Две жизни Лидии Бёрд Силвер Джози
– Я никогда не бываю сыт настолько, чтобы отказаться от ириски, – отвечает Фредди.
Это одна из миллионов причин, по которым мы совместимы: Фредди сгрызает наружную часть конфетки, а мне достается мягкая серединка. Не думаю, чтобы я смогла ужиться с кем-то, кто заставлял бы меня сражаться за апельсиновую начинку, я бы тогда все рождественские каникулы кипела злостью.
Качаю головой, когда Фредди протягивает мне жестяную коробку.
– Ну же, давай! – льстиво произносит он и потряхивает передо мной открытой жестянкой. – Ты ведь не можешь отказаться от клубничных сливок.
– Попозже, – упираюсь я.
– Эй, Лидия! Посмотри, вот же я! Съешь меня! Я знаю, тебе хочется!
– Ты очень плохо изображаешь клубничные сливки. – Я невольно смеюсь.
– Это был апельсин, и ты просто оскорбила его! – серьезно заявляет Фредди.
Я округляю глаза:
– Отлично! Давай сюда.
Он снова встряхивает банку, а когда я заглядываю в нее, то наконец понимаю, почему он был так настойчив.
– Фредди! – Я вижу среди ярких конфет подарок. – Что это такое?
Он пожимает плечами:
– Должно быть, Санта оставил для тебя.
Мы договорились не тратить слишком много друг на друга в этом году: свадебные счета раздуваются как сумасшедшие, к тому же еще и дом, и машина… и кажется, что конца этому не видно. Но все же думаю, Фредди понравились те запонки, которые я нашла для него в винтажном магазинчике на Хай-стрит. Он любит всегда выглядеть лучше всех и повторяет, что это привлекает к нему внимание еще до того, как он начинает говорить. И ему нравится приходить первым: это он подхватил из биографии Барака Обамы. Фредди не делает секрета из того, что амбициозен, но, в отличие от многих коллег, отнюдь не беспощаден. Последнее на самом деле превращает его в еще более серьезную угрозу.
Подарок завернут в очень красивую бумагу с крошечными изображениями Эйфелевой башни и перевязан темно-синей ленточкой.
– Открой, – поторапливает Фредди, наблюдая за мной, явно отчаянно желая, чтобы я поскорее заглянула внутрь.
– Ты сам это упаковал?
– Конечно! – отвечает он, но при этом улыбается с притворной скромностью.
Мы оба знаем, как он умеет заставить других делать что-то за него. Наверное, это был кто-то с работы, насколько я знаю Фредди.
Не стану лгать, я взволнована.
– Ты не должен был, – бормочу я, развязывая ленту.
– Нет, должен! – возражает Фредди.
– Но у меня нет для тебя еще одного подарка.
– Можешь рассчитаться другим способом, – ухмыляется он.
Но он явно с нетерпением ждет моего отклика.
А я из тех, кому нравится разворачивать подарки медленно, аккуратно снимая клейкую ленту и разглаживая помятые края обертки, пытаясь угадать, что там такое. Фредди действует совершенно иначе: он мгновенно высказывает предположение, что в пакете книга, или футболка, или шоколад, и тут же разрывает бумагу, как пятилетний мальчишка. Я довожу его до безумия своей медлительностью. И сейчас тоже довожу, но слишком наслаждаюсь моментом, чтобы спешить.
– Хочешь угадать, что это? – нетерпеливо спрашивает Фредди.
Продолговатая коробочка напоминает большую плитку шоколада.
– Камера? Столовый сервиз?
– Попытайся снова.
Осторожно снимаю остатки клейкой ленты.
– Щенок?
Сняв наконец нарядную бумагу, я вижу простую серую коробочку и замираю, потом мои пальцы еще медленнее снимают крышку. Я дразню Фредди, при этом мне самой отчаянно хочется заглянуть внутрь.
– Да открой ты наконец эту чертову коробку! – почти вопит Фредди, наклоняясь вперед, как будто и сам не знает, что в ней лежит.
Я так и делаю, а потом изумленно смотрю на него.
– Фредди, – шепчу я; он буквально ошеломил меня. – Мы не можем себе позволить поездку в Париж!
Он пожимает плечами:
– Я продал гитару.
– Нет! – Я буквально выкрикиваю это.
Эта гитара, электрический «Фендер», была с Фредди даже дольше, чем я.
– Когда я в последний раз играл на ней? Она просто валяется на чердаке.
– Но ты ее так любил! – возражаю я, не оправившись еще от потрясения.
– Тебя я люблю сильнее.
Он снова в своей стихии, обливает меня своим сиянием. Сердце сжимается при мысли, что ему больше никогда не придется играть на «Фендере». Одновременно я переполняюсь счастьем, понимая, что продал он гитару ради меня. Я, должно быть, миллион раз говорила о Париже, но такого не ожидала.
Смотрю ему в глаза и вижу в них только сверкающую, как звезды, любовь.
– Ты не на шутку удивил меня.
– Просто делаю, что должен. – Он ловит мою руку и целует пальцы.
Я прижимаю ладонь к его щеке:
– Что должен? И что это?
Он целует мою ладонь:
– Делаю тебя счастливой.
– Для этого не нужны фантастические путешествия.
– Ты же меня знаешь, я вообще фантастический парень. – Он усмехается, потом серьезно смотрит на меня. – Я хотел подарить тебе нечто особенное, вот и все.
– Ну вот, подарил… Ты постоянно заставляешь меня ощущать себя чертовски особенной.
– Вот и хорошо. – Он щелкает меня по носу. – Ну что, можно теперь посмотреть «Доктора Кто»?
Мы смотрим «Доктора Кто», потом следующий фильм, а тарелка с сэндвичами с индейкой стоит на диване между нами.
– Это ты приготовила маринованный лук? – спрашивает Фредди, едва ли не проливая слезы из-за остроты.
– Да, – вру я.
На самом деле лук мариновала Сьюзан. Фил принес на работу кучу контейнеров с ним и умолял нас избавить его от этого чертова лука.
– Чем заливала? Кислотой из аккумулятора?
– Как это невежливо, – бормочу я, стараясь не вздрогнуть, когда жую лук.
Он действительно очень, очень острый.
– Хорошо, что я на тебе женюсь не ради твоих кулинарных способностей, – ворчит Фредди.
– Или ради умения гладить, – дополняю я.
В нашем доме редкие вещи попадают под утюг, а то немногое, что все же отглаживается, обычно результат работы Фредди.
– Я, вообще-то, просвещенный человек, – говорит он.
– И ты даришь потрясающие подарки.
– Боже, да ты просто счастливица! – заявляет Фредди, переставляя опустевшую тарелку на стол.
Я ложусь на спину, опустив голову ему на колени.
– Да, – улыбаюсь я, закрывая глаза. – Да, это так.
Я дремлю. Это такое блаженное состояние, которое случается, когда вы добираетесь до конца какого-то особенного дня с особенными людьми. Фредди лениво играет моими волосами, наматывая пряди на пальцы.
– Лидс, просто чтобы ты знала: мой ответ – «да», – шепчет он. – Однажды у нас появятся малыши. Целая куча! Огромный выводок, и одни будут сообразительными, как ты, а кто-то болтлив, как я, и нам придется вечно защищать их, когда у них начнутся проблемы в школе.
И несколько драгоценных секунд я почти вижу их, даже слышу их шаги на лестнице… Боже мой, Фредди Хантер, мое сердце бьется только ради тебя!
Наяву
Понедельник, 31 декабря
Даже в самые счастливые времена всегда есть нечто ужасное в преддверии Нового года, согласны? Все это притворное дружелюбие, объятия и хлопанье по спине, а потом – неизбежные пьяные слезы. Я сопротивлялась всем попыткам вытащить меня из дому этим вечером. Хотела сделать все для того, чтобы вовсе забыть о том факте, что сегодня канун Нового года. Не желаю смотреть, как Джулс Холланд наяривает на фортепьяно «Auld Lang Syne» в компании со всякими знаменитостями, и не желаю слушать бой Биг-Бена в полночь, в сопровождении фейерверков и дикого шума, потому что Фредди больше не будет первым человеком, которого я поцелую в новом году.
Мои родные огорчены моим упрямством, моим желанием остаться в одиночестве в полночь. Они так расстроились, что я соглашаюсь провести с ними середину дня. Как раз поэтому я сейчас едва волочу ноги, подходя к ярко-красной парадной двери маминого дома. Вообще не хочу признавать, что наступает Новый год. Мне довольно и того, что уходящий потребовал немалой выносливости, а теперь еще завтра утром придется говорить, что Фредди умер в прошлом году. Это отдаляет его от меня совершенно неприемлемым образом и наполняет яростью и слезами. После проведенного вместе Рождества я чувствую себя хуже прежнего. Моя жизнь в реальном мире просто не может соперничать со второй жизнью, во сне.
– Милая! – восклицает мама, открывая дверь до того, как я успеваю постучать. – Как я рада, что ты пришла!
На улице тротуары покрылись инеем, но в маминой прихожей меня встречает ласковое тепло.
– Не забывай о ковре! – напоминает она, поглядывая на мои зимние ботинки.
Этот взгляд говорит, что я должна снять их прямо сейчас, не успев и шага дальше ступить. Мне нравится, что она до сих пор считает нужным об этом напоминать, пусть даже эта фраза впечаталась в меня, как название дней недели. Это одна из тех вещей, на которые я по-прежнему могу положиться. Мама улыбается при виде моих смешных носков с рождественской малиновкой, когда я аккуратно ставлю свои ботинки рядом с ее обувью на низкую деревянную скамеечку. Я надела эти носки специально: мама всегда обращает внимание на мелочи такого рода. Сейчас она наблюдает за мной, пытаясь понять, в каком я состоянии. Если честно – в ужасном. Я действую в основном автоматически, но ради нее пытаюсь изображать нечто другое. Собственно, что случится, если ничего не изменится? Я так и продолжу притворяться?
Когда я вхожу в комнату, Элли и Дэвид уже сидят за кухонным столом.
– Я приготовила для тебя горячий шоколад, – говорит Элли, кивая на высокую кружку-снеговика на столе.
Над кружкой возвышается гора сливок, зефира и шоколадной крошки, это нечто вроде того, что подают в кафе на главной улице.
– Теперь мы все пьем такое, потому что тебе нельзя спиртного? – пытаюсь пошутить я.
Элли строит гримаску:
– Ох, не напоминай! Я бы всех вас поубивала за джин с тоником.
– На улице холодно. – Я потираю руки. – А это идеально.
– Можешь добавить туда бренди, если хочешь, – с завистью в голосе предлагает Элли.
Я делаю глоток. Напиток сладкий и горячий, просто замечательный. Кроме того, я достаточно хорошо знаю себя, чтобы не сомневаться: перед тем как лечь спать сегодня, я обязательно выпью пару бокалов вина. А если начну напиваться уже сейчас, то могу и не остановиться до следующего года и дело кончится слезами и даже истерикой в ванной комнате.
– Нас ждет праздничный стол?
Я пользуюсь моментом, потому что мама не вошла в кухню следом за мной, и пытаюсь вычислить, надолго ли это собрание. Я вовсе не сволочь, просто хочу сегодня побыть дома в одиночестве.
Элли качает головой:
– Думаю, только сэндвичи.
Это уже кое-что.
– Уверена, что не хочешь пойти с нами вечером? – спрашивает Дэвид, сжимая в ладонях свою кружку. – У нас есть лишний билет, ну, на всякий случай.
– Мы и сами не собираемся задерживаться допоздна, – добавляет Элли.
Они оба с опаской смотрят на меня, надеясь, что я неожиданно передумаю и присоединюсь к ним в «Принце». Последние несколько лет мы именно там проводили канун Нового года, и всегда было одно и то же. Набито битком, и все одеты слишком нарядно для простого бара на маленькой улочке, и множество знакомых лиц, и тебе в руки постоянно суют стаканы с выпивкой, и все едва сдерживают нетерпение, ожидая минуты, когда можно будет открыть шампанское и устроить перестрелку пробками. Пожалуй, этого мне сейчас хочется меньше всего на свете.
– На этот раз я пропущу. – Я пытаюсь изобразить нечто похожее на извинение.
Они не настаивают; полагаю, и так знали, что я не передумаю.
Мы слышим мамины шаги на лестнице и поворачиваемся к двери. Она появляется с полосатой бело-синей коробкой в руках. Элли улыбается матери одной из ее заговорщических улыбок, и мне сразу становится ясно, что сестра приложила руку к содержимому коробки.
– Это что? – спрашиваю я, прикрывая улыбкой свою тревогу. – Новые туфли?
Они нервно переглядываются, когда мама садится, и каждой явно хочется, чтобы заговорила другая.
Мама кладет ладонь на крышку коробки и быстро сглатывает.
– Поскольку сейчас канун Нового года, мы хотели дать тебе понять, что никто из нас никогда не забудет Фредди, – говорит она, и я уже слышу, как ее голос меняется от слез. – Мы собрали наши любимые фотографии, ну и разные мелочи, которые сильнее всего напоминают о нем, и сложили в эту коробку, чтобы отдать тебе.
Ох!.. Я смотрю в полупустую кружку с шоколадом и не хочу плакать.
– Тебе не обязательно заглядывать в нее сейчас, – торопится уточнить Элли. – Мы просто не хотели, чтобы этот день прошел неотмеченным.
Когда я проснулась утром, то как раз намеревалась оставить этот день без внимания. И теперь просто не знаю, что чувствовать.
– Я хочу посмотреть.
Мама кивает и поднимает крышку. Сразу же вижу знакомые вещи: фотографии и дешевые сувениры из поездок, которые стали теперь бесценными.
Мама достает один из снимков и кладет на стол, рассеянно разглаживая пальцем погнутый уголок.
– Думаю, это первое фото вас двоих, которое у меня появилось, – говорит она. – Вам тут лет по пятнадцать, наверное.
– Четырнадцать, – тихо уточняю я. – Мне было четырнадцать.
Она кивает, не сводя глаз с фотографии.
– Я поначалу тревожилась, что он уж слишком хорош, – с тихим нервным смешком признается она. – Казалось, он разобьет тебе сердечко.
Не помню, когда был сделан этот снимок, но живо помню то наше длинное, полное солнца лето. Я каждый день пребывала в восторге, упиваясь головокружительным коктейлем первой любви. Смотрю в собственные глаза на фото, когда мама отодвигает снимок, и на мгновение задумываюсь: может, было бы лучше, если бы она оказалась права насчет Фредди и он бы разбил мне сердце тем летом, а не спустя пятнадцать лет. Конечно, я это не всерьез. Даже вообразить не могу, какой бы стала моя жизнь без него. Безусловно холоднее и скучнее. В ней не было бы… не было бы всего. Вообще ничего.
– Ты посмотри, какие волосы у Джоны, – смеется Элли, и я благодарна ей за то, что она пытается поднять всем настроение. – Девяностые годы были к нему не слишком добры.
– Но тогда в моду вошла химическая завивка.
Дэвид выступает в защиту Джоны, проводя рукой по своей уже лысеющей голове.
Я вообще не припомню Дэвида с волосами, но те, что остались, светлые, так что лысина не слишком бросается в глаза.
– Это не завивка, – возражаю я, у меня невольно вырывается короткий смешок. – Это настоящие волосы Джоны.
– Черт!.. – бормочет Дэвид в свою кружку.
Фредди на снимке обнимает меня за плечи, а рядом Джона, его что-то отвлекло, он не смотрит в объектив камеры.
Я вглядываюсь в снимок, согретая смутными школьными воспоминаниями. Джона с густыми черными кудрями, я со всклокоченными светлыми волосами, и в центре – улыбающийся Фредди, харизматичный вожак уже в пятнадцать.
– Помнишь, когда он подарил мне это?
Мама протягивает хрупкий веер. Он кроваво-красный, сделан из костяных пластинок с затейливой резьбой и бумаги.
– Специально для тебя выбрал. – Я вспоминаю, как Фредди рылся в разноцветных веерах в прибрежном лотке на Крите. – Для твоих приливов, – добавляю я, а мама в то же самое мгновение вторит:
– Для моих приливов. – Она качает головой и смахивает слезу. – Вечно он дерзил…
Здесь есть и еще один снимок с тех же каникул. Фредди в ядовито-желтых плавках и бейсболке, я с обгоревшими плечами в светло-голубом сарафане, который до сих пор лежит где-то на чердаке, потому что напоминает мне о нашей первой поездке за границу.
Элли придвигает к себе полосатую коробку.
– А это от меня, – говорит она, доставая открытку.
Поздравление с днем рождения. Я без труда вспоминаю: Элли тогда исполнилось тринадцать, в феврале. Я целую вечность потратила на то, чтобы найти идеальную «сестринскую» открытку, а теперь морщусь, читая бессвязные фразы, написанные мной после вечера в пабе. Но открытка удостоилась помещения в эту коробку не потому, что это мое поздравление, а потому, что на ней Фредди красной авторучкой написал: «С днем рождения, Душистая Элли, моя любимая самодельная сестричка! Ты выглядишь не старше сорока!»
– Самодельная сестричка, – шепчет Элли, потом вздыхает, судорожно и протяжно. – Извини…
– Не надо, – говорю я, снова медленно складывая открытку.
Мы с Элли всегда были довольны тем, что нас двое, но со временем Фредди действительно стал ей почти братом, так же как Дэвид для меня. Сейчас Дэвид тянется к коробке и находит снимок себя самого вместе с Фредди: они оба в совершенно жутких рождественских джемперах.
– Это единственный год, когда я стал бесспорным победителем, – говорит Дэвид, не в силах скрыть нотку гордости.
Не спорю: он тогда раздобыл аляповатый лимонный с лаймовым джемпер ручной вязки до колен, изукрашенный безумно яркими объемными изображениями: сани, Санта, коробки с подарками, северный олень… Джемпер был чудовищен на все сто процентов и по стилю, и по исполнению. Дэвид еще и добавил кошмара, заказав вышить на болтающихся вязаных «новогодних» шариках наши имена. Этот джемпер сразу стал рождественской легендой в нашей семье.
Потом Дэвид снова заглядывает в коробку и подает мне шарик с именем Фредди.
– Оторвал его от джемпера сегодня утром. – Дэвид прикусывает губу. – Хотел положить в эту коробку.
Я сжимаю шарик в руках и давлюсь рыданиями, мне хочется их остановить, но сил не хватает.
– Ох, милая! – бормочет мама, подходя ко мне и вставая за моей спиной, чтобы обнять за плечи, потом быстро наклоняется и целует меня в щеку. – Мы не хотели тебя расстраивать…
– Знаю, – с трудом выдыхаю я.
– Наверное, мы неправильно поступили?
– Нет. – (Даже если и так, то это из лучших побуждений.) – Ну да… может быть… Ох, я просто не знаю…
Я плачу, потому что не могу не плакать, и все молчат. Элли сжимает мою руку, по ее щекам тоже катятся слезы. Она вечно кого-то спасает, и я знаю, что сестру просто убивает ее неспособность утешить меня.
Дэвид кладет шарик в коробку и закрывает крышку.
– Может, как-нибудь в другой раз, – решает он.
Я киваю, но молчу, поскольку могу думать лишь одно: не всегда можно позволить себе такую роскошь – другого раза может и не быть, и меня изнутри обжигает гневом, который не могу выпустить наружу. Гнев в последнее время постоянно со мной, он то усиливается, то ослабевает. Прямо сейчас буквально пожирает меня, так что я как можно скорее извиняюсь перед всеми и ухожу.
Уже одиннадцать вечера, я выпила почти всю бутылку вина, посмотрела какое-то шоу по телевизору и благополучно избежала прямых трансляций новогоднего веселья. Даже Турпин решил этим вечером побыть со мной. Со времени его появления здесь несколько месяцев назад я могу по пальцам сосчитать те дни, которые он провел под моей крышей. Он появляется время от времени, чтобы поесть, когда я возвращаюсь с работы, но, судя по всему, предпочитает Агнес, которая живет через несколько домов от меня. Знаю наверняка, что она его кормит. Видела, как Агнес покупает кошачий корм в угловом магазинчике, а у нее кошки нет. И заметила, как он спит в ее доме на подоконнике. Меня это не задевает. Кот ведь не давал мне никаких обещаний, скорее, даже предостерегал. Но этим вечером он словно понимает, что мне нужен друг. Пусть даже такой встрепанный и равнодушный.
Так или иначе, я горжусь тем, как справлялась с собой сегодня. Утром проснулась с тошнотворным комком страха в животе, но закончила вечер в расслабленном и задумчивом настроении. Я даже не принимаю розовую пилюлю. Мысленно снова и снова пересматриваю последнюю пару недель. Хотя на самом деле многое мне нравится, я все же не думаю, что эмоционально справляюсь… Это слишком серьезный вызов моему хрупкому сердцу, и я неохотно признаю, что мне необходимо позаботиться о своей психике. Кроме того, канун Нового года – единственный момент, когда лучше всего принимать решения. Одно мгновение – и ты переходишь из старого года в новый… Или просто в другой день? Я поплотнее закутываюсь в халат, когда гашу лампы и направляюсь к лестнице. Просто еще один день.
Я лежала в постели минут десять, когда кто-то постучал в парадную дверь. Я не принимала снотворную пилюлю, но вино расслабило меня в достаточной мере, чтобы мне на мгновение показалось, что я каким-то образом проскользнула из мира в мир. Я включаю лампу, но комната выглядит точно так же, как в тот момент, когда я закрывала глаза. В ней нет творимого Фредди беспорядка; и полночь еще не наступила, но кто-то безусловно тарабанит в мою дверь.
Меня охватывает панический страх. Элли? Что-то случилось с малышом? Мама? Я задыхаюсь, бегу к двери, страшась открыть ее, хотя и кричу тому, кто стоит по другую сторону: «Иду, иду!» Пожалуйста, только не малыш… пожалуйста, только не моя сестра… Я почти не замечаю, что произношу это вслух. Пожалуйста, только не мама… Просто не могу потерять кого-то еще.
Дрожащими пальцами я открываю задвижку и распахиваю дверь:
– Джона?!.
Джона Джонс стоит, прислонившись к дверному косяку, держа в руке полупустую бутылку «Джека Дэниэлса» – или, точнее говоря, его вместе с бутылкой держит дверной косяк.
– Что случилось? Что-то с Элли? – запинаясь, спрашиваю я, сжимая лацканы халата.
Джона выглядит смущенным, почти несчастным, когда пытается понять мои слова. А потом до него доходит, и на его лице отражается отвращение к самому себе.
– Черт, Лидс! – Он потирает лоб ладонью. – Нет. Ничего такого. Элли и Дэвид в порядке, все вообще в порядке, я только что видел их в пабе. Господи, я… прости. Что за глупость – колотить в твою дверь вот так, да еще именно в эту ночь…
Он являет собой воплощенное несчастье на моем пороге, но теперь мое сердце слегка успокоилось, я могу говорить не задыхаясь.
– Джона, что ты вообще здесь делаешь?
Он поворачивается спиной к стене и смотрит в небо.
– Понятия не имею, черт побери! – отвечает он, и по его щеке сползает одинокая слеза.
– Входи.
Но Джона лишь качает головой и стоит, словно прирос к месту.
– Не могу, – бормочет он, на его лице отражается мучительное страдание. – Там сегодня для меня слишком много Фредди. Я пришел из-за него, да, но теперь я просто откровенный трус, я не могу войти туда, где он в каждом углу. – Джона взмахивает бутылкой в сторону двери.
– Джона, ты бывал здесь множество раз за те месяцы, что прошли после несчастья, – напоминаю я негромко и ровным тоном, потому что вижу, насколько он не в себе. – Все в порядке. Входи. Позволь мне приготовить для тебя кофе.
– Но ведь канун Нового года… – Один уголок рта Джоны приподнимается в наигрустнейшей улыбке. – Лидия, ты не можешь в канун Нового года пить кофе, это против правил!
Его язык слегка заплетается, он выпил уже достаточно для того, чтобы потерять способность отчетливо произносить слова, однако не настолько пьян и вполне понимает, что именно говорит.
– Я не могу сидеть в его доме, на его диване, с его подругой. Не сегодня. Не я.
Я могла позволить себе воспринимать канун Нового года как любой другой день, но Джона явно не склонен давать себе такую поблажку.
Он смотрит на меня, а потом наконец говорит то, ради чего и пришел на самом деле.
– Я… Мне чертовски жаль, что я это сделал, – шепчет он с измученным видом. – Там должен был оказаться я. – Джона закрывает лицо ладонями, растопырив пальцы, и скользит вниз по стене, пока не садится на крыльцо. – Так хочется, чтобы это был я…
Я глубоко вдыхаю. Джона явно не собирается входить в дом, поэтому я ставлю замок на предохранитель и сажусь рядом с ним на холодные ступени. Из ярко освещенного дома через дорогу доносится громкий шум.
– Не говори так. – Я сжимаю в руках холодную ладонь Джоны. – Никогда больше так не говори!
– Но ты так думаешь! – вырывается у Джоны.
Я ошеломленно таращусь на него:
– Джона, нет! Честно, я так не думаю! Не было дня, когда я не желала бы видеть Фредди по-прежнему рядом со мной, но, богом клянусь, я никогда не хотела, чтобы на его месте оказался ты!
Это правда! Я сотни раз желала, чтобы Фредди не отправился в тот день за Джоной, но это совсем другое.
Джона делает глоток из бутылки, потом дрожащими пальцами проводит по шраму над бровью.
– Всего лишь это. Мне досталось это, а его чертово прекрасное сердце перестало биться…
Я отбираю у него бутылку и сама делаю хороший глоток, чувствуя, как жидкость обжигает меня, скатываясь вниз по горлу. Ее тепло ободряет; сегодня ночью жутко холодно. Я не знаю, что сказать, чтобы Джона почувствовал себя не таким несчастным, а потом понимаю.
– Мама и Элли подарили мне сегодня памятную коробку. Разные вещицы, которые напоминают им о Фредди.
– Как будто кто-то из нас может его забыть! – Джона опирается локтями о колени.
– Там есть школьная фотография, – продолжаю я. – Ты, я и Фредди. Нам там лет по четырнадцать или около того. Мы выглядим совсем детьми.
Джона смотрит вниз и тихо смеется:
– Четырнадцать… Черт!.. Я сейчас учу детей такого возраста.
– Мы все взрослеем и стареем.
– Кроме Фредди. Он теперь никогда не станет стариком, – возражает Джона. – Просто представить его старым не могу.
– Я тоже, – соглашаюсь я и делаю еще один глоток «Джека Дэниэлса». Это очень крепкий виски; я просто ощущаю, как он смешивается с тем вином, что уже бродит по моему организму, развязывая язык и растапливая внутренний лед. – Но ты выглядишь так же, как тогда. Если не считать твоей безумной шевелюры.
Джона смотрит на меня, а я жестом показываю пышную гриву волос. Он тихо фыркает себе под нос:
– А-а, ну да… У меня никогда не было лишних денег, чтобы их подстричь, а тогда еще мужчины не додумались связывать волосы в хвост.
В детстве мне и в голову не приходило, что у Джоны нет денег, он всегда скрывал это от меня. Как и многое другое. Лишь в последние годы я узнала от Фредди, что детство Джоны вовсе не было похоже на волшебную сказку.
– Ты был ему лучшим другом… – Я пытаюсь найти слова, которые поднимут Джоне настроение. – Ты вытаскивал его в детстве из множества передряг.
Джона прислоняется головой к стене:
– Боже, но что он вытворял… Мне даже пришлось один раз подраться в школе, и лишь по его вине.
Я удивлена; совершенно не помню, чтобы Джона когда-либо дрался.
– И с кем ты сцепился?
Он молчит, легонько постукивая затылком по стене, пока думает.
– Да ну, все прошло. С каким-то парнем, с которым Фредди не стоило связываться.
Читать бесплатно другие книги:
