Храните вашу безмятежность Коростышевская Татьяна
— Десять минут.
Дно улицы было однообразным. Но все равно гораздо интереснее привычных ступенек. Времени я не засекала, но вряд ли у меня ушло больше восьми минут, чтобы пересечь ее из конца в конец. Я помахала Мауре, выпрыгнув по-дельфиньи, и погребла по второму кругу. Его я чуть удлинила, выскочив в более широкий транспортный канал. Там сновали гондолы, так что пришлось ретироваться и при третьем круге быть осторожнее.
— Ванна готова, — сообщила Панеттоне, голова которой была обернута банным полотенцем.
— Еще пару раз.
— Не устала?
— Разве можно устать от плавания?
Через час я сидела на кухне с таким же, как у Панеттоне, тюрбаном на голове, пила горячий сладкий отвар с хрустящим печеньицем и чувствовала, как приятно ноют натруженные мышцы.
— Значит, экзамен уже завтра?
— Да. — Маура вздохнула. — Мне так жаль, что все заканчивается.
— А мне — что я украла наше время нелепой лихорадкой.
— Как будто ты властна над болезнью.
— Не прояви я слабости, не жалей себя, а отправься сразу в школу…
— Какие пустые сожаления! Хватит рассиживаться, нам нужно заниматься.
— В последний день? — Я сдернула с волос полотенце и запустила его под потолок. — Надо пошалить напоследок.
Рассудительная Панеттоне уточнила, что именно я подразумеваю под шалостями.
— Мы пойдем гулять. В Аквадорате вечный праздник, и нынче мы откусим от него свой кусочек. Ах, милая, как там весело, какие там нарядные люди, громкая музыка, ловкие циркачи! Я покажу тебе чернокожего синьора, который глотает вот такенную, — я показала руками размер, — шпагу и вытягивает ее изо рта без малейших усилий, а другой мавр плюется огнем.
— Я видела такое представление на балу. Если бы меня удосужились спросить, я бы предпочла отправиться посмотреть на путтана.
— Оливия! Точно. Мы можем посетить ее «Райское местечко» на Рива дельи Скьявони.
— Карло нас не отпустит.
— Мы ему не жена! То есть ты и пока, — поправилась я быстро. — И к тому же Такколо нужно выспаться перед экзаменом. Давай оставим ему записку, чтобы не волновался, и уйдем потихоньку еще до того, как он вернется домой.
— Пиши ты, — велела Маура. — И наври, что мы идем гулять под присмотром князя Мадичи, Карлитто ему доверяет.
Я побежала в кабинет за пером и бумагой. Панеттоне тщательно обернула кастрюлю с ужином, чтобы она не остыла.
Оделись мы быстро и опомнились только на пороге. Гондолы у нас не было.
— Где твои служанки, когда они так нужны? — сварливо спросила я, поправляя потертую маску Арлекина.
— А где гондола твоего чудовищного князя?
— Гондола ему требовалась только для ночных серенад, и кое-кто, на кого мы не будем указывать пальцами, — я ткнула пальцем в пышную грудь Мауры, — запретил ему мне петь.
— Как приятно, когда твои женщины ждут твоего возвращения на пороге, — сообщил Карло Маламоко, орудуя веслом.
— Такколо!
— Карлитто!
Воскликнули мы одновременно, но дальше я успела первая:
— Это все она придумала!
— Нет, она. Милый, мне не пришло бы в голову тебя обмануть…
— Договоримся так, — строго проговорил Маламоко, закрепляя конец в швартовом кольце. — Сначала вы меня кормите, а потом я решаю, кого из вас и в каком порядке прощать.
Мои бормотания о том, что в вымаливаниии прощения у некоей пышногрудой блондинки есть передо мной преимущества, обращены были к небесам. Маура уже хлопотала, накрывая на стол, а непреклонный Карло выражал непреклонность раздраженным передвиганием мебели наверху. Он поднялся переодеться.
— Ну что ж, рагацце, — сказал он после ужина, — шалости так шалости. Как говорит мой батюшка, перед смертью не надышишься. Выучить что-то сверх того, что мы уже успели, нам до завтра вряд ли удастся.
— Мы поплывем в город? — ахнула я.
— Не в этих нарядах, — улыбнулся Карло. — Помогите. Я привез вам кое-какие подарки.
Втроем мы затащили с его гондолы довольно большой сундук.
— Какая знакомая резьба, — протянула Маура, проводя по его крышке пальчиком.
— Экселленсе велел Ночным господам прихватить его из гардеробной во дворце дожей.
— Милый Лукрецио! — Я отбросила крышку. — Он о нас позаботился.
Там были десятки платьев, и маски, украшенные перьями и драгоценностями, и туфельки с пряжками, и вышитые золотой канителью башмачки. Одежды хватило на всех с избытком. Карло, оставшись в мужском костюме, набросил поверх плащ и надел кошачью маску Ньяга, мы с Маурой оделись Дамами, я — алой с золотым, она — черно-белой. Кажется, у этой дамы было отдельное имя — Домино.
— А что экселленсе просил передать мне на словах? — спросила я уже в гондоле.
Маска Кошки блеснула в лунном свете, из-под нее донесся вздох:
— Ты уверена, что хочешь об этом знать?
— Чезаре мне изменяет? С кем? С Паолой?
— С Ангелой. Он велит одевать ее в наряды догарессы и каждую ночь запирается с ней в вашей спальне.
— Какой кошмар! — ахнула Маура.
— Слуги уверены, что таким образом Чезаре пытается утолить тоску по доне Филомене.
— Небольшое утешение, — сказала я зло. — Что вампирам удалось прознать о прочем? Артуро?
— С этим все чисто, то есть похоже на правду. Отходные молитвы над телом синьоры Муэрто прочел лично кардинал, гроб отправили в портшезе на пристань. Коппальди взошел на борт… Черт, князь не сказал мне названия борта.
— Это важно?
— Не знаю! Но я должен был уточнить. Эта Лукреция…
— С этого места, — тонким голоском, о который можно было порезаться, попросила Маура, — поподробнее. Нашего Маламоко принимала сестра его сиятельства?
«Наш Маламоко» глухо ответил «да». Его тоненько спросили, хороша ли княгиня. Я решила прийти на помощь другу:
— Лукрецио говорил, что они близнецы. Представь себе женскую ипостась чудовищного князя и прекрати ревновать.
— Князь красавчик! — начала Панеттоне в запальчивости, но осеклась под тяжелым взглядом «супруга».
Я подумала, что им поскорее надо пожениться и завести малышей, потому что от их бесконечных сцен мне впору выть.
Видимо, загадочная Лукреция все же не оставила Карло равнодушным, потому что против посещения Рива дельи Скьявони с веселыми местечками на ней он ни словом не возразил.
Мы оставили гондолу в длинном ряду таких же глянцево-черных лодок у городского причала. Маура взяла под руку меня, чтобы кое-кто помучился небрежением. И мы медленно пошли вдоль пристани, дивясь нарядному многолюдию, вычурной отделке зданий и тому, насколько здешнее веселье было гуще и крикливее, чем на пристойных центральных площадях Акводораты. Карло брел за нами следом.
— Путтана! — вдруг вскрикнула Маура, резко остановившись.
— Тише! — Я испуганно осмотрелась. — Разумеется, путтана, их здесь довольно много. Не собираешься же ты каждой сообщать, кем именно она является?
— Путтана Раффаэле, — уже тише пробормотала Панеттоне и кивнула на лодки. — Сама посмотри.
Я проследила жест. На волнах внизу покачивалась алая с золотом гондола. Та самая. Маламоко нам это подтвердил.
«Ах, будь с нами малышка-маджента, — подумалось мне, — эта посудина уже полыхала бы, подняв столб пламени до неба».
Маура не думала. Она подобрала с мостовой кирпич и, перегнувшись через парапет, отпустила его. Раздался треск.
— Бежим!
Расхохотавшись, мы взялись за руки и припустили куда глаза глядят.
Наша крошечная месть наполнила меня беззаботной радостью. Карло нагнал нас в переплетении переулков, мы как раз вполне успешно отбивались от ухаживаний двух нетрезвых синьоров самой материковой наружности. По-аквадоратски поклонники не разумели, поэтому переспрашивали, куда именно предложили им проследовать прелестные синьорины. Мы хохотали как ненормальные. Маламоко пообещал нас отшлепать, потом перешел на гортанную чужеземную речь и что-то пообещал синьорам. Провожая две понурые фигуры взглядами, мы с Маурой решили, что Такколо только все портит.
Панеттоне захотела копченых мидий, я — танцевать. Торговец насыпал лакомство в бумажный пакетик, и я потащила друзей туда, откуда доносилась музыка. Здесь терзал виолу уличный музыкант, терзал истово, но ритмично. Я влилась в хоровод, подпрыгивала, крутилась на месте, поднимала локти, чтобы исполнить парную фигуру с тем, кто оказывался под рукой.
Когда я, раскрасневшаяся и удовлетворенная, вернулась к друзьям, Маура, уже расправившись с мидиями, любовалась разноцветными сахарными леденцами на лотке разносчика.
Карло заплатил за зеленую лошадь с непропорционально большой головой, и Панеттоне, приподняв маску, обезглавила несчастное создание с первого укуса.
— Мы хотели навестить Олимпию, — вспомнила я. — Она говорила, что обитает в «Райском местечке». Такколо, только не начинай стонать о приличиях и прочем в таком роде.
— Он не начнет, — успокоила меня Панеттоне, разворачивая фунтик с жареными креветками. — Карлитто уже с четверть часа наблюдает вон за тем домом и всячески сдерживается, чтоб не устремиться туда. Вывеску с такого расстояния мне не прочесть, но первая буква явно «Р».
Маламоко вздохнул:
— Просить вас подождать снаружи — безнадежное дело?
— Мне послышалась вопросительная интонация? Правильно так: просить нас подождать снаружи — безнадежное дело. — Взяв обоих друзей под руки, я зашагала к «Р» и тихонько шепнула Мауре: — Притормози, милая, тебя скоро вырвет от этой мусорной еды.
У входа в «Райское местечко» стояли на страже обнаженные по пояс мавры с золотыми алебардами. Я ощутила робость и сделала вид, что глазею вовсе не на чернокожих красавцев, а на финиковую пальму в кадке. На пальме почему-то висело яблоко, явно из воска, а ствол обвивала зеленая плюшевая змея. Рай! Точно. Значит, это у нас древо познания добра и зла, на нем — запретный плод и змей-искуситель тоже. Так себе решение. Потому что тогда нужно идти дальше и вместо пары алебардщиков ставить святого Петра с ключами. А это уже попахивает святотатством.
Что говорил страже Маламоко, я не слышала, но алебарды разошлись в стороны и мы ступили на красную дорожку. Маура шелестела своим фунтиком, а я радовалась тому, что на мне маска и окружающие не видят мою отвисшую от удивления челюсть. «Райское местечко» изнутри было полностью отделано белоснежным карерским мрамором. Здесь журчали мраморные фонтаны, на второй этаж возносились мраморные лестницы, мраморные скамьи и столы стояли у стен, короткие туники синьорин тоже сверкали белизной, и их белоснежные волосы (парики, абсолютно точно парики) возвышались подобно мраморным башенкам.
Одна из таких синьорин проводила нас к стенному алькову, мрамор которого прикрывали расшитые парчовые подушки. Карло шепнул ей что-то на ухо и обратился к нам:
— Развлекайтесь, рагацце, я ненадолго отлучусь.
И он ушел. Нам принесли вина, сушеных фиников и засахаренных орехов в золоченой вазе. Мауру отсутствие супруга не опечалило. Она сняла маску.
— Дож здесь!
— Да ну?
— Ну да. Если бы ты меньше засматривалась на голых мужчин, заметила бы вон тех мужчин, — подбородок с ямочкой указал направление, — одетых.
Повернув голову, я внимательно осмотрела четверку синьоров в соседнем алькове, даже не одетых, а переодетых. Переодетых гвардейцев. Это была дворцовая стража.
— Моя драгоценная Львица… — Олимпия появилась из-за альковных занавесей подобно дивному видению. Ее туника была длинной, волосы свободно спадали на спину и были обычного человеческого цвета.
Мы с Маурой поздоровались, и хозяйка уселась на лавку между нами.
— Синьоринам не нравится вино?
— У синьорин завтра экзамен, поэтому нынче они блюдут трезвость, — пояснила я.
Маура задумчиво жевала, чередуя соленые креветки с засахаренными орехами. Пить ей явно хотелось.
Олимпия подозвала девицу-служанку, и нам принесли хрустальный кувшин, в котором среди обломков льда плавали дольки фруктов, лиловые ягоды и звездочки бадьяна.
— Сангрия, — улыбнулась хозяйка, — ее готовят у меня на родине. Да, милые, я не из ваших мест.
По цвету напиток походил на вино, на вкус же был сладким и пряным.
— Иногда, — шепнула Олимпия с видом заговорщицы, — даже не иногда, а довольно часто, мои девушки пьют сангрию, чтоб не терять головы за работой.
— Очень предусмотрительно, — похвалила я. — И вкусно.
— Тебе пригодились мои советы?
Я кивнула на Панеттоне.
— Дона да Риальто изучила рекомендованные вами книги.
— О да, драгоценная хозяйка, если бы вы соизволили уделить мне немного времени…
Путтана видом своим выражала внимание и добродушную готовность к беседе. Поэтому я позволила себе встать со скамьи.
— Вынуждена ненадолго отлучиться, дамы.
— Туалетные комнаты наверху, — сообщила Олимпия. — Если начнешь плутать, спроси любую из свободных девиц, тебя проводят.
— Благодарю. — Поправив маску, я поднялась по мраморным ступеням, преодолевая довольно плотную толпу гостей.
Второй этаж планировкой походил на первый, с тем лишь различием, что здесь по центру был установлен фонтан, струи которого цветом на воду не походили. Некоторые гости наполняли под ними свои бокалы. Я подумала, что решение остроумное и что если мне когда-нибудь предстоит заниматься подготовкой торжества, я тоже могла бы установить в обеденной зале похожий фонтан. И даже не винный, а, например, шоколадный.
Альковы здесь тоже были заняты, и за некоторыми плотно задернутыми занавесями происходили уже отнюдь не беседы. Меня это не интересовало, впрочем, как и поиски туалетных.
Чувствуя себя невидимкой, я осмотрела зал.
Альков дожа был отделан золотисто-алым бархатом. На круглом столике стояла батарея оплетенных бутылей и такое громадное блюдо с фруктами, что походило скорее на таз. Его серенити был в неофициальном черном камзоле, расстегнутом на груди, кружево сорочки выплескивалось поверх шелка пенными волнами. При доже была свита, с десяток синьоров разной степени опьянения, несколько дам приличных, в строгих темных платьях и полумасках, путтана числом три, с обнаженными грудями и подведенными кармином сосками, и рыжеволосая дона, в которой я без труда узнала Ангелу. Горничная сидела прямая как мачта, сжимала на коленях руки и, кажется, стремилась ало-золотым роскошным платьем слиться с отделкой алькова.
— Выпьем, рыженькая? — нетрезвый шепот над ухом заставил меня вздрогнуть.
Я посмотрела на бокал у своего носа.
— В фонтане набрал, блондинчик?
Синьор расхохотался и зазвенел бубенчиками, густо нашитыми на его костюм.
— Не хочешь — не надо. — Он сдвинул маску и стал хлебать вино, заливая подбородок.
Какая гадость. Я перевела взгляд в сторону компании дожа. Чезаре беседовал с сидящим подле него синьором, Ангела скучала. Забавно, но ее платье в точности походило на то, что было сейчас на мне. Маска тоже изображала Аквадорату, но была более вычурной и украшена перьями. Именно в этой личине синьор первый и единственный Черпальщик посещал тайное общество «Корона и кристалл», ну или как оно там называлось. Я подумала, что, умудрись я обменяться с горничной масками, дож не заметил бы подмены.
— Рыженькая, — мокро и горячо шепнул позвякивающий синьор, — может, уединимся?
— Зачем? — Я отодвинулась.
Обменяться масками. Какая нелепая идея. Ангела скромна и молчалива, я вполне смогу ею притвориться. Мы с дожем вернемся во дворец, он, по привычке, запрется со мною в спальне, и тогда… что-нибудь произойдет. Я потребую обьснений или развода. Он извинится или станет гневаться. Но что-нибудь произойдет. Потому что стоять и смотреть на тишайшего Муэрто издали, страдать от неопределенности, от ревности, от бессилия я больше не могла.
— Познакомимся поближе…
— Что? — Я посмотрела на собеседника и расхохоталась. — Твоя рачительность обязательно войдет в легенды, синьор скареда. Ты пришел в веселый дом, пьешь, не заплатив за вино, и теперь хочешь получить заодно и бесплатную страсть?
— Ну и ладно, — решил он. — Попробовать все же стоило.
И жадина, звеня бубенчиками, направился к фонтану.
Ангела поднялась с места, поклонилась. Что она говорила Чезаре и что он ответил, слышно не было. Девушка еще раз поклонилась и, выйдя из-за стола, направилась в коридорчик, отделенный от залы занавесью из стеклянных муранских бусин.
Это был шанс. Я пошла следом. Путтана, встреченная мной за занавеской, сообщила, что да, дальше и налево будут туалетные комнаты. Алый подол как раз скрылся за поворотом.
Я поблагодарила путтана и ускорила шаг.
Ангела стояла перед зеркалом и плакала.
— Простите… — Она всхлипнула, уступая мне дорогу к уголку с фаянсовой вазой для неотложных нужд.
— За что? — сдернув с лица маску, требовательно спросила я. — За что я должна тебя простить?
Девушка рухнула на колени, ее плечи сотрясались от рыданий:
— Дона догаресса! Тишайшая! Серениссима!
Она не была виновата передо мной. Это все Чезаре. То есть Ангела так его не смела называть. Это его серенити приблизил ее к себе, возвысив над товарками. Она сама этого не желала. И теперь Ангела — пария, ненавидимая прочими горничными и доной Раффаэле.
— Тишайший тоскует без вас, серениссима, а мои волосы немного напоминают ваши.
— Не реви. — Я подняла ее, дернув под мышками. — Кто тот господин, что сидит сейчас подле его серенити? И, кстати, отдай мне свою маску.
Она подчинилась.
— Синьор Хуан Антонио Гомес Гонсалес.
— Однако сколько имен.
Я протерла от слез ее Аквадорату и примерила перед зеркалом. Сходство казалось полным. Горничная продолжала объяснять:
— Форпост острова Николло прислал сообщение, что на горизонте появилась пиратская эскадра, и его серенити решил побеседовать на эту тему с гостящим у нас караибским корсаром, с этим вот синьором Хуаном.
— Чудесно. Ты в разговоре участие принимала?
— Нет, серениссима, я молчала, и меня никак не представляли.
— Хорошо. — Я протянула ей свою старую маску. — Спустись вниз как можно более незаметно. Там ты найдешь дону да Риальто, на ней костюм Домино, так что ошибки исключены.
— Как прикажет серениссима.
— Скажешь Мауре, что я заняла твое место подле дожа.
— Но…
— Не смей возражать! И постарайся убедить синьорину да Риальто не бежать мне на помощь. Ничего страшного не произойдет в любом случае, в крайнем — мой маскарад будет раскрыт и меня с позором изгонят. Я к этому уже привыкла — и к изгнанию, и к позору. Завтра я встречусь с Маурой и Карлой в «Нобиле-колледже-рагацце». Кстати, пусть они заберут тебя с собой и обеспечат ночлегом. Сегодня возвращаться во дворец не смей.
— Меня накажут.
— Кто, милая? — переспросила я со звенящей злобой в голосе. — Кто посмеет обвинить тебя в следовании приказам серениссимы?
Клянусь, упомяни она в этот момент Голубку Раффаэле, я бы ее ударила, но девушка всхлипнула и пробормотала:
— Никто.
— То-то же! А теперь ступай. Нас не должны видеть вместе.
Она ушла, а я посчитала до тысячи, прежде чем пойти следом.
За столом дожа ничего не изменилось, Чезаре продолжал беседу с корсаром, и мне даже не кивнул, когда я уселась подле него на место Ангелы.
— Хуан, дружище, — говорил он, поигрывая ножкой бокала, — эти сплетни абсолютно нелепы. Аквадората уже многие десятилетия не принимает участия в войнах, по крайней мере, бесплатно.
— При дворе султана Селима к этим, как ты выражаешься, сплетням относятся со вниманием. — Голос синьора Хуана Антонио Гомеса Гонсалеса был хрипл, а тон — дружелюбно-подначлив. — Мои ребятишки, вернувшиеся в город буквально на днях, говорят, Селим готовится отражать совместные атаки рыцарей большой земли и аквадоратских полков.
— Эх, — вздохнул дож печально, — успей мы обменяться посольствами с султанатом, этих недопониманий удалось бы избежать, а сейчас всем не до дипломатии. Артуро… Черт, я хотел предложить секретарю записать, чтоб мы назначили послов ко двору Селима после окончания военных действий.
— Ты потерял Копальди?
— Надеюсь, временно, я без него как без рук. Кстати, это его невеста.
Я пискнула от неожиданности и от того, что его серенити пихнул меня в бок.
— Невеста? — переспросил корсар.
— Синьорина Ангела Инкудине, дочь главы кузнечной гильдии.
Фамилию своей горничной я услышала впервые, но молча кивнула.
— И ты притащил невесту друга в веселый дом? — хрипло расхохотался корсар. — Артуро будет счастлив.
— Главное, чтоб осталась довольна эта синьорина. — Его серенити рассмеялся в ответ и потрепал меня по колену.
— Дож безмятежной Аквадораты решил, по примеру своих материковых коллег, ввести право первой ночи для подданных? — не унимался Хуан.
Я терпела, но сдерживалась уже с трудом. Стронцо Чезаре, дай мне только остаться с тобой наедине…
Время тянулось, у фонтана показывали представление циркачи, рачительный блондин им несколько мешал, заснув прямо на полу.
Собеседники погрузились в какие-то совместные воспоминания, но беседа явно подходила к концу. Дож отвлекался, бросая реплики прочим своим клевретам. Корсар посматривал плотоядно на путтана, сидящую напротив него. Девице внимание льстило, она призывно облизывала губы и выпячивала грудь с карминными точками. Вертлявый юноша в короткой тоге склонился к столу, исполняя томную мелодию на золоченой лире.
— Пойдем, милая, — негромко сказал Чезаре и взял меня за локоть, — его серенити желает отойти ко сну.
Я с готовностью встала. Скоро мы окажемся во дворце. Но у дожа были другие планы. Он втолкнул меня за бусинную завесу и, крепко держа, повел по коридору.
Мы свернули не налево, к туалетной, а в противоположную сторону, где оказалась деревянная винтовая лестница, ведущая на третий этаж.
Итак, право первой ночи? И даже совсем уже не первой. Мой супруг собирался прелюбодейничать в помещении, для этих целей предназначенном. Как рачительно — привезти свою даму с собой, а не платить профессионалке. Как экономно. Как противно!
Отвращения я на самом деле не испытывала. Меня снедало любопытство и нерешительность. Признаться сейчас или подождать? Чего? Того самого, Филомена. Исполнить супружеский долг, а потом — опа! — огорошить стронцо Чезаре правдой.
Этот этаж не был обширен. Лестница вывела нас в узкий коридор с двумя рядами одинаковых дверей. Его серенити дорогу знал, мы прошли коридор почти до конца, прежде чем он уверенно толкнул створку, другой рукой заталкивая меня в комнату.
Спальня с неширокой кроватью, стол у окошка, похожего на чердачное, обилие зеркал. Запрокинув голову, я посмотрела на зеркальный потолок. Чезаре стоял у стола, наливая в бокал воду из кувшина.
— Ну что застыла? — пробормотал он недовольно. — Стели постель.
Порывшись во внутреннем кармане, дож извлек пузырек темного стекла и накапал из него в бокал что-то невероятно противное. По крайней мере, когда его серенити помешал в бокале пальцем и выпил содержимое, его смуглое лицо исказилось гримасой отвращения.
«Афродизиак?» — подумала я равнодушно и сдернула с кровати покрывало.
— Во дворец возвращаться опасно, — сообщил Чезаре, пересекая комнату и ложась на постель. — Утром мне доставят сюда церемониальное облачение, и ты, моя временная супруга, будешь сопровождать меня в «Нобиле-колледже-рагацце».
Я посмотрела на покрывало на полу, на его серенити, пожала плечами. Он и не думал раздеваться. Предполагалось, что Ангела должна его обнажить?
— Погаси свет. — Чезаре смотрел на меня, закинув руки за голову, носки его туфель смотрели в потолок. — Тебе, наверное, нужна подушка?
Она полетела вниз.
— Обещаю, милая Ангела, эта ночь — последняя, которую тебе придется провести на полу. Завтра все закончится, и ты сможешь вернуться к своим привычным обязанностям или к родителям. Синьор Инкудине назначил свадьбу на середину осени, после чего ты войдешь во дворец замужней доной Копальди и займешь пост фрейлины.
Это было любопытно. Они не спали вместе? И про невесту Артуро дож не соврал? Но зачем тогда этот маскарад? Чезаре устроил для себя щит из моей рыженькой Ангелы?
Сколько вопросов. И я немедленно их все задам. Погашу свет и подам голос.
— Ты хорошо со всем справилась, милая, не болтала, не капризничала. В приданое я передам тебе права на разработку серебряного рудника…
Ламп было две: на столе и настенный рожок над резной деревянной панелью. Пока я выбирала, с которой начать, в дверь постучали.
— Открой, — велел дож, приподнявшись.
Я потянула створку. За дверью стоял синьор в костюме чумного доктора.
— Ваша серенити? — раздался равнодушный шепот. — Ах, простите…
Клюв маски шатнулся в сторону, дож отодвинул меня от порога. Быстрая беседа моих ушей почти не достигла. «… Опасность… набережная… незнакомец…»
— Оставайся здесь, — обернулся ко мне Чезаре, — запрись, никому, кроме меня, не открывай. Я скоро вернусь.
И их быстрые шаги удалились. Дверь я заперла.
Итак? Что мне предстоит? Разумеется, брачная ночь. И, к слову, не омраченная супружескими изменами. О, я буду терпелива и вооружена теоретическими знаниями. Как чудесно, что конспекты Мауры были мной прочитаны и что запомнила я их хорошо.
Задув лампы, я стала растягивать шнуровку платья.
Маску я, пожалуй, оставлю. И нижнюю сорочку. Хотя нет, она слишком строга для планируемой авантюры. Чулки, и туфли, и маска, все прочее — долой. Я наброшусь на супруга сразу, как он пересечет порог. Шаг, другой, третий. Разворот, как в танце. Дверь я захлопну ногой, одновременно толкнув стронцо Чезаре на постель. Будет темно. Он ощутит обнаженную плоть, я хрипло шепну «тесоро» и поцелую… Маска помешает. Снять? Успеется. Сначала я скользну пальцами под шелк мужской сорочки, проведу подушечками по груди…
Переполненная воодушевлением и предвкушением, я плюхнулась на кровать, любуясь огоньками Рива дельи Скьявони, отражающимися от зеркального потолка.
«Опасность… набережная… незнакомец…» Чезаре скоро вернется. Сначала я услышу его шаги в коридоре и узнаю их, потом…
Скрипнула, поднимаясь, оконная створка, о подоконник что-то звякнуло, клубы густого дыма закрыли от меня окно, воздух наполнился густой вонью. Я успела вскочить и сделать два шага к двери, прежде чем в голове помутилось и сознание меня покинуло.
Говорили двое. Слов я не понимала, гортанный язык был мне незнаком. Мужчина и женщина. Я открыла глаза. Темно. На голове, кажется, мешок. Руки связаны за спиной, щиколотки перетянуты веревкой. Животу больно, он упирается во что-то твердое. Меня несут, перекинув через плечо, костлявое и узкое, несут вниз головой.
Вдалеке пробили часы. Движение ускорилось. Я опознала слово «гондола», произнесенное мужчиной. Спина больно ушиблась о палубу, плеск весла.
— Не бойся, девка, — прощебетала по-аквадоратски Голубка Раффаэле. — Ты не умрешь, мне не хочется проблем с гильдией кузнецов. Полежишь на причале до рассвета, тебя освободят первые прохожие.