Мечта для нас Коул Тилли

В дверях стоял Кромвель и осматривал кафешку. Заметив нас, он направился прямиком к столику. В кои-то веки мое сердце забилось ровно: в такт шагам Кромвеля.

Он сел рядом с нами, достал из кармана несколько шоколадных батончиков, названия которых я видела впервые, открыл один и принялся жевать. Истон поглядел на меня, потом снова на Кромвеля.

– Заблудился, Дин?

Кромвель прикончил первый батончик и распечатал следующий, глянул на Истона, скользнул взглядом по моему лицу.

– Нет.

Истон продолжил есть, поглядывая на Кромвеля взглядом ученого, наблюдающего за ходом смелого научного эксперимента.

– Ты ведь знаешь, что находишься в кафетерии, да?

Кромвель выгнул бровь и насмешливо поглядел на Истона. Тот рассмеялся и указал на шоколадные батончики.

– И ты в курсе, что здесь подают еду?

Кромвель откинулся на спинку стула и окинул кафешку скучающим взглядом.

– Мне и этого хватит.

Он открыл последний батончик.

Я погоняла листик салата по тарелке.

– Итак, – продолжал Истон. – Как продвигается ваш проект?

Ответом ему было молчание.

– Никак, – наконец сказала я. – Мы больше не партнеры.

Не такой уж я робкий человек, и меня не так-то легко запугать, но события субботнего вечера затуманили мой разум, начисто лишили меня способности говорить о Кромвеле.

Почему он пришел в кафетерий? Зачем сел рядом со мной на занятии и при этом не сказал мне ни слова, не считая моей фамилии?

Истон ожег Кромвеля гневным взглядом.

– Что ты натворил?

Кромвель выдержал взгляд Истона, ни один мускул не дрогнул у него на лице. Истон всегда сыпал шутками, неизменно пребывал в хорошем настроении, вот только у него была и другая сторона, о которой люди не знали. Особенно если дело касалось меня.

На скулах Кромвеля шевельнулись желваки. Я поспешно накрыла руку брата ладонью.

– Ничего не случилось, Истон. Профессор Льюис увидел, что наша совместная работа не приносит значимого результата, и решил, что по отдельности мы скорее преуспеем. Только и всего.

Истон прищурился и подозрительно поглядел на меня, а потом на Кромвеля.

– Точно?

– Да, – ответила я.

Брат широко улыбнулся.

– Тогда все в порядке. – Он дернул подбородком, указывая на меня. – Электронная музыка не по тебе, а, сестренка?

Я рассмеялась:

– Ну, не так чтобы очень.

– Бонни просто ее не понимает.

Я повернулась к Кромвелю – он наконец посмотрел на меня.

– Просто я не рассматриваю ее в качестве музыкального жанра.

– А зря, – спокойно возразил Кромвель. – Все дело в том, что никто не показал тебе все достоинства электронной музыки.

Голос его оставался спокойным, но синие глаза горели оживлением.

– Я слушала твою музыку, – парировала я.

Уголок его рта пополз вверх, и в груди у меня разлилось тепло.

– Невнимательно.

Я нахмурилась.

– Мне нужно пирожное, – объявил Истон. Он поглядывал на нас с подозрением, словно мы обсуждали какую-то шутку, смысл которой от него ускользал. – Не убейте друг друга, пока меня не будет, хорошо, ребятишки?

– Постараемся, – пообещала я.

Брат ушел, и над нашим столиком повисло молчание. Кромвель смотрел в окно, я рассматривала обертки из-под его шоколадных батончиков.

– Вижу, посылка от твоей мамы все-таки пришла?

Кромвель кивнул, потом отломил квадратик от шоколадки, которую поглощал в данный момент, и протянул мне.

– Я… не ем нездоровую пищу.

Я почувствовала, что краснею. Отказ прозвучал глупо.

Кромвель пожал плечами и отправил кусочек шоколада в рот.

– Тебе стоит попробовать хоть немного пожить, Фаррадей.

Я слабо улыбнулась:

– Я пытаюсь.

Не знаю, что он прочитал на моем лице, мне даже захотелось спросить – пусть скажет, что думает обо мне. Или пусть хотя бы вспомнит субботнюю ночь. Но тут вернулся Истон с шоколадным пирожным на тарелке, и Кромвель встал со словами:

– Я пошел.

Я смотрела, как он идет к двери, а выйдя на улицу, останавливается под окном и вытаскивает сигарету. Все без исключения студентки, входившие в кафетерий, поглядывали на него, да я и сама не могла отвести глаз.

Истон кашлянул, и я, вздрогнув, снова поглядела на него. Брат по-прежнему смотрел на меня как-то странно.

– Есть что-то, чего я не знаю? – поинтересовался он. В его голосе явственно слышалось беспокойство.

– Нет.

Очевидно, он мне не поверил.

– Кромвель переспал с десятком девчонок с тех пор, как приехал сюда, Бонни.

В груди болезненно кольнуло.

– И что?

Истон пожал плечами:

– Просто подумал, что тебе следует знать. Кромвель относится к тем парням, которые, поматросив, тут же бросают своих подружек.

Я перекинула косу за спину.

– Он мне совершенно безразличен, Истон. – Брат невозмутимо принялся за пирожное. – Мне казалось, Кромвель тебе нравится?

– Так и есть, – пробубнил он с набитым ртом, проглотил кусок пирожного и посмотрел мне в глаза. – Просто не хочется, чтобы он крутился возле тебя. – Истон накрыл мою руку ладонью и понизил голос: – Ты и так через многое прошла, Бонни. Парень вроде него прожует тебя и выплюнет. А после всего, что выпало на твою долю… – Он покачал головой. – Ты заслуживаешь большего.

Я едва не заплакала, в глазах защипало из-за этих слов. Брат искренне обо мне заботился, но не потому, что знал правду… Знай он, как на самом деле обстоят дела и что со мной происходит…

– Ты мой лучший друг, Бонни. Не знаю, что бы я без тебя делал. – Улыбка Истона померкла. – Только ты всегда меня понимала. – Он тяжело вздохнул. – Ты единственная принимаешь меня таким, какой я есть.

Я пожала его руку. Вот бы никогда ее не отпускать. Горе и паника не давали мне нормально дышать.

– Я люблю тебя, Истон, – прошептала я.

Брат улыбнулся:

– А я тебя, Бонни.

Мне захотелось рассказать ему обо всем, признание вертелось на языке, но посмотрев в его голубые глаза, я увидела притаившуюся там боль и не посмела произнести ни слова. Истон выпустил мою руку и снова нацепил свою обычную улыбку.

– Мне пора на занятия.

Он встал, к нему тут же подошли приятели, и он принялся шутить и смеяться как ни в чем не бывало.

Никогда в жизни я ни о ком так не волновалась, как о брате, даже о самой себе.

Я подхватила поднос и в последний раз посмотрела в окно. Кромвель исчез, так что я отправилась на занятия, гадая, почему все вдруг так запуталось и усложнилось.

«…и пусть отступит тьма».

Я закончила песню, над которой работала последние несколько дней, отложила гитару и стала записывать новый текст и аккорды. Закрыв глаза, я мысленно проиграла песню еще раз, дабы убедиться, что все получилось идеально, как вдруг раздался стук в дверь. Часы показывали девять вечера.

Я оглядела себя, оценивая наряд: черные джинсы, черный топ и белый кардиган. Волосы были стянуты в растрепанный пучок на затылке. Строго говоря, я не ждала гостей в этот поздний пятничный вечер.

Я направилась открывать дверь, чувствуя, как болят ноги: лодыжки опухли от длительной ходьбы. Я быстро окинула взглядом комнату: коробки были спрятаны в шкаф, на случай, если вдруг придет Истон. Мне не хотелось, чтобы он увидел. Похлопав себя по щекам, чтобы придать им хотя бы некое подобие румянца, я повернула ручку, слегка приоткрыла дверь и выглянула в коридор.

Там, привалившись к противоположной стене и сунув руки в карманы, стоял Кромвель Дин. Рукава его черного свитера были засучены до локтей.

– Фаррадей, – небрежно поприветствовал он меня.

– Кромвель?

Юноша оттолкнулся от стены, подошел ко мне и усмехнулся:

– Ты в приличном виде?

Он указал на полуприкрытую дверь.

Я покраснела, распахнула дверь и зябко спрятала ладони под мышками.

– Да. – Я посмотрела направо, налево, но в коридоре никого, кроме нас, не было. – Что ты здесь делаешь, Кромвель?

За ухо у него была заложена сигарета, а с ремня джинсов свисала цепочка.

– За тобой пришел.

– Что?

– Хочу тебя кое-куда свозить.

За несколько часов покоя мое усталое сердце перестало частить, а сейчас снова тревожно забилось.

– Ты – что?

– Надень какие-нибудь туфли, Фаррадей, ты идешь со мной.

У меня по коже побежали предательские мурашки.

– И куда ты меня поведешь?

Если глаза меня не обманывали, Кромвель покраснел.

– Фаррадей, просто обувайся и тащи свою задницу к выходу.

– На мне одежда не для прогулки. – Я провела рукой по волосам. – На голове черт-те что, и я не накрашена.

– Ты хорошо выглядишь, – сказал Кромвель, и я перестала дышать. Наверное, он заметил мою реакцию, но продолжал, не отрываясь, смотреть мне в глаза. – Мы теряем время, Фаррадей. Идем уже.

Мне следовало остаться, соглашаться было неразумно, и все же я не могла отказаться. Все мои представления о том, что справедливо и правильно, полетели в тартарары.

Я должна поехать.

Я присела и надела сапоги. Кромвель стоял, облокотившись о косяк поднятой рукой, так что рукав его черного свитера плотно облегал бицепс, а нижний край пополз вверх, обнажив узкую полоску татуированной кожи. Мои щеки вспыхнули огнем, я отвела глаза и постаралась поскорее завязать шнурки, но, поднявшись, увидела на губах юноши усмешку. Все-таки он заметил мой взгляд.

– Идем, – скомандовал он и уверенно зашагал по коридору.

Я послушно двинулась следом. Мы вышли на улицу, и Кромвель подвел меня к черному пикапу марки «Форд».

– Твоя машина? – Я погладила глянцевый бампер. – Красивая.

– Ага.

– И ты вот так взял и купил ее? – Он кивнул. – Наверное, автомобиль обошелся тебе недешево, – заметила я, когда мы выезжали с территории кампуса.

На левой щеке Кромвеля появилась ямочка – прежде я и не подозревала о ее существовании. Мне с трудом удалось сдержать улыбку.

– Я неплохо зарабатываю, – уклончиво ответил юноша.

– Своей музыкой?

– Я же не бесплатно выступаю, Фаррадей.

Я знала, что Кромвель самый популярный диджей в Европе на сегодняшний день, а может, и в Соединенных Штатах – чем черт не шутит, – но раньше особо об этом не задумывалась. Я забыла, что он – Кромвель Дин, восходящая звезда мира электронной танцевальной музыки.

А узнав, какие шедевры способен создавать Кромвель, когда дело касалось классической музыки, я и вовсе перестала думать о том, что он диджей.

На этой неделе Кромвель каждый день обедал вместе с нами. Он сидел рядом со мной всякий раз, когда расписание наших занятий совпадало. И каждый раз почти ничего не говорил, так что я не знала, что и думать.

Вот и сейчас я понятия не имела, как расценивать его неожиданное приглашение.

– Итак, может, хотя бы намекнешь, куда мы едем?

Кромвель покачал головой:

– Потерпи, скоро сама увидишь.

Не удержавшись, я рассмеялась:

– Ты сегодня не пошел ни в бар, ни в Амбар? Разве твои многочисленные фанаты – под фанатами я подразумеваю девушек – не будут без тебя скучать?

– Уверен, они как-нибудь переживут, – сухо ответил Кромвель.

Моя улыбка стала еще шире.

Кромвель вырулил на широкую магистраль. Я нахмурилась, гадая, куда же мы все-таки едем.

– Можно включить радио?

Кромвель кивнул. Нажав кнопку, я не удивилась, услышав быстрые темпы, пульсирующие крещендо и бьющие по ушам хлопки. Электронная танцевальная музыка. Я вздохнула.

– Полагаю, мне не стоит высказывать недовольство? Твоя машина – твоя территория?

– Что ты имеешь против электронной танцевальной музыки? – спросил Кромвель. Он поглядывал то на меня, то на дорогу.

– Ничего, правда. Просто не понимаю, как ты мог предпочесть ее всем прочим жанрам.

– Тебе же нравится фолк.

– Мне нравится фолк, который исполняют при помощи неэлектронных инструментов. Я пишу музыку и тексты песен.

– Я создаю ритмы и темп. – Он выкрутил руль, и машина свернула. – Вот один из моих последних миксов. – Он посмотрел на меня. – Закрой глаза. Я подняла брови. – Просто закрой глаза, Фаррадей. – Я сделала, как он просил. – Послушай брейкдаун, вслушайся. Поймай ритм, улови, как на нем держится вся песня. Попробуй различить слои. Пойми, как с каждым звуком меняется темп, как слои накладываются друг на друга, пока их не станет пять-шесть – и все они звучат, точно единое целое.

Я вся обратилась в слух и мало-помалу выделила один слой за другим, уловила композицию каждого. Мои плечи невольно подрагивали в такт музыке, я почувствовала, что улыбаюсь. Наконец я мысленно наложила слои друг на друга, и они вновь слились в единое целое.

– Я слышу, – проговорила я так тихо, что не знала, понял ли меня Кромвель сквозь звуки музыки. Я открыла глаза, Кромвель сделал тише, и я вздохнула, признавая поражение. – Я услышала.

Кромвель покосился на меня:

– По-моему, ты музыкальный сноб, Фаррадей.

– Что?

Он кивнул.

– Классика, фолк, кантри и все такое прочее – все, что угодно, лишь бы не электронная танцевальная музыка. – Он покачал головой. – Ты просто сноб.

Не знаю почему, но когда тебя называют снобом с таким сильным английским акцентом, это звучит вдвойне обидно.

– Вовсе нет. Я… я…

– Ты – что? – подхватил юноша, и по его голосу я поняла, что он улыбается.

– Порой я просто терпеть тебя не могу, – заявила я, полностью осознавая, что веду себя, как двухлетний ребенок.

– Знаю, – согласился Кромвель, но, судя по веселому тону, ни капельки мне не верил. И действительно, если раньше Кромвель Дин вызывал во мне лишь стойкую неприязнь, то теперь начинал столь же сильно нравиться. Нет, неправда: он уже мне нравился.

И это меня ужасало.

Кромвель вырулил на дорогу, которая вела к городскому музею, и вскоре остановился на почти пустой парковке. Я озадаченно посмотрела на него и заметила:

– Думаю, музей закрыт.

Кромвель вышел из машины, открыл мне дверь и протянул руку.

– Выходи.

Я оперлась на его широкую ладонь, отчаянно надеясь, что моя собственная не дрожит. Я ждала, что, после того как я выйду из машины, он отпустит мою руку, и ошиблась. Крепко держа меня за руку, он повел меня ко входу в музей. Я изо всех сил пыталась поспевать за ним, но не смогла. Кромвель остановился.

– Все в порядке? Ты хромаешь.

– Подвернула лодыжку, – пояснила я, чувствуя, как эта ложь обжигает мне язык.

– Идти сможешь?

Правда заключалась в том, что переставлять ноги становилось все труднее и труднее, но отступить я никак не могла.

Я твердо решила бороться.

– Идти могу, только медленно.

Кромвель медленно шагал рядом со мной.

– Может, все же намекнешь, что мы делаем в музее в столь поздний час? – Я потянула юношу за руку. – Ты ведь не собираешься туда вломиться, правда?

На левой щеке Кромвеля вновь обозначилась ямочка, и при виде этого зрелища мое сердце на миг сладко замерло.

– Ты из-за татуировок считаешь меня таким бандитом, да? – поинтересовался Кромвель.

Я едва сдержала смех.

– Нет, вообще-то из-за пирсинга.

Кромвель приоткрыл рот и показал мне язык, так что колечко блеснуло между зубами. Я разом покраснела, некстати вспомнив, как мы целовались и мой собственный язык касался этого колечка. Правда, тогда поцелуй длился недолго, и я не успела в полной мере прочувствовать, каково это.

Мне вообще нельзя было такого допускать.

– Не волнуйся, Сандра Ди[2], мне разрешили здесь находиться.

Очевидно, охранник нас ждал, потому что без вопросов пропустил внутрь и даже подсказал:

– Второй этаж.

– На этой неделе я уже тут побывал, – сказал Кромвель.

Он направился было к лестнице, но потом быстро оглянулся на меня и пошел в другую сторону, к лифту. Я растаяла. Самую малость.

Когда двери лифта закрылись, Кромвель встал почти вплотную ко мне.

– Так и не намекнешь? – спросила я, когда его близость и затянувшееся молчание окончательно меня смутили.

– Терпение, Фаррадей.

Мы вышли из лифта и остановились перед закрытыми дверями. Кромвель провел ладонью по волосам.

– Ты говорила, что хочешь понять, каково это.

Он открыл дверь и, взяв меня за руку, провел в темную комнату. Кажется, мы остановились в центре помещения, после чего Кромвель выпустил меня и отошел куда-то в сторону. Я прищурилась, пытаясь разглядеть, что он делает, но ничего не увидела.

Затем заиграл «Реквием» Ре минор Моцарта – наверное, где-то в стенах были встроены динамики. Я улыбнулась.

А потом я изумленно ахнула, потому что на черных стенах вдруг начали танцевать цветные линии. Красные и розовые, синие и зеленые. Я стояла совершенно очарованная и наблюдала, как с каждой новой нотой на стенах вспыхивает новый цвет. Линии превращались в треугольники, круги, квадраты. Я слушала музыку и любовалась вспыхивающими на стенах рисунками.

Так вот что такое синестезия. Какое удивительное зрелище. Кромвель привез меня сюда, чтобы показать, что видит, слушая музыку. Когда отрывок закончился, все цвета исчезли, и стены снова утонули во мраке. Кромвель подошел ко мне. Я смотрела на него во все глаза, меня переполняло благоговение.

– Кромвель, – проговорила я, и по стене пробежала ярко-желтая линия. Я зажала рот рукой, потом рассмеялась, и на стене снова вспыхнула яркая линия.

Кромвель притащил в центр комнаты пару кресел-мешков, поставил рядышком и предложил:

– Садись.

По стене пробежала бледно-синяя вспышка. Я присела, радуясь такой заботе, и стала смотреть в потолок – он был непроглядно-черный. Потом я повернулась к Кромвелю и обнаружила, что он совсем близко и пристально смотрит на меня. Наши руки почти соприкасались.

– Вот как ты смотришь на мир, да?

Юноша взглянул на цветные линии, порожденные нашими голосами.

– В общем и целом – да. – Он посмотрел на синий цвет, появившийся, когда он говорил. – Только эти цвета созданы на основе восприятия какого-то другого синестетика. Мои цвета другие. – Он постучал себя пальцем по уху. – Я слышу «Реквием» по-другому, вижу его в других красках.

Я склонила голову набок:

– Значит, все синестетики видят цвета по-разному?

– Угу.

Кромвель прилег на кресло-мешок. Наверное, их именно для этого сюда и принесли – чтобы посетители могли лежать на спине и наблюдать за цветами, порожденными музыкой. Полноценное чувственное восприятие. Я покосилась на парня – тот следил за исчезающими цветными линиями. Вот как он живет. Для него это в порядке вещей.

– Помнится, ты говорил, что не просто видишь цвета при звуках музыки…

Я умолкла, не закончив предложение.

Кромвель заложил руки за голову и слегка повернул ее, чтобы видеть меня.

– Не просто. – Казалось, он глубоко задумался. – Еще я чувствую вкус музыки. Ощущения не очень сильные, но некоторые ноты имеют свой вкус. Сладкий или горький. Кислый. Металлический. – Он положил руку на грудь. – Музыка… заставляет меня чувствовать себя по-разному. Определенная музыка обостряет эмоции. – На последней фразе его голос дрогнул, и я поняла, что Кромвель чего-то недоговаривает.

Интересно, какая музыка вызывает у него наиболее сильные эмоции? Классическая? Возможно, эмоции становятся настолько сильными, что он не может с ними справиться, а может, классическая музыка вызывает у него в памяти болезненные воспоминания. Неужели от них он пытался убежать?

Кромвель повернул голову и посмотрел на меня. От его пристального взгляда у меня перехватило дыхание. Едва я открыла рот, чтобы спросить, о чем юноша думает, как он сказал:

– Спой.

– Что? – Мое сердце снова сбилось с ритма.

– Спой. – Кромвель указал на потолок, на черные стены, на маленькие микрофоны, установленные в углублениях на потолке. – Ту песню, которую пела в кофейне.

Я почувствовала, как лицо начинает пылать, потому что когда я пела эту песню в последний раз, Кромвель сидел позади меня и моя спина упиралась ему в грудь.