Финансист Истон Биби

33

Я на цыпочках подкралась к окну и выглянула в щелочку между жалюзи. Своим лазерным зрением Рыцарь нашел мои глаза в ту же секунду, как слез с мотоцикла. Не отрывая от меня взгляда, Рыцарь бросил мотоцикл на улице и направился в мою сторону. У него была та же угрожающая манера, что и всегда. То же накачанное тело. Та же мрачная гримаса.

Но хромота была чем-то совершенно новым.

Я никогда раньше не видела, чтобы Рыцарь был поврежден. Никогда. Рыцарь был неуязвим. Он провел две смены в Ираке и вернулся домой без единой царапины. Если уж Рональд Макнайт хромал, то это значило, что вся его нога держалась на ниточке и должна была вот-вот отвалиться – прямо перед домом моих родителей.

– Рыцарь… Что случилось? – Я приоткрыла щелку пошире, чтобы лучше разглядеть его, но там было очень темно.

Я увидела, как он свободной рукой вытаскивает пачку сигарет из кармана джинсов, морщась от боли, и услышала в телефоне шипение.

– Рыцарь, ответь мне.

Крошечное пламя осветило его резкие черты и глубокие морщины. Затянувшись, Рыцарь слегка мотнул головой, отчего струя дыма приняла зигзагообразную форму.

– Приложился на мотоцикле к асфальту.

– Господи! – Мой взгляд метнулся к мотоциклу, который выглядел невредимым, кроме помятой педали.

– Эта дрянь упала мне на ногу. Протащила меня метров тридцать, пока не остановилась.

– Господи боже, Рыцарь, – прошептала я, касаясь пальцами стекла сквозь щель. – Ты в порядке?

– Помнишь те доспехи, что были у меня на спине?

– Ага, – кивнула я, вспоминая огромную татуировку, которую Рыцарь сделал, как только начал работать учеником в тату-салоне.

– Так вот, их больше нет.

Я ахнула. Мои пальцы прижались к губам.

Холодный, мрачный взгляд Рыцаря уперся в меня. На нем была черная майка с эмблемой тату-салона «Терминус», и майка была свободнее, чем обычно. Она, похоже, была XXL. Я попыталась представить, на что может быть похожа спина под ней.

– Больно надевать майку?

– Блин, да мне дышать больно.

– Милый, тебе нужно в больницу.

– Ни хера. – Рыцарь помотал головой, и покачнулся. – Просто спускайся сюда, на хрен.

Вот оно. Зачем он на самом деле явился.

«Просто спускайся. Дай мне трахнуть тебя, сделать тебе больно и унизить тебя, чтобы мне стало легче».

Моя симпатия, те эмоции, на которые он рассчитывал, обратились в злость.

– Рыцарь, а ты когда-нибудь звонил мне, чтобы узнать, как прошел мой день? Как у меня дела?

– Кажется, нет. Я чертов сукин сын. – Рыцарь сплюнул на землю. – А что? Этот твой счетовод так делает?

«Мой счетовод».

Рыцарь никогда раньше не упоминал Кена – хотя я не слушала большую часть его сообщений. Это разозлило меня еще больше.

– Да, делает.

– Хорошо. Он лучше меня. – Рыцарь прислонился к дереву и, казалось, его тело слегка расслабилось. От его слов было больно почти так же, как от вида его мучений. Он снова затянулся. – Ну, скажи, чем еще он лучше меня.

– Рыцарь… – Я почувствовала, что у меня дрожит подбородок.

– Блин, Панк, просто скажи.

Я смотрела вниз на свою первую любовь – злобную, непоправимо искалеченную – и пыталась придумать какой-нибудь способ, которым могла бы починить его. Всеми этими способами Кен сумел починить сам себя.

– Он не пьет, – вырвалось у меня.

Рыцарь закашлялся смешком, и на какую-то секунду, клянусь, я увидела его улыбку. Это был первый, не помню уж, за сколько времени, раз, когда я увидела его улыбку. Не гримасу, не ухмылку, а настоящую улыбку.

Такую, какой он улыбался только мне.

– Это хорошо, – сказал он, слегка запинаясь на букве Т. – Значит, он гораздо лучше меня. Что еще?

– Рыцарь, не надо.

– Панк, скажи мне. Пожалуйста. Я должен знать. – Рыцарь сделал глубокий вздох, за которым последовал другой, короткий и резкий. – Я должен знать, что хоть что-то сделал правильно.

– Ладно, – с трудом прошептала я. Мне свело горло, и я почти не могла говорить. – Он спокойный. И тихий. И вежливый. Он никогда не кричит на меня и не пытается меня напугать. – Мои глаза затянуло слезами, и Рыцарь начал расплываться. – И он любит помогать другим. Он правда хороший. – Мой голос сорвался, и я прижалась щекой к стене. – Ему нравится помогать мне во всем.

Подняв руку, я вытерла с лица слезы, а Рыцарь, откинув голову, уставился в мое окно. Я не могла рассмотреть его лицо в тени дерева, но когда он заговорил, я почти ощутила на вкус его слезы.

– Тогда все было не зря, – выдохнул он, заставляя себя выпрямиться.

Я смотрела, как Рыцарь удаляется от меня, что он делал с тех самых пор, как в первый раз записался в Морской десант, и не могла найти в себе сил сказать ему, что он неправ.

Все это было зря.

Потому что того парня, о котором я ему рассказала, не было.

34

– Ваша работа очень впечатляет, мисс Бредли, – сказал доктор Райнс, глядя на меня поверх своих бифокальных очков и закрывая папку с моим отчетом по исследованию некоего мистера Кеннета Истона. – Очень тщательно. Такое впечатление, что вы применили все доступные вам методы исследования.

С нервным смешком я начала ковырять облупившийся черный лак на ногте.

– Ну да… Я не могла ничего найти, так что просто продолжала поиск.

– Мисс Бредли, это называется стрельбой по площадям. Это когда вы начинаете экспертизу, ища нечто, и продолжаете тестировать, пока не найдете. В данном случае вы хотели найти это нечто?

Мою шею покрыл предательский румянец.

– Ну… Не совсем. Я просто… хотела найти ответ. Кен – мой клиент – выражал обеспокоенность насчет своей неспособности вступать с людьми в эмоциональную связь. У него есть трудности с выражением собственных чувств, он не любит прикосновений, захлопывается в ситуациях, требующих проявления эмоций, и предпочитает физическую боль нежности… в сексуальных контактах. – Мои глаза не отрывались от пятна на ковре, лежащем перед столом доктора Райнса.

– И ваше заключение состоит в том, что он математический гений, чья эмоциональная ограниченность проистекает из семейной истории. Верно?

Я кивнула.

– В основном.

– Мисс Бредли, я думаю, это более-менее аккуратная оценка его текущего состояния. Однако…

Мое сердце рухнуло в пустой, ноющий желудок.

«Блин. Я что-то упустила. Я так и знала».

– Там же есть одна совершенно зияющая зона дефицита, которая, как я думаю, могла бы помочь ответить на ваш вопрос. Помните ту конкретную область, где ваш клиент проявил себя заметно ниже среднего?

– Да, сэр. Он провалил тест на звуковое восприятие, который я проводила. Во всех сферах.

– Должен сказать, мисс Бредли, я был удивлен, что вы вообще решили провести звуковой тест, с учетом того что ваша направленность была в первую очередь эмоциональной, но, увидев результаты вашего клиента, я полагаю, что ключ к ответу на его запрос кроется именно здесь.

– Извините. Я не понимаю, – вздохнула я, покачав головой. – Люди с низкими баллами в звуковых тестах, как правило, демонстрируют низкие способности к обучению, но Кен – мой клиент – набрал совершенно средние баллы в чтении и письме. Основываясь на них, нельзя сказать, что у него какие-то проблемы с обучаемостью.

– Не в настоящее время, – пояснил доктор Райнс с горящими глазами. – Но как, по вашему мнению, вел бы себя пяти- или шестилетка с подобными звуковыми баллами?

– Ну, я бы ожидала проявления классической дислексии и связанного с ней отставания в чтении, письме, произношении и, возможно, отсутствия общего интереса к учебе. – Едва эти слова вылетели у меня изо рта, мои глаза тоже загорелись. – Он говорил, что всегда ненавидел школу, но я не могла понять, почему.

– Мисс Бредли, как ученики с дислексией обычно компенсируют свои слабые способности звукового восприятия?

– Ну… визуальным восприятием, запоминанием…

– И какие у вашего клиента самые сильные когнитивные зоны?

Мой рот раскрылся так же, как и глаза.

– Визуальное восприятие, зрительная память, количественная оценка… Доктор Райнс, вы хотите сказать, что у моего клиента – недиагностированная дислексия?

– Была. Я полагаю, у него была дислексия, но благодаря прекрасному интеллекту он сумел обучить себя читать и писать посредством заучивания и понимания контекста.

– Господи.

– Так что вы были правы в своем поверхностном диагнозе. Поскольку он может читать и писать, он больше не отвечает критериям неспособности к обучению, но базовый дефицит языковых практик никуда не делся.

– И это может объяснять, почему ему трудно выражать себя вербально?

Доктор Райнс подмигнул мне.

– Точно. Для вашего клиента взаимодействие с картинками или цифрами гораздо проще, чем с языком или эмоциями. Я бы предположил, что он склонен по возможности выражать себя невербальными способами.

– Например? Он не рисует и не сочиняет музыку. Он даже не очень ласковый.

– Мисс Бредли, вы когда-нибудь слышали выражение «Поступки говорят громче слов»?

Я откинулась в кресле, пораженная этим откровением.

«Поступки».

Это было совершенно верно. Кену было трудно выражать себя словами, и еще труднее – воспринимать физические прикосновения, так что все это время он вместо этого показывал мне, что ему не все равно.

– Основываясь на профиле вашего клиента, можно предположить, что он – высокоразвитая левополушарная личность, человек действий и резонов.

– Так и есть, – кивнула я, подавляя слезы. – В очень большой степени, сэр.

– Ну, в таком случае я бы рекомендовал мистеру Истону выбрать себе для баланса очень раскованного и вербального партнера, кого-то правополушарного. Типа поэта, художника, или, – он с симпатией улыбнулся, – студента психологии с бордовыми волосами.

35

– Ну как, сдала эту свою работу? – спросила Джульет.

Прижав телефон плечом к уху, я перешла на нижнюю передачу и въехала в квартал родителей.

– Да, вроде все хорошо. А как твоя философия?

– Бабби про тебя спрашивал, – фыркнула Джульет.

Закатив глаза, я проехала мимо десятка домов разной степени обшарпанности и свернула на родительскую улицу.

– Ты сказала этому Бабби, что он может сам себе отсосать?

Сухой смешок Джульет вызвал у меня улыбку.

– Я ему сказала, что ты теперь встречаешься с Заком.

При упоминании Зака моя улыбка перевернулась углами вниз.

– Ну, я думаю, чтобы с кем-то встречаться, надо с ним встретиться. Ну, или хотя бы, блин, поговорить по телефону. – Мой тон был таким ядовитым, что я прямо чувствовала этот противный вкус на губах.

– Биби, прошло только…

– Четыре дня! Я в курсе, в курсе. Крутые парни теперь ждут все шесть. Я поняла.

– Ну, так чего ты тогда злишься? Ты ему нравишься, детка. Он даже сказал мне, что пытался тебя поцеловать в среду. Что с тобой не так?

– Да не знаю я! – заполнил машину мой крик. – Может, мне больше не нужно крутых парней! Может, я хочу парня, который, блин, позвонит мне просто потому, что хочет мне позвонить! Может, мне нужен парень, которого больше волнует, как я провела день, чем как почесать свое чертово дурацкое эго!

Я проехала по длинной узкой дорожке к нашему маленькому квадратному домику, представляя себе мрачную ухмылку на хорошеньком личике Джульет.

– Ну, давай, говори! – рявкнула я.

– Что говорить? – Голос Джульет был каким-то неестественно тонким.

– Что я зациклилась на Кене и теперь так и сдохну одинокой. – Я остановилась на своем месте у дома и подняла рычаг ручного тормоза.

Джульет фыркнула.

– Ты-то, конечно, зациклилась на Кене, но ты не обязательно сдохнешь одинокой. Там у меня в группе по маркетингу есть один парень…

У меня вырвался смех, а сразу за ним – неожиданный поток слез.

– Эй, – спросила Джульет, услышав мои тихие всхлипы. – Ты там чего? Прости. Мне надо бежать…

– Да нет, все в порядке, – всхлипнула я и вытерла нос рукой. – Я просто… Я просто тебя люблю…

– Да-а-а-а. Я тоже люблю тебя, стерва.

Сунув телефон в сумку и захлопнув помятую дверцу машины, я поняла, что с родительским домом что-то не так. Все вроде бы выглядело как обычно. Мамина машина стояла возле гаража. Жалюзи были подняты, передняя дверь закрыта. Пели птички, лучи полуденного солнца пробивались сквозь кроны тридцатиметровых сосен. Но мои чувства все равно были насторожены.

Я стряхнула свою паранойю, списав ее на побочное воздействие эмоционального состояния, и вошла в дом.

Мама стояла, облокотившись на кухонную стойку, и пила свое праздничное «наконец-то-чертова-пятница» пиво. На ней все еще была майка с эмблемой Начальной Персиковой школы, заляпанная красками и кусочками засохшей глины, а длинные рыжие волосы были закручены в растрепанный пучок, заколотый карандашом.

– А ты что тут делаешь? – спросила мама, приподнимая уголок рта.

– Ну, вроде как живу. – Я плюхнула свои сумки на шаткий кухонный стол, а свою тощую задницу – на такой же стул.

Мама покачала головой, стараясь скрыть улыбку.

– Нет, ты больше тут не живешь.

– Правда, что ли? – ухмыльнулась я, кивая на ее почти полную бутылку пива. – И сколько таких ты уже выпила?

– Я серьезно, – сказала мама, совершенно не выглядя серьезной. Она втянула пиво сквозь зубы, безуспешно стараясь скрыть какую-то непонятную радость. – Иди, сама посмотри. – И мама подняла глаза в направлении моей спальни.

– Ну, ла-а-а-а-адно. – Оставив сумки на столе, я вышла из кухни, не отводя глаз от мамы, которая выглядела так, словно вот-вот зайдется в истерике.

Она была худшим в мире хранителем секретов. Она всегда рассказывала мне, какой подарок мне купили на Рождество, как кончится кино, которое она видела, и какой сюрприз они приготовили мне на день рождения. Так что, что бы тут ни происходило, сам факт, что она не выболтала это на месте, означал, что все это чертовски серьезно.

Подойдя к лестнице, я повернулась и взбежала по ней через две ступеньки, повернулась на самом верху и подбежала к открытой двери своей спальни.

И застыла на месте.

Моего комода не было.

Моего стола не было.

Моего компьютера, принтера, одежды на полу, корзинки с косметикой, книжек, кровати…

Всей моей жизни… не было.

Я подбежала к шкафу и распахнула дверцу.

«Пусто».

Я пробежала через комнату к ванной и раскрыла шкафчики.

«Пусто. Пусто. Пусто».

– Мам!

Я слышала, как мама хихикает там внизу, но она не отвечала.

– Мам! Где, блин, все мои вещи? Что вы сделали?

– Я ничего не делала, – крикнула она нараспев, но как-то виновато.

Прыгая через ступеньки, я в ярости влетела в кухню.

– Ты скажешь мне, что тут, на хрен, происходит, или нет?

Мама стояла, прижав кулаки ко рту, а ее обычно усталые зеленые глаза сияли, как два изумруда. – Это так романтично, – прошептала она, раскачиваясь на цыпочках.

– Да что, черт возьми?

– Кен приехал утром и забрал все твои вещи.

Я повернулась на каблуках и обнаружила папу стоящим в проходе между кухней и гостиной. Его выражение было совсем не таким восторженным, как у мамы.

– Он – что? – выплюнула я.

– Он приехал с грузовиком, пока ты была на занятиях. Сказал, что одолжил его у отца. Мы так хорошо, долго поговорили. Не могу поверить, что этот парень в одиночку перетащил твой комод. Эта штука из вишневого дерева.

«Он говорил, что сегодня помогает кому-то переезжать!»

– О Боже! – Я вертела головой от папы к маме и обратно. – Он просто… взял и забрал мои вещи, даже не сказав мне? Ну кто так делает? Почему вы ему позволили?

Мама прикусила губу и улыбнулась. Папа грустно пожал плечами.

– Давай! – Мама замахала руками в сторону двери. – Давай, вали из моего дома. Теперь, если захочешь прийти, сперва позвони.

– Что за херня! – закричала я, вскидывая на плечо рюкзак и сумку. – Да вы тут все спятили.

Прежде чем предоставить меня моей судьбе, родители вместе сжали меня в объятиях.

– Я тебя люблю, детка – сказала мама, когда я открывала дверь.

– И я, Скутер, – пробурчал папа.

Я громко выдохнула и обернулась на них с порога. Родители стояли в прихожей, держась за руки, и махали мне с блестящими глазами. Я не понимала, чего они так расчувствовались, ведь это меня выгоняют из родного дома.

– Я тоже вас люблю, – вздохнула я. После чего захлопнула за собой дверь, как и полагается такой мелкой избалованной дряни.

36

Я гнала к дому Кена с бьющимся сердцем, трясущимися руками и путающимися мыслями.

«Он забрал мои вещи».

«Этот засранец забрал мои чертовы вещи!»

«Я чувствовала себя так, как будто меня продали в сексуальное рабство или что-то в этом роде. Как мои родители могли вот так продать меня? Я только встретила парня, у которого ипотечных кредитов больше, чем тату, а они раз – и уже готовы выдать ему приданое. Что за пара козлов!»

«А Кен? Если он думает, что может вот так заставить меня переехать к нему, значит, он просто не знает, с кем, на фиг, имеет дело!»

«Не буду я!»

«Это на него не похоже».

«Господи, как я по нему соскучилась».

«Прошло всего-то четыре дня, а кажется, что уже месяцы».

«Нет, стой. К черту его!»

«Он не может вот так заставить меня вернуться. Это так не работает. Тут мои правила, черт возьми. А мои правила такие, что он должен, блин, сперва сказать, что любит меня, до того как сделать из меня свою конкубину».

Подъехав к своему самому любимому дому на свете, я заметила, что дверь гаража оставлена открытой. Маленький «Эклипс-кабриолет» Кена стоял слева, а справа было большое свободное место, где ставила машину Челси до того, как она переехала к Бобби. Я никогда раньше не парковалась у Кена в гараже – да и вообще в каком-то гараже, если уж так, – но я решила, что если уж этот козел увез мое барахло, то я могу занять место в его гараже.

Улыбнувшись, я заехала в гараж и ощутила легкий всплеск собственной крутости.

«Границы, шманицы, засранец. А это теперь мой гараж».

Пока я выходила из машины и направлялась к двери, ведущей в кухню, я решила, что правильнее будет ворваться с нецензурной руганью. Так что я распахнула дверь и влетела в кухню с высоко поднятым подбородком, готовая изо всех сил воткнуть палец в прикрытую галстуком грудь этого поганца и тыкать это холодное…

– Кен! – позвала я, вертя головой справа налево.

Телевизор в гостиной был выключен. И свет тоже не горел. Но жалюзи на окне были открыты, и все было залито розовато-оранжевыми лучами солнца, которое как раз начинало заходить за сосны на заднем дворе.

– Кен?

Косые лучи плясали и отблескивали на краях разных вещей, лежавших на столе для завтрака, который обычно был пустым и чистым. Сейчас же он был весь аккуратно выложен бумагами и какими-то мелкими предметами, которые занимали его от края до края, а прямо посередине стояла стеклянная ваза, полная бархатно-алых роз. Кен никогда не покупал цветы – «Пустая трата денег. Они же помрут», – но я узнала эти розы. Это были те самые, которыми я восхищалась всякий раз, когда ходила покурить на качели. Те самые, что отвечали по цвету входной двери дома Кена. Он не покупал эти цветы, он вырастил их.

Я наклонилась и понюхала один крупный цветок, прежде чем начать разглядывать разложенный по столу безупречно ровный ряд вещей.