Второй взгляд Пиколт Джоди

— Пока ничего, — признался Росс.

— Когда ты вернешься?

— Не знаю.

Молчание повисло между ними, подобно туго натянутой нити.

— Но ты собираешься вернуться? — спросила Шелби.

Прежде чем он успел ответить, в трубке раздался голос оператора, сообщившего, что у Росса кончились деньги.

— Расскажи Илаю… — быстро проговорил он, и тут связь прервалась.

Шелби по-прежнему сжимала в ладони смолкнувшую трубку. За окнами сиял день, солнечные лучи пробивались даже сквозь плотные шторы. Шелби подошла к окну, раздвинула их и впустила в комнату потоки света.

Брат не сказал, что собирается вернуться. Но и отрицать этого он тоже не стал.

Росс стоял на крыльце дома, где жила Руби. Он позвонил, сунул руки в карманы и обнаружил, что они полны лепестков роз.

— Знаю, ты рядом, — произнес он. — Я тоже волнуюсь.

Дверь открыла гигантского роста женщина в униформе сиделки. Африканские косички падали ей на спину.

— Нам ничего не нужно, — отрезала она, явно намереваясь захлопнуть дверь перед его носом.

— Я ничего не продаю, — поспешно возразил Росс. — Я хочу увидеть Руби. Скажите ей, что пришел Росс.

— Миз Уэбер сейчас спит!

— Нет, я не сплю! — раздался голос из глубины дома.

Сиделка нахмурилась, но все же отступила от двери, пропуская Росса внутрь. Она что-то недовольно бормотала себе под нос на языке, которого Росс не понимал и в данном случае совершенно не хотел понимать. Вслед за ней Росс прошел в гостиную, где на диване сидела Руби. Ноги ее покрывал плед.

— Рад, что вы вернулись домой, — сказал Росс.

— А я рада, что вы заглянули ко мне, — улыбнулась Руби и повернулась к сиделке. — Таджмалла, вы не оставите нас на несколько минут?

Сиделка, гордой осанке которой позавидовала бы африканская жрица, привыкшая носить на голове высокий тюрбан, выплыла из комнаты.

— Эту красавицу прислало агентство, — сообщила Руби, когда за сиделкой закрылась дверь. — Она учит меня суахили. Прекрасный язык. Впечатление такое, словно он течет у тебя в голове, как река.

Росс опустился на стул напротив старушки.

— Руби, вы обещали заплатить свой проигрыш. Я жду вашего рассказа.

Она сосредоточенно нахмурилась:

— Мийя… нет, подождите, Лийя…

Лия?

— Лийя на табия яако усилауму вензако, — выпалила Руби.

— Это что, торжественное приветствие?

— Нет. На суахили это означает: «Не обвиняй других людей в проблемах, которые создаешь сам».

— Пожалуй, я начал бы изучать чужой язык с фразы: «Здравствуйте, меня зовут Росс».

— А я вот попросила Таджмаллу перевести для меня на суахили именно эту фразу, — призналась Руби, взяла пульт и выключила телевизор, по которому шел какой-то сериал. — Мне казалось, если она будет звучать у меня в голове, это мне поможет. Раз вы пришли, я выполню свое обещание. Но прежде вы должны мне кое-что объяснить. Зачем вам понадобилось ворошить столь давнее прошлое?

Росс подумал о том, что призрак Лии бродит вокруг дома, где она жила прежде. О родословных таблицах, которые притащила из архива Шелби. О лепестках роз в своих карманах.

— Поверьте, для меня это очень важно, — выдохнул он. — Важнее этого для меня нет ничего на свете.

Узловатые пальцы Руби беспрестанно теребили край пледа.

— Он сказал мне, что похоронил ребенка, — произнесла она.

— Спенсер Пайк?

Руби кивнула:

— Вы себе не представляете, что он был за человек, этот профессор. Никогда в жизни больше такого не встречала. Он обладал каким-то особенным умением разговаривать с людьми. Стоило ему открыть рот, а ты уже киваешь в знак согласия. И при этом понятия не имеешь, что именно он собирается попросить. Просто гипноз какой-то. Думаю, именно так он и заставил Сисси выйти за него замуж. — Руби устремила на Росса долгий взгляд. — У нее появился друг, какой-то индеец, и она старалась ускользнуть из дому под разными предлогами, чтобы встретиться с ним. Профессор, конечно, догадывался, что дело тут нечисто. Как-то раз он обнаружил этого индейца у нее в спальне. Вышвырнул его прочь и закатил оплеуху миз Пайк. В результате у нее начались схватки.

— Ребенок родился живым?

Вопрос, похоже, удивил Руби.

— Да, конечно. Я сама принимала роды. Первый раз в жизни. Мне было всего четырнадцать лет, и я жутко боялась. И когда все уже было позади и мы услышали, как кричит ребенок… — Руби осеклась. — Профессор Пайк забрал ребенка, чтобы его жена могла отдохнуть. Я убирала в доме, когда он пришел и сказал, что девочка умерла. Он оставил тело в леднике. Велел мне положить девочку в старый ящик для яблок и похоронить, прежде чем жена проснется.

— Он объяснил вам, почему ребенок умер?

— Нет, — покачала головой Руби. — Он ничего не сказал, а я не стала спрашивать. Тем более я догадывалась о том, что произошло. Я пошла в ледник и увидела ее. Она лежала, завернутая в одеяльце, ни дать ни взять кукла. Или ангелочек. Такая хорошенькая, что у меня духу не хватило зарыть ее в землю. Я положила ее в ящик для яблок, но закрывать крышкой не стала. Решила, пусть он сам ее хоронит.

Когда я вернулась в дом, профессор сидел у себя в кабинете и накачивался виски. Опрокидывал стакан за стаканом. Я легла спать. А посреди ночи меня разбудил детский плач. Я встала и пошла туда, откуда он раздавался. — Руби вздрогнула. — Представьте себе, я слышу этот плач до сих пор. По ночам, перед тем как заснуть. Плач доносился из ледника. Я подошла к крыльцу и уткнулась лбом в ноги Сисси Пайк. — Голос Руби упал до шепота. — Она висела на стропилах, глаза ее были широко открыты и налиты кровью… Ох, как я визжала… Наверняка ее убил профессор, решила я. А я стану его следующей жертвой. Надо было спасаться бегством, причем немедленно. И тут я снова услышала детский плач. Ребенок, которого я видела мертвым собственными глазами, ожил. Он кричал и сучил ножками.

— И вы взяли девочку.

— Да, — глядя в глаза Росса, кивнула Руби. — Я обещала миз Пайк позаботиться о ребенке, если она не выживет. Взяла кусок баранины на ребрах, который купила для званого обеда, положила его в ящик и заколотила крышку гвоздями — именно так, как хотел профессор Пайк. Потом схватила ребенка и бросилась наутек.

— Где она сейчас? — дрогнувшим голосом просил Росс.

Руби отвела взгляд в сторону:

— Девочка родилась прежде срока и была совсем слабенькой. Она умерла по пути в Балтимор.

Росс подумал о Лие, о Лили, о Мередит. И понял, что Руби пытается его обмануть.

— Вы так и не рассказали ей правду, — тихо произнес он.

Руби посмотрела ему в глаза, и взгляд ее сказал намного больше слов. Долгие годы она изнемогала под грузом тайны, тяжкой, как бремя Атланта, а теперь Росс предлагал подставить свое плечо. Но, открыв правду ему, она вовсе не собиралась рассказывать эту историю кому-нибудь еще.

Неожиданно раздался топот, и в комнату вбежала маленькая девочка, которую Росс видел в больнице несколько дней назад.

— Бабушка Руби, мы вернулись!

Вслед за дочерью в дверях появилась Мередит, за ее спиной возвышалась Таджмалла.

— Как ты себя чувствуешь? — спросила Мередит у Руби, и в следующее мгновение взгляд ее упал на Росса. — Вы?..

Росс встал. Надо было представиться и объяснить, почему он здесь оказался. Но невероятное сходство этой женщины с Лией так поразило его, что он лишился дара речи. Ему отчаянно хотелось протянуть руку, коснуться ее щеки и удостовериться, что она реальна.

— Не знаю, кто вы такой и что вам нужно от моей бабушки, но не думаю, что… — начала Мередит.

— Его зовут Росс, дорогая, — вмешалась Руби. — Он пришел, чтобы пригласить тебя пообедать.

— Что-о?! — хором воскликнули Росс и Мередит.

— По-моему, я тебе о нем рассказывала. На прошлой неделе.

— На прошлой неделе ты лежала в больнице и тебе было не до разговоров!

Руби растянула губы в улыбке:

— Росс — старый друг… моих старых друзей. Я часто говорила ему о тебе.

Росс почувствовал, как Мередит смерила его взглядом и нашла удручающе незначительным. Потом она посмотрела на женщину, которую всю жизнь считала своей бабушкой, — на старую женщину, стоявшую на пороге смерти, — и выражение ее лица смягчилось.

Росс пытался понять, чего хочет Руби. Избавиться от него? Намекнуть, что правду Мередит должен открыть он? Или, напротив, объяснить, почему она сама не может обо всем рассказать?

Как бы то ни было, он готов идти с Мередит куда угодно. Готов до скончания века сидеть за столиком напротив нее и любоваться лицом, которое он постоянно рисовал в воображении.

— Простите, мне нужно сказать бабушке несколько слов, — натянуто улыбнулась Мередит. Повернувшись к старушке, она произнесла, понизив голос, но не настолько тихо, чтобы не слышал Росс: — Руби, но он совершенно не в моем вкусе.

— Детка, для того чтобы иметь свой вкус, у тебя слишком мало опыта, — с улыбкой возразила Руби. — Идите, познакомьтесь поближе, а мы с Люси и Таджмаллой прекрасно проведем время.

— Давайте хотя бы выпьем по чашечке кофе, — услышал Росс собственный голос, показавшийся ему незнакомым.

Мередит снова повернулась к Руби.

— Когда совсем поправишься, напомни, что я должна тебя убить, — процедила она и обреченно вздохнула, глядя на Росса. — Ну что ж, кофе так кофе.

Руби смотрела на них с непроницаемым лицом. Смущенные Росс и Мередит вышли из комнаты. Они были незнакомы, и при этом каждый считал, что знает другого лучше, чем это было в действительности. Теперь, когда Мередит была рядом, Росс ощущал слабый запах ее духов. Аромат розы.

Она согласилась на эту дурацкую вылазку по одной-единственной причине, сказала себе Мередит. Не захотела расстраивать бабушку. С плохо скрываемой неприязнью она наблюдала, как Росс сметает с пассажирского сиденья своей древней колымаги картонные стаканчики из-под кофе, кассеты, пачки из-под сигарет и швыряет весь этот хлам на заднее сиденье.

— Простите, — пробормотал он и распахнул перед ней дверцу.

Салон насквозь пропах дымом. Мередит смотрела, как Росс идет к водительской дверце. Волосы длинные, почти до плеч. Рубашка для боулинга расстегнута чуть не до пупа, под ней виднеется футболка. На джинсах здоровенная прореха у левого колена. Такие парни обычно играют на гитаре в подземном переходе, поставив перед собой шляпу для подаяния, или кропают стишки за столиком в каком-нибудь задрипанном кафе. У них есть идиотская привычка постоянно записывать что-то для памяти на обертках из-под жевательной резинки, совать их в карман и тут же забывать об этом. Предел карьерных свершений такого обалдуя — работа водителя такси. О том, что на свете существуют докторские диссертации, он и слыхом не слыхивал. В общем, при иных обстоятельствах она не удостоила бы его вторым взглядом.

К удивлению Мередит, машина завелась сразу.

— Итак, куда мы направляемся? — с улыбкой спросил Росс.

— Выпьем кофе где-нибудь поблизости, — сказала Мередит и принялась объяснять, как доехать до ближайшего «Старбакса».

Он взялся за руль, и она заметила, что в глазах его мелькнуло разочарование.

Да, надо отдать ему должное, глаза у него… необычные. Зеленые, как джунгли… непроходимые джунгли, которые смыкаются над твоей головой, поглощают тебя целиком, лишая возможности — и желания — выбраться.

Он взял пачку сигарет:

— Не возражаете, если я закурю?

Мередит терпеть не могла курильщиков, но это была его машина. И если он хочет вдыхать канцерогенный дым, ей остается только опустить стекло. Когда он затягивался, его впалые щеки совсем проваливались и лицо казалось изможденным.

— Наверное, вам следует знать, что я, вообще-то, не имею привычки встречаться с мужчинами, которых выбирает мне бабушка.

— Не сомневаюсь.

— Что вы хотите сказать?

Росс выпустил в окно струю дыма.

— Только то, что такая женщина, как вы, может сама выбирать себе поклонников.

К великой досаде Мередит, она ощутила, что щеки ее заливает краска.

— Такая женщина, как я… — медленно повторила она, пытаясь обрести хладнокровие. — Откуда вам знать, что я за женщина?

— Ниоткуда, — согласился Росс. — Я не знаю о вас ровным счетом ничего.

— А раз так, не надо строить предположений на мой счет, — отрезала Мередит. «Ты и сама хороша, — мысленно одернула она себя. — Уже построила на его счет целую кучу предположений».

Правая его рука лежала на руле, в левой он держал сигарету. Огонек, тлеющий на кончике сигареты, казался Мередит зловещим.

— Просто вы напоминаете мне женщину, которую я знал когда-то, — произнес он. — Она была так же красива, как вы.

Мередит говорили так мало комплиментов по поводу ее внешности, что их можно было пересчитать по пальцам одной руки. Чаще в ее адрес раздавались похвалы совсем другого рода. Ее называли целеустремленной, интеллектуальной, работоспособной, но красивой — практически никогда. Она сама не придавала значения своей привлекательности, и весь мир следовал ее примеру. «И все-таки приятно слышать, что кто-то считает тебя красивой», — подумала она.

Любопытно, что произошло с женщиной, о которой он говорил? Умерла ли она, поссорилась с ним или исчезла из его жизни по какой-то другой причине? Мередит устремила на Росса долгий взгляд. На этот раз он не показался ей безнадежным неудачником. Пожалуй, это человек, которому есть что рассказать.

И, откровенно говоря, она была вовсе не прочь выслушать его историю.

— Итак? — спросил Росс, и ей показалось, что он прочел ее мысли.

— Что — итак?

— Итак, мы приехали, — улыбнулся Росс.

Когда он улыбался, на левой щеке у него появлялась ямочка. Выглянув в окно, Мередит увидела, что они въезжают на стоянку «Старбакса».

Росс вышел из машины и распахнул перед Мередит дверцу. В кафе они обнаружили, что у прилавка стоит очередь из нескольких человек.

— Что бы вы хотели? — галантно осведомился Росс.

Впервые за много лет у Мередит не было готового ответа на этот вопрос.

До того как Бруно Давидович начал проводить испытания на детекторе лжи, ему пришлось побывать профессиональным футболистом-полузащитником, ресторанным вышибалой и даже — благодаря неожиданному карьерному виражу — редактором на телевидении. Он был точен, как швейцарские часы, и всегда прибывал к назначенному времени минута в минуту. Именно поэтому Илай решил обратиться к его услугам. Другая причина, повлиявшая на выбор детектива, состояла в том, что Бруно обладал воистину устрашающими размерами. Увидев такого громилу, люди сразу понимали: с ним шутки плохи.

— Постарайтесь расслабиться, — обратился Бруно к Спенсеру Пайку, закончив приготовления.

Пайк, вопреки ожиданиям Илая, легко согласился на тестирование, заявив, что хочет покончить с этим делом раз и навсегда. Теперь его грудь и живот охватывали трубки пневмографического датчика, к среднему и указательному пальцу были присоединены металлические пластины, на руку выше локтя надета манжета для измерения давления.

— Сегодня среда? — начал испытание Бруно.

— Да, — последовал ответ.

— Ваше имя Спенсер Пайк?

— Да.

— Вы здоровый человек?

Пауза.

— Нет.

— В жизни вам приходилось лгать?

— Да.

— Вы лгали по серьезным поводам?

— Да.

— Вы лгали, чтобы избежать неприятностей?

— Да.

Илай слушал, как Бруно задает вопросы, постепенно переходя к самым важным. Весь секрет, сообщил он Илаю до начала работы, состоит в том, чтобы ни на секунду не спускать с объекта глаз.

Результаты тестирования на детекторе лжи нельзя использовать на суде: считается, что они не обладают достаточной степенью точности. На их основании нельзя решить, виновен ли Спенсер Пайк. Но Илаю нужно было понять, почему профессор так решительно отрицает, что убил жену. Ведь он признался в убийстве ребенка, не зная, что тот выжил. Какой смысл отрицать второе преступление? Ведь Пайк понимает, что возмездия ему опасаться нечего. По крайней мере, на этой земле.

— Ребенок родился мертвым? — продолжил Бруно.

— Нет.

— Вы держали его на руках?

— Да.

— Вы убили ребенка?

— Да, — выдохнул Пайк едва слышно.

— Вы ударили свою жену до начала родов?

— Да.

— Вы били ее после родов?

— Нет.

— Вы причиняли вред вашей жене?

— Да, — потупил голову Пайк.

— Вы повесили вашу жену? — спросил Бруно, буравя старика взглядом.

— Нет, — раздалось в ответ.

— Спасибо, — кивнул Бруно и, захватив диаграммы, вычерченные прибором, вышел в коридор.

Илай последовал за ним.

Едва не подпрыгивая от нетерпения, он наблюдал, как Бруно изучает показания детектора.

— Ну что?

— Смотрите. Я спросил, причинял ли он вред своей жене, и он ответил утвердительно. Это был контрольный вопрос. Потом я спросил его, убил ли он свою жену. Изменения его физического состояния оказались менее выраженными, чем при ответе на предыдущий вопрос.

— Значит, он не убивал, — подытожил Илай.

— Похоже что нет, — сказал Бруно. — Хотите, я его слегка припугну, и посмотрим, что из этого получится?

Илай через открытую дверь бросил взгляд в палату. Водянистые глаза Пайка были устремлены в пространство, руки лежали на подлокотниках кресла-каталки.

— Нет, — нахмурился Илай. — Его уже ничем не испугаешь.

Когда девушка, стоявшая за стойкой в «Старбаксе», сняла фартук и принялась протирать столы, Росс и Мередит поняли, что провели в кафе не меньше пяти часов.

— Даже животные задумываются о наследственности! — заявила Мередит. — Возьмем, к примеру, горилл. Знаете, какие самцы пользуются наибольшим успехом у самок? Седые! По одной простой причине — если самец прожил так долго, что успел поседеть, его потомство тоже будет долголетним! Даже обезьяны это понимают. — Мередит всегда горячилась, если ей приходилось отстаивать необходимость своей работы, а четыре чашки карамельного макиато придавали ей пылу. — Я в своей лаборатории пытаюсь всего-навсего немного помочь природе.

— А вам не кажется, что, разделавшись с эмбрионами, обреченными на неизлечимые болезни, мы постепенно начнем отсеивать тех, у кого неподходящий цвет глаз? — возразил Росс. — Например, захотим вывести новую породу людей исключительно с голубыми глазами?

Мередит задумалась.

— Технически это возможно, — признала она. — Дело в том, что за цвет глаз отвечает один лишь ген. Но в большинстве своем качества, которые люди обычно считают нежелательными, являются результатом взаимодействия множества различных генов. Все рассуждения Гитлера о новой породе людей — следствие того, что он совершенно не разбирался в генетике. Мы не можем, воздействуя на цепочку ДНК, избавить человечество от глупых, слабых и некрасивых особей.

— Это дело времени, — возразил Росс. — Но уж если наука движется в этом направлении, рано или поздно будет изобретен способ ликвидации… нежелательных черт. И мир постепенно наполнится белокурыми бестиями.

— Во-первых, согласитесь, создавать особую человеческую породу — это одно, а при помощи генной инженерии способствовать рождению человека, не предрасположенного к болезням, — совершенно другое. Уверяю вас, девяносто девять и девять десятых процента ученых занимаются подобного рода исследованиями вовсе не потому, что страдают манией величия и хотят создать новую совершенную расу. А во-вторых… Думаю, ваш критический азарт изрядно угас бы, если бы вы поговорили с женщиной, трое детей которой умерли от лейкемии. Она пришла в нашу лабораторию в надежде, что ей помогут родить жизнеспособного ребенка. — Мередит покачала головой. — На дверях моего кабинета можно было бы повесить табличку: «Островок последней надежды». Люди, которые обращаются ко мне, зачастую находятся на грани отчаяния. И когда у них наконец появляется здоровый малыш, я счастлива, что смогла им помочь. Неизлечимо больной ребенок — это испытание, которого не пожелаешь никому.

— Значит, по-вашему, у неизлечимо больного ребенка нет шансов появиться на свет? — спросил Росс, вертя в руках чайную ложечку. — У моего племянника пигментная ксеродерма. Знаете, что это такое?

— Разумеется.

— Попадись вам такой эмбрион, вы наверняка рекомендовали бы его уничтожить. Но Итан — самый сообразительный, умный и смелый мальчишка из всех, кого я встречал за свою жизнь. Возможно, он проживет всего десять лет, возможно, тринадцать, возможно — тридцать. Но кто сказал, что это хуже, чем не жить вообще?

— Во всяком случае, не я, — вздохнула Мередит. — Родителям решать, готовы ли они иметь больного ребенка.

— И многие родители решили бы, что от Итана лучше избавиться…

— Не от Итана, — поправила Мередит. — От крохотного комочка слизи.

— Все равно. Так или иначе родители решают, жить или умереть будущему человеку. А что, если генетический анализ определит болезнь, которая может проявиться лишь в возрасте тридцати-сорока лет? Предрасположенность к раку или к болезням сердца — с вероятностью, что этого вообще не случится? Что, если вы найдете способ выявлять, скажем, склонность к суициду? — Росс отвел глаза. — По-вашему, люди должны распоряжаться дальнейшей судьбой подобных эмбрионов?

Мередит вскинула бровь:

— Знаете, порой глухие родители, узнав, что ребенок тоже родится глухим, принимают это как должное. Они готовы к предстоящим испытаниям.

— Только не говорите, что ваши пациенты приходят к вам для того, чтобы культивировать инвалидность.

— Нет, конечно, — согласилась Мередит. — Но такое тоже случается. Все, что я пытаюсь вам объяснить: в моей работе нет абсолютно ничего безнравственного. Что плохого в том, что родители заранее знают о проблемах, с которыми может столкнуться их ребенок?

— А что, если ребенок, став взрослым, выяснит, что обстоятельства его рождения оказались вовсе не такими, как он считал прежде? — пристально глядя на нее, спросил Росс.

— Открывать ребенку правду или нет — решать родителям. Думаю, если ребенок здоров и счастлив, ему не так важно, при каких обстоятельствах он появился на свет. Главное, у него есть родители, которых он любит и которые любят его.

— Любовь не имеет никакого отношения к науке, — заметил Росс. — Любят не за что-то, а вопреки всему…

— Все это так, — кивнула Мередит. — И все же давайте говорить начистоту. Неужели у вас нет ни одной черты, от которой вы были бы не прочь избавиться?

В течение нескольких секунд Росс хранил молчание.

— Скажите, а ген счастья вы уже открыли? — наконец спросил он.

Теперь настал черед Мередит растерянно молчать. Она пристально смотрела на него, размышляя, почему он задал подобный вопрос. В тишине раздавалось лишь хлюпанье тряпки: уборщица протирала кафельный пол почти у самых ног засидевшейся парочки… Мередит наконец поняла, чем Росс Уэйкман отличается от всех ее знакомых мужчин. Она провела вместе с ним пять часов, а он только сейчас приоткрыл ей свою душу. Они говорили о чем угодно — о Люси, о здоровье Руби, о работе Мередит… только не о нем. На предыдущих свиданиях потенциальные ухажеры Мередит считали вполне естественным, что разговор крутится вокруг их драгоценных персон. Росс — да, надо отдать ему должное! — делал то, чем обычно занималась она. Проявлял интерес к собеседнику.

Она не знала о нем ровным счетом ничего. Кроме того, что рядом с ним голова у нее идет кругом, а сердце слегка замирает, стоит ему улыбнуться. Нет, еще она знала, что он давний знакомый ее бабушки. И у него есть племянник, страдающий пигментной ксеродермой.

— Простите, я вдруг поняла, что все время говорю о себе, — виновато заметила Мередит.

— Вам не за что просить прощения. Я хочу знать о вас как можно больше.

— А я хочу побольше узнать о вас, — призналась Мередит.

— Боюсь, во мне нет абсолютно ничего интересного, — вздохнул Росс, вытащил из пачки сигарету и закурил.

Мередит помахала рукой в воздухе, отгоняя дым:

— Вы знаете, что курение убивает?

— Только не меня.

— Почему это?

— Потому что я не могу умереть.

Неожиданно для себя Мередит усмехнулась:

— Пока не снимете магического ожерелья из криптонита?

— Нет, серьезно. Меня не берут ни пули, ни ножевые удары, ни автокатастрофы. Как-то раз в меня ударила молния, но я все равно остался жив.

— Вы шутите.

— В подтверждение своих слов могу показать медицинские счета.

— Удивительный дар, — признала изумленная Мередит.

— Для того, кто готов отдать свою жизнь ради другого, подобный дар — всего лишь досадная помеха.

— Ради другого? Вы говорите о вашем племяннике?

— Не только.

В глубине его глаз вспыхнула затаенная боль. Мередит подалась вперед:

— О женщине, которая похожа на меня?

Росс молчал. Судя по всему, он был не в состоянии ответить на этот вопрос. «Какое это, наверное, удивительное ощущение — знать, что рядом с тобой мужчина, который любит тебя больше жизни, — подумала Мередит. — Тот, кто даже после твоей смерти не может погасить в душе огонь любви. И, вглядываясь в чужие лица, ищет в них сходство с тобой…»

— Здесь нельзя курить, — буркнул парень-официант, подошедший к их столику.

— Я так понимаю, вы тоже заботитесь о моем здоровье? — повернулся к нему Росс.

Юнец растерянно заморгал:

— Еще чего не хватало. У себя дома можете обкуриться до чертиков. Мне до этого дела нет.

Мередит невольно усмехнулась.

— Наверное, нам пора идти, — предложила она. — Мы здорово провели время. Кажется, в последний раз я говорила такое в детском саду, — добавила она с улыбкой. — После того как мы с приятелем налепили в песочнице множество прекрасных куличиков.

— А сегодня вам не пришлось даже пачкать руки.