Две жизни Лидии Бёрд Силвер Джози

Наяву

Вторник, 1 октября

Меня так пугала идея прощания, что я даже не подумала о том, как буду ощущать себя, когда все закончится. Если бы я поразмыслила, то, наверное, сообразила бы, что почувствую себя измученной и сломленной, слишком одинокой для того, чтобы выразить это словами.

Но чего точно не смогла бы вообразить, так это того, что почувствую и собственные силы, что сумею прямо сейчас смотреть на себя в зеркало в ванной комнате и тихо гордиться собой. Что я буду абсолютно убеждена в том, что все сделала правильно. Правильно для меня в этом мире и правильно для людей, которые меня любят. «Ну и путешествие ты совершила!» — шепчу я своему отражению, отвинчивая крышку пузырька с розовыми пилюлями.

Ловлю свой взгляд в зеркале и смеюсь, потому что это похоже на слова, которые мог бы сказать мне Райан. Возможно, когда-то расскажу ему об этом, если сумею изложить все так, чтобы не выглядеть сумасшедшей.

А сейчас, сжимая в руке открытый пузырек, я полна решимости. Это нужно сделать. Я должна показать девушке в зеркале, что вернулась. Час ночи. Необходимо это сделать прямо сейчас, а потом лечь в постель и заснуть.

Вита как-то спрашивала меня, что бы я сделала, если бы не боялась. Я много думала над ответом с тех пор, как вернулась сюда, и сейчас снова задаю себе этот вопрос, глядя на пилюли. В бутылочке их осталось одиннадцать штук. Это значит еще одиннадцать встреч. Я могла бы сохранить их. Могла бы. Или даже пополнить запас, а можно и растянуть их прием, позволяя себе одну встречу в год, например. Я безусловно могла бы это сделать. Каждый год проводить один прекрасный день с Фредди. Мой день рождения или его. Или хотя бы через год. Или видя его раз в несколько лет… Ускользать в другой мир и смотреть, что с нами стало. Вероятно, увидела бы наших детей. Ох боже, представить только! Я могла бы готовить им завтрак, помогать делать домашние задания…

По моим щекам ползут слезы, это так приятно – представлять, как я укачиваю на руках нашего малыша…

Но если я так сделаю, если припрячу пилюли, как это отразится на моей жизни в реальном мире? Я тяжело сглатываю, потому что ответ мне известен. В этом случае вся эта реальность навсегда останется вторичной, превратится в вечный зал ожидания, что нечестно по отношению ко всем, кто меня окружает. Эта жизнь обязана стать моим единственным выбором, более того: наилучшим выбором. Нужно сделать то, что я должна была сделать давно, если бы не боялась. И пора уже предоставить вторую меня собственным делам. Пусть она познает радость приготовления завтрака для своих детей и дней рождения с Фредди, не обремененная случайными визитами другой версии самой себя.

Моя рука дрожит, когда я держу бутылочку над раковиной, но ведь так и должно быть, потому что это очень трудно. Я открываю кран на полную мощность и сдерживаю дыхание, сердце бешено колотится. Делаю все быстро, одним движением, чтобы уже не передумать и не остановиться на полпути. Пилюли вертятся под струей воды, кружатся несколько секунд над сливом, окрашивая воду в розовый цвет, толкаясь и спеша исчезнуть. Я наблюдаю за ними и чувствую все сразу: гордость, боль в сердце, облегчение, разбитость…

А потом они все исчезают, я закрываю кран и смотрю себе в глаза в зеркале.

– Теперь мы только вдвоем.

Суббота, 12 октября

– Джун, с днем рождения!

Мы поднимаем бокалы в честь тети Джун.

– Шестьдесят, совсем еще девчонка! – восклицает дядя Боб.

Это штамп, и дядя зарабатывает напряженную улыбку жены, мол: «Сядь, пока я тебя не придушила!»

Мы целой толпой собрались в местном ресторане, который специализируется на мясных блюдах, к спинкам наших стульев привязаны блестящие воздушные шары. Мама сидит рядом со мной, Элли напротив, малышка у нее на руках; для Шарлотты это первое официальное собрание семьи.

Я искренне рада тому, что после моего возвращения между всеми нами наконец-то тает лед. Мы с Элли пока не так близки, как прежде, но она, по крайней мере, снова стала каждый день присылать мне ролики с Шарлоттой. Мама расплакалась и обняла меня, увидев мою новую прическу.

– Лидия, ты выглядишь такой хрупкой! Просто даже не знаю, как с тобой обращаться.

По правде говоря, мне совсем не нужно, чтобы люди как-то по-особому со мной обращались. Время, что я провела в стороне от обеих своих жизней, было необходимо и изменило меня, несмотря на то что оно привело к напряжению между мной и родными. Я совсем не такая хрупкая, все дело в новой прическе.

Кузина Люси косится на меня с другого конца стола:

– Лидия, хорошая была туристическая поездка?

Туристическая поездка. Да уж, Люси умеет выбирать определения.

– Хорватия прекрасна. Советую там побывать.

Люси берет свой бокал:

– Я, пожалуй, старовата для таких приключений.

– Тебе бы только в организованные экскурсии ездить, – бросает Элли и смотрит мне в глаза поверх головки Шарлотты.

Люси злится:

– Вообще-то, на Рождество я собираюсь на Мальдивы.

– Джун, тогда в этом году вам обоим нужно на рождественский обед прийти к нам, – говорит мама, улыбаясь своей сестре.

Дэвид забирает дочку у Элли, чтобы сестра могла поесть; они представляют собой отлично слаженную команду, и я замечаю то, как они весело переглядываются, когда мама допускает легкую бестактность. Она ни за что не пригласила бы Джун и Боба, если бы не гарантия того, что Люси на праздники уедет из страны.

Дядя Боб обдумывает приглашение.

– Ну, пока я в состоянии резать индейку… – говорит он. – Традиции и все такое.

Мы четверо словно объединяемся на миг, вспоминая, как в прошедшем году Дэвид не мог справиться с индейкой.

– Думаю, это будет кстати, – кивает мама.

Тетя Джун слегка наклоняется вперед и смотрит на меня:

– А как там твой друг в Америке?

Я кладу на тарелку вилку и нож, покончив с едой.

– Ну, очень даже неплохо.

В таком маленьком городе, как наш, все, конечно, обо всем знают, как ни скрывай, и весть о том, что сценарий Джоны рассматривают в Лос-Анджелесе, стала обильным источником местных сплетен. Меня расспрашивали о Джоне в парикмахерской и на работе.

– И он там еще на какое-то время задержится, и это обнадеживает.

– Боже, да я бы на его месте вообще не возвращалась, – заявляет Люси. – Голливуд или эта дыра! Эта дыра – или Голливуд!

Говоря это, она как бы взвешивает слова на ладонях и закатывает глаза.

– Это Лос-Анджелес. – Я стараюсь не позволить ей разозлить меня.

– Одно и то же! – возражает Люси. – Солнце, песок, американцы!

Я вспоминаю Виту, ясное прохладное утро, когда мы с Витой пьем кофе на террасе… Вита не позволила бы кому-нибудь вроде Люси досаждать ей. После смерти Фредди мы с Джоной расширили наши горизонты, это стало инстинктивной реакцией на уход самого близкого человека. Мы принялись искать места и переживания, каких ни за что не найти в туристических проспектах. Люси не пришлось проходить через подобное превращение.

– Ну, как скажешь.

Разговор течет мимо меня. Элли и Дэвид все еще отсчитывают жизнь Шарлотты неделями, а не месяцами; сейчас ей двенадцать недель, и они отмечают каждый признак ее быстрого развития.

– Это у нее от Элли, – говорит дядя Боб. – Ты же всегда была очень организованной.

Не думаю, что он хотел намекнуть на отсутствие организованности у меня, но в его словах слышу именно это. Вполне справедливо. Интересно, что могли бы унаследовать от меня мои дети? «Храбрость», – как будто шепчет на ухо Вита. Мне остается лишь надеяться, что она права.

Что-то проскакивает мимо моих ног, когда немного позже я открываю входную дверь своего дома. Турпин вернулся. Он запрыгивает на кухонную стойку, ждет, что я предложу ему поесть.

– Что, старый бродяга, тебе сегодня нужен ночлег?

В благодарность за еду он позволяет почесать себя за ухом, и хотя я открываю заднюю дверь, предоставляя ему свободу выбора, кот решает не выходить под дождь. Я, взяв с собой чашку с чаем, ложусь в кровать с книгой, а Турпин остается дремать в кресле Фредди.

Четверг, 31 октября

– Ну, вот это дело! – Я сижу на корточках и восхищаюсь своей работой. – Выглядит жутко, как раз подходит.

Я украсила могилу Фредди ослепительными оранжевыми и пурпурными цветами и маленькой тыквой с вырезанной в ней физиономией. Понимаю, это не говорит о хорошем вкусе – устраивать Хеллоуин на кладбище, – но Фредди очень любил этот праздник. Монстр доктора Франкенштейна был его вторым «я» в ночь ужасов. И я знаю, он от души посмеялся бы, если бы мог видеть меня сейчас. По сути, он почти заставил добавить ко всему фальшивую паутину и бумажных призраков.

Я по-прежнему хожу сюда настолько часто, насколько позволяет погода. У могилы я чувствую себя ближе всего к нему, или, возможно, он чувствует себя ближе ко мне, особенно в эти дни.

– В библиотеке все идет хорошо, – сообщаю я, убирая обрезки цветочных стеблей и протирая надгробие. – Мэри и Фло смешные, они даже компьютер включать не умеют, и как уж они будут справляться с новой системой, остается только гадать.

Мои рабочие дни теперь проходят совершенно иначе, но это и к лучшему. Я променяла коллег с верхнего этажа на двух леди из местного дома престарелых. Мэри плохо видит, а Фло абсолютно глуха на одно ухо, но они тем не менее приняли меня в свой круг. Я пока не посещала их вечера игры в бинго, но это еще впереди. Надеюсь, что, когда нам с Элли будет ближе к девяноста, мы станем похожими на них, – битком набитыми разными историями и хлопотами и более живыми, чем многие двадцатилетние.

– Тебе бы увидеть Шарлотту, – говорю я. – Она растет не по дням, а по часам. Уже сама держит головку, и у нее глаза Элли. – Я смеюсь. – Настоящая барыня! Когда я сегодня утром была у них, моя племянница щедро наполнила подгузник. Дэвид буквально давился тошнотой, когда менял его.

Я натягиваю рукава куртки на замерзшие пальцы.

– А Джона все еще в Лос-Анджелесе. Думаю, они скоро закончат работу над сценарием.

С Джоной мы болтаем почти каждый уик-энд, и меня это очень радует. Он уже битком набит терминологией того мира, в котором сейчас обитает.

– Думаю, у них там возникли некоторые творческие разногласия, – сообщаю я так, будто понимаю, что это значит. – Судя по всему, студия настаивает на каких-то изменениях, чтобы сделать сценарий более притягательным для широкой публики, а Джона сражается с упрощениями. Я даже вида не делаю, что понимаю его объяснения, но вроде бы в целом это так. – (Джона накануне вечером позвонил мне, чтобы подробно все рассказать, и поскольку жизнь в Лос-Анджелесе прибавила энергии его телу и красок его лицу, надеюсь, он сумеет благополучно миновать все ухабы на своем пути.) – В общем, такие вот дела. Даже предложила ему прочитать сценарий… Конечно, я ничего не знаю о таких вещах.

Зато я хорошо знала Фредди, и если сценарий Джоны – это история об их дружбе, то, возможно, могла бы заметить что-то такое, чего не увидел Джона, или, по крайней мере, помочь ему найти путь к компромиссу.

Какое-то движение вдали привлекает мой взгляд. В ворота вползает похоронный кортеж, два черных лимузина катят по центральной аллее. Я наклоняю голову, когда они проезжают мимо меня. Мое сердце грустит вместе с теми, кто сегодня сидит в тех машинах. Я слишком хорошо знаю, что впереди их ждет долгий путь, но могу только пожелать им стойкости.

Этим днем здесь холоднее обычного, в порывах ветра остро чувствуется зима. Я застегиваю зимнюю куртку, потом целую кончики пальцев и прикасаюсь ими к надгробию Фредди, прежде чем вернуться на работу.

Мне никогда не пережить до конца гибель Фредди Хантера. Так просто не бывает, что бы там ни говорили психологи. Вы не привыкнете к потере человека, которого любили, ни за полгода, ни за два года или двадцать, но вы должны найти способ продолжать жить без ощущения, что все случившееся потом – второго сорта. Кто-то отправляется в горы, другие начинают прыгать с парашютом… Каждый находит дорогу обратно, а если повезет, то находит и людей, которые любят его и поддерживают.

Понедельник, 4 ноября

– Есть какие-нибудь книги для капризных малышей?

Я поднимаю голову от распакованного ящика с книгами и вижу Элли. Она выглядит намного лучше, чем несколько недель назад, ее щеки порозовели от холода и уже не такие впалые, потому что Шарлотта начала нормально спать. Я заглядываю в коляску – закутанное дитя выглядит настоящим ангелом.

– Не хочу слышать о ней ничего плохого! – заявляю я.

В последнее время я провожу с ними как можно больше времени, стараясь компенсировать дни своего отсутствия. Мы с сестрой преодолеваем трещину в наших отношениях, поскольку слишком нуждаемся друг в друге, чтобы позволить ей разделить нас. В прошлый уик-энд даже выпили по бокалу вина и вместе поплакали за просмотром какого-то фильма. Я наконец сумела сказать ей, как мне жаль, что я уехала, когда она во мне так нуждалась.

– Мама думает, будто у меня была послеродовая депрессия, – сказала Элли, – но это не так. Я просто дико злилась на тебя за то, что ты сбежала, и слишком уставала для того, чтобы самой себе в этом признаться.

И только тогда я поняла, какую боль причинило мое отсутствие сестре и маме.

– Посидишь с Шарлоттой с полчаса или около того? – спрашивает Элли. – У Дэвида на следующей неделе день рождения, и я бы все отдала за возможность пройтись по магазинам без этой коляски.

– Прямо сейчас? – Я улыбаюсь, ведь Элли только что превратила мой день из скучного в прекрасный. Она в первый раз попросила меня посидеть с племянницей!

– Ну, если у тебя нет неотложных дел?

– Нет, – качаю я головой. – Самое время. – У меня перерыв на ланч.

Элли обрушивает на меня груду инструкций насчет детского крема и бутылочек на тот случай, если Шарлотта будет плакать. Я пытаюсь слушать ее, но могу думать только о том, как я счастлива, что сестра снова доверяет мне, и гадаю, можно ли взять спящее дитя на руки, не разбудив. Я просто горю желанием покачать малышку на руках.

И вот наконец мы остаемся вдвоем, Шарлотта и я. Осторожно катаю коляску по проходу между книжными стеллажами и рассеянно рассказываю малышке об отделе документальной прозы. Потом медленно направляюсь к детской секции. Когда откидываю одеяло и заглядываю под него, Шарлотта смотрит на меня в упор, ее широко раскрытые глаза украшены темными ресницами.

– Привет, – улыбаюсь я и достаю Шарлотту из коляски.

Племянница все еще маленькая, как кукла, изящная даже в зимней одежке. Она продолжает смотреть на меня серьезными, как у Элли, глазами, когда я вместе с ней усаживаюсь в одно из новых кресел.

– Ты меня знаешь, – говорю я, – ведь я была первым человеком, которого ты увидела.

Мне нравится думать, что Шарлотта это помнит и она спокойна у меня на руках потому, поскольку видит во мне надежную гавань.

– И чем мы с тобой займемся? – спрашиваю я шепотом, хотя в этой части библиотеки нет никого, кто мог бы нам помешать. – Хочешь, почитаю тебе?

Это кажется вполне уместным, учитывая то, где мы. Я беру книгу, которую хорошо знаю с самого детства.

– Это история одной гусеницы, – поясняю я, пристраивая открытую книгу на коленях. – То была довольно жадная особа, насколько я помню.

Я понадежнее укладываю Шарлотту на сгибе своего локтя, и она внимательно смотрит на меня, когда я читаю ей о том, как гусеница, появившись на свет в воскресенье, в понедельник съела яблоко, во вторник – две груши, а в среду – три сливы. Клянусь, Шарлотта понимает! Читаю дальше о том, как гусеница съела так много сыра, шоколадного печенья и салями, что почувствовала себя плохо. Потом наступило воскресенье, и она снова ела и ела, пока не перестала быть голодной и маленькой.

Я закрыла книгу и вернула ее на полку, хотя история еще не закончилась. Но ведь все знают, что случилось дальше.

– А потом, Шарлотта, гусеница закуталась в кокон и заснула. И пока она спит, ей снятся прекрасные вещи, которые она вскоре увидит, и волшебная будущая жизнь, и замечательные далекие места, куда она отправится.

Я поглаживаю ладошку Шарлотты, и она сжимает мой палец, это похоже на то, как цветок закрывает лепестки. Точно так же она сжимала мой палец в то утро, когда родилась. Но ее пальчики уже длиннее, не такие прозрачные, и хватка чуть крепче.

– А потом, после долгого-долгого сна, она проснулась, расправила свои новенькие крылья, чтобы испытать их, и улетела прочь, на поиски новых приключений.

И тут это маленькое изумительное дитя улыбается мне. Она уже несколько недель улыбается Элли и маме, но мне пришлось ради этого постараться. Наверное, это плата за то, что я бросила ее в трудное время. Я улыбаюсь в ответ, а потом смеюсь, а Шарлотта продолжает улыбаться вовсю, отчего ее личико становится похожим на мордочку древесной лягушки.

– Ты действительно нечто! – восклицаю я, и у меня сжимается горло. – Спасибо тебе за то, что ты с нами. Что ты здесь, со мной.

И я правда благодарна. Может быть, мои чувства не были бы столь сильны, если бы я не помогала ей появиться на свет, если бы она не сделала свой первый вдох в моих руках. Но случилось именно так, и этим Шарлотта как бы приложила свои крохотные ладошки к краю моего параллельного мира и оттолкнула его так далеко, что мои путешествия туда стали опасными.

А теперь она растет, и я намерена быть рядом, чтобы помочь ей научиться рисовать, и водить в кино, и предупреждать о том, что существуют плохие мальчики. Впрочем, вряд ли я сумею когда-нибудь научить эту девочку чему-то большему, чем она научила меня, просто появившись на свет.

– Моя маленькая бабочка, – шепчу я.

Суббота, 9 ноября

– Ненавижу фейерверки, черт бы их побрал!

– Неправда! Ты всегда первой рвалась на них посмотреть. – Джона смеется на экране моего телефона.

Телефон лежит у вазы с цветами на кухонном столе, так что я могу болтать с Джоной, занимаясь делом. Здесь вечер субботы, у Джоны – середина дня. От скуки я занялась библиотечными бумагами, сопроводив их бокалом вина. На самом деле я рада, что приходится много думать о работе, это помогает заполнить пустоту в моей жизни. Прошло уже почти шесть недель с тех пор, как я смыла в раковину свои пилюли, и я отлично справляюсь, правда. По крайней мере, днем.

– Ладно-ладно, согласна, – ворчу я.

В нашем местном парке сегодня вечером представление. Оттуда доносятся такие звуки, будто там идут боевые действия.

Джона тоже в кухне; теперь он отходит от стойки и садится за стол.

– Выглядит неплохо, – говорю я, кивая на сэндвичи с беконом, которые он только что приготовил у меня на глазах.

– Мне пришлось в три магазина заглянуть, чтобы найти правильную нарезку, – возмущается Джона. – Чтобы сверху была полоска сала. У них тут это почти незаконно.

– Джона Джонс, просто ты уж слишком британец! – хохочу я.

Он показывает мне кетчуп «Хейнц» и усмехается. Я кладу авторучку и тянусь за бокалом.

– Есть какие-то свежие новости? Хочется услышать что-нибудь хорошее.

Он откидывает челку, и мой взгляд на миг цепляется за шрам на его лбу, теперь уже бледный, серебристый на фоне загара. Недавно в одном из разговоров Джона признался, что вскоре после того несчастного случая отвинтил зеркало от стены в своей ванной комнате, потому что не в силах был каждое утро смотреть на это постоянное напоминание. Для меня облегчение видеть, что теперь он справляется с этим лучше. Слушаю, как он рассказывает о разных событиях, случившихся за неделю в Лос-Анджелесе, одновременно жуя сэндвич.

– Ох, и вот еще что… – внезапно говорит он. – Представляешь, я отказался от машины, а вместо нее взял напрокат мотоцикл, захотелось испытать волнение открытых дорог.

Я улыбаюсь, сдерживая желание сказать ему, чтобы он был поосторожнее, потому что Джона и без того всегда осторожен. Мне любопытно, не собирается ли он купить тот классический мотоцикл Граймса Клещи, о котором говорил с Фредди в другой нашей жизни.

– Винтажный? – небрежно интересуюсь я.

Джона хмурится и качает головой:

– Новехонький! А что?

– Просто спросила, – отмахиваюсь я от его вопроса. – Пытаюсь представить.

Телефон позволяет ненадолго вообразить, что мы в одной комнате, а не на противоположных концах земного шара. Мой ум то и дело перепрыгивает к мысли о том, может ли наступить такое время, когда возникнут технологии, позволяющие звонить на другой конец вселенной или в параллельный мир. Я бы даже дала тогда кое-какие советы себе самой: наверное, потому, что прошла через много трудностей и накопила достаточно мудрости.

– Ты выглядишь усталой, – замечает Джона.

Я вздыхаю и отпиваю вина:

– Да, есть немного.

– Все еще плохо спишь?

Я провожу ладонью по лбу:

– Ну, не очень хорошо.

Сон стал для меня проблемой, это точно. Я смыла в раковину розовые пилюли, а вместе с ними и способность спать по ночам. Не знаю, почему это так, но снова к врачу ни за что не пойду.

– Хочешь, спою тебе? – смеется Джона. – Я отлично умею петь колыбельные. Или рок. Все, что сочтешь подходящим.

Я беру телефон и перебираюсь на диван:

– Давай спой. – Я устраиваюсь поудобнее, натягиваю на себя покрывало, подсовываю под голову подушку, а потом снова смотрю на Джону. – Я готова.

– Ты действительно хочешь, чтобы я тебе спел?

– Только не говори, что пошутил! – возмущаюсь я, хотя и знаю, что такое возможно. – Сто лет не слышала, как ты поешь.

Джона смотрит на меня и видит куда лучше, чем большинство окружающих людей, хотя и находится на другом краю света. И я тоже отлично его вижу; его взгляд говорит мне, что он до сих пор не слишком много поет и теперь пытается решить, может ли он это сделать прямо сейчас для меня.

– Закрой глаза, – наконец просит он.

Пристраиваю телефон так, чтобы Джона мог меня видеть, и вжимаю голову в подушку; я укрыта одеялом, мне намного уютнее, чем было в последнее время.

– Что-то конкретное?

– Удиви меня, – шепчу я.

Джона умолкает, и я слышу его дыхание, и это уже само по себе успокаивает. А потом он начинает петь, тихо, проникновенно, и мое благодарное тело расслабляется. Я бесчисленное множество раз слышала, как Джона исполняет в «Принце» песни Битлз, все подряд. Но в баре он развлекает публику, а сегодня поет «The Long and Winding Road» для меня одной.

Среда, 18 декабря

– Ни для кого другого я не нацепил бы эту бороду, – ворчит Фил, отодвигая подальше от губ пушистую ватную бороду. – Я уже половину ее проглотил!

– Смотри не обзаведись безоаром, – шутит Райан.

Он в костюме эльфа и выглядит самым настоящим помощником Санты.

Мои коллеги с верхнего этажа этим утром участвуют в рождественском празднике в библиотеке. В нем нет ничего грандиозного, это просто день для игр и разных мероприятий, возможность для родителей прийти и посмотреть на сделанные мной улучшения в уголке подготовки к школе. Я использовала Санту как приманку для дошкольников, и это оказалось даже эффективнее, чем я ожидала. Библиотека битком набита взволнованными родителями; им слишком жарко в уличных пальто и куртках, они держат одежду детей, пакеты со сменной обувью и недоеденные сэндвичи.

Доун отвечает за украшение стола, рождественский джемпер натянут на пухлый живот; Джулия успешно управляется с благодарными мамами и папами. Не могу гарантировать, что она не утешает их водкой. Джулия, конечно, не стала наряжаться в какой-нибудь рождественский костюм, но ее ярко-красная губная помада очень подходит по тону к шубе Санты. И еще здесь Фло и Мэри, мои библиотечные леди. Они пришли в костюмах елочных шариков, и это было бы прекрасно, вот только им очень трудно протиснуться в проходы между стеллажами с книгами. Райан недавно хохотал до слез, когда Фло застряла в историческом отделе и ему пришлось основательно подтолкнуть ее.

– Кое-кто хочет увидеть Санту.

Я оглядываюсь. Позади стоят Элли и мама с Шарлоттой на руках. В этом ребенке есть нечто магическое: стоит мне ее увидеть – и внутри загорается свет. К счастью, это, судя по всему, взаимно. Шарлотта весело хихикает над моими совершенно бестолковыми шутками, а это безусловно говорит о том, что я ей нравлюсь.

Ну, по крайней мере, это выглядит безусловным для меня.

– Вы пришли! – Я целую всех их в холодные щеки.

– Как будто мы могли пропустить такое! – возмущается мама, оглядываясь вокруг. – Столько народа! Лидия, и ты все это устроила?

– Надеюсь, у Санты хватит подарков, – бормочет Элли.

Подарков у Санты достаточно. Я выжала досуха местных предпринимателей, требуя от них пожертвований, и на добытые деньги купила кучу экземпляров «Очень голодной гусеницы».

– А я надеюсь, что Санта не задохнется в своей бороде, – шучу я.

– Ну, полагаю, это меньшая из его забот! – смеется мама.

Фил сидит на троне в углу, и его буквально осаждают двухлетки, требующие выполнения рождественских желаний. Райан оказывается никудышным организатором толпы, он не в силах справиться с людьми, которые едва достают макушками до его колен в зеленых штанах. Дети лезут по нему и через него, подбираясь к Филу. Райан смотрит через них на меня, в его глазах отчаянный призыв о помощи, но я лишь смеюсь и показываю ему большие пальцы.

– Похоже, нам придется вызвать полицию, – говорит Джулия. – Эта мелочь совершенно вышла из-под контроля. И они роняют конфеты на новый ковер!

Но я вижу не это. Я вижу мою библиотеку наполненной людьми и моих друзей и родных, пришедших поддержать меня. Вижу усталых родителей, которые стоят, прислонившись к книжным полкам; они знакомятся друг с другом, держа в руках стаканчики с пуншем. А еще – детишек, брызжущих весельем. То, что я вижу, – жизнь. Шумная, бестолковая и запутанная; и я люблю ее.

Вторник, 31 декабря

– До завтра! – Я посылаю воздушный поцелуй телефону, на экране которого Элли и Шарлотта.

Разговор закончился, их изображения застыли. Она невероятно быстро растет, то есть Шарлотта. Племянница уже теряет сочную младенческую пухлость. Завтра, в первый день Нового года, мы все собираемся на обед к маме. И Стеф тоже будет. Я уже несколько раз с ним встречалась, к счастью, когда тот был в рубашке. Он мне по-настоящему нравится. Мамин друг не слишком болтлив, но если говорит, то вполне содержательно; и его мрачноватый юмор тоже мне по душе.

А сегодня я в одиночестве, с бокалом шипучки. Джона все еще в Лос-Анджелесе. Мы разговаривали пару дней назад и выяснили, что на этот раз он просто не сможет явиться в полночь и колотить в мою дверь. Боже, а ведь кажется, что прошло гораздо больше года! Я чувствую себя чем-то вроде змеи: будто полностью сбросила старую кожу и появилась в такой же, но новой.

Прошло три месяца с тех пор, когда я в последний раз проскальзывала через заднюю дверь другой вселенной. Все это время я очень много думала, даже пару раз ходила к психологу. Ей я рассказала все: о пилюлях, вообще обо всем. К ее чести, надо заметить, она не нажала под столом тревожную кнопку, чтобы отправить меня в психушку.

Я примирилась с тем, что мне никогда не узнать наверняка, в самом ли деле розовые пилюли позволяли мне путешествовать между мирами, вправду ли они неумышленно освещали путь в другое измерение, параллельное нашему.

И еще я примирилась с вероятностью того, что это был некий хитроумный прием самозащиты, когда яркие и четкие фантазии моего подсознания перемешались с трезвыми мыслями и в результате альтернативная версия событий легла поверх реальной жизни.

Впрочем, я ни в чем не уверена.

Я выхожу на заднее крыльцо и смотрю в ясное ночное небо. Если бы Джона был здесь, то показал бы мне планеты и далекие созвездия, но мне достаточно и того, что я просто смотрю на них и мой взгляд медленно блуждает по небесам. Это прекрасная картина. Время от времени, когда я прищуриваюсь, мне кажется, я замечаю некое мелькание… едва различимые очертания приоткрытой двери. И воображаю себя там, так близко к ней, что слышу далекие голоса; раскаты знакомого смеха, радостный писк ребенка… Я улыбаюсь и мягко закрываю ту дверь, потом поворачиваю в замке ключ и отпускаю его, и он улетает к звездам…