Тёмное пророчество Риордан Рик
Я был уже на середине озера, по пояс в змеиной лапше, но я обернулся к девочке, оставшейся у входа в туннель. Видимо, пробираясь к острову, я растревожил змей. Они ползали туда-сюда, их маленькие головки скользили над самой поверхностью воды, белые пасти были раскрыты. (О, я понял! Поэтому иногда говорят, что у них рты будто выстланы белым хлопком!)
Множество змей устремилось к Мэг, они кишели у ее ног, словно прикидывая, стоит ли заползать к ней на выступ. Мэг, которая была явно не в восторге от этой идеи, вставала на цыпочки и переминалась с ноги на ногу.
– Ты сказала – петь? – переспросил я.
– Да! – взвизгнула она. – Зачаруй змей! Прогони их!
Просьба поставила меня в тупик. Когда я пою, зрители обычно подходят ближе. Кто же все-таки эта девчонка Мэг? По всей видимости, она перепутала меня со святым Патриком. (Он, кстати, отличный парень, но петь совсем не умеет. В легендах обычно умалчивается о том, что змеи сбежали из Ирландии, услышав, как ужасно он поет «Te Deum»[41].)
– Спой то, что ты пел тогда в муравейнике! – взмолилась она.
«Муравейник»? Я помню, как пел с «Крысиной стаей» и «Стаей чаек» – но чтобы с «Муравейником»?![42] Не помню, чтобы выступал с такой группой.
Однако я, кажется, понял, почему Меган/Пэг/Мэг так волнуется. Водяные щитомордники ядовиты. Так же как и йейлы, они могут напасть, если кто-то вторгается на их территорию. Но Мэг стояла в туннеле, она не заходила на территорию змей. И зачем тогда волноваться?
Я посмотрел вниз. Сотни змей обвивали меня, раскрывали симпатичные ротики и показывали маленькие острые клыки. В ледяной воде они двигались медленно, а может, просто были потрясены появлением веселого, харизматичного, очаровательного Как-там-меня-зовут, правда, шипели они громко.
– Ой! – рассмеялся я, догадавшись. – Ты переживаешь за меня! Мне грозит смерть!
У меня возникло смутное желание что-то предпринять. Убежать? Станцевать? Что там Мэг предлагала?
Но не успел я решить, как Мэг запела.
Голос у нее был слабый, и в ноты она не попадала, но мелодию я узнал. Я был уверен, что сам сочинил ее.
Когда кто-нибудь вдруг начинает петь на публике, возникает замешательство. Прохожие останавливаются, вслушиваются, пытаются понять, что это за песня и почему неизвестный человек внезапно решил им спеть. Когда неуверенный голос Мэг эхом отразился от стен пещеры, змеи почувствовали вибрацию. Из воды выглянуло еще больше змеиных головок, величиной с большой палец. Больше змей разинули пасти, словно хотели попробовать песню на вкус. Змеиный вихрь вокруг меня ослаб, потому что внимание змей было приковано к Мэг.
Она пела об утрате и сожалении. Да… я смутно припоминал, что пел эту песню. Я пробирался по туннелям в муравейнике мирмеков, изливая свою печаль, обнажая душу, и искал Мэг. Я пел о том, что виноват в смерти двух самых дорогих моему сердцу возлюбленных – Дафны и Гиацинта. Воспоминания о них пронзили меня болью, словно в душу врезались осколки стекла.
Мэг пела мою песню, но слова были другими. Она сочиняла свои стихи. И чем больше змей собиралось у ее ног, тем сильнее и увереннее становился ее голос. Она все еще фальшивила, но пела с такой душераздирающей искренностью, что ее песня была столь же печальной и личной, как и моя.
– Это я виновата, – звучал ее голос. – Твоя кровь на моих руках. Растоптанная роза, которую я не спасла.
Я был зачарован ее поэтичностью. Очевидно, зачарованы были и змеи. Они плотно окружили ее и качались в такт пению, как толпа в Венеции в 1989 году, когда «Пинк Флойд» выступали на плавучей сцене – я почему-то прекрасно помнил этот концерт.
Через какое-то время я осознал, какое это чудо, что щитомордники не закусали меня до смерти. Почему я стою посреди озера? И только Мэг не дает мне погибнуть – немелодичным, но по-своему красивым и чарующим голосом ей удавалось удерживать внимание тысяч восхищенных змей.
Как и им, мне хотелось оставаться на месте и слушать. Но внутри у меня росло беспокойство. Эта пещера… оракул Трофония. Что-то подсказывало мне, что в таком месте лучше не раскрывать душу.
– Мэг, – прошептал я. – Остановись.
Она, конечно, меня не услышала.
Сама пещера, казалось, слушала ее. Каменные стены засверкали. Тени задвигались будто в танце. Блестящие сталактиты тянулись к Мэг как стрелки компаса.
Она пела о том, как предала меня, как вернулась к Нерону, как поддалась страху перед Зверем…
– Нет, – сказал я чуть громче. – Нет, Мэг!
Слишком поздно. Магия пещеры, уловив ее песню, стократно усилила ее голос. Все пространство заполнили звуки, сочащиеся чистой болью. Озеро закипело, когда испуганные змеи нырнули в воду и помчались прочь, едва не сбив меня с ног как сильное течение.
Возможно, они скрылись в каком-то тайном подводном протоке. Возможно, просто исчезли. Я знал одно: островок посреди пещеры внезапно опустел, а я был единственным живым существом в озере.
А Мэг все пела. Теперь звук, казалось, исходил из нее против ее воли, будто гигантская невидимая рука сжимала ее как резиновую игрушку. По стенам пещеры пробегали блики и тени, сливаясь в призрачные картины из ее песни.
Я увидел мужчину средних лет, который наклонился и улыбнулся, будто смотрел на ребенка. У него были темные кудрявые волосы, как у меня (то есть у Лестера), широкий нос в веснушках и ласковые добрые глаза. Он протягивал кому-то розу.
– Подарок тебе от мамы, – его шепот влился в песню Мэг. – Эта роза никогда не увянет. И шипы тебя никогда не поранят.
К цветку потянулась пухлая детская ручка. Я решил, что это одно из первых воспоминаний Мэг – что-то на самой кромке сознания. Она взяла розу, и в ее руке цветок развернул прекрасные лепестки. Стебель нежно обвил запястье Мэг, и она запищала от восторга.
Другая картина: император Нерон в лиловом костюме-тройке, стоя на коленях, смотрит Мэг прямо в глаза. Улыбается так, что, если не знать Нерона, можно принять его за доброго малого. Под бородой, напоминающей ремень шлема, вздулся двойной подбородок. На толстых пальцах сверкают кольца, усыпанные драгоценными камнями.
– Ты же будешь хорошей девочкой, правда? – Он сжал плечо Мэг слишком сильно. – Твоему папочке пришлось уехать. Если будешь себя хорошо вести, может быть, вы снова увидитесь. Вот будет здорово, да?
Маленькая Мэг кивает. Я каким-то образом почувствовал, что ей тогда было пять лет. Я представил, как мысли и чувства кипят у нее внутри, превращаясь в толстую защитную скорлупу.
Перед глазами появилась новая сцена. На мраморных ступенях Нью-Йоркской публичной библиотеки в Мидтауне лежит труп мужчины. Одна рука прижата к животу, исполосованному жуткими ранами, возможно оставленными ножом или когтями большого хищника.
Вокруг ходят полицейские, что-то записывают, фотографируют, следят, чтобы зеваки не заходили за желтые ленты. Однако двоих они пропускают: Нерона в новом лиловом костюме, но с той же мерзкой бородой и теми же украшениями, и напуганную, бледную, упирающуюся Мэг, которой уже, наверное, исполнилось шесть. При виде тела она всхлипывает. Пытается отвернуться, но Нерон кладет ей на плечи тяжелую руку и не дает уйти.
– Я хочу, чтобы ты увидела, – его голос полон притворного сочувствия. – Мне так жаль, милая. Зверь… – Он вздыхает, как будто трагедию невозможно было предотвратить. – Я хочу, чтобы ты занималась еще старательнее, слышишь? Делай все, что скажет учитель фехтования. Если с тобой случится что-то плохое, что-то еще ужасней, чем это, ты разобьешь мне сердце. Смотри. Запоминай.
Глаза Мэг наполняются слезами. Она подается вперед. В другой руке ее отца зажат стебель розы. Раздавленные лепестки разбросаны у него по животу и почти не заметны на фоне крови. Она кричит:
– Папочка! Помоги!
Полицейские не обращают на нее никакого внимания. Зеваки смотрят сквозь нее. Рядом только Нерон.
В конце концов она поворачивается к нему, зарывается лицом в его жилет и безутешно рыдает.
Тени на стенах пещеры замелькали быстрее. Песня Мэг, отдаваясь эхом от камня, начала разбиваться на разные звуки. Вода вокруг меня закипела. На островке сгустилась тьма, она закрутилась как смерч, принимая форму человека.
– Мэг, прекрати петь! – завопил я.
Всхлипнув в последний раз, она рухнула на колени, по лицу ее текли слезы. Она со стонами повалилась на бок, голос ее захрипел, как смятая наждачная бумага. Стразы в очках еще светились, но слабым синеватым светом, как будто из нее выжали все тепло.
Больше всего на свете мне хотелось броситься к Мэг. Вода из источников Мнемозины и Леты почти перестала на меня действовать. Я знал Мэг Маккаффри. Мне хотелось ее утешить. Но еще я знал, что для нее опасность не миновала.
Я повернулся к острову. Призрак отдаленно напоминал человека, он состоял из теней и световых отблесков. Сцены, рожденные песней Мэг, вспыхивали и исчезали в его теле. Он устрашал больше, чем Эгида на щите Талии, – от него исходили волны ужаса такой силы, что мне стоило огромных усилий не потерять контроль над собой.
– Трофоний! – крикнул я. – Оставь ее в покое!
Его образ стал отчетливей: блестящие темные волосы, горделивое лицо. Вокруг него кружился рой призрачных пчел, существ, посвященных ему, – маленькие сгустки темноты.
– Аполлон, – его низкий голос прозвучал резко, как тогда, когда он исходил из уст сидящей на Троне Памяти Джорджины. – Я так долго ждал, отец.
– Прошу тебя, сын, – я молитвенно сложил руки. – Не Мэг твой проситель, а я!
Трофоний посмотрел на юную Маккаффри, которая лежала, съежившись и дрожа, на каменном выступе.
– Если она не просительница, зачем же она призвала меня своей скорбной песней? У нее есть много вопросов. Я могу дать ответы взамен на ее разум.
– Нет! Она… Она хотела защитить меня, – мой голос сорвался. – Она мой друг. Она не пила из источников. Но я пил. Я пришел к твоему священному оракулу с просьбой. Возьми лучше меня!
Смех Трофония был жутким… он был достоин духа, который провел тысячи лет в темноте со змеями.
– Возьми лучше меня, – повторил он. – Именно об этом я молил тебя, когда мой брат Агамед не мог выбраться из туннеля, когда ему раздавило грудь, когда он умирал. Ты тогда прислушался ко мне, отец?
У меня пересохло во рту:
– Не наказывай ее за то, что сделал я.
Призрачные пчелы Трофония разлетелись широким облаком и яростно жужжали мне в лицо.
– Знаешь ли ты, как долго я скитался по миру смертных после того, как убил собственного брата, Аполлон? – спросил призрак. – После того, как я отрезал ему голову, с его кровью на своих руках я бродил по безлюдным местам недели, месяцы. Я молил, чтобы земля поглотила меня, покончив с моими страданиями. Но мое желание исполнилось лишь наполовину, – он обвел рукой пространство вокруг нас. – Теперь я живу во тьме, потому что я твой сын. Я вижу будущее, потому что я твой сын. А мои боль и безумие… Почему бы мне не поделиться ими с теми, кто просит моей помощи? Неужели ты сам кому-нибудь помогал просто так?
У меня подкосились ноги. Я упал на колени, оказавшись по подбородок в ледяной воде.
– Прошу тебя, Трофоний! Теперь я смертный. Требуй платы с меня, а не с нее!
– Но девчонка сама вызвалась! Она открыла мне свои самые большие страхи и сожаления.
– Нет! Нет, она не пила воду из источников. Ее разум не готов. Она погибнет!
В темной фигуре Трофония словно молнии вспыхнули картинки: Мэг в коконе лежит в муравейнике; Мэг становится между мной и Литиерсом и останавливает его клинок, скрестив свои золотые мечи; Мэг крепко держится за меня, когда мы летим на грифоне из зоопарка Индианаполиса.
– Значит, она тебе дорога, – сказал оракул. – Отдашь ли ты свою жизнь в обмен на ее?
Мне было трудно ответить на этот вопрос. Пожертвовать жизнью? В любой момент моего существования длиной в четыре тысячи лет я бы завопил в ответ: «Нет! Ты с ума сошел?! Никто не должен жертвовать своей жизнью. Жизнь ценна! Я отправился в этот квест, пытался найти и защитить от врагов древние оракулы только для того, чтобы снова стать бессмертным и чтобы мне больше никогда не приходилось размышлять над такими жуткими вопросами!»
И все же… Я вспомнил, как Эмми и Джозефина отказались от бессмертия ради друг друга. Я вспомнил, как Калипсо оставила дом, отреклась от магических сил и вечной жизни, чтобы скитаться по миру, любить и, возможно, наслаждаться чудесной жизнью школьницы в Индиане.
– Да, – ответил я. – Да, я отдам жизнь, чтобы спасти Мэг Маккаффри.
Трофоний рассмеялся – его хлюпающий злой смех был похож на колыхание змей в воде.
– Отлично! Тогда пообещай, что исполнишь мое желание. Что бы я ни попросил, ты это исполнишь.
– Т-твое желание?
Я больше не был богом. И Трофоний об этом знал. Даже если бы я мог исполнять желания, в недавнем разговоре богиня Стикс напомнила мне, как опасно давать клятвы, которые не можешь сдержать.
Но разве у меня был выбор?
– Да, – сказал я. – Клянусь. Проси что хочешь. Теперь мы договорились? Ты возьмешь меня вместо нее?
– О, ну я-то ничего не обещал взамен. – Призрак превратился в черный дым. – Я просто хотел добиться клятвы от тебя. Судьба девчонки предрешена.
Он вытянул руки, выпуская на волю миллионы темных призрачных пчел.
Когда рой окутал Мэг, она закричала от ужаса.
35
Ненавижу сына
Надменный болван
Не в отца пошел
Я и не знал, что так быстро бегаю. По крайней мере в облике Лестера Пападопулоса.
Промчавшись через озеро, я бросился к Мэг. Я отчаянно махал руками, пытаясь отогнать пчел, но темные пятна роились вокруг нее, залетали в рот, в нос, в уши – забирались даже в слезные каналы. Как бог медицины я бы, может, и нашел это явление занимательным, если бы оно не было таким отвратительным.
– Трофоний, прекрати! – взмолился я.
– Я тут ни при чем, – ответил дух. – Твоя подруга открыла свой разум Темному оракулу. Она задала вопросы. А теперь она получает на них ответы.
– Она не задавала никаких вопросов!
– Еще как задавала. В основном о тебе, отец. Что тебя ждет? Куда тебе идти? Как ей тебе помочь? Вот что ее волнует больше всего. И ради кого она решила так страдать…
Мэг затряслась. Я перевернул ее на бок – так обычно поступают при судорогах. Я изо всех сил пытался вспомнить, что делать дальше. Убрать все острые предметы… Так, змеи уползли, хорошо. А вот с пчелами ничего сделать не получалось. Мэг была ледяной, но под рукой не было ничего теплого и сухого, чтобы ее укрыть. Ее запах – едва заметный загадочный аромат яблок – начал отдавать плесенью. Стразы на очках совсем потемнели, запотевшие линзы стали белыми.
– Мэг, – уговаривал я, – будь со мной. Слушай мой голос.
Она забормотала что-то несвязное. Я испугался: ведь если она в бреду даст мне приказ, даже самый простой, вроде «Отстань!» или «Отвали!», я буду вынужден подчиниться. Мне нужно было как-то удержать ее разум, защитить ее от самых страшных темных видений. Это было сложно, учитывая, что у меня у самого мысли еще путались и полагаться на них было трудно.
Я попробовал несколько целительных песнопений – лечебных мелодий, которыми не пользовался столетиями. Когда еще не было антибиотиков, аспирина и даже стерильных повязок, мы лечили песнями. Не зря же я был одновременно богом и музыки, и врачевания. Нельзя недооценивать целебные силы музыки.
Дыхание Мэг стало ровнее, но темный рой все еще окутывал ее, его привлекали ее страхи и сомнения, как… ну, как пчел влечет цветочная пыльца.
– Кхм, – подал голос Трофоний. – Насчет твоего обещания…
– Заткнись! – рявкнул я.
Мэг в бреду пробормотала:
– Заткнись.
Я решил, что она просто повторила за мной, а не отдала приказ, и ее слова относились к Трофонию, а не ко мне. К счастью, мои голосовые связки со мной согласились.
Я стал петь Мэг о ее матери Деметре – богине, которая могла исцелить саму землю после засухи, дождя или наводнения. Я пел о милосердии и доброте Деметры, о том, как она превратила принца Триптолема в бога за его добрые дела; о том, как она три ночи нянчила младенца Демофонта, пытаясь сделать его бессмертным; о том, как она благословила современных производителей сухих завтраков, наводнив мир «Фруктовыми колечками», хлопьями «Лаки Чармс» и «Граф Шоколакула». Великодушие этой богини поистине безгранично.
– Ты ведь знаешь, что она тебя любит, – говорил я, баюкая голову Мэг у себя на коленях. – Она любит всех своих детей. Вспомни, как она дорожила Персефоной, хотя эта девушка… Ну, по сравнению с ней ты ведешь себя за столом весьма изящно! Э-э, только не обижайся.
Я понял, что перестал петь. Вместо этого я просто болтал, стараясь своим дружеским тоном отогнать страхи Мэг.
– Однажды, – продолжал я, – Деметра вышла замуж за одного из младших богов, бога урожая – как его звали, Карманор? Ты вряд ли о нем слышала. Никто не слышал. Он был критским божеством. Грубый, некультурный, плохо одетый. Но они любили друг друга. У них родился сын… урод каких поискать. И ладно бы хоть в чем-то выдающийся, но нет. Он был похож на свинью. Все так говорили. Даже имя у него было кошмарное: Эвбул. Я знаю, звучит, как «Эбола». Но Деметра нашла выход из положения. Она сделала Эвбула богом свинопасов! Я хочу сказать… Ну, всякое бывает, Мэг. Я уверен, что Деметра тебя не оставит. Ты не умрешь, вот увидишь! У тебя еще столько всего впереди. Может быть, Деметра сделает тебя младшей богиней миленьких поросяток!
Я не знал, слышит ли она меня. Ее глаза двигались под закрытыми веками словно в фазе быстрого сна. Она уже не так сильно извивалась и дрожала. Или мне просто казалось? Меня самого от холода и страха била дрожь, поэтому мне было трудно судить.
Трофоний издал такой звук, будто открылся паровой клапан:
– Она просто погрузилась в глубокий транс. Это необязательно хороший знак. Возможно, она все-таки умрет.
Я не обернулся.
– Мэг, не слушай Трофония. Ему нужны только страх и боль. Он хочет, чтобы мы перестали надеяться.
– Надеяться, – повторил дух. – Интересное слово. Когда-то я тоже надеялся – что мой отец поступит по-отечески. Но спустя пару сотен лет после смерти я перестал об этом переживать.
– Не моя вина, что ты решил ограбить царскую сокровищницу! – прорычал я. – Ты оказался здесь из-за собственных ошибок.
– Я молил тебя!
– Так может, ты молил не о том и не в тот момент?! – закричал я. – Лучше бы попросил себе ума, прежде чем натворить глупостей! Не надо просить меня о помощи, если пошел на поводу у самых темных инстинктов!
Пчелы кружили около меня и злобно жужжали, но не нападали. Я не желал кормить их своими страхами. Сейчас нужно было думать о хорошем, держать себя в руках ради Мэг.
– Я здесь, – я отбросил прядь мокрых волос у нее со лба. – Я с тобой.
Не приходя в сознание, она простонала:
– Роза погибла.
Мне показалось, будто ко мне в грудь заполз щитомордник и вонзил клыки в сердце, прокусывая артерии одну за другой.
– Мэг, цветок – лишь часть растения. Будут новые цветы. У тебя сильные корни. И крепкие стебли. У тебя… У тебя лицо позеленело, – встревоженный, я повернулся к Трофонию. – Почему у нее позеленело лицо?
– Интересно, – в его голосе не было ни намека на заинтересованность. – Может, потому, что она умирает. – Он наклонил голову, словно прислушиваясь к каким-то далеким звукам. – Ага. Они здесь, ждут тебя.
– Что? Кто?
– Слуги императора. Блеммии, – Трофоний указал на дальний край озера. – Там есть подводный туннель… он ведет дальше в пещеры, о которых знают смертные. Блеммиям хватило ума не соваться сюда, но они ждут тебя на той стороне. Это единственный ваш путь на поверхность.
– Значит, мы пройдем по нему.
– Сомневаюсь, – сказал Трофоний. – Даже если твоя юная подруга выживет, у блеммий есть взрывчатка.
– ЧТО?!
– О, Коммод наверняка велел им воспользоваться ею только в крайнем случае. Ему нравится, что я у него вроде личной гадалки. Время от времени он присылает ко мне своих людей, потом забирает их, полумертвых и безумных, и, ничем не жертвуя, узнает кое-что о будущем. А чего ему за них переживать? Но он скорее уничтожит оракул, чем позволит тебе уйти живым.
Я был так ошеломлен, что не смог ничего ответить.
Трофоний снова захохотал скрипучим смехом:
– Выше нос, Аполлон. Нет худа без добра: ведь не важно, умрет ли Мэг здесь, если ей все равно умирать! Смотри, у нее изо рта пошла пена. Это самое интересное.
На губах Мэг и правда пузырилась белая пена. Как профессиональный врач я понимал, что это нехороший знак.
Я обхватил ладонями ее голову:
– Мэг, послушай меня.
Вокруг нее клубилась такая густая тьма, что кожа моя зазудела.
– Я с тобой. Я Аполлон, бог врачевания. Ты не умрешь!
Мэг никогда не слушалась приказов. И я это знал. Ее сотрясали судороги, она захлебывалась пеной, кашляла и бормотала какие-то бессвязные слова: «конь», «загадка», «козлоногий», «корни». С точки зрения медицины в этом тоже не было ничего хорошего.
Мое пение не помогло. Уговоры не сработали. Мне на ум пришло последнее средство – древний способ вытягивания яда или дурного духа. Большинство врачей теперь не одобряют эту процедуру, но я вспомнил строчку из данного мне рощей Додоны лимерика, над которой я больше всего ломал голову: «Смерть и дурь проглотить принужден».
Время пришло.
Стоя на коленях, я наклонился над лицом Мэг, точно так же как в Лагере Юпитера, когда проводил инструктаж по первой помощи и учил ребят делать искусственное дыхание «изо рта в рот» (эти глупые римские полубоги постоянно тонули):
– Прости, Мэг.
Я зажал Мэг нос и закрыл ее рот своим ртом. Я почувствовал что-то липкое, неприятное – наверное, так же ощущал себя Посейдон, когда понял, что целует горгону Медузу.
Но отступать было нельзя. Вместо того чтобы выдохнуть, я вдохнул, втягивая темноту, которая была внутри Мэг, в свои легкие.
Наверное, с каждым бывало, когда вода попадает в нос? Представьте себе это, только вместо воды – пчелиный яд и кислота. От боли я чуть не потерял сознание, ядовитое облако ужаса заполнило мои пазухи, спустилось в глотку и дальше в грудь. Я чувствовал, как призрачные пчелы мечутся по моей дыхательной системе в поисках выхода.
Я задержал дыхание, чтобы как можно дольше удерживать в себе всю ту тьму, которую мне удалось забрать у Мэг. Я хотел разделить с ней это бремя, даже если это грозило мне смертью.
Мое сознание слилось с воспоминаниями Мэг.
Я был маленькой, дрожащей от страха девочкой и смотрел на тело моего убитого отца, распростертое на ступенях библиотеки.
Роза, которую он мне подарил, была растоптана. Ее лепестки усыпали раны, оставленные Зверем на животе отца.
Это сделал Зверь. Сомнений быть не могло. Нерон много раз меня предупреждал.
Папа обещал, что роза никогда не завянет. И что шипы меня никогда не поранят. Он сказал, что цветок – это подарок моей матери, которую я никогда не видела.
Но роза растоптана. Папа мертв. А в моей жизни остались только шипы.
Нерон положил мне руку на плечо:
– Мне так жаль, Мэг.
Его глаза печальны, но в голосе звучит разочарование. Последнее доказательство того, что мне было и так понятно. Папа умер из-за меня. Я была плохой дочерью. Нужно было усерднее тренироваться, хорошо себя вести, не противиться, когда Нерон велел мне драться со старшими ребятами… или с животными, которых мне не хотелось убивать.
Я рассердила Зверя.
Я плакала, ненавидя себя. Нерон обнял меня. Уткнувшись лицом в его лиловый костюм, я ощутила запах его приторно сладкого одеколона – так пахнут не цветы, а старое высохшее саше из дома престарелых. Я не понимала, откуда знаю этот запах, но он вернул мне полузабытое ощущение беспомощности и ужаса. У меня остался только Нерон. У меня нет настоящих цветов, настоящего отца, настоящей матери. Я всего этого не заслуживаю. Нужно держаться за то, что у меня есть.
А затем мы с Мэг, объединенные одним сознанием, окунулись в первозданный Хаос – страшное небытие, из которого Мойры прядут будущее, превращая беспорядок в судьбу.
Перед такой силой нельзя обнажать сознание. Даже будучи богом, я страшился приближаться к границам Хаоса.
Это было так же опасно, как смертным увидеть бога в истинном обличье – в виде ужасающего пламени чистой вероятности. Смертный, пожелавший увидеть это, рискует погибнуть – от несчастных остается лишь соль или прах.
Я старался изо всех сил оградить Мэг от небытия, окутать ее разум своим, но мы оба слышали пронзительные голоса.
– Белого коня, – шептали они. – Загадка. К смерти и огню.
Они шептали все быстрее, строчки накладывались друг на друга, и ничего было не разобрать. Мне жгло глаза. Пчелы раздирали легкие. Но я не позволял себе выдохнуть. Вдалеке показалась туманная река – Стикс. Темная богиня, стоящая на берегу, манила меня, призывала пересечь реку. Я бы снова обрел бессмертие – то самое, которое обретают души людей после смерти. Я мог бы отправиться в Поля Наказаний. Разве я, совершивший так много преступлений, не заслуживаю наказания?
К несчастью, Мэг чувствовала то же самое. Вина тяготила ее. Она считала, что не заслуживает того, чтобы жить.
Нас спасла одновременная мысль:
«Я не могу сдаться. Нужно помочь Аполлону/Мэг».
Я вытерпел еще один миг, еще два. И наконец я не смог больше терпеть.
Я выдохнул, выпуская наружу яд пророчества. Хватая ртом свежий воздух, я рухнул рядом с Мэг на холодный мокрый камень. Постепенно мир вернулся в прежнее состояние. Голоса затихли. Рой призрачных пчел исчез.
Приподнявшись на локтях, я прижал пальцы к шее Мэг. Пульс был, прерывистый и слабый – но она была жива.
– Слава трем Мойрам, – пробормотал я.
В кои-то веки я сказал это серьезно. Если бы Клото, Лахесис и Атропос сейчас появились передо мной, я бы расцеловал их бородавчатые носы.
Стоявший на острове Трофоний вздохнул:
– Не беда. Все равно девчонка может на всю жизнь остаться безумной. Хоть какое-то утешение.
Я взглянул на своего покойного сына:
– Утешение?!
– Да. – Он снова, прислушиваясь, наклонил бесплотную голову. – Ты бы поторопился. Тебе придется тащить девчонку по подводному туннелю, так что, возможно, вы оба утонете. Или блеммии убьют вас на той стороне. А если нет, ты должен исполнить мое желание.
Я рассмеялся. После погружения в Хаос вышло не слишком хорошо.
– Ты хочешь, чтобы я исполнил твое желание?! За то, что ты напал на беззащитную девочку?!
– За то, что я дал тебе пророчество, – поправил Трофоний. – Оно твое – если ты, конечно, заставишь девчонку произнести его на Троне Памяти. А теперь желание, которое ты пообещал исполнить: уничтожь эту пещеру.
Должен признаться… Хотя я вернулся из бездны, сплошь состоящей из пророчеств, такого я предвидеть не мог!
– Что-что?
– Это место слишком доступно, – сказал Трофоний. – Твои союзники со Станции никогда не смогут защитить его от Триумвирата. Императоры будут наступать. Я не хочу, чтобы Коммод и дальше пользовался оракулом. Лучше пусть он будет уничтожен.
Интересно, согласится ли на такое Зевс. Я действовал, предположив, что отец снова сделает меня богом, если я восстановлю древние оракулы. И сомневался, что разрушение пещеры Трофония – приемлемый запасной план. Однако если Зевс хотел, чтобы я в точности исполнил его волю, надо было дать мне письменные инструкции.
– Но Трофоний… а что будет с тобой?
Трофоний пожал плечами:
– Возможно, через несколько столетий, в лучшее время, мой оракул появится где-нибудь в другом – более надежном – месте. Может, к тому моменту ты научишься быть отцом.
Он определенно говорил так, чтобы мне было легче исполнить его просьбу.
– И как же мне разрушить это место?
– Помнишь, я сказал, что блеммии принесли взрывчатку в соседнюю пещеру? Если они не взорвут ее, это должен сделать ты.
– А как же Агамед? Он тоже исчезнет?
На темном теле призрака показались тусклые вспышки – возможно, печаль?
– В конечном итоге – да, – ответил Трофоний. – Передай Агамеду… Скажи, что я люблю его и мне жаль, что нам досталась такая судьба. От тебя я не дождался даже таких слов.
Его силуэт из клубящейся тьмы начал рассеиваться.
– Постой! – крикнул я. – А Джорджина? Где Агамед ее нашел? Она моя дочь?
Смех Трофония слабым эхом прокатился по пещере:
– Ах да. Считай эту тайну моим последним подарком тебе, отец. Надеюсь, она сведет тебя с ума!
И он исчез.
На мгновение я застыл, сидя на каменном выступе, потрясенный и опустошенный. У меня ничего не болело, но я понял, что здесь можно страдать так, будто тебя пронзили тысячи клыков, даже если ни одна змея к тебе не приближалась. Некоторые яды действуют по-другому.
Раздался грохот, пещера задрожала, и по воде пошли круги. Я не знал, что это значит, но оставаться здесь дольше было нельзя. Я взял Мэг на руки и вошел в озеро.
36
Следи за языком.
Колдуя над бомбой, или —
ПЛЮХ – и ты желе
Наверное, я уже говорил: я не морской бог.
У меня много чудесных способностей. В божественном состоянии я отлично справляюсь со всем, за что берусь. Но став Лестером Пападопулосом, я не очень ловко плаваю под водой с грузом в руке и могу обходиться без кислорода ровно столько же, сколько обычные смертные.
Когда я, прижимая к себе Мэг, продирался сквозь туннель, мои легкие пылали от ярости.
Читать бесплатно другие книги:
