Вечерняя звезда Соловьева Екатерина

Он повернул голову назад и лизнул руку.

– Вашего признания мне не нужно – достаточно света, но я рад слышать.

– Значит, свет есть? Почему колдун его не видит?

– Он не пробивает его тьму.

Моя догадка была правильной!

– Колдун отпустил вас?

– Не совсем. Он ещё неопределился. Он борется.

– С вами?

Мы приземлились. Ветер бежал по траве и клонил нежные лиловые цветы.

– Нет, сам с собой.

– И кто же победит?

– Не знаю, сударыня, но вы должны помнить: что бы ни случилось… О! Перестаньте плакать.

– Не могу.

Обняла его. Волк дышал мне в ухо.

– Что бы ни случилось, я всегда буду… – Он лизнул мою щёку, и… я услышала allegro con brio из пятой симфонии Бетховена. Будильник.

Села на кровати и, словно кино, прокручивала свой сон. Ту часть, которая была с волком. И думала: «Недаром я назвала тебя Вольфрамом. Ты – моя вечерняя звезда во тьме всех миров, путеводная нить, ведущая к счастью. Я потеряюсь без тебя среди чужих людей. Мой свет истинной любви существует лишь потому, что ты светишь мне. Спасибо за надежду, что ты есть хотя бы где-нибудь. Но не мог бы ты быть поближе? Пожалуйста».

Весь день я бубнила про себя: «Он жив! Жив». Ещё вчера я не знала этого наверняка, а теперь сомнения рассеялись. Нужно радоваться, но почему же в моей голове голосом божественной Джесси Норман плачет решившая умереть Дидона[42]?

До чего нелогичная женщина! То у неё «remember»[44], то «forget»[45]. Сама выгнала своего Энея, а теперь плачет. Я бы ни за что не отпустила его! Духи, колдуньи, римские боги – плевать. Только вернись, не отпущу!

– Лиза, перешли, пожалуйста, последний вариант Киреевых.

– Квартиру?

– Нет, дом. Крышу корректирую.

– Лови.

– Это Покровка. А я просил дом.

– Ой, извини. Уже отправила.

– Ты прислала бассейн. А мне нужна мансарда. Что с тобой?

Действительно, что со мной? Неважно. Гораздо важнее, чего со мной нет.

Мы с Любой снова пошли к Лале. Двор, в прошлый раз заваленный снегом, теперь был чистым, солнечным, с подсохшими лужами. Она встретила нас своим необыкновенным душистым чаем и яблочным пирогом.

– Видела его? – цыганка уставилась на меня прожигающими насквозь чёрными глазами.

Я кивнула. Она разложила карты.

– Ох, нелегко ему, нелегко! Как жив-то ещё… На волоске висит. Сверху – пропасть и снизу – пропасть. Не плачь, слезами не поможешь. Он сильный. Молись. Авось дойдёт.

Я сжала опаловый кулон.

– Почему судьба так жестока к нему?

– Потому что щедрые дары он получил от неба, и спрос с него особенный. Поймал его колдун, нашёл слабину – холодное сердце. Жил он разумом и долгом, а людей презирал. Честно правил, зря никого не обижал, душа его благородна, но сердце билось ровно, не зная любви.

– Не слишком ли высока цена ошибки?

– Высока, колдун перешёл границу и ответит, не сомневайся. Но это уже не твоё дело. Твоё – молиться и верить, что всё будет хорошо.

– А будет?

– Если Бог даст. Больше-то всё равно некому.

Мы вышли от Лалы.

– Люб, не могу дома сидеть! Давай сходим куда-нибудь.

Настроение было тяжёлое, переживать его одной не хотелось. Погода поддержала меня на все сто: к вечеру небо заволокло тучами, пошёл дождь, не по-апрельски промозгло холодный. Наша с Любой прогулка, запланированная с утра, отменилась.

– Лизок, ты старое кино любишь? – Она раскрыла зонт.

– Обожаю.

– Тогда махнём ко мне. Сын телевизор купил во всю стену. Думала что-нибудь душевное посмотреть, да компании не было.

– С удовольствием!

Мы заказали огромную пиццу и устроились на Любином диване под «Иронию судьбы». Две серии – то, что нужно.

– Какая всё-таки Барбара Брыльска красавица, – вздохнула я, когда Надя в меховой шапке и в пальто с капюшоном поехала покупать Мягкову билет в Москву.

– И не говори… а судьба несчастливая, – отозвалась Люба. – Вот так часто у вас, у красавиц.

– Ты обо мне? Скажешь тоже…

– Не спорь.

– А Лала?

– Лала своё счастье у жизни вырвала.

– В смысле?

– За неделю до свадьбы троюродной сестры жениха у неё увела.

– Цыгана?!

– Конечно.

– Страшно представить.

– Даже не догадываешься, насколько. Боялись, третья мировая начнётся.

– И?..

– Пронесло, – засмеялась она.

– Люб, скажи, я же внешне не изменилась, но раньше мужчины на меня так не бросались.

– Ты и не светилась раньше. Красивая была, но…

– Что «но»?

– Боль прежнюю вижу. Она закрыла твоё сердце для них. Выстудила. Что человек, что зверь – на тепло идёт, не на холод. Но и прежде ты не горела тем огнем, который манит мужчин, как животных. Человек – существо плотское, а огонь и свет – это разное. Но свет их тоже влечёт.

– Они же его не видят. И в нашем мире он, наверное, еле шкворчит.

– Мужчины вообще ничего не видят, за редким исключением. Они чувствуют. Но не то, что мы. А твой свет – уж точно.

Пока мы были вдвоем с Любой, мне полегчало, но как только я осталась одна, снова скрутили беспокойство и страх. Что с ним? Не болен ли? Не голоден? Лала сказала, он может выдержать, может дойти до меня. Вольфрам, дойди, пожалуйста! Ты нужен мне как воздух. Без тебя нечем дышать.

Назавтра было воскресенье. Телефон зазвонил с утра «Маленькой ночной серенадой».

– Лизка, приезжай, новостей – вагон! – голос у Женьки весёлый. То, что надо.

Я, как вампир на свежую кровь, бросаюсь на чужую радость, греюсь возле неё. Особенно после Сашиного отъезда. Ношу шерстяной браслет ведьмы и по вечерам пью чай с волшебным мёдом её дочки. Помогает не очень. Совсем наш мир немагический.

Пока Женька накрывала на стол, я смотрела в окно. Она живёт на двадцать пятом этаже, с такой высоты во дворах исчезают мусорные баки, дорожные работы превращаются в лего, а город – в открытку.

На подоконнике выстроились орхидеи.

– Новая?

Тёмно-бордовой громадины с ядовито-горчичными крапинками в прошлый раз не было.

– Ага. Душистая. Как пахнет, а! Ценник – ужас, но я не удержалась.

– А это что?

Между горшками стояла круглая металлическая…

– Валера принёс, комод подреставрировать. Рамзес, когда котенком был, все ножки ободрал. Ой… – Женька замолчала. – Это же…

– Банка, – сказала я.

– Банка… – эхом повторила Женька.

– Он на глазах меняется, – шептала она, машинально откусывая шоколадку и почему-то понизив голос, хотя кроме нас и шестилетнего Стасика дома никого не было. – Сначала я подумала: «Ну чистый додик!» И не поняла, зачем ты мне его подсунула. А теперь он совершенно другой. Более свободный, открытый. Сильный.

– Жень, тут Феня насплетничал, что Валере ужасно с девушками не везло. Попадались одни расчётливые стервы. А у них с мамой хорошая квартира в центре. И дача. Старая, правда, но участок большой. И эти невесты без места сразу начинали выяснять, сколько стоит его недвижимость. Понимаешь, совсем дуры.

– Да уж… А Люся среди них не попадалась? – засмеялась Женька.

– Вряд ли.

– Уверена?

– Конечно. После Люси он бы сбежал жить в тайгу.

– Лизка, сгоняй со мной к Титову на Кутузовский, – вкрадчиво предложил Феня за обедом.

В неприятные и сомнительные похождения следует вовлекать сытого человека, лучше всего – после сладкого.

– Зачем?

Квартирой Титова я не занималась.

– Для мягкости. Прикроюсь тобой, как живым щитом. Скандалище назревает, а при тебе он не посмеет орать.

– Фенечка, ты меня переоцениваешь.

– Не-а, я видел, он в прошлый раз перед тобой гоголем ходил.

– Оставьте Николая Васильевича в покое, – возмутился Валера. Общаясь с Шидликом, он действительно осмелел и начал заявлять о себе в непривычном ключе. – Афанасий, ты уверен, что он не станет орать на Лизку?

– Практически. Он в коридоре всё допытывался: кто да что, замужем или нет. «Ах, какая девушка красивая!» Я ему: «Она ещё и умная». А он: «Инопланетянка, не иначе!» Поехали, Лизок. Выручи старика. А то и составишь личное счастье. Он полгода как развелся.

И я поняла, что страх перед заказчиком ни при чём, Феня затеял присватать одинокую подчинённую.

Скандал у Титова был, но не из-за нас. При виде меня хозяин квартиры заулыбался, повысил тон голоса, принялся шутить и буйно хвастаться. И всё бы ничего, но вдруг с водопроводной трубы сорвало вентиль, вода захлестала Ниагарским водопадом. Места в стояке для ведра не было, его приходилось держать рабочему, изогнувшемуся под неправдоподобным углом, ведро наполнялось молниеносно. Прораб рванул к дежурному за ключами от подвала. Поскольку первой катастрофу заметила я, мельком глянув на трубу (в строительном шуме это было чистым везением), хозяин заявил, что я нашла с его квартирой общий язык. И неслучайно.

– Пора бежать, – шепнула я Фене, незаметно ретируясь к выходу. – К новым клиентам неудобно опаздывать. Полина очень просила.

– Иди, мавр, иди.

Я приехала на объект ровно в три – в огромную пустую квартиру с ремонтом на стадии «всё снесено». Там не было никаких стен кроме внешних – лишь несколько вентиляционных шахт. Ровно посередине квартиры торчал унитаз с отбитым краем.

– Подождите, пожалуйста, пару минут. Хозяин сейчас подойдёт, – сказал молодой человек с рецепции, любезно проводивший меня.

Все окна упирались в другие дома, и только одно, длиной в целую стену, смотрело на Пречистенскую набережную, которую радостно оглашали вопли чьих-то тормозов и тревожно – крик скорой помощи. Плата за жизнь в центре.

– Добрый день. Лиза?

Я резко обернулась. Со своим слухом я не услышала его шагов! В трёх метрах от меня стоял… андрогин из «Сапсана».

– Не бойтесь. Вот, возьмите, – он протянул мне старый мобильный телефон, в котором не было ничего, кроме кнопок и звонка.

– Кто вы?

– Джиён. Друг Марка Литвинова.

И телефон зазвонил.

– Да…

– Лиза?

– Саша! Господи! У тебя всё нормально?

– Нормально. Не переживай.

– Ты меня обманываешь. Что случилось?

– Похоже, Дмитрий договорился с благотворительным фондом.

– Каким образом?

– Он устраняет меня, а фонд делится с ним наследством.

– Вот сволочи! Получается, ты в опасности?

– Я спрятался. Мои люди копают под Дмитрия. Когда он сядет, я выйду на солнечный свет. Действовать его методами я не хочу.

– Сашечка, я чуть с ума не сошла! Он точно до тебя не доберётся?

– Точно. Прости, потрепал тебе нервы, не мог связаться раньше.

– Когда мы встретимся?

– Не сейчас, увы. Я сам страшно соскучился, ты снишься мне через ночь. Твой Вольфрам не объявлялся?

– Нет. Но я жду. И мечтаю познакомить вас. И ещё хочу передать тебе одну вещь, подарок.

– Договорись с Джиёном, я доверяю ему как себе. Вы двое – мои единственные друзья. Всё, пора идти. Я не прощаюсь. Я… люблю тебя. – Он помолчал. – Как брат.

– И я тебя люблю. И буду ждать встречи.

– Вешай трубку.

– Целую.

Вокруг не было ничего, кроме голого бетона, пришлось удержаться на ногах – они буквально подкосились, потому что я почувствовала…

– Его ранили?

Джиён кивнул.

– Сильно?

– Без серьёзных повреждений, он уже почти здоров.

Слёзы текли ручьями и не останавливались, ведь у ручьёв нет вентилей. Он взял меня за плечо. И я увидела в узких длинных глазах, будто прорисованных тонкой кистью на смуглом лице, боль, преданность, твёрдость. Костяшки рук были разбиты, и наверняка уже давно, как у того, кто постоянно занимается единоборствами. Или дерётся. Изящную фигуру наполняла сила, которую редко встретишь даже в атлетически сложенном парне, а движения – кошачья плавность. Я улыбнулась. У каждого рыцаря должен быть верный оруженосец. Или, в случае Джиёна, оружеходец.

Ещё после Сашиного отъезда я обошла ГУМ и ЦУМ. Они мне не по карману, но дорогому человеку хочется делать дорогие подарки. Пришла весна, ничего по-настоящему тёплого уже не продавали, а нужно было именно тёплое. В одном отделе девушка выдвинула ящик прилавка, и я увидела тёмно-синюю шапку с шарфом из мягкого пушистого кашемира, связанного широкими косами.

– Это точно мужская? – засомневалась я, рассматривая шапку.

– Конечно, последняя осталась. На зимнюю коллекцию – скидка пятьдесят процентов. – Продавец нежно погладила шарф.

Приятная новость.

Я ждала, когда смогу их подарить. И теперь положила покупку вместе с конвертом, надписанным зелёными чернилами, в непромокаемую пластиковую коробку и завернула её в хрустящую бумагу, предварительно обмотав скотчем. Через два дня после встречи с Джиёном сунула в пакет и отнесла по адресу, который он нацарапал на визитке автосервиса в пустой квартире на Пречистенской набережной, бросив скороговоркой:

– Запоминай.

Я тут же выучила адрес, и он спустил порванную визитку в отбитый унитаз.

На улице, в транспорте, дома и в офисе я периодически шептала улицу-дом-квартиру, чтобы не забыть. Долго плутала в новом районе на окраине, дома там нумеровал, вероятно, пьяный, обмывая окончание их строительства. Пакет принял здоровенный мужик в тельняшке, с парашютиком и буквами «ВДВ» на необхватном бицепсе.

– Кто там? – раздался женский голос из глубины квартиры. Пахло жареной картошкой, с лучком.

– По делу, – бросил десантник, резанув меня взглядом. Взял пакет, кивнул и захлопнул дверь.

Пока я шла к метро, в моей голове рвалась «Сарабанда». И на фоне трагической обречённости ярче слышались ноты торжества. Возможно, дамы и кавалеры в чёрных шелках, танцевавшие с недобрыми лицами, и отравили кого-то, но кто сказал, что они всегда на чужой стороне?

Николай звонил несколько раз, я или была занята, или делала вид, что занята.

Тогда он написал: «Пожалуйста, ответь на мой звонок». Не отвечать после этого было неудобно.

– Лиза, я узнал про твою маму. Извини.

– Ты ни в чём не виноват.

– Я пренебрежительно говорил о девушке, у которой мама болеет, я обидел тебя. И её тоже. Трудно представить, что ты перенесла. Когда живешь без потрясений, в голову не приходит, как кому-то может быть тяжело. И, если это имеет значение, я не уволил её.

– Имеет.

– Когда у тебя день рождения?

– Летом.

– И у меня летом. Давай отметим их завтра вместе, а то ждать слишком долго.

– Как-то глупо получится.

– Не глупее, что обычный день рождения.

В чём-то он был, безусловно, прав.

– Но давай без подарков.

– Ну вот, а я обрадовался…

– Это моё условие. И есть ещё одно.

– Какое?

– Мы можем быть только друзьями.

– Ужасное условие.

– Оно принимается?

– У меня есть выбор?

Он заказал модный ресторан и пообещал продолжение вечера в виде культурной программы. Немного напрягла эта канцелярская фраза. Или я к нему придираюсь?

Для такого случая идеально подошло платье Любиной клиентки, ещё ни разу не надёванное – из плотной шерсти цвета слоновой кости, прямое, зауженное, с укороченным рукавом и вырезом-лодочкой.

В нём, уложив волосы валиком вокруг головы, я превратилась в девушку конца пятидесятых. Посмотрела на себя в зеркало и вспомнила Сашины слова: «Всё зависит от того, кому ты хочешь понравиться». Никому. Сейчас – никому.

После ресторана был «Евгений Онегин». В виде оперы. Читая Пушкина в седьмом классе, мы бубнили, как считалочку: «Слегка за шалости бранил и в Летний сад гулять водил». И через много лет накрыло: их мечта о любви неосуществима. Для Евгения и Татьяны существовало единственное слово – никогда. Она никогда не предаст мужа и никогда не будет с любимым.

Финальную арию Онегина слушала со слезами. День рождения кончился невесело.

Каждый вечер перед сном я молилась за Вольфрама. Не знаю точно, можно ли молиться за чудовище. Думаю, можно. Столько ходит вокруг неприкаянных чудовищ!.. Как же им жить, если за них никто не молится?..

А моё чудовище? Я надеялась всем сердцем, что в другом, далёком и недосягаемом для меня мире за него ещё кто-нибудь просит небо. Он так добр и благороден, я не верила, что он никому не помог, никого не спас и не утешил. «Пожалуйста, – шептала я, – все спасённые и утешенные, помолитесь за своих спасителей. Вдруг среди них был Вольфрам».

Я просила Всевышнего не только за него. Мелвин, Вэллард, Саша… Я встретила замечательных мужчин, они без колебаний протянули мне руку в минуту нужды и опасности, каждый – бриллиант и горит ярко, словно звезда на чистом ночном небе, с каждым будет счастлива любая женщина, если сумеет понять его и вызвать отклик в его сердце. Что ж… Получается, не любая. А я могла бы быть счастлива с кем-то из них? Я никого не пыталась привлечь или очаровать. И отказалась от всех. Я жду тебя, моё чудовище. Вэллард спросил, почему я так тебя люблю. Ответила: потому что судьба. Пусть она испытывает меня как хочет. Если ей мало уже пережитого мной, пусть заберёт всё. Но вернёт тебя. Пусть…

Уже несколько дней я была сама не своя, словно во мне что-то оборвалось, сломался последний винтик, собиравший воедино мои силы, волю, нервы. Опять не хотела есть, с трудом заставляла себя работать, едва спала поверхностным беспокойным сном. В пятницу вечером позвонил Николай и напомнил: завтра мы идём на концерт. Билеты куплены давно. После него телефон разразился «Маленькой ночной серенадой» – это была Шидлик.

– Сходи, – сказала она, – ты же любишь классику, понежь душу.

Я проснулась рано, ворочалась в постели и никак не могла заснуть. Из позолоченной рамы смотрела кошка, так внимательно, будто что-то знала про меня. На ощупь нашла пульт радио, щёлкнула, и расцвели «Хризантемы» Пуччини. Задремала, а они всё роняли тонкие лодочки лепестков под музыку, которая подошла бы к финальной сцене фильма о несчастной любви. Желательно с трагической гибелью кого-нибудь из героев, а может, и обоих. Или их дарили друг другу отравители из моей «Сарабанды»? На прощанье.

На концерт я пошла бледная и с больной головой. В Любином платье цвета «бургунди», прикрыв плечи бархатным жакетом.

В первом отделении играли четвёртую симфонию Брамса. Штормовым ветром она сдула всё, что я из последних сил старалась нарастить, прикрывая свои раны, балансируя на тонкой грани боли воспоминаний и боли потери. И снова была в мире, где моя кровь дороже золота и бриллиантов, а сердце – вовсе бесценно и залечит любой недуг, кроме одного…

А потом мы слушали седьмую симфонию Бетховена. У неё нет специального названия, как у «Героической» или «Пасторальной». И она самая прекрасная.

В моём любимом allegretto на фоне тихой ритмичной поступи (Ведь это не похоронная процессия? Нет же?) я услышала то, чего не слышала никогда: таинственное ожидание. Но я жду слишком долго. Оно мучительно для меня, его недосказанность невыносима. Я не выдержу. Почему ты идёшь ко мне так медленно?..

– Лиза? Ты плачешь? Тебе нехорошо? – Николай испуганно заглядывает мне в глаза.

Для чего я встречаю мужчин, похожих на тебя? Чтобы не забыть? Можно и без этого. Я помню, помню…

– Если нехорошо, давай уйдём, – он берёт меня за руку. – Да ты ледяная! Не заболела? – пытается обнять.

Ничего не чувствую, кроме тепла его пальцев. Он волнуется и хочет большего, а я… с таким же успехом прикоснулась бы к чайнику.

Мы ушли. Я не стала ждать радостного и торжествующего presto. Я в него не верила.

Дома набрала номер Любы. Было поздно, но она обычно ложилась за полночь, я не боялась её разбудить.

– Почему такой голос, Лиза? Что стряслось?

– Любочка, ты больше не видела снов про меня?

– Нет.

– Жаль. Они бы мне пригодились.

Она помолчала.

– Бедная девочка!.. Держись. Может, это твоё последнее испытание. Ждать его без снов, без подсказок. Без обещаний.

Я подумала, что в оркестровом исполнении «Сарабанды», которая билась в моей голове, есть часть, когда умолкают все инструменты и остается одна виолончель – безнадёжно печальная, болезненно тревожная. И чем тише она звучит, тем тяжелее на душе. Вероятно, кто-то уже давно отмерил мои муки. Кто же? Гендель?..

Приближалась Ленина свадьба, мудро намеченная перед майскими праздниками.

– Здорово, что весна! – улыбалась Шидлик, глядя на чёрную влажную землю с первыми зелёными иголочками, которым через неделю предстояло стать полноценной травой, когда мы отправились за подарком для Лены. – Свадьба зимой – кошмар! Помню, минус двадцать, снег валит, а я в туфельках, в пальтишке на голые плечи! Думала, слягу с воспалением лёгких.

– Слегла? – уточнила Люся. Она не застала Женькину свадьбу.

– Нет, великая сила любви согрела.

Мы вскладчину купили роскошный набор постельного белья, белоснежного, вышитого тонкими веточками, выбрав его, как теперь принято, из списка пожеланий молодых, и заказали букет.

– На цветы много не тратьте, – предупредила практичная невеста, – лучше подарок подороже. И, пожалуйста, приведите с собой кавалеров, а то будет, как у Аськи, заседание женского клуба. – И строго добавила: – Нет кавалера, берите брата, соседа, кого угодно. Но чтобы не сидеть в одиночку в углу. Будем танцевать и веселиться! – Последнее было произнесено непререкаемым учительским тоном. Сразу чувствовался профессионал.

Я пригласила Николая, он щедро добавил денег на наше постельное чудо. Вышитые веточки и две пары дополнительных наволочек были его заслугой.

Слава богу, Лена не потребовала от нас обряжаться в одинаковые платья, мой кошелёк этого не перенёс бы. Я надела Любино, про себя назвав его «пятым» (четыре других уже выходили в свет с новой хозяйкой), – бирюзовый шёлк, свободная юбка и лёгкие воланы. Недовольное Люсино лицо подтвердило мой выбор.

– Девчонки, сон под пятницу приснился, – щебетала в дамской комнате ЗАГСа худенькая нимфа, Ленкина с Шидликом одноклассница, – будто я встречаю здесь мужчину моей мечты!