Две жизни Лидии Бёрд Силвер Джози

Куда пойти, налево или направо? По магазинам или в парк? У меня нет конкретных намерений или цели, так что я просто тащусь к углу улицы, и тут мне навстречу из-за него кто-то поворачивает.

Он высок ростом, на нем пальто и шарф, и даже с такого расстояния я сразу узнаю его. Джона Джонс смотрит в мою сторону, и я отмечаю то мгновение, когда и он узнает меня под всеми этими полосками. Джона на миг замедляет шаг, а потом почти бежит, и мы встречаемся на полпути между углом и моим домом.

– Ты что здесь делаешь? – спрашиваю я, хватая его за рукав и встряхивая в недоумении; мне даже странно видеть его живьем после того, как я так часто видела его на маленьком экране. – Ты же в Лос-Анджелесе!

Джона смеется, срывает с головы вязаную синюю шапку. Ему, как обычно, надо бы подстричься, но, видит бог, его открытая улыбка – радостное зрелище для моих глаз. Экран планшета вполне верно передал и густой оттенок его загара, и блеск в глазах, вернувшийся в Лос-Анджелесе. Это совсем не тот человек, который садился в самолет несколько месяцев назад. И это не тот Джона, которого я помню как тень Фредди. Он выглядит старше, повзрослел, словно надел ботинки размером больше и обнаружил, что те ему в самый раз.

– Как видишь, я не там, – усмехается он. – Лидс, все это бесконечное солнце, оно просто с ума сводит!

– Ну, тогда ты явился в подходящее место. – Я не могу отвести от него глаз. – Я так рада тебя видеть! – Не оправившись еще от потрясения, я качаю головой.

– Я тоже, – кивает он. – Иди ко мне!

Он обнимает меня, и, честно говоря, это похоже на прорыв плотины. Это не легкое вежливое объятие. Нет, совсем другое. «Ты так много для меня значишь, поверить не могу, что ты рядом, дай посмотреть на тебя, ты свет моего мира…» Вот что это такое. Мы покачиваемся и смеемся, наконец я отступаю, взволнованная до глубины души.

Джона стягивает с меня шапку с помпоном.

– Ух ты! – восклицает он. – Как будто перья на голове. Мне нравится.

Он бесчисленное множество раз видел мою стрижку на экране, но собственными глазами – впервые.

Я неловко приглаживаю волосы:

– В такую погоду мне не хватает длинных волос.

Он снова натягивает на меня шапку:

– Так лучше?

– Лучше.

– Куда ты шла? – спрашивает Джона.

Я моргаю, пытаясь припомнить.

– В общем, никуда. Просто решила прогуляться, убедиться, что ноги у меня все еще двигаются.

– Наверное, это Новый год?

– Вчерашний обед у мамы, – смеюсь я. – А сегодня головная боль.

Он потирает замерзшие руки:

– А я шел к тебе. Но могу вернуться попозже, если хочешь. Или завтра?

– Нет, – тут же пугаюсь я. – Нет, что ты… Идем, все равно слишком холодно. Не знаю, о чем я думала. – Я беру его под руку. – «Побег из Шоушенка» или Бонд? – спрашиваю я. – Можешь выбирать.

Он слегка морщит нос:

– Который из Бондов?

– Не знаю, – отвечаю я. – Джеймс?

Джона хохочет, качая головой, пока я вставляю ключ в замок.

– Лидс, с Новым годом!

Оборачиваюсь к нему и улыбаюсь:

– И тебя тоже.

Роджер Мур носится по экрану, сражаясь с каким-то парнем с железными зубами, а мы с Джоной сидим по углам дивана и обмениваемся новостями, одновременно трудясь над горой сэндвичей с индейкой.

Я рассказываю ему глупые истории о Фло и Мэри, показываю новые фото Шарлотты в моем телефоне, а он говорит о том, как провел прошлую ночь в «Принце», куда его затащили Деккерс и компания, совсем не изменившиеся. И это, вообще-то, странно, потому что мы с Джоной вряд ли похожи на тех людей, какими были пару лет назад. Я слушаю и киваю, когда нужно, собираясь с духом, чтобы задать вопрос, на который действительно хочу услышать ответ.

– «Король Лев»? – спрашивает Джона, переключая каналы. – Или ту фигню про акушерок?

– Эй, полегче! Кто из нас прошлым летом принял роды без всякой подготовки?

Джона откладывает пульт:

– Боже, я и забыл, что ты это сделала! Лидс, ты просто волшебница!

Он смеется и приветственно поднимает бутылку с пивом.

– Согласна, – отвечаю я.

– Ну да, это же правда.

– А-а… – Я немного выпрямляюсь на диване. – Джона, а что на самом деле привело тебя домой?

Он отковыривает уголок этикетки на пивной бутылке:

– Мне нужно было разобраться.

Я со знанием дела высказываю предположение:

– Снова проблемы со сценарием?

– Ну да, – вздыхает он.

Знаю, что Джоне иной раз было трудно лавировать между правдой его истории и тем, как видит сценарий студия, но вроде бы в последнее время все наладилось.

– Я думала, вы уже обо всем договорились?

Джона крутит головой, пока не начинает трещать шея, – и это выдает его беспокойство, я ведь хорошо знаю своего друга.

– Да, – подтверждает он. – Договорились. Или я так думал. – (Я тянусь к своему бокалу, глядя на Джону.) – А потом расстались на Рождество, и они все, должно быть, слишком много смотрели канал «Холлмарк» или что-то в этом роде, потому что посчитали, что конец нужно изменить. Снова.

Ох!..

– И ты согласился?

Джона смотрит в потолок, как будто решение его проблем спрятано где-то там.

– Нет.

– Значит, ты вернулся домой, чтобы… – Я предоставляю ему закончить фразу, но он просто молча смотрит на меня. – Спрятаться? – предполагаю я.

– Вроде того, – тихо фыркает Джона.

– Но ты ведь туда вернешься? – Мне невыносима мысль о его поражении, когда он уже прошел такой долгий путь.

Джона потягивает пиво:

– Да, вернусь. Конечно вернусь, Лидс, но не знаю, что им скажу, ведь финал имеет большое значение. Он все меняет.

– Понимаю, – говорю я, хотя на самом деле не слишком много знаю о таких вещах. – Они предлагают какие-то существенные изменения?

– Больше надежды. Так они сказали. Нужно оставить зрителю больше надежды.

– Джона, людям нужна надежда, – подтверждаю я и делаю глоток вина. – Мы с тобой уж точно знаем это лучше многих.

Он отводит взгляд:

– Но мы знаем и то, что не у каждой истории счастливый конец.

– Возможно, и нет, – соглашаюсь я. – Во всяком случае, в реальной жизни, но я хожу в кино не для того, чтобы у меня портилось настроение. Я хочу воодушевиться, почувствовать, что все будет отлично, пусть даже это и не так. Хочу думать, что хорошие парни в итоге всегда выигрывают. Я имею в виду, кто бы стал смотреть Джеймса Бонда, если бы победил тот тип с железными зубами?

– «Челюсти», – бормочет Джона.

– Точно! Та акула как раз пример.

– Нет, я имел в виду… ну, не важно.

– А может, мне прочитать сценарий?

Он напряженно смотрит на меня:

– Не знаю…

Джона не рассказывал мне о том, что происходит в его сценарии. Конечно, я знаю, он вдохновился историей своей дружбы с Фредди, но явно не хотел знакомить меня с подробностями. Я не требовала, потому что волновалась из-за результата. Понимаю, это разбудит миллион воспоминаний, и не хочу, чтобы это как-то повредило дружбе, которую мы и без того не сразу восстановили. Но сейчас я смотрю на него в тревоге и понимаю, что я – единственный человек в мире, который может ему помочь. В студии, наверное, хорошо знают свое дело, но они не знали Фредди Хантера.

– Дай мне прочитать! – решительно заявляю я. – Мне и в самом деле хочется.

В глазах Джоны вспыхивает надежда.

– Правда, почитаешь?

Вид у него слишком удрученный, мне хочется, чтобы он снова улыбнулся.

– Давай договоримся, я прочитаю, если ты посмотришь вместе со мной ту фигню про акушерок.

Джона бросает взгляд на опустевшую пивную бутылку:

– Боюсь, для этого мне понадобится побольше пива.

– Ты знаешь, где оно стоит.

Джона возвращается с кухни с новой бутылкой пива и с бутылкой вина, доливает мой бокал, прежде чем снова сесть. Это совершенно естественный, простой жест, но меня это трогает до глубины души, потому что я уже привыкла все делать сама. Сама наливаю себе вино, ем в одиночестве, одна сижу перед телевизором…

– Я очень рада, что ты дома.

Джона удивленно смотрит на меня:

– Вообще-то, я не был уверен, что снова почувствую себя именно дома. Но так оно и есть.

И я прекрасно понимаю, что он имеет в виду.

Пятница, 3 января

Три часа ночи. Я испытала все привычные способы усыпить себя, но сон так и не изволил явиться. От чтения уже болят глаза, от тихих мерных звуков просто хочется в туалет, а считать овец абсолютно бессмысленно – это установленный факт.

Джона остался у меня, он улегся внизу на диване, как прежде. Я гадаю, бодрствует он или сон с легкостью одолел его. Вылезаю из постели, осторожно шагаю босыми ногами по прохладным доскам пола, как можно тише, чтобы не потревожить друга. Иногда, если я не в состоянии заснуть, готовлю себе чай, но весь этот процесс может разбудить Джону, так что этой ночью обхожусь без горячего. Просто стою у раковины со стаканом воды и зеваю, а потом поворачиваю голову, чтобы посмотреть на Джону, прежде чем вернуться наверх и попытаться заснуть. Он крепко спит, одна его рука свесилась с дивана, темные волосы кажутся черными в полутемной комнате. Он всегда обладал неким внутренним покоем, даже в детстве, когда дома его не ждало ничего хорошего. И сон это подчеркивает. Сейчас Джона расслаблен, его футболка валяется на полу. Что-то влечет меня к нему, и вот я уже сажусь у дивана, кладу голову на скомканное одеяло. Боже, как я устала! Закрываю глаза, меня убаюкивает звук мерного дыхания Джоны.

– Не можешь заснуть?

Джона осторожно гладит меня по голове. Должно быть, я задремала. Мне холодно, руки от неудобного положения онемели.

– Пыталась, – признаюсь я.

Для Джоны в этом нет ничего нового, он знает, что я уже довольно долго страдаю бессонницей.

Он отодвигается подальше от края и поднимает одеяло.

– Ныряй сюда, места хватит.

Почему-то я ничуть не колеблюсь. Забираюсь на освобожденное для меня место, моя спина прижимается к груди Джоны. Он обнимает меня и накрывает одеялом, его колени касаются моих ног сзади.

– А теперь спи, – говорит он мне на ухо. – Я буду тебя охранять.

Джона Джонс убаюкивает меня и делится со мной своей прекрасной безмятежностью. Его сердце ровно бьется у моего плеча, его тело источает тепло, проникающее в мою кровь и плоть.

Я сплю.

Понедельник, 6 января

– Выглядишь бледноватой. – Фло роется в кармане своего кардигана и достает мятные леденцы. – Немножко сахара, вот что тебе нужно.

– Спасибо, Фло. Я в порядке, просто устала.

В субботу Джона снова улетел в Лос-Анджелес. Он позвонил мне по дороге в аэропорт, а перед отъездом поцеловал в лоб и оставил мне объятие, которое я буду чувствовать до его возвращения. А еще – экземпляр своего сценария.

– Будь суровой! – велел он. – Я верю твоему суждению больше, чем чьему-либо еще.

И вчера я провела весь день за чтением и всю последнюю ночь перечитывала. А теперь сценарий лежит в ящике моего письменного стола. Я то и дело возвращаюсь к нему, пытаясь читать между строк. Это такая нежная история, в ней страхи подростка, и пронзительная горечь, и ярость гормонального созревания, а потом – ужас и беспомощность при потере лучшего друга, и растерянность, и сердечная боль оттого, что он втайне любит его девушку… Все это здесь, вся наша история; и ранимое сердце подростка Джоны, и бравада Фредди, и я, та нить, которая притягивает их друг к другу и разделяет. И, как это часто бывает в реальной жизни, в итоге никто не выигрывает. Они вырастают и расходятся, потому что видеть друг друга им слишком больно. История печальная и прекрасная, но такой конец – это не то, чего заслуживают герои.

– Лидия, ты уверена, что мы не можем вернуться к нашим стукалкам? – ворчит Фло. – Я ничего не понимаю в этом компьютере.

Я смотрю на нее, оторвавшись от разбора груды недавно возвращенных книг.

– Стукалкам?

– Ну да. – Фло показывает, как она ставит штамп в карточку, как прежде. – Стукалки.

– Ох, вы просто чудо! – Я изображаю улыбку, потому что Фло того заслуживает. – Вы обе чудо.

– По-моему, так было лучше. В любом случае жизнь казалась интереснее.

Я смотрю на Фло.

– Фло – это от Флоренс?

– Флоренс Гардения, – кивает она и смеется. – Не сразу выговоришь. Норму я призналась только после того, как вышла за него, он-то был Смит.

Я не слишком много знаю о прошлом Фло. Время от времени она упоминает о Норме, своем муже, и мне известно, что они отпраздновали золотую свадьбу как раз перед его кончиной. У Фло есть сыновья, но у меня сложилось впечатление, что с ними у нее не такие отношения, как ей хотелось бы.

– А где вы познакомились?

Лицо Фло смягчается.

– Как-то вечером в воскресенье заглянул на танцы, весь такой красавчик в своем военном мундире! Предложил мне сигарету, а я отдала ему свое сердце.

– Так просто.

– Не совсем. – Фло опускает голову на руки, задумываясь. – В первые годы он постоянно отсутствовал. – Она немного молчит. – Но писал мне такие нахальные письма! Они и теперь лежат у меня в обувной коробке в гардеробе. Наверное, лучше их сжечь, пока еще не умерла, чтобы мальчики не прочитали.

Это то, что я особенно ценю в ней: она всегда готова посмеяться.

– А вы ему тоже писали такое?

Фло вскидывает брови:

– Лидия, я что, похожа на девушку, которая стала бы писать неприличные письма, а?

– Вообще-то, да.

И она хохочет и потирает нос.

Тут мы оборачиваемся, потому что распахивается дверь и в библиотеку вваливается целый класс из местной начальной школы. Библиотека наполняется шумом и мокрыми резиновыми сапожками.

Турпин только что покрыл себя славой, когда я вывалила на ковер содержимое своей старой школьной сумки. Я ходила за ней на чердак. Уверена, это где-то здесь. Старый журнал, на обложке – группа, названия которой не помню, конверт с древними фотографиями, тех времен, когда еще не было смартфонов. Продолжаю рыться, выгребая барахло с самого дна. Среди прочего – паука размером с Юпитер! Я испустила пронзительный вопль, стряхивая его с руки, и тем самым встревожила кота. Тот буквально слетел с кресла Фредди и приземлился с пугающей точностью. Не знаю, то ли он раздавил паука, то ли съел его, но не думаю, что это чудище когда-либо еще меня потревожит.

Несколько раз глубоко вдыхаю и сажусь на ковер среди разбросанных подростковых сокровищ. Разрисованные каракулями учебники; перелистываю их, тоскуя по прошлому. Мои тетради с зелеными и красными пометками, сделанными учителем. Для девочки, которой не нравилась химия, я довольно хорошо справлялась с домашними заданиями… Правда, чаще всего я их списывала у Джоны Джонса. Откладываю учебники в сторону и беру ту вещицу, ради которой и лазила на чердак. Это маленькая деревянная музыкальная шкатулка, на ней нарисованы яркие птички.

Много лет прошло с тех пор, как Джона подарил ее мне на день рождения. Тогда он сказал, что увидел шкатулку в витрине благотворительной лавки и решил, что она может мне понравиться из-за птиц и вообще; он сказал это бесстрастно, дескать, подумаешь, ничего особенного. Я точно так же приняла подарок и припрятала в шкатулку браслет, который в то же утро подарил мне Фредди. Браслета давно здесь нет, он потерялся где-то за все эти годы. Я улыбаюсь, когда нахожу желтое пластиковое цветочное кольцо, тоже подарок Фредди, и пару плетеных ожерелий и серьги. Думаю, они, скорее, принадлежали Элли, а не мне. И больше ничего, что стоило бы помнить, но подо всем этим – маленький гладкий камешек. Я беру его и кладу на ладонь. Он светло-серый с белым, не крупнее бразильского ореха. Ничего особенного в нем нет, но, сжимая его в руке, вспоминаю тот день, когда Джона вложил его мне в ладонь. Мы шли в школу на первый экзамен. «На удачу», – шепнул он мне, сжимая вокруг камешка мои дрожащие пальцы.

Я смотрю на свой мобильник, лежащий на кофейном столике. Я не разговаривала с Джоной с того времени, когда он уехал в аэропорт в субботу. И не хочется. Он оставил меня с рукописью и со следом поцелуя на лбу, позволив судить его.

Снова вспоминаю недавний разговор с Фло, о тех письмах, которые она до сих пор хранит в обувной коробке в своем гардеробе.

Что-то теплое и неопределимое шевелится во мне в последнее время, когда я думаю о Джоне Джонсе. Я начинаю понимать, что людей можно любить по-разному в разные периоды вашей жизни. Он мой самый старый друг, но той ночью я увидела в нем мужчину. Я устремилась к нему как к человеку, которого люблю, и он дал мне убежище и защиту, ни о чем не спрашивая.

Я так и этак поворачиваю маленький серый камешек, думая о конце истории в сценарии, а потом встаю и нахожу бумагу и ручку. Слова – сфера Джоны, не моя, но, может быть, этим вечером я сумею найти такие, которые окажутся правильными для нас обоих.

Милый Джона!

В общем, я прочитала рукопись, и она мне очень нравится. Я даже поплакала немного, то есть, если честно, постоянно плакала, потому что на каждой странице там – Фредди. Ты оживил и его, и всех нас магией своих слов.

Меня ничуть не удивляет то, что твой сценарий сразу понравился. Мне тоже, и я очень, просто ужасно тобой горжусь. Но, Джона, тут есть кое-что… Думаю, они правы – ты должен изменить конец.

Каждая история имеет свое начало, середину – развитие – и, если повезет, счастливый конец. И твои герои заслуживают его после всего того, через что они прошли. И твои зрители тоже. Людям нужно уходить из кинотеатра не с пустыми стаканами попкорна, а с сердцами, полными надежды, потому что наверняка для каждого есть несколько вариантов счастливого финала.

Мне хочется сказать все это тебе лично, но, думаю, мы оба знаем, что Фил просто выгонит меня, если я прямо сейчас попрошу еще один отпуск! И, кроме того… Есть вещи, которые трудно высказать вслух, так что, пожалуй, пусть все так и останется.

Ты и я… Все это очень сложно, правда? Но в то же время и нет, если подумать. Мы оба любили Фредди… И если бы он по-прежнему был с нами, я вышла бы за него замуж, а ты остался бы лучшим другом, и я ни на минуту не сомневаюсь, что это могло бы измениться. Мы бы все повзрослели и постарели, хотя Фредди вряд ли бы когда-нибудь повзрослел.

Но его с нами нет. Есть только ты и я. Мы изменились навсегда, потому что любили его, и все изменилось навсегда, потому что мы его потеряли. Нам повезло, что у нас так много общего. Мы связаны навеки, и я даже представить не могу, что разделила бы свою жизнь с кем-то, кто его не знал.

Измени конец, Джона.

С любовью, Лидия.

Среда, 29 января 2020 года

Я едва не передумала отправлять это письмо, поскольку не уверена, что наша дружба его переживет. В очереди на почте передо мной стоит малыш, держась за мамину руку. Это напоминает мне о том маленьком сером камешке, скользнувшем мне в ладонь на удачу, и тогда я набираюсь храбрости отправить письмо.

Прошло уже больше трех недель, а Джона так и не ответил. Я придумываю множество причин, почему это так. Возможно, письмо просто потерялось и Джона в Лос-Анджелесе думает, что я не потрудилась прочитать его сценарий, или того хуже: прочитала и мне он ужасно не понравился. А может быть, Джона прочел письмо и оно его огорчило, потому что я все неверно истолковала и он теперь не знает, как помягче дать мне понять это. Или уже успел отправиться в Вегас и жениться на какой-нибудь девушке из шоу-бизнеса, а мое письмо так и валяется на коврике под его дверью. Если это так, надеюсь, у кого-нибудь хватит участия отослать его по обратному адресу.

– Лучше бы твоя матушка никогда не знакомила меня с такой вкуснятиной, – ворчит Райан, разворачивая мятный бисквит.

Он тайком проводит перерыв на ланч в моих владениях, за первым столом, нарушая мое правило: никакой еды или питья в библиотеке!

Я ничего не имею против. Он то и дело приходит сюда, и подозреваю, что его, скорее, привлекают Фло и Мэри, а не я. Они сидят за столом по обе стороны от Райана.

– Как у тебя дела с Кейт? – спрашиваю я.

Он уже довольно долго встречается с Кейт, копией Умы Турман, с которой познакомился на одном из экспресс-свиданий. Через пару месяцев после того они столкнулись в супермаркете. Как говорит Райан, их взгляды встретились над огурцами, но я думаю, что он приукрашивает правду ради веселья.

– Неплохо, – отвечает Райан, и его уши розовеют. – Кейт… – Он откладывает бисквит и задумывается. – Знаешь то место в городе, рядом с химчисткой?

Я хмурюсь, пытаясь сообразить.

– Там мясная лавка?

– Там лучшие на всю округу пироги со свининой! – заявляет Мэри.

Райан делает большие глаза:

– На другой стороне!

– Магазин маскарадной одежды? – уточняю я.

– Она там работает, – говорит Райан.

– И хочет нарядить тебя Бэтменом? – Фло потирает руки.

Райан ошеломлен, а мы все смеемся.

– Пойду-ка верну все эти книги в детский отдел. – Я беру стопку книг. – И не трогайте ничего, пока меня нет.

Я уже полюбила свою библиотеку. Детский отдел – это мой рай; он находится в боковой комнате, чтобы шум не мешал остальным, и там очень красивый эркер, окно которого смотрит на улицу. Расставляю книги по местам, поправляю столы и сажусь ненадолго на одну из скамеек в эркере полюбоваться на залитую дождем улицу, на спешащих прохожих. Я не сразу замечаю, что в комнате кто-то появился, но потом оборачиваюсь – и вижу Джону Джонса. Он прислонился к дверному косяку и смотрит на меня.

Я замираю от удивления. Через комнату мы вглядываемся друг в друга несколько мгновений. Его темные глаза говорят мне, что он пересек океан, чтобы увидеть меня, но теперь, когда Джона здесь, он не знает, что делать дальше, а я не могу ему помочь, поскольку тоже не знаю.

Он первым нарушает молчание:

– Я изменил конец.

– Правда?

Джона идет ко мне, подходит почти на расстояние вытянутой руки:

– Ты была права. Для каждого существует не один счастливый конец.

Я нервно сглатываю:

– И в студии это одобрили?

– Им понравилось, – тихо отвечает Джона.

На его ресницах поблескивают капли дождя.

– А тебе самому? – Я подсовываю руки под себя, потому что мне отчаянно хочется потянуться к Джоне. – Тебе самому понравилось?

Он снова поднимает взгляд:

– Я беспокоился, что это может оказаться уж слишком похожим на волшебную сказку. Слишком стандартно. Но это не так. Он говорит ей, что любит ее с тех пор, как они познакомились. Хочет, чтобы она была его пятничным вечером и утром Рождества и все песни о любви, которые он когда-либо написал, были песнями о ней. Говорит ей, что хочет быть тем, кто убаюкивает ее каждый вечер. Что хочет быть с ней до последнего вдоха. – (Я соскальзываю со скамейки и делаю шаг к нему.) – А потом, поскольку она отвечает, что счастливых концов может быть много, он целует ее.

– Ух ты! – шепчу я. – Звучит круто. Мне нравится.

Я тянусь к нему, и он распахивает пальто и прижимает меня к себе, и я слышу, как бьется его сердце. В студии непременно нужно снять заключительный поцелуй под проливным дождем. И обязательно пустить фоном романтическую мелодию. Хотя все равно они и близко не смогут отразить то чувство в глазах Джоны в тот момент, когда он наклоняется ко мне, или дрожь его губ, когда они касаются моих, или прекрасную боль нашего первого неторопливого поцелуя. Это не подростковый поцелуй. Он взрослый и пронзительный, мягкий, но настойчивый. Я обхватываю ладонями лицо Джоны и прижимаюсь к нему, а он выдыхает мое имя и чуть приподнимает голову, чтобы видеть меня. И мы в изумлении смотрим друг на друга, сдерживая дыхание. Тут я понимаю, что на ресницах Джоны не капли дождя.

Он плачет.