спешила. Пару раз, насторожившись, она вскинула голову. Однажды посмотрела прямо на Мэри, но явно не увидела.

Мэри случалось делать небольшие рисунки: домик, кошку, лошадь. Но она ни разу не пробовала рисовать с натуры и не знала, с чего начать. Первые линии, казалось, не имели никакого отношения к оленихе. Она постаралась сосредоточиться на голове и рисовать помельче. Не зная ни одного правила, она просто силилась воспроизвести на бумаге те линии, что видел глаз. Сначала у нее ничего не получалось, но Мэри попробовала еще несколько раз, и вот постепено очертания стали узнаваемыми. Затем, к ее великому изумлению, произошло нечто неожиданное.

Не только голова оленихи, но и линии на странице зажили собственной жизнью и начали развиваться самостоятельно. Она и думать о таком не могла, не то что испытать. Через полчаса у нее было два-три наброска, крайне несовершенных, но что-то уловивших.

Мэри было хорошо, но терпеливая Гретхен ждала уже долго, и Мэри встала. Олениха вздрогнула, уставилась на нее, затем скакнула в сторону и затерялась в деревьях.

Вернувшись по своим следам, Мэри застала Гретхен сидящей на прежнем месте. Но с ней, к удивлению Мэри, был и Теодор. Он снял свою куртку, в расстегнутом вороте сорочки были видны кучерявые волоски. И Мэри пришла в полное замешательство. Теодор с улыбкой взглянул на нее:

– Покажите.

– Зачем?

Глупейший вопрос. Она хотела сказать «нет», но вышло бы грубо, и у нее почему-то вырвалось «зачем». Теодор рассмеялся:

– Что значит – зачем? Я хочу посмотреть.

– Я стесняюсь. Я раньше никогда не рисовала.

Но он не обратил внимания на возражения и отобрал у нее планшет.

Раскрыв, Теодор уставился на рисунки. Он изучал их чрезвычайно внимательно.

– Вы правда смотрели? – спросил он.

– Полагаю, что да.

– Гретхен, взгляни, – Теодор показал рисунки сестре. – Посмотри, что она сделала. – Гретхен кивнула; Мэри видела, что на обоих рисунки произвели впечатление. – Они хороши, Мэри, – сказал Теодор. – Вы рисовали не то, что считали нужным, а то, что действительно видели.

– Ну, не знаю, – произнесла довольная Мэри, однако она не понимала, что делать с этой похвалой.

– У вас глаз художника, – сказал он. – Это, знаете ли, редкость.

– Полно вам, – чуть не зарделась Мэри.

Гретхен встала.

– Идемте обратно, – позвала она.

В середине дня они перекусили, и Теодор снова заговорил о нарисованной Мэри оленихе.

– Мэри нужно ежедневно здесь рисовать, – сказал он сестре.

Затем Мэри и Гретхен вновь облачились в свои похожие купальные костюмы. На этот раз к ним присоединился Теодор. Его костюм прикрывал большую часть тела, но Мэри были видны очертания его мужского достоинства. Он находился в игривом настроении, плескал на девушек водой, и те верещали. Потом Мэри упала под напором волны, и он поддержал ее, а она ощутила на миг его сильную руку. Мэри показалось, что Гретхен чуточку недовольна, и они вышли из моря. Мэри села рядом с ней и сказала Теодору:

– А теперь дайте девочкам побыть наедине.

Теодор пошел прогуляться по пляжу, а Мэри приобняла Гретхен за плечо и втянула в разговор, который длился, пока та не пришла в лучшее расположение духа.

– Помнишь, как ты устроила меня к Мастерам? – спросила Мэри. – Я в жизни бы не подумала, что ты умеешь так врать. Я была просто в шоке.

– Я не врала.

– Да ты же сказала, что мой отец, упокой Господь его душу, собрался жениться на вдовушке с собственным домиком?

– Я сказала «что, если». Я не говорила, что так и есть.

– Ты чудовище.

– Оно самое, – улыбнулась Гретхен.

Когда вернулся Теодор, все отправились в гостиницу. Гретхен спросила у Теодора, не собирается ли он в город, но тот ответил, что нет, он думает задержаться еще на денек.

Переодевшись, они спустились, и Гретхен с Мэри какое-то время играли в карты с другими постояльцами. Теодор уселся в кресло и погрузился в книгу. Было душно, и карты, казалось, падают вяло. Два дня на море привели Мэри в состояние чудесной расслабленности.

– Так бы и просидела всю неделю без дела, – сказала она Гретхен.

Подруга же с улыбкой ответила:

– Отлично. Всю неделю от тебя ничего другого и не требуется.

Вечерняя трапеза была похожа на предыдущие: велась неспешная беседа, звучал смех, и к ее завершению еда, вино и морской воздух придали Мэри такую волшебную легкость, что она шепнула Гретхен:

– По-моему, я переборщила с выпивкой.

– Тогда пойдем прогуляемся по берегу, – сказала та. – Проветришь голову.

И вот, когда народ начал вставать из-за столов, Мэри и Гретхен, а посередине – Теодор, отправились к морю. Все взялись за руки, и Теодор замычал какой-то маршик. Мэри подумала, что это очень здорово – идти рука об руку с Теодором, и вот бы им быть одной семьей, она бы вышла за Теодора замуж, а Гретхен стала бы ее золовкой. Она, конечно, понимала, что это невозможно, но выпила лишку и рассудила, что ничего не поделать и мысли порой сами лезут в голову.

Солнце еще висело над океаном, когда они вернулись в гостиницу. Несколько человек, такие же утомленные, готовились отойти ко сну, другие еще сидели на веранде, любуясь закатом. Но Мэри еще немного вело, и она заявила, что лучше ляжет. Теодор пожелал ей доброй ночи, и Гретхен поднялась с ней в номер.

Они переоделись ко сну в мягком вечернем свете, проникавшем в окно. Мэри рухнула на постель и уставилась в потолок, который, казалось, чуть двигался. Гретхен подошла и присела к ней на кровать.

– Ты пьяна, – сказала она.

– Самую капельку, – ответила Мэри.

Немного помолчав, Гретхен произнесла:

– Я хочу, чтобы Теодор уехал.

– Не говори так.

– Я люблю брата, но сюда приехала побыть с тобой.

– Нам хорошо, – сонно отозвалась Мэри.

Какое-то время Гретхен ничего не говорила и только гладила Мэри по волосам.

– Мэри, ты когда-нибудь была с мужчиной?

– О чем ты?

– Сама знаешь.

– Я приличная девушка, – пробормотала Мэри.

Ей не хотелось обсуждать это с Гретхен, а потому она закрыла глаза и притворилась, что засыпает. Гретхен все гладила ее волосы, и Мэри услышала слабый вздох.

– Я не хочу, чтобы ты пострадала, – тихо сказала та.

Мэри понимала, что подруга предостерегает ее, но продолжила прикидываться спящей. И, делая так, она подумала, что ей уже двадцать девять, а она никогда не была с мужчиной, а если кто-то и будет – за исключением Ганса, конечно, – то пусть уж лучше Теодор, нежели кто другой. По крайней мере, он будет знать, как обращаться с ней. Это не Нолан. Если это случится, ей придется быть осторожной с учетом риска – она же приличная девушка.

Но зачем соблюдать приличия? Она знала, почему соблюдала их в Грамерси-парке: ей хотелось быть похожей на Мастеров. И знала, зачем была таковой в юности – чтобы не уподобиться жителям Файв-Пойнтс. Но если задуматься, то она не была ни той ни другой. Каким-то образом здесь, под вкрадчивый рокот прибоя, где не было ничего, кроме океана, она перестала понимать, какой ей быть. И Гретхен еще гладила ее волосы, когда она уснула.

В понедельник Шон встал спозаранку и сразу спустился в салун. Распахнув дверь, он выглянул на улицу. Затем закрыл ее, снова запер и начал инспектировать бар. Он протрудился всего несколько минут, когда появилась жена. Она протянула ему кружку с чаем.

– Ты метался во сне, – заметила она.

– Прости.

– Все терзаешься?

– Я вспоминал пятьдесят седьмой.

Имея давнюю неблаговидную историю, шесть лет назад район Файв-Пойнтс превзошел себя. Как раз в это же время года. Две банды католиков – «Мертвые кролики» и «Страшилы в цилиндрах» – начали большую войну против своих обычных соперников, протестантов из банды «Парни из Бауэри». Что привело их в такую ярость и почему? Да кому какое дело! Однако на сей раз противостояние полностью вышло из-под контроля и охватило столько улиц, что Шон побаивался, не зацепило бы салун. Полиция мэра Вуда была бессильна. Когда же наконец позвали милицию, некоторые улицы уже лежали в руинах. Бог знает, сколько погибло народу – банды сами хоронили своих мертвецов. Шону было известно, куда спрятали много трупов: в темные закоулки Файв-Пойнтс.

– Ты думаешь, повторится?

– А почему бы и нет? Банды никуда не делись, – вздохнул Шон. – В свое время я был такой же болван.

– Нет, – улыбнулась жена. – Ты кое-кого прикончил, но не в ярости.

Шон отпил чая.

– Знаешь, кто вчера приходил? – спросил он. – Чак Уайт.

В округе было полно Уайтов, семейство чрезвычайно размножилось. Шестьдесят лет назад у них водились кое-какие деньжата, но через два-три поколения они большей частью вернулиь на круги своя. Чак Уайт правил кебом, но был еще и волонтером-пожарным.

– Он не очень-то доволен призывом, – покачал головой Шон. – Дурная затея, раздражающая пожарных. – Он отпил еще чая. – Им нравятся пожары. Поэтому они и пожарные.

– Они откажутся их тушить?

– Нет. Они их устроят.

В шесть тридцать появился Гудзон. Он молча приступил к уборке. Шон кивнул ему, но ничего не сказал.

В самом начале восьмого в дверь постучали. Шон подошел и осторожно выглянул. Это был сосед-табачник, и Шон отворил ему.

– На Вест-Сайде собирается большая толпа. Решил, тебе следует знать.

– Куда они направляются?

– Пока никуда. Но навострились на окраину, к Центральному парку. А потом, думаю, на призывной пункт. До начала проклятой лотереи еще часа три с гаком.

Шон поблагодарил его и обратился к Гудзону:

– Закрываем ставни и кладем брус.

– Ты думаешь, потом они явятся сюда? – спросила жена.

– Могут. – Шон проверил ставни, потом еще раз – дверь и повернулся к Гудзону. – Ступай в погреб. Сиди там, пока не скажу вылезать.

– Какое отношение имеет призыв к Гудзону? – спросила жена после того, как чернокожий довольно неохотно спустился в погреб.

Но Шон О’Доннелл не ответил.

В девять часов Фрэнк Мастер понял, что теперь уже действительно пора уходить. Он посмотрел на Лили де Шанталь. Она сидела в постели, прекрасная в кружевном пеньюаре. Но перед уходом он должен был задать ей пару вопросов.

– Хочешь, съездим как-нибудь в Саратогу?

Ему нравилась Саратога, и поездку на модный курорт можно было организовать с большим шиком. Для тех, кто мог себе это позволить, имелся роскошный пароход, похожий на плавучий отель и ходивший по Гудзону за Олбани. Потом экипажи развозили гостей по летним домам и гостиницам при минеральных водах. Это путешествие, как в детстве, оставалось для Фрэнка увлекательным приключением.

А после нынешнего уик-энда у него не осталось сомнений в своем желании разделить эту поездку с Лили. Конечно, им придется соблюдать осторожность. Открытый роман, пусть даже в Саратоге, нелегко совместить с нормами нью-йоркского общества. Но все это можно осуществить тайно. Он знал людей, которые так поступали.

Вопрос был в том, захочет ли поехать Лили де Шанталь?

– Любишь Гудзон, да? – спросила она. – Когда ты путешествовал по нему в первый раз?

– Мальчишкой. Отец забрал нас всех, спасая от желтой лихорадки. Потом, немного позже, он прокатил меня до самого Ниагарского водопада на открытие канала Эри.

– Так и вижу тебя малышом. Каким был твой отец? Хороший человек?

– Да, – улыбнулся Фрэнк. – Он пытался показать мне величие водопада. Хотел поделиться со мной. Раскрыть мою душу.

– Удалось?

– Не тогда, я видел только массы падающей воды. Но я запомнил.

– А сейчас чувствуешь?

– Думаю, да.

Она задумчиво кивнула:

– Я поеду с тобой в Саратогу, мистер Мастер. Но подожди немного. Потом, если сердце позовет, спроси меня еще раз.

– Как пожелаешь.

– Именно этого я и желаю.

Фрэнк неожиданно рассмеялся:

– Надо же, только сейчас вспомнил! Я рассердился на него в тот день. На Ниагаре.

– За что?

– Да из-за маленькой индейской девочки. Ерунда. Главным был водопад.

– Я побыла бы здесь еще несколько часов, – сказала она. – Совсем разленилась. Ты не против?

– Занимай номер, сколько тебе угодно.

– Благодарю.

О маршах он услышал в холле отеля.

– Сначала Вест-Сайд, потом Ист-Сайд, – сообщил ему один постоялец. – Они идут на окраину протестовать против призыва. На Ист-Ривер в знак солидарности позакрывалась масса заводов.

– Что за толпа?

– Профсоюзы. Ирландцы – само собой, но немцев-рабочих тоже много. Думаю, они намерены окружить призывной пункт.

– Бесчинства?

– Пока не слыхал.

– Гм… – Мастер прикинул, идти ли ему домой. Впрочем, профсоюзов не заинтересует Грамерси-парк, а призывной пункт находился более чем в двадцати кварталах севернее. Он решил сначала наведаться в контору.

Выйдя на улицу, он ощутил знойную духоту. День обещал быть жарким, типичным для июля. Он пошел по Бродвею, до Сити-Холла была всего миля. Обстановка казалась спокойной. Он достиг церкви Троицы и свернул через Уолл-стрит к Ист-Ривер. Спустя несколько минут он был в конторе. Его клерк находился на месте и тихо трудился, как всегда.

Через десять минут заглянул молодой купец.

– Дела на Ист-Сайде принимают крутой оборот, – сообщил он. – Там валят телеграфные столбы. Вломились в лавку и понабрали плотницких топоров. Не хотел бы я нынче проводить жеребьевку.

Сказав клерку, что вернется, но приказав запереться в случае опасности, Мастер тронулся в путь по набережной Саут-стрит. На Фултон-стрит взял кеб и велел ехать по Бауэри и дальше в Грамерси-парк. Вокруг было тихо.

– Поезжайте по Третьей авеню, – распорядился он, еще не готовый к встрече с женой.

На Сороковой улице возчик отказался ехать дальше.

Огромная толпа перекрыла проезд. У некоторых были плакаты «Нет призыву!». Другие били в медные кастрюли, как в гонги. Контору государственного чиновника, где планировалось возобновить призыв, охраняло несколько десятков полицейских, но было ясно, что им не совладать с толпой, если та разъярится. Фрэнк заметил себе подобного – человека почтенной наружности, стоявшего невдалеке, и подошел к нему.

– Почему так мало полиции? – спросил он.

– Мэр Опдайк. Типичный республиканец. Ничего не соображает. Надеюсь, вы не республиканец, – добавил тот извиняющимся тоном.

– Нет, – улыбнулся Мастер.

– О боже, – произнес его собеседник. – Посмотрите туда!

Толпа увидела тоже и одобрительно взревела: из боковой улицы выступила и двинулась прямо к зданию пожарная команда «Черная шутка № 33» в полном составе и при полной выкладке.

– Знаете, почему они здесь? – спросил незнакомец, и Мастер мотнул головой. – В субботу призвали их начальника.

– Незадача.

– Еще бы!

– Что они будут делать?

– Сами подумайте, – оживленно произнес тот. – Призывные списки до сих пор находятся в этом здании. Следовательно, чтобы их уничтожить…

– Здание нужно сжечь.

– Они мыслят логично.

Пожарная команда «Черная шутка» не теряла времени. Не прошло и минуты, как в окна полетели кирпичи и булыжники. Полицию смели. Затем пожарные строем вошли в здание, отыскали лотерейный барабан, облили все скипидаром, подожгли и так же строем вышли. Это были настоящие знатоки своего дела. Толпа неистовствовала, приветствуя их действия.

И тут откуда-то раздался выстрел.

– Пора уносить ноги, – сказал незнакомец и поспешил прочь.

Фрэнк Мастер не стал уходить. Он нашел крытое крыльцо в паре кварталов от места, где стоял, и принялся наблюдать оттуда. Толпа разошлась вконец, выворачивала булыжники и швыряла в горящее здание. Вскоре появились войска, но, когда они приблизились, Мастер чуть не скривился.

Это был Инвалидный корпус, то есть раненые, еще находившиеся на излечении бедолаги-солдаты. Всех остальных две недели как отослали в Геттисберг. Инвалиды шагали браво.

Но толпе не было дела ни до их ран, ни до отваги. Она бросилась на них с ревом, осыпая градом камней и всем, что попадалось под руку. Инвалиды отступили, будучи в безнадежном меньшинстве.

Толпа же вкусила крови. Призывной пункт еще полыхал, а она уже двинулась через город и на ходу била окна. Фрэнк пошел следом. Он увидел каких-то женщин, вооруженных ломом и взламывавших трамвайные рельсы. На Лексингтон-авеню услышал рев: нашли начальника полиции. Его лицо превратили в кровавое месиво. Из многоквартирных домов в толпу вливались новые участники. Огромная часть устремилась на Пятую авеню и оттуда на юг. Мастер гадал, что же дальше, когда услышал вопль:

– Оружие, ребята! Оружие! – И секунду спустя: – Арсенал!

От толпы отделилась большая группа и ринулась через город. Арсенал находился на пересечении Второй авеню и Двадцать второй улицы. Всего в полутора кварталах от Грамерси-парка.

Мастер повернулся и побежал.

Юный Том никогда не видел мать в таком состоянии. Час назад он чуть не ушел в отцовскую контору, но решил, что лучше остаться дома. К черту папашу, если он там затаился! Его долг – защитить мать.

Хетти Мастер две ночи не сомкнула глаз. В первый вечер она спокойно сказала Тому, что отец ушел по делам и ночевать не придет. Во второй призналась, что они поругались. «Завтра обязательно вернется», – хладнокровно добавила она. Глядя на бледное, осунувшееся лицо матери, Том восхитился ее выдержкой.

Но это утро было чересчур даже для нее, сильной. Сперва они услышали отзвуки беспорядков, хотя толпа не прокатилась через Грамерси-парк. Том вышел посмотреть, что творится, и встретил соседа, который только что вернулся с Саут-стрит.

– Они идут на окраину бунтовать против призыва, – сообщил тот, – но в районе Саут-стрит все тихо. В центре вообще спокойно, даже в Файв-Пойнтс.

Эти новости успокоили домочадцев, и Том решил не связываться с отцом.

Но как только до них дошли известия о бунте на призывном пункте, мать снова ударилась в панику. Она встала у большого окна, глядя на площадь и бормоча: «Где же он? Где же он?..»

– Я схожу поищу, – предложил Том на сей раз, но Хетти взмолилась, чтобы не ходил.

– Хватит того, что там твой отец, – сказала она.

И Том не стал настаивать, решив остаться для ее защиты.

Для этого он поднялся наверх. Из мансардного окна был виден пожар, бушевавший в двадцати пяти кварталах к северу. Какое-то время он смотрел, потом спустился.

Матери не было в холле. Он позвал ее. Тишина. Вышла горничная.

– Миссис Мастер ушла, – доложила она.

Выходило так, что мать увидела кеб, подъехавший к соседнему дому, выбежала и села в него.

– Она наказала вам присматривать за домом, – передала горничная.

Том вздохнул. Было ясно, куда она отправилась, а потому он мог с тем же успехом остаться дома, как ему велели.

Фрэнк Мастер добрался до Грамерси-парка к полудню. Том оказал ему не слишком радушный прием. Объяснив, что мать считаные минуты как покинула дом, он спросил у отца, где тот был, и наградил его яростным взглядом, когда Фрэнк ответил: «Далеко». Фрэнк счел, что нет особого смысла ехать за Хетти в контору, ибо она, конечно, покатила туда, – можно запросто разминуться по дороге. Правильнее будет подождать ее дома. А если сын продолжит свои злобные зырканья, он выставит его за порог.

– Том, к арсеналу на Второй движется толпа всякого сброда. Лучше присматривай, чтобы не заявились сюда. Сам не суйся, но поглядывай и дай мне знать, если что. – Он осмотрелся по сторонам. – Я собираюсь закрыть все ставни.

На набережной Саут-стрит было тихо. Хетти не знала, как долго прождала в конторе, но она хотя бы выяснила, что Фрэнк не исчез. Это было уже кое-что. И клерк не сомневался, что Фрэнк вернется, как обещал. Она решила дождаться. Сидеть можно было только на жесткой деревянной скамье. Фрэнк, как большинство деловых купцов, не одобрял, когда посетители задерживались подолгу. Ей было все равно. Главное – увидеть его. Но вот прошел час, а он так и не появился.

Время от времени приходили разные люди, и старый клерк их быстро обслуживал. В тишине слышался лишь скрип пера, которым он царапал в гроссбухе. Хетти подумала было пойти домой, но побоялась разминуться с Фрэнком. Было почти два часа пополудни, когда в дверь сунулся молодой клерк из соседней конторы.

– Там становится жарко. Мы закрываем лавочку, – сказал он старому.

– Что происходит? – спросила Хетти.

– Боюсь, мэм, в Вест-Сайде беспорядки. Там травят ниггеров. Не знаю, вздернули ли уже кого, но полагаю, что не прочь.

– Да какое отношение имеют к призыву черные?! – воскликнула она.

– Такое, что, если Линкольн одержит верх, ниггеры наводнят город и займут рабочие места. По крайней мере, так они думают, – ответил клерк. – Это, а еще ниггеры им просто не нравятся, – добавил он для пущей ясности.

Хетти пришла в такой ужас, что чуть не лишилась дара речи.

– Что еще? – спросила она.

– Они пошли громить дома по Пятой авеню. Побывали и у мэра, но не застали его. Он вызвал своих людей в отель «Сент-Николас инн». Будут решать, что делать. Это все, что я знаю.

– Я миссис Мастер, – сказала Хетти. – Вы, конечно, знаете моего мужа?

– Да, мэм. Славный джентльмен.

– Вы его не видели?

– Нет, мэм. Но много купцов и людей с Уолл-стрит отправились в «Сент-Николас инн» выяснить намерения мэра. Он, может быть, там.

– Если мой муж вернется, скажите ему, куда я пошла, – попросила она старого клерка.

Шон О’Доннелл не выходил из салуна до двух часов дня. Открывшись для завсегдатаев, он тем не менее и ставни оставил запертыми, и брусья не убрал. Несколько постоянных клиентов поинтересовались, где Гудзон.

– Я послал его на Кони-Айленд с кое-какими вещичками для сестры, – невозмутимо солгал Шон. – Его пару дней не будет.

Тем временем жена Шона отнесла в погреб еду.

– Ему там несладко, – сообщила она.