Черный человек Морган Ричард
– Да. Потому что альтернативой было интернирование. – В памяти мелькнула волчья усмешка Невана. – И я вернулся, как только представилась возможность. Тебе незачем верить всем историям твоего двоюродного брата, такие вещи гораздо лучше в пересказе. По большей части Марс – это просто холодная планета, где трудно прижиться, даже если очень постараешься.
Ровайо пожала плечами:
– Ну да, ну да, – довольно жесткая, чуть заметная улыбка появилась на ее лице и исчезла, но голос не изменился, он оставался все таким же тихим, пронизанным спокойной полицейской мудростью. – Думаешь, на Земле все как-то иначе, Марсалис? Думаешь, здесь тебе дадут прижиться?
Он не нашелся, что на это ответить, просто стоял и смотрел на исчезающий в тумане мост, пока Ровайо не выпрямилась и не коснулась его руки.
– Ладно, – дружески сказала она, – пойдем работать.
Работа над делом «Гордости Хоркана» шла за закрытыми дверями в одном из офисов на нижних этажах станции Алькатрас. Экранирующие системы и глушилки, расположенные над ним, защищали от возможной утечки информации, данные на прием и передачу шифровались по стандартам «Марсианских технологий», а все оборудование соединили с помощью толстых, как питоны, черных кабелей. Из-за них казалось, что находишься в каких-то былых временах; толстые каменные стены и царивший из-за них холод лишь усиливали это впечатление. Севджи оккупировала одно из рабочих кресел и теперь сидела в нем, глядя в грубо обтесанный угол. Она тщательно избегала смотреть на Марсалиса и злилась на себя за нехорошее чувство, возникшее где-то внутри, когда Ровайо вернулась с тринадцатым на буксире.
– Койл и Нортон поехали побеседовать с Цаем, – сказала она. – Они собираются заказать машинное время какого-нибудь н-джинна, чтобы еще раз поискать связи между Бардом и жертвами Меррина.
Ровайо кивнула, подошла к своему столу и принялась без особого энтузиазма перебирать кипу бумаг. Севджи повернулась к Марсалису:
– Тут кое-что пришло с Марса, может, ты заинтересуешься. Похоже, пока мы были в Стамбуле, Нортон связался с Колонией и дал распоряжение арестовать Гутьерреса. Хочешь взглянуть?
Ей показалось, что Марсалис слегка напрягся, но он лишь пожал плечами:
– Думаешь, оно того стоит?
– Не знаю, – ехидно сказала Севджи, – я еще не смотрела, что там.
– Вряд ли Колония вытянет что-то дельное из такого стреляного воробья, как Гутьеррес.
– Это не главное, – не отрываясь от бумаг, заметила из своего угла Ровайо. – Тебе любой коп скажет, что то, о чем подозреваемый умалчивает, может натолкнуть на определенные мысли.
– Кстати, да, – удивленно сказала Севджи.
Марсалис мрачно перевел взгляд с одной женщины на другую.
– Ладно, – угрюмо буркнул он наконец, – почему бы нам вместе не посмотреть эту херню?
В просмотровом кабинете, однако, Севджи увидела, как вспыхнувшее было раздражение Марсалиса погасло. Его пристальный взгляд мог бы сойти за скучающий, если бы раньше она не видела, как он точно так же смотрел в Нью-Йорке вслед третьему киллеру на роликах, которого ему не удалось снять. Она никак не могла узнать, что именно привлекло внимание Марсалиса, – это была стандартная полиэкранная запись допроса, шесть или семь окон на лазерном дисплее; Гутьеррес крупным планом, его лицо и тело над столешницей, ниже, в продольном окошке, основные показатели жизнедеятельности, допросная в двух или трех ракурсах; слева, в отдельном окне, анализ речевых особенностей. По полицейской привычке Севджи бегло все просмотрела, не придерживаясь определенного порядка и выхватывая куски то оттуда, то отсюда. Если бы ей предложили догадаться, что заинтересовало сидящего возле нее тринадцатого, она бы сказала, что внимание того направлено на несколько изнуренного с виду, опаленного солнцем инфоястреба, который весь допрос сидел с недовольным видом и курил.
– Ему что, разрешили взять туда эти сраные сигареты? – возмущенно спросила Ровайо.
– Это не обычные сигареты, – терпеливо объяснила ей Севджи. Она и сама когда-то была шокирована, впервые увидев такое. – Это такие жабры. Знаешь, как в фильмах для поселенцев. Химически обработанный уголь, он выделяет кислород, вместо того чтобы его сжигать. Вроде как подзаряжает легкие.
Ровайо прищелкнула пальцами:
– Точно. У Кваме Овьедо такая вечно в уголке рта торчит, практически в каждой сцене трилогии «Герои нагорий».
Севджи кивнула:
– Ага, и с Марисой Мансур та же история. Даже в «Королеве Маринерис», если подумать…
– Разве мы не собирались это смотреть? – громко спросил Марсалис.
Севджи выразительно подняла бровь, покосившись на Ровайо, и обе женщины-копа снова повернулись к экрану. Гутьеррес прекрасно чувствовал себя в роли преступника-рецидивиста. Он пел соловьем, используя нагорный диалект кечуа, – в нижнем правом углу экрана располагался речевой монитор с субтитрами машинного перевода на аманглик, но тем, кто изначально его допрашивал, наверняка пришлось непросто. Наверно, у них был переводчик с представлением об уличном варианте кечуа; Севджи полагала, что там каждый приличный коп должен бы его знать, но видно было, что им все равно тяжело. Поэтому допрашивающие то и дело переходили на аманглик или испанский – судя по документам, Гутьеррес прекрасно владел обоими этими языками – и не расставались с гладкими черными наушниками-затычками, из которых лился шепот переводчика. Инфоястреб по этому поводу лишь ухмылялся.
– Ладно, Никки, хватит козлить и ходить вокруг да около, – сказал он, если верить машинному переводу. – У вас ни хера на меня нет и быть не может. Рано или поздно вам придется разрешить мне положенный по закону звонок. Почему бы нам не сэкономить, блин, время и не сделать это прямо сейчас?
Явно главная женщина-офицер, сидевшая в кресле по другую сторону стола, не сводила с экс-инфоястреба мрачного взгляда.
– Кажется, Франклин, ты забыл, на какой мы планете. Ты позвонишь, только когда я тебе это разрешу.
Ее напарник поднялся со своего кресла и медленно двинулся вокруг стола. Гутьеррес слегка запрокинул голову, чтобы следить за его перемещениями, еще раз затянулся и выдохнул в воздух длинную струю дыма. Снова перевел взгляд на женщину, покачал головой:
– Меня вытащат отсюда еще до завтрака, Никки. Ты это знаешь.
Второй коп, сложив чашечкой ладонь, сильно ударил его по уху. Жабра выпала и отправилась в полет по законам слабой марсианской гравитации. То же произошло с Гутьерресом и его креслом. Удар пластика о вечный бетон, негромкий человеческий вскрик. Севджи краем глаза заметила, как дернулась Ровайо, сидевшая в двух креслах от нее. Гутьеррес на экране перестал катиться по полу, коп был над ним. Инфоястреб бестолково тряс головой, пытаясь прийти в себя, и тут коп одной толстой мускулистой рукой обвил его шею и заставил подняться на ноги. Женщина-полицейский за столом безучастно наблюдала за происходящим.
– А вот и не угадал, ушлепок, – прошипел коп с сильными руками в неповрежденное ухо Гутьерреса. – Видишь ли, у нас тут большая свобода действий. Ты реально облажался с «Гордостью Хоркана», просто по крупняку. В КОЛИН очень недовольны, твоим дружкам из Уэльса достанется. Я бы сказал, ты тут на пару недель застрял точно.
Инфоястреб выдавил из себя ответ:
– Рейес, – дублировали его субтитры, – ты опять путаешь свои эротические сны с реальностью.
Коп осклабился, протянул руку и схватил Гутьерреса за промежность. Крутанул. Гутьеррес сдавленно вскрикнул.
– Как он может… – не веря своим глазам, начала Ровайо.
Марсалис слегка повернул голову в ее сторону. Встретился с ней взглядом:
– Это же полиция Колонии. Он запросто может.
Женщина-офицер чуть заметно качнула головой, ее подчиненный отпустил гениталии Гутьерреса и толкнул того на стол, как тюк с грязным бельем. Гутьеррес рухнул, повернув на сторону голову и хрипло дыша сквозь зубы. Коп, названный Рейесом, сильно, навалясь всем телом, прижал ладонью щеку подозреваемого.
– Ты, Франклин, лучше научись себя вести, сука, – сказал он непринужденно. – Мне сказали, что мы можем, если понадобится, потратить на тебя хоть весь годовой бюджет по компенсациям. – Он посмотрел на женщину. – Какая нынче ставка за повреждение тестикул, Ник?
Его начальница пожала плечами:
– Тридцать семь кусков.
Рейес снова осклабился.
– Ну вот, видишь. Это за одно яйцо, да? За каждое?
– Нет, это за оба. – Женщина чуть-чуть подалась вперед. – Я слышала, восстановительная хирургия – та еще пакость, Франклин. Тебе точно не понравится.
– Ага, так что как насчет поговорить по-английски? – Чтобы подчеркнуть свои слова, Рейес с нажимом провел рукой по лицу инфоястреба, будто стирая с него какую-то дрянь. Его собственное лицо сморщилось от отвращения. – Потому что, как мы все знаем, ты, типа, это умеешь. Подвяжи на время с этим сраным нагорным наречием, сделай нам такое одолжение, а? Может, тогда я оставлю твои яйца целыми.
Он отошел. Гутьеррес издал какой-то тонкий звук. Севджн, не веря своим ушам, поняла, что это смех. Инфоястреб хохотал.
Рейес развернулся и уставился на него.
– Тебя что-то забавляет, pendejo?[64]
Гутьеррес поднялся со стола, привел в порядок одежду. Кивнул, будто ему только что объяснили нечто вполне резонное. Севджи знала, что в ухе у него сейчас должен стоять вой, как от сработавшей пожарной сигнализации.
– Только разговор. – Его английский был безупречен, если не считать легкого акцента. – Говорите, можете держать меня тут бессрочно? Ладно, сдаюсь. Никки, не хочешь взять своего пса на поводок?
Рейес напрягся, но женщина сделала еще одно чуть заметное движение головой, и он снова расслабился. Гутьеррес, морщась, осторожно опустился обратно на стул. Похлопал по карманам в поисках жабр, нащупал их, сунул очередную в рот. Покрутил ее кончик, пока она не разгорелась, выпустил клуб дыма изо рта, ноздрями втянул его обратно. Тянет время, решила Севджи. Инфоястреб пожал плечами.
– Так что вы хотите знать?
– «Гордость Хоркана», – ровно сказал Рейес.
– Да, вы это упоминали. Большой корабль, в прошлом году отправился на Землю. Говорят, потерпел крушение, упал в море. И что?
– Зачем ты это сделал?
– Что я сделал?
Копы с театральным раздражением переглянулись между собой. Рейес, сжимая кулаки, сделал пару шагов вперед.
– Погоди, – сказала женщина. Это тоже отдавало постановкой, откровенной фальшью после тех незаметных сигналов, которыми полицейские обменялись раньше.
– Ага, погоди, – согласился Гутьеррес. – Вы хотите повесить на меня крушение космического корабля, которое, блин, произошло на другой планете? То есть, конечно, в прежние деньки я был крут. Но все равно не настолько.
– Мы слышали другое, – рыкнул Рейес.
– А что именно вы слышали?
– Почему бы тебе не рассказать нам об этом, pendejo?
Гутьеррес вскинул голову:
– Почему бы мне не рассказать вам, о чем вы слышали? Я что, телепат?
– Слушай, урод…
Марсалис несколько наигранно застонал от раздражения. Севджи трудно было ему не посочувствовать. В Колонии облажались по полной.
Тем не менее они продолжали сидеть перед экраном. Допрос шел по спирали, периодически возвращаясь к применению пыток и снова уходя от них, но спираль эта явно шла по нисходящей. Гутьеррес пускал жабрами дым и твердил одно и то же, стоически снося жестокость Рейеса. Ястреб не отступил ни на миллиметр. Уходя, он хромал и держался за вывихнутое запястье, рот его был разбит, а вокруг одного глаза набух синяк. Когда его уводили, он окровавленными губами улыбнулся одной из камер. Потом мониторы жизненно важных показателей выключились, женщина-офицер официально заявила об окончании допроса, и экран почернел.
Марсалис вздохнул:
– Ну, теперь ты довольна?
– Буду, когда ты скажешь мне, что ты об этом думаешь.
– Что я думаю? Я думаю, что без профессиональных пыток с применением электричества и психотропов Гутьеррес ничего полезного властям не скажет. Как давно это происходило?
– Пару дней назад. Нортон отправил им ордер на арест в ту ночь, когда мы улетели в Стамбул.
– С тех пор они его разрабатывали?
– Вряд ли. Это все, что у нас есть. Не думаю, что они смогут перейти на следующий уровень, пока не получат от нас чего-нибудь более веского.
– Да и тогда, вероятно, тоже только зря время потеряют. Что на Земле, что на Марсе familias слишком много вкладывают в ребят вроде этого. Отбирают их еще по малолетству и подвергают их синапсы той же биотехнологической обработке, которую вы используете во время операций под прикрытием. От нее мозг превратится в теплую кашку еще до того, как ты успеешь выдать тайную информацию.
– Думаешь, с ним правда что-то такое сделали? – спросила Ровайо, слегка округлив глаза.
– Если бы он работал на меня, я бы сделал это много лет назад. – Марсалис зевнул и вытянулся в кресле. – К тому же, не забывай, Гутьеррес – инфоястреб. Такие ребята живут в виртуальности, они всю жизнь проводят отключившись от физических реалий, в том числе и от таких, как пытки. Те, кто в этом преуспел, могут дистанцироваться от собственных тел. Раньше, когда технология только появилась, и риска из серии «подключись и молись» было куда больше, чем сейчас, многие инфоястребы погибли от всякого идиотского дерьма вроде обезвоживания, а некоторые сгорали живьем, потому что не слышали пожарной сигнализации. Помню, Гутьеррес как-то сказал мне: «Боль – это всего лишь способ, которым тело дает тебе знать, чего будет стоить то, что ты делаешь в данный момент. Просто иди и заплати по счету, ловец». И в этом смысле он самый крепкий сукин сын из всех, что когда-либо входил в допросную. А уж когда за его спиной стоят familias, он того меньше опасается физических повреждений, потому что знает – все поправимо.
– Но смерти, полагаю, он боится, – раздраженно проговорила Севджи.
– Да, и это часть вашей проблемы. Смотри, Колония – это настоящее скопище отморозков, но они не могут тебя убить, разве что случайно. А вот люди, на которых работает Гутьеррес, члены familias, – ну, тут совсем другой расклад. Если они решат, что он заговорил или хотя бы мог заговорить, то без колебаний устранят его. Без малейших колебаний, и он это знает. Так что да, Гутьеррес, как и все, боится смерти. Но вы должны быть способны выполнить угрозу.
Они немного посидели, глядя на погасший экран. Севджи покосилась на Ровайо.
– Ты не дашь нам пару минут? – спросила она.
– Нет, – сказал он, стоило им остаться наедине.
– Я же еще ничего…
– Я точно знаю, что ты собираешься сказать, и лучше тебе это сразу на хер забыть. Они на Марсе, Эртекин. Ты видела съемку. Ты думаешь, я смогу напугать Гутьерреса сильнее, чем эти двое, находясь за двести пятьдесят миллионов километров от него?
– Да, – сказала она настойчиво, – думаю, можешь.
Он покачал головой, и в его голосе зазвучало раздражение:
– О-о, и на чем же ты основываешься?
– На том, что у вас с Гутьерресом есть общее прошлое. Марсалис, я – коп. Я одиннадцать лет в деле, так что почему бы тебе, блин, не оказать мне какое-то доверие? Я видела твою реакцию, когда н-джинн выдал его имя. И видела, как ты вот сейчас смотрел на него на экране. – Она набрала в грудь воздуха и решилась: – Это по вине Гутьерреса ты проснулся на «Фелипе Соуза» на полпути к Земле, правда?
– Правда? – В его голосе не было вообще никакого выражения.
– Да. Правда. – Марсалис сидел на месте, как каменный, и это придало ей уверенности: – Слишком много совпадений между тем, что случилось с тобой и с Меррином. Я думаю, что вы с Гутьерресом заключили какую-то сделку в связи с твоим выигрышем в лотерее, но потом ему что-то не понравилось. И он отправил тебя домой с маленьким прощальным подарком. Поколдовал с криокапсулой, чтобы она разбудила тебя в космосе. Надеялся, наверно, что ты сойдешь с ума раньше, чем прибудут спасатели. Так все было?
Он повернул к Севджи запрокинутую на спинку кресла голову, посмотрел на нее, и внезапно она впервые за все эти дни снова его испугалась.
– Да, ты коп, – без всякого выражения сказал он. – Раз ты так здорово все понимаешь, зачем тебе я?
Она вскочила на ноги, зашагала к экрану, снова повернулась к Марсалису. Сказала себе, что это не отступление – Затем, чтобы ты посмотрел на Гутьерреса, как только что смотрел на меня. Посмотри на него и скажи, что убьешь его, если он не даст нам нужную информацию.
– Стандартная процедура для полиции Нью-Йорка, да?
Она снова оказалась в поле под Нью-Йорком на рассвете и ощутила тошнотворную вонь разлагающейся плоти. Увидела изучающие взгляды детективов отдела внутренних расследований.
– Да пошел ты!
– Ну вот, видишь, я не могу тебя напугать. А мы с тобой в одной комнате. Как я буду пугать Гутьерреса, который на Марсе?
– Ты понимаешь, о чем я говорю.
Он вздохнул:
– Да, понимаю. Ты говоришь о мифе, верно? Ты думаешь, что, раз Гутьеррес был почитателем тринадцатых, он купился на все это дерьмо о безжалостных воинах с генетической программой на жестокость. Но, Севджи, он же на Марсе. До него сотни миллионов километров космической, блядь, пустоты, которую невозможно пересечь без лицензии. Ты вообще понимаешь, что там происходит со всеми этими дебильными человеческими императивами, о которых распространялся Джейкобсен? Понимаешь, что делает Марс с любовью, с преданностью, с доверием, с местью? Марс – это не просто другая планета, это, сука, другая жизнь. То, что там случается, там и остается. Возвращаясь сюда, ты оставляешь все это позади. Как будто тебе снился сон, но теперь ты проснулся. Гутьеррес помогал мне вернуться на Землю. Он никогда в жизни не поверит, что я примчусь обратно на Марс лишь для того, чтобы убить его за былые грешки, а уж о том, чтобы сделать это просто потому, что вы меня об этом попросили, и говорить нечего.
– Он может поверить, что ты прикажешь его убить. Заплатишь кому-нибудь за это.
– Кому-нибудь, кто не боится familias?
Она на миг замялась:
– Есть возможность, что…
– Ага, я знаю. Не сомневаюсь, КОЛИН быстренько разживется карательным отрядом, если твой дружок Нортон позвонит, кому надо. Да только я убиваю сам, и Гутьеррес это знает. На такое он не купится. И знаешь что, Севджи? Даже если предположить, что из этого что-то выйдет, я в это не полезу.
Сказал, будто резко затормозил на гравии. Севджи почувствовала, как застыло ее лицо:
– Почему же?
– Потому что это херня. Нас обвели вокруг пальца, то, что здесь творится, не имеет никакого отношения к тому, что случилось или не случилось на Марсе. Мы не там ищем.
– Я не поеду обратно в Арекипу.
– Ладно, давай тогда поищем поближе к дому. Начнем, типа, с того, что получше присмотримся к твоему дружку Нортону.
В комнате стало тихо. Севджи сложила руки на груди и откинулась на спинку кресла:
– Ты на что, блин, намекаешь?
Он пожал плечами:
– Сама-то подумай. Кто еще знал, где я ночую, когда на нас напали роллеры? Кто позвонил тебе как раз тогда, когда мы напоролись на засаду по пути в Арекипу? Кто отозвал нас сюда из-за трупа, который, драть его, четыре месяца как болтался под водой, стоило только нам на что-то выйти?
– Ой, – она сделала беспомощный жест, – иди ты, Марсалис, знаешь куда? Койл прав, у тебя паранойя тринадцатого в чистом виде.
– Да ну? – Марсалис рывком поднялся на ноги и зашагал в ее сторону. – Подумай-ка об этом, Эртекин. От вашего поискового н-джинна никакой пользы не было. Связи между Бардом и Меррином не нашли, Гутьерреса тоже не нашли. Все, что мы обнаружили с тех пор, как я стал трясти это дерево, указывает на укрывательство, и Нортон идеально подходит на роль того, кто этим занимается. Просто охереть как идеально.
– Марсалис, заткнись на хер! – Ее внезапно накрыла ярость. – Ты ни черта не знаешь о Томе Нортоне. Ни черта!
– Я знаю людей вроде него. – Он был так близко, что ей казалось, будто она ощущает тепло его тела. – С самого моего детства, сколько я себя помню, они вились вокруг проекта «Скопа». Они хорошо одеваются, гладко говорят, улыбаются так, будто их снимают для светской хроники. А когда приходит время, они, не моргнув глазом, отдают приказы пытать и убивать женщин и детей, потому что в глубине души им насрать на все, кроме собственных намерений. А вы – вы, люди, – каждый, блин, раз передаете им бразды правления, потому что в конце концов вы – просто стадо долбаных баранов, которым нужен пастух.
– Да ладно. – Ярость переместилась куда-то вглубь живота, и интуитивный рефлекс, возникший, наверное, за годы жизни с Итаном, подсказал Севджи, как использовать гнев. Она заговорило тихим, нарочито безразличным голосом – Если они занимались проектом «Скопа», значит, тринадцатые тоже передали им бразды правления.
Это было как выдернуть вилку из розетки.
«Ты почувствуешь удачный выстрел, – сказал ей как-то в первые дни тренировок инструктор по стрельбе. – Как будто ты, и цель, и оружие, и пуля – части одного механизма. Тогда ты будешь знать, что подстрелила противника еще до того, как он упадет».
Как сейчас. Видно было, как гнев оставляет Марсалиса. Тринадцатый не шевельнулся, но казалось, будто он отступил на шаг.
– Мне было одиннадцать, – тихо сказал он.
А потом действительно ушел, ушел не оглядываясь, закрыл за собой дверь и оставил ее наедине с потухшим экраном.
Глава 35
– Она не твоя мать, – говорит одетый в костюм дяденька с блекло-голубыми глазами.
– Нет, – возражает он, указывая на стоящую за оградой из сетки-рабицы Марисоль, – это мама.
– Нет. – Дяденька встает прямо перед Карлом, прислоняется к ограде так, что та прогибается, дребезжа. С моря беспечно дует порывистый, резкий ветер, и дяденьке приходится повышать голос, чтобы его было слышно – Среди них вообще нет твоей матери, Карл. У них просто работа такая – присматривать за вами. Они вроде нянек.
Карл сердито смотрит на него:
– Я вам не верю.
– Я знаю, – говорит дяденька, и в его лице появляется такое выражение, как будто он неважно себя чувствует, – но ты поверишь. Сегодня у тебя важный день, Карл. И подъем на эту гору – только начало.
– Мы опять туда полезем? – Он старается, чтобы вопрос звучал непринужденно, но его голос дрожит. Подъем на гору оказался самой страшной из всех дяденькиных игр. Не только потому, что в некоторых местах легко можно было упасть и разбиться насмерть, а веревок на этот раз не было: Карл чувствовал, что дяденьки внимательно смотрят на него, когда становится опасно, и не для того, чтобы убедиться, что с ним все в порядке, – до этого им дела нет, – они только хотят знать, боится он или нет. И это было самым страшным, ведь он не знал, должен он бояться или не должен, хотят они, чтобы он испугался, или нет (хоть он и не думал, что так действительно может быть). Кроме того, уже поздно, и пусть Карл почти уверен, что сможет снова залезть на гору, в темноте это вряд ли у него получится.
Дяденька изобразил улыбку:
– Нет. Не сегодня. Но мы должны сделать кое-что другое. Так что теперь тебе придется вернуться вместе с остальными внутрь.
Марисоль за несколькими рядами колючей проволоки по другую строну ограды идет через вертолетную посадочную площадку, поэтому крупное дяденькино тело больше не скрывает ее от Карла. Она не сводит с него глаз, но не машет рукой и ничего не говорит ему. Он вспомнил, как она поцеловала его утром, перед тем как за ним пришли дяденьки: взяла в ладони его лицо и долго всматривалась в него, как когда он получал в драках царапины и ссадины. Потом поспешно отпустила его и отвернулась. Издала горлом какой-то тихий звук и подняла руку, как всегда делала, чтобы поправить выпавшую прядь, хотя прическа была в порядке, но потом прядь все-таки выпала, и Марисоль действительно пришлось ее поправить…
Это были знакомые приметы, но он не мог понять, почему она плачет, ведь он ничего не сделал. Он, наверно, неделю не дрался с другими мальчиками. А дяденькам не грубил и того дольше. В его комнате был порядок, в школе он отлично успевал по всем предметам, кроме математики и холодного оружия, но даже в них, по словам дяденьки Давида и мистера Сешинса, у него наметились успехи. Почти каждый вечер он помогал на кухне, а когда позавчера обжегся о край кастрюли, справился с этим при помощи одной из техник, которые они прорабатывали на уроках по управлению болью, – их преподавала тетенька Читра. Он увидел гордость в глазах Марисоль, когда она об этом узнала.
Тогда почему?
Он всю дорогу ломал над этим голову, но не смог найти ответа. Марисоль плакала нечасто, а без причины не плакала никогда, если не считать одного раза, когда ему было пять или шесть лет. Тогда он пришел из школы с кучей вопросов про деньги: почему у некоторых людей их больше, получают ли дяденьки больше, чем тетеньки, обязательно ли нужно их иметь, и приходится ли иногда ради них делать то, что тебе действительно, действительно противно. Тогда-то она и заплакала непонятно почему, неожиданно – мама все еще продолжала объяснить ему что-то, а слезы уже лились из глаз, и она не успела отвернуться, чтобы их спрятать.
Он знает, всегда знал, что другие мамы иногда плачут по никому не понятным причинам, и что маме Рода Гордона в конце концов пришлось уехать, потому что она постоянно плакала. Но в нем всегда жила смутная уверенность, что Марисоль – другая, не такая, как все. Точно так же он неосознанно гордился тем, какая темная у нее кожа, как сияют белизной зубы, когда она улыбается, как она поет по-испански о доме. Он знает, что Марисоль – особенная. На самом деле, он впервые понимает это только сейчас: обрывки знаний, которые он раньше принимал на веру и считал само собой разумеющимися, неожиданно складываются воедино, и это тяжелое, как глыба, понимание приносит боль, будто рана в груди. Внезапно Марисоль словно выпрыгивает на передний план его сознания. Он смотрит на нее сквозь сетку-рабицу, сквозь колючую проволоку и будто бы видит в первый раз.
Марисоль поднимает руку, медленно, будто она – школьница, которая не уверена, знает ли ответ на вопрос учителя. Машет ему.
– Я хочу с ней поговорить, – говорит он дяденьке.
– Боюсь, это невозможно, Карл.
– Я хочу.
Дяденька, нахмурившись, отклеивается от изгороди, и та, распрямляясь, издает очередной дребезжащий звук.
– Ты знаешь, что не должен так говорить, правда? Твои желания слишком мало значат в этом мире, Карл. Ты ценен тем, что можешь сделать, а не тем, чего хочешь.
– Куда вы ее увозите?
– Она уезжает. – Дяденька возвышается над ним. – Они все уезжают. Ее работа закончилась, она возвращается домой.
Он каким-то образом всегда знал, что так и будет, но все равно эти слова ударяют в лицо, будто порыв ветра, так, что перехватывает дыхание. Он чувствует, как подкашиваются ноги, как уходит из-под них бетонное покрытие. Ему хочется упасть и лежать или хотя бы куда-нибудь присесть, но он знает, что показать этого нельзя. Он смотрит на сгрудившиеся в кучу здания комплекса «Скопа-18», на аккуратные ряды коттеджей, школу, столовую. Там и тут загораются огни, напоминая, что день постепенно превращается в вечер. Унылые прибрежные вересковые пустоши под темнеющим свинцовым небом, вдалеке вздымаются горы, старые, а потому пологие и низкие. А дальше, на севере, холодная Атлантика.
– Ее дом тут, – пытается убедить он себя.
– Уже нет.
Карл внезапно поднимает глаза к лицу мужнины. В одиннадцать лет он уже довольно высок для своего возраста, и дяденька выше его едва ли на полголовы.
– Если вы ее увезете, я вас убью, – говорит он с той же глубокой убежденностью, которая присутствует в его внезапном знании о Марисоль.
Дяденька бьет его раскрытой ладонью.
Это короткий стремительный удар в лицо – потом выяснится, что от него треснула кожа на скуле – и Карл оказывается на земле только потому, что удар застает его врасплох. Но когда он вскакивает на ноги, точь-в-точь как учили, чтобы дать волю гневу, дяденька блокирует удар и снова бьет его под дых так, что перехватывает дыхание. Карл отшатывается, и дяденька бьет его ребром ладони в шею сбоку, снова отправив на землю.
Карл падает, судорожно пытаясь втянуть в себя воздух, который вдруг куда-то подевался. Его лицо обращено в противоположную сторону от посадочной площадки и от Марисоль. Он судорожно дергается на асфальте, силясь повернуться, силясь вдохнуть. Но дяденька знает его болевые точки и без труда их находит. Теперь Карл едва ли способен вздрагивать, какое уж там повернуться. Он думает, что Марисоль должна уже бежать к нему, но колючая проволока, но сетка-рабица, но другие дяденьки и тетеньки…
Дяденька опускается на корточки так, чтобы Карл его видел, и смотрит на дело своих рук. Кажется, он доволен.
– Ты больше никогда не будешь так разговаривать ни с кем из нас, – холодно говорит он. – Во-первых, потому, что все, что у тебя когда-либо было, включая женщину, которую ты считал своей матерью, предоставили тебе мы. Помни об этом, Карл, и потрудись выказывать хоть немного благодарности и уважения. Всем, чем ты являешься, чем стал и чем еще станешь, ты обязан нам. Это первая причина. Вторая тоже есть. Если ты когда-нибудь заговоришь так с кем-то из нас, я лично прослежу, чтобы ты получил телесное наказание, и то, что мы сделали с Родом Гордоном, покажется тебе детской забавой. Ты это понимаешь?
Карл лишь злобно смотрит на него полными слез глазами. Дяденька видит это, вздыхает и поднимается на ноги.
– Со временем, – говорит он, и кажется, что его голос доносится с большой высоты, – ты поймешь.
А вдалеке раздается равномерное ворчание пропеллеров, похожее на звук, с которым работает собирающий урожай комбайн, и по осеннему небу плывет вертолет.
Он проснулся в чужой постели среди простыней, пахнущих женщиной. Губы тронула легкая усмешка – хоть что-то сглаживает горечь воспоминаний о проекте «Скопа».
– Кошмар приснился? – спросила его через комнату Ровайо.
Она сидела, поджав ноги, в паре метров от него на глубоком диванчике под окном, в одних трусиках, и что-то читала со шлемофона. Свет с улицы мягко поблескивал на эбонитовых изгибах ее тела, подчеркивая линию одного приподнятого бедра и свод колена. Воспоминания накатили на него, как грузовик, – это самое тело обвивает его, когда он встает на колени в постели, держа в ладонях ее ягодицы, будто фрукты, а она поднимается и опускается на нем снова и снова, из ее груди вырывается долгий глубокий звук, словно она только что попробовала изумительно приготовленное блюдо.
Он сел. Моргнул и уставился во тьму за окном. То, что снаружи было темно, казалось неправильным и вызывало чувство дезориентации.
– Сколько я был в отключке?
– Недолго. Может, час. – Она сняла гарнитуру и положила ее на спинку дивана, не выключая. Мелькнули крошечные голубые огоньки по краям наглазников, напоминая хладнокровный взгляд робота-компаньона. Она отбросила назад волосы и улыбнулась ему – Я решила, что ты заслужил отдых.
– Нарушение биоритмов, блин, это все перелеты. – Последнее смутное воспоминание – уже после того, как ее руки и губы не могли привести его в боевую готовность, – он лежит головой у нее на бедре, вдыхая запах лона, похожий на запах моря. – Мое чувство времени разлетелось вдребезги. Похоже было, что мне снится кошмар, да?
– Похоже было, что ты бьешься с Хейстаком Харрисоном за звание чемпиона Калифорнии, если тебе правда интересно. Ты дергался так, как будто кого-то лупишь. – Она зевнула, потянулась и встала. – Я бы тебя разбудила, но говорят, что такие сны нужно досматривать до конца, так напряжение уйдет окончательно, ну или что-то в этом роде. Не помнишь, что тебе снилось?
Он покачал головой и соврал:
– В этот раз не запомнил.
– Ну тогда, может быть, тебе снилась я. – Она уперла руки в боки и снова улыбнулась. – Как будто мы с тобой зашли на пятый раунд.
Его улыбка была под стать ее:
– Не знаю, думаю, сейчас я мало на что гожусь.
– Да, мне тоже так кажется, – сказала она задумчиво. – Ты определенно кажешься парнем, который знает, чего хочет.
На это ему нечего было возразить: когда он выскочил из просмотрового кабинета, напряженный от злости на Эртекин, остановился посреди комнаты, а потом заметил Ровайо, которая опиралась на свой стол и смотрела прямо на него, Карла развернуло к ней, как разворачивает к северу намагниченную иголку.
– Проблемы? – равнодушно спросила она.
– Можно сказать и так.
Ровайо кивнула. Потянулась через стол к инфосистеме, быстро ввела код. Снова посмотрела на него, в темных глазах читался вопрос:
– Не хочешь выпить?
– Именно этого и хочу, – угрюмо сказал он.
Они вышли, поднялись на лифте на какой-то более высокий этаж, из окон которого уже были видны небо и вода. Тут его немного отпустило. По верхним галереям Ровайо отвела его в сетевое кафе «Лима-Альфа», где были столики с видом на залив, взяла им по крепкому коктейлю из писко[65] с лимонным соком, подвинула Карлу его стакан и уселась в кресло напротив, уставившись на тринадцатого испытующим взглядом. Он пригубил свой коктейль и вынужден был признать, что тот весьма неплох. Его ярость начала угасать. Они не разговаривали ни о чем определенном, пили, впитывая послеполуденное солнце. В какой-то момент незаметно перешли с аманглика на испанский. Их позы становились все более расслабленными, они все глубже утопали в креслах. Практически ничего не происходило.
Наконец телефон Ровайо настойчиво потребовал ее внимания. Она скривилась, вытащила его и поднесла к уху, не включая видеоизображения.
– Да, что? – Она послушала и снова скривилась. – Домой еду, а что?
Из телефона неслось мужское бормотание.
– Рой, я не была дома тридцать… нет, подожди, – она сверилась с наручными часами, – тридцать пять часов. За это время мне удалось проспать полтора часа на диване в кабинете, и я уже двенадцать часов на ногах…
Возражающий треск из динамика. Ровайо сердито зыркнула в сторону:
– Данихеранетак…
Койл снова что-то протрещал. Она перебила его:
– Послушай, Рой, не пытайся указывать мне, сколько мне спать. Ты не должен…
Из динамика по-прежнему несся треск.
– Ладно, ты прав, мы все устали, а знаешь, Рой, что надо делать, когда устаешь до усрачки? Надо ложиться спать. Я не осилю еще одно всенощное бдение только потому, что вы с Цаем решили сыграть в копов старой закалки. Никто еще не раскрыл так ни одного дела, если не считать ребят из твоих любимых киношек, снятых еще до миллениума. Если хотите вести себя так, будто никакой Новой Математики никогда не существовало, на здоровье. А я еду домой.
Более приглушенный треск. Ровайо глянула на Карла и подняла бровь.
– Нет, – сказала она ровно, – я его не видела. Разве у него нет телефона? Нет? Ну, может, он у себя в гостинице. Увидимся утром. – Она отключила звонок и сказала – Там народ тебя ищет.
– Вот как.
– Да. Хочешь найтись?
– Не слишком.
– Вот и я так подумала. – Она допила то, что оставалось в ее стакане, и снова изучающе посмотрела на него: – Ну, я бы сказала, вариант идти в отель отпадает. Хочешь поехать ко мне и еще выпить?
Он тоже посмотрел на нее:
Читать бесплатно другие книги:
