Весь этот свет Макгвайр Джейми

Глава тридцать седьмая

Кэтрин

Я сидела одна в гостевой спальне дома Янгбладов и рассматривала висевшие на стенах портреты в белых рамках, нарисованные Ли. Огромная кровать была покрыта лоскутным одеялом, сшитым по рисунку «свадебные кольца», возле белой стены стоял старинный комод с зеркалом.

От меня пахло костром, и, хоть Ли и предложила мне воспользоваться душем, я отказалась. Глядя на горящую гостиницу, я испытала удивительное чувство покоя, которое усиливалось всякий раз, стоило мне вдохнуть исходивший от моей одежды запах пожара. Мамочка уже никогда не вернется туда, а значит, и мне уже никогда не придется туда возвращаться. Теперь мы свободны.

В дверь постучали, и я вздрогнула от неожиданности.

– Привет, – сказал Эллиотт.

Волосы у него еще не высохли после душа. Он переоделся в поношенную футболку и длинные шорты, а обувью пренебрег.

– Привет.

– Как ты? – спросил он, подходя к кровати.

– Неважно, но скоро все наладится.

– Мистер Мейсон позвонил тете Ли. Миссис Мейсон зашили рану на голове. Еще у нее сотрясение мозга, но она поправится. Приезжает ее сестра Лорен, поможет с уборкой. Они сказали, ты сможешь вернуться в их дом, когда миссис Мейсон приедет из больницы, и спрашивали, не согласишься ли ты немного подождать. Ты… не против?

Я кивнула.

– Не думаю, что имею право просить твоих тетю и дядю приютить меня.

– Они только за. Честное слово.

– Бекке понадобится моя помощь. Мне следует остаться с ней.

Эллиотт кивнул и присел на кровать рядом со мной.

– Жалко. Я быстро привыкаю к твоему присутствию, – он протянул мне мобильный и открыл групповой чат с Сэмом и Мэдисон. – Они забросали меня сообщениями, беспокоятся о тебе. Я сказал Мэдди, что утром ты ей позвонишь.

– Как ты догадался? – спросила я. – Приехать в дом на Джунипер-стрит?

– После того как я тебя подвез и поехал домой, меня не покидало нехорошее предчувствие. Чем дальше я уезжал от дома Мейсонов, тем сильнее оно росло. Я не мог от него отделаться. Приехав к дому тети Ли, я развернулся и поехал обратно. Вернулся к дому Мейсонов, увидел там синие и красные полицейские огни и выскочил из машины, даже дверь не закрыл. Просто побежал. Когда я увидел кровь… я так перепугался, Кэтрин. Попытался прорваться в дом, звал тебя по имени. Тут меня увидел мистер Мейсон и сказал, что с тобой все в порядке, но ты куда-то убежала. Я поехал прямиком на Джунипер-стрит, знал, что найду тебя там.

Я обняла Эллиотта и прижалась щекой к его груди.

– Ты вернулся.

– Я ведь обещал тебе, что вернусь. А теперь, когда я все знаю…

– Теперь, когда ты все знаешь… – повторила я.

Он вздохнул и потупился. Я так долго его отталкивала, а теперь, когда у него есть причина уйти, мне было еще труднее его отпустить. И все же, если Эллиотт решит меня бросить, я не стану его винить. Я и сама с трудом могла принять то, что произошло в подвале, и не могла себе представить, как все это воспринял Эллиотт.

– Скажи это, – проговорила я.

– Ты могла бы все мне рассказать. Жаль, что ты не доверилась мне раньше.

– Это был секрет.

– Да уж, ты определенно умеешь их хранить.

Я выпустила Эллиотта и обхватила себя за плечи.

– Это была не моя тайна.

Он потянулся ко мне.

– Я даже не знаю, как воспринимать все случившееся. Пресли мертва. Твоя мама…

– Это не она.

Эллиотт кивнул, но я видела по глазам: ему трудно отделить мамочку от других личностей, обитавших в ее голове.

– Мамочка уже давно не в себе. Сейчас, оглядываясь назад, я вообще не уверена, была ли она когда-то здорова. В трудные периоды жизни она замыкалась в себе, погружалась в депрессию и могла по нескольку дней не вставать с постели. Папа пытался ее защитить, пытался оберегать меня. Когда его не было дома, я это видела. Я всех их видела, но лишь ненадолго, хотя в то время не осознавала, что именно вижу. После смерти папы они стали сильнее, и гостиница стала идеальным мостом, по которому они вышли наружу. Когда появились Дюк и Поппи, такие разные, с собственными именами, не похожие на мамочку, я испугалась. Я ничего не понимала и чем больше пыталась говорить с мамочкой, когда она была Дюком или Поппи, тем хуже ей становилось. Когда я ей подыгрывала, личности с каждым разом оставались все дольше и дольше, но ее поведение было более предсказуемым. Поначалу я никому ничего не говорила из страха, что мамочку заберут, но теперь понимаю… Я любила Алтею и Поппи и хранила секрет мамочки, чтобы не потерять их. А теперь Пресли мертва, и я потеряла их всех.

Эллиотт потер затылок.

– Это не твоя вина, Кэтрин.

– Тогда чья же?

– Почему непременно кто-то должен быть виноват?

– Если бы я помогла мамочке получить помощь, Пресли сейчас была бы жива. Но мне казалось, что можно оставить все как есть. Я думала, что сохраню и то, и другое. Буду рядом с тобой и защищу гостиницу, чтобы мамочка и дальше могла там жить, – я подавила рыдание. – А теперь я ее потеряла. Она виновна в убийстве, и все из-за моего эгоизма.

Эллиотт усадил меня к себе на колени, и я прижалась щекой к его груди.

– Из всех моих знакомых ты последняя, кого можно обвинить в эгоизме. И ты храбрее, чем я думал.

– В конечном счете это не важно. Я не смогла их спасти. Даже не смогла попрощаться.

– Мы можем поехать и увидеть твою маму, ты же знаешь. Мы можем ее навещать.

– Это будет просто мамочка.

– Но, Кэтрин, разве это плохо?

Я покачала головой.

– Ты не понимаешь.

– Нет, но очень стараюсь понять.

– Тогда пойми вот что. Все, кто мне дорог, либо страдают, либо умирают.

– Только не я.

– Пока что.

– Кэтрин, – Эллиотт вздохнул. – Тебе нужно отдохнуть.

Он закрыл глаза и устало потер переносицу.

Я слышала в его голосе отчаяние, потребность мне помочь, все исправить, но сегодня я впервые собиралась самостоятельно выбираться из груды пепла, оставшейся от дома на Джунипер-стрит.

– Что ты должна была делать? Расскажи ты кому-нибудь – сразу лишилась бы дома и матери. В итоге ты хранила молчание и жила в аду, а твоя мать не могла получить необходимую ей помощь. Ты была права, Кэтрин, и я никогда не устану это повторять. У тебя не было выбора. Не делай вид, что он у тебя был.

– И посмотри, что получилось в результате.

– Ты здесь, со мной, и в безопасности, – в голосе Эллиотта проскользнули нетерпеливые нотки, как будто его сердило, что я не понимаю очевидных вещей. – Знаешь, окружающие два года твердили мне, что нужно тебя забыть, но я все равно за тебя боролся. Когда я наконец вернулся сюда, ты меня ненавидела, но я все равно не сдавался. Ты хранила свои секреты, отталкивала меня, постоянно твердила, что после выпускного мы неизбежно расстанемся, но я продолжал бороться. Когда я открыл дверь в ваш подвал, я не знал, что ждет меня внизу, но все равно спустился по ступенькам в темноту. Меня трудно напугать, Кэтрин, но пока я шел по коридору, меня трясло от страха. Я боялся того, что могу увидеть, повернув за угол. Такой же страх у меня вызывает необходимость уехать из Дубового ручья без тебя, – он крепко сжал мою руку. – Я знаю твой секрет, и я все еще здесь. Я хочу всегда быть рядом с тобой и сделаю ради этого что угодно.

Я плотно сжала губы.

– Хорошо.

– Хорошо? – переспросил Эллиотт едва ли не по складам.

Я кивнула.

– И что конкретно это значит?

– Бейлорский университет. Тебя ждут на собеседование, помнишь?

Эллиотт нервно рассмеялся.

– Да, помню, но… Ты поедешь со мной?

Я дернула плечом.

– Миссис Мейсон сказала, что я могла бы получить грант на обучение или стипендию. Можно взять кредит, чтобы выплатить недостающую сумму. Я могу найти работу, я не боюсь тяжелой работы. Я…

Эллиотт крепко меня обнял. Его руки дрожали, он хрипло вздохнул и прижался лбом к моему виску.

– С тобой все в порядке? – прошептала я, прижимаясь к нему.

– Теперь да, – он выпустил меня и быстро вытер щеку тыльной стороной ладони. Глубоко вздохнул и выдохнул, нервно усмехнулся. – Все это время я боялся, что потеряю тебя.

Я несмело улыбнулась.

– Но ты все равно за меня боролся.

Эпилог

Кэтрин

Мамочка смотрела на сидевшего напротив нее Эллиотта. На ней был комбинезон цвета хаки, на нагрудном кармане которого чернело несколько цифр. Зал, в котором мы находились, имел форму восьмиугольника, в каждом сегменте которого было прорезано большое окно. Сорок или около того пластиковых стульев стояли вокруг семи круглых столов, расставленных по помещению. Большинство столов были незаняты, лишь за одним сидели мужчина и женщина, а напротив них еще одна пациентка в комбинезоне, выглядевшая очень взволнованной.

– Тебя долго не будет? – спросила мамочка.

– Дорога занимает семь часов в одну сторону. Я буду приезжать на каникулах, – пообещала я.

Мамочка обернулась и поглядела на Карлу, медсестру, стоявшую между дверью и торговым автоматом.

– Хотите перекусить? – предложил Эллиотт, вставая. – Принесу нам чего-нибудь.

Он встал, и ножки его стула скрипнули о вымощенный плиткой пол. Эллиотт прошел через зал, поздоровался с медсестрой, потом оглядел меню автомата, выбирая, что купить. Он стоял, повернувшись к нам боком, чтобы видеть меня боковым зрением и вмешаться, если потребуется.

– Я здесь, ты уезжаешь учиться, а кто же присмотрит за гостиницей? – спросила мамочка, ерзая на стуле.

– Мамочка, гостиницы больше нет, помнишь?

– Точно, – пробормотала она, откидываясь на спинку стула. Она постоянно пыталась вернуться в мирок, который мы создали в доме на Джунипер-стрит, не реже двух раз за одно посещение. Наверное, она надеялась, что я стану вести себя, как раньше. Однако врач сказал, что нельзя потворствовать ей и поощрять ее фантазии. – Ты решила все вопросы со страховой компанией?

Я кивнула.

– На прошлой неделе они прислали чек. Он покроет учебу в университете, и еще немного останется. Спасибо, что подписала бумаги.

Мамочка сделала попытку улыбнуться, но улыбка на ее лице смотрелась неестественно.

– Ты можешь поблагодарить своего папу. Именно он настоял… – заметив выражение моего лица, она умолкла. – Неважно.

– Думаю, хорошо, что ты по-прежнему с ним говоришь.

Мамочка огляделась по сторонам и подалась вперед.

– Все нормально. Мы никому не скажем. Не беспокойся.

– О чем ты?

Мамочка посмотрела на идущего к нам Эллиотта и снова выпрямилась.

– Ни о чем.

Эллиотт положил на стол три пакета.

– Кукурузные чипсы и соленые крендельки. Не слишком богатый у них тут выбор.

Мамочка разорвала красный пакет и стала шумно жевать. Я видела тень Поппи, когда мамочка ела, и гадала, живет ли еще эта маленькая девочка в глубинах сознания мамочки. Врачи психиатрической больницы в Вините, штат Оклахома, старались избавиться от Алтеи, Поппи, Уиллоу, кузины Имоджен, дяди Жаба и особенно от Дюка. Нам строго запрещалось разговаривать с этими личностями. Я посмотрела на установленные под потолком камеры, а Эллиотт накрыл мою ладонь своей.

– Время, – сказала медсестра.

– Тебе нужно уходить? – спросила мамочка.

– У Эллиотта скоро начинаются футбольные тренировки. Нам пора.

Мамочка глянула на Эллиотта и оскалилась.

– Мамочка, веди себя хорошо.

Эллиотт встал.

– Я о ней позабочусь, Мэвис.

Мне часто приходилось видеть, как мамочка исчезает, а вот Эллиотт не привык видеть, как она меняет личины. Мамочки сейчас здесь не было.

– Карла! – позвала я, вставая.

Дюк злобно уставился на меня, раздувая ноздри.

Карла повела мамочку в палату, а мы пошли к выходу. Я привыкла, что мамочка никогда не прощается: всякий раз, когда приходило время нам с Эллиоттом уходить, появлялся Дюк. Я надеялась, что появится Алтея, и мы с ней попрощаемся, но один лишь Дюк оказался настолько силен, что противодействовал лечению.

Мне показалось, что Эллиотт нервничал, пока мы шли к выходу. Он толкнул створки двойных дверей, поморщился от яркого солнца, и это напомнило мне день, когда мы познакомились, только теперь Эллиотт держал меня за руку, а не бил кулаком по дереву. Под нашими ногами шуршал гравий, пока мы шли к «Крайслеру»; Эллиотт улыбнулся и распахнул передо мной дверь автомобиля.

Багажник и заднее сиденье были под завязку набиты коробками – по большей части они принадлежали Эллиотту. Я забрала из дома Мейсонов большую часть своих вещей и музыкальную шкатулку, но все остальное сгорело при пожаре. Остались только сделанные Эллиоттом фотографии, на которых я была вместе с папой, но их я надежно упаковала в одну из своих четырех коробок.

Пока мы навещали мамочку, «Крайслер» нагрелся на ярком солнце, и первым делом Эллиотт включил кондиционер на полную мощность. Через минуту прохладный воздух заполнил салон, и Эллиотт откинул голову на спинку сиденья, вздохнув с облегчением. Обитые велюром сиденья приятно щекотали мои голые ноги, загоревшие благодаря частым купаниям в бассейне Янгбладов, хотя до бронзовой кожи Эллиотта мне было еще далеко. Я взяла его за руку, и наши пальцы переплелись.

– Что? – спросил он.

– Мы уезжаем, – ответила я. – И, раз теперь на твоей машине нет ограничителя скорости, дорога не займет у нас неделю.

Эллиотт сжал мою ладонь.

– Верно. Мы будем на месте к ужину, – он указал вниз. – Сунь руку под сиденье. Я приготовил тебе кучу внеклассного чтения.

Я улыбнулась, гадая, что он задумал. Просунув руку под сиденье, я нащупала там коробку из-под обуви.

– Что это? – Я поставила коробку себе на колени и открыла крышку. Внутри лежала пачка конвертов, на каждом из которых стояли адрес и имя тети Ли. – Письма твоей тете?

– Открой верхний. Они разложены по порядку.

Я разорвала толстый конверт и достала четыре листа, вырванные из тетради: слева у каждого осталась неровная бахрома. Я сразу узнала почерк Эллиотта. Вверху стояли мое имя и дата – это был день смерти моего папы. Письмо начиналось с извинений.

– Эллиотт, – тихо проговорила я. – Неужели это?..

– Письма, которые я тебе написал, пока сидел под домашним арестом. Сначала я писал по письму в день, потом стал отправлять по два-три в неделю, и так до самого дня моего возвращения.

Я посмотрела на него, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы.

– Эллиотт…

– Все это время я думал, что ты их получала, – сказал он.

– Твоя тетя мне их не передала.

– Это поэтому, что она их тоже не получала. Моя мама вообще их не отправляла. Она вернула мне их вчера вечером. Прощальный подарок, дополненный извинениями длиною в час.

Я пробежала глазами исписанную страницу.

– Держу пари, твоя мама внимательно изучила эти письма.

– Я страшно разозлился. Но, по крайней мере, она мне их вернула. Теперь ты знаешь.

– Что знаю?

– Что я пытался сдержать обещание.

Я плотно сжала губы, стараясь не улыбаться. Эллиотт выехал с парковки, повернул и выехал на дорогу. Сделал глоток газировки.

– Прочитай их вслух, пожалуйста. Тогда у меня будет ощущение, что я перечитываю свой дневник.

Я кивнула и начала с самого верхнего письма.

30 июля

Дорогая Кэтрин,

Мне так жаль. Я не хотел уезжать. Моя мама сказала, что я больше никогда не смогу вернуться, если сейчас не уеду с ней. Мне не следовало уезжать. Я так зол, что попался на эту удочку. СТРАШНО зол. Злюсь на нее, на себя, на весь мир. Я понятия не имею, что с тобой случилось, все ли у тебя хорошо, и это меня убивает. Пожалуйста, пусть у тебя все будет хорошо. Прошу, прости меня.

Знаю, когда ты не волнуешься за папу, ты ненавидишь меня. Мне следовало находиться сейчас рядом с тобой. Это меня убивает. Ты где-то далеко, думаешь, что я тебя бросил. Ты понятия не имеешь, куда я уехал, и пытаешься понять, почему я не попрощался. Ты – последний человек в мире, которого мне хотелось бы обидеть, а я сейчас в трех часах езды от тебя и не могу с тобой связаться. Чувствую себя беспомощным. Пожалуйста, не нужно меня ненавидеть.

С тех пор как мы вернулись домой, мои родители ссорятся, не переставая, пока я делаю вид, что лег спать. Мама боится, что я захочу остаться в Дубовом ручье, если сближусь с тобой. По правде говоря, она не ошиблась: я действительно хочу остаться в Дубовом ручье. Я собирался попросить тетю Ли и дядю Джона позволить мне жить у них, потому что при мысли о том, что нужно будет собирать вещи и уезжать, оставить тебя, у меня внутри все переворачивалось. И вот я здесь. Все случилось так быстро, а ты, наверное, меня ненавидишь.

Если это так, я сделаю все, чтобы ты меня простила. Все тебе объясню, даже если придется повторять одно и то же сотни раз. Какое-то время ты будешь обижаться на меня, я понимаю, но я не сдамся.

Я попрошу прощения столько раз, сколько придется, пока ты не поверишь мне. Наверняка ты будешь на меня сердиться и наговоришь мне гадостей, и я все выслушаю, потому что знаю: когда ты меня поймешь, все будет хорошо. Ладно? Пожалуйста, пусть у тебя все будет хорошо.

Знай, я никогда бы не бросил тебя одну вот так. Сначала ты будешь на меня злиться, но ты мне поверишь, потому что знаешь меня. Ты меня простишь, я вернусь в Дубовый ручей, и мы пойдем на студенческий бал. Ты будешь смотреть, как я играю в футбол, мы промочим обувь в ручье, будем качаться на качелях в парке и есть бутерброды, сидя на качелях у тебя на крыльце. Потому что ты меня простишь. Я тебя знаю и уверен: все будет хорошо. Я буду повторять эти слова, пока снова не увижу тебя.

– Ладно, – сказал Эллиотт, морщась. – Я все вспомнил. Письма вовсе не такие романтичные, как мне казалось.

– Нет-нет! – воскликнула я. – Мне очень нравится. Это… удивительно, Эллиотт. В смысле, у меня разрывается сердце, когда я читаю, как ты мучился, но ты был прав. Во всем прав.

Эллиотт скосил на меня глаза и застенчиво улыбнулся.

– Вроде того.

Он взял мою руку и поцеловал.

– Хочешь, я еще почитаю? – предложила я.

– Не обязательно читать вслух. По крайней мере, не читай те, что написаны до моего неудачного побега в Дубовый ручей. Последующие письма уже не такие мрачные и однообразные. Думаю, их я смогу послушать.

Я перебрала конверты, потом посмотрела на Эллиотта.

– Тут по меньшей мере сотня писем.

– И это только первая коробка. Не могу поверить, что мама их не отправляла, но еще больше меня удивляет, что она их сохранила.

– А меня удивляет, что она тебе их вернула. Она рисковала, поступив так накануне нашего отъезда, ведь ты мог впасть в ярость.

– Полагаю, это жест доброй воли с ее стороны. Этакий способ извиниться.

– Ничего, если я не буду с тобой разговаривать, пока читаю письма? Ты не обидишься?

Эллиотт фыркнул.

– Вперед. Они все здесь, а у нас впереди долгий путь.

У меня закружилась голова при мысли о том, что теперь я смогу читать мысли Эллиотта, в то время когда его самого не будет рядом.

– До чего у тебя счастливый вид. А я так страдал, записывая все это, – поддразнил меня Эллиотт.

Я вспомнила, как сильно скучала по нему и как сердилась, не зная, куда уехал Эллиотт. Долгие ночи в одном доме с мамочкой, длинные дни в школе. Но ведь и Эллиотту пришлось несладко, пока он жил вдали от меня. Мысль о том, что я страдала не одна, принесла мне определенное удовлетворение, и я задумалась, хорошо это или плохо.

– Просто я знаю, чем закончилась эта история, – попыталась оправдаться я.

Эллиотт улыбнулся. Таким довольным я его еще никогда не видела.

– Это еще не конец. Мы еще даже до середины пути не добрались.

«Крайслер» свернул на скоростную магистраль, и мы поехали на юг, к границе Оклахомы и Техаса. В Бейлорском университете меня ждали новое общежитие, новая соседка по комнате и новая жизнь. Здание, в котором помещались атлеты, находилось недалеко от Брукс Резиденшл, где предстояло жить мне. Денег от страховки за гостиницу должно было хватить на оплату всего четырехгодичного обучения, а Эллиотт получил стипендию. Худшее осталось позади.

Я поставила коробку из-под обуви между сиденьем и дверью, достала с заднего сиденья свою музыкальную шкатулку, поставила себе на колени, завела и стала смотреть, как балерина медленно кружится под знакомую мелодию. Этот мотив всегда помогал мне расслабиться. Поудобнее пристроив на коленях шкатулку, я приготовилась читать письма Эллиотта.

– Все в порядке? – спросил Эллиотт, сжимая мою руку.

Я улыбнулась ему. Солнечные лучи проникали сквозь оконное стекло, согревая меня.

– Просто я взволнована и, пожалуй, немного устала.

– Тебе не обязательно читать письма прямо сейчас. Отдохни. У нас полно времени.

Я откинула голову на подголовник, веки налились тяжестью.

– Обещаешь?

Эллиотт поднес мою руку к губам, поцеловал костяшки пальцев и кивнул. Он снова сосредоточился на дороге, а я заснула, убаюканная мелодией музыкальной шкатулки.

Слова благодарности

Спасибо, Элизабет Диринуотер, за то, что нашла время и рассказала мне о своем детстве, о трудностях, которые тебе пришлось преодолеть, и о том, как ты справлялась с последствиями в дальнейшем. Твои рассказы и точка зрения открыли мне глаза на очень многие вещи, сделали эту книгу лучше. Более того, я сама изменилась к лучшему.

Я благодарна Мисти Хорн за экспертное мнение о приютах и системе социальной опеки над детьми. А главное, спасибо, что ты занимаешься с детьми из приютов. Благодаря тебе я познакомилась с «Национальной ассоциацией CASA» и CASAforchildren.org; эта ассоциация благодаря местным программам и сотрудничеству с властями штата поддерживает назначенных судом адвокатов-добровольцев, чтобы все дети США были защищены от насилия, жили в безопасности, имели постоянный дом и получали возможность преуспеть в жизни.

И, как всегда, спасибо моему мужу Джеффу. Я никогда не воспринимала твою поддержку и любовь, как нечто само собой разумеющееся. Спасибо, что всегда веришь в меня, спасибо за твое огромное терпение. Спасибо моим детям за отзывчивость. В вас вся моя жизнь!